JosipBoroda

Здравствуйте! Меня зовут Николай, мне 38 лет и я хочу рассказать вам свою историю. Так уж вышло, что родила меня мать на полюсе холода... От Якутска до Оймякона примерно тысяча километров. Автобусного сообщения круглый год нет. Летом на общественном транспорте еще добраться можно, а зимой приходится брать уазик «буханку» и ехать на нем по заснеженной пустыне. Дорога занимает в среднем тридцать часов, так что только состоятельный человек может позволить себе выехать или приехать в Оймякон зимой. Незима здесь только со второй половины мая по первую половину сентября. Все остальное время – холод собачий.

Смешно читать новости или смотреть сюжеты по телевидению, где рассказывают, как Москва замерзла в двадцать градусов мороза, у нас дети перестают в школу ходить, только когда столбик на термометре опускается ниже шестидесяти градусов. Двадцать градусов со знаком минус – сказочная теплынь, минус тридцать – легкая прохлада. В январе в Оймяконе средняя температура – 55 градусов ниже нуля, в феврале еще холоднее, под шестьдесят. Даже летом периодически бывает отрицательная температура.

Родители мои работали на метеостанции. По идее, на пенсию можно было уже уйти после пятнадцати трудовых лет, но они проработали двадцать два года – а потом уехали на большую землю, где в течение нескольких лет тяжело болели. В Оймяконе из-за низкой температуры окружающей среды совсем нет вирусов, они просто умирают здесь. На материке любая простуда, любой грипп, может оказаться фатальным для северянина...

При наших морозах автомобиль не глушат. У дальнобойщиков в Якутии моторы работают вообще месяцами без выключения. За два часа простоя все так замерзнет – что потом придется ждать лета, чтобы завестись. На большой земле машины отогревают в теплых боксах, в автомойках. У нас в Оймяконе ничего такого нет. Да и вообще, во всей Якутии, наверное, только в Якутске можно встретить теплые боксы. Если оставить машину с включенным двигателем на четыре часа, то она тоже замерзнет, колеса превратятся в камни. Конечно, двигаться на таком автомобиле можно, но очень аккуратно и медленно. Представьте себе, ехать на колесах, которые напоминают форму яйца – это удобно?..

Не редки случаи, когда зимой лопаются колеса. Железные рамы автомобилей регулярно трескаются, пластиковые бамперы – рассыпаются от мороза в пыль. Самое жестокое, что может произойти с автолюбителем – если в его машине сломается печка. Разумеется, тут все проклеивают и двери, и форточки, но холод все равно поступает в машину, да и сама она остывает из-за внешнего воздуха. Если печка накрылось – надевай на себя все, что найдешь и как хочешь, тяни до ближайшего поселка. Правда они у нас не так, как в Центральной части России, и двести, и триста километров можно проехать, пока кого-нибудь найдешь, а можно и все пятьсот.

Люди на большой Земле боятся, что доллар вырастет, рубль упадет, тарифы поднимут и т.д. и т.п. в Оймяконе же главный страх – проблемы с энергией. В условиях такого мороза к обычным житейским радостям начинаешь относиться особо трепетно. Весь поселок отапливается от дизельной электрической станции. Ни о какой котельной в такой мороз говорить не приходится, слишком большие потери будут.
ДЭС наша, на моем веку, несколько раз выходила из строя в самый трескучий холод. Причем, на моей памяти, никогда никто капитального ремонта электростанции не делал. Благо из Якутска оперативно реагировали на поломку и высылали бригаду рабочих. Все же мужское население в это время пыталось не дать замерзнуть водопроводу, который бы прорвало потом, после починки электростанции. Все, кто мог, брал в руки паяльную лампу и согревал трубы.

В каждом доме здесь стоит свой тэн, поскольку передавать горячую воду при шестидесятиградусном морозе чревато – в лучшем случае она просто остынет. Но чтобы до человека дошла хотя бы холодная, приходится обогревать электричеством трубы. Для этого на них кладутся специальные греющие кабели, а сверху кожух. Если электростанция перестает работать, то трубы перестают обогреваться, а кожух способен держать тепло только определенное время – потом его становится не хватать. Приходится сдирать кожух и греть трубу паяльной лампой. Если трубу прорвет – до лета заменить ее нереально. Представляете оставить больницу, школу или детский сад без воды?

Да, на полюсе холода есть и больница, и школа, и магазин. Работа находится не только для суровых мужчин, но и для хрупких женщин. Даже дети в Оймяконе не такие, как на большой Земле. Она с малолетства готовы к морозам и суровой якутской погоде. Когда за окном совсем холодно – никакое отопление не помогает. Школьники сидят на уроках в пальто (пальто специально хранится в школе, потому что таскать его с собой туда-сюда не резон) и согревают гелевые ручки, которые, по идее, не замерзают на морозе.

К одежде отношение в Оймяконе совсем не такое, как на большой Земле. Красиво-некрасиво – не важно. Главное, чтобы тепло было. Если на пару минут выскочишь на улицу в тонкой куртке, то рукав может отломиться, или воротник. Настоящий оймяконец на ногах носит унты из камуса, шкуры нижней части ноги северного оленя. Для одной пары унтов надо десять камусов, то есть мех с десяти ног оленя. Длина шубы обязательно должна доставать до унт. В противном случае можно отморозить колени и голень. На голове – меховая шапка из песца, норки или лисы, для тех, кто живет поскромнее. Без шарфа выходить на улицу вообще нельзя. При сильном морозе дышать на улице можно только через шарф. Таким образом, хоть какое-то количество теплого воздуха попадает в легкие. При низких температурах содержание кислорода в воздухе очень мало, поэтому у среднестатистического человека дыхание учащается вдвое. Если выдохнуть на морозе в тишине – то можно услышать шуршание, это замерзает выдыхаемый пар. Оймяконские морозы не страшны простудами, но обморожение [легких] здесь получить легче легкого — от него тоже можно защититься только теплым шарфом.

