Вы уже посмотрели первый ролик про истребительную авиацию Красной Армии в 1938 году? Нет? Тогда для вас есть ссылка! Посмотрели? А это ещё круче! Тут Борман в Красной Авиации и смертельные лучи немецких шпионов и всё - по рассекреченным документам!
Автор: Владимир Герасименко (@Woolfen)
Теперь так и будет до самого конца империи
Есть некоторая ирония в том, что в римских гражданских войнах постоянно пытаются найти мотив войны идеологий: противостояние оптиматов и популяров. Однако, что при Сулле, что при Цезаре, участники конфликта воевали не за абстрактные идеи, а, в первую очередь, за своё личное будущее. В отличие от Суллы, Цезарь не нарушал закон, не осуществлял госпереворот и, вообще, – стремился полностью законно избраться на новое консульство. Но ситуация повернулась так, что во всём этом ему отказали: объявили врагом народа и поставили выбор между войной и позором.
Если бы не кампания в Галлии, то выбора никакого толком и не было бы. Однако за прошедшие 10 лет Цезарь не только завоевал лояльность собственной армии, но и аккумулировал большое число молодых политиков, получивших старт карьеры в его армии. В иной ситуации все они стали бы просто политическими союзниками Цезаря, наличие которых позволило бы ему сохранять вес в изменчивом римском политическом климате. Но теперь, одним своим решением объявить Цезаря вне закона, сенат перечёркивал все их карьерные перспективы. Лишь немногие сторонники Цезаря были против войны с сенатом, так как их карьера уже была обеспечена. Этих Гай Юлий хоть и с сожалением, но отпустит.
К моменту прибытия в Равенну Антония и Кассия, Цезарь морально уже был готов к войне. Он был уверен в лояльности своих легионов и в компетентности офицеров. Однако большая часть его войск находилась в Галлии. В Равенне с Цезарем был лишь один легион, тогда как у Помпея в Италии было не меньше пяти: два – лично у Помпея и еще три свежесобранных – у Агенобарба, назначенного наместником новой провинции Трансальпийская Галлия. На первый взгляд, силы были неравны, но на стороне Гая Юлия была инициатива – враги не ожидали, что он начнет действовать зимой и всего с одним легионом.
Цезарь, сразу после получения информации из Рима, двинулся с легионом в сторону Рубикона, административной границы Италии, в последний раз отправив письма в столицу с предложениями о примирении. Ответа на них он так и не получит, а в сенате Катон будет жёстко выступать против любых мирных инициатив. Стоя у Рубикона, Цезарь уже определился с выбором.
Его вынуждали идти войной на Республику, но это было слабым оправданием: как только он перейдет Рубикон, то именно он останется в истории, как человек, развязавший войну. И тем не менее Цезарь сделал этот шаг. Не без колебаний. Ведь он всё же, по меркам римской политики, был хорошим человеком, который пытался всеми силами избежать конфликта и добиться хоть какого-то компромисса. Но даже хорошим людям иногда нужно творить нехорошие, ужасные дела. Переходя Рубикон, Цезарь ставил себя на одну доску с Суллой, человеком, который начал разрушение римской Республики. И Цезарь это понимал, но обстоятельства сложились так, что любой выбор был плохим.
Демоны бегут, когда хороший человек идет на войну.
Наступит ночь, прогоняя солнце прочь,
Когда хороший человек идет на войну.
Дружба не в счёт, а любовь лжёт,
Ночь придёт и тьма грядет,
Когда хороший человек идёт на войну.
Борьба идёт, но какой от неё прок,
Когда хороший человек идёт на войну.
Быстрым маршем Цезарь достиг Анконы, что вызвало панику в Риме. Один легион, который был у него в реальности, в панических слухах превратился во все девять! Вскоре Цезарь занял родной регион Помпея, Пицен, на поддержку которого серьезно рассчитывал Гней, а также уверенно контролировал весь север Италии. Скорость, с которой Цезарь продвигался вперёд, поразила оптиматов и Помпея. Они ожидали ожесточенного сопротивления городов, но те сдавались без боя. Как бы сильно ни любил Помпея народ в Италии, но Цезаря любили не меньше. А потому многие старались сохранить нейтралитет в этом конфликте, довольствуясь гарантиями Цезаря не чинить беспредел.
Однако Помпей и оптиматы видели в таком поведении лишь подтверждение слухов, что силы Цезаря куда больше, нежели в реальности. Получилась совершенно парадоксальная ситуация: оптиматы, фактически, сами развязавшие войну, оказались к ней совершенно не готовы!!! И поэтому Помпей выбрал в качестве стратегии бегство из Италии в Грецию. С военной точки зрения, отступление из Рима может быть и было оправдано, но с политической – оно серьезно подорвало доверие населения Италии к Помпею и его сторонникам. Ведь именно они так громко кричали о защите Италии от Цезаря и так быстро пустились от него наутек.
Иронично, что единственным оптиматом решившим принять бой стал проконсул Агенобарб. Он собрал свои силы в Корфинии и упрямо не пожелал отступать, хотя Помпей призывал его срочно это сделать и не гибнуть понапрасну. В результате Агенобарб и его воины попали в осаду и вскоре сдались. И здесь Цезарь впервые продемонстрировал тот подход, который станет определяющим в его политике – clementia, “милосердие”, – лозунг, который будет транслироваться повсюду.
Хотя Агенобарб был последовательным врагом Цезаря на протяжении всех предыдущих лет, он был отпущен из плена, причем с его личной казной, как промагистрат. Это не сделает Агенобарба другом или хотя бы нейтральным Цезарю человеком и, спустя пару месяцев, он возглавит мятеж города Массилия в Нарбоннской Галлии. Однако такие неудачи, и неоднократные, не заставят Цезаря изменить подход: он не был Суллой и не хотел оставить после себя горы трупов нобилей. Наоборот, они были нужны ему живыми, так как обладали ценнейшим опытом управления государством, которого зачастую не хватало его сторонникам. Но слишком многие принимали милосердие за слабость, и окружение Цезаря это хорошо запомнило.
Тем временем, основные силы Помпея и многие сенаторы отплыли из Брундизия в Грецию. Цезарь попытался помешать переправе, но прибыл слишком поздно для этого. Хотя милосердие Цезаря к своим врагам и не отвратило их от борьбы с ним, но его умеренность в насилии склоняла колеблющихся к решению остаться в стороне от конфликта. Поэтому подчинение Италии Цезарем проходило достаточно безболезненно. В своей пропаганде Гай Юлий в качестве причин для войны называл, в порядке важности, следующие: защиту чести, защиту трибунов и избавление государства от власти клики самозванных “лучших людей”.
В этот момент Помпей попытался договориться с Цезарем о примирении, предложив тому очистить Италию от своих войск в обмен на принятие его предложения, высказанного в письме от 1 января, перед Рубиконом: оставить Цезарю один легион и в качестве провинции отдать Иллирик.
Но эта уступка, – и, несомненно, на большее Катон и Ко не согласились бы, – была уже крайне неуместной, так как в руках Цезаря уже был Рим, а ему предлагали вернуть Рим оптиматам и надеяться на их благосклонность. Поэтому очередная попытка примирения провалилась. Равно как и попытка Цезаря найти союзников среди оставшихся в Италии крупных политиков. Он хотел, чтобы его интересы вновь представлял Цицерон, однако великий оратор отказался, заявив, что он не сможет не замечать то беззаконие, что по факту творил Цезарь.
Хуже того, против Цезаря выступили и некоторые магистраты, оставшиеся в Риме. Гай Юлий пытался сохранить видимость законности в условиях чрезвычайной ситуации. Этим и воспользовался трибун Луций Метелл, наложив вето на выделение средств из казны. Решать проблему пришлось силой: легионеры просто разрубили двери хранилища и вытащили все деньги, а недовольному трибуну пригрозили укоротить его язык.
Не добившись от Помпея удовлетворительных предложений мира, Цезарь решил снова нанести удар первым. Самым логичным, казалось, было бы атаковать Помпея в Греции, пока тот не собрал крупные силы, но тогда в тылу, в Испании, осталась бы мощная группировка из семи легионов. Силы Цезаря были не столь многочисленны – не более двенадцати легионов в тот момент, часть из которых была набрана еще Помпеем, а потому ещё и стоял вопрос об их лояльности. Поэтому имело смысл сначала в блиц-кампании обеспечить свои тылы: часть сил направилась на Сицилию, часть – в Иллирик, еще три легиона осадили Массилию, а Цезарь с шестью легионами отправился в Испанию.
На руку ему играло то, что семью легионами помпеянцев в Испании командовали три военачальника. Два из них, Афраний и Петрей, сумели объединиться и заняли удобную для обороны местность. Третий, Терренций Варрон (известный римский писатель), – занимался набором войск. Хотя в самом начале Цезарь испытывал огромные трудности, всё же, в результате, Афрания и Петрея он переиграет в своей классической манере: за счёт дерзких маневров вынудит принять невыгодное сражение. Узнав о поражении коллег – Варрон сдастся. К этому моменту закончится и осада Массилии, из которой Агенобарб сумеет ускользнуть и сбежит к Помпею. Курион в Африке, к сожалению Цезаря, будет разгромлен и африканский вопрос будет на время отложен.
К концу лета Цезарь вернулся в Рим и приступил к легализации собственного положения. Для этого он, как и планировал изначально, решил стать консулом. Однако на этом пути была маленькая процессуальная проблема: чтобы провести выборы нужны были консулы, а оба они – у Помпея. Цезарь предложил провести выборы одному из преторов, но авгуры заявили, что боги будут против. Избрать интеррекса при формально действующих консулах тоже было нельзя и тогда Цезаря объявили диктатором для проведения выборов. Так как других серьезных кандидатов на выборах не оказалось, то Цезарь и его сторонник, Публий Сервилий Ватия, победили.
Я вообще скажу страшное, но с большой долей вероятности победил Цезарь вполне честно бы, даже если бы выборы были полностью конкурентными. Он действительно был самым популярным политиком в Риме на тот момент.
Поскольку другой законной власти в Риме всё равно не было, то Цезарю пришлось использовать диктаторские полномочия и для разрешения накопившихся проблем. В частности, он объявил амнистию для изгнанников, а также детей проскрибированных. Благодаря этому к лагерю Цезаря примкнут будущий историк Саллюстий и бывший консул Габиний, которого после аннексии Египта привлекут к суду за собственно аннексию Египта вопреки предсказаниям из Севиллиных книг. Кроме того, Цезарь провел очередное долговое урегулирование, добившись компромисса между интересами должников и кредиторов.
Тем временем в Греции Помпей собрал внушительную армию, однако настроения в лагере оптиматов были не очень радостными. После бегства из Рима многие были подавлены, и ещё больше их расстроила необходимость признать безоговорочное лидерство Помпея, хотя бы и на словах. Катон, еще 10 лет назад проклинающий Помпея, теперь был главным ястребом в его штабе, требуя активных действий и потакая раздутому эго Великого. Эта обстановка произвела удручающее впечатление, что на Агенобарба, что на Цицерона, прибывших осенью в Грецию.
