Самоназвание Монгольской империи передается знаками латинской транскрипции как «Yeke Mongɣol Ulus». Его можно обнаружить, например, на печати каана (кагана, великого хана) Гуюка, обнаруженной на его письме к Папе Римскому Иннокентию IV[1].
Pelliot P. Les Mongols et la papauté // L’orient Chrétien. 1922-1923. T. 3 (23). № 23. P. 23.
Легенда печати гласит (направление старомонгольского письма - сверху вниз, столбцы идут слева направо): [1] mọngke tngri-yin [2] küčündür yeke Mongүol [3] ulus-un dalai-in [4] qanu jrly il bulүa [5] irgendür kürbesü [6] bṳsiretügüi ayutuүai.
mọngke – вечный; tngri – Тенгри, небо; -yin – gen. s. (суффикс родительного падежа). mọngke tngri-yin - вечного Тенгри/неба. Тенгри - небесный дух, верховное божество неба тюркских и монгольских народов.
yeke – великий; Mongүol – Монгол; ulus – улус (государство, страна, народ); -un – gen. s.; dalai – море, океан, вселенная; -in gen. s. yeke Mongүol ulus-un dalai-in – Великого Монгольского Улуса [и] моря/вселенной. Перевод «yeke Mongүol ulus» в качестве названия государства «Великий Монгольский Улус», а не в качестве просто «великого монгольского народа» легитимен в связи с тюркской преамбулой письма каана Гуюка, в которой говорится «uluү ulusnuη taluynuη хan» - «правитель Великого Улуса и моря/вселенной». Здесь «uluү ulus» определенно переводится как «Великий Улус», так как нет указания на монгольскую принадлежность, а подразумевание просто «великого народа» вызывало бы вопрос: «Какого?».
qan – правитель, хан; -u - gen. s.; jrly – приказ, указ. qanu jrly – правителя приказ/указ. Здесь приоритетнее перевод слова «qan» в качестве «правитель», а не в качестве титула «хан», так как Гуюк имел титул «каан»[2] и иметь еще какие-либо титулы не мог согласно Великой Ясе Чингисхана: «III. Правители и знать не должны назначать себе множество восхваляющих титулов, как это делается у других народов, в особенности у мусульман. Тот, кто сидит на троне государства, только один определенный титул должен добавить (к личному имени): каан или хан, - братья и родственники же должны обращаться к нему (тому, кто сидит на троне государства) по первому имени, данному ему при рождении»[3]. Соответственно, неправилен и даваемый некоторыми перевод «dalai-in qanu» как «Далай-хан».
il – подданный, союзник; bulүa – мятежник, враг; irgen – люди, народ. -dür – dat. s. (суффикс дательного падежа). il bulүa irgendür – подданным [и/или] мятежным людям/народам. «il bulүa irgendür» приоритетно переводится как «подданные [и/или] мятежные люди/народы», а не как «союзнические [и/или] вражеские люди/народы», так как Монгольский Каан считается правителем всей вселенной, и, соответственно, все остальные могут быть либо подданными, либо мятежниками (даже если они еще никогда и не подчинялись).
kür – прибыть, достичь; -besü – суффикс conv. cond. (условного конверба). kürbesü – когда/если [это] прибудет/достигнет. Конверб - это глагольная форма в алтайских и тюркских языках, которая синтаксически зависит от другой глагольной формы, но не является её синтаксическим актантом, то есть не реализует её семантических валентностей, занимает позицию обстоятельства.
bṳsire – верить, уважать; -tügüi – суффикс imp. 3 p. sg. & pl. (повелительного наклонения 3-го лица единственного и множественного числа, который не оставляет выбора или возможностей уступок, поскольку имеет обязательную силу); ayu – бояться; tuүai – суффикс imp. 3 p. sg. & pl. bṳsiretügüi ayutuүai – должен/должны верить/уважать [и] бояться[4]. Перевод "bṳsiretügüi" как "должен верить", а не как "должен уважать", более вероятен, так как подобные печати ставились на документы для подтверждения подлинности, но вариант с требованием уважения тоже возможен.
Дословный перевод: Мощью вечного Тенгри приказ правителя Великого Монгольского Улуса, моря/вселенной: когда [этот документ] прибудет к подданным, мятежным людям, [они] должны верить [ему] и бояться [его].
Итоговый перевод: Мощью вечного Тенгри правитель Великого Монгольского Улуса (т.е. территории на земле) и моря/всей_вселенной (правление морем вместе с правлением землей обозначает правление всем миром, что равноценно переводу «dalai» как вселенной) приказывает подданным и мятежникам верить этому документу и бояться его.
Список использованных источников и литературы:
[1] Dschingis Khan und seine Erben. München: Hirmer, 2005. P. 221.
[2] Рашид ад-Дин. Сборник летописей. М.: Издательство АН СССР, 1952. Т. 1, кн. 2. С. 69.
[3] Bedjan P. Ketaba demadat bezat nbna desim le-mari Grigorios Bar Evraye = Chronicon syriacum, e codd. mss. emendatum ac punctis vocalibus adnotationibusque locupletatum. Parisiis: Maisonneuve, 1890. P. 411.
[4] de Rachewiltz I., Rybatzki V., Chin-fu H. Introduction to Altaic Philology: Turkic, Mongolian, Manchu / Sinor D., Di Cosmo N. Handbook of Oriental Studies. Section eight. Сentral Asia. № 20. Boston: Brill, 2010. PP. 166-170.
В огненном котле нидерландских войн, на самом излете XVI – начале XVII веков, где-то в сердце Валлонии (сегодня – Бельгия), словно из искры, вырвался в мир кавалерийский клинок, окрещенный впоследствии валлонским палашом. В русских сказаниях об оружии его величают то валлонской шпагой, то валлонским мечом, но суть не в имени, а в сердце – эфесе, чьи формы отлились в совершенстве к середине XVII столетия.
Первые эфесы валлонского клинка являли собой причудливый танец широкой S-образной крестовины, щитка-защитника по правую руку и «перстня» для большого пальца, словно приглашение к владению. Порой слева возникало парирующее кольцо, но в поздних воплощениях валлонского палаша воцарилась гарда: двучастный щиток и крестовина, один квиллон которой тянулся к клинку, будто ласковый коготь, а другой, изогнувшись, соединялся со сферическим навершием в защитную дугу.
Часто гарда укрывалась двумя продольными дугами, словно ребрами, соединяющими щитки и навершие, образуя подобие кованой корзины, оберегающей кисть руки воина. Кольцо для большого пальца, также не было редкостью. Эфесы этих клинков не блистали украшениями. Лишь скромные отверстия в щитке служили облегчению массы.
Клинок, подобно эфесу, менял облик. От узкого двулезвийного клинка с острым жалом в начале XVI века до широкого (4,5 - 5 см) клинка с едва уловимым острием к 1640 году. Примерно тогда же явились однолезвийные версии, словно другая грань той же монеты. К 1670 году валлонский меч стал кавалерийским соратником с широким клинком, заточенным для рубящих и колющих ударов. Его длина колебалась от 90 до 120 см, а вес – от 800 до 1200 грамм.
