"Мне говорили: "Отдай последнюю рубаху, сам погибай - а товарища выручай. Эгоизм - это грех". И я отдавала. Сначала игрушки, потом время, потом мечты. Рубаху отдала, сама оголилась. И теперь стою в чужом мире, в чужой жизни, и мне холодно. Мне так холодно, что аж зубы стучат от злости.

А они все вокруг в моих рубахах ходят. И новые просят. И смотрят, если я вдруг замешкалась, так, будто я сейчас совершаю самое подлое предательство. А я смотрю на свои голые руки и думаю - а где МОЯ рубаха? Где хоть один кусок тепла для меня? Мне же тоже холодно!"

Она выдохнула и добавила тише, уже почти беззвучно, глядя в окно:
"И самое поганое - я их ненавижу за их просьбы. И ненавижу себя за эту ненависть. Потому что хорошие так не думают. Хорошие отдают с радостью. Значит, я сломалась. Я плохая. Но продолжаю отдавать, потому что иначе - я эгоистка. А это слово... оно у меня в голове звучит громче сирен. Оно страшнее всего".

Всё детство ей вбивали: эгоизм - это абсолютное зло. Клеймо. Последний круг ада для души. Её мать, женщина, измотанная жизнью и вечной нуждой, срывалась на дочь одной и той же фразой: "Не будь эгоисткой!" Это звучало не как совет, а как проклятие. Её собственные детские "хочу" встречались ледяным молчанием или тяжким вздохом разочарования. Она научилась выключать их в себе, как выключают свет в пустой комнате. Её жизнь стала грандиозным, изматывающим проектом по доказательству того, что она - НЕ ЭГОИСТКА. Каждый её поступок, каждое подавленное желание было кирпичиком в стене, отделявшей её от этого страшного ярлыка.

Стало ясно: её держал не мир. Её держал внутренний надзиратель с маминым голосом, который шептал: "Ты на краю пропасти. Один шаг в свою сторону - и ты станешь монстром". Её усталость, злость, пустота были криками души, которую морили голодом, принимая этот голод за добродетель.

Мы начали не с попыток "полюбить себя". Мы начали с самой основы - с пересмотра того, что прячется за словом "эгоизм". Мы разделили его, как химики разделяют вещество на компоненты. Оказалось, что под страшной этикеткой "эгоизм" могут скрываться два разных вещества!!

Первое - ядовитый, чёрный дым: равнодушие к другим, использование их в ущерб, жестокость под лозунгом "мне можно". Это и вправду - яд.

Но второе... Второе оказалось чистым кислородом. Его можно назвать здоровым себялюбием. Это способность слышать сигналы своего тела ("я устала"). Умение распознавать свои желания ("я этого хочу"). Право сказать "стоп", когда твои границы нарушают. Это не про "забрать всё у всех". Это про не отдать себя всего до последней нитки. Это про то, чтобы в доме под названием "Моя жизнь" оставалась хотя бы одна комната для себя, тёплая и своя. Ей же в детстве сказали, что любая дверь в эту комнату - уже преступление.

Процесс был похож на разминирование. Она впервые взяла отпуск не для того, чтобы ухаживать за больной тётей, а чтобы просто лежать на диване и смотреть сериалы. И всю неделю ей казалось, что вот-вот её начнёт трясти от чувства вины, будто она украла что-то чужое. Она впервые отказала подруге в огромной просьбе, сославшись на свои планы. И замерла, ожидая гнева и осуждения, но услышала лишь: "Ой, ладно, ничего". Мир не рухнул. Её не прокляли. Голос надзирателя в голове кричал "Предатель!", но теперь она слышала и другой, робкий звук - собственное облегчение.

Спустя несколько месяцев она прислала сообщение. В нём не было восторгов, но был глубокий, выстраданный покой:

"Я не стала эгоисткой-монстром. Я просто перестала быть святым призраком, который всем всё должен.
Теперь, когда я чувствую, что начинаю злиться, я не давлю злость и не костерю себя за неё. Я спрашиваю: "Чего я хочу на самом деле? Чего мне не хватает?"
Иногда ответ - просто чашка чая в тишине. Иногда - крик "отстаньте все!".
И это нормально. Это не грех. Это - я. Живая. Иногда уставшая, иногда жадная до своего времени. Но живая.
И у меня, наконец, появилась своя рубаха. Она пока неброская, но она - моя, и она греет".

Это не история про то, как она научилась брать. Это история про то, как она научилась не отдавать последнее. Про то, как одна и та же черта - внимание к своим потребностям - может быть и ядом, и воздухом. Всё зависит от дозы, контекста и цели.

Иногда, чтобы спасти себя, не нужно менять мир. Достаточно просто переименовать демонов, которых тебе в детстве навязали в качестве ангелов-хранителей.

В когнитивных терминах это означает, что страдает не сохранность информации, а регуляция доступа к ней.

С точки зрения нейробиологии это описано достаточно последовательно. Во время сильного стресса мозг работает в режиме угрозы, и кодирование опыта смещается. Усиливается фиксация эмоционально значимых и сенсорных деталей, тогда как контекстуальная интеграция, связность и временная организация пережитого формируются хуже. В результате воспоминание сохраняется, но оказывается фрагментарным и чрезмерно реактивным: оно легко активируется, но с трудом поддаётся произвольному воспроизведению.