Марк Туллий Цицерон всё же решил выбрать сторону. В отличии от тех, кто изначально последовал за Помпеем, его привела сюда отнюдь не вера в верность избранного Катоном пути: Цицерон всё ещё был благодарен Помпею за помощь в возвращении из изгнания и считал поддерживающих его оптиматов всё же лучшим людьми, нежели цезарианцы.
Эта гражданская война вообще привела к довольно причудливым конфигурациям союзов. В то время как Марк Юний Брут, сын любовницы Цезаря Сервилии, по убеждениям примкнул к Помпею, его родственник Децим Юний Брут, прошедший несколько галльских кампаний, был верным цезарианцем. Уже упомянутый выше соконсул Цезаря Ватия был вообще-то женат на племяннице Катона и долгое время был его союзником. А зять Цицерона, Долабелла, один из первых примкнул к Цезарю после начала конфликта, так как считал, что победит тот, у кого лучше армия, а лучше она была у Гая Юлия. Тит Лабиен, обласканный Цезарем в его “Записках”, перешел на сторону Помпея, как считается, из-за давних клиентских отношений с ним. Сын Суллы, Фавст, был одним из лидеров оптиматов, а вот племянник умершего диктатора Публий примкнул к едва ли не главному антисулланцу Республики – Цезарю.
Отсутствие единой причины борьбы у оптиматов сказывалось и на их действиях. В то время, как Помпей тренировал новобранцев, Катон подталкивал его действовать быстрее, пока все еще полны решимости воевать. Однако Помпей не спешил. Судя по всему, он намеревался повторить кампанию Суллы – высадиться в Италии не позднее лета следующего года. Но планам Помпея не суждено было сбыться. Цезарь ведь тоже отлично понимал, что готовят против него и, как и обычно, он решил дерзко перехватить инициативу: в первых числах января 48 года до н.э., как снег на голову, в Греции высадились легионы Цезаря.
Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!
Пост с навигацией по Cat.Cat
Также читайте нас на других ресурсах:
Телеграм ↩ – новости, заметки и розыгрыши книг.
ВК ↩ –наша Родина.
Канал автора в Телеграме ↩ – о Риме и не только.
Автор: Андрей Малов
Дорогие читатели, рад приветствовать вас! В рамках этого цикла мы рассмотрим конфликт, который имел поистине колоссальные последствия как для Соединенных Штатов, так и для их противника, которым на сей раз оказался их южный сосед. Как вы уже, наверное, догадались, речь пойдет об Американо-Мексиканской войне 1846 - 1848 годов.
Это война была поистине уникальной во многих отношениях. Впервые в своей истории США выступали как однозначный агрессор. Впервые их противником оказалась не держава Старого Света, а братская американская молодая республика. Впервые война велась полностью на вражеской территории. Впервые она окончилась для американцев огромными территориальными приобретениями. Приобретениями, которые на поверку оказались отравленными, и спустя каких-то 15 лет чуть не погубили страну, расколов ее надвое...
Впрочем, обо всем по порядку. Чтобы в полной мере понять причины этого конфликта, нам по старой доброй традиции придется начать издалека и посмотреть, что же представляла из себя американская республика в начале XIX века, и какие внутренние противоречия скрывались за внешним фасадом спокойствия и благополучия. А заодно мы перекинем своеобразный мостик между окончанием цикла о Войне 1812 года и началом нашего нового повествования. Я надеюсь, что вы готовы отправиться с нами в очередное путешествие по страницам американской истории. Если так, то поехали!
Битва при Новом Орлеане, 1815 год
Февраль 1815 года. Только что отгремело сражение при Новом Орлеане, завершившееся самым громким успехом американской армии в войне 1812 года. Спустя всего несколько дней после его окончания маленький шлюп "Бразен" приносит известия из Европы - мирные переговоры в далеком Генте окончились успехом, и, в общем-то, уже равно ненужная обеим сторонам война, наконец, окончена.
Вести о заключении мира были встречены в Америке поистине всенародным ликованием. Победа под Новым Орлеаном и мирный договор слились в массовом сознании воедино, и мало кто задумывался над тем, что в сущности, между двумя этими событиями вообще нет никакой причинно-следственной связи. Как уже знают читатели, знакомые с нашим циклом о войне 1812 года, сражение за столицу Луизианы состоялось уже после того, как было подписано мирное соглашение, и исход его уже фактически никак не повлиял на результаты конфликта, окончившегося, по сути, вничью. Психологический же эффект от столь громкой виктории оказался, однако, огромным. Журналисты, общественные деятели и даже государственные мужи в один голос заявили о моральной победе молодой республики и даже, подобно газете "Нэшнл Эдвокэт", сравнивали это противостояние с героической борьбой американских колоний за независимость в 1776 - 1783 годах, причем не в пользу последней. "Эта вторая Война за независимость продемонстрировала более блестящие достижения, чем Американская революция" - с таким высокопарным заявлением выступило это издание.
Разношерстная толпа горлопанов, борзописцев и популистов в одночасье забыла, ради чего на самом деле затевался этот конфликт. Отмена насильственной вербовки американских моряков, захват британских североамериканских колоний и прекращение поддержки враждебных индейских племен - из всех заявленных целей добиться удалось лишь последней. О позоре при Бладенсберге, сожжении Вашингтона и полном провале всех наступательных кампаний общественное мнение предпочитало не вспоминать. Тем не менее, безрезультатной эту войну назвать никак нельзя, и наиболее дальновидные люди сделали из ее уроков соответствующие выводы.
О том, как повлияла война 1812 года на американскую армию, мы уже рассказывали в заключительной части нашего повествования об этом конфликте, и еще обязательно подробно разберем в рамках данного цикла. А сейчас поговорим о том, каковы были ее политические последствия, и как в целом развивалась страна в 20-х - 30-х годах XIX века.
"Празднование 4 июля", Джон Льюис Криммель, 1819 год
Итак, война окончилась, и первым ее результатом стал полный крах ранее могущественной партии федералистов. Печально знаменитый Хартфордский съезд 1814 года ознаменовал фактическое самоубийство партии, ранее ассоциировавшейся с такими мастодонтами американской политики как Александр Гамильтон и Джон Адамс. Собравшиеся на него делегаты осудили не только войну с Англией, но и другие инициативы правящей республиканско-демократической партии, такие как эмбарго 1807 года и даже Луизианскую покупку. Съезд (а точнее серия встреч видных представителей партии) ставил целью консолидировать усилия федералистов, позиции которых к тому моменту были довольно шаткими - усилия Томаса Джефферсона и его последователей, а также авантюризм Аарона Бёрра (смотри наш цикл о Луизианской покупке) сильно ударили по некогда самой влиятельной политической силе в стране. Но жаждущие реванша федералисты на деле достигли лишь обратного - по результатам собрания их партия практически перестала существовать. Все дело в том, что время для подобного мероприятия было выбрано крайне неудачно - всего через несколько недель после его завершения пришли вести о невероятной победе Эндрю Джексона под Новым Орлеаном, и республиканский истеблишмент громогласно заявил об удачном завершении войны и триумфе своей политики. На фоне всеобщего воодушевления действия федералистов приобрели в глазах электората оттенок откровенного предательства, и со столь славной в прошлом партией было по сути покончено. Формально она еще просуществует аж до 1828 года, но на деле уже не будет играть в политике страны хоть сколько нибудь заметной роли, и все это время будет тихо умирать, оставив в наследство лишь добрую память о своих великих основателях.
Отныне республиканско-демократическая партия в гордом одиночестве восседала на американском политическом Олимпе. В 1816 году закончился второй президентский срок Джеймса Мэдисона, и новым главой Белого дома был избран самый яркий её представитель - Джеймс Монро.
Джеймс Монро, пятый президент США
Время правления Джеймса Монро рассматривается большинством американцев как один из самых спокойных и успешных периодов в истории страны, получивший наименование "Эры доброго согласия". И следует признать, что во многих отношениях так оно и было. Федералисты сошли с политической сцены, и межпартийные склоки прекратились сами собой. Воинственные племена индейцев, ограничивавшие развитие страны и мешавшие переселенцам осваивать просторы Запада, лишились поддержки британцев, и их окончательное поражение в борьбе за земли являлось лишь вопросом времени. Да, они еще будут докучать правительству США на протяжении всего столетия, но серьезной организованной силы не будут представлять уже более никогда. Настало время заняться колонизацией новых земель, а также развитием экономики и улучшением инфраструктуры. Несмотря на то, что Монро считал себя продолжателем дела Джефферсона, ратовавшего за снижение роли федерального правительства и низкие налоги, новый президент считал, что ради развития страны можно и поступиться партийными принципами.
В итоге по его инициативе принимается программа строительства дорог и каналов, целью которой было улучшение транспортной связности страны. Для этой задачи пришлось ввести новые федеральные налоги, о чем ранние республиканцы-демократы и помыслить не могли. Однако теперь все здравомыслящие люди понимали, что без этого дальнейшее развитие страны попросту невозможно, и проект Монро принимается. Президент идет дальше и вводит тарифы для стимулирования американской промышленности. Это уже начинает напрямую угрожать интересам южных штатов, для которых критически важны низкие налоги для продажи сельхозпродукции, особенно хлопка, за рубеж. Но Монро удается договориться и с ними, убедив их в том, что налоговые поступления пойдут на развитие инфраструктуры, которая позволит колонизировать западные земли поистине ударными темпами. Так оно и происходит.
Поток переселенцев направляется все дальше на Запад, постепенно осваивая территорию бывшей французской Луизианы, уступленной США по договору 1803 года. Словно грибы после дождя, на этих землях начинают появляться новые штаты. В короткий промежуток времени с 1816 по 1819 годы появляется аж четыре новых штата - Индиана, Миссисипи, Иллинойс и Алабама. Более того, в 1819 году был заключен знаменитый договор Адамса - Ониса, согласно которому Испания уступала всю оставшуюся территорию Флориды Соединенным Штатам в обмен на то, что те возьмут на себя обязательства по долгам Мадрида перед американскими гражданами. Договор окончательно закрепил границы между США и Новой Испанией, поставив точку в территориальных спорах после покупки Луизианы. И тут для страны прозвенел весьма тревожный звоночек.