Валлонский палаш, воин в чистом виде, предназначался лишь для битвы. В последней четверти XVII века он стал верным другом тяжелой кавалерии Северной и Центральной Европы. А в XVIII веке эфес валлонского палаша стал вдохновением для уставных кавалерийских шпаг и палашей, оставив свой след в истории оружия.
Мемориальная доска, на месте, где с 1250 по 1709 год располагалась таверна «Свиндлсток».
Несколько студентов Оксфордского университета пришли в таверну Swindlestock (Свиндлстоук). Двое из группы студентов пожаловались хозяину таверны на некачественное вино и попросили заменить его на нормальное. Хозяин в грубой форме отказался это сделать. Это разозлило одного из студентов и после короткой перепалки он выплеснул "некачественное" вино в лицо владельцу таверны. После чего завязалась драка, до сих пор неизвестно кто нанёс первый удар так как, показания свидетелей были противоречивыми и явно склонялись в поддержку той или другой стороны. В конечном итоге всплеск насилия и очевидное разделение сторон конфликта (горожане и студенты) обозначился в таверне и вскоре распространился на весь город...
Драка переросшая в бойню
Из таверны конфликт выплеснулся на улицы Оксфорда. Студенты призвали на помощь своих товарищей, а горожане – своих, и вскоре весь город превратился в поле битвы. Обе стороны использовали подручные средства в качестве оружия: дубинки, камни, ножи и луки со стрелами. Студенты, объединенные в группы , сражались организованно, в то время как горожане, лишенные централизованного руководства, как правило действовали разрозненно. Беспорядки быстро переросли в грабежи и вандализм. Студенты нападали на дома и рабочие места горожан, разграбляя их имущество и поджигая здания. Горожане, в свою очередь, атаковали студенческие общежития, стремясь отомстить. Насилие было жестоким и кровавым, переросло в бойню. Ни одна из сторон не щадила противника. Студентов и горожан убивали на улицах, в тавернах и в собственных домах.
Завершение конфликта
Завершение беспорядков
К вечеру третьего дня беспорядки улеглись. Многие студенты покинули Оксфорд, большая часть города была сожжена. Большинство студенческих общежитий были разграблены или подверглись вандализму. По разным оценкам, погибло от 63 до 93 студентов и примерно 30 горожан. Университетское руководство и городское правление сдалось Королю Эдуарду III который организовал королевскую комиссию во время действия которой местный епископ запретил все религиозные обряды, включая службы. Через несколько дней король восстановил в правах ученых и даровал им помилование за любые правонарушения, при этом оштрафовав город на 500 марок и отправив мэра города и судебных приставов (непрепятствующих насилию и в некоторых моментах поощрявших его) в одну из лондонских тюрем. После завершения работы королевской комиссии и отмены религиозного запрета, на город было возложено ежегодное покаяние. Каждый год, в День Святой Схоластики, мэр, приставы и 60 горожан должны были посещать церковь Святой Марии и молиться за убитых, город должен был платить университету штраф в один пенни за каждого убитого студента. Когда каждый новый мэр принимал присягу, он должен был поклясться защищать все права университета. Ежегодное покаяние продолжалось до 1825 года когда мэр отказался принимать участие и подобные действия были прекращен, а 10 Февраля 1955 года мэру была присвоена почётная степень, а вице-канцлер (второй человек после мэра) был избран почётным горожанином, что являлось формальным прощением города от Оксфордского университета.
История крепостничества — это триллер. Доведённые до отчаяния крепостные рубили, резали и забивали насмерть своих угнетателей.
В 1809 году произошло одно из самых громких дел в истории крепостничества. Крепостной фельдмаршала Михаила Федотовича Каменского убил своего барина топором в лесу. Причина оказалась по тем временам самая прозаическая: старый помещик насильно совратил малолетнюю сестру убийцы. В ходе следствия выяснилось, что Каменский много лет терроризировал народ своего орловского имения Сабурово-Каменское и прослыл там «неслыханным тираном», тем не менее недовольных им крестьян жестоко покарали, около 300 человек сослали в Сибирь. Все знали о дурном нраве фельдмаршала, даже сам император уволил его с поста военного губернатора Санкт-Петербурга в 1802 году «за дерзкие проявления своего дерзкого, жестокого и необузданного характера». Но у себя в имении помещик — царь и бог, и там прекратить его произвол мог только топор.
Это дело хотя и прославилось в своё время благодаря статусу убитого, было лишь одним из многих ему подобных. К примеру, в том же 1809 году крестьяне убили помещика Вологодской губернии Межакова. Следствие установило: в заговоре против барина участвовали 14 крестьян, которые отомстили ему за изнурительные работы и систематические издевательства. 24 мая Межаков поехал утром в коляске, имея при себе лакея, в пустошь, где осматривал работы по уборке и чистке рощи. Отослав лакея для помощи рабочим при уборке сучьев, а кучера оставив при лошадях, Межаков вошёл в рощу, где его и убили двумя выстрелами поджидавшие там два крестьянина. Суд приговорил виновных к 150−200 ударам кнута, вырыванию ноздрей и ссылке в Сибирь на каторжные работы.
Знание о подобных убийствах не удерживало тысячи помещиков от бесчинств в отношении крепостных. И даже более или менее образованные и воспитанные дворяне зачастую видели в крестьянах не людей, а не более чем диких варваров, с которыми обращаться можно лишь с помощью угроз и телесных наказаний. Иван Сергеевич Тургенев, и сам видный крепостник, рассказывал, что «родился и вырос в атмосфере, где царили подзатыльники, щипки, колотушки, пощёчины». Сколько об этом писали тогда и позднее… не счесть. Высечь крепостного за мелкую провинность или даже без повода — обычное дело во многих поместьях 18−19 вв. Закон лишь велел не допускать увечий и убийства, но и это не исполнялось. Кроме того, издевательства, чинимые жестокими помещиками, выходили далеко за пределы простого физического насилия. Сдача в солдаты или на опасные работы на фабриках, изъятие детей для продажи, превращение человека в шута, мучение голодом, средневековые пытки, насильная женитьба, обмен крестьян на псов, распоряжение личным имуществом и не только (вспоминаем «Му-му»), изнасилования крестьянских жён и дочерей, устройство крепостных гаремов, кормление щенков грудью — всё это на просторах Российской империи было в избытке.
Что мог поделать крепостной? Законным способом восстановить справедливость удавалось крайне редко. К примеру, в случае с серийной убийцей крепостных Салтычихой крестьяне далеко не с первого раза сумели пробиться с жалобами к императрице, и то им повезло, что Екатерина II дала ход делу (недавно заняв трон, она хотела показать себя доброй и просвещённой царицей). Характерно, что после этого государыня запретила крепостным подавать ей жалобы на помещиков — жалобщиков пороли и отправляли обратно в имения. На местах чиновники (часто такие же крепостники) обычно игнорировали и замалчивали даже убийства, случалось, суды даже откровенных садистов из числа помещиков приговаривали лишь к «церковному покаянию».