Именно здесь возникает ключевая путаница. Человек может быть не в состоянии спокойно и намеренно вспомнить событие, но при этом оно внезапно всплывает в ответ на запахи, звуки, образы или внутренние состояния. Это различие между слабым произвольным доступом и высокой непроизвольной активацией лежит в основе флэшбеков и интрузий, характерных, например, для ПТСР.

На этом этапе часто появляется ощущение, что воспоминание вытеснено. Если я не могу вызвать его по своей воле, но оно накрывает меня без предупреждения, возникает впечатление, будто оно где-то "спрятано" и живёт отдельной жизнью. Однако для объяснения этого эффекта не требуется предполагать утрату или вытеснение эпизодической памяти. Речь идёт о субъективном опыте потери контроля, а не о фактическом исчезновении воспоминания.

Это ощущение усиливается избеганием. После травмы люди стараются не думать о неприятном и не возвращаться к нему сознательно. Такое поведение снижает осмысленное проговаривание и включение события в автобиографический нарратив, но почти не влияет на автоматические ассоциации. В результате человек реже намеренно вспоминает, но сильнее и острее реагирует. Именно этот разрыв между ослабленным произвольным доступом и сохранённой реактивностью часто принимают за утрату памяти.

Здесь важно не путать описываемые процессы с фрейдовским вытеснением. В классическом психоанализе вытесняются не воспоминания о событиях как таковые, а желания, импульсы и аффекты, вступающие в конфликт с моральными и социальными запретами. Это теория внутреннего конфликта и мотивации, а не теория функционирования памяти. Даже когда у Фрейда затрагивается недоступность воспоминаний, она рассматривается как вторичное следствие аффективного конфликта, а не как самостоятельный механизм забывания. Использовать эту модель для объяснения особенностей травматического запоминания означает смешивать разные уровни и языки описания.

Кроме того, фрейдовское вытеснение невозможно строго проверить экспериментально. Поэтому, говоря о памяти, современная психология опирается на более конкретные и операционализируемые феномены: избегание, подавление, мотивированное забывание, нарушение регуляции внимания и доступа. Эти механизмы объясняют, почему человек может не думать о чём-то намеренно, но при этом остро реагировать в соответствующем контексте.

Дополнительный аргумент против идеи вытесненных травматических воспоминаний дают исследования, показывающие, что так называемые "восстановленные" в терапии воспоминания нередко формируются под влиянием внушения. Эксперименты Элизабет Лофтус продемонстрировали, насколько легко можно создать субъективно убедительные и эмоционально насыщенные, но ложные воспоминания о событиях, которых в действительности не было. Речь здесь идёт не о невозможности появления новых воспоминаний, а о высокой уязвимости памяти к искажениям при копании прошлого.

Здесь сделаю важную оговорку: из данных о том, что существуют ложные воспоминания, не следует, что все травматические (или обычные) воспоминания — ложные.

Возникает закономерный вопрос: если объяснение может быть неверным, почему терапия всё же помогает? Потому что эффективность терапии не тождественна истинности используемой теории. Практический эффект может возникать за счёт переосмысления опыта, снижения избегания, восстановления чувства контроля и интеграции пережитого в жизненную историю, даже если концептуальная модель, на которую опирается терапия, далека от научной строгости.

Из ложных предпосылок может следовать что угодно — и истина, и заблуждение, и практическая польза. Это отдельная и обширная тема.

В итоге идея вытесненных воспоминаний оказывается удобной метафорой, но слабым объяснением. Травматический опыт не прячется и не исчезает. Он остаётся доступным — чрезмерно доступным — и именно поэтому создаёт проблемы.

И наконец, стоит помнить, почему идея вытеснения так легко приживается. Мы склонны отождествлять себя с сознательной, произвольной частью психики. Если что-то происходит без нашего намерения и контроля, возникает ощущение, что это "не совсем я" (Ид или Оно в терминологии Фрейда), что это что-то чуждое, скрытое внутри. Когда воспоминание возникает само по себе, без нашего участия, оно переживается как вытесненное. Добавьте к этому культурную популярность этой метафоры и эвристику доступности — и становится понятно, почему к ней так охотно прибегают.

Самоизнос же начинается тогда, когда выбора уже нет. Когда ты продолжаешь тянуть не потому, что хочешь или считаешь важным, а потому что стыдно остановиться, страшно разочаровать, неудобно отказаться. Ты больше не спрашиваешь себя "могу ли я", ты живёшь в режиме "я обязан".

Ответственность даёт чувство достоинства. Самоизнос лишь чувство опустошения.

Ответственность допускает паузу. Самоизнос считает паузу предательством.

Ответственный человек может сказать "мне сейчас тяжело". Самоизнашивающийся молчит и ломается внутри...

Самый опасный момент когда ты начинаешь гордиться тем, что терпишь. Когда усталость становится твоей идентичностью. Когда твое "я всё вывожу" звучит как оправдание, а не как сила.

Грань там, где ты перестаёшь восстанавливаться, и ответственность перестаёт быть выбором и превращается в медленное стирание себя.

Настоящая ответственность это не угробить себя.

Потому что если тебя не станет, то не станет и того, за что ты отвечал.