И тут его будто током ударило. Не от ее прикосновения. А от внезапной, ясной и омерзительной мысли. Мысли, которая жила в нем давно, но никогда не облекалась в такие четкие, законченные слова. Мысли о том, что так и должно быть. Что это – естественный порядок вещей. Женщина. Дом. Муж. Обслуживание.
Он посмотрел на нее сверху. На пробор в ее светлых волосах, на согнутую спину. И почувствовал не благодарность, а странное, властное удовлетворение.
Встал, прошел на кухню, тяжело ступая босыми ногами по теплому полу. Сесть за стол. Ждать. Он даже не помог ей донести салатницу. Просто сидел, уставившись в экран телефона, пролистывая новости, которые его не интересовали.
Анна двигалась по кухне, как хорошо отлаженный механизм. Тарелка, ложка, вилка, салфетка. Все ставилось перед ним с тихим стуком. Потом села напротив, сложив руки на столе. Ждала, когда он начнет.
Вадим отложил телефон, взял вилку. Ковырнул картошку. Отведал. Вкусно. Очень. Но вместо «спасибо» из его губ вырвалось нечто иное. Словно демон, сидевший внутри, нашел щель и вырвался наружу.
– Холодновато, – буркнул он, даже не поднимая глаз.
Наступила пауза. Краткая, но очень густая. Анна не ответила. Проста сидела. Он почувствовал ее взгляд на себе, тяжелый и вопрошающий. И это его задело. Разозлило. Почему она молчит? Почему не бежит греть? Почему не оправдывается?
Он отпил воды, поставил стакан со стуком, который прозвучал как выстрел в тишине.
– Вообще-то, Аня, – начал он, и голос его звучал фальшиво, натужно, – я устал. Я там, на работе, горбачусь, как проклятый, чтобы тут у нас все было. А ты дома. В тепле. В уюте.
Она молчала. И это молчание его добивало.
– Так что не надо мне эти взгляды. Жена в доме для того и существует – чтобы мужу было хорошо. Чтобы обслуживать мужа! Поняла?
Он выпалил это. Выпустил пар. И на секунду ему стало легче. Пусть знает свое место. Пусть понимает, кто в этом доме добытчик, кто кормилец, кто… хозяин.
Вадим ждал. Ждал слез. Оправданий. Спора. Любой реакции, которая дала бы ему повод продолжить, выплеснуть весь тот яд, что скопился за день.
Но реакции не последовало.
Анна медленно поднялась. Лицо ее было странно спокойным. Не оскорбленным, не плачущим. Задумчивым. Как будто она решала в уме сложную математическую задачу.
– Поняла, – тихо сказала она. Всего одно слово. Без интонации.
Она повернулась, подошла к раковине и начала мыть посуду, которую только что достала для ужина. Спина ее была прямой. Плечи – расправленными.
Вадим фыркнул. Ну и хорошо. Осознала. Пусть моет. Он снова углубился в телефон, доел ужин, хотя еда уже казалась безвкусной, словно песок. Встал, прошел в гостиную, включил телевизор. Футбол. Что еще нужно мужчине после тяжелого дня?
Он не заметил, как Анна, закончив на кухне, прошла мимо него в спальню. Не услышал щелчка замка на двери в кабинет. Не придал значения непривычной тишине, которая воцарилась в доме. Тишине, которая была громче любого крика.
Прошло несколько дней. Неделя.
Сначала Вадим ничего не замечал. Вернее, замечал, но списывал на ее «обиду». Ну, подумаешь, слово сорвалось. Сама виновата, надо было ужин горячим подавать.
Но постепенно мир вокруг него начал меняться. Меняться тихо, почти незаметно, как меняется цвет листьев осенью.
Его рубашки по-прежнему были выглажены. Но не идеально. Воротничок чуть тронут заломом. Брюки висели на вешалке, но на одной из штанин он нашел едва заметное пятно от кофе. Невыведенное.