Если же крестьяне давали дворянам отпор, то чиновники, напротив, тут же появлялись, чтобы наказать непослушных. Так что розги и плети свистели, спины гнулись, помещики утверждали свою «господскую власть» любыми способами и проявляли в этом немалую изобретательность. Например, по свидетельству кн. П. Долгорукова, генерал граф Оттон-Густав Дуглас (шведский офицер на русской службе) «жестоко бил кнутом (…) людей и приказывал посыпать порохом избитую спину» — после этого порох зажигался, а «Дуглас хохотал при стонах истязуемых» и «называл это — устройством фейерверком на спине». Другой дворянин, М. И. Леонтьев, когда ему не нравилось приготовленное блюдо, велел в своём присутствии бить повара кнутом, а затем заставлял его съесть хлеб с солью и перцем, кусок селёдки и запить это двумя стаканами водки. Затем повара на сутки сажали в карцер без воды. Леонтьева научил этой пытке отец.
Крестьяне практически не могли апеллировать к закону, так что прибегали к другим способам избавиться от мучителей. Нередко, не выдержав издевательств, они шли на самоубийство (даже дети) или сбегали. Другие сопротивлялись пассивно — становились апатичными, вяло работали, пили, воровали и готовы были в любой момент отплатить мучителям (по этой причине Пугачёв почти неизменно находил широкую поддержку у крепостных). Во времена Екатерины II регулярными стали и нападения крестьян на дворян. Сама императрица понимала, что это признак «грозящей беды». Однажды она даже случайно высказала совершенно крамольную мысль — крестьянство есть «несчастный класс, которому нельзя разбить свои цепи без преступления». Но что-то сделать с этим Екатерина не могла — боялась.
Сохранившиеся документы весьма неполны и лишь отчасти отражают масштабы крепостного самосуда в отношении дворян, но даже эти сведения позволяют сделать некоторые выводы. Историк Б. Ю. Тарасов пишет: «Покушения крестьян на убийство своих господ, грабежи и поджоги усадеб были так часты, что создавали ощущение неутихающей партизанской войны. Это и была настоящая война». В 1764—1769 гг. только в Московской губернии на господ напали в 27 имениях, погибли 30 дворян (21 мужчина и 9 женщин). В других губерниях происходило то же самое. В 1800—1825 гг., по неполным данным, в России случилось около 1,5 тыс. вооружённых крестьянских выступлений против своих помещиков. Со временем их становилось всё больше. В 1835—1843 гг. за убийство господ в Сибирь сослали 416 крепостных. Географ П. П. Семёнов-Тян-Шанский писал о середине 19-го в.: «Не проходило года без того, чтобы кто-либо из помещиков в ближайшем или отдалённом округе не был убит своими крепостными».
Все эти случаи похожи друг на друга. Так, в 1806 г. князя Яблоновского в Петербурге убил его кучер. «Дворовой» ударил барина колёсным ключом, после чего задушил вожжами. Кучера казнили. Художник Р. Портер, видевший казнь, говорил, что несчастный не выдержал и «убил своего господина за жесточайшие притеснения не только его самого, но и всех других крепостных». В 1834 г. дворовые зарубили А. Н. Струйского, которого прозвали «страшным барином». В 1839 г. крестьяне в поле убили Михаила Андреевича Достоевского — отца писателя. (В семье добрый, с крепостными он вёл себя иначе. «Зверь был человек, — говорили они, — душа у него была тёмная».) В 1854 г. двое крестьян умертвили статского советника Оленина — тот держал своих крестьян в нищете и не давал есть. Правительство наказало убийц, но вынуждено было признать, что крепостные Оленина доведены до крайности, и выдало им продовольствие. В 1856 г. будущий композитор А. П. Бородин (тогда ординатор) лечил шестерых проведённых сквозь строй крестьян. Оказалось, они в ответ на жестокости барина, полковника В., избили того кнутом на конюшне.
Все эти случаи похожи друг на друга. Так, в 1806 г. князя Яблоновского в Петербурге убил его кучер. «Дворовой» ударил барина колёсным ключом, после чего задушил вожжами. Кучера казнили. Художник Р. Портер, видевший казнь, говорил, что несчастный не выдержал и «убил своего господина за жесточайшие притеснения не только его самого, но и всех других крепостных». В 1834 г. дворовые зарубили А. Н. Струйского, которого прозвали «страшным барином». В 1839 г. крестьяне в поле убили Михаила Андреевича Достоевского — отца писателя. (В семье добрый, с крепостными он вёл себя иначе. «Зверь был человек, — говорили они, — душа у него была тёмная».) В 1854 г. двое крестьян умертвили статского советника Оленина — тот держал своих крестьян в нищете и не давал есть. Правительство наказало убийц, но вынуждено было признать, что крепостные Оленина доведены до крайности, и выдало им продовольствие. В 1856 г. будущий композитор А. П. Бородин (тогда ординатор) лечил шестерых проведённых сквозь строй крестьян. Оказалось, они в ответ на жестокости барина, полковника В., избили того кнутом на конюшне.
Нередко убийцами становились и женщины — изнасилованные наложницы своих хозяев.
Крестьяне травили, забивали насмерть, рубили, душили и стреляли в своих деспотов до самого освобождения в 1861 году. Жестокость наказания за покушение на дворянина не могла ничего изменить, виновата была сама система крепостничества, которая ставила миллионы людей в беззащитное положение перед произволом конкретных людей с их низменными представлениями и желаниями. Даже шеф жандармов А.Х. Бенкендорф ещё в 1839 г. признавал: «Крепостное состояние есть пороховой погреб под государством».
О нападениях крестьян на помещиков в 1850 году сотрудники министерства внутренних дел докладывали министру: «Исследования по преступлениям этого рода показали, что причиною были сами помещики: неприличный домашний быт помещика, грубый или разгульный образ жизни, буйный в нетрезвом виде характер, распутное поведение, жестокое обращение с крестьянами и особенно с их жёнами в видах прелюбодейной страсти, наконец и самые прелюбодеяния были причиною того, что крестьяне, отличавшиеся прежде безукоризненной нравственностью, наконец посягали на жизнь своего господина».
Понадобилось ещё целое десятилетие, прежде чем позорное рабство было отменено. Два столетия издевательств, гаремов и пыток наконец подошли к концу.
Бертран дю Геклен (ок. 1320 - 1380 гг.) был сыном бедного рыцаря из Бретани. Он вполне исторический персонаж и известен под прозвищами: «Орел Бретани» или «Черный (ночной) пёс».
У мальчишки не было счастливого детства так как отец - старый пьяница регулярно поколачивал их с матерью. Бертран не был писаным красавцем и определенно далек от того образа, которого мы обычно считаем рыцарем, по крайней мере, по внешности. Все, кто встречался с ним, казалось, соглашались с его уникальным безобразием. Невысокий рост, квадратная фигура с круглой головой, да ещё руки были непропорционально длинными. Но ведь мы то с вами знаем, что дело не во внешности, да?
В 1340-х годах герцогство Бретань было охвачено разорительной гражданской войной. Старый сводный брат герцога Шарль де Блуа и его племянница Жанна де Пентьевр спорили, кто мог бы вступить во владение.