Как бы тяжело не приходилось в Оймяконе взрослым людям, детям тяжелее вдвойне. Когда я был совсем еще крохой, то перед тем, как вывести на улицу, меня одевали по половине часа, и все это очень напоминало таинственный ритуал. Сначала надевают теплое белье, затем – шерстяные штаны, а сверху – ватный комбинезон. На тело – байковая рубашка, сверху – теплый свитер. А потом еще, в довершение образа капусты – цигейковая шуба. На ногах – обычные носки, шерстяные носки и валенки. На голове – вязаная шапка, а сверху – цигейковая. На ладони – заячьи рукавицы. Ходить в таком рыцарском костюме не получалось абсолютно. Поэтому малых детей здесь не водят по улице, а возят в санках. Просто так класть ребенка в санки нельзя – на печке надо подогреть подстилку, постелить сначала ее, а сверху усадить ребенка. Снаружи у малыша остаются только глаза и брови, остальным частям тела не холодно...

До недавнего времени в Якутии никто не моржевал. Сейчас любителей тоже немного, но даже несчастные случаи их не отпугивают. Например, есть дурная традиция в России — в прорубь нырять на крещение. Удивительно, что православная церковь твердит, мол, не церковный этот обряд и вообще он вредный, а народ с каждым годом все больше и больше ныряет в проруби. До Якутии в середине двухтысячных тоже дошла эта мода на лжеправославие. Нескольким десяткам людей она стоила здоровья, а кому-то, наверное, и жизни. Представьте сами, за окошком минус пятьдесят пять градусов, температура воды – три градуса выше нуля. Раздеваешься – идешь сухой по снегу к воде – никаких проблем, окунаешься – вообще здорово, тепло, но стоит вылезти, как ноги моментально примерзнут ко льду.

Я сам был свидетелем, как первые отчаянные смельчаки ныряли в прорубь. Отдирали мы потом их ото льда на силу. Русский человек — он горазд на дурное дело. Никто экспериментов с моржеванием на полюсе холода не окончил – стали нырять, но имея под рукой ведро с горячей водой. Человек вылезает из воды и перед ним льют горячую дорожку, чтобы он успел до машины добежать, обтереться и одеться в сухое. Еще один способ – нырять в обуви, обувь не пристывает ко льду. В нетрезвом состоянии нырять в прорубь категорически запрещается.

В Оймяконе самые обычные предметы и вещи приобретают очень необычные формы. Например, полицейские здесь никогда не носят дубинок – на морозе они твердеют и лопаются при ударе, как стекло. Рыба, извлеченная на морозе из воды, за пять минут становится стеклянной. Белье приходится тоже сушить очень аккуратно. За пару минут на морозе оно становится колом, а спустя два часа вещи уже необходимо заносить обратно. Если делать это неаккуратно, то наволочка или пододеяльник могут переломиться пополам.

Зиму на улице, из всех домашних животных способны переносить только собаки, лошади и, разумеется, северные олени. Коровы большую часть года проводят в теплом хлеву. На улицу их можно выпускать, только когда столбик термометра поднимется выше тридцати градусов мороза, но и то при такой температуре на вымя необходимо надевать специальный бюстгальтер, а то животное его отморозит. Холодильники большую часть года здесь никто не использует, храня мясо, рыбу и бруснику на веранде. Рубить мясо топором нельзя – иначе оно превратится в мелкую щепку, приходится его пилить...

Люди на полюсе холода выглядят гораздо старше своих лет, а больше пятидесяти пяти лет живут лишь единицы. Отдельно стоит сказать о похоронах в условиях нашего климата. Есть даже здесь поговорка – не дай бог тебе умереть зимой. Могилы копают целую неделю. Землю сначала прогревают печкой, потом ломами долбят почву сантиметров на двадцать, затем греют вновь и снова долбят и так пока глубина не достигнет двух метров. Труд страшный. Штатных землекопов в Оймяконе нет, рытье могилы ложится полностью на плечи родственников и друзей.

Сейчас на полюсе холода работа еще есть. Она здесь будет всегда, пока есть люди, но с каждым годом жителей становится все меньше. Кто-то умирает, кто-то уезжает на большую Землю. Раньше близ Оймякона работал большой животноводческий совхоз и ферма, где разводили чернобурку. Мех у нее был самый лучший. Наверное, не зря говорят, что чем крепче мороз, тем лучше мех. Сейчас и комплекс и ферму закрыли. Считанное число людей трудится в аэропорту, кое-кто работает на подстанции, до сих пор функционирует метеорологическая станция. С большой Земли люди на работу сюда не приезжают, кроме совсем отчаянных храбрецов, но таких за последние десять лет можно пересчитать по пальцам одной руки. Зарплаты по северным меркам не самые высокие, но когда я говорю в Новосибирске, что получал в Оймяконе 72 тысячи рублей – все мечтательно закатывают глаза. Они просто не знают, что шоколад там стоит семьсот рублей за плитку, да и все другие товары тоже очень дорогие.

