user9615873

Восточный фронт. Это не линия на карте. Это всепоглощающая мясорубка, где сошлись две армады. Здесь решалась судьба мира. Американские заводы и британские десанты были жизненно важны. Но именно здесь, в дыму сожженных городов, под гусеницами Т-34, ломался хребет вермахта. Не статистикой, а сталью и плотью. Отрицать это — плевать в лицо истории. Плевать в лицо тем, кто это видел. Как Черчилль, что в 44-м писал: «Русские выиграли войну в Европе, мы лишь помогали им». Больше нечего добавить.

Петр Иванович приехал в санаторий «Сосновая роща» с одной целью — выспаться. Его поселили в двухместный номер с соседом, который сразу представился: «Михалыч, отлеживаюсь после вчерашнего». К десяти вечера Михалыч уже храпел, распластавшись на кровати в позе поверженного богатыря.

А ночью случилось то, чего Петр Иванович так боялся. Его старый недуг — лунатизм — дал о себе знать.

Он проснулся от странного ощущения тепла и звука, похожего на дождь за окном. Но дождя не было. Петр Иванович стоял посреди комнаты в одних трусах и... поливал кровать Михалыча ровной золотистой струёй. Сосед при этом мирно посапывал, уткнувшись лицом в подушку.

Ужас пришёл позже, когда Петр Иванович осознал происходящее. Он замер, не зная, что страшнее: разбудить Михалыча или дождаться окончания процесса.

— Ааа, дождик... — буркнул Михалыч во сне и повернулся на другой бок.

Утром Петр Иванович сидел на своей кровати, бледный как полотно. Михалыч потянулся, зевнул и первым делом пошёл за сигаретами. Его рука нащупала сырость на простынях и матрасе.

— Что это? — спросил он спросонья.

Петр Иванович сделал глоток воздуха и выдавил:
— Кондиционер протек...

Михалыч понюхал ладонь, поморщился, но ничего не сказал. Через минуту он уже стоял на балконе с сигаретой. Вернувшись, бросил коротко:
— Водочка-то вчера некачественная попалась. Сам ночью чуть не обоссался, прости господи.

С тех пор они спали с открытым балконом, а Петр Иванович на ночь пристёгивал себя к кровати ремнём. Иногда лучше перестраховаться, чем объяснять, почему «кондиционер» пахнет исключительно человеческой аммиачной нотой.

Зашёл в библиотеку при ДК — не как в городе, а ту самую: с потрескавшимся портретом Горького, скрипучими полками и запахом старой бумаги. Сдал книгу, а уйти не смог. Дождь за окном выстраивал капли в цепочки, как будто считал мои мысли.

Напротив каталожных ящиков стояла старушка. В пальто до подбородка, с сеткой в руках. Перебирала пожелтевшие карточки, будто искала не книгу, а себя — ту, что осталась здесь тридцать лет назад.

— Простите, — тихо спросила у библиотекарши (девушка в очках, уткнувшаяся в телефон), — а у вас… Барто ещё есть?
— Агния Барто? Детский отдел там, — растерянно кивнула та.
— Нет. Мне не для ребёнка. Мне для себя. «Найти человека» — такая была. Про тех, кто в войну потерялся.

Библиотекарша забормотала про оцифровку фондов. Старушка уже не слушала. В её глазах — не запрос в каталоге, а целая война: надежда, боль и ярость памяти.

Я вышел. Дождь кончился. Асфальт блестел, как полка в библиотеке после уборки. И понял:
мы все — эти старушки.
Ищем свои пожелтевшие карточки. Надеемся, что кто-то сохранил ту самую книгу — ту, что спасла нас, когда мир рушился.
А самые важные диалоги — не в комментах, а у каталожных ящиков. В дрожащем «простите», в тишине между строк.

P.S. Главные книги ещё не написаны. Они живут в руках тех, кто помнит, как страшно терять.

Живет у меня не поросенок, а хрюкающий террор. Ростом с бутылку пива, а духом — как Шварценеггер в «Хищнике».