Жанна собрала большую группу бойцов, которые будут выступать в роли партизанских воинов. Среди них был и Бертран дю Геклен. Не то чтобы тот принял какую-то сторону, просто Да Пентьевр демонстрировала куда больше ума, а это давало шансы на скорое окончание конфликта на его Родине. Продав драгоценности своей матери, Бертран купил достаточно оружия и доспехов для небольшой группы надежных людей, большая часть которых была друзьями детства и головорезами без родины и флага лично преданных опасному мальчишке умевшему классно стрелять из лука (напоминаю для рыцаря этот навык совсем не свойственен и лук оружие простолюдинов) и крушить черепа зазнаек моргернштерном.
Бертран и его верные спутники в основном прятались в лесу. Со своей группой бойцов он организовал быстрые и эффективные (чаще всего ночные) атаки на противника после которых раненых никогда не оставалось, а затем возвращался в чащу. Пленных он, кстати, тоже не брал. Вам не кажется, что рыцарь Бертран дю Геклен даже чем-то напоминает нам о Робин Гуде, легендарном героическом преступнике и высококвалифицированном лучнике и фехтовальщике?
Бертран же поучаствовал не только в Бретонской войне за наследство (1341-1364 гг.), Кастильской гражданской войне (1351-1369 гг.) но и в Столетней войне (1337-1453 гг.), начатой Домом Плантагенетов против французского дома Валуа за право править королевством Франция.
С 1370 года до своей смерти он был коннетаблем Франции для короля Карла V. Король Карл V был особенно впечатлён сопротивлением Бертрана англичанам во время осады Ренна (островитяне прикурили от его действий так, что начали сочинять про рыцаря сказки сами же их потом напугавшись) и взял его на королевскую службу.
Итогом стала небывалая честь ведь Дю Геклен погиб при осаде города Шатонеф-де-Рандон (в одиночку навсегда успокоив дюжину противников) во время очередной кампании в Лангедоке. Ему была оказана высшая посмертная почесть: он похоронен в усыпальнице французских королей в церкви Сен-Дени в ногах Карла V.
На вопрос кем он себя считает Бертран отвечал так: "Я тот кто всегда доводит до конца, то что начал".
Появился канал в телеграме там выкладывать рассказы буду рандомно всех приглашаю.
Свою историю рапира с чашевидной гардой начинает отсчитывать со второй половины XVII века, практически на закате эпохи рапир, когда их повсеместно стали вытеснять более легкие шпаги. Однако конструкция эфеса была настолько хороша, что рапира с чашевидной гардой просуществовала куда дольше остальных рапир. Например, ее можно было увидеть и на полях сражений Войны за Испанское наследство (1701-1714 гг).
Кроме того, в XVIII столетии в испанской армии был принят на вооружении бильбо (разновидность эфеса с чашевидной гардой) с массивным обоюдоострым клинком. Это архаичное оружие использовалось даже в эпоху Наполеоновских войн (1799-1815 гг.). Помимо Испании, эфес-чаша широко использовался на юге Италии и частично в Нидерландах. И даже сегодня в несколько измененном виде чашевидная гарда применяется на спортивных шпагах.
По своей структуре, эфесы подобных рапир отличались простотой - чашевидная гарда, перекрестье с длинными прямыми квиллонами, скобы для пальцев и передняя защитная дужка.
При такой хорошо закрытой гарде, скобы для пальцев, собственно, являются излишеством, но их традиционно размещали на большинстве рапир данного типа для дополнительной фиксации чаши.
Несмотря на довольно простую конструкцию, именно такие рапиры отличались красиво декорированным эфесом. На многих образцах значатся имя мастера и дата изготовления. Среди умельцев декора следует упомянуть неаполитанского мастера Антонио Чилента, работавшего в 1650-х годах и Фраческо Мариа Риволта, трудившегося в 1670- годах.
Чашевидная гарда зачастую украшалась прорезным растительным орнаментом, напоминающим кружево с ажурным краем. Помимо эстетической привлекательности украшение эфеса подобным образом имело также и практическое применение - с одной стороны, оружие становилось легче, с другой, возникала вероятность застревания клинка противника в прорезях.
С большой натяжкой разновидностью чашевидной гарды можно назвать эфес типа "бильбо". Почему с натяжкой? Авсе потому, что бильбо, судя по предметам изобразительного искусства появился значительно раньше классической чашевидной гарды. Его признаки присутствуют на приписываемом Веласкесу (испанский художник) портрете неизвестного дворянина, датированному 1630 годом. В то время как первое изображение эфеса-чаши впервые появилось на холсте лишь тридцать лет спустя в работе Хуана Карреньо де Миранда, который, к слову, также изобразил дворянина, чье имя было предано забвению. Вот и получается, что и отчего произошло еще предстоит выяснить.
Безусловно прародителем как бильбо, так и эфеса-чаши, по мнению известного оружиеведа Эварта Окшотта, можно считать эфес типа паппенхаймера, появившийся на рубеже 16-17 веков.
От паппенхаймера бильбо отличается более широкими и массивными щитками, образующими чашу, и отсутствием боковых защитных колец, а от классической чашевидной гарды, тем, что эфес имеет не цельную чашу, а состоящую из двух частей.
Эфес типа бильбо состоял из двух больших выпуклых, овальных щитков, расположенным по обеим сторонам пяты клинка, V-образно по отношению друг другу.
Щитки могли быть как конструктивно отдельными друг от друга, так и слитыми воедино в нижней части. Верхние края щитков прикрывали крестовину, а между ними располагались дуги эфеса, в которые продевались пальцы при переносе их за крестовину. Просвет между щитками заполнялся вытянутыми петлями из металлического прута. Кроме того, пальцы защищала металлическая душка. Сама крестовина могла быть прямой или S-образной.
На фото выше представлен прекрасный образец рапиры бильбо 3-й четверти XVII века неизвестного мастера. Однако, стоит отметить, что бильбо - это тип эфеса, и ставили его не только на рапиры, но и на шпаги и даже изредка на палаши. Благодаря тому, что бильбо отлично защищал кисть руки (порой щитки прикрывали рукоять вплоть до навершия) в XVII веке клинки с таким эфесом были в большом почете среди пиратов Карибского моря, а в самой Испании подобные эфесы использовались до XIX века.
Византийская империя. Государство, на протяжении многих веков остававшееся сверхдержавой своего времени. Она могла проигрывать войны, терять территории, а после возрождаться заново, провоцируя всполохи пониже спины у всех окрестных народов. Её любили и её ненавидели. Какие бы отношения не выстраивали соседи с Ромейском империей, она всегда оставалась в центре их внимания. Лучший друг, лучший враг, лучший торговый партнер и лучший образец для подражания. Каждый, кто хоть раз вел дела с Византией, хотел себе её богатства, её города и власть её императоров. Эту сеть, что ромеи раскинули по всей Восточной Европе историк Дмитрий Оболенский назвал «Византийским Содружеством» – «наднациональной общностью христианских государств», где центром был Новый Рим – Константинополь.
Понятное дело, что говорить о каких-то «содружествах» в период всеобщей любви и ненависти довольно наивно, тем более, что сейчас уж очень любят слово «многополярный». Средневековье таковым не было и в качестве безусловных авторитетов долгое время выступали два персонажа – император и Бог. В одной части Европы роль исполнителя воли последнего на Земле взял римский папа, а в другой василевс никуда и не девался. Именно тот кусок Европы, где воля государя вершила сегодня, завтра и бесконечное будущее вплоть до Страшного Суда, и привлек внимание историка Дмитрия Дмитриевича Оболенского. Взглянув на империю, вокруг которой роились многочисленные государства, объединенные конфессионально, культурно и политически, ученый радостно улыбнулся и прошептал:
«Here it is, the Byzantine Commonwealth!»