Завтраки стали проще. Вместо омлета с трюфелями – бутерброды. Вместо свежевыжатого сока – пакетированный из магазина.
Анна была вежлива. Отстраненно-вежлива. Как медсестра в государственной поликлинике. Спросит: «Хочешь есть?». Ответит: «Хорошо». Но в ее глазах не было прежнего огня. Той самой заботы, которая согревала дом лучше любой системы отопления.
Она перестала быть его тенью. Перестала предугадывать желания. Если он просил: «Ань, принеси чаю», она приносила чай. Но без печенья, которое он любил. Без той самой улыбки, что говорила: «Я и сама хотела тебе предложить».
Дом постепенно превращался в помещение. Красивое, убранное, но… пустое. Как декорация. В нем не пахло больше душами пирогами по субботам. Не звучала ее музыка, когда она убиралась. Она просто… существовала где-то рядом. Призраком.
Вадим злился. Сначала по-мелкому. Потом все сильнее.
– Ты что, специально? – рявкнул он как-то утром, обнаружив, что носки не того цвета. – Я же говорил, серые нужны!
Анна стояла в дверях спальни, опершись о косяк. Смотрела на него не испуганно, а… с интересом.
– Извини, – сказала она. – Не заметила.
– Не заметила! – передразнил он ее. – А на что ты вообще обращаешь внимание? Сидишь целый день, в своем телефоне копаешься!
– Нашла работу, Вадим. Удаленку. Начинаю в понедельник.
Он остолбенел. Словно получил удар обухом по голове. Работа? Какая еще работа? У него же зарплаты хватает! Он же… кормилец!
– Что за бред? – выдохнул он. – Тебе что, денег не хватает? Я же все даю!
– Хватает, – calmly ответила она. – Но мне нужно свое. Для себя.
– Для себя? – он фыркнул. – Какое еще «свое»? У нас все общее!
– Общее – это твое, Вадим. А моего – нет.
Она повернулась и ушла в комнату, оставив его одного в прихожей с парой разноцветных носков в руках. Он чувствовал себя идиотом. Совершеннейшим идиотом.
В тот вечер они не разговаривали. Вадим пытался включить телевизор, но картинка не складывалась в голове. Он смотрел на Анну. Она сидела в кресле с ноутбуком, изучала какие-то документы. На лице ее было выражение сосредоточенности, которое он раньше видел только когда она вышивала сложные узоры. Но сейчас это было иначе. Это было… серьезно.
Он понял, что теряет ее. Не в смысле развода – нет. Она никуда не собиралась уходить физически. Она уходила от него в другую реальность. В реальность, где у нее были свои интересы, свои деньги, свое время. Где он был не центром вселенной, а просто… соседом по квартире. Мужем по документам.
И этот уход был страшнее любой ссоры. Потому что ссора – это диалог. А это было молчаливое, неумолимое отдаление. Как льдина в океане. Тихо, беззвучно, но навсегда.
Он попытался вернуть все как было. Сделать первый шаг. Купил огромный букет роз. Дорогих, шикарных. Принес домой, протянул ей с дурацкой улыбкой.
Анна взяла букет. Вежливо улыбнулась. – Спасибо. Очень красивые.
Поставила в вазу. Ушла доделывать работу. Букет простоял на столе неделю, пока не осыпался. Она даже не пыталась его реанимировать, поменять воду. Просто выбросила. Без сожаления.
Вадим смотрел, как лепестки падают в мусорное ведро, и чувствовал, как что-то тяжелое и холодное сжимается у него в груди. Он пытался говорить. Говорить о чувствах.
– Аня, давай все вернем как было. Я был неправ, я… я сорвался.
Она посмотрела на него своими теперь такими ясными и спокойными глазами.
– Как было, Вадим? – спросила она. – Чтобы я обслуживала тебя? Чтобы мой мир вращался вокруг твоих тапочек и настроения? Это и есть «как было»?
– Ну, я же не это имел в виду! – взорвался он. – Я имел в виду любовь! Заботу!