После развода с женой и смерти родителей у меня началась настоящая депрессия. Хоть родители и жили далеко, но раз в год я стабильно выбирался к ним, смотрел на огромный Новосибирск и завидовал всем людям, живущим там. Никто из вас не понимает, как трудно влачить свое существование в условиях нечеловеческого холода. К тридцати пяти годам мой организм, наверное, имел биологический возраст пятидесятилетнего мужчины. Своих зубов вообще практически не осталось.
В тридцать семь должно было исполниться пятнадцать лет, как я работал в Оймяконе, а это значит, мне была положена пенсия. После пенсии я не протрудился ни дня. Дождался, когда первый УАЗик пойдет на Якутск, собрал дорогие памяти вещи и уехал прочь. Попрощался с несколькими людьми, обошел в последний раз родной поселок и всё.

От родителей в городе осталась двухкомнатная квартира на Серебрянниковской улице, так что я живу почти в центре. Проблем не знаю, каждый новый день для меня действительно новый. Компьютер у меня был давно, но только в Новосибирске я открыл для себя интернет. Первое время неловко чувствовал себя в супермаркете и в метро, смущали толпы людей на улицах. Живя на севере, ты огромное количество времени проводишь сам с собой или со своими близкими. Таким образом, даже самый общительный человек рискует стать интровертом. Мне до сих пор сложно завязать разговор с незнакомцем. Я хоть и в армии служил, и жил в Якутске, пока учился в техникуме – все равно к огромным людским массам не привык. И еще, здесь, на большой Земле, люди гораздо общительнее, чем там у нас, на Севере. Недавно я разыскал в одноклассниках всех своих приятелей, кто уехал из Оймякона раньше – никто не тоскует и не хочет вернуться назад.

Единственное, что иногда снится – это наша теплая печка. Где я, будучи совсем еще маленьким пацаненком, спал в длинные зимние ночи. Я спал на печи, а мама вставала очень рано и готовила в этой печи для нас еду. Сон этот настолько реален, что сразу после него я просыпаюсь и долго не могу понять, где нахожусь, а потом подхожу к окну и смотрю на большие красивые дома, иногда вижу, как люди идут по улице и не кутаются в шарф и понимаю, что нахожусь в совсем другом, теплом мире. Не раз слышал, что Новосибирск считают холодным городом. Это, смотря с чем его сравнивать...

Я был так воспитан, что всегда считал, будто бы после сорока – уже начинается закат. Смотрю сейчас на сибиряков, они в сорок лет гуляют с молоденькими девушками, молодцевато выглядят и вообще стариками себя не считают. Пока мне это ново.
Когда я спросил на новой работе у коллеги: «Как думаешь, сколько мне лет?». Она сразу же ответила: «Пятьдесят?». С одной стороны было смешно, а с другой неловко. Мне всего-то тридцать восемь...

Как начинается в городе какая-нибудь эпидемия – я сразу начинаю заболевать. Нет иммунитета к болячкам с большой Земли, зато за одну зиму, что здесь прожил, ни разу ничего себе не обмораживал. Сибирский слабенький мороз не оставляет на моей коже никаких следов. Что будет со мной, обыкновенным оймяконским мужиком дальше – неизвестно, но я уверен, что ничего плохого уже не случится. Прошлое – забыто, будущее – закрыто, настоящее – даровано.

(с) с форума

Вечером ты едешь с работы в маршрутке домой. У водилы играет какое-нибудь «Русское радио». Вдруг песня Стаса Михайлова обрывается и после короткого джингла, диктор новостей вещает с запинками невычитанный текст срочного сообщения. Он говорит о том, что в 17 часов по Московскому времени был нанесён ракетно-бомбовый удар по городам Москва, Санкт-Петербург, Калининград, Курск, а так же ядерный удар по городам Новосибирск, Челябинск, Магнитогорск, Владивосток. Разрушены тактическими ядерными ракетами Саяно-Шушенская, Красноярская, Братская, Усть-Илимская, Волгоградская гидроэлектростанции, диверсионными группами повреждены реакторы Балаковской, Белоярской, Билибинской, Калининской, Ленинградской, Смоленской, Курской, Нововоронежской атомных станций. Взорван газопровод Уренгой–Помары–Ужгород на участках стыковки Ухта–Пунга, и в 15 километрах от реки Илеть в Волжском районе. По предварительным данным атаку произвели объединённые силы НАТО с территории Польши, Норвегии, Турции и Южной Кореи. В 17 часов 22 минуты по Московскому времени Россия нанесла ответный ракетно-ядерный удар по городам Осло, Варшава, Гданськ, Анкара, Стамбул, Сеул. Так же по неуточненным предварительным данным, потери среди гражданского населения составили около 12 миллионов человек убитыми и раненными. Все вооружённые силы России приведены в боевую готовность, производится всеобщая военная мобилизация…