Книга с таким названием увидела свет в 1971 году, став на некоторое время настоящей сенсацией. Нет, о влиянии Византии на соседние народы знали и раньше. Просто никто не пытался объединить их таким образом, чтоб получилась цельная и признаваемая всеми иерархия власти и величия. Правитель Нового Рима был, конечно, самым крутым. Но был ли он таковым настолько, чтобы это влияло на реальную политику стран Содружества? Вот это, конечно, вопрос. Для Оболенского все было понятно – да, влиял, да Содружество было реальным для всех его «обитателей».
обычный балканский славянин по мнению Д.Д. Оболенского
Основная беда со всеми концепциями такого рода – их очень сложно разбирать с точки зрения теории. А если хвататься за доказательства существования Содружества, придется сразу опускаться до конкретных примеров, поскольку какой-то особой методы по изучению византийского объединения народов Д.Д. Оболенский не придумал. В этом, кстати, и плюс, и минус его работы. Плюс – не нужно копаться в унылой теории, можно сразу читать интересные сюжеты. Минус – унылой теории оказывается очень мало, а потому не очень понятно, к чему нужна вся эта куча фактов. Сам автор, конечно, проговаривает, что слово «Содружество» – это очень упрощенное и неопределенное понятие, которому не надо придавать хоть каких-то строгих значений. Но сам же в следующем предложении говорит:
«это было действительно сообщество, а не интеллектуальная абстракция».
Когда существовало «Содружество»? Если судить по хронологическим рамкам работы Д.Д. Оболенского – целую тысячу лет. Начиная с VI века и вплоть до 1453 года Византия оставалась своеобразным центром притяжения для всех, кому хотелось поторговать, повоевать, пожениться или насытиться высокой культурой.
В то же время верхняя хронологическая планка самого Содружества даже у автора этой идеи пляшет, меняясь с IX на XI век и обратно. Все потому, что, начиная с IX века, Содружество начинает активно принимать новых членов и становиться куда более ромеецентричным. Болгария, Русь, Сербия, Дукля – все они в своем желании приобщиться к византийскому образу оказываются гораздо более едиными, чем может показаться. И этому, по мнению Д.Д. Оболенского, никак не мешают постоянные войны Византии со своими «коллегами» по Содружеству.
К XI веку иерархия Содружества затвердевает, формируя тем самым некий идеальный образ реального мира, в котором Византия занимает доминирующее положение в ойкумене, а её правитель – василевс – становится высшим сувереном христианского мира. Применительно к славянским народам, на примере которых Д.Д. Оболенский в основном и выстраивает образ Содружества, это действительно работает. Как ни желанна была патриархия для Болгарии или автокефалия для Руси, но василевс оставался верховным арбитром, третейским судьей и христианским автократором вплоть до последних лет существования империи.
Христос Пантократор. Мозаика монастыря Хора в Константинополе. 1316-1321 гг.
Кто входил в «Содружество»? По задумке самого автора – практически все народы Восточной Европы: Русь, Молдавия, Валахия, Болгария, Сербия, а помимо них на некоторый период времени еще Венгрия, Великая Моравия и Хорватия. С течением времени одни члены Содружества отпадали, другие – присоединялись. Определенная стабилизация объединения происходит как раз таки в XI веке, когда «под эгидой Византии складывается устойчивый круг держав», исповедующих православие и/или ориентированных в своей политике и культуре именно на Константинополь.
Тут сразу можно предъявить автору за то, что без внимания остались огромные территории на Кавказе, в Италии, Приевфратье и Сирии. Конечно, всё обычно списывают на то, что Оболенский писал скорее про ромее-славянские отношения, но в чем тогда смысл утверждать вселенский характер этого самого Содружества. Ведь ромейские города в Италии, Грузия и Армения, Венеция и государства крестоносцев оказываются вроде как недостойны «Содружества». А может быть все дело в том, что на них Византия влияла не так явно и значительно? Тут уже без комментариев.
Как было устроено «Содружество»? А черт его знает! Сам Д.Д. Оболенский отдельно обговаривает, что его Византийское Содружество ни в коем случае нельзя рассматривать в рамках борьбы «национализма» с «империализмом». Никакой борьбы между очевидным центром и не менее очевидной периферией не было, ведь каждый из членов Содружества был абсолютно независим от Ромейской державы. Тут, конечно, можно бросить на стол козырную карту в виде «культурного колониализма», с самого начала определившего отношение той же Руси или Болгарии к Византии… Мол, есть у нас по словам Д.Д. Оболенского «иерархически организованное культурно-идеологическое и политическое единство». Но слишком уж кривым получится постколониальный дискурс, ведь никаких ужасных последствий от следования за Византией в странах ей «подчиненных» обнаружено не было. А осмысление исторического опыта империи происходило в отрыве от её влияния на те или иные страны.
Византийское Содружество in a nutshell
Есть вариант рассматривать Содружество с точки зрения самих византийцев, у которых любой крещенный варвар автоматически становился подданным василевса. При этом сам варвар, как и василевс, могли быть не в курсе. Да и отношения ромеев с «василеей», «ойкуменой» и «политевмой» оказываются достаточно интересными, поскольку многие державы, не подчиненные Константинополю, продолжали считаться его частью. На том и строилась имперская идея. А уж была эта идея реальностью или лишь домыслом интеллектуалов – другой разговор.
Если обобщить, то никакой цельной иерархии Содружества в реальном мире X-XI веков не существовало и страны не выстраивались друг за дружкой, признавая ту вертикаль власти, что транслировали из Константинополя. Они, конечно, могли так сделать тет-а-тет, если это было выгодно. Все же получить ромейский придворный титул или заиметь отдельный статус в византийской иерархии, пусть и формально, очень даже круто. Построив крепкие отношения с Константинополем, правитель больше не был просто князем или королем – он был «севастократором», «помазанным представителем императора» или «младшим братом василевса». Правда весь этот статус работал скорее взакрытую, имея смысл лишь для одного конкретного государя в его сношениях с Византией.
«Скрепленное изменчивыми связями, разделенное на этнические группы и воюющие национальные государства, находящееся под растущей угрозой разрыва центробежными силами, рожденное в муках варварских вторжений, это сообщество держав обнаружило достаточную жизнеспособность и устойчивость, сохраняясь, как различимое единство»
Каналы влияния «Содружества». Тут все оказывается несколько проще, поскольку основной уровень византийской «экспансии» – это, прежде всего, христианство и следующая за ним христианская культура. Понятное дело, что единомоментного обращения в новую веру ни в Болгарии, ни на Руси не было. Однако элитариям обычно очень нравился христианский обряд и нравился образ власти, что транслировала Византия вокруг себя. Плюс, что для Д.Д. Оболенского реально кажется важным, эстетическая сторона восточных богослужений также имела свой вес.
Если упростить, то каждое государство проходило несколько ступеней, связанных с её вовлечением в ромейские сети Византийского Содружества:
Держава вступает в контакт с Византиской империей и осознает, как же она хороша. Можно с ней торговать, можно её грабить, можно использовать её в своих целях, но стать ей – превратиться в неё – невозможно. «Как было бы здорово встать в один с ней ряд и утереть нос этим бесхеребтным грекам», –думает государство.
Государство принимает христианство «греческого» восточного образца и открывает для себя прелести ромейского искусства и античного наследия, которые текут к ней через переводную литературу, импортных священников и мастеров. Принятое страной христианство автоматически означает признание главенства Константинопольского патриарха и, опосредованно, самого императора.
Государство оказывается вовлечено в хитрую сеть христианской богослужебной эстетики, которую хочется развивать уже на своей родной земле. Однако каждый книжник, пишущий литературный шедевр, каждый иконописец, юрист или зодчий, будут ориентироваться на Византию, как на идеальный образец, канон и шедевр. И даже в своих войнах с ромеями, каждый из государей будет периодически думать: «А чем я не василевс?»
То же самое применимо и к отдельным разрозненным народам, только в отношениях с ними Византия действовала более агрессивно, подчас навязывая свое крутое Содружество застигнутым врасплох бедолагам.
Важно пояснить! То, что в английском языке именуют «Byzantine Commonwealth» – это не то же самое Содружество, которым оперировал Д.Д. Оболенский. В современном широком значении это ваше «Commonwealth» используется применительно ко всем государствам, принявшим православие греческого образца. В случае же с концепцией нашего уважаемого ученого, религиозная связь с Константинополем стала играть решающую роль лишь с XII века, когда основной состав Содружества действительно устаканился в рамках православных государств Балкан и Северного Причерноморья. К тому времени уже ни о каком влиянии в Моравии или Венгрии говорить не приходится. Хотя и тут все не так уж просто. Мало ли, династический брак какой устроят – что это, как не проявление духовного единства?
«Byzantine Commonwealth», как отражение православной ойкумены
Вся история империи, если рассматривать её в духе Содружества – это бесконечный цикл вовлечения разных территорий в орбиту своего влияния. Где-то срабатывала дипломатия или миссионерская деятельность. В иных случаях нужно было расширять Содружество силой. Причем не всегда эти войны или миссии имели хоть какое-то название, ведь не каждая веха истории Содружества была связана с громкими именами.
Пример №1. Балканский гамбит
В VI-VIII веках Балканам пришлось столкнуться со страшной угрозой – огромным количеством славян, что возжелали поселиться в этих местах. То, что земли на Балканах подчинялись императору Византии, славяне не знали. А если и знали, то им было все равно. Уже к середине VII века под контролем Византии остались только юго-восточные районы полуострова, да острова, с которых можно было смотреть за распространяющейся эпидемией хардбасса. Если забежать вперед, то выясниться, что уже к середине IX века, большая часть привычных нам Балкан поделена между ромеями и государствами болгар и сербов, с которыми первые отлично дружат и враждуют в разных плоскостях.
Что понадобилось Византии, чтобы укрепить потерянное влияние? Обустроить на Балканах фемы – области, в которой земельные наделы распределялись между воинами, что должны были нести службу во благо империи. Губернаторы-стратиги блюли гражданский и военный порядок, а отвечать такие области должны были напрямую перед императором. Для приведения в порядок порушенной границы, через которую регулярно набегают славяне – самое оно.
Это у нас Балканы в VII веке. Власть императоров заканчивалась там, где кончались стены их городов
Однако одно дело отбить пару набегов и сделать пару военных округов. Вырезать все славянское население – задача может и почетная для ромейского солдата, но неблагодарная и нереализуемая. Славян же надо еще ассимилировать! Поэтому распространение власти Византии над новыми-старыми территориями происходило в несколько этапов. Сначала фемы устраивали пенетрацию определенным славянским племенам, вынуждая тех выплачивать дань или напрямую подчиниться ромейской администрации. Затем появлялись имперские чиновники, обустраивающие перепись и взимающие денежку с подотчетных территорий. Ну, а потом шли миссионеры, работавшие не по частной инициативе отдельных любителей славян, а чуть ли не по прямому заказу стратигов, пребывая «на зарплате» у фемной администрации. Обустрой епископию, рассади священников, действуй на официальном и низовом уровнях – вот тебе и реальный эффект примерно через сотню лет. Индейцев и то дольше крестили.
А это балканы IX века, где все проблемы Центральных Балкан уже решены, а на севере вполне конкретная Болгария
И самое забавное! Если спросить потомков этих самых славян через 200 лет, кем они себя считают, они скажут – ромеями. А почему? А потому что толерантность имперского миссионерства заканчивалась там, где начинались реальные имперские границы. А потому всех «бедных» балканских славян в VIII-IX веках мало того, что крестили, так их еще и эллинизировали. Никакого «своего» языка для богослужения, никаких послаблений для обучения родовитых сынков из местной аристократии. Хочешь поступить на солидную службу? Подняться в звании? Получить хорошее назначение? Учи греческий, молись по-гречески, шмотки носи тоже греческие и не выпендривайся, а то постигнет тебя судьба исавров и малоазиатских славян. Что, не слышали про малоазиатских славян? Вот то-то же!
Пример №2. Болгарский меден язовец
В случае с более организованными группами славян, сумевших собраться в полноценное государство, ромейская система «щас мы оперативно наделаем фем» давала сбой куда чаще. Борьба за подчинение Константинополю хорватов, сербов и болгар стала отдельной вехой становления Содружества, а также изрядной статьей расходов у всех императоров-полководцев.
Наглядным примером «рабочего» состояния Византийского Содружества является судьба царя Симеона (893-927) – второго (!) православного правителя Болгарии, посмевшего претендовать на святое – на титул «василевса греков». Подробно останавливаться на его биографии, взрослении и сексуальных предпочтениях смысла нет. Куда больше нас интересует его фетиш на «византийское» и то, как это отражает суть Содружества.
Прежде всего стоит сказать, что Симеон был воспитан византийцем. Если не по происхождению, то по духу и способу ведения дел. С самого начала его готовили не к престолу, а к руководству болгарской церковью. А где получать церковное образование, достойное княжеского сына? Конечно в Константинополе. Поэтому Симеон, приняв власть в Болгарии, еще не напитавшейся крутостью ромеев, оказался даже больше возмущен, чем его предки. Он-то этот ромейский обычай впитал вместе с христианскими текстами!
Васил Горанов. «Венчание царя Симеона».
Впоследствии князь продемонстрирует свое желание приобщиться к ромейскому социуму, став полноценным «василевсом ромеев». По сути, все войны, что вел болгарский царь, были лишь ступенькой к покорению Нового Рима и полноценному включению себя и своей державы в разряд «полноправных», т.е. равных Византии государств.
Сделать это было возможно за счет получения титула, равного которому не было во всем мире. И для Симеона этим титулом был титул «василевса». Конечно, был еще Рим, признавший в какой-то момент титул «императора», присвоенный Симеоном на излете жизни, но интересы Рима и его поддержка весьма эфемерны, а Константинополь… Ах, дилижанс-дилижанс!
В 913 году, подловив Византию в момент династического кризиса, Симеон наконец получает столь приятный ему титул царя. Однако лишь «царя болгар», вымученный под угрозой разграбления всей страны у константинопольского патриарха. Да и то – пройдет всего год и новый регент Константина VII – Зоя Карбонопсина – откажет Симеону в праве на титул, начав кампанию по осмеянию «болгарского варвара». А между тем варвар этот закончил обучение в Магнаврской высшей школе Константинополя.
Альфонс Муха. «Болгарский царь Симеон: основатель славянской письменности»
История Симеона и его борьбы за собственный титул заканчивается весьма забавно. Пытаясь на протяжении многих лет домогаться признания себя «василевсом ромеев», Симеон в какой-то момент не выдерживает и просто провозглашает себя таковым. Он собирает у себя церковный собор (917/8), избирает на нем полноценного патриарха (которого Болгария тоже давно хотела заиметь), а тот, в свою очередь, венчает Симеона на царство в титуле «василевса болгар и ромеев». Позже царский титул будет признан правителями Византии, пусть и в виде «василевса болгар», но прецедент-то какой!
Самое забавное здесь то, что Симеон мог позволить себе титул «василевса болгар» задолго до того, примирившись с Константинополем на правах равного по статусу царя. Однако этого не было достаточно. Можно, конечно, сказать, мол, сильный диктует свои условия, а Симеон был именно таким. Однако здесь тончайший культурный момент все таки дает нам возможность умилиться наивности болгарина. Ведь имея на руках мощную державу, в которой он начал «золотой век», Симеон все равно тянулся в Константинополь, желая стать частью мира, образ которого он насаждал у себя в Болгарии. А как же иначе? Византийские архитекторы и мастера, греческая литература, ромейские философы и богословы, придворная императорская мода – все это было заимствовано Симеоном у своих соседей, достичь уровня которых стало идеей-фикс. Вот и получается, что как бы ты не ненавидел Византию, ты все равно хочешь ей стать.
Пример №3. Ни слова по-сербски
Но не мечом единым жило Византийское Содружество. Хорошим примером трансляции ромейских достижений на славянскую почву может служить право балканских государств, заимствованное если не целиком, то хотя бы изрядно с византийских образцов. В случае с Русью все оказывается очень уж сложно – у нас и своего права было сколько угодно. А вот Болгария и Сербия избежать влияния греков не сумели. А может они не очень-то и хотели его избегать.
На дворе 1349 год. Правитель Сербии Стефан IV Душан, венчанный «царь сербов и греков», надавал по шапке всем находящимся в прямом доступе Палеологам и готов приступить к составлению полноценного свода законов. Кодекс, вышедший из-под его руки так и назывался – «Законник» – «Закон верного царя».
Манускрипт XV века с текстом «Законника»
Однако вот какая загвоздка. В ранних вариантах кодекса основному тексту «Законника» предшествуют два переводных греческих памятника, дополненных юристами Душана – «Алфавитная Синтагма» ромейского канониста Матфея Властаря (1335) и некий невнятный сборник с названием «Законы Юстиниана». Под этим таинственным названием, кстати, скрываются не Дигесты VI века, а выдержки из земледельческого закона VII-VIII веков, составленного в правление Юстиниана II.
Попрекать сербов за то, что они решили позаимствовать ромейские законы, никто не собирается. Наоборот – царские юристы дополнили и переработали эти законы в соответствии с актуальными для них нормами церковного и земледельского права. Куда важнее сам подход, связанный с опорой именно на ромейский образец. Это вполне вписывается и в саму политику Стефана Душана, в империи которого греков на тот момент было уже больше, чем сербов. Тем более, что новоприсоединенные после удачных войн территории Эпира, Македонии Фессалии и Албании, населены ребятами, которым куда привычнее свое – родное – ромейское законодательство.
Многие статьи и принципы «Законника» прямо адаптируют византийские идеи. Трудно все же предположить, что в сербском традиционном праве существовали представления о государственной защите бедных и гонимых, построении законодательного государства и «мудром монархе», подчиняющемся закону. Нет-нет, а византийский след умудрялся пробиваться даже в тех государствах, что претендовали на свержение предшествующего авторитета и утверждение нового идеала.
Альфонс Муха. «Коронация сербского царя Стефана Уроша IV Душана как императора Восточной Римской империи»
Византийское Содружество в своем идеальном варианте пронизывало все сферы культуры, религии и политики. Право, литература, музыка, богословие, архитектура, титулатура, образы власти – все это заимствовалось странами-членами Содружества из Византии, ставшей державой-донором. Не то что бы Византия была против – каждый отправленный на Русь митрополит и каждый посланный в Сербию архитектор были провозвестниками ромейского влияния. Исподволь, легонечко, но Константинополь мог влиять на политику и облик держав, что еще сотню лет назад вели войны и дела совершенно невнятным и непредсказуемым для империи образом. Возможно, хитырй план ромеев был именно в этом – окружить себя буферными государствами, схожими по культуре и вере. А может это лишь усложнение и так не очень практичной идеи.
Конечно, не стоит верить в Византийское Содружество на все 100%. Сейчас византинисты считают его ничем иным, как красивым интеллектуальным упражнением – идеальным образом того, чем была Византия для окружающих. Все здесь зависит от трактовки, от отношения. Мы или видим дивный новый мир, где все страны, подобно животным из «Короля Льва» склоняются перед величием Нового Рима, или же куда менее радужную картину, где Византия остается простым региональным гегемоном, соседи которого ведут с ним вечную борьбу за влияние и господство. Возможно эти две реальности соседствуют друг с другом, однако в работе Д.Д. Оболенского Содружество предстает куда более радужным и крутым, нежели они было на самом деле.
На самом деле Византия, как Христос, пожертвовала собой, дабы дать толчок другим народам. Но мы этого не ценим
Куда более конкретной критика становится, когда речь заходит о реальности политической стороны Содружества. Все же, по мнению Д.Д. Оболенского, иерархия, где главенствовала Византия, была реальностью для каждого из членов этого объединения. В реальности же интересы стран слишком мало соприкасались между собой, а само Содружество воспринималось слишком по-разному. Для жителя империи, коли уж оно и было реальным, оно выглядело, как мысленный рай – идеальный образ империи и её прав в тварном мире, оправдывающих её политику в отношении иных народов. Для жителей же прочих государств – сербов, болгар, валахов и русских – Содружество могло представлять скорее философскую идею, с которой тот или иной правитель мог вполне соглашаться. Не зря ведь на Руси вплоть до падения империи в церквях на молебнах поминали имена василевсов. Однако реальных последствий для иерархии государств, их политики и отношений с Византией Содружество не имело. Народы и державы все также продолжали заключать друг с другом союзы, объявлять войны, вершить торговые контракты, заключать династические браки и действовать ситуативно, не оборачиваясь каждый раз на образ Византии в решении своих проблем.