– Любовь – это взаимото, Вадим. А забота – не служба. Ты хотел служанку. Ты ее и получил. Вежливую, аккуратную, исполняющую обязанности. Поздравляю.
Она говорила беззлобно. Констатируя факты. И это было хуже любого упрека.
Кульминация наступила через два месяца. У Вадима был жуткий день. Сорвалась крупная сделка. Начальник устроил разнос при всем отделе. Он ехал домой с одной мыслью – залезть в свою раковину, в свой уют, дать миру отдохнуть от себя, а себе – от мира.
Он открыл дверь. И обомлел.
В доме пахло. Но не едой. Пахло краской. Анна стояла на стремянке в гостиной и перевешивала картину. Ту самую, которую он когда-то выбрал, – мрачный абстракционизм, ему казалось, что это «солидно». На ее месте теперь висел легкий, воздушный пейзаж с полевыми цветами.
Весь дом был… другим. Ковер в его кабинете, который он терпеть не мог, но молча сносил, потому что «ей нравится», исчез. Пол засверкал чистым ламинатом. В вазе на столе стояли не розы, а простые, но такие живые ромашки. Его коллекция дорогих, но безвкусных сувениров с бизнес-тренингов была аккуратно сложена в коробку и стояла у выхода.
Она слезла со стремянки, увидела его. Улыбнулась. Не той прежней, лучистой улыбкой, а новой – уверенной, самостоятельной.
– Привет. Я тут немного переделала. Надоело. Ты не против?
Он не нашел слов. Он прошел по дому, как чужой. Его крепость, его замок, который он строил годами, где каждый предмет должен был символизировать его успех, его вкус, его власть… был захвачен. Без боя. Без шума. Просто потому, что настоящая хозяйка навела здесь свой порядок. Порядок легкости, света и простоты.
Он стоял посреди гостиной, смотря на эти ромашки, и вдруг понял всю глубину своей глупости. Он хотел, чтобы жена обслуживала его дом. А она взяла и забрала этот дом себе. Потому что дом – это не стены и не мебель. Дом – это она. Ее запах, ее уют, ее душа. А он в этом доме был просто постояльцем. Который грубил хозяйке.
Он подошел к ней. Она смотрела на него, не отводя глаз. Ждала. Скандала? Одобрения? Он не знал.
– Аня… – голос его сломался. – Я… я, кажется, все понял.
– Что именно ты понял, Вадим? – спросила она мягко.
– Что я был последним эгоистом. Что я чуть не потерял тебя. Не тебя-жену, а тебя-человека. Ты… ты теперь совсем другая.
– Я стала собой, – поправила она. – Просто перестала играть роль, которую ты для меня написал. Роль приложения к твоей жизни.
Он кивнул. Глотать было больно. В горле стоял ком.
– А… а можно я попробую заслужить прощение? – выдохнул он. – Не как хозяин. А как… как партнер. Как муж. Который любит свою жену. Не для обслуживания. А просто потому, что любит.
Анна посмотрела на него долгим, изучающим взглядом. Потом ее губы тронула едва заметная улыбка. Та, прежняя.
– Можно попробовать, – сказала она. – Но учти, услуги по обслуживанию теперь платные. У меня своя ставка.
Она повернулась и пошла на кухню, чтобы доваривать суп, который она варила… для себя. Но теперь, возможно, и для него.
Вадим остался стоять среди нового старого дома. Среди света и ромашек. И впервые за долгое время он почувствовал не тяжесть ответственности, а легкость. Легкость шанса. Шанса начать все сначала.
Он не знал, получится ли. Но он знал, что больше никогда, ни за что не произнесет тех роковых слов. Потому что они привели его не к триумфу, а к порогу, за которым могла быть вечная, тихая зима одиночества. А за этим порогом пахло весной и надеждой.
Слабый запах супа доносился с кухни. И он почувствовал голод. Не физический. А голод по ее улыбке. По ее теплу. По дому, который был общим. Настоящим.
И он сделал первый шаг. На кухню.