Приехав домой, ты бежишь к телевизору, включаешь его — по всем центральным каналам ГЦП — останкинской телебашни и всего телецентра уже не существует, местная телестанция вещает о возможности ядерного удара по вашему населённому пункту и дядька в погонах указывает всем спускаться в подвалы и бомбоубежища. Из соседней комнаты выходит жена и пятилетний сын с зелёнкой на лице (ветрянка). Жена с удивлением смотрит на телеэкран, а сын подходит к тебе и просится на руки. После минутного оцепенения ты лезешь в шкаф за паспортом и военным билетом, берёшь все деньги, мобильный телефон, зарядку, бежишь к холодильнику и вываливаешь оттуда все, что попадёт под руку, даже мороженную курицу и пельмени из морозилки. Потом в два присеста оказываешься на балконе — там картошка, капуста, консервация. В хлебнице — хлеб, в пенале — спички, соль, крупа, сахар, аптечка. Десятилитровый баллон воды — не полный — доливаешь из крана. Жена одевает ребёнка, берёт из комода бельё, зачем-то крем для рук и духи. Ты сваливаешь все пожитки в большую клетчатую сумку и пластиковый мешок. Две жестяные кружки, алюминиевая кастрюля, сковородка, столовый нож, складной нож, несколько столовых ложек и вилок, консервный ключ. Потом берёшь в охапку несколько трусов, носков и пару футболок, вязаную шапку. Жена уже одета, выгребает из трюмо свидетельство о рождении ребёнка, золотые украшения, расчёску, заколки, берёт с журнального столика пару фотографий, сумочку, флакон дезодоранта. Ты зашёл в ванную — бритва, мыло, шампунь, полотенца, в туалете выгреб всю туалетную бумагу. Две под завязку набитых сумки уже стоят в прихожей.

На часах 17:51. Жена зашла на кухню, перекрыла газ, закрыла форточку. Ты вывернул пробки из счётчика и, выйдя в подъезд, закрыл квартиру на все замки. В подъезде уже слышны шаги соседей. Сверху кто-то тащит огромный баул с пожитками, внизу слышен звон бьющегося стекла — кто-то выронил трёхлитровку с огурцами. Ты спускаешься на улицу, но на выходе из подъезда сталкиваешься с участковым и тремя в военной форме — комендатура. Они остановили тебя и ещё пятерых мужиков из твоего подъезда. Потребовали предъявить паспорт и военный билет. Ты без энтузиазма выполняешь их указания. Жена испугано смотрит на происходящее, сын рассматривает автоматы на плечах у солдат. Ты просишь офицера проводить жену до некоего ближайшего бомбоубежища (хотя сам совершенно не знаешь его местонахождения) и обещаешь прийти на сборный пункт через полчаса. На что он категорически против. Он требует, чтобы ты взял с собой «кружку-ложку-смену белья-харчи на два дня» и следовал за ним. Все твои соседи уже роются в своих баулах и нехотя выполняют приказ. Ты следуешь им. На душе полный облом. Почему-то вспоминаешь, о том, что ты не сообщил начальнику, что завтра не выйдешь на работу и инстинктивно тянешься к мобильнику — связи нет. Собрав нехитрый скарб ты виновато целуешь жену, сына, потом опять жену, просишь у неё прощения, что не сможешь дотащить тяжёлые сумки до бомбоубежища и обещаешь позвонить или написать, когда прибудешь в часть. Потом всей толпой вы идёте к автобусам, стоящим в соседнем дворе. Там уже собралось человек 40–50. Все молчат и курят.

Поехали в сборный пункт. Проезжая через центр города, ты видишь толпы первых мародёров, громящих магазины и ларьки. Милицейские патрульные машины проезжают мимо них, не обращая никакого внимания. У них есть дела поважнее — они едут спасать себя. Там уже тысячи мобилизованных, стоят, сидят, лежат на газоне перед входом. Военком бегает как угорелый по коридору, слышны переклички. Из бокового входа уже выходят и садятся в грузовики все, кто прошёл моб-учёт. Садятся быстро, машины так же быстро их увозят. Через час подошла и твоя очередь. Два окна, проверка документов, штамп в приписном удостоверении. В этот момент отрубается электричество во всём здании. Поднимается недовольный гул. Через минуту заработал аварийный генератор. Все ждут, пока запустятся компьютеры. Спустя пару минут весь конвейер снова заработал.

Итак, ты едешь в старом бортовом ЗиЛ-130, без тента, без лавок. Все в кузове сидят повалом. Вас человек 30. Среди которых почти все, кому за 30 лет. Куда везут — вы не знаете. Через полтора часа вас привозят в какую-то захолустную казарму бывшей танковой учебки. Это где-то в лесу. Какой-то низкорослый капитан командует построение на поросшем бурьяном плацу. Капитан писклявым голосом произносит штампованную речь о том какой враг коварный и внезапный и что нам предстоит пройти короткий курс огневой и тактической подготовки. На всё — про всё 3 дня. В каптёрке тебе выдают пахнущую плесенью форму. Размер вроде бы твой, но рукава коротковаты, идёшь к прапорщику, тот тебе находит гимнастёрку побольше. Штаны пятнистые, гимнастёрка хаки, ботинки 42 размер, хотя у тебя 40,5. Надеваешь на две пары носков. Ремень с пятиконечной звездой и надписью «ДМБ 1985 В/Ч 36654». Все, кто уже в форме идут строиться. Ты в последний раз прошарился по всем карманам «гражданки», сгрёб мелочь и отдал шмотки в каптёрку. Жалеешь, что не успел дома переодеться во что-то попроще. Жаль «найковскую» ветровку и «экковские» туфли. Смотришь на часы: 20.24.

После короткого построения все идут в бывшую столовку. Там только что подвезли сухой паёк. Получаешь всё по списку. Кипяток ещё не подвезли. Но тебе есть совсем не хочется. Суёшь всё в сумку.

