Жертва

Он должен был встречать ее на аэродроме, но погода была плохая, и вертолеты не прилетели. Нашу роту подняли по тревоге. Он сказал мне – "я поеду с тобой". Я ответил – "не дури, лучше дождись Надежду". Он сказал – "она не прилетит сегодня, видишь, что творится на перевалах? Вы вернетесь уже к вечеру, а новые вертолеты будут только завтра – я поеду с тобой". У меня было мало офицеров, я сказал ему – "ладно". Она прилетела на следующий день в обед.

Наша бронегруппа только что вернулась с кандагарской дороги. В десантном отсеке моей машины лежал труп Олега. Его убили в упор, в сердце. Я успел лишь застрелить того, кто его убил – от этого никому не стало легче. Труп загрузили в тот самый вертолет, на котором Надежда вернулась обратно. Ее отпуск закончился – её никто не мог отпустить снова даже на несколько дней – они не успели пожениться и у неё не было штампа. Я не был виноват, но не мог смотреть ей в глаза. Она не плакала, просто потухла лицом. Мне хотелось хотя бы подарить ей цветы. Их не было в нашей округе.

Однажды в горах я увидел целое поле эдельвейсов. Я полез за ними – меня обстреляли. Я успел сорвать только один. Я завернул его в мокрый платок и спрятал в рюкзак. Там лежали гранаты. На следующий день я принес ей платок, в котором был спрятан эдельвейс. Она раскрыла его, оттуда посыпалась труха. Гранаты истерли цветок в мокрую пыль. Тогда она впервые заплакала. Я не знал, что сказать ей. Эдельвейсы быстро сошли, я не успел добыть для нее нового.

В день сороковин я был в засаде. Когда вернулся, она сказала – "приходи, будем поминать". Я спросил – "а почему вчера не отметили". Она сказала – "тебя ждали". Вечером, когда все начали расходиться, она взяла меня за руку и сказала – "останься". Я остался. Через неделю Комбат сказал – "проведи к ней телефон". Я сделал удивленные глаза. Комбат похлопал меня по плечу и сказал -? я тоже знаю, где ты ночуешь, но война на этом не закончилась – проведи тревожную связь?. К вечеру в ее домике установили полевой аппарат.

Она стала моей ППЖ (походно-полевая жена). Нас никто не осудил. Она никогда не выходила меня встречать, но я видел после посадки, как колышется занавеска в нашем домике. Она считала садящиеся вертолеты. Однажды мой вертолет припозднился. Когда мы сели, она была на посадочной полосе. Я выругал ее. Той ночью меня рвало прямо в постели. Она не дала мне убрать за собой, а сделала это сама. Мне было стыдно, но я не мог ничего с собой поделать.

Утром я задержался. Случайно заглянул под кровать – там лежала радиостанция. Я проверил установку частоты – это была моя вчерашняя частота. Я понял, почему она встречала нас на площадке – она знала мой позывной и слышала мои переговоры. В тот день я понял, что люблю ее. Мы никогда не говорили о том, что будет дальше. У меня была жена и недавно родилась дочь. Она не заговаривала на эту тему. Однажды, я было начал этот разговор, но она оборвала его, сказав – "сперва останься живым…" Мы должны были вернуться в Союз одновременно в ноябре. В ночь на 23 октября в трех шагах впереди меня рванула противопехотная заградительная мина. До замены оставалось только 7 дней.

Один из осколков засел прямо в коленном суставе. Она сказала мне ночью, сидя рядом в палате – "если ты не сможешь ходить, я заберу тебя с собой в Сибирь. Приготовься, ты станешь сибиряком". Я усмехнулся – "а если я все-таки встану"? Она ответила – "тогда я не буду ждать, пока ты выйдешь из госпиталя. Я уеду одна". "Почему"? – спросил я. Она сказала – "ты не сможешь жить с женой, если станешь инвалидом. Она будет чувствовать себя жертвой, и доведет тебя своей жертвенностью до родимчика. Я тебя знаю лучше, чем она, хоть и у нее есть от тебя ребенок". Я спросил – "а для тебя разве это не жертва"? Она покачала головой и сказала – "нет, для меня это не жертва, для меня это шанс".

Через две недели я осторожно распрямил ногу, сустав сработал. На следующий день она улетела. За две бутылки водки медики вывезли меня на аэродром проводить ее. Я сидел на носилках и смотрел, как Ил-76 набирает высоту. Он поднимался кругами круто на крыло и отстреливал в небо тепловые противоракеты – с правого борта, с левого борта, с правого, с левого… День был ясный и падающие с бортов "отстрелы" были похожи на маленькие солнышки, постепенно тающие в воздухе. Я боялся, что самолет собьют. Его не сбили…

Мы встретились через десять лет на могиле Олега под Петербургом. Я был уже разведен, она так и не вышла замуж. Мы не пытались ничего склеить заново, но нам было хорошо те три дня, что мы прожили там. Год назад она позвонила мне в Москву и сказала, что вышла замуж. Она не решалась на этот шаг 18 лет. Я поздравил ее, и мне показалось, что искренне сделал это. И только положив трубку, вдруг понял, что в глубине-то души мне немножечко горько.

