- Ухожу в РПТ-маневр. И-и-и… Три!
Всё было так, как на тренировках. Всё было не так, как на тренировках. Сегодня всё было по-настоящему.
Удивительно, но Джина не волновалась. Ни капельки. Она была спокойна и уверена в себе – так спокоен и уверен цветок, ничего не знающий о смерти. Она смотрела вперед, положив руки на рукоятку форсажа.
Стервятник предупреждал: будьте наготове, это может случиться в любой момент. Сегодня, завтра, послезавтра – в любой момент. Главное, не прозевать; главное, успеть.
Сердце девушки билось ровно и размеренно. Она знала, что успеет. Полковник, мысленно позвала она. А вы знаете, что я вас люблю? Да, люблю. И все равно я буду первой. Вы сами сделали всё, чтобы я была первой. Эта ваша пилюля, она просто чудо. Спасибо, Полковник, и простите меня, если сможете.
Спортсмен, Красотка, Толстяк – о них Джина не думала. Они просто не существовали для нее… как через мгновенье перестал существовать весь остальной мир…
Солнце, планеты, уходящий в РПТ-маневр крейсер – ничего этого не стало. Не было разведбота, ложемента, рукоятки форсажа, сферического экрана обзорника – ничего. Одна пустота, одно Великое Ничто.
Приступ, обреченно подумала Джина. Господи, ну почему – сейчас?!
Если бы Джина умирала. Если бы агонизировала, корчилась от невыносимой боли, стараясь удержаться на краешке, не сорваться в небытие… О, тогда бы она сумела, смогла бы на последнем дыхании дотянуться до форсажа, бросить бот в самоубийственный рывок! Но у нее не было рук, не было тела. Одна только мысль, вот и всё, что осталось от Джины. Как тогда, в лабиринте из струн.
Это не железная воля, это черное отчаяние швырнуло мыслящее ничто по имени Джина вперед. Туда, где в любой миг могло открыться равнодушное око С-тоннеля.
- Не знаю, - сказал Юра Воробьев. Он выдернул травинку и прикусил ее зубами. – Это вообще всё очень индивидуально. У каждого из нас свои отношения с ними.
- Но врать-то он может? – настойчиво спросил Фоссет. – Просто врать? Как обычный человек?
Юра выплюнул травинку, пожал плечами.
- А почему нет? Ничто человеческое нам не чуждо.
Фоссет сидел в полосатом шезлонге. Без мундира, одетый в цивильные брюки и рубашку, он выглядел непривычно. Юра Воробьев устроился рядом, прямо на траве.
На площадке для пикника хлопотали две женщины, раскладывая на голубенькой пластиковой скатерти содержимое корзин и термосумок. Высокий мужчина в шортах разжигал мангал, его обнаженный торс лоснился от пота. Вдоль берега бродил молодой человек, почти мальчик, пухлощекий и пухлогубый. Мальчик изо всех сил делал вид, что его не интересует разговор комиссара ДСГ и галатора.
- Никогда не слышал, чтобы у вашего брата не было куратора, - сказал Фоссет. – Такого просто не может быть. Или может?
- Друга, - поправил Юра. – Мы называем их друзьями.
«Мы» в данном случае означало Юру и только Юру. Остальные галаторы не придавали никакого значения терминологии. Они не скрывали связи со своими покровителями, но разговаривали на эту тему весьма неохотно. Иногда у Фоссета складывалось впечатление, что галаторы стыдятся чего-то, словно эта связь носила некий противоестественный извращенный характер. Юрий Воробьев был в этом смысле приятным исключением.
- Вы говорите, что он сначала боялся?
- Боялся, - подтвердил Фоссет. – А потом перестал. Сказал, что свободен, и теперь носится по всему космосу и счастлив до усрачки.
Доминик Салазар действительно выглядел счастливым. Галатор, о которого обломала свои волновые зубы сверхцивилизация, бесстрашно уходил в волну, получая от этого огромное удовольствие. Он знакомился с Галактикой, как новосел знакомится с новым домом, в котором собирается прожить долгие годы. Правда, надо отдать ему должное, регистрирующую аппаратуру он исправно брал с собой… если не забывал, конечно…
Юра лег на спину, закинув руки за голову.
- Всё очень индивидуально, - повторил он. – Я думаю, тут многое зависит от психологической готовности. Я, например, с детства мечтал о контакте с высшим разумом. И когда это случилось, воспринял его как друга. Соответственно, и ко мне было такое же отношение. А этот ваш Салазар… Может, он латентный ксенофоб? Обратитесь к психологам, они должны знать.
- Может, и ксенофоб, - согласился Фоссет. – Только это неважно. Я о другом. Вот сверхразум встречает человека… ксенофоба, интраверта, мизантропа… аутиста, в конце концов! Человека, который не готов к контакту, который не хочет контакта. Который изо всех сил сопротивляется контакту, как тот же Салазар. И что? Неужели у сверхразума нет возможности… м-м-м… сделать этого человека лояльным? Дружелюбным? Избавить от страха? В конце концов, внушить ему, что все люди… и не люди тоже… братья и все такое прочее?
- Нет, - решительно сказал Юрий. – Конечно, нет! То есть, сама возможность есть… только они никогда на это не пойдут. Свобода воли, это серьезно, комиссар. Это так серьезно, что на этом держится всё. Вообще всё. Лиши мыслящее существо свободы воли, свободы выбора, и разум неизбежно деградирует. Он просто переродится в безусловный рефлекс, пусть даже и очень сложный. Вот вам пример - общественные насекомые. Муравьи, там, пчелы. Их поведение настолько сложно, что иногда кажется разумным. Но это рефлексы, комиссар, всего лишь рефлексы. Жестко прописанные в генетическом коде. Им не нужны муравьи, комиссар. Им нужны полноправные партнеры.
- Полноправные, значит, - кивнул Фоссет. – Ладно, спорить не буду, тебе виднее. А скажи мне вот что еще. Я слышал, что ваши… гм… друзья в последнее время не балуют вас вниманием. Вроде как теряют к вам интерес. Это правда?
Юрий Воробьев рывком сел, с возмущением уставился на комиссара.
- Чушь, - сердито сказал он. – Глупость. Какой дурак вам это сказал? Гоните вашего информатора в шею! Он некомпетентен!
Мальчик, почти с нежностью подумал Фоссет. Ах, какой же ты все таки еще мальчик, хотя и старше меня.
- Но ты же не будешь отрицать, что они уходят из Солнечной системы? Что такое пятьдесят прилетов в год против полутысячи, как было еще недавно?
- Это ничего не значит! – вскинулся Юрий. – Они не няньки! Они не обязаны всю жизнь водить нас за ручку! Условно говоря, они открыли нам дверь и указали путь… а уж идти по нему мы должны самостоятельно! Черт возьми, комиссар, ведь не водите же вы за ручку своих взрослых детей!
Чем-то этот разговор задел Юрия за живое, он покраснел, глаза его метали гневные молнии. Он напоминал сейчас влюбленную девушку, защищающую своего непутевого возлюбленного… возлюбленный ведет себя крайне легкомысленно, заглядывается на других девушек и вообще дурачок, но любовь слепа и всепрощающа. Фоссет украдкой вздохнул.
- Некорректное сравнение, - с легким сожалением сказал он. – Прежде чем моя дочь стала взрослой, я воспитывал ее. Учил. Рассказывал, что такое хорошо и что такое плохо. Понимаешь, дружище? Я участвовал в ее жизни… да и сейчас участвую, как любой нормальный родитель. Я не бросил ее на произвол судьбы, и если моей дочери понадобится помощь, совет… да просто жилетка, в которую можно поплакаться, она её получит. А что получаете вы? Каков он, этот путь, который вам показали? Куда должен привести? Ради чего они всё это затеяли? Какова их конечная цель?
Юрий тяжело дышал, лицо его подергивалось.
- Цель? – хрипло переспросил он. – Знаете, комиссар, когда я там, - Юрий ткнул пальцем в небо, - я эту цель представляю себе вполне отчетливо. Я даже могу рассуждать о ней… с таким же, как я… Но когда я здесь, - Юрий похлопал себя по груди, по макушке, - у меня не хватает слов. Их просто нет в человеческом языке. Я ничего не смогу объяснить вам, комиссар, и не потому, что вы глупы, а я наоборот умен. Просто белковая природа человеческого мозга накладывает определенные ограничение на процесс восприятия и обработки информации. Это своего рода природный предохранитель, чтобы человек не сошел с ума в прямом смысле этого слова. Не обижайтесь, комиссар, но мы с вами находимся на разных уровнях. Мыслим на разных уровнях. Черт возьми, да между нами различий больше, чем между вами и первопредком всех млекопитающих!
- Это уже прогресс, - добродушно заметил Фоссет. – Когда-то один ваш коллега сравнил меня с тараканом.
- Простите, - тихо сказал он. – Вы же понимаете, это просто неудачная метафора. Хотя суть дела это не меняет. Вы еще не галатор, комиссар, а я уже не человек…
- Да, - задумчиво протянул Фоссет. – Не галатор. И вряд ли когда-нибудь им стану – теория вероятности против меня. Или?..
Он вопросительно посмотрел на Юрия; галатор неловко улыбнулся и дернул плечом.
- Ну, если рассуждать теоретически… Да, вы правы, сейчас их стало гораздо меньше… во всяком случае, в нашей системе. И шанс встретиться с ними не так уж велик, но…
- Я не об этом, - сказал Фоссет. – Я вот о чем: вы, галаторы, в каком-то смысле являетесь для нас представителями сверхцивилизации. – Юрий вскинулся, открыл было рот, но Фоссет жестом остановил его. – Не перебивай меня, Юра, дай договорить… Может быть, ты и видишь разницу между собой и ими, а я – нет. Мне это не дано, ведь я всего лишь таракан… не перебивай, я сказал! Для меня вы равны: могущественные, сверхсильные, сверхразумные. И я хочу задать тебе вопрос – ты можешь сделать из меня галатора? Лично ты? Или кто-нибудь из ваших? Пусть не в одиночку, пусть скопом – можете? Чтобы, так сказать, племя вольных обитателей Космоса множилось? Я не собираюсь сейчас обсуждать этические и практические аспекты данной проблемы, я просто хочу услышать конкретный ответ – да или нет. И ничего сверх того!
Юрий страдальчески сморщился.
- Чёрт, - прошипел он, дергая себя за волосы. – Умеете вы ударить по больному, комиссар.
- Да! В смысле – нет, не могу. И никто не может, даже скопом, как вы выразились!
- Пробовали. Не один раз. Пять, если бы точным.
- Так мало? – удивился комиссар.
- Нам хватило, - отрезал Юрий. – Знаете, когда гибнут люди…
Он осекся, захлопнул рот и испуганно посмотрел на Фосссета. Тот сделал вид, что не заметил оговорки галатора.
- А вот один из вас, кажется, смог, - заметил он. – Во всяком случае, так он утверждает.
- Это вы про Стервятника?
- Именно. Что ты можешь про него сказать?
Юрий Воробьев вскочил на ноги, прошелся туда-сюда, заложив руки за спину. Остановился напротив комиссара, по-прежнему сидящему в шезлонге.
- Послушайте, - сказал он виновато-агрессивно. – Насчет людей… погибших людей. Я хочу сразу сказать – все они были добровольцами. И знали, на что шли. Да, мы не смогли… недоработали где-то… Это наша вина, мы ее с себя не снимаем. Мы даже не будем оправдываться великой целью, которую себе поставили – нам предстоит очень долгий, очень сложный путь. И на нем неизбежны ошибки.
- И самая главная ошибка заключается в том, что вы не поставили в известность человечество, - заметил Фоссет. – Впрочем, ничего удивительного, ваши кураторы поступают точно так же. Яблочко от яблони, как говорится… Но об этом позже. Сейчас я хочу знать твое мнение о Стервятнике.
Юра снова уселся на траву, усталым жестом потер щеки.
- У него получается, - глухо сказал он.
- Получается – что? Делать из людей галаторов?
- Насчет этого не знаю. Но… Он умеет звать. И ему отвечают. Всегда! Где бы он ни появился со своими лабораторными кроликами, там всегда возникает С-тоннель!
В словах галатора отчетливо звучала черная зависть. Фоссет задумчиво разглядывал Юрия.
Их было сотни полторы галаторов, тех, кого беспокоило ослабление связи между ними и их кураторами. Не то, чтобы галаторы нуждались в какой-то поддержке, просто им было непривычно чувствовать себя одинокими. Брошенными, как с горечью сказал один из галаторов.
Мы – игрушки; живые, забавные. Нас подобрали, усовершенствовали, а потом, наигравшись, отложили в сторонку и забыли. Одна надежда, что когда-нибудь вспомнят.
Но не все разделяли мнение этого пессимиста. Большинство галаторов совершенно искренне полагали, что даже близким друзьям надо время от времени отдыхать друг от друга, ставить отношения на паузу. Тем радостнее будет следующая встреча.
- В конце концов, мы все – взрослые люди, - сказала как-то Сара Секей, единственный художник среди галаторов. – И у каждого из нас могут быть свои дела. Я, например, терпеть не могу, когда меня отвлекают от работы. Вдохновение, комиссар, ревниво, оно не терпит толпы и не прощает измен.
А некоторые так и вовсе были рады исчезновению своих кураторов. Тот же Салазар, например.
- Наверное, мы им не понравились, - с тоской проговорил Юрий. – Не оправдали их ожиданий. Может быть, они пришли слишком рано, и мы просто не дозрели еще до их уровня. А, может, все дело в нашей природе, в каких-то качествах, присущих только нам, людям. Которые никогда не позволят нам встать вровень с высшим разумом. Не знаю. Но очень хочу узнать.
Фоссет нагнулся вперед, что было нелегко в провисшем почти до земли шезлонге, ободряюще похлопал приунывшего галатора по плечу.
- Не грусти, - жизнерадостно сказал он. – Вспомни первую амебу. Могла ли она предполагать, что ее потомки будут ходить пешком среди звезд?
- К столу! – донеслось от мангала.
Фоссет, кряхтя, принялся выбираться из шезлонга. Он был так поглощен этим непростым занятием, что снова упустил момент, когда галатор ушел. Просто ощутил освежающий бодрящий холодок на потном лице. Племянник, кусая губы, исподлобья смотрел на комиссара.
- Так, значит, это правда, - сказал он.
- Что именно? – буркнул Фоссет.
- Что Стервятник делает из людей галаторов! Что он не мошенник, наживающийся на доверчивых глупцах, как ты мне всегда говорил!
- Будешь комиссаром ДСГ, узнаешь, - отрезал Фоссет. – Лучше помоги выбраться из этой чертовой западни.
Он ухватился за протянутую руку, встал и, сердито сопя, направился к столу.
Делает ли Стервятник галаторов из людей? Делает, думал Фоссет. Отбирает по своим каким-то нечеловеческим критериям и – делает, черт его возьми! Без всякого участия сверхразума. Это уже можно считать доказанным. Ну, почти доказанным. Осталось самая малость – схватить негодяя за… ну, скажем так, за руку. А это ох как не просто!
Комиссар искоса взглянул на сосредоточенного мальчишку, шагающего рядом, и вздохнул. Не отступится. Ни за что. Как только стукнет обалдую двадцать лет, так сразу побежит к Стервятнику, пробоваться снова. И ведь не запретишь! Одно хорошо – своих денег у парня нет. А пока будет зарабатывать, глядишь, и образумится. Женится, детишек заведет, собаку… Не до галаторов станет.
А мальчишка вдруг рассмеялся. Словно его мысли прочитал.
Ругаясь, как портовый грузчик, Красотка буквально выдирала Джину из скафандра.
- Ты меня подрезала, сволочь! – кричала она. – Если бы не ты, я бы успела!
Джина ничего не ответила. У нее болело всё, каждая жилочка, каждая клеточка, она чувствовала себя куском мяса, которое умелый кулинар хорошенько отбил перед приготовлением. Ее подхватили под руки, проволокли по коридору, втащили в кают-компанию и швырнули на диванчик. Нет, не швырнули, конечно, - усадили, и очень бережно. Вытерли влажной салфеткой окровавленное лицо, напоили, сделали укол и уложили здесь же, заботливо прикрыв девушку легкой простынкой.
Джина со стоном перевернулась на спину. Я жива? Нет, я и в самом деле жива? Это не шутка? Не предсмертный бред?
- Что произошло? – не открывая глаз, пробормотала она. – Где все?
Нос и губы у нее были разбиты, слова выходили шепелявыми и невнятными, но Красотка поняла.
- Все? – с веселой опасной злостью переспросила она. – А нет никаких «всех»! Ты да я, да мы с тобой!
- Не пугайте девушку! – возмутился чей-то мужской голос.
Разлепить тяжелые неподъемные веки стоило невероятных усилий, но Джина открыла глаза и огляделась.
На полу, прислонившись спиной к диванчику, сидела Красотка. Очень бледная, очень злая Красотка. От нее резко воняло потом. Или это от меня воняет? – подумала Джина. Впрочем, это не имеет значения. Ничего уже не имеет значения.