Каждое утро соседские собаки просыпаются с мыслью: «Бля, сегодня Пепе гуляет?»
Лабрадор Борис (тот самый, что в прошлом году загрыз почтальона) при виде его лезет под машину и стучит хвостом по асфальту: «Я не достоин, я не достоин».
Такса Ася, которая неделю назад одолела стаю ворон, теперь видит Пепе — и сразу симулирует инфаркт.

Пепе не лает. Он хрюкает. Но хрюкает так, будто говорит:
— Ты кто? Зачем здесь? У тебя есть разрешение на существование?

Однажды он «атаковал» добермана. Тот был в два раза выше.
Пепе подкатил, как мини-танк, хрюкнул раз — доберман сел.
Хрюкнул второй — доберман начал пятиться.
Третий — и тот уже лежал на спине, подняв лапы: «Я сдаюсь, ты король, только не ешь меня».

Соседи шепчут: «Как так? Поросенок же маленький!»
А я знаю: размер не главное. Главное — уверенность в том, что ты самый жесткий хрюндель на районе.

P.S. Вчера Пепе откусил угол от шины «Жигулей». Теперь все собаки оставляют у моих ворот косточки. Это не подарки. Это дань.

Сел в парке покормить нервы. Остальные голуби были заняты.

Рядом присел дед. Без попрошайничества, без историй про Березовского — просто начал крошить голубям чёрный хлеб. С невозмутимым достоинством, будто оперативник из 90-х.

Через пять минут протягивает и мне горбушку:
— Покорми. Одному скучно.

Беру. Хлеб жёсткий, как мои отношения с утренним будильником. Голуби слетаются. Один — явно в отпуске и на массонаборе.

И тут меня накрывает: вот она, жизнь. Настоящая.
Не лента новостей, не сторис, не чужие успехи.
А это: ржавый фонтан, старик, которому просто не хотелось быть одному, и хлеб, который ценнее любого багета.

Пока крошили, внутри что-то щёлкнуло. Будто душа вышла из спящего режима.

Дед ушёл. Я сижу. Тишина. Осень. Всё хорошо.

И тут — бах. Прямо на кроссовку. Серое, тёплое, с намёком на высокое.

Смотрю на голубя. Он смотрит на меня. Молча. С достоинством. Как тот дед.

...Простил. Ведь одному скучно.

Мораль:
Мир держится не на героях.
А на дедах с хлебом, умении молчать и вовремя прощать птичий понос — как главную метафору жизни.

Поймал-таки свой звёздный час: мой маленький цех получил огромный заказ на уникальные оконные перемычки. Аванс солидный, всё просчитано. Деньги поступили на счёт в банке «Пушкино» — стабильном, по всем рейтингам.

Через неделю захожу в онлайн-банк — «сервис недоступен». Новость пришла смской: у банка отозвали лицензию.

Всё. Оборотные средства, зарплаты, будущее бизнеса — заморожено. Заказчик вежливо отвечает: «Контракт есть контракт. Сроки горят». Страховка не покрыла. Кредиты не дают. Друзья избегают.

Пришлось принимать жестокое решение. Продали с женой всё: квартиру, машину. Переехали в съёмную «хрущёвку» на окраине.

Я стал каторжным. Работал днями и ночами, чтобы выполнить тот проклятый заказ. Сдал его ровно в срок, без единой осечки. Качество — идеальное. Прибыль — ноль рублей.

У меня все хорошо, но бизнес для меня умер. Устроился главным инженером на завод. Исправно хожу на работу. Меня ценят.

Но я разучился верить. Рейтингам банков, обещаниям чиновников, сказкам про поддержку малого бизнеса.

Иногда проезжаю мимо того элитного дома. Вижу в окнах свои перемычки. Они — немой памятник тому, как система одним щелчком уничтожает всё: дело, веру, будущее.

Игра под названием «предпринимательство» оказалась не для впечатлительных людей. Слишком уж кривые в ней правила.

Полную версию этого рассказа можно прочесть на Прозе.ру.