США в 1820 году. Будущий штат Миссури выделен желтым цветом
Следующим штатом на очереди был Миссури. Все уже было к этому готово, законодательное собрание уже подготовило проект Конституции, и тут свой удар нанесла коалиция северных республиканцев и оставшихся федералистов. Они внесли предложение о полном запрещении рабства не только в Миссури, но и на всех территориях будущих штатов, принимаемых в состав Союза. Это предложение, известное как поправка Толлмэджа по имени инициировавшего его конгрессмена из Нью-Йорка, произвело эффект разорвавшейся бомбы. В Конгрессе и Сенате разгорелись ожесточенные дебаты между северянами, поддержавшими поправку, и южанами, для которых любое конституционное ограничение рабства было просто немыслимо. Уже тогда во весь рост проявились противоречия между Севером, делавшим ставку на промышленное развитие и Югом, основой экономики которого было плантационное хозяйство. Президенту, чьей прямой задачей было поддержание единства страны и конституционного порядка, необходимо было срочно что-то предпринять. И Монро, один из самых выдающихся президентов в истории страны, блестяще справился с задачей.
Он уцепился за инициативу сенатора от Иллинойса Джесси Томаса, который предложил такой выход из сложившейся ситуации - Миссури принимается как рабовладельческий штат, но на территориях всех нынешних и будущих штатов выше широты 36º 30' рабство полностью запрещается. Это было поистине Соломоново решение, которое могло успокоить обе стороны и сохранить баланс между двумя политическими полюсами страны. Монро поддерживает его и дополняет инициативу Томаса предложением о том, что отныне штаты должны приниматься в состав Союза исключительно парами - в противовес каждому рабовладельческому штату на Юге, на Севере создается штат свободный. В таком виде законопроект, известный как Миссурийский компромисс, был принят Конгрессом, и наряду с Миссури в состав страны был принят Мэн, выделившийся из состава старого штата Массачусетс. Это правило будет сохраняться в течение более чем 20 лет - компанию Арканзасу составит Мичиган, а Флориде и Техасу - Айова и Висконсин. И только событие, которому и посвящен наш цикл, положит конец великому достижению Джеймса Монро. Но мы забежали вперед.
Миссурийский компромисс 1820-1821 гг.
Миссурийский компромисс действительно стал еще одним крупным успехом Монро, ведь он позволил, пусть и на время, но сгладить противоречия между Севером и Югом и успокоить политические страсти, вновь разбушевавшиеся в стране после нескольких лет покоя. Репутация президента взлетела до небес, и на выборах 1820 года он фактически оказался единственным кандидатом. Монро получает все голоса выборщиков, за исключением одного - представитель Нью-Гемпшира Уильям Пламер отдал свой голос за госсекретаря Джона Куинси Адамса. По мнению многих, он сделал это лишь ради того, чтобы единственным единогласно избранным президентом в истории страны остался Джордж Вашингтон, поистине сакральная для американцев фигура.
Как бы то ни было, получив ошеломляющую поддержку на выборах и достигнув крупных успехов во внутренней политике, Монро теперь решил обратить внимание на внешние дела. Уже во время первого срока он заключил два важнейших соглашения с европейскими державами - договор Адамса-Ониса с Испанией, по результатам которого США, наконец, обрели полный контроль над Флоридой (правда, там им еще придется повоевать с местным племенем Семинолов) и договор 1818 года с Британией, установивший окончательную границу между Штатами и Британской Канадой, которая спрямлялась и проходила теперь почти строго по 49-й параллели. Однако самое крупное достижение в сфере внешней политики было у него еще впереди.
Монро всегда с большой симпатией относился к национально-освободительным движениям в Латинской Америке, которые, начавшись еще во время Наполеоновских войн, обрели к началу 1820-х годов небывалый размах. Бывшие испанские колонии в Новом Свете не хотели иметь ничего общего с бывшей метрополией, которая по результатам Пиренейской войны оказалась в глубоком кризисе и погрузилась в пучину махровой реакции, практически обнулившую все достижения национально-освободительной борьбы против французов. И если в самой Испании выступления против крайне непопулярного и вопиюще некомпетентного короля Фердинанда VII были подавлены в 1823 году благодаря французской интервенции (вот уж поистине злая ирония судьбы), совершенной с санкции Священного Союза, то вот с мятежными колониями ослабленная и нищая Испания поделать ничего не могла. В 1822 году Монро официально признает независимость Мексики (о ранней истории будущего противника Штатов мы еще обязательно поговорим в следующей части), Аргентины, Колумбии, Чили и Перу. Помимо сентиментальных причин - общественное мнение в США было крайне благожелательно настроено к братским американским республикам - существовали здесь и соображения сугубо материальные. Новые страны - это новые рынки сбыта, и кому как не американцам теперь снимать сливки с выгодных торговых контрактов. В этом их по тем же самым соображениям поддерживают и британцы - Владычице морей сам Бог велел поддержать новые независимые государства.
Симон Боливар и Хосе де Сан Мартин, герои освободительной борьбы в Южной Америке
Жестокое подавление Испанской революции вызвало в США бурю возмущения. Возникли опасения (впоследствии, впрочем, оказавшиеся беспочвенными), что интервенции Священного Союза могут подвергнуться и новообразованные американские государства. В результате в декабре 1823 года в ежегодном послании Конгрессу президент зачитывает документ, который впоследствии будет известен как знаменитая Доктрина Монро. Согласно ей, США не лезли в дела Старого Света и не посягали на
уже существующие европейские колонии в Новом, но при этом в свою очередь требовали невмешательства европейских держав во внутренние дела стран Западного полушария. Сейчас это программное заявление обросло огромным количеством мифов и воспринимается многими как первый шаг в поистине иезуитском плане США по порабощению обеих Америк и превращению их стран в сырьевые придатки Штатов. На деле, конечно же, на тот момент никто об этом и помыслить не мог. Документ был очень выверен и содержал максимально аккуратные формулировки, но главное - его основным предназначением было призвать все независимые государства Нового Света к единству и обеспечить Штатам режим максимально благоприятствования в торговле. Это уже потом, ближе к концу века США будут ссылаться на него как обоснование своей экономической экспансии в страны Южной Америки, а тогда Доктрина Монро прежде всего обеспечила и новым республикам, и самим Штатам столь необходимую им безопасность от внешних врагов, что позволило стране развиваться, не тратя огромные суммы на оборону. Это был последний, и пожалуй, самый крупный успех Джеймса Монро, поистине выдающегося государственного деятеля, принесшего нации столько пользы, что его имя достойно стоять в одном ряду с такими гигантами американской истории как Вашингтон, Джефферсон, Линкольн или Франклин Рузвельт.
Но все хорошее когда-нибудь заканчивается, и с окончанием второго президентского срока Монро завершилась и Эра доброго согласия. Отсутствие конкуренции пагубно сказалось на республиканско-демократической партии, и в ней наметился серьезный раскол. Уже следующие выборы 1824 года ознаменовались политическим кризисом - от одной единственной партии в гонке участвовало целых четыре кандидата. Это были Эндрю Джексон, победитель при Новом Орлеане и герой войн с индейами, Джон Куинси Адамс, бессменный госсекретарь в кабинете Монро, авторитетнейший конгрессмен Генри Клей, которого мы еще не раз встретим на страницах этого цикла, а также секретарь казначейства Уильям Кроуфорд. На разительном контрасте со спокойными и предсказуемыми выборами 1820 года, эта избирательная кампания ознаменовалась рядом скандалов, взаимных упреков и обвинений. В результате, ни одному из четырех кандидатов не удалось набрать большинства голосов выборщиков, и победитель определился голосованием в Конгрессе. Несмотря на то, что больше всего голосов выборщиков получил Джексон, удачно сыгравший на имидже старого вояки и крутого парня, Конгресс, ведомый Клеем, избрал президентом Адамса.
Джон Куинси Адамс, шестой президент США
Выборы 1824 года ознаменовали окончательный раскол в республиканско-демократической партии, которая с этого момента распалась на хорошо знакомую нам теперь демократическую партию, ведомую Джексоном, и на национальную республиканскую партию, впоследствии трансформировавшуюся в партию вигов, первую скрипку в которой играл Клей. Первые пытались продолжать старую добрую политику Джефферсона, только в гораздо более радикальном варианте. Низкие налоги, личные свободы, низкие тарифы, режим наибольшего благоприятствования для плантационного хозяйства - именно на это опирались Джексон и его сторонники, электоральную базу которых представляли в основном Юг и Запад. В противовес этому Адамс, Клей и их команда ставили на сильную центральную власть, централизованное управление финансовой сферой, поддержку национальной промышленности. Естественно, в этом они опирались на старый Северо-Восток и Северо-Запад.
В отличие от яркого и насыщенного событиями президентства Монро, первый и единственный срок Адамса был довольно спокойным и сравнительно бедным на события. Адамс был, безусловно, выдающимся политиком и дипломатом, но подобно своему отцу, второму президенту Джону Адамсу, Джон Квинси привык играть вторым номером и блестяще проявил себя именно в этой роли в качестве госсекретаря в кабинете Монро. Став президентом, он в общем и целом следовал политике бывшего шефа, но так как в отличие от него он не мог полагаться на поддержку Конгресса, многие из его инициатив были в итоге заблокированы. Тем не менее, его пребывание в Белом доме можно назвать довольно продуктивным, ведь ему удалось осуществить несколько важных инфраструктурных проектов, направленных на строительство дорог и каналов, что позволило улучшить связность старых штатов с новыми территориями. Достаточно отметить, что именно при нем в стране появляется первая пассажирская железнодорожная линия, знаменитая дорога Балтимор - Огайо.
Пожалуй, самым противоречивым событием во время правление Адамса стал так называемый "мерзкий тариф", принятый уже под конец его срока, в 1828 году. Он устанавливал совершенно неподъемные пошлины на целые группы импортируемых товаров, и, в общем-то, изначально был создан именно с целью позорно провалиться и подорвать позиции фракции Адамса-Клея. Однако политические махинации и внутри- и межпартийные интриги привели к тому, что неожиданно для всех он был принят Конгрессом, и стал настоящей красной тряпкой для южных плантаторов. В итоге проиграли все - и южане, понесшие огромные убытки, и северяне, политические позиции которых сильно пострадали в результате принятия этого закона. Как результат, Адамс разгромно проигрывает выборы 1828 года, и в истории США начинается новая эпоха - эпоха Джексона.
Эндрю Джексон, седьмой президент США
Итак, победив действующего президента со счетом 178 - 83, седьмым президентом США становится Эндрю Джексон. Правление Джексона и его последователей было, пожалуй, самым противоречивым временем в ранней истории США. С одной стороны, Джексон и декларатитвно, и во многом на деле был продолжателем идей Джефферсона о личной свободе, расширении прав граждан и территориальной экспансии на Запад. С другой стороны, его методы были порой столь радикальными, что будь Мудрец из Монтичелло еще жив, он скорее всего схватился бы за голову то того, что учинил его почитатель.
Пожалуй, самым сомнительным действием Джексона, по крайне мере с сегодняшней точки зрения, стал Закон о переселении индейцев 1830 года. Согласно ему, в нарушение всех существующих договоренностей с индейскими племенами юго-восточных штатов, коренное население перемещалось на земли к западу от Миссисипи в обмен на определенные денежные компенсации. Что самое неприятное, это подавалось как благое деяние в отношении индейцев, чей жизненный уклад, по мнению Джексона и его сторонников, был абсолютно несовместим с образом жизни белого человека. Это особенно смешно, если учесть, что большинство коренных народов Юго-Востока относилось к так называемым Пяти Цивилизованным Племенам, которые давно усвоили технологические достижения своих белых соседей, культивировали сельское хозяйство, а многие из них приняли христианство. Но так как они все-таки отличались от своих соседей как внешне, так и во многом культурно, они тут же сделались мишенью расистских и этнических предрассудков. А реально за этим стоял, как обычно,
экономический интерес. Как известно, плантационное хозяйство может
развиваться только экстенсивно, и рабовладельческим элитам Юга как
воздух нужны были новые территории. Благодаря поддержке южных штатов, особенно Джорджии, президенту удалось протащить закон в Конгрессе, и начался процесс депортации индейцев на земли нынешнего штата Оклахома, который был организован из рук вон плохо (возможно, сознательно) и сопровождался многочисленными нарушениями, в итоге получив название "Дорога слез". Точное количество погибших на этом пути определить крайне сложно, но современные историки считают, что их могло быть до 15 тысяч человек.
Некоторые племена, особенно Семинолы, не смирились с такой судьбой и попытались оказать вооруженное сопротивление, но силы были слишком не равны. Земли Юго-Востока теперь принадлежали в основном крупным плантаторам-рабовладельцам, которые и составили саму влиятельную группу поддержки действующего президента.
Переселение индейцев и Дорога слез
Что касается рабовладения как такового, то оно, разумеется было крайне широко представлено на территориях южных штатов и до Джексона, но именно при нем оно достигло максимального размаха, а класс плантаторов-рабовладельцев приобрел небывалый политический вес. Большинство инициатив Джексона во время его президентства предпринималось именно в их интересах. Однако в 1832 году произошло событие, которое ознаменовало определенный раскол в их кругах и чуть было не привело к очередному кризису, связанному с возможным отделением штата от Союза. На сей раз возмутителем спокойствия стала Южная Каролина, настоящая душа и сердце Юга.
Как мы помним, "мерзкий тариф", принятый еще при Адамсе, по окончанию его срока полномочий никуда не делся и был для южан настоящей костью в горле. Горячим противником тарифа был никто иной как Джон Кэлхун, видный южнокаролинский политик, занимавший при Джексоне должность вице-президента. Будучи убежденным сторонником прав штатов, Кэлхун считал, что федеральные законы, противоречащие уже принятым законам штата и нарушающие их права, могли быть объявлены недействительными. Хотя Джексон и был обеими руками за сильные полномочия отдельных штатов, это уже было слишком даже для него, и в обращении к Конгрессу он резко осудил доктрину нуллификации Кэлхуна. В итоге произошел очередной партийный раскол, теперь уже внутри самой демократической партии, разделившейся на сторонников Джексона и Кэлхуна. Кэлхуну даже пришлось впоследствии подать в отставку с поста вице-президента - редчайший случай в истории США. Но главное - теперь на повестке дня стоял не столько тариф как таковой, сколько принципиальный вопрос - что первичнее - права штатов или федеральный закон? Наиболее радикальные политики в Южной Каролине даже угрожали сецессией своего штата, если тариф не будет отменен. Джексон в ответ назвал такие заявления антиконституционными и пригрозил ввести в штат федеральные войска. Он понимал, что если сейчас уступит, то его имидж боевого генерала и крутого парня может очень сильно пострадать.
Дело откровенно запахло жареным, но тут на сцену вышел Генри Клей. Сам будучи известным протекционистом и сторонником промышленного развития страны, он отдавал себе отчет в том, что ничего хорошего из эскалации кризиса не выйдет и решил объединиться со своим идейным противником Кэлхуном, чтобы совместными усилиями придти к какому-то компромиссу. Несмотря на существовавшие между ними принципиальные разногласия, Клей и Кэлхун питали друг к другу определенное уважение, что и помогло им отыскать выход из ситуации. По предложению Клея, тариф каждый год постепенно снижался, и к 1843 году должен был выйти на уровень старого тарифа 1816 года. Большинство конгрессменов-южан были от этого плана не в восторге, но они понимали, что это, пожалуй, наилучшее решение, и в итоге поддержали его. Понимал это и Джексон. Будучи в ярости от того, что его противники объединились против него, он, тем не менее, одобрил законопроект, и на этот раз кризис удалось погасить.
Так называемый "Великий Триумвират", во многом определявший политику США в 1830-е - 40 - е годы. Генри Клей из Кентукки...
Джексон отыгрался на национальном Втором Банке Соединенных Штатов, который поддерживали Клей и его соратник из Массачусетса Дэниел Уэбстер. Банк уже давно был бельмом на глазу президента, который считал его коррумпированным и бесполезным учреждением, служащим исключительно интересам богачей. Выиграв выборы 1832 года у Клея с достаточно комфортным преимуществом, Джексон приложил все усилия, чтобы покончить с этим ненавистным институтом. Уж в чем-чем, а в упорстве бывшему генералу отказать было нельзя, и под конец своего правления он, наконец, добился своей цели. До конца своих дней именно ликвидацию Банка он будет считать своим главным достижением в жизни.
К этому моменту у читателя может сложиться достаточно предвзятая картина пребывания Эндрю Джексона у власти. Он может показаться ему идеологическим фанатиком, откровенным расистом, самодуром с замашками диктатора. В реальности все было намного сложнее - ведь не просто же так Джексон выиграл две избирательные кампании, причем с заметным преимуществом. Были у его правления и откровенно позитивные моменты - к примеру, именно при нем большинство штатов приняли всеобщее избирательное право (разумеется только для белых мужчин) с отменой имущественного ценза. Страна продолжала развиваться - хотя Джексон и был не в восторге от трат на развитие инфраструктуры за счет федерального бюджета, он признавал их необходимость. За счет сокращения государственных расходов ему, наконец, удалось погасить огромный государственный долг, обременявший Штаты со времен окончания Войны 1812 года. Он также искренне выступал за права обычного человека и инициировал несколько законопроектов, расширявших права и свободы граждан (опять же, исключительно белых людей мужского пола).
Это привело к тому, что президент был очень популярен среди простого народа, но вот что касается политических элит, то здесь у него появились серьезная оппозиция, возглавляемая весьма влиятельными людьми. В первую очередь, это, конечно, были Уэбстер и Клей, к концу второго срока Джексона трансформировавшие достаточно аморфную Национальную республиканскую партию в новую партию Вигов, о которой мы еще обязательно поговорим в следующих частях нашего цикла. С южного фланга ему угрожал все тот же Кэлхун, считавший Джексона тираном, который злоупотребляет полномочиями и сажает на важные должности людей по принципу личной лояльности, не обращая никакого внимания на их способности. В этом он нашел полное взаимопонимание со своими оппонентами с Севера.
Как бы то ни было, можно с уверенностью сказать, что ни один из американских президентов не оставил после себя столь противоречивого наследия. До сих пор исследователи продолжают спорить относительно его фигуры и того вклада, который он внес в развитие страны. Пожалуй, лучше всего на этот счет высказался его биограф Джеймс Партон:
"Эндрю Джексон был одновременно патриотом и предателем. Он был одним из величайших генералов и при этом совершенно не разбирался в военном искусстве. Блестящий писатель, элегантный, красноречивый, но не умеющий составить правильное предложение или написать слово из четырех слогов. Будучи самым искренним из людей, он был способен на самое откровенное лицемерие. Самый законопослушный гражданин, плевавший на законы. Сторонник дисциплины, он с легкостью плевал на распоряжения своего начальства. Демократический тиран. Учтивый дикарь. Жестокий святой."
Король Эндрю Первый. Политическая карикатура на Джексона авторства неизвестного художника
В этих метких словах заключается вся парадоскальность эпохи Джексона и неоднозначность его наследия. К сожалению, в рамках этого цикла мы были вынуждены рассказать о ней лишь самыми широкими мазками, хотя эта фигура, безусловно, заслуживает отдельного детального рассмотрения. Однако памятуя о главной теме нашего с вами исследования, мы просто не можем пройти мимо еще одного крайне важного события, произошедшего уже под конец второго президентского срока Эндрю Джексона. И не просто под конец, а буквально в последний день пребывания президента в своей должности. Речь идет об официальном признании Республики Техас. Но о том, что это было за государство, как оно появилось, и как развивались события в Мексике, только что добившейся независимости от Испании, мы расскажем в следующий раз. Оставайтесь с нами!
Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!
Также читайте нас на других ресурсах:
Телеграм ↩ – новости, заметки и розыгрыши книг.
ВК ↩ –наша Родина.
В Новой Москве есть такая локация, как "Испанские кварталы". Бульвар Веласкеса , ул. Сервантеса, статуя Дон Кихота, Барселонские проезд.
И всё бы хорошо, но это место вплотную примыкает к печально знаменитой Коммунарке. И местные называют эти кварталы не испанские, а исламские.
Неплохо бы назвать одну из улиц или площадей как-нибудь позитивно. Например, Площадь Реконкисты. Испанская же тема. Должно зайти. Надо петицию Собянину отправить. Он ведь не просечёт тему, у этих придурков и Коперника Инквизиция сожгла (Грызлова помните?)
Автор: Мох Зеленый
Реконкиста - событие не то чтобы у нас сильно известное. Ну то есть знают обычно про неё то, что она была, а после образовалась единая и крутая Испания, вскоре ставшая гегемоном. Но детали этого чудного процесса, особенно, естественно, ранней его части освещены у нас мало. По крайней мере в историческом и околоисторическом интернете. Поэтому для своего и вашего самообразования и просвещения решил эту тему поизучать. Начнём, как водится, с начала.
Карта на болгарском, но, думаю, проблем с этим не возникнет. Хорошо виден в основном горный рельеф и плодородные долины рек
Место - Пиренейский полуостров. Вопреки стереотипам, Испания - страна процентов на 90 горная, плодородные долины в большинстве своём находятся вдоль рек. К 8 веку полуостровом правили вестготы, более того, часть их владений - остатки былого величия, находились на юге современной Франции в районе Каркассона и Нарбоны. На севере полуострова жили полунезависимые горцы - кантабры, астуры и баски, в то время называемые васконами. Все они доставляли много проблем ещё римлянам. Гораздо более аморфные вестготы, естественно, от них получали тоже и правили в этих местах поскольку-постольку.
К началу восьмого века королевство вестготов находилось не то чтобы в состоянии перманентного хаоса, но в состоянии перманентной тряски уж точно. Не помогает понятности ситуации и то, что источников по ним у нас крайне мало. Примерно в 708-709 годах умер король Витица. После его смерти знать разделилась - род короля любили далеко не все, и сына его на троне хотели видеть тоже не все. Потому оппозиция выбрала своим королём Родриго/Родериха (в тексте будет Родерих, потому что звучит более по-готски имхо), правителя Бетики(юг страны, столица - Севилья). Сыновья свежепреставившегося Витицы вместе со сторонниками обосновались в Тарраконе (чуть южнее Барселоны). Дальше информации у нас совсем мало, но, судя по всему, Родерих с братьями-конкурентами договорился, по крайней мере в 711 воевал он с басками на северо-западе королевства.
У противоположной стороны всё было намного веселее. К 709 году арабы закончили покорение Северной Африки. Теперь она стала называться Ифрикией и во главе её стоял наместник Муса ибн Нусайр. Помимо приведения к порядку остатков Византийского сопротивления он весьма успешно приводил в лоно истинной веры берберов - местных воинственных жителей. Они и стали основной боевой силой дальнейших завоеваний.
Единственным оплотом сопротивления оставалась Сеута. Это и сейчас важный испанский порт прямо напротив Гибралтара. Город держался, но подмоги от Византии так и не было, поскольку Византия находилась в так называемом периоде анархии и переживала очередной переворот.
Дальше нам на помощь приходит прекрасная кулстори позднего сочинения. Глава города - которого вроде как звали Юлиан - очень любил свою дочь, Каву, и отпустил её к вестготам для получения образования. Там её заметил Родерих, соблазнил, но как честный мужчина вести себя не стал, что Юлиану не понравилось. Поэтому он сдал город с потрохами в обмен на месть. Даже кораблей арабам подогнал.
Муса, естественно, на такое щедрое предложение согласился. В 710 году с согласия халифа Валида 1 на полуостров отправился разведывательный отряд. Во главе его стоял Тарик ибн Зияд с четыремя сотнями бойцов, они высадились, пограбили в районе современного Гиблартара и вернулись обратно с богатой добычей.
Осознав всю (нулевую) мощь обороны полуострова, уже в следующем, 711 году, Муса приказал Тарику наступать. Переправившись, мусульманское войско, в основном состоявшее из берберов, собиралось у местной примечательной горы. Назвали её по имени командира - гора Тарика или, по-арабски, Джабаль аль-Тарик, именно это название со временем превратилось в известный нам Гибралтар. Город, лежащий там, - Картея, был захвачен.
Та самая гора сейчас
Тарик начал наступление на Севилью, навстречу ему, спешно оставив басков, вышел король Родерих с войсками. Муса прислал подкрепление, и в июле 711 года на берегах реки Гваделете стороны столкнулись. Ход битвы подробно не описан, известно только одно: король Родерих её не пережил, большая часть его соратников тоже.
После поражения вестготская власть посыпалась, а армия самораспустилась. И вестготские аристократы, и галло-римские города покорялись без боя, а то и на взаимовыгодных условиях. Сыновья предыдущего короля, например, за сдачу без сопротивления получили свои наследственные владение. Их потомки занимали непыльные посты ещё лет сто-двести.
Победив последние боеспособные силы готов, Тарик не стал размениваться по мелочам, и, захватив Кордову, сразу нацелился на столицу - Толедо. Узнав об этом, градоначальник бежал в Рим, многие горожане последовали его примеру. Город сдался без малейшего сопротивления.
Это был большой успех. Правда, по мнению непосредственного начальства, Тарик несколько... превысил свои полномочия ради славы и личного обогащения. Поэтому в июне следующего 712 года Муса приехал на полуостров сам с ещё большими силами. Начал он с подчищения за своим подчинённым не до конца покорённой приморской провинции Бетики. Города пали один за другим. Несколько месяцев сопротивлялась Севилья - вотчина покойного Родериха. Даже после захвата город поднял восстание, но оно тут же было подавлено сыном Мусы. Следующей на очереди стала более северная провинция Лузитания. Её столица - Мерида - продержалась ещё полгода, вплоть до середины лета 713 года. После этого Муса наконец-то повернул к Толедо, с Тариком он встретился неподалёку от Мадрида (тогда ещё не основанного). За "непослушание и жадность" Муса отходил подчинённого кнутом, что, впрочем, не помешало им вдвоём проследовать в Толедо, на зимовку.
Толедо в наши дни — роскошнейший город, ставь лайк, если бы остановился бы там на зимовку
Весной 714 года начался новый виток кампании. Военачальники отписались халифу и разделились. Тарик пошёл на северо-запад в Астурию, взяв Леон и Асторгу. Муса же сначала отправился на северо-восток вдоль русла реки Эрбо к Сарагосе, в ней он получил знание наказуемости инициативы вместе с приказом от халифа возвращаться в Дамаск для отчёта. Его он решил проигнорировать и пошёл на северо-запад, к городу Луго в Галисии, где он получил повторное настойчивое приглашение вернуться. Пришлось послушаться и, вместе с Тариком, частью армии и пленными вестготскими аристократами Муса отправился в Дамаск, навсегда покинув Испанию и наше повествование. Вместо себя он оставил своего сына Абд аль-Азиза.
Тот не стал терять времени даром и закончил начатое отцом. Баскская Памплона, всеми известная Барселона, приморский Лиссабон, Малага, Гранада, что сыграет в истории мусульманской Испании или, как её называли сами арабы Андалусии, столь большую роль - все они пали перед его войсками.
Ещё в апреле 713 года Абд заключил крайне любопытный акт, до нас дошедший - договор со знатным вестготским вельможей Теодомиром, правившим городом Мурсией. Тот согласился на выплату дани, но сохранил свою власть над городом и окрестностями. Получилась этакая автономная христианская область под сюзеренитетом арабских владык. Считалось, что Абд вообще питал к христианам некоторую слабость, в частности, он женился на вдове Родериха и даже поддался её уговорам носить корону и требовать к себе соответствующих почестей. Лучше бы он внимательней следил за нюансами высокой политики.
Когда его отец, Муса, с Тариком прибыли ко двору халифа в 715 году, то обнаружили, что тот уже скончался. Если учесть, что он очень скептически относился к идее завоёвывать Испанию, и вообще планировал приказать её оставить, то эту новость они, возможно, узнали с облегчением. Однако новый правитель Сулейман, хотя отдавать территорию обратно не планировал, имел некоторое хамство конкретно к Мусе, ну и всей его семье заодно. Поэтому незадачливого завоевателя лишили всех богатств, должностей и почестей. А когда пошли слухи, что Абд планирует стать независимым правителем только что покорённой земли, халиф не мешкал.
Абд был убит в 716 году в Севилье на пороге только что переделанной из церкви мечети. Его голову отправили к Сулейману, который устроил в честь её показа специальное мероприятие, не забыв пригласить туда ещё живого, но уже разорённого Мусу. Добрейшей души был правитель.
На этом, в принципе, период активного завоевания Испании был закончен, теперь надо было переварить захваченное. Но осталось пара "но".
Один из моментов известен, наверное, всем, увлекающемся историей/хоть что-нибудь помнящих из школьной программы, второй известен мало, но для нашей основной темы - Реконкисты - очень важен.
Начнём с более известного: в 720 году арабы захватили Нарбонну - столицу вестготской провинции Септимания, ну и римская Нарбоннская Галия тоже отсюда. Уже в следующем году была атакована Тулуза, впрочем, герцог Эд Аквитанский, правитель тех краёв, отбил набег. Судя по всему, он в целом сосредоточился на борьбу с арабской угрозой, сделав правильные выводы из судьбы Вестготского королевства. К тому же переходы через Пиренеи были весьма рискованным предприятием, Роланд не даст соврать. Баски не мало попортили крови всем идущим по горным тропкам, и арабы не исключение.
Но в 732 году очередной (после убийства Абда там началась та ещё хаотичная чехарда в области управления) эмир собрал большое войско и спокойно прошёл как раз через страну басков и то самое Росенвальское ущелье. Он разбил Эда, взял Бордо и отправился дальше, вглубь Франкского королевства. Эд, впрочем, выжил и смог сбежать к своему конкуренту Карлу Мартеллу. Тот собрал войска и встретил эмира у Пуатье. Битва эта весьма знаковая и заслуживает отдельной статьи. Для нас важно то, что, во-первых, это была самая северная точка продвижения арабов в Европу, во-вторых, правители франков обратили своё внимание на проблему. Будут ещё и набеги, и разорения городов, но в 750-х сын Карла, Пипин Короткий, завоюет Нарбонну и выйдет к границам полуострова. Франки укрепят свою границу и будут готовы наступать.
Вольное изображение Битвы при Пуатье французским художником девятнадцатого века
Второе событие намного менее известно и носит скорее легендарный характер.
Традиционная версия такова - в какой-то момент из покорённых земель на север, в горы Астурии, сбежал человек. Звали его Пелайо. В поздних хрониках его называли то племянником Родериха, то телохранителем, кем только не. Скорее всего он был представителем местной знати. Местные жители - астуры и кантабры - выбрали его своим королём. Полноценным королевством эту территорию, конечно, назвать сложно, уж очень она была мала, тем более, что основные города этой области всё равно были захвачены. По преданию, то ли в 718, то ли в 722 для покорения молодого королевства был направлен карательный отряд. В нём ещё состоял один из сыновей Витицы, ставший священником, но всё равно склонившийся перед арабами. По легенде, между ним и Пелайо произошёл диалог, сводящийся к "Сдайте нам ваше оружие! - Придите и возьмите!". Взять не смогли, и у речушки Ковадонга христиане одержали победу. Первую на полуострове. Реконкиста началась.
Памятник Пелайо в долине Ковадонги
Правда в исламских и даже христианских хрониках того периода об этой битве нет ни слова. Да и в целом образ Пелайо был развит позже, для придания астурийским королям величия и легитимности. Но даже если битва в самом деле была, мусульманам было важнее наладить систему власти покорённых земель, а не заниматься горцами где-то в северных долинах. Так или иначе, начало долгому процессу было положено, и уже третий король Астурии весьма расширит её территорию и укрепит позиции христиан на полуострове.
По сути, успех арабов заключался в слабости Вестготов. Им удалось убить короля и его ближайшее окружение в первой же крупной битве, а после, с лёту, без боя взять столицу, что лишало готов хоть какого-то шанса отбиться. Но этот шанс был, потому что средневековая система управления плохо справлялась с большими расстояниями и гигантским населением. Халифат разросся и сам уже управлялся с трудом. Не так уж не прав был старый халиф, что не дождался приезда Мусы. Испания была далеко, контролировать её трудно, и большая часть населения привыкла к жизни независимого государства, что Андалусия продемонстрирует в первом же глобальном кризисе арабского мира. К тому же за Пиренеями уже поднимал голову сильный противник. Молодая династия каролингов только-только приходила к власти, и, в скором времени, уже франки начнут решительно наступать и совершать набеги на подконтрольные арабам земли. Новые государства вступят в игру, а бурления восьмого века сыграют христианам лишь на руку. Впрочем, Реконкиста только началась, и идти ей придётся ещё больше семи столетий.
Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!
Пост с навигацией по Cat.Cat
Также читайте нас на других ресурсах:
Телеграм ↩ – новости, заметки и розыгрыши книг.
ВК ↩ –наша Родина.
Автор: Владимир Герасименко (@Woolfen)
Смерть Красса и чрезвычайное консульство Помпея серьезно изменило положение последнего в римской политике. Однако ни о каком разрыве с Цезарем пока что речи не шло. Гай Юлий слишком сильно завяз в Галлии, и ему требовался надежный союзник в Риме, чтобы защитить его проконсульство. Поэтому Помпей, принимая законы для стабилизации Республики, учитывал интересы своего партнера, собственноручно внося правки в его пользу. Тем не менее, Помпей сумел навести мосты и с оптиматами, показав им, что он не стремится к тирании и вполне договороспособен.
Читайте также:
Роль моста между двумя враждебными друг другу фракциями при грамотном политическом маневрировании могла дать Помпею возможность добиваться от обеих сторон уступок, усиливающих его положение. Именно с этой целью он отказался в явном виде примыкать к Цезарю, возобновляя с его семьей брачный союз, а породнился с Метеллами-Сципионами. Последние хоть и были враждебны Цезарю, но куда важнее, что они не примыкали к блоку Катона и Бибула. То есть Помпей стремился аккумулировать вокруг себя всех тех, кто еще не влился в другие фракции.
Однако такая стратегия требовала развитого политического чутья и умения, которые за свою экстраординарную карьеру Помпей так и не развил в себе.
Причины, по которым оптиматы сосредоточили все внимание на Цезаре, были не только в том, что отдельные из них завидовали, боялись и ненавидели Гая Юлия, подчас с совершенно иррациональной силой этого чувства, но и в том, что они пытались свалить того из бывших триумвиров, кто был в данный момент слабее. А когда Цезаря свалили бы, то Помпей остался бы один на один с почувствовавшими силу “лучшими людьми”.
Тем не менее, эти риски, если они и осознавались, Помпей пока что игнорировал. Смысл политической игры, развернувшейся в Риме, был прост: оптиматы пытались отозвать полномочия Цезаря в Галлии с помощью консулов, которые, как на подбор, в эти годы были враждебны Гаю Юлию. Цезарь пытался этому противостоять, ветируя консульские законопроекты через союзных трибунов. Помпей же многозначительно давал понять, что готов и вашим, и нашим, но нужны уступки. И, видимо, ни одна из сторон достаточных уступок предложить не могла, поэтому началась эскалация требований.
Оптиматы начали требовать от Помпея, чтобы тот явно выразился на тему лишения полномочий Цезаря, на что он ответил, что до марта 50 года он против подобных инициатив. Дата эта была выбрана неспроста, так как это было ровно пять лет спустя после принятия закона о выделении Цезарю еще одного пятилетнего проконсульства. И тем самым Помпей явно намекал Цезарю, что до этого срока надо бы договориться. Однако к марту никаких внятных предложений ни одна из сторон сделать не смогла.
Более того, оптиматы умудрились ещё и настроить против себя одного из трибунов - Гая Скрибония Куриона Младшего. Он долгое время был противником Цезаря, активно осуждал его консульство и вообще шел на трибунат, в целом, с антицезарианской программой. Но стоило ему первым же законом предложить земельные раздачи, как он подвергся суровым нападкам оптиматов (и в частности Катона!!!), после чего к нему постучались агенты Цезаря с мешком денег. И Курион, внезапно, начал вести активную процезарианскую кампанию в сенате.
Катон прямо мастерски умел делать людей не только своими личными врагами, но и врагами оптиматов вообще. Талантище!
Именно Курион стал главным защитником интересов Гая Юлия в Риме, раз Помпей демонстрировал пассивность. Когда 1 марта 50 года в сенате вновь подняли вопрос о лишении Цезаря проконсульского империя, Курион, не дожидаясь реакции Помпея, вынес встречное предложение, чтобы оба военачальника одновременно отказались от своих полномочий. Тем самым Гай Юлий сажал Гнея к себе в лодку. Помпей, видимо, не ожидавший такой эскалации, решил опять взять паузу - теперь до конца года.
Ход Куриона и Цезаря был, без сомнения, красивый, так как Помпею тоже было небезопасно терять проконсульство. Однако тут в дело вмешалась сама судьба, превратившая тень сомнений в огромную трещину в отношениях между оставшимися в живых триумвирами. Помпей всегда видел себя в их союзе как старшего, однако Цезарь своими достижениями уже мог затмить Гнея, а его требования ясно давали понять, что он чувствует себя, как минимум, равным. Для самолюбия Помпея это был серьезный удар. Когда летом 50 года он внезапно слег с тяжелой болезнью, спонтанно вся Италия начала молиться за его здравие и слать слова поддержки. Для Помпея это было знаком - народ обожает его и любит, все это видели, а значит его позиции куда сильнее, чем многие до этого предполагали. Поэтому Помпей решается ответить на ход Цезаря и соглашается отказаться от своего проконсульства, причем первым.
Опять же, пока что вся эта игра в повышение ставок имела целью добиться от одной из сторон уступок. Помпей ставил Цезаря в ситуацию, когда вся его предыдущая тактика теперь могла привести к нежелательному для него исходу. Однако тут в дело вмешались оптиматы, начавшие топить любую идею отказа от проконсульства Помпеем. Я предполагаю, что цель тут была не столько поссорить Помпея и Цезаря, а обеспечить наличие военной поддержки на случай беспорядков в городе, если Цезарь таки сдастся.
Беда была в том, что если оптиматы в случае проигрыша всего лишь опять должны были терпеть несносного Цезаря во главе государства, то вот Цезарю грозили уничтожением всего его политического наследия. У него перед глазами был отличный пример Цицерона, который всего год провел в изгнании, но карьеру ему пришлось возобновлять только с помощью триумвиров. Цезарю такого второго шанса могли и не дать, разогнав всю его партию и лишив всякого шанса на возвращение. И поэтому Цезарь просто не мог отступить, вынужденный отвечать на любые выпады против него.
Ситуация опять зашла в тупик, в личных письмах Цезарь был мягок и призывал к компромиссам, но публично он вынужден был жестко защищать свои позиции. На выборах консулов на 49 год до н.э. вновь победили противники Цезаря - Гай Клавдий Марцел и Луций Корнелий Лентул. Последний громогласно обещал сделать всё, чтобы Цезарь предстал перед судом, отрицая всякую возможность компромисса. Защищать интересы Цезаря должен были народные трибуны Марк Антоний и Квинт Кассий Лонгин.
В воздухе все отчетливее пахло грядущей гражданской войной, так как Цезарь на уступки пойти не мог, оптиматы не хотели, а Помпей вместо дирижера этого конфликта стал его заложником. Угрозу такого развития событий всё отчетливее видели Цицерон и Марк Целий Руф, поэтому последний выдвинул предложение разом разрешить кризис, отправив Помпея и Цезаря воевать с Парфией. Однако это предложение встретило куда меньше энтузиазма, нежели ожидалось. Потому что каждая из сторон боялась, что это решение будет вредно ей.
Так и дотянули до начала 49 года до н.э. 1 января, несмотря на противодействие Катона и Лентула, в сенате было зачитано письмо Цезаря, где тот выражал готовность силой отстаивать свою честь, если до того дойдет, но предлагал компромисс - оставить ему два легиона и наместничество в Иллирике до выборов. Цицерон уцепился за это предложение, но оптиматы отказались его рассматривать.
Спустя пару дней на фоне слухов, распущенных врагами Цезаря, о начале наступления Гая Юлия на Рим, консул Лентул попросил Помпея защитить Республику, а тот… согласился. Помпей, похоже, морально уже был готов к войне, по Риму ходили самые безумные слухи, часть из которых гласили, что армия Цезаря ему нелояльна и готова в любой момент перейти на сторону сената. Помпей не смог балансировать между двумя фракциями и вынужден был, наконец, выбрать теперь тех, кто обещал ему статус спасителя Республики.
Хорошо, спасу я Республику, опять
7 января на заседании сената был принят сенатусконсульт, наделявший Помпея широкими полномочиями для разрешения кризиса. Катон торжествовал, так как его политическая линия, наконец, победила. Это была ставка ва-банк со стороны оптиматов, припёрших Цезаря к стенке. И все это было бы невозможно, не перейди Помпей на их сторону. Тот факт, что они не начали спешную мобилизацию войск или переброску их из Испании, позволяет предполагать, что все рассчитывали на то, что Цезарь блефовал в своем письме и обязательно сдастся. Однако они перегнули с жесткой линией в отношении Цезаря, начав угрожать и его союзникам. Лентул, когда к тому пришли Антоний и Кассий, посоветовал им немедленно выехать из города, так как теперь трибунский статус едва ли защитит их в процессе наведения порядка.
Было уже не важно, верит Лентул в то, что все обойдется лишь полицейской операцией Помпея в самом городе, или развернется гражданская война. Антоний и Кассий из слов консула поняли, что мирного решения больше не будет. Тем же вечером из Рима выехала группа всадников и во весь опор понеслась в Равенну к Цезарю. Гражданская война стала неизбежной.
Источники:
Кембриджская история древнего мира. Том 9. Последний век Римской Республики. 146-43 гг. до н.э.
Циркин Ю. Б. «Гражданские войны в Риме. Побежденные»
Goldsworthy Adrian «Caesar. Life of Colossus»
Егоров А.Б. «Юлий Цезарь. Политическая биография»
Gareth C. Sampson «Defeat of Rome in the East: Crassus, the Parthians, and the Disastrous Battle of Carrhae, 53 BC»
Демина С.С. «ПРИЧИНЫ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ 49-45 ГГ. ДО Н. Э. В ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ РИМСКИХ АВТОРОВ I В. ДО Н. Э. - I В. Н. Э»
Лапыренок Р.В. «Публий Клодий и оптиматы»
Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!
Пост с навигацией по Cat.Cat
Также читайте нас на других ресурсах:
Телеграм ↩ – новости, заметки и розыгрыши книг.
ВК ↩ –наша Родина.
Автор: Лев Брагуца
Ранним утром добропорядочный и благочестивый француз заходит в главную святыню — Собор Парижской Богоматери и ужасается. Вместо умиротворяющего кюре с амвона его встречают: разукрашенный изнутри собор, снятые кресты, подобие горы по центру с греческим алтарем на вершине, а завершает композицию статуя Свободы с факелом, заместо Марии. На вершине всего этого непотребства — несколько пышногрудых актрис, изображающих свободу, про которых позже будут отзываться, как об “очаровательных грешницах, поющих лучше чем ангелы”. И это даже не события олимпиады или еще какого постмодернистского перформанса, а всего лишь 10 ноября (зачёркнуто) 20 брюмера 1793 года. Но вернемся за несколько лет до….
Не успели стены Бастилии пропустить сквозь себя вершителей революции, как перед новым правительством, пока что в лице Учредительного собрания, встал вопрос. А что, собственно, делать с церковью и прочими предрассудками? Само французское общество не в один миг перестало посещать мессы и, радостно гогоча, побежало топтать святыни. Определенные зерна были посеяны еще в середине века “Энциклопедистами”, которые составили свой просветительский талмуд и призвали к разуму своего читателя.
Но и почва, куда попадало это знание, оказалась на редкость благодатной. Куда меньше людей соблюдало пост, выписывало себе церковные журналы и посылало в монастыри дочерей. Последние, видимо, совсем уж потеряли веру в кару небесную, а потому количество внебрачных и брошенных детей тоже неуклонно росло. И что самое ужасное, по некоторым свидетельствам, увеличилось применение контрацепции. Уже тут порядочный француз должен был бы ужаснуться и, испуская дух, покаяться, но пожеланий о посмертных мессах тоже становилось все меньше. При этом общество не хотело совсем уж бросаться в объятия атеизма. Буржуазия, аристократия, да и часть духовенства открыто посмеивались над церковью, как над институтом, но вот взять и сломать, что работало тысячелетия. Нет, до такого безумства дойдет только Конвент.
А пока у нас ванильный 1790 и Учредительным собранием, в лице Церковного комитета, разрабатывается гражданское устройство духовенство, идеи которого звучали в общем-то неплохо: независимость от Ватикана, пересмотр церковных округов, ну и всего-то введение выборности священства прихожанами. И если первые два воспринимались более-менее, то от последнего сгорело у многих. Потому что внезапно оказалось, что католического священника, который будет вещать, как ни странно, католикам, могут выбирать вообще кто угодно. Да, даже иудеи. Выход из этого щекотливого положения был простой, выборы проводили сразу после мессы. Хочешь постебать своего католического бро? Придется убить несколько часов. Робеспьер вообще предлагал выдвигать на церковные должности простых прихожан, но до этого уже дело не дошло. И наконец, в ноябре того же года, была разработана и утверждена обязательная присяга, то есть священники, принявшие ее становятся конституционными, а не принявшие, ну, будут переизбраны уважаемыми выборщиками. Подобная мера вызывает некоторое недовольство, но члены собрания не хотят замечать радикальность подобных действий. В дальнейшем, значительная часть священства припомнит это, выступив на стороне противников республики, что, в свою очередь, будет приводить к все большему давлению на церковь.
Учредительное собрание в это время пытается усидеть на двух стульях. С одной стороны, оно провозглашает себя философским, то есть выступает за разум, свободы и прочие просвещенные слова, но при этом очень не хочет отказываться от католичества. И когда возникает предложение, объявить католицизм национальной религией, ему отказывают в том числе и потому, что как вообще можно усомниться в благочестивости этих господ?
И даже пришедший к власти после ликвидации Учредительного, а затем Законодательного собрания, Конвент не спешит поднимать кюре на пики. Пока он еще помнит, что большинство избирателей открывают свои сессии мессой. В июне 1793 наконец гарантируется свобода исповедания каждому французу; народ ликует, свобода торжествует, все счастливо пьют белое вино. Но в начале мы, кажется, говорили про осмеяние собора. К этому нас подводят события, уместившиеся в достаточно короткий промежуток времени.
Дело в том, что за какие-то пару месяцев произошел качественный поворот и спустились новые методички. Примерно с апреля по декабрь случился некоторый европейский контрнаступ, и священство, к слову, то самое конституционное частично начинает вступать в заговор с федералистами, недовольное присягой и своим новым положением. Такой удар был немыслим, но в начале борьба все равно была направлена не на веру как таковую, а на священника, как человека. Дайте нам хорошего кюре и Франция будет стронг. И что же делать человеку, взгляд которого целомудренно опускается перед всем, что не является республикой? Сломать этот камень преткновения, разрушить культ и устроить царство разума на земле. Причем желательно за несколько дней и за это же время заместить чем-то столь же мощным.
Но перед основной частью, нужен небольшой прогрев. Начался он с разрешения браков для божьих слуг. Более двух тысяч священников пользуются этой возможностью, а Конвент поощряет. Так если кюре прогонят с прихода, после союза с прекрасной барышней прихожане, он сохранит жалованье. Обеспечение же их ляжет на ту самую коммуну, жители которой его изгнали. Вскоре обращаются к практике знакомой и родной нам, а именно переливают колокола на пушки, ну и не отходя далеко разрушают то тут, то там парочку святынь.
Что примечательно, инициатива всех этих непотребств исходила из провинции, и особенно интересна в этом контексте деятельность Фуше в Невере. Он, как бывший член духовного ордена, точно знал, как продвигать культ Разума, чтобы все остались довольными. Он приезжает в Невер, причем вместе со своей женой и новорожденным сыном, которого сам крестит перед алтарем и увещевает всех священников заводить детей ну или хотя бы взять кого-то на попечительство под страхом лишения содержания. С кладбищ выкидываются все кресты, запрещается отпевание и над аккуратными курганчиками теперь возвышается только статуя с надписью «Смерть есть вечный сон». А для закрепления, устраивает языческие празднества и возводит алтарь Весте и “храм любви” неподалеку, что очень нравится местным и они все больше заключают браки. А вот что, как оказалось, людям не очень нравится — так это показательные казни в Лионе. Дорогому товарищу показалось, что местные тюрьмы несколько переполнены, а потому он отдает распоряжение выбрать случайным образом шестьдесят мятежников и, связав их вместе, пальнуть разок другой картечью из пушек. Выстрелов понадобилось несколько. Позднее за эту выходку на него очень обидится Робеспьер и Фуше выгонят из Якобинцев, как из гестапо за антисемитизм. Но каким-то чудом он избежит казни, будет служить при Наполеоне и умрет в эмиграции, оставив сыновьям крупное состояние.
И пока Фуше развлекается в Лионе, вернемся в Париж, где тоже времени зря не теряют и возводят на месте Бастилии памятник матери природе, из груди которой льется вода, и начинают своеобразно причащаться, используя чаши для евхаристии.
Но несмотря на все это, введение нового календаря, замены церковных праздников и разработка жития республиканцев на манер святых, оба комитета не спешили открещиваться от веры. Пока что дехристианизация проходила только на словах, исключая отдельные эксцессы. Дело в том, что саму по себе веру неприемлемо только часть как собрания, так и жителей. Кроме атеистического, существовал и популярный деистический взгляд, то есть вера в бога как такового, но без мистических предрассудков. Позже, после падения культа Разума, Робеспьер объявит себя верховным жрецом культа, уже верховного существа, добив грань абсурда.
Но в данный момент общество, хоть и с неохотой некоторой его части, но неуклонно двигалось по пути дехристианизации. В Конвент продолжает приходить священство и показательно снимать с себя сан и зачастую присоединяться к последователям культа. Что забавно, ведь оказалось, что для пропаганды культа в провинции нужны образованные и близкие к народу люди, для чего идеально подходит бывшее духовенство.
А тем временем 17 брюмера, то есть ровно за три дня до описываемых в начале событий, Конвент решает, что пути назад нет и мост должен пылать, а потому утверждает праздник Разума в Соборе Богоматери. И с этого времени, с чудного момента, когда актриса в образе свободы отвешивает (братские, конечно) поцелуи председателю и секретарям, мы можем говорить об официальном начале культа.
Секции, то есть разные районы, Парижа начинают наперегонки избавляться от всех элементов вчерашней религии. Книги и иконы летят на костер, храмы и соборы закрываются, церкви Разума и памятники новым апостолам, вроде Марата — открываются. Но в отличие от провинции, а о ней мы поговорим ниже, столица была напрочь лишена серьезности. Первыми, кто вступил на путь беспощадной религиозной борьбы стали детишки. Оказалось, что забегать и ломать алтари, сжигать книги и всячески веселиться в бывших святых местах гораздо интереснее, чем подмастерить у какого-нибудь сапожника. И взрослые уходят не особо далеко, они думают не столько о создании новой религии, сколько об осмеянии старой.
Жители проводят костюмированные шествия, пародируют крестные ходы, соревнуются в остроумных шутках на темы писания и наряжают в одежды кюре: свиней, петухов, кошек, собак и ослов. Особенно ослов. И если (братские) поцелуи в соборе, как и само действо не отличалось клерикальной серьезностью, то праздники в других церквях Парижа плавно перетекали в попойки, балы, а кое-где выходили за пределы (братских) поцелуев. Марат-Шалье-Ле-Пелетье заменили Святую Троицу. Но это был не религиозный, а гражданский мотив. Народ ходил поклоняться в его лице не предвестнику культа или мастеру пера, а гражданину и патриоту, который пострадал за республику. И это в то время, когда Франция вела войну и начинала формировать свое национальное сознание, поэтому культ становится не только противопоставлением себя католическому миру или развитием идей просвещения, но политическим актом со своими, национальными героями. Особенно хорошо это заметно в гражданском евангелии Фабра, где на вопрос “Что такое крещение?”, следовал ответ “Возрождение французского народа”.
В провинции же дела обстояли несколько иначе. Культ там, как и в столице, носил гражданский, а не религиозный характер, но люди относились к нему с большей серьезностью и меньшей театральностью. Никто не ждет приказа сверху и пока разворачивались события в столице, в Нанси, например, отменяют иудеев, протестантов и католиков. После этого выпивают за здравие республики из чаши бывшего епископа, грандиозно низлагают духовенство и идут обмывать это дело в клуб за здравие философии и разума. Причем не всегда это достигалось насильственными методами, так дехристианизация жителей Нижней Шаранты проходила, по донесениям, без потрясений, под задушевные разговоры, с радостным снятием сана и “братским лобзанием служителей обоих культов”. Все в провинции воспринималось с простой серьезностью. Всенародное отречение в Страсбурге — никаких непотребств и поцелуи действительно братские. Правда отречение было не во славу философии, разума и просвещения, а просто как акт единения и противопоставления, ведь город находился у самой границы и священство воспринималось соответствующе. Эти мерзкие конституционалисты переходят на сторону наших врагов? Что же, они не оставили нам выбора.
При этом, разные города за пределами столицы, конечно, отличались. Некоторые, как например Безансон, пошли по прямой замене одного культа другим, выбрали 12 апостолов Разума и действительно пошли проповедовать. А в Бордо, напротив, вернулись к театральщине и местный кружок самодеятельности, получив всю церковную утварь, занялся сочинением смешных представлений. А дальше все как в Париже: 100 юных дев, богиня Свободы и братские поцелуи.
Единым оставалось одно — неприязнь и рвение против религии были продиктованы не идеями просвещения, хотя они и легли в основу, а проблемой конституционального священства. Оказалось, что если заставить человека делать, что ему не нравится, то с высокой вероятностью он пойдет к вашим врагам и уже ничего не остается, как объявить их всех врагами республики и начать борьбу. Все действия Конвента были следствием абсолютно непродуманной религиозной политикой Учредительного собрания, которая и привела к той гражданской войне и ситуации, когда благочестивый француз пошел громить алтари, ему может и не очень хотелось, но отечество оказалось важнее.
Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!
Пост с навигацией по Cat.Cat
Также читайте нас на других ресурсах:
Телеграм ↩ – новости, заметки и розыгрыши книг.
ВК ↩ –наша Родина.
Автор: Владимир Герасименко (@Woolfen)
Читайте также:
Перед каждой бурей случаются события, которые напрямую с ней не связаны, но уже после нарекаются её предвестниками. Как мне кажется, именно таким предвестником беды стала смерть при родах в августе 54 года до н.э. жены Помпея Юлии. Познавший вкус идеальной жизни, Помпей потерял один из важнейших её элементов - любимую. Эта смерть стала потрясением не только для него, но и для всего Рима. Их пару в народе любили, Юлия ведь была дочерью Цезаря, заступника за народ и героя Галлии, а её муж - величайшим полководцем Республики. И вот она ушла. Хотя Помпей хотел захоронить прах любимой у себя в поместье, народ начал требовать сделать это на Марсовом поле в знак уважения к усопшей.
Но в Риме, как обычно, были и те, кто усопшую, может, и уважал, но не уважал её мужа. Консул Луций Домиций Агенобарб развернул кампанию с целью запрета похорон на Марсовом поле для Юлии, чем в очередной раз напомнил Помпею почему он, собственно, участвует в триумвирате. Причем карма по Агенобарбу прилетит почти мгновенно. Выборы консулов в 53 году до н.э., отличались прямо каким-то запредельным уровнем подкупа избирателей. Да еще и при покровительстве консулов текущего года двум из претендентов, с которыми они заключили ПИСЬМЕННЫЙ ДОГОВОР!!! Консулы за это должны были получить по 40 миллионов сестерциев каждый! Помпей с нескрываемой радостью через одного из народных трибунов вскрыл весь этот схематоз.
Далеко идущих последствий смерть Юлии не имела: хотя брак и был политическим, Помпей не разрывал с Цезарем связи, так как они всё ещё были нужны друг другу. Но то, что на одну связывающую ниточку в их отношениях стало меньше, сыграет свою роль. Сам Гай Юлий из-за напряженной ситуации в Галлии выехать и проститься с дочерью не сможет. В её честь он пообещает провести масштабные игры после своего возвращения в Рим, но в реальности это событие произойдет только в 46 году до н.э.
Событие же, которое определит будущее Республики, произойдет не в Риме, а в песках Парфии. Красс, отправляясь в поход, намеревался напасть на Междуречье, но решил делать это не из Армении, откуда путь хоть и длиннее, но не пролегает по пустыням, удобным для действий конницы, а из Сирии напрямую. В данном случае он делал ставку на скорость, рискуя в моменте, но выигрывая много больше, если удастся достигнуть городов Месопотамии. Позже схожую стратегию успешно реализует Траян, так что сама по себе она не была ошибочной. Более того, у такого агрессивного подхода была и причина: Красс пообещал поддержку претенденту на трон Парфии Митридату в обмен на уступки в Месопотамии. Положение потенциального союзника Рима все ухудшалось, и требовалось как можно быстрее соединиться с ним.
Проблемой было то, что римская армия делала упор на тяжелую пехоту, а персы - на конницу. Римская конница была отличным средством, чтобы кошмарить галлов, но против парфянской она оказалась довольно посредственной. А легионеры плохо умели бороться с легкой конницей, осыпавшей их градом стрел. Красс мог рассчитывать на превосходство римской дисциплины и стойкости, однако, как покажут дальнейшие события, если план войны летит к черту, никакая дисциплина тебя не спасет.
Первый этап кампании прошел успешно - римляне пересекли Евфрат, вторглись в Междуречье и захватили несколько городов, так как оказывать сопротивление было толком и некому. Однако пока легионеры возились с осадами, их потенциальный союзник Митридат был повержен, и в Парфии установилась власть его оппонента. Для Красса поход резко осложнился, так как его легионы буквально повисали в пустоте - снабжения из Сирии толком не было, римляне находились на враждебной территории, а для полноценного завоевания Парфии теперь требовалось значительно больше сил. Поэтому Красс не стал рисковать и отступил в Сирию.
Если бы в следующем 53 году до н.э., дождавшись подкреплений, Красс не решил повторить нападение на Парфию, то его действия в кампанию 54 года до н.э. можно было бы назвать образцовыми. Однако попытка повторить её в куда худших условиях - ведь парфяне тоже готовились к войне - выглядит, как минимум, крайне самонадеянной. Я не берусь утверждать, что зимовка в Месопотамии была 100% лучшей альтернативой, но без базы снабжения в Парфии, чисто на внешних поставках из Сирии и Армении по недружественной территории, наступать было смертельной авантюрой. Однако Красс решился на неё и допустил критическую ошибку - выбрал в проводники ненадежного человека, который заведет римлян в ловушку. Знаменитая битва при Каррах стала трагедией и для Красса, и для Рима.
Во-первых, в ней погибнет Публий Красс, чью голову парфяне радостно будут показывать Крассу старшему и выведут его этим из равновесия. Погибнет и сам Красс, то ли из-за коварного предательства парфян во время переговоров, то ли из-за череды нелепых случайностей, приведших к драке. Смерть Красса стала шоком для всех, что для его союзников, что противников. Красс определенно не был хорошим человеком, даже в римском понимании. Но столь нелепая и бесславная смерть была настоящей издевкой над ним: жил грешно и умер смешно.
Во-вторых, римская армия понесет огромные потери, и в следующие годы Малая Азия и Сирия подвергнутся нападению парфян. Этот конфликт по факту заложит основы для постоянного возобновления стычек Рима и Парфии. Не то чтобы без Красса рано или поздно они не начались, но из-за его поражения эти стычки приняли уже на старте характер “око за око”.
В-третьих, когда новости о разгроме дойдут до Рима, все будут пребывать в довольно серьезном шоке. Вся сеть клиентов Красса держалась на его фигуре и, естественно, деньгах. Без него многие римские политики повисали в воздухе и вынуждены были начинать искать новых покровителей. Из активных игроков в Риме остались: оптиматы под руководством Катона и Бибула, Помпей, Цезарь, Клодий и Милон. Причем разница между последними двумя была незначительна - Милон хоть и играл на стороне сената, но имел все шансы стать самостоятельной фигурой, если Клодия удастся вывести из игры.
Вы спросите, а как же Цицерон? А он был был связан с триумвирами должком за помощь в возвращении в Рим. Хотя по убеждениям Цицерон хотел, всё же, быть с оптиматами, но не мог из-за твердолобости Катона и сближения Бибула с Клодием. В результате Цицеро оказался, скорее, важным политическим инструментом, нежели самостоятельной силой. И инструмент этот сейчас был в руках у оставшихся триумвиров.
Казалось бы, при чем тут Цицерон? А Цицерон, как обычно, вообще ни при чем!
Еще интереснее с Цезарем. Он, определенно, был значимой политической силой, но в Риме его не было, и ситуация в Галлии в 54 - 52 годах была такова, что посвящать внимание политике он мог не так уж и много. Агенты Цезаря в Риме действовали, но единственной мощной политической фигурой, работавшей в его интересах был… Помпей. Так что эти оба были зависимы друг от друга довольно сильно.
Неопределенность из-за смерти Красса усугубила нарастающий политический кризис из-за выборов. После коррупционного скандала при избрании консулов в 54 году до н.э. новые провести оказалось невозможно из-за обострения фракционной борьбы. Только к лету 53 года до н.э. удалось, наконец, выбрать высших магистратов, причем исключительно из-за давления Помпея на сенат. Это подарило краткую передышку перед новым обострением. Потому что Клодий собрался идти на выборы преторов, а потому начал активную политическую агитацию. “Бешеный пёс” намеревался в очередной раз стать королем римской толпы, выдвинув максимально популистскую программу, главным элементом которой стало перераспределение вольноотпущенников из 4 городских триб во все 35. Это решение увеличило бы политический вес либертинов и привлекло немалое число последних в ряды банд Клодия. И так постоянно происходившие в городе схватки банд Клодия и Милона теперь приобрели особый размах, из-за чего выборы снова были сорваны до конца года!
Клодий, всё ещё сохранявший видимость хороших отношений с Помпеем и Цезарем, мог надеяться, что если выборы-таки состоятся - он на них победит. Однако надежды его прервал наемник-гладиатор Милона, пырнувший Клодия во время небольшой потасовки. В сенате многие, после получения новости о смерти “бешеного пса”, с облегчением вздохнули, а потом в ужасе стали разбегаться по домам. Потому что эта же новость вызвала у плебса бурю ярости, подогреваемую трибунами, сторонниками убитого. Разгоряченные митингующие винили в смерти Клодия сенаторов, и потому его тело принесли в курию и там же и провели процедуру кремации!!!
Пока тело главного противника сената превращалось в пепел, а здание, призванное олицетворять собой саму Республику, пылало, никто не понимал что же делать. Город погрузился в хаос, никто не давал гарантии, что завтра озверевшая толпа не пойдет уже резать сенаторов. Ситуацию требовалось решать быстро, но в Риме не было никого, кто мог бы это сделать. Кроме Помпея. Он легко мог призвать своих ветеранов и обеспечить с их помощью порядок в городе. Как бы Катон и Бибул ни боялись и ненавидели Гнея, сложилась ситуация, что без него подавить беспорядки было невозможно.
Поэтому сенат без выборов впервые в истории выдал Помпею экстраординарное консульство без коллеги. Едва ли тот сам мог предполагать, что судьба подкинет ему такой подарок. Для умиротворения города Помпей экстренно провел законы о нарушениях на выборах и о насилии. Последний нужен был для преследования сторонников Милона и Клодия, а первый - намекнуть всем политикам, что встречать уже второй год подряд без консула это перебор. В апреле в Рим были введены легионеры Помпея с целью обеспечения суда над зачинщиками беспорядков, в том числе и Милоном. Любые попытки провоцирования волнений легионеры пресекали быстро и решительно. Город был умиротворён, лидеры беспорядков изгнаны, а Помпей в знак окончания кризиса сам выбрал себе коллегу до конца года.
Казалось, что ситуация вновь пришла в норму, но эта норма была совершенно иной, нежели прежде. Пока Цезарь завяз в Галлии из-за восстания Верцингеторикса, в Риме осталось всего две крупные политические фракции - Помпей и оптиматы. И никто пока не понимал к чему все это приведет.
Продолжение следует...
Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!
Пост с навигацией по Cat.Cat
Также читайте нас на других ресурсах:
Телеграм ↩ – новости, заметки и розыгрыши книг.
ВК ↩ –наша Родина.
