Таким образом, *dőrga «дорога» и *dȏrgъ «дорогой» несводимы друг к другу чисто фонетически.

Следующий шаг после восстановления праформы – поиск родственников изучаемых слов как в других индоевропейских языках, так и в рамках славянских. У дорогого обнаруживается только один надёжный родственник – латышское dārgs «дорогой» (если, конечно, это не старый славизм). Также пытались сравнивать *dorgъ с санскритским ādriyate «он относится почтительно» и литовским derėti «годиться», но это сопоставление наталкивается на формальные сложности: -g- в праславянском *dorgъ вряд ли можно считать суффиксом. У дороги нет и того. Значит, придётся глубже закопаться в собственно славянский материал.
Праславянский язык унаследовал от праиндоевропейского такую штуку как аблаут (этой темы я уже касался тут) – особая система чередования гласных. Для сочетания «гласный + r» аблаут, если упрощать, будет иметь следующий вид: ьr / er / or.
При этом существительные с -or- в корне соотносятся с глаголами с с -ьr- в корне на -ěti, -ati и -nǫti:

Комментарий: š = ш; ǫ – носовое о (см. пост о юсах); ě – ять (см. соответствующий пост).

Комментарий-2: *porxъ, *morkъ и *smordъ закономерно дали в русском порох, морок и смород (отсюда смородина), а прах, мрак и смрад – церковнославянские заимствования. Слово свороб отсутствует в русском литературном языке, но зато хорошо представлено в диалектах.
Какие глаголы нам предсказывает эта таблица для *dorgъ и *dorga?
*dьrg- + -ěti = *dьržati; *dьrg- + -ati = *dьrgati; *dьrg- + -nǫti = *dьrgnǫti.
И все три таких глагола реконструируются для праславянского, более того, они сохранились в русском: *dьržati – держать, *dьrgati – дёргать, *dьrgnǫti – дёрнуть.
Но возможно ли семантически, чтобы дорога была от дёргать, а дорогой от держать? Первое более чем вероятно, например, Фасмер так реконструирует первоначальную семантику *dorga: «продранное в лесу пространство». Если учесть засвидетельствованные в южнославянских языках значения «борозда», а также «овраг, долина», можно предположить и следующие празначения: «углубление, борозда; вытянутый след, вырытый в земле в результате волочения груза; борозда, вымытая водой, вытоптанная скотом или всадниками, проложенная санями или возом».
У нас есть определённые параллели для реконструкции таких вариантов семантического развития. Например, в чешском, словацком, сербохорватском и словенском есть слово cesta /цеста/ «дорога», которое связано с глаголом чистить. Или норвежское диалектное drog «долина, тропинка, след животного» соотносится с древнескандинавским глаголом draga «тянуть». От латинского trahere «тащить, волочить» образовано слово tractus «волочение, полоса, след», которое заимствовали поляки и переосмыслили как «большая дорога» (trakt, отсюда наше слово тракт в том же значении).
С дорогим всё значительно сложнее. Один из предложенных вариантов семантического дрейфа от держать выглядит так: «прочный, крепкий (такой, который может держать, выдержать)» > «хороший, полезный, годный» > «дорогой, ценный; дорогой, любимый». Некоторую параллель представляет семантика латинского глагола valere, развившаяся от «быть сильным, крепким» до «иметь смысл, иметь значение, значить». Другой вариант: «то, что стоит обладания; то, чем мы хотим обладать» > «дорогой».
Источники:Фасмер М. Этимологический словарь русского языка, том 1, страницы 530, 531;
Этимологический словарь славянских языков, том 5, страницы 74–75, 77;
Etymologický slovník jazyka staroslověnského, выпуск 3, страница 146;
Słownik prasłowiański, том 4, страницы 113–115, 119–121;
Snoj M. Slovenski etimološki slovar (3-е издание, 2016), страница 150.

Краткое резюме:1. Русские слова дорога и дорогой восходят к праславянским формам *dorga и *dorgъ;
2. Между собой *dorga и *dorgъ не родственны, поскольку имели разные тоны;
3. *dorga «дорога» восходит к глаголу *dьrgati «дёргать». Первоначальное значение, скорее всего, – «расчищенная полоса земли (в лесу)»;
4. *dorgъ «дорогой» этимологизируется с меньшей долей уверенности, но весьма вероятно, что это производное от *dьržati «держать».

Слово ура впервые фиксируется на письме в XVIII веке. Пример:

Войска наши произнося свойственное имъ при одержаніи побѣды, страшное для непріятеля и знаменующее погибель его восклицаніе: ура, толпами гнали непріятеля въ море и гранодеры штыками побили ихъ великое множество, которые въ водѣ стояли по поясъ, и не могли доплыть до судовъ своихъ, а множество ихъ тамъ потопилось. [Фон Раан. Перечень изъ собственнаго своего журнала при завоеванїи Молдавіи и Бессарабіи съ 1787 по 1790 годъ (1792)]

Как я уже писал, для того, чтобы выдвигать какие-либо этимологические гипотезы, надо сперва собрать максимально возможное количество материала из письменных памятников, народных говоров, других языков и так далее. Если заглянуть в данные славянских языков, то легко выяснить, что похожие слова есть у поляков (hura /хýра/), чехов (hurá /гура/), сербов с хорватами (ура) и словенцев (hura /хурá/).

Однако соответствие «русское 0 (ноль) : польское h (х) : чешское h (г)» в систему регулярных фонетических соответствий между этими языками не укладываются (ср. нормальные соответствия: гора – góra /гýра/ – hora /гóра/ и хлеб – chleb /хлеб/ – chléb /хлеб/). И объяснений этому может быть два: либо по происхождению это звукоподражание / звукосимволическое слово, либо заимствование. Отмечу также, что в письменных источниках эти слова фиксируются довольно поздно – в русском с XVIII века, а в польском с XIX.

Напомню, что регулярные фонетические соответствия – это основа современной компаративистики. И если с заимствованиями всё понятно, то со звукоподражаниями дело обстоит так, что они могут быть очень похожими, но в то же время довольно неодинаковыми в разных языках. Например, так будет «тук-тук» на трёх славянских языках:

чешский: ťuk ťuk /тюк тюк/

польский: puk-puk

болгарский: чук чук

При этом, конечно же, никакого регулярного соответствия вида «русское т : польское p : чешское ť : болгарское ч» не существует.

Теперь давайте посмотрим, что можно найти за пределами славянских языков. Подобные междометия есть в немецком (hurra), шведском (hurra), английском (hurrah, hurray, hoorah, oorah, hooray, huzzah) и других германских языках, а также во французском (hourra, hurrah /урá/), итальянском (urra, hurra /уррá/), испанском (hurra /ýра/) и прочих романских.

Опять же, хотя славянские, германские и романские языки – это всё веточки на одном большом древе индоевропейских языков, в рамки регулярных фонетических соответствий это всё не укладывается. Если мы берём романские языки, то даже внутри этого таксона не наблюдается регулярных соответствий. Более того, в романских языках это междометие зафиксировано поздно: во французском с XVIII века (1722 год), а в итальянском и испанском и того позже – с XIX века. Этимологи полагают, что в романские языки ура попало из английского (См. Corominas J. Diccionario crítico etimológico castellano e hispánico, том 3, стр. 432; Prati A. Vocabolario etimologico italiano, 1951, стр. 535; Picoche J. Dictionnaire étymologique du français, 1991, стр. 353).

Теперь давайте обратимся к германскому материалу. В немецком hurra тоже начинает активно использоваться в XVIII-XIX веках, однако впервые появляется в Средневековье в произведении псевдо-Нейдхарта. Существует предположение, что в средневерхненемецком это производное от глагола hurren «спешить» (родственника английского hurry).

Однако Дж. Уолз (точнее Вальц – Walz J.A. The Interjection Hurrah // The Journal of English and Germanic Philology, Vol. 39, No. 1 (Jan., 1940), pp. 33-75) возражает против этой гипотезы. Он пишет, что в средневерхненемецком существовал целый набор подобных междометий – hurra, urra, burra, wurra, которые были не боевыми кличами, а выражали боль, страх, отвращение, удивление и так далее.

