Стрём не обязательно шел вне очереди, мог и подождать, но обычно включался простой здравый смысл: если, например, кто-то отправлял стрём смотрящему или положенцу, то такой стрём лучше не задерживать. Иначе через какое-то время могли начаться пробои типа: Где морозится стрём с хаты 96 на хату 272? И смотрящий за корпусом, который тоже слышит пробои, мог заинтересоваться и начать свое расследование – а чего это у него на дороге стрём где-то завис? А в условиях СИЗО лучше вообще не быть фигурантом никаких расследований со стороны смотрящего или положенца – можно нарваться на крупные неприятности.

Стрём также заносился в тачковку.

Иногда бывали случаи, когда какой-то обалдуй отправлял стрём за 10 минут до расхода зеленой. И при этом бывало так, что расход уже пробили, то есть дорога перестала работать, а стрём до адресата дойти не успел, остался в какой-то камере по пути следования.

В этом случае задача арестантов, в руках которых на день остался чужой стрём, сделать так, чтобы этот стрём ни в коем случае не попал в руки администрации, особенно, если днем будет шмон.

Периодически и в нашей камере зависали такие стрёмы, приходилось их тщательно прятать, так как если стрём найдут и изымут, то обязательно начнутся серьезные разборки, и с виновного серьезно спросят. В общем, лишний геморрой на ровном месте.

3. "Малявы" и "груза". Это обычные записки и предметы. Маркировка уже была не обязательна, и так было понятно, что если не стрём или контроль, то это малява. Или идет по дороге пачка печенья в полиэтиленовом пакете, понятно, что это не записка, а груз.

Некоторые арестанты писали М в круге или Гр в круге, типа поддерживали стандарты маркировки, но бывало это редко.

Иногда бывали сочетания: например, груз шел контролём, тогда было написано Гр в круге и К в круге, иногда груз мог идти стрёмом.

Насчет тачковки маляв и грузов память меня подводит, не помню точно, но кажется, что и их тачковали, потому что ради интереса мы иногда подсчитывали интенсивность дорожного движения и было видно, что за ночь через нас по дороге проходило от 300 до 500 отправлений. Бывало и больше. Из этого становятся понятными мои слова о том, что каждую ночь в СИЗО как на смену на заводе заступаешь, бездельничать некогда.

Забавно, что система приоритетов в СИЗО повторяла, конечно, на более примитивном уровне, систему движения информации в интернете. И даже наша камера напоминала хаб или сервер. Но это и понятно, законы движения информации везде одинаковы.

Администрация, конечно, прекрасно знала о том, что происходит ночью в СИЗО. Например, идет сотрудник с собакой ночью между корпусами, а над ним едет конь с грузами, а при этом из камеры кричат: девять-шесть, на вас контроль идет!

Но видимо администрацию такое положение устраивало. Кроме того, иногда проскакивали невнятные слухи, что такая-то камера время от времени читает чужие малявы.

Продолжение следует.

---------------------------------------------

Мне крупно повезло, так как мне удалось пройти обучение у лучших российских адвокатов, мэтров российской адвокатуры с 40-летним опытом успешной уголовной защиты, имеющих в своем активе сотни оправдательных приговоров.

В результате я владею технологией эффективной уголовной защиты, использование которой, в частности, в моем деле (ст. 159 ч. 4 УК) привело к полностью оправдательному приговору.

Почта для связи со мной: kt818a@yandex.ru

----------------------------------------------

Никогда не нарушайте закон и не попадайте в места заключения. Все совпадения случайны. Цель данного блога – предостеречь вас от правонарушений и помочь вас защитить. Фото взяты из свободного доступа в Интернете.

----------------------------------------------

В основанном на реальных событиях рассказе «В относе морском» архангельского писателя Бориса Ше́ргина льдину с тремя поморами-зверобоями уносит ветром-побережником в море.

Ужас вмиг охватывает несчастных, но на протяжении каждого из последующих мучительных дней они отважно борются за выживание и стараются не падать духом.

Когда же спустя две недели льдину выносит в Ледовитый океан, и никакой надежды на спасение не остается, наступает самый зловещий и торжественный момент рассказа. Один из зверобоев достает из сумки три свертка и произносит:

— Брат, племянник!.. Смерточка пришла!

В каждом из раскрытых онемевшими от холода пальцами свертков — рубаха смертная долгая, саван с кукулем, венец на голову, лестовка полотняная. Это погребальная одежда, которую поморы «по вековечному обычаю» брали с собой на промысел. Пока герои умываются, расчесывают бороды и прощаются с желанными, по спине читателя бежит крупная дрожь.