В западной историографии народ идеям Содружества тоже восхитился и возмутился одновременно. Появилась мысль смягчить идеи Оболенского, предложив понятие «византийский идеал», ориентация на который и была свойственна многим государства Содружества – Болгарии, Сербии, Руси и даже Османской империи. Так получалось куда более логично. Византия – это круто и мы берем за основу некоторые её идеи, понятия и образы, однако это не делает нас едиными, а тем более друзьями. А кто-то из историков считает, что сама идея Содружества, как чего-то наднационального и универсального вряд-ли была свойственна ромеям из-за отсутствия у них интереса к идеям всеправославия и экуменизма. А все эти христианские додумки только портят настоящим ученым жизнь.
И даже так сейчас есть немало ученых, кому идея Содружества кажется привлекательной. Не столько из-за реальности её существования, сколько из-за удобства применения. Говоря «Византийское Содружество» довольно легко представить, о чем идет речь, о каких границах, каком времени и каком содержании этого термина. И пусть реальность оказывается куда более суровой, чем представления интеллектуалов, но Византия и правда оставалась образцом для многих государств на протяжении столетий. Все, кого коснулось влияние Константинополя хотя бы на миг, становились частью Содружества. Хотят они того или нет.
Что почитать?
Оболенский Д.Д. Византийское содружество наций. Шесть византийских портретов. 2012.
Иванов С.А. Византийское миссионерство: можно ли сделать из «варвара» христианина? 2003.
Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX - начало XII вв.). 2000.
Billinis A.J. The Eagle Has Two Faces: Journeys Through Byzantine Europe. 2011.
Graham S. A History of the Athonite Commonwealth: The Spiritual and Cultural Diaspora of Mount Athos. 2018.
Главной целью данной статьи является предоставление общих представлений о развитии и становлении искусства, ибо в наше время царствует невежество и безразличие к знанию, а разбираться хотя бы в основах искусства, на мой взгляд, должен каждый человек. Преимущественно я проводил анализ пространственных видов* европейского искусства, и в статье пойдет речь об искусстве, как таковом, и о его формах.
*Пространственные виды искусства - это виды таких произведений, в которых художественные образы существуют в пространстве, но не развиваются во времени, в отличие от временных (литература, музыка) и пространственно- временных (все театральные виды искусства).
Прежде чем начнётся повествование, я хочу дать определение искусства, от которого сам исхожу: Искусство - это отражение действительности через художественные формы (в самом широком смысле). И чем более полно и содержательно отражается жизнь, тем более искусство носит название подлинного.
Всё в мире представлено закону единства и противоположности, и искусство - это не исключение. Его развитие в грубом, упрощенном виде можно представить следующим образом:
Упрощенная схема развития искусства.
Данная схема представляет только основные стили и игнорирует прочие, более мелкие стилистические ответвления.
Слева представлена ветвь прогрессивная: Античность, Возрождение, Классицизм, Реализм и Соц. Реализм; Справа же - регрессивная ветвь: Средневековье, Барокко, Романтизм, Модернизм и Постмодернизм.
Почему прогрессивная и регрессивная ветви? С тех же успехом их можно было назвать рациональной и иррациональной, что сути не поменяет, ведь с главным критерием - отражением действительности - левая ветвь справляется куда лучше, чем правая. Но не нужно воспринимать данное разделение как деление на хорошее и плохое, так как стили закономерно развиваются и переходят в новые, более совершенные и первостепенно зависят от социально-экономического уклада общества.
Античность. Основы античного искусства развивались в обществах Древних Греции и Рима. Античное наследие - это фундамент и идеал европейской науки, философии и искусства, его характерные черты это: строгая гармония, изящество и точность золотого сечения и величественный пафос.
Венера Милосская (130 - 100 гг. до н.э.)
Средневековье. Спустя тысячелетие наступают мрачные, тёмные века средневековья. Основные черты искусства этого периода это: аскетичная стилизация и формальный подход в отображении реальности, преобладание мистического над рациональным.
Икона Святой Троицы, Андрей Рублёв, первая треть 15 в.
Ренессанс. После средневековья всего несколько веков цветет Ренессанс, возрождая Античные ценности. Основные черты искусства данной эпохи: человек находится в центре внимания, рациональное прежде интуитивного, возвращение античных строгости и гармонии.
Мона Лиза, Леонардо да Винчи.
Барокко. Со временем Возрождение усложняется и переходит в барокко, основные черты которого: пышная и динамичная композиция, природная криволинейность, преобладание чувств над разумом.
Охота на калидонского вепря, Питер Пауль Рубенс.
Классицизм. Страстная пышность барокко закономерно сменяется математической строгостью классицизма, характерные черты которого: строгость и математическая точность во всём, античные образы и стилистика.
Апполон и нимфы, Франсуа Жирардон.
Романтизм. Со временем логика и строгость наскучили и искусство снова поддалось чувствам, пришла пора страстных романтиков. Характерные черты романтизма: динамичные композиции, страстные образы, культ природных страстей и мистики.
Свобода, ведущая народ. Эжен Делакруа.
Реализм. Затем творческая мысль отказалась от всех возможных культов и стилизаций, потому что доросла до восприятия и отображения окружающей действительности в её подлинном естестве. Характерные черты реализма: максимальное отображение жизни средствами искусства, глубочайшее погружение в человека.
Бурлаки на Волге, Илья Репин, 1870 - 1873 гг.
Модернизм. Изучив глубины содержания, художники начали искать и покорять вершины формы. Характерные черты модернизма: отказ от классических примеров искусства, многообразие форм выражения, преобладание формы над содержанием.
Социалистический реализм. Но человек не может долго оставаться без внимания, поэтому вместе со становлением и стройкой первой социалистической страны рождается новый, социалистический реализм, который отражал всю могучесть, силу и страсть коммунистического развития и борьбы. Основные черты соц. реализма: в центре внимания человек, гармония композиции, античная стилистика.
Рабочий и колхозница.
Постмодернизм. Теперь же технический прогресс наступил и подавил громадной, цифровой формой всё живое, человеческое содержание. Характерные черты постмодернизма: фрагментарность, смешение, формацентризм, отсутствие манифеста, преимущественно бессмысленный, беспощадно пустой и безразличный к человеку. Это большая часть того, что окружает нас с середины 20 века. Всё некогда дорогое, подлинное и элитарное стало доступным, обесценилось и выродилось в декоративно прикладное искусство.
Enrico Natali - Mírame y sé color.
Казалось бы, постмодернизм должен выродиться в постренессанс или стереореализм с новым, обновленным, космическим содержанием (всем тем, что уже давно забыто), но этого почему-то не происходит. Естественно, что самый прогрессивный и революционный стиль на данный момент - это соц. реализм: в его центре внимания всегда находится человек, который изменяет, преобразовывает окружающий мир. Человека возвышают, изображая в триумфальном и мажорном настроении. Искусство, чтобы снова стать таковым, должно попасть в руки основы общества - пролетариата. Пока же властвует буржуазия, а вместе с ней её идеология и монополия на все сферы жизни - подлинного искусства мы не увидим, ведь художник материально зависит от господствующего класса, от доминирующих общественных потребностей, которые навязываются, создаются и формируются искусственно или естественно существующим жизненным укладом.
В дальнейших своих статьях я планирую более подробно изучить и разобрать: 1) Художественные течения и художников; 2) То, как общественная мысль и идеи влияли на искусство и массовую культуру; 3) Образцы искусства, на которые стоит ровняться и вдохновляться.