В английском hurrah фиксируется в 1686 году, а huzzah – в 1573, что на полтора века раньше французской фиксации. Как я уже упомянул, в английском существует большое разнообразие вариантов этого междометия (hurrah, hurray, hoorah, oorah, hooray, huzzah), что имеет большое значение. Дело в том, что там, где явление сформировалось, оно, как правило, намного более разнообразно, чем там, куда оно было перенесено. Скажем, диалекты британского английского на порядок разнообразнее, чем диалекты отпочковавшихся от него американского, канадского, австралийского и прочих английских.

Итак, два фактора – ранняя фиксация и высокое разнообразие говорят о том, что в романские и славянские языки наше междометие попало из германских. Отдельный вопрос, конечно, как между собой соотносятся английские и немецкая формы. Например, Уолз полагает, что средневерхненемецкое hurra с современным не связано, и формы всех германских языков заимствованы из английского (аргументацию см. в его статье, она небольшая).

Что касается происхождения этого hurrah / huzzah и так далее, то это, скорее всего, звукосимволическое слово (идеофон). От звукоподражаний такие слова отличаются тем, что не имитируют какого-либо конкретного звука, тем не менее, создают некий акустический образ, соответствующий некоему объекту, движению, форме и так далее. К ним можно также отнести междометия, выражающие эмоции, например, wow, yo-ho-ho, yahoo или знаменитое yippee-ki-yay. Кстати, в чешском есть местоимение hr, отдалённо похожее на hurrah по форме и функции: hr na ně! «вперёд на них!», je hr do práce «он жутко трудолюбив» (есть предположение, что ура восходит к этому самому hr, но это, конечно, несерьёзно).

Разумеется, если предполагать здесь звукосимволизм, то нельзя забывать о том, то схожие междометия могут возникать независимо друг от друга в разные эпохи и в разных местах. Однако в данном конкретном случае обращает на себя внимание то, что ура зафиксировано в первую очередь в германских, романских и славянских языках, которые уже очень долго находятся в тесном контакте, и мы не находим его в каких-либо независимых ареалах. Учитывая, что оно не является совсем уж элементарным (типа ах) и очевидным по структуре, а также более раннюю фиксацию в германских, версии заимствования следует отдать предпочтение.

Тут, конечно, многим станет обидно, что наше родное русское ура, на устах с которым поколения наших предков шли в атаку, может быть заимствованием. Но напомню, что в русских письменных памятниках это слово появляется в XVIII веке, когда к нам широким потоком хлынули европейские заимствования. В том числе междометия. Процитирую характерный пассаж:

«Браво! Виват! Ура!..»Ошибаетесь, друзья мои! Мы опоздали, ничего не видали, посмеялись над собою и пошли осматривать большой Виндзорский дворец. [Н. М. Карамзин. Письма русского путешественника (1793)]

Более того, вариант гип-гип ура! полностью повторяет английское hip, hip, hooray / hurrah / hurray! Уж в его заимствованности, думаю, сомнений нет. Перенимаем мы английские междометия и сейчас. Так, какое-нибудь вау я ещё ощущаю как нечто чужеродное, а камон вызывает острое желание убивать, но кто знает, может они закрепятся в языке, а потомки будут спорить в соцсетях, взяли ли мы их из английского или сами изобрели.

Ну и напоследок упомяну о том, что есть версии, будто бы ура пришло к нам из тюркских языков. Ср., скажем, турецкое vurmak «бить». И ура – это якобы императив «бей!». Можно высказать три контраргумента: 1) в тюркских языках это слово не используется ни как боевой клич (Шапошников А. К. Этимологический словарь современного русского языка 2: 460), ни как междометие вообще; 2) ура – это не только боевой клич, но также выражение радости, ликования, причём эта функция, вероятно, даже старше; 3) тюркская версия совершенно не объясняет, откуда могло бы взяться h- в европейских языках.

Возвращаясь к критикуемому посту, могу сказать, что автор опуса даже не потрудился заглянуть в основные этимологические словари русского языка. А картинка и вовсе анахронична.

P.S. В Интернете полно прочих версий разной степени бредовости, но особого внимания они не заслуживают, так что, если позволите, я не буду их разбирать.

Когда впервые в истории встречаются славянские племена? Возможно, ещё у Геродота, который занимательно описывал варваров и скифов, населявших Европу того времени. Возможно также, что среди многих их соседей он и упоминал племена, известные нам сегодня как (пра)славянские. Но утверждать этого наверняка не возьмётся ни один учёный.

Чешский славист начала прошлого века Л. Нидерле, правда, был уверен, что "славяне" выступали у Геродота под именами "невров", "будинов" и даже "скифов". Сегодняшние исследователи гораздо осторожнее в своих выводах и не спешат вносить "Историю" Геродота в списки источников жизни славян. Ну а скифов и вовсе забудьте - они были иранцами.

У греческого учёного Клавдия Птоломея в его труде "Руководство по географии" встречается этноним "ставаны", который ряд учёных также отождествляет со славянами. Российский славист О. Н. Трубачёв считает термин "ставаны" калькой с самоназвания славян (индоиранск. *stavana- означает "хвалимый"), а другие исследователи и вовсе предполагают, что Птоломей допустил ошибку, и читать следует "стлаваны", возводя это к некоему гипотетическому славянскому слову. «выстланные», «рассыпанные», «рассеянные», но и это не более чем гипотеза.

Впервые мы встречаем славян под именем "венедов" у Гая Плиния Старшего. И целый ряд слов, называющих славян в других языках, восходит к этому корню.

Например, в некоторых немецких диалектах славян называют Wenden или Winden, а в языках финской группы похожим образом называются русские: venaja (фин.), vene (эст.), venea (карел.).

Однако, славяне не единственные "венеды" в истории - Юлий Цезарь, например, называл так галльское племя; Тацит относил венедов к германцам, а были ещё иллирийские венеты, от которых пошло название "Венеция".

К середине VIв. славян уже трудно было не заметить, и они всё чаще стали появляться в исторических памятниках, выступая под этнонимами "венеды", "склавины" и "анты". А византийский придворный историк Прокопий Кесарийский не только довольно подробно описывает быт славян, но и утверждает, что некогда "имя у славян и антов было одно и то же", и имя это - "споры".

Впрочем, эти "споры" вызывают у учёных споры, простите уж за каламбур. Одни сближают это название с более поздним этнонимом "сербы", другие ссылаются на греческий язык и вообще затрудняются происходящее как-либо комментировать.

Но вернёмся, наконец, к "славянам". Праславянская форма этнонима реконструируется как *slověninъ, мн. *slověne. В собственно славянских источниках использование термина "словѣне" применительно ко всем славянским племенам известно со Средневековья (например, из "Повести временных лет"). Данный этноним принято считать самоназванием.

По одной из основных теорий этноним "славяне" происходит от слов "слово" или "слава", восходящих к одному и тому же индоевропейскому корню ḱleu̯- «слышать». Таким образом, словѣне — люди, говорящие "словами" (то есть "по-нашему"). Сравнительно с этим название иноязычного племени "нѣмьци", то есть "немые".

По другой версии название связано с индоевропейским словом *s-lau̯-os, что значит «народ», ср. греч. λᾱός.

Сторонники топонимической версии считают, что название племени дал некий географический объект, с которым это племя ассоциировалось. В качестве примеров тут приводятся названия рек: Словутич, Слуя, польск. Sɫawa, Sɫawica, серб.Славница. Эти гидронимы также восходят к индоевропейскому корню *ḱleu̯-.

Aмериканский славист Хорас Лант предложил праформу *slověnji со значением «группа (племя) под предводительством Словена». Имя Словѣнъ (ран. праслав. *slow-ēn-as) происходит от праслав. *slow- (< пра-и.-е. *ḱleu̯-) и адъективного суффикса -ēn-, таким образом имя значит «овеянный славой, славный».

Из экзотических версий можно упомянуть "рабскую" версию, по которой слово "славяне" восходит к слову со значением "раб".

Действительно, существует гипотеза, согласно которой слово σκλάβος ([склавос]) в соответствующем значении появилось в новогреческом от племенного названия славян. При этом в среднегреческом языке слово σκλάβος означает только название народа славян.

Из греческого происходит позднелатинское слово sclavus (раб), которое через средневековую латынь распространяется во многие западноевропейские языки, образуя немецкое Sklave, итальянское schiavo, португальское escravo, французское esclave, английское slave, и т. п.

По другой версии, слово σκλάβος в новогреческом языке происходит от греческого глагола σκυλεύο (добывать военные трофеи).

Однако, в любом случае, причину и следствие путать не стоит - слово "словѣне" появилось раньше.

Любителям "рабской" теории, кстати, стоит взять на вооружение слова из трактата по военному делу "Стратегикон", приписываемого византийскому императору Маврикию: "Племена склавов и антов одинаковы и по образу жизни, и по нравам: свободные, они не склонны стать ни рабами, ни повиноваться".

В раннем средневековье славянские пленники и впрямь нередко становились объектом византийской, германской и арабской работорговли, однако их значительный процент среди пленников объясняется, в частности, тем, что славяне — самый многочисленный народ Европы.

Есть ещё несколько вольных теорий, приписывающих происхождение этнонима любому мало-мальски похожему слову и связывающих его, например, с готск. slavan (молчать), лит. salava (остров), праслав. *slova/*sloba (свобода», именами на -slavъ, *slovь «медленный», *slovъ «холм», местоимением *slob-/*slov-/*selb-/*selv- и т.д.

Впрочем, люди никогда не перестанут искать ответы, и пытаться давать свои собственные. Главное, вовремя их направлять.

Написано по материалам паблика VK https://vk.com/glagoli.game и Telegram-канала t.me/glagoli_game

Но эта версия ещё хуже. Во-первых, звук ф в арабском есть, поэтому с чего бы им при заимствовании заменять ф на хв? Во-вторых, королевство Каффа существовало в XIV-XIX веках, что куда позже первых фиксаций арабского слова.

Но вернёмся к русскому языку. Этимологический словарь Н. М. Шанского (том 8, стр. 361) приводится весьма любопытное распределение названий кофе по векам:

XVII: кофий, кефа, кофа, кафе, кафей, кофь, кофей, кава, кохий, кохвий, кохвей

XVIII: кофе, кафе, кафей, кофь

XIX: кофе, кофей, кофий

XX: кофе и кофий (просторечное или устаревшее)

Как видно, когда слово только осваивалось в языке, вариативность была большой, но постепенно в конкурентной борьбе победил современный вариант.

Что касается рода, то там тоже с самого начала наблюдалась вариативность. Вот два примера XVIII века:

Я спросил кофе, который мне тотчас и подали. [Д. И. Фонвизин. Письма родным (1784-1785)]

Но обыкновенное крепкое кофе, употребляемое взрослыми людьми, гораздо опаснейшие для детей имеет действия.[неизвестный. О воспитании и наставлении детей [перевод] (1783)]

В литературе можно встретить мысль, что форма кофе приобрела мужской род под влиянием кофия, который однозначно был мужского рода. Возможно, в этом что-то и есть, но, как мне кажется, основная причина была в ином – в том, что немецкое Kaffee и французское café мужского рода. Почему я так думаю? Дело в том, что XIX веке название другого напитка также употреблялось в мужском роде:

Действительно, когда Карачунский пил свой утренний какао, к господскому дому подкатила новенькая кошевка. [Д. Н. Мамин-Сибиряк. Золото (1892)]

Посмотрим, как вы будете существовать в пустоте, в безвоздушном пространстве; а теперь позвони-ка, пожалуйста, брат Николай Петрович, мне пора пить мой какао. [И. С. Тургенев. Отцы и дети (1862)]

Тут уже на кофий не спишешь. А вот то, что по-французски и немецки какао мужского рода, вероятно, было решающим.

В XX веке какао и кофе совсем освоились в русском языке и вполне закономерно их стало затягивать в средний род, поскольку слова на -о и -е в русском обычно среднего рода (как окно и море). И большинство заимствований на -о и -е среднего рода, закономерным исключением являются одушевлённые (маэстро, сомелье, шимпанзе, динго, фламинго), хотя есть и исключения (торнадо, например).

Реклама зоопарка в Остраве: Всего 2% и на смену я бы вставал вместе с вами. С шимпанзе нас объединяет 98% ДНК.

Но если для какао смена рода прошла довольно безболезненно, то за «моё кофе» некоторые люди готовы убивать. Почему? Чтобы понять это, надо разобраться в том, что такое престиж и норма.

Небольшое отступление: если вы ожидали увидеть здесь рекомендацию типа «все, кто говорит «моё кофе», уничтожают наш великий и могучий русский язык, таких надо сажать на длительные сроки» или «на кол всех граммар-наци», можете закрывать и дальше пост не читать.

Начну с того, что единого русского языка, который бы всем нам копировали в голову, не существует. У каждого носителя он немножечко свой. Думаю, очевидно, что русский язык старообрядца из Аргентины и русский язык современного московского школьника довольно сильно отличаются друг от друга. Более того, у каждого школьника (и даже у взрослого) он тоже имеет свои особенности. Такой «личный» русский (или не русский) язык называют идиолектом. Но даже если игнорировать такие «атомарные» различия, наш язык всё равно не однороден. Он раскладывается на множество диалектов и социолектов, стилей, жаргонов, сленгов и т.д.

При этом одни формы расцениваются как «красивые» и «правильные», а другие наоборот. Зачастую это увязано с тем, кто эти формы употребляет. Формы из речи высших слоёв общества в среднем будут более престижными. Говоры и диалекты также не равны между собой. Вот что в своё время писал Ломоносов:

«Московское наречие не токмо для важности столичного города, но и для своей отменной красоты прочим справедливо предпочитается, а особливо выговор буквы о без ударения, как а, много приятнее…».

То есть, великий учёный нам сообщает, что говорить малако лучше, чем молоко, не потому, что так произносят москвичи, а потому что это красиво. С точки зрения современной лингвистики, это, конечно, нонсенс, и дела обстоят ровно наоборот. В плане фонетики между молоком и малаком нет разницы по «красоте», не бывает красивых или некрасивых звуков, а уж тем более редукция гласных (аканье) не может быть приятнее отсутствия редукции (оканья). Дело в другом: Ломоносов, кстати, носитель окающего диалекта, неосознанно наделял речь москвичей бóльшим престижем, чем свой собственный говор, и, возможно, сам старался ей подражать, чтобы не звучать как «деревенщина».

Зачастую тех, кто говорит на менее престижных диалектах, всячески дразнят. Приведу очень характерный пример из книги Л. Блумфилда «Язык»:

В своей работе Винтелер приводит стихотворение, в котором жители Гларуса высмеиваются за то, что они используют глагольные формы настоящего времени множественного числа [hajd] «(мы, вы, они) имеют» и [wajd] «(мы, вы, они) хотят» — формы, казавшиеся оскорбительно грубыми для соседей, которые использовали более обычные швейцарские местные формы [hand, wand]. Сорок лет спустя Штрайф приводит аналогичное стихотворение, в котором жители центральной части кантона (включая крупнейшую общину и резиденцию правительства — город Гларус) высмеивают жителей отдаленных долин за то, что они используют эти же самые формы [hajd], [wajd].

То есть, сначала жителей Гларуса дразнили за формы хайд и вайд, но спустя сорок лет они сами уже находились в лагере дразнящих, перейдя на более «правильные» формы.

У нас, конечно, работают те же механизмы. Так, москвичи высмеивают южан за фрикативное ɣ и другие черты. Вспомним классический анекдот:

- Девушка, вы москвичка?
- Пусть это будет моей заɣадкой.

Или:

- Девушка, вы москвичка?
- Да. А шо?

Конечно, в обратную сторону это тоже работает, и москвичей за некоторые вещи дразнят, но престиж – зачастую штука двусторонняя и зависит от многих факторов. Развивая тему ɣ, расскажу о двух людях из одного и того же города. Одна барышня как-то рассказывала мне, что ɣ - звук гадкий, мерзкий, некрасивый и и.д. Соответственно, она, даже проживая на юге страны, старательно выговаривала взрывной г. Контрпример – преподаватель университета, локальный патриот, которая произносила ɣ вполне сознательно, считая это местной чертой, которую нужно холить и поддерживать. Для барышни местный говор – низкий и не престижный, его нужно стыдиться и избегать. Для преподавателя это престижный показатель идентичности, его нужно поддерживать, им следует гордиться.

Или из другой корзины: для кого-то уголовная феня – это гадость и фу, а для кого-то владеть ею в совершенстве и постоянно демонстрировать окружающим это владение – здóрово и статусно.

Престижным/непрестижным может быть не только диалект или социолект, но и язык в целом. Так, ввернуть в разговоре фразу «как говорят французы, c'est la vie» - круто и показатель образованности. А вот «как говорят чукчи, ӄэчыгыльын, лелюльын, нылывээръоӄэн, нытипъэйӈэӄин» звучит уже не так модно, не правда ли?

В ситуации двуязычного общества, если язык А намного престижнее языка Б, обычно это заканчивается переходом носителей языка Б на язык А. Скажем, какой-нибудь селькупский язык вымирает стремительными темпами, поскольку его носители не считают нужным передавать детям такой непрестижный язык. Они полагают, что пусть для детей сразу родным будет русский – престижный язык образования, администрации, высокой культуры и т.д.

Конечно, в этом посте я не могу полноценно раскрыть тему языкового престижа. Штука это многогранная, сложно устроенная, и говорить о ней можно очень долго. Но, надеюсь, главный посыл понятен: социолекты, диалекты и языки могут обладать разным престижем, в зависимости от статуса того, кто на них говорит.

На данный момент самая престижная форма языка в нашем обществе – стандартизированный литературный русский. И тут мы переходим к последней героине моего сегодняшнего рассказа.

Норма – это как раз то, что прописано в грамматиках и словарях, то, как говорить «правильно». Я беру слово правильно в кавычки, поскольку с точки зрения описательной лингвистики носитель языка в целом не может говорить неправильно (с поправкой на оговорки, языковую игру и так далее). То есть, если носители русского языка говорят «ихний», это тоже часть русского языка. Поэтому меня всегда коробит, когда диванные граммар-наци пишут кому-либо «ты не знаешь русского языка». На самом деле следует писать так: «ты не знаешь нормы» или «ты идёшь против нормы».

Коротко о норме:

1. В русском языке жёсткая норма – штука относительно недавняя, до XIX века вообще сложно говорить о чём-то подобном. А многие языки и сейчас существуют безо всякой писаной нормы.

2. В разных обществах и странах дистанция между нормой и разговорным языком тоже разные. Где-то между ними пропасть, а где-то расстояние крайне мало. Соответственно и отношение к норме везде своё. Где-то на норму молятся, а где-то поголовно забивают.

3. Бывают полицентрические языки с несколькими вариантами нормы. Например, английский, испанский, португальский и т.д.

4. Жёсткая норма имеет свои плюсы и минусы. Самый большой плюс - это то, что если вы поедете хоть в Сочи, хоть в Мурманск, хоть во Владивосток, везде услышите более или менее один и тот же литературный русский язык с незначительными вариациями. А вот, скажем, в маленькой Словении (20 тысяч квадратных километров), где диалекты ещё вполне живы, жители разных концов страны без помощи литературного языка вообще друг друга довольно плохо понимают.

5. Минус нормы – обратная сторона плюса из предыдущего пункта: она уничтожает все различия, убивает диалекты и заставляет всех ходить в ногу.

Норма консервативна по своей сути и в идеале должна оставаться вечно неизменной. Но на практике, конечно, остановить языковые изменения невозможно, и когда различия между разговорным языком и писаной нормой становятся совсем вопиющими, иногда её всё же корректируют. Как это произошло, например, с кофе.

Случай с кофе, кстати, вообще показателен. Я не думаю, что можно найти хоть одного человека, который всегда следует всему, что прописано в норме. Все мы её в той или иной степени нарушаем. Но одни нарушения просительнее, чем другие. Например, за «большое торнадо» на вас точно ополчится меньше народу, чем за «моё кофе». Почему? Дело в том, что некоторым формам (кофе, ложить, ихний, звóнит и так далее) не повезло стать низкопрестижными маркерами «неграмотной» речи. Иногда довольно сложно понять, почему именно это, а не какое-либо другое слово становится таким маркером. Так, как я уже писал выше, смена пола рода слова какао прошла безболезненно. Десятки, если не сотни глаголов на -ить подверглись переакцентовке, причём процесс этот идёт уже свыше четырёхсот лет. Но граммар-наци раздражает только звóнит.

Тем не менее, даже понимая всё вышеописанное, я лично максимально прогибаюсь под норму, хотя многие мои коллеги относятся к этому значительно проще. Почему? Вот, что как-то рассказал один из моих преподавателей:

Гулял я вчера с сыном, и в разговоре он использовал форму X. Я автоматически поправил её на «правильную» форму Y. Потом задумался, а зачем я вообще его поправляю, ведь форма X теоретически ничем не хуже литературной. Но с другой стороны, если его сейчас не поправлю я, то потом это обязательно сделает воспитательница в детском саду, а затем и учительница в школе. Да ещё и замечание могут сделать, мол, сын лингвиста, а родного языка не знает.

Так же и мне, допустим, стоит в каком-нибудь посте написать «моё кофе», как обязательно найдутся люди, которые заявят, что я пишу неграмотно, следовательно, я плохой лингвист, следовательно, моим постам веры нет. Лучше уж не давать им повода.

Немного повторюсь: по формам типа «мой кофе» в обществе определяется, кто «грамотный» и «культурный», а кто нет. Это как снимать шапку в помещении или не ложитькласть локти на стол. Вроде и глупость, но если хочешь сойти за приличного человека, изволь следовать. Если же такой потребности нет (и в этом нет ничего плохого), то можно, конечно, всё это смело игнорировать. Выбор за вами.

Вырывать одну лишь херню из этого контекста – более чем странно. Если херня от латинской грыжи, то как быть с херовиной, херовым, охереть и кучей других дериватов, абсолютно аналогичных производным от трёх других корней?

С точки зрения словообразования в присоединении -ня к хую и херу тоже ничего необычного нет, этот формант довольно продуктивен, стоит назвать ругню, брехню, матросню и солдатню.

В общем, со структурной точки зрения никаких указаний на то, что херня – заимствование, нет. Напротив, она прекрасно укладывается в систему, и без дополнительных аргументов должна быть признана прозрачным производным от хера.

Но, может, есть какие-либо свидетельства и доказательства, подтверждающие грыжеверсию? Мне удалось найти только выдуманные истории из Интернета, например, про то, что страдать хернёй якобы означало «мучаться грыжей» и/или «косить от армии под предлогом наличия грыжи». Интересно, как же тогда косили от армии те, кто страдал не хернёй, а хуйнёй или фигнёй?

Ни одного текста, где херня бы обозначала грыжу, а страдать хернёй - мучения от грыжи, я не нашёл.

Таким образом, единственное основание для латинской версии – то, что кому-то показалось, будто слова херня и hernia слишком похожи, чтобы это было совпадением. Однако этимология так не работает.

Если брать ту же латынь, то, скажем, heri значит «вчера» и наша херь с ним не связана. А, допустим, hui – это междометие типа «ах». Помню, как в своё время моя преподавательница латыни старательно выговаривала huius «этого» как /гуййус/ с южнорусским γ, чтобы не сорвать занятия. А когда мы проходили повелительное наклонение, она, учившая французский и немецкий, никак не могла взять в толк, что смешного в формах fac «делай» и dic «говори». Список можно продолжать, но мораль, я надеюсь, понятна: совпадения случаются значительно чаще, чем может показаться и каши с ними не сваришь.

Кстати, раз уж я упомянул произношение латинского h (об этом будет подробно в следующем посте о латинской фонетике), то стоит сказать, что до революции этот звук учебники рекомендовали произносить именно как фрикативное γ, соответственно, hernia – γерниа или γерния, но никак не херня.

Мне кажется, я догадываюсь, откуда растут ноги у мифа о херне-грыже. Видится мне тут медицинский след. Медики не прочь пофантазировать на тему происхождения слов. Но при этом сами врачи не устают твердить нам, что при болезни нельзя заниматься самолечением, а нужно обратиться к специалисту. Так вот, работает это и в лингвистике. Если у вас возникла новая идея на тему происхождения слов, проконсультируйтесь с этимологическим словарём и специалистом, иначе может получиться херня какая-нибудь.