Ночь провёл в спортзале, так как в казарме места нет. Выдали матрасы и одеяла. Ни белья, ни подушек. Ночью было холодно — всё-таки ещё середина апреля. Почти никто не спал. Утром все идут в столовку. Длинная очередь. Ты в третьем «заходе». Баланда из квашеной капусты, пшённой каши на комбижире. На второе — тушёная капуста и пшёнка, чай (даже сладкий). Хлеба почти нет. После «завтрака» построение. Пришёл лейтенант — типа командир роты. Командир взвода — молодой прапорщик. Пришёл капитан и провозгласил, что ты теперь боец российской армии и находишься в подчинении этого лейтенанта отдельного мотострелкового полка, такой-то роты. Потом «вольно» и ты идёшь получать оружие. Тебе достался АК-74. Покоцанный приклад с затёртыми надписями. Видно только «1976». Сам автомат 1974 года. Ствол был заменён. Получаешь три магазина патронов в выцветшей солдатской сумке (противогаза нет), штык-нож, облупленную флягу без чехла.

После получения оружия снова короткое построение, перекличка и все строем идёте на стрельбище. Там, на ржавых столах под присмотром инструктора выполняете неполную разборку автомата на время. У тебя полторы минуты (за сколько лет уже можно и позабыть, как собирать боёк и пружину). Потом, отстреляв ростовые мишени, так же строем идёте в расположение части. А там вновь прибыло пополнение.

Внезапно звучит сирена. Из штаба выбегает какой-то полковник и с ним ещё два майора. Полковник истошным голосом орёт «Первая — пятая роты — по машинам!» Ты вспоминаешь, что ты из третьей роты, бежишь в спортзал, пытаешься найти свой вещмешок, находишь и бегом на улицу. Там уже все лезут на бортовой «Урал», к нему прицеплен лафет, укрытый тентом. Ты пытаешься угадать, что под ним, но так и не можешь. Когда уже все сели и машины тронулись, ты видишь взгляды твоих соратников: они, так же как и ты в недоумении по поводу пункта назначения и устройства, укрытого тентом. Колонна из одиннадцати «Уралов» во главе с БТР несётся по грунтовой дороге на юг. Пыль и тряска не самое страшное, что тебя донимает. Тревога и безызвестность застряли где-то в животе.

Двадцать минут лихой гонки и вот колонна подъезжает к мосту через какую-то небольшую реку. Сначала короткая остановка, все смотрят, что там за мостом. Виден чёрный дым и запахло горелой резиной. Твой «Урал» медленно объезжает сгоревший БМП, потом ещё один. На обочине видны лужи почерневшей крови, россыпи гильз крупнокалиберного пулемёта, каски, клочья окровавленного бронежилета. Очевидно, убитых и раненых уже собрали. Колонна едет дальше. Но, проехав около километра снова остановка. Приехали. Все прыгают с машин и без построения идут колонной вдоль дороги. Впереди два сгоревших Т-90. У одного из них взрывом оторвало башню, и она лежит метрах в двадцати от него. Вдалеке слышны разрывы снарядов и хлопки орудийных выстрелов. Низко над головами с грохотом пронеслись два Су-27. Они летят туда, где слышны взрывы. Над горизонтом стоит огромная дымовая завеса. Твоя рота переходит на бег. Слышен неровный топот ботинок и сапог, кто-то кашляет и харкает соплями. Пробежав так метров триста, темп бега резко падает. Ротный подгоняет, но никто его не слушает. Вскоре все перешли на шаг. Одышки, кашель, матюки.

Вдруг в ста метрах впереди разрыв снаряда. Все камнем падают на землю. Лейтенант командует: «все в лес, очистить дорогу». Вся рота, как стадо муфлонов в три прыжка прячется за деревьями. В этот момент на том месте, где было твоё отделение, разрываются две миномётных мины. Слышно, как закипает хвоя — это горячие осколки и шрапнелевая начинка разлетается среди деревьев. Слышен чей-то крик. Всё-таки кого-то зацепило.

Через минуту все выходят к дороге, выносят раненого солдата с окровавленной ногой и лицом. Вот и первая потеря. Лейтенант приказывает остановить кровотечение и перевязать. Четверо солдат несут раненого в «тыл». Ты подумал, почему не тебе дали приказ тащить его в тыл, ведь ты был рядом.

Тем временем с той стороны, откуда вы пришли, над дорогой поднялась пыль — пошли танки. Твоя рота отошла от дороги, чтобы пропустить колонну. Ты, судя по огромному столбу пыли, думал, что там их много. Но прошло всего две боевых машины. И вы пошли следом за ними. Через пятьсот-шестьсот метров лес кончился. Впереди поле и дорожная развилка. Рассредоточившись по обеим сторонам дороги лейтенант приказал окопаться. Радист с длиннющей антенной за плечами что-то передавал в «штаб». Сапёрной лопаты у тебя нету и ты ждёшь, пока твой товарищ отроет себе «полный профиль». Это заняло где-то минут сорок. Земля сырая, но копать тяжело. Откопав окоп примерно по колено, ты замечаешь, что мозоли сорвал почти до крови. Тогда ты берёшь из вещь мешка грязные носки, надеваешь их на руки как варежки и продолжаешь копать.

Вдруг где-то справа, куда уходит дорога, раздался грохот. Противник начал артподготовку. Снаряды летели навесом — била гаубица. Плотность огня невысокая, да и ложатся снаряды метрах в пятидесяти позади линии окопов. Через минуту всё прекратилось. Но потом снова раздались взрывы, теперь уже впереди. Это длилось примерно минуты две. Все сидели на дне окопов, боясь высунуть нос. Земля дрожит, высохший на весеннем солнце грунт осыпается на дно окопа. Наконец всё стихло. Слышен крик лейтенанта: «Вилка! Всем отступить на сто метров от окопов и постараться окопаться, живо выполнять!» Вся рота, в том числе и ты, влезли из окопов и побежали назад от развилки, ближе к лесу. Но не все успели. Как раз в этот момент снова начался артобстрел. Последним трём бойцам не удалось отбежать от окопов и их накрыло взрывом. Ты залёг за деревом и не поднимаешь головы. Взрывы примерно в ста метрах впереди, но тупой звон осколков о стволы деревьев очень сильный. На этот раз тебе страшнее, чем тогда у дороги. Через минуту снова всё стихло. Лейтенант командует возвращение в окопы. Ты с опаской встаёшь, осматриваешься и идёшь к своему окопу. По дороге видишь красное месиво, врытое в землю, куски обмундирования, расколовшийся приклад автомата. Понимаешь, это один из тех троих, кто не успел отойти к лесу. А впереди лежат ещё двое. Их не разорвало, но тела все изрешечены осколками. У одного перебит шейный позвонок, и голова неестественно откинута назад. Ты пытаешься в нём узнать кого-то знакомого, но не удаётся — всё лицо — сплошной свекольного цвета волдырь. Ты не помнишь, как очутился в окопе. Присел на дно. Чтобы не думать о только что увиденном, хочешь чем-то себя занять. Осмотрел автомат, отложил. Полез в вещмешок, поковырялся, нашёл мобильник. Включил. Батарея почти разряжена, связи нет, но ты запускаешь «Порно-Тетрис». Через некоторое время уже и из других окопов слышна музыка. Кто-то включил mp3. Слева доносится «Белая стрекоза любви», а справа «Леди Гага». Лейтенант: «Отставить музыку, вы чё, совсем охуели!» Слышно ржание в окопах, но музыку выключили. Лейтенант снова: «Нужны добровольцы, необходимо произвести разведку вглубь фронта до километра. Прапорщик Савельев, набирай группу из пяти человек. И пиздуйте вдоль дороги. В бой не вступать. Бинокль у сержанта Карпенко. Время выполнения задания 20 минут».

Ты не идиот, тебе что, больше всех надо? Савельев — молодой, лет двадцати пяти, «прапор» прошёлся вдоль окопов и быстро набрал «добровольцев». Тебе повезло, тебя он не выбрал. Все шестеро пошли вперёд вдоль дороги, выстроившись за прапорщиком в колонну. Они быстро скрылись за холмом. Примерно через три минуты после этого из-за холма послышались автоматные очереди и несколько взрывов. Всё длилось секунд двадцать, а потом стихло. Все, кто был рядом с тобой, высунули головы из окопов и как суслики стали всматриваться в ту сторону, откуда слышались раскаты короткого боя. Прошло двадцать минут, но никто не вернулся. Прошёл ещё час. Никого. Лейтенант по рации пытался связаться со штабом, но никто не отвечал. Откуда-то впереди послышался стрёкот вертолёта. Он приближался. Все инстинктивно попрятались в окопы. Через мгновение из-за холма на бреющем полёте пронёсся америкосовский вертолёт AH-1G в натовской раскраске. Примерно метрах в двадцати над окопами, подняв вихри пыли. И так же внезапно исчез за лесом. Ты так толком и не смог его рассмотреть. Лейтенант с квадратными глазами выскочил из окопа и заорал: «Всем, блядь, в лес, суки, щас пиздец нам будет!» И вы опять побежали в лес. Сзади ты уже слышишь грохот возвращающегося по кругу вертолёта. Едва забежав в лес ты услышал громкий треск пулемётов и визг пуль. Со свистом вертолёт пронёсся над пустыми окопами, вздымая земляные фонтаны от пуль. Пройдя один заход, вертолёт так же быстро улетел. Ты медленно вышел к своему окопу. Вечерело. Где-то высоко в небе пролетел натовский «беспилотник». В 22:00 температура воздуха опустилась до нуля. Огонь лейтенант разжигать запретил и все замёрзли как собаки. Ты, чтобы забыть про холод окоченевшими руками ломал хлеб и запихивал себе в рот, запивая ледяной водой из фляги. А к полуночи прилетел тот самый AH-1G. И ты наконец понял, что такое полный пиздец. С термосенсором на борту, он вас перещёлкал как сайгаков на сафари. Из роты только ты, лейтенант и ещё двое ребят, из тех, кто помоложе успели добежать, да и то вас ещё долго щемили между деревьев. И когда тебя уже всего трясло и глючило от страха, ты нашёл в себе мужество выйти из-за дерева и точно прицелиться. Три короткие очереди по два-три выстрела… Вертолёт с протяжным воем и свистом упал в ста метрах от леса, прямо на дорогу. Пилот так и не смог посадить вертолёт с повреждённым курсовым винтом.

Взрыва, как показывают в голливудских фильмах, ты не увидел. Просто искры, столбы дыма, едва различимые в ночной мгле. Через минуту, ты набрался храбрости, и осторожно подполз к упавшей машине. Слышно было шипение перегретого двигателя и стон пилота, запах горелой электроизоляции. Ты встал в полный рост и со всей силы, наотмашь ударил пилота прикладом в лицо. Тот моментально замолк. Потом ты выхватил из его окровавленной руки пистолет и потащил пилота из кабины. Вытащив из кармана мобильник, ты осветил его разбитое лицо. Так ты впервые увидел врага. Это была молодая девушка в тёмном лётном комбинезоне. Её светлые волосы выбились из-под шлема и от неё пахло духами! Ты в шоке. Но вскоре шок сменился ярой беспощадной ненавистью. Ты бросил её возле вертолёта и начал бить ногами в живот. Прибежал лейтенант и с трудом оттащил тебя от этой проклятой суки, но всё же ты успел в последний раз зацепить её ботинком по лицу. «Это тебе от моего Димки! Пацан просил тебе передать привет, сука!» Постепенно ты успокоился. «Хоть согрелся», — подумал ты, и на душе стало как-то спокойнее. Это был твой первый бой, из которого ты вышел живым, из которого ты вышел победителем. А впереди тебе останется… возможно ещё несколько дней.

Примерно в половине первого ночи, когда холод стал совсем невыносимым.

Ты тащишься к своей позиции. После недавней эйфории пришло торможение нервной системы. Лейтенант затянул на своей дудке, что ты лох, так вертолёты не сбивают. Типа тут нужен был гранатомёт, которого у вас и в помине не было. Белобрысую пизду связали ремнями и бросили в окоп. Она уже уссалась и усралась, поэтому лежит молча и трясётся от холода или от страха. Она думала что её выебут и потом убьют. Но вы люди гуманные: пусть сначала обделается и отморозит себе жопу, а потом ещё марш-бросок в расположение вашей части сделает. Если рогами упрётся — нести будете ногами. Лейтенант всё-таки долбоёб. Вместо того, чтобы возвращаться, заставил всех искать в потёмках раненых. Какие там раненые! Если кто и был живой, так уже помёрзли. Ты с минимальным желанием обошёл все окопы. Живых нет. Сто тринадцать трупов и почти все лежат в окопах. Утром, когда потеплеет, можно и зарыть всех. Получается, что вы вчетвером сидите и сторожите их, чтобы никто не спиздил. Ну, оружие, патроны, мобилки, разбитую рацию, часы, ключи от квартир, ножи, лопаты вы собрали. Лежит куча в окопе — выбирай: «Sony» или «iPhone». Лейтенант приказал и деньги выгрести из карманов и вещмешков. Собрал почти 507 тысяч! Хоть сейчас в ресторан рванул бы… Если логично посмотреть, то это и не мародёрство вовсе. Тут либо похоронная команда всех обчистит, либо местные аборигены втихаря пройдут. А за пиндосов вообще говорить нечего!

Весь в крови своих товарищей, потный и вонючий, ты идёшь посрать. Первый раз за два дня. Идёшь в лес, ведь при погибших ребятах как-то совестно. А один из оставшихся пацанов, Виталик — вообще пофигист. Он поссал прямо на пленную тёлку. Говорит, чтобы согрелась.

Ты сидишь и пытаешься выдавить из себя личинку. Сразу вспомнился твой родной туалет с стопкой журналов «Техника молодёжи» за 1976 год. Вспомнил, как твой малый, увидев тебя на унитазе с умным видом читающего журнал, спросил: «А можно и я рядом?» Он несёт свой горшок и книжку со стихами Агнии Барто и садится с тобою рядом. Дверь открыта и малый, подражая тебе, так же деловито листает своё чтиво. Видела бы вас тогда твоя жена! Убила бы обоих…

А теперь, как они, что с ними? Малый второй день без мультиков.

Слышен хруст веток. Ты напрягся. Блядь, автомат в окопе оставил! Но всё нормально. Это комроты пошёл меня искать. Подошёл сзади и тихо произнёс: «Короче так, посрёшь и пиздуй в часть, доложи обстановку. Пусть подкрепление дают. Ясно?»

А хули не ясно. Дорогу найти без проблем. Берёшь пять неполных магазинов патронов, суёшь в вещмешок. Перешерстил мобильники, нашёл с фонариком и GPS — навигатором — вещь! Пошёл в «тыл». Лейтенант, правда, накрутил яйца, чтобы не шёл по дороге и прислушивался, нет ли хвостов. Но тебе похуй. Ты всё ещё «у себя дома», на своей земле. Кого тебе бояться с автоматом? Волка? Волки уже давно съебались отсюда, это только ты идиот тут что-то забыл среди морозной ночи. Короче, через 10 минут пешего хода наткнулся на сгоревший «Урал». Споткнувшись о что-то мягкое и скользкое, включил фонарик на мобилке: чьи-то кишки. Осмотрелся: около двадцати трупов в полной экипировке, в бронежилетах, касках. Лежит пробитый пулей термос. Открыл — на дне немного теплой баланды. Достал из вещмешка кружку, зачерпнул. Неплохо. Сразу стало веселее. Нашёл чистый бронежилет, снял с окоченевшего трупа тёплый камуфляж. Немного великоват, но, ничего. Зато тепло. Осмотрелся. Нашёл снайперский «винторез». Новенький совсем с полным магазином. Снял с трупа снайпера пояс с запасными обоймами. Пригодится в хозяйстве. В этот момент послышался чей-то стон. Где-то в кювете кто-то тихо звал на помощь.

Ты тихо подкрался, мало ли какая хрень там засела. Посветил фонарём — раненый капитан. Тот самый, мелкий и писклявый. Ты подошёл к нему. Прострелено лёгкое и живот. Большая кровопотеря. Стараешься его поднять. Тяжёлый дрыщ! Он громко застонал. Дрожащим едва различимым голосом говорит, что у него перебит позвоночник, просит, чтобы ты его не трогал. Ты спрашиваешь, сколько идти до вашей части. Но, то что ответил тебе капитан тебя совсем не радует: они, те кто был в этом «Урале» — последние, кто выходил из окруженной «учебки». Два натовских вертолёта перебили всех из ракет за три минуты. Погибло около двух тысяч новобранцев. Били по безоружным. А потом прилетел десант на трёх «Чинуках» и те уже добили всех остальных. Капитан пытался драпать с комендантским взводом, но и их догнал вертолёт.

Ты уже всё и так понял. Тебе нужно уже идти, оставив капитана умирать, но ты понимаешь, что идти теперь некуда…

Тут капитан засуетился. С надрывным стоном он перевернулся на бок и вытащил из-под себя какой-то свёрток. Передал тебе. Ты осветил его фонарём, развернул. Какие-то документы и красная бархатная тряпка. Знамя части. Красивое, но почерневшее местами и липкое от крови. Ты стоишь и не знаешь, что со всем этим добром делать. Сразу вспомнились старые фильмы про войну, где раненый политрук спасает знамя полка и прочая пафосная бутафория. А тут теперь и ты в такой же идиотской ситуации. Зачем тебе этот геморрой? Ты же не собрался пронести его через всю войну и повесить его на развалинах Пентагона. Конечно, нужно его кому-то сдать. А кому? Эй, где тут знамёна разбитых полков сдают? Я крайний! Капитан совсем затих. Ты даже не стал ему щупать пульс или ещё там что-то. Свернул знамя и запихнул в вещмешок. Теперь можно идти только обратно к своим. Свои. Какие же они свои? Ты их всего сутки как знаешь… А других-то и вовсе нет. Вон, тут ещё лежат с открытыми глазами, весеннее небо рассматривают.

Ладно. Ты прошёлся вокруг обгоревшей машины, нашёл ещё пулемёт «калаш», две коробки патронов. Тяжело, но дотащить сможешь.

Возвращаешься обратно к развилке. Те не дошёл метров ста до окопов, как раздалась очередь из автомата, ты инстинктивно присел, и в тот же миг над головой пронеслась трасса пуль. Ты громко выругался матом. Лейтенант в ответ загнул такой же трёхэтажный. Да, ты расслабил булки. Тут война брат, а не пионерская игра «Зарница».

Лейтенант с недовольной мордой смотрит на тебя и твои «трофеи»: «Какого хуя ты вернулся? Я тебе приказал идти в часть за помощью!» 

Ёбнутый дегенерат до сих пор думает, что он всё ещё твой командир.

«Лейтенант, сколько тебе лет? Двадцать шесть? А мне тридцать шесть и две „вышки“, поэтому сам иди нахуй. Я тебе не зелень малолетняя, а старший лейтенант запаса… нету там никого, всех перебили, последних, кто ушёл в километре отсюда догнали, капитан ещё живой был, рассказал». Ротный недоверчиво смотрит на тебя. Потом, уже поникшим голосом: «И ты его бросил?» Ты: «Там перебит позвоночник, тащить нету смысла…»

Оба молчите. Лейтенант закурил: «Блядь! Херовая тема. А тут ещё этот балласт пиндосовский…» Подошёл один из бойцов: «Товарищ лейтенант, у вас есть перевязочный пакет, а то Серёгу бинтануть надо, у него пуля в жопе застряла, он тогда сразу не почувствовал». Лейтенант: «Пока не бинтуй, вот, возьми йод, вату, хорошо промой дырку. Если не глубоко сидит, выколупайте пулю и ножом хорошо соскоблите кромки раны, иначе будет гнить — там уже первичный некроз пошёл. Ясно?» Виталик: «Так точно». Лейтенант: «Только тихо там, пусть не орёт как пидар». Виталик взял индивидуальный санпакет и скрылся в темноте. В скором времени послышались глухие стоны и матерная брань. Лейтенант злорадно ухмыляется: «Доктор Хаус, блять!» И ты тоже смеёшься.

Начинает светать. Ты идёшь к «норе», где лежит пленная лётчица. Тебе интересно, может она уже «того», замёрзла там в холодной яме. Нет, живая сука, сидит. Между ног тёмное мокрое пятно покрылось инеем. Сама она трясётся от холода. Лицо с большой гематомой на левой щеке посинело. Переносица, судя по всему сломана — твоя работа. Хотя до этого она была совсем даже симпатичная тёлка. Она со страхом смотрит тебе в глаза. Ты, оставив автомат на поверхности, спрыгнул к ней в окоп: «Ду ю спик инглиш, сука?» Молчит. «Шпрехен зи дойч, блядь?» Тишина. «Откуда, ты, пизда очкатая?» Опять нет обратной связи. Тогда ты зажимаешь между пальцев её сломанный нос. Девушка громко застонала и произнесла хриплым низким голосом: «Ю факин шит!» 

Ага, прорезался ангельский голосок! Очевидно, англичанка. Пришёл лейтенант: «Чё тут за хуйня?» Ты: «Да вот, налаживаю международный диалог. Она, скорее всего англичанка». Лейтенант: «А мне похуй кто она. Главное, что воюет… воевала против нас и всех моих пацанов побила. Может по кругу её, для профилактики?» Ты, рассматривая её непрезентабельный вид, с отвращением говоришь: «Да ну её нахуй, такую обосранную ебать, а Виталь её ещё и обоссал. Я сегодня свою очередь на еблю пропускаю». И, сплюнув прямо на пленницу, ты вылезаешь из окопа.

(продолжение в первом комментарии)