Рядом стоял один из военных. Держа наготове шприц, он с тревогой вглядывался в лицо девушки. Встретившись с ней взглядом, военный с облегчением улыбнулся и убрал шприц.
- Не пугайте девушку, - повторил он. – Ничего, абсолютно ничего страшного не произошло. Всё идет… э-э-э… по плану.
- О, да! – с издевкой согласилась Красотка. – Спортсмен разбился в хлам, Толстяк болтается в космосе и молит о помощи, а две дуры зря потратили свои деньги. Конечно, по плану! Кто бы сомневался!
- А… Полковник? – замирая, спросила Джина.
- А Полковник у нас в полном шоколаде, - злобно сказала Красотка и завозилась, пытаясь встать на ноги. К ней подскочил кто-то из экипажа, чтобы помочь, получил чувствительный пинок в голень, охнул и отскочил. – Он у нас молодец, наш Полковник. Молодец-огурец. Всех сделал! Так нам, дуракам, и надо!
Красотка вдруг разревелась, некрасиво, по-бабьи распялив рот. А Джина улыбнулась и закрыла глаза.
Через час, приняв на борт разведбот с ошалевшим от пережитого Толстяком, крейсер взял курс домой. На Землю.
- Не понимаю, - жалобно сказала мама. – Чем тебе было плохо дома? Зачем нужно было покупать эту… хижину? Да еще в такой глуши! Ты вполне могла снять приличный коттедж рядом с нами.
- Здесь красиво, - коротко сказала Джина.
… После того, как стало окончательно ясно, что Полковник проник в С-тоннель и больше не вернется, капитан корабля вручил девушке завещание Полковника, написанное им собственноручно и заверенное по всем правилам. Завещание, в котором Полковник оставлял девушке свой дом и небольшую сумму денег. Дом располагался в уединенном местечке, которых до сих пор полным полно в горах Сьерра-Невады, но был оснащен всем необходимым для жизни. И это был поистине королевский подарок, потому что самым естественным образом решал все проблемы Джины.
Родителям про завещание девушка ничего не рассказала – это вызвало бы вопросы, на которые Джина не собиралась отвечать. Так что давешний выигрыш в лотерею пришелся как нельзя более кстати, он объяснял, откуда у небогатой студентки взялись деньги. Что, не верите? А вот, пожалуйста, лотерейный билетик, все официально, честь по чести.
Джина открыла дверь флаера, вышла на каменистую землю, покрытую низкой жесткой травой. После кондиционированной прохлады налетевший ветер казался обжигающе горячим, он пах медом, пылью и свободой.
Отец уже вынул из багажника сумку с вещами и теперь, прищурясь, разглядывал одноэтажное приземистое здание, сложенное из потемневших от дождей и времени бревен. Два окна полыхали пожаром, отражая закатное солнце.
- Надеюсь, крыша не течет, - озабоченно сказал он. – В непогоду здесь, наверное, не слишком уютно… И вообще, зря ты не посоветовалась с нами. За эти деньги можно было бы подобрать что-то более приличное.
- Может, передумаешь? – с надеждой спросила мама.
Она открыла переноску, вынула оттуда спящего щенка. Разбуженный щенок сперва негодующе заворчал, но тут же радостно завертел хвостиком, облизывая лицо хозяйки и обдавая ее запахом молока. Джина опустила малыша на землю:
Щенок сделал несколько неуверенных шагов на кривоватых лапках, запутался в веточке и залился визгливым детским лаем. Он рычал, скаля молочные зубы, неуклюже атаковал подлого врага, падал, но отступать и не думал.
- Серьезный парень, - смеясь, сказал отец. – Одно слово – Герой!
Джине очень хотелось, чтобы родители поскорее улетели и оставили ее одну. И они вдруг засобирались, напоследок осыпая девушку бестолковыми советами. Джине очень хотелось, чтобы они не вспоминали о ее здоровье – они и не вспомнили. Во всяком случае, ничего не сказали о ее диагнозе и необходимости следовать рекомендациям врача. Девушка старательно махала рукой, пока флаер родителей не скрылся за темно-зеленой щёткой леса.
- Ну, вот мы и дома, Герой, - сказала Джина. – Пошли?
И они пошли. А забытая сумка с вещами осталась лежать под открытым небом.