II. Стоит разобраться и с этимологией слова хер. Вот тут я, конечно, Америки не открою: изначально это было название буквы х – хѣръ. Могло этот слово обозначать и то, что на букву Х похоже, например, позу:

<...> растопыря ноги на подобие буквы хера и подбочясь на подобие ферта <...> [А. С. Пушкин. История села Горюхина (1830)]

или две линии крест-накрест:

Владыка решение консисторское о назначении следствия насчет проповеди синим хером перечеркнули (Лесков, Соборяне)

И да, действительно, именно отсюда слово похерить – изначально «зачеркнуть крест-накрест» (обратите внимание, что никаких *похуить, *похренить или *пофигить не существует):

Я отдавал ее [статью] советнику губернского правления. Он всю ее похерил. Посмотрел я, ― такими толстыми чертами, как мазилкой, исчерчено, точно он тараканов бил и размазывал по бумаге, но своего ничего не написал. [Ф. М. Решетников. Между людьми (1864)]

Уже в XIX веке название буквы начинает употребляться как эвфемизм для слова на Х, которое нельзя произносить. Сравните современный американский термин N-word вместо неполиткорректного nigger.

Только что, в 8 часов вечера, получил от неизвестного мне хера 16 экз. [Ал. П. Чехов. Письма Антону Павловичу Чехову (1887)]

Нет-с, почтеннейший, ни хера вы на этом не возьмете! [В. В. Крестовский. Панургово стадо (Ч. 1-2) (1869)]

Отмечу, что тут, в отличие от грыжеэтимологии, всё подтверждается источниками.

А как буква получила такое название? Фонетика говорит о том, что слово это не славянское. Существуют три версии, все предполагают греческое происхождение: 1) от слова χερουβίμ «херувим»; 2) от χαῖρε «здравствуй»; 3) от χείρ «рука».

А вот хуй, напротив, слово исконнославянское и родственно оно слову хвоя.

Интересный факт: при переводе на русский язык этимологического словаря Фасмера из него исключили несколько слов, в том числе куда-то пропали хер (в матерном значении) и собственно хуй:

И русское издание:

Отака херня, пикабушата.

Ром

Англ. rum, исп. ron, франц. rhum. Происхождение слова туманно. Известно, что современный ром появился в 17 веке на сахарных плантациях Карибских остров. Однако, "сахарным вином" угощали еще Марко Поло (14 век) на территории Ирана, а в Малайзии (!) схожий напиток готовился издавна.

Этимологи Шанский и Фасмер в унисон пишут: из англ. яз., где rum происходит от rumbullion «сахарная водка». Фасмер дописывает "На Барбадосе" и продолжает: существует и другое объяснение — из малайского brum.

Менее популярная версия возводит слово к названию бокала - рёмера (ромера). Но такие бокалы были популярны в 16 веке в Северной Европе (особенно Германии и Нидерландах). "Ромер" отсылает к vitrum Romarium — «римскому стеклу».

Грог
Грог неразрывно связан с кораблями. Дело в том, что английским морякам для медицинской профилактики предписывалось пить ром. Пьяные моряки  — не особо боеспособны, а где-то рядом могут оказаться испанцы. Британский адмирал, командующий флотом в Вест-Индии, Эдвард Вернон приказал разбавлять ром водой и лимонным соком. Новый напиток недовольные мореходы назвали прозвищем адмирала -"Старый Грог" - потому что Вернон ходил в камзоле из фая (англ. grogram).
Так или иначе, Вернон проиграл испанцам так называемую «Война за ухо Дженкинса» на Карибах.

Сидр
Слабоалкогольный напиток, который получают брожением яблочного сока или же грушевого сока (перри). Хмельной напиток из яблок упоминается ещё Плинием. В Нормандию он попал из Испании. В русский язык слово попало из  франц. cidre —  от лат. sicera из греч. σίκερα «хмельной напиток» -šikrā арамейского происхождения. В церковно/ старо-славянском зафиксировано слово "сикер" того же происхождения.

Бурбон
Бурбон - американский виски из кукурузы. Назван в честь одноименного округа, а тот в свою очередь - в честь французской династии Бурбонов: они поддерживали анти-английски настроенных колонистов.

Вино

Традиционный напиток южных широт — Средиземноморья, получаемый брожением винограда.

Родиной вина считают Кавказ/Закавказье (Армения, Грузия или же восток Малой Азии)

Фанатами виноградников были римляне. на латыни вино - vinum.
В германских, романских, балтских, славянских языках — да и во многих других это слово звучит примерно одинаково.
Испанский - vino, немецкий - wein, финский - viini. Армянская транслитерация - gin.
Формально, существует индо-европейская этимология - от корня вить, виться. Однако, этот термин может быть и средиземноморским. Грузинская форма также близка - ɣvino, при этом грузинский — язык-изолят.

Портвейн
Заимствовано в 18-м веке из немецкого. Portwein — вино из Порту. Порту - второй по величине город Португалии, давший название всей стране. Римляне основали город в 136 г. до н.э. и назвали его Portus Cale, где первое слово означает порт, гавань.
Наименование - торговая марка. Портвейн по правилам ЕС - особый продукт произведенный в винодельной зоне Алту-Дору (Alto Douro Wine Region)

Глинтвейн

В русском яз. с 18-го века. Из немецкогоGlühwein - от glühender Wein — горячее вино. Возможно, через польский - glintwajn.
Это горячий  напиток на основе красного вина, нагретого до 70 градусов (и более) с сахаром и пряностями.

Бренди
Это общий термин для напитков, получаемых путем дистилляции (перегонки) виноградных продуктов. Сама технология очень древняя - путешественникам необходимо было сохранять вино и другой алкоголь как можно дольше. Перегонка вина и другие действия добавляли ему градусов, меняли вкус.
Первоисточник находим в нидерландском brandewijn - "перегнанное вино". Поговорим о  видах бренди

Коньяк
Вид виноградного бренди получил название от французской местности Cognac в регионе Шаранта. Коньяк производится из особых сортов винограда по специальной технологии с перегонными кубами. Понятие "коньяк" в ЕС защищено.
Часто делается из белого винограда Уньи блан (Ugni Blanc) еще известного как треббиано.
В СССР были популярны армянские и молдаванские "коньяки".

Хеннесси
(на фр. "энси" - Hennessy) французский коньячный дом, один из старейших. Основан в 1765-м ирландским солдатом Ричардом Хеннесси, ушедшим со службы у Людовика 15-го. Дом поставлял напиток в царственные дома Европы, и предложил знаменитую 5-ти звёздную систему, а также классификацию V.S.O.P. - very superior old pale
В 1987 вошёл в холдинг "Louis Vuitton Moët Hennessy".

Арманьяк
Собрат коньяка. Этот напиток также делается из белого вина, только в Гаскони. Первое упоминание датируется 1348-м годом.
Декрет Правительства Франции от 1909 года ограничил территорию производства арманьяка одноимённым регионом. По легенде, название регион получил в честь рыцаря, владевшего богатым поместьем в 10 веке.
Сорта: Уни-Блан (требиано), Фоль Бланш, Коломбар, Бако Блан.

Плюсуйте и ждите вторую часть.

Чуть позже аналогичный эпизод произошёл с бывшим солдатом Арнаутом Павле. История также попала в газеты. И понеслось.

Австрийские сообщения перепечатывали другие европейские газеты, и так слово вампир вошло в западноевропейские языки. Затем образ этого персонажа проник в литературу, где к славянской основе примешались представления других народов о разного рода кровососах и восставших из могилы мертвецах. Популяризации «классического» вампира, излюбленного персонажа современной массовой культуры, конечно, очень поспособствовал роман «Дракула» Брэма Стокера.

Из европейских газет и литературы слово вампир попало в большинство языков мира. В том числе в русский. По этой причине у нас и существует эта дублетная пара – упырь / вампир.

А вот чехи, скажем, заимствование vampýr используют редко, предпочитая исконное upír. Поэтому, скажем, строчку песни upír s houslemi hrál следует переводить не как «упырь играл на гуслях», а как «вампир играл на скрипке».

Зато у поляков дублетов аж три – диалектное wąpierz /вóмпеж/ исконного происхождения, восточнославянское заимствование upiór /ýпюр/ «упырь, призрак» и новое заимствование wampir.

Не могу удержаться и не процитировать фрагмент из «Крещения огнём»:

- A my tu wąpierza tropim!
- Kogo?
- Wąpierza - powtórzył dobitnie najstarszy z chłopów, drapiąc się w czoło pod sztywną od brudu filcową czapką.
- Gdzieś tu swe leże mieć musi, przeklętnik. Osinowych kołków nastrugalim, najdziem potępieńca, przebodziem go, coby już nie wstał! <...>
- Ha, ha - powiedział Zoltan Chivay z uśmiechem. Polowanie, jak widzę, całą gębą, szeroko zakrojone i detalicznie przygotowane. Wampir, mówicie? No, to macie szczęście, dobrzy ludzie. My specjalistę od upiorów w kompanii mamy, wiedź...
Urwał i zaklął z cicha, albowiem wiedźmin silnie kopnął go w kostkę.

– А мы тут вомпера ловим!
– Кого?
– Вомпера, – отчетливо повторил старший из кметов, почесывая лоб под заскорузнувшим от грязи колпаком. – Гдей-то тут лежбище себе учинил, сукин сын. Осиновых кольев настругали, отышщем окаянного, продырявим, штоб уж не встал! <...>
– Ха-ха, – сказал Золтан Хивай. – Охота, вижу, на всю ширь идет и продумана в подробностях. Вампир, говорите? Ну, считайте, повезло вам, добрые люди. У нас специалист по вампирам имеется, ведь...
Он осекся и выругался про себя, поскольку ведьмак крепко саданул его сапогом по щиколотке.

Как видно, перевод Вайсброта не вполне точно передаёт оригинал: три польских слова переданы лишь двумя, причём wąpierz практически напрямую заимствован, хотя такого слова в русском нет, и русскому читателю оно ничего не говорит.

2. Но давайте наконец перейдём к этимологии. Вера в упырей характерна для всех славян, и слово это также есть почти во всех славянских языках, а это значит, что оно было уже в праславянском. Однако при его фонетической реконструкции возникают серьёзные проблемы, в частности, с первым и вторым гласными.

Начнём со второго. Сложность заключается в том, реконструируем ли мы в нашем слове *-irь или *-yrь (*y = ы). Дело в том, что во всех южнославянских языках, а также современных чешском и словацком ы полностью совпал с и. Поэтому первостепенное значение имеют польские и восточнославянские данные (за вычетом украинского, где ы и и тоже совпали). Казалось бы, раз в русском упырь с ы, то и в праславянском было *-yrь.

Однако в древнерусском это слово звучало как упирь:

Клали требу оупирем и берегиням (Паисиевский сборник, XIV-XV вв.)

В том же виде оно фиксируется и как личное имя: Упирь Лихый (1047 год), Макарикъ Упирь (1495 год), Климъ Упиръ (1600 год).

Кроме того, по-белорусски будет упір, а чехи и словаки, хоть и утратили фонетическую разницу между ы и и, сохранили её в орфографии, и пишут upír. Ещё более показательна польская диалектная форма wąpierz /вóмпеж/, которая однозначно указывает на праформу *ǫpirь (*ǫpyrь дало бы wąperz, а не wąpierz).

Но как тогда быть с русским -ы-? Откуда оно взялось? Скорее всего, дело не обошлось без изменения по аналогии. Речь идёт о том, что в русском хватает слов на -ырь: лодырь, богатырь, пастырь, поводырь, нетопырь, шнырь, колдырь. И упирь вполне мог перестроиться под их влиянием (особенно нетопыря). Это более чем вероятный сценарий. Похожим путём недавно прошло ещё одно слово: вместо ёбарь я стал замечать в Интернете форму ёбырь.

3. Теперь переходим к первому гласному. Как мы помним из поста о юсах, русское у может восходить к двум праславянским звукам – собственно *u и *ǫ (носовому о).

Польское wąpierz и болгарское въпир однозначно говорят в пользу реконструкции носового гласного: *ǫpirь. Причём начальное *ǫ в этих языках закономерно получало протетическое в-: ср. польск. wąs «ус» и wąski «узкий», болг. възел «узел», въс «ус» (диалектное слово).

Проблема заключается в том, что *ǫpirь должно было дать в сербохорватском форму упир. И такая форма, а также упирина в диалектах действительно есть. Откуда же тогда берётся форма вáмпир?

Фонетически объяснить это не получится (хотя пытались), поэтому, на мой взгляд, предпочтение нужно отдать следующей версии: славянское слово из диалекта, где ещё были носовые гласные, было заимствовано в греческий, где оно имеет вид βόμπιρας (в литературном новогреческом = «карлик»), а из греческого было заимствовано в сербохорватский.

В принципе, ничего необычного в таком сценарии нет. Это называется «обратное заимствование», и нам известны подобные примеры. Например, в Средние века англичане заимствовали у французов слово bougette /бужэт/ «кожаная сумка». Уже в Англии у этого слова изменилось значение и современное budget /баджит/ стало означать «бюджет». Это слово в новом значении было заимствовано обратно во французский как budget /бюджэ/.

Ещё одна сложность заключается в том, реконструировать ли форму *ǫpirь или *ǫpir’ь (с мягким рь), но поскольку это не особо влияет на этимологию, я не буду разбирать этот момент.

4. Наконец переходим непосредственно к этимологии. Начну с версии заимствования. Уже в XIX веке нашего упыря сопоставили с татарским убыр «оборотень, вампир», а также «обжора». Это слово образовано от пратюркского оп- «пожирать», и большинство его современных тюркских потомков значит именно «обжора».

Несложно убедиться, что если мы исходим из праславянской формы *ǫpirь, то тюркское слово серьёзно не соответствует ей фонетически. А если этимологическая гипотеза не проходит сквозь фонетическое сито, это плохая гипотеза.

Поэтому, несмотря на недавнюю попытку реанимации (не очень убедительную, но зато с хорошим обзором истории вопроса) от польских лингвистов, гипотезу о заимствовании стоит признать ненадёжной.

5. Если же мы считаем, что *ǫpirь – слово исконное, то нужно сперва понять, как оно членится морфологически. Тут, в принципе, сомнений нет: *ǫ-pir-ь. Приставка *ǫ- нам относительно неплохо известна по другим праславянским словам. Точнее, речь идёт даже о двух приставках:

1) *ǫ- из *on-, которое соотносится с предлогом *vъn, давшим русское в:

*tъkati «ткать» > *ǫtъkъ «уток (поперечные нити ткани)»;

*tьlěti «гнить, тлеть» > *ǫtьlъ «утлый»;

*xabiti «портить» > *ǫxabъ «ухаб» (да, слова ухаб и похабный – однокоренные).

Как мы помним из поста о юсах, носовые гласные в праславянском образовывались в положении перед согласным или на конце слова. И у нас есть надёжный случай, когда приставка *on- находилась перед гласным и сохранилась без изменений:

*onuťa «онуча, портянка», где корень *-u- тот же, что и в словах об-у-ть и раз-у-ть.

2) вторая приставка *ǫ- засвидетельствована только в одном праславянском слове (и производных от него) – *ǫrodъ, которое дало русское урод (а вот в польском uroda «красота» представлена друга приставка – *u-).

Это, скорее всего, производное от *rodъ, а *ǫ-, по мнению ряда учёных, выполняет функции отрицания и соотносится с *ne. Однако *ǫ- и *ne сложно сопоставить по фонетическим причинам, поэтому происхождение и семантика этой приставки остаются под вопросом.

Есть ещё этимология О. Н. Трубачёва, который считал, что приставка *ǫ- в слове *ǫpirь идентична наречию *vъnъ «наружу, вон». Корень Трубачёв сравнивал с *pьrati «парить, летать» и упырь по этой этимологии – «наружу вылетающий (из гроба)». Однако нам неизвестна приставка *ǫ- в таком значении. Кроме того, эта этимология не проходит испытания фонетикой.

6. Теперь перейдём к идентификации корня.

Одна из версий исходит из реконструкции *ǫpyrь и корень связывает с индоевропейским названием огня (ср., например, греч. πῦρ и англ. fire). Приставке *ǫ- приписывается отрицательное значение, а общей семантикой слова было бы «несожжённый». Именно такой структурой обладает греческое ἄπυρος «незажженный, необожженный». Однако даже если не разбирать эту этимологию в плане правдоподобности семантики, её следует отбросить из-за того, что она опирается на неправильную реконструкцию корня.

Более интересна гипотеза польского этимолога Веслава Борыся. Он исходит из того, что *ǫ- означала «в-», а корень тот же, что и в глаголе *pьrati «бить». В этом случае *ǫpir’ь = «вбиватель (клыков в тело жертвы)». Эта гипотеза тоже не лишена недостатков, главный из которых – то, что *pьrati означал не просто «бить», а «колотить, молотить». Кроме того, мы не располагаем внятными семантическими параллелями для такой деривации. Но если сравнивать с конкурентами, на настоящий момент она наиболее обоснована.

Есть и другие этимологии, но все они с ещё бóльшими недостатками. Разбирать их я, пожалуй, не буду. Всех интересующихся отсылаю к следующим источникам:

Этимологический словарь славянских языков, том 40. М., 2016. Стр. 54-57.

Boryś W. Prefiksacja imienna w językach słowiańskich. Wrocław, Warszawa, Kraków, Gdańsk, 1975. S. 158-159.

Stachowski K., Stachowski O. Possibly Oriental elements in Slavonic folklore: upiór ~ wampir // Essays in the History of Langueges and Linguistics. Kraków, 2017. P. 643-693.

В общем, история сложная и запутанная, но не безнадёжная. И думаю, что этимологам ещё есть над чем потрудиться.

Всем дочитавшим до конца орден Дракулы третьей степени.

А что насчёт корня *noz-? Он неплохо представлен в глаголах. Например, в вологодских говорах:

С приставками он есть и в русском литературном: занозить, заноза, вонзить, пронзить (в двух последних случаях, правда, корень имеет вид -нз- < -ньз-).

Вот тут всё хорошо с точки зрения семантики. Мы знаем, что названия ножей очень любят образовываться от «режущих» глаголов. Например, древнескандинавское knífr (которое было заимствовано в английский как knife) родственно немецкому kneifen и нидерландскому knijpen «щипать». А древнеанглийское название ножа – seax – родственно нашему глаголу сечь.

Более того, в древнечешском зафиксирована пара названий орудий, производных от того же корня noz-: přínoza «большой нож, особенно кухонный», zánozie – название какого-то инструмента.

Теперь к морфологии. Одной из функций суффикса *j было образовывать названия деятелей и инструментов от глаголов. Например, *stergǫ «стерегу» > *storgjos > *storžь «сторож»; *vedǫ «веду» > *vodjos > *voďь «вождь»; kovǫ «бью, кую» > *kyjь «палка, дубина». Форма *nozjos > *nožь от *noziti прекрасно укладывается в эту схему.

А вот *nogjos не укладывается. Баньковский это понимал, поэтому и исходил из праформы *nogis. Однако от *nogis мы бы ожидали *-i-склонения, в то время как *nožь склонялся по типу на *-jo-. Подробнее о типах склонения см. статью в Википедии.

Итак, если сообщить дилетантам и специалисту, что у слова *nožь есть две этимологии, то воспримут они эту информацию по-разному.

Один дилетант поверит той этимологии, которая показалась более красивой/правдоподобной, или, той, о которой узнал первой (синдром утёнка). Дилетант-постмодернист скажет, что мы всё равно не можем узнать, какая верна, так что обе верны и не верны в равной степени. Дилетант-фрик заявит, что опять эти «официальные учёные» друг другу противоречат, а значит вся «официальная наука» – отстой.

А специалист увидит это так:

И тут, кажется, достаточно ясно, какую этимологию можно признать достоверной, а какая и ножа ломаного не стоит.

Хорошо, но что же делать неспециалисту, если он столкнулся с двумя (или более) разными версиями происхождения какого-нибудь слова? Могу посоветовать следующее:

1. Не поддаваться панике, сохранять спокойствие.

2. Если вы не можете оценить, какая этимология лучше содержательно (и это нормально), опирайтесь на формальные критерии:

- если пост из контактика противоречит этимологическим словарям (ситуация с сорок и сорочкой), то верить стоит этимологическим словарям;

- если этимологические словари противоречат друг другу, то следует посмотреть на регалии авторов словарей. Словарь профессионального этимолога, вышедший под грифом РАН, обычно авторитетнее какого-нибудь «Краткого этимологического словаря для школьников младших классов» учителя из станицы Нижнекундрюченской (хотя и тут бывают неприятные исключения).

3. Если словари вам кажутся одинаково авторитетными, верьте словарю Фасмера, в 90% случаев он в основных моментах ещё сохраняет актуальность, хотя следует признать, что он не рассчитан на читателя-неспециалиста. Стоит заглядывать также в «Этимологический словарь славянских языков», но там планка требований к читателю ещё выше. Вообще я планирую сделать ряд постов об основных этимологических словарях русского языка, но когда до этого дойдут руки, даже не представляю.

4. Сам формат этимологического словаря не предполагает подробного разбора каждого слова, однако хороший словарь содержит ссылки на литературу по теме. Попробуйте выйти на научные статьи об интересующем вас слове, в качественной статье обязательно будет разбор всех гипотез с детальной критикой. Разумеется, желательно читать статьи, вышедшие в авторитетных лингвистических изданиях («Териберский вестник акушерства и туризма» не подойдёт).

Наконец скажу, что иногда бывают действительно сложные ситуации, когда современная наука не готова отдать предпочтение одной из несколько версий. Но тут уж ничего не поделаешь, наука не стесняется признавать, что чего-то не знает. И это хорошо.

В то же время нам известно и слово сорока «мешок с 40 шкурками пушнины, предназначенных для шитья одной шубы»:

Ja suoy bielki pereveszat chotzu ffsoroku [= Я свои белки перевязать хочу в сороку]

,как записал для своего русско-немецкого разговорника в 1607 году один немецкий купец.

Было предпринято несколько попыток найти этимологию слова сорокъ. Так, его пытались объяснить как заимствование. Или из позднегреческого σαράκοντα «40» или из тюркского kırk «40». Однако эти версии проблематичны как фонетически, так и семантически: они не учитывают тесной связи древнерусского слова со счётом именно шкурок.

Поэтому предпочтительнее версия, связывающая сорок с сорочкой. Словом сорочка (или сорочица) называли прежде всего нательную рубаху. Но у него было и второе значение – чехол (в том числе чехол для отреза дорогой ткани).

Дано дуркѣ Манкѣ лѣтникъ въ сорочкахъ отъ суконъ (1619 год). (Летник – это такой вид одежды).

И всё замечательно складывается: производными от корня сорок- называли не только нательную рубаху, но и чехлы для дорогой ткани, меха. Поскольку на шубу требовалось 40 шкурок, то и чехол шили как раз на 40 шкурок. Затем слово сорокъ стало счётной мерой этих шкурок, а потом встроилось в систему числительных, порвав со своим пушным прошлым.

Вдобавок у нас есть прекрасная параллель: древние скандинавы словом serkr называли как рубашку, так и 200 звериных шкурок (5 раз по 40).

Кстати, третьим значением слова сорочка было «плацента», что сохранилось в выражении «в сорочке родиться».

II. Всё это в исходном тексте было пересказано более или менее правильно. Но потом автора понесло, и он решил внести свою лепту в развитие науки этимологии. Проблема в том, что без знания исторической фонетики в этимологии ловить нечего. И именно на фонетике погорел автор, сравнивая слова срачица и срать.

Те, кто помнит мой пост о крамоле, знает о таком замечательном явлении, как метатеза плавных и соответствиях, которые оно вызвало в славянских языках:

Если коротко, то праславянское сочетание TorT (где T – любой согласный) дало ToroT в восточнославянских языках, TroT в польском, TraT в чешском, словацком и всех южнославянских. Соответственно, -ра- на месте русского -оро- - характерный признак церковнославянизмов, ср. город – град, порох – прах, морок – мрак, хоромы – храм, ворота – врата, сторона – страна, короткий – краткий, норов – нрав, сторож – стража, ворог – враг.

Точно так же сорочка и сорочица – русские формы, а вот срачка и срачица с тем же значением – церковнославянские заимствования. Праславянская реконструкция: *sorčьka и *sorčica соответственно. Корень – *sork-.

Южнославянские языки до сих пор сохраняют этот корень. По-словенски рубашка – srajca /срайца/.

И совсем другое дело слово срать. Оно реконструируется как *sьrati, 1-е лицо ед.ч. – *serǫ (ь – особый гласный звук, ǫ – носовое о). Корень – *sьr- / *ser-. Нужно ли пояснять, что пытаться свести *sork- и *sьr- – это… как сравнивать перст с афедроном?

III. А какова дальнейшая этимология корня *sork-?

Тут возможны два основных варианта. Один предполагает заимствование из народной латыни, где были формы sarica, sareca, обозначавшие некий тип нательной рубахи и восходящие к классическому латинскому sericum «шёлковая ткань» (< Seres «китайцы»).

Но есть и альтернатива. Так, праславянскому слову хорошо соответствует литовское šarkas /шаркас/, которое в диалектах обозначает разные типы одежды (в современном литературном литовском закрепилась форма švarkas /шваркас/ «пиджак» со вторичным -v-, возникшим, вероятно, по народной этимологии под влиянием слова švarus «чистый»).

Вот здесь с фонетикой всё прекрасно. Праиндоевропейское *k' /кь/ дало в праславянском *s, а в прабалтийском *š, ср. литовские širdis и dešimt и русские сердце и десять. И балтийское a регулярно соответствует славянскому o, ср. литовские akis и galva и русские око и голова.

Однако поиск дальнейших соответствий šarkas ~ *sorka за пределами балто-славянских языков сталкивается с серьёзными проблемами. Надёжных соответствий найдено не было. Это вызвало к жизни третью, компромиссную, гипотезу: и славянское, и балтийское слово заимствовано из латыни. Что, конечно, довольно проблематично фонетически.

Так что лингвистам ещё предстоит поработать над изучением истории и этимологии этих слов.

IV. Кстати, а что насчёт птицы сороки? Связана ли она как-нибудь с сорочкой?

Наша сорока восходит к праформе *sorka, со всеми вытекающими. То есть, по-словенски «сорока» – sraka, а «сорокопут» – srakoper.

А вот у праславянского *sorka нет проблем с родственниками. Во-первых, это литовское šarka «сорока». Далее: санскритское शारिः /щарих/, которое обозначает некий вид птицы, латинские corvus «ворон», cornix «ворона», греческие κόραξ «ворон» и κορώνη «ворона».

Но может ли так быть, что *sorka «сорока» и *sorka «сорочка» как-то связаны? Ведь нам известен случай, когда название этой птицы было перенесено на головной убор, который так и назывался, «сорока».

Но то другой случай, у головного убора есть сходство с пёстрым распущенным сорочьим хвостом. Стоит упомянуть также о чешском случае straka «сорока» > strakatý «пёстрый». Однако сорочки ни пестротой, ни яркостью не отличались, поэтому точек пересечения с птицей у них, вроде бы, не было. Хотя я не сомневаюсь, что автор исходного текста что-нибудь бы придумал.

Хорошо, но как сказать по-старославянски «работа»? Очень просто: дѣло, которым переводили ἔργον, πρᾶγμα, πρᾶξις (Slovník jazyka staroslověnského 1, 549-550).

не шьдьша с нима на дѣло, на неже послани быше «[но Павел не хотел брать с собой того, кто оставил их в Памфилии и] не помог исполнить порученную им работу» (Деяния Апостолов, 15: 38)

А что в древнерусском? Там робота/работа – это тоже «рабство» и/или «плен, порабощение». Цитата из Псковской первой летописи:

Начаша поганыя Латына силу дѣяти на Псковичехъ нападенiемъ и работою

Что, конечно, следует понимать так, что католики нападали на псковичей и уводили их в плен (вероятно, на принудительные работы), а не отправляли на биржу труда.

Встречается и значение «тяжёлая работа», позднее просто «работа». Цитата из Домостроя:

домочядцов своих наказующе не нужею, ни ранами, ни работою тяшкою.

Теперь давайте посмотрим на ситуацию в территориально отдалённом от русского словенском. Там delo – «работа, труд», например, fizično delo / umsko delo – «физическая / умственная работа», delo od jutra do večera – «работа с утра до вечера». А вот rabota – «барщина; очень тяжёлая работа». Совпадение в значениях со старославянским и древнерусским явно не случайно и, по всей видимости, отражает праславянскую ситуацию.

Резюмирую: нейтральным обозначением работы у предков было *dělo, а слово *orbota обозначало рабство, рабский труд, принудительный труд. Затем уже в истории русского языка, дѣло пережило некоторый семантический дрейф, а его место в значении «занятие, труд» заняла робота / работа. На былую связь «дела» с трудом указывает такое его современное значение как «профессия, мастерство» (столярное дело, горное дело).

Интересна судьба слово *dělo у наших западных родственников. «Работа» по-чешски и польски будет práce /праце/ и praca соответственно, причём у поляков это заимствование из чешского. А *dělo в силу кое-каких процессов дало в этих языках по два потомка: dílo, dělo в чешском и dzieło /джеўо/, działo /джяўо/ в польском. Причём первые члены пар имеют значение «произведение искусства», а вторые – «пушка».

А вот слово robota по-чешски значит «барщина» (польское robota по значению ближе к русскому). И именно оно вдохновило Карела Чапека, когда он искал название искусственных работников для своей пьесы R.U.R. (сам Чапек, впрочем, говорил, что слово robot придумал его брат Йозеф).

Стоит также рассказать об этимологии слова раб. Отмечу, что в старославянском рабъ – это не только «раб», но и «слуга». Праславянское *orbъ родственно латинскому orbus «сирота», греческому ὀρφανός «сирота», армянскому որբ /орб/ «сирота», санскритскому अर्भः /áрбˣах/ «мальчик, ребёнок; маленький, слабый», древнеирландскому orb «наследник» и готскому arbja /арбья/ «наследник», что позволяет реконструировать праиндоевропейское слово *h₃orbʰos.

Итак, перед нами несколько значений: раб – мальчик – сирота – наследник. На первый взгляд, разброс довольно велик. Однако точки соприкосновения здесь нет. Так, если у мальчика умерли родители и он стал сиротой, одновременно он стал и их наследником. А если сиротой он не стал, а его сделали, то сделавшие могли его и в рабство продать. Это, конечно, полушутка:) Для реконструкции празначения индоевропейского предка всех этих сирот и наследников этимологи обращаются к хеттскому глагольному корню ḫarp-, значения которого можно обобщить как «менять социальную группу».

Что интересно, слову *orbъ родственно *orbę (ę – носовой э), из которого наш ребёнок, и видимо, *orbę сохраняет более старую семантику, чем *orbъ. Вообще семантический сдвиг «ребёнок» > «раб» вовсе не уникален. Стоит упомянуть греческое παῖς /пайс/ «ребёнок», а также «юный раб». Другой показательный пример – праславянское слово *otъrokъ (в реконструкции «Этимологического словаря славянских языков»), которое дало в русском отрок «подросток», в словенском otrok /отрóк/ «ребёнок (вообще)», а в чешском otrok «раб». Этимологически в *otъrokъ выделяется приставка *otъ и тот же корень, что и в словах пророк и речь. То есть, этимологически *otъrokъ – это тот, кто не умеет говорить (по другой интерпретации, тот, кто не имеет права голоса).

К гнезду того же корня *h₃orbʰos в конечном итоге относится немецкое Arbeit «работа» и arbeiten «работать». Однако напрямую с русским «работа» Arbeit не соотносится, поскольку оно восходит к прагерманской форме *arbaidiz, и семантика здесь изменилась параллельно славянской. Кстати, от всё того же индоевропейского корня и немецкие слова erben «наследовать» и Erbe «наследство» (ср. Ahnenerbe «наследие предков»). И слово Erbe через чешское и польское посредство было заимствовано в русский. Вы его знаете как «герб».

К чему я это всё? Да, слово работа образовано от раб, но это, конечно, не означает, что у древних славян работали только рабы. Точно также как и факт, что латыши заимствовали русский глагол страдать как strādāt «работать», не означает, что древние латыши приравнивали работу к страданию:) В таких случаях, чтобы понять, как всё было на самом деле, приходится копать глубже.

P.S. Намеренно не касаюсь того, каким было рабство у древних славян – патриархальным или нет, более или менее мягким, чем у греков и римлян и т.д. За этим к историкам.