Страдание как привычка: когда душевная боль становится хронической болезнью
Идея о том, что люди любят страдать, кажется странной. Зачем выбирать боль? Но если посмотреть глубже, страдание оказывается не просто болью, а сложным инструментом нашей психики. В психологии страдание — это интенсивный сигнал бедствия, который возникает при угрозе нашей целостности, потере чего-то важного или крушении надежд. Это как тревожная лампочка, заставляющая нас обратить внимание на проблему. Интересно, что в российском менталитете этот сигнал часто воспринимают не как поломку, а как часть души. Знаменитая «русская тоска» — это не просто грусть, а почти форма связи с миром, пронизанная историей, культурой и коллективным опытом преодоления трудностей. Здесь страдание может ощущаться как доказательство глубины чувств, моральной правоты и общая судьба, которая сплачивает людей.
У страдания есть важное природное предназначение. Оно заставляет нас меняться, чтобы выжить. Физическая боль говорит о травме тела, душевная — об угрозе нашим связям с другими. Исследования, например, нейробиолога Наоми Айзенбергер, показали, что боль от социального отвержения активирует те же зоны мозга, что и боль от ожога. Это значит, что страдание от одиночества — древний механизм выживания, ведь для нашего предка изгнание из племени было смертным приговором.
Но здесь кроется ловушка. Страдание, будучи полезным сигналом, может стать привычным и даже выгодным состоянием. Яркая аналогия — бродячая собака, которая когда-то хромала из-за травмы. Она заметила, что люди из-за жалости дают ей больше еды. И даже когда её лапа полностью зажила, собака может снова начать прихрамывать, выпрашивая подачку. Это не симуляция в чистом виде, а условно-рефлекторное поведение: мозг запомнил, что демонстрация страдания приносит ресурсы и внимание.
Нечто похожее происходит и с человеком. Психологи, опираясь на концепцию «выученной беспомощности» Мартина Селигмана, объясняют, что после череды неудач человек может перестать бороться, найдя в страдании странное утешение и предсказуемость. Наше социальное окружение тоже может «подкреплять» это. Если жалость, поддержка или право не действовать приходят только тогда, когда мы демонстрируем свои муки, мы неосознанно можем начать цепляться за эту роль. Это особенно заметно в средах с устойчивыми культурными нарративами о страдании как о признаке подлинности.
Что касается того, кто больше склонен к такому паттерну, то чёткой привязки к полу или возрасту нет. Однако люди в состоянии хронической неопределённости или с высоким уровнем рефлексии могут быть более подвержены этому. Первые — потому что страдание становится фоном их жизни, вторые — потому что могут начать его интеллектуально культивировать.
Когда страдание становится хроническим и неосознанным, оно находит выход через тело — это называется психосоматикой. Невысказанная эмоциональная боль превращается в реальный физический симптом, будь то постоянные головные боли или проблемы с сердцем, пищеварительной системой. Тело начинает «хромать» вместо души, потому что другого языка для крика о помощи у него нет.
Таким образом, «любовь» к страданию — это часто не мазохизм, а сложная привычка. Привычка получать через боль внимание, оправдание или чувство принадлежности. Как та собака, мы иногда продолжаем «прихрамывать» на психологическом уровне, даже когда рана уже зажила. Освобождение лежит не в игнорировании боли, а в умении распознать её истинную причину, отделить актуальный сигнал от условного рефлекса и найти новые, здоровые способы получать необходимое — поддержку, понимание и любовь — не демонстрируя старых шрамов.