Я прочитал этот рассказ во время своего прошлогоднего путешествия по архангельскому Кенозерью, и он произвел на меня сильное впечатление. Будто бы он точно зеркалил дух мест, по которым я перемещался.

Уже в этом году в Поонежье — более северном регионе области — от одной девушки с повышенным уровнем поэтичности и мистичности в крови я услышал историю об архангельском художнике и сказочнике Степане Писахове. Тот, воротившись из длительного путешествия по южноевропейским странам к родной северной природе, воскликнул в восторге: «Как будто глаза прополоскались!» Фраза врезалась в память, вновь точно описав какое-то мое подспудное ощущение от здешних мест.

Спустя два визита на Русский Север и еще некоторое время на рефлексию мне кажется, что я наконец понял, какое.

И в Кенозерье, и в Поонежье я наблюдал за тем, как Север — величественный, спокойный, отрешенный — смотрит на суету южан. Конечно же, видит, замечает ее, но во взгляде его нет удивления, снисходительности или насмешки. Равно как нет и сочувствия или сожаления о бессмысленности этой суеты. Север просто равнодушно и безмолвно передает всем готовым внимать свое сообщение.

О чем же оно?

В английском языке есть емкое слово Sublime, обозначающее нечто несоизмеримо большее нас, непостижимое для человеческого уровня сознания и непередаваемое словами. Мистическое, запредельное. Бесконечно-вечное, если хотите.

С саблаймом можно столкнуться, попав в бескрайние снега, безбрежные окияны, разглядывая бесконечное звездное небо или пребывая в измененных состояниях сознания. Возвышенный и грандиозный в своей запредельности, саблайм вызывает одновременно и восторг, и животный страх перед неизведанным. От него хочется бежать, но в то же время к нему таинственным образом тянет.

Почему? Все просто: столкновение с саблаймом эффективно и эффектно показывает человеку его истинный масштаб. А вместе с ним — истинную значимость всех его дел и забот. Мгновенно расставляет приоритеты и вносит ясность — дефицитный ресурс современности.

Какая же тут связь со смерточкой, как ее ласково величают поморы?

А переход-от изящный: смерть — как самое непостижимое и запредельное в жизни — это абсолют саблайма. Это точка, в которой для каждого из нас бесконечность разделит себя на ноль, схлопнет время и пространство, и все мирское мгновенно потеряет свое значение. Соприкоснувшись даже в мысли с этим хтоническим ужасом, как тут же не возрадоваться самому факту жизни с ее простыми радостями?

Ощущая близость антонима бытия, юный сын главного героя запричитает о навеки уходящих простых радостях человеческой близости:

— Мила моя матушка, знаешь ли, что сына во гроб наладили? Желанная невеста Катенька, осталась у нас с тобой игра не доиграна! Дорогой подруг Герман Олегович, песенка наша не допета!

Интересно, что унесенные в море зверобои получают опыт столкновения с тотальным, мультиканальным саблаймом: они не только потеряны в грандиозном пространстве и времени, не только в буквальном смысле ходят по отделяющему их от смерти «тонкому льду», но от холода и голода их также начинает «блазнить» — в измененном состоянии сознания они слышат несуществующие звуки и запахи.

Вряд ли бы мы в здравом уме и рассудке хотели попасть в такую ситуацию, как наши герои-поморы. Мы хотели бы ощущать остроту жизни, при этом ей не рискуя.

Но как?

К счастью, для этого в безопасной части саблайм-спектра и есть Север, который позволяет прополаскивать глаза без риска для жизни. Своим масштабом и безвременьем он транслирует нам классическое сообщение memento mori, но без южного пафоса и единого слова.

Иронично, что хотя концепция memento mori и была разработана античными философами в знойном средиземноморском регионе, но как будто бы специально для экспорта на Север. Ведь в пестрой веренице событий, среди буйной растительности и будоражащих ароматов южной dolce vita мысль о том, что когда-то все это навеки закончится, кажется до абсурдности неправдоподобной.

А вот на Севере напоминание о смерти органично и ненавязчиво физически разлито по всему пространству: оно и в походной в сумке помора, и в каждом элементе величественной природы, которой так восхищался Писахов. Оно позволяет той самой мысли, которую мы всю жизнь от себя бессознательно гоним, незаметно преодолевать мембрану человеческого сопротивления и по капле проникать в сознание. Одновременно изгоняя раба.

Север гомеопатическими дозами дает нам телесное предвкусие смерти, которое вмиг делает все вокруг ярче, четче, яснее. Без пестрых шоу, лишь одним своим присутствием он обостряет ощущение ценности и скоротечности жизни тогда, когда мы еще вовсю готовы ей насладиться.

За это я его и люблю.