Понял, и сам удивился этому…
Карен Микаэлович Таривердиев, майор ГРУ, орденоносец, сборник рассказов «ВЕЗУЧИЙ»

Моё убеждение: моббинг и разного рода нападки вытекают из неуверенности и фрустрации, отсутствия чувства общности или чувства неполноценности. Короче говоря: те, кто запугивают/оскорбляют/унижают, пытаются что-то компенсировать. Я не знаю что чувствуют другие, когда унижают кого-то, но я знаю что чувствую я: ощущение власти в краткосрочной перспективе, свое превосходство. Однако, хорошая самооценка, которая лежит в основе чувства равенства, не может быть достигнута насилием. Потому что по-настоящему равным я чувствую себя только тогда, когда чувствую, что меня воспринимают серьёзно, когда я могу вносить свой вклад в какое-то дело, когда меня выслушивают. Поэтому укрепление самооценки ребенка является лучшей профилактикой, чтобы ему не приходилось унижать других.

Любой, у кого есть чувство собственного достоинства, с большей вероятностью не будет вестись на всякого рода нападки. Но: Хорошая самооценка не является гарантией того, что над вами не будут издеваться. Если раньше считалось, что издевательства в основном затрагивают слабых и застенчивых людей, то теперь известно, что жертвой может стать каждый. И для начала моббинга достаточно мелочи: хороший ученик, которого в очередной раз похвалил преподаватель за его сочинение. Студентка, которая всегда носит дорогую одежду. Повод для издевательства можно найти всегда. Обычно за этим стоит зависть. Если нападки неоднократно повторяются и за этим наблюдают и поддерживают, это превращается в издевательство.

Для издевательства обычно требуется соответствующая среда. Тут нужны активные последователи, которые поддерживают агрессора, а также пассивные наблюдатели, которые остаются бездействующими из-за страха стать следующей жертвой. Если никто не вмешивается на ранних стадиях – будь то учителя или родители – агрессоры рассматривают это как лицензию на продолжение издевательств.

Когда я разыгрываю ситуации издевательств, подростки, которые берут на себя роль пассивных свидетелей, часто говорят: «Но мы же ничего не сделали! Мы просто смотрели, нам проблемы не нужны». Это и есть невербальный сигнал «продолжать». Если бы люди не смотрели, агрессоры бы уже давно остановились. Им нужна сцена, внимание.

А если ребенок говорит: «Меня вон тот и ещё этот обижают»?

Я всегда советую относиться к такому серьёзно, но при этом не слишком остро реагировать, а лучше проанализировать ситуацию: его действительно обижают или он просто чувствует себя обиженным? Конечно, и то и другое вредно для ребенка. Однако это две совершенно разные вещи. В моей практике часто встречаются родители, которые говорят: «Над моим ребенком издеваются». Когда его спрашивают, ребенок тогда говорит: «Меня не зовут играть в футбол». Тогда я спрашиваю: «А ты спрашивал ребят, можно ли тебе с ними?». Дети часто отвечают: «Нет». И вот это пассивное ожидание того, что вас попросят поиграть, не является издевательством. Такие ситуации тоже неприятны для детей, но там требуются совсем другие решения. Буллинг же происходит активно.

Что делать родителям? Идти к учителям?

На это родителям необходимо получить согласие ребенка. Вы не можете решить это без его согласия. Это очень важно. В противном случае ребенок в дальнейшем больше ничего не будет говорить дома. Многие родители очень эмоциональны, когда разговаривают с учителями – и это понятно. Однако я бы предостерег их с порога говорить: «Над моим ребёнком издеваются». Лучше сначала описать симптомы: «Мой ребенок плохо себя чувствует, он больше не ест и не спит. Вы что-нибудь заметили?» Речь идет о совместной работе со школой, а не о нападках и обвинениях. А если ребенок не хочет, что ты родители решали эту проблему? Здесь важно выяснить, что должно произойти, чтобы ребенок почувствовал себя в достаточной безопасности и пошёл на этот шаг. Пострадавшие часто боятся, что, если в дело вмешаются взрослые, то всё станет ещё хуже. Что вполне оправдано: если меры по борьбе с издевательствами в школе проводятся неправильно, ситуация может сильно обостриться.

Как это часто бывает: учитель просто выходит перед классом и говорит: «Я хочу, чтобы вы перестали издеваться над Кристиной!» Класс автоматически чувствует себя атакованным такой конфронтацией и занимает оборонительную позицию. Жертву и ребенка-агрессора так же не следует вызывать на дискуссию для решения вопроса. С одной стороны, потому что в такой ситуации жертва часто боится по-настоящему что-то сказать, а с другой стороны, потому что агрессор всегда прибегает к оправданию или упрощению и справедливо говорит, что он или она был не единственным, кто в этом участвовал. Когда дело доходит до издевательств, посредничество подобно подливанию масла в огонь, но если агрессор несёт один полную ответственность за всю ситуацию, он часто стремится потом отомстить именно жертве, а не «соскочившим» соучастникам.

В нашем обществе существует тенденция всегда искать виноватого, козла отпущения. Родители и школы также приветствуют идею наказания. Посыл такой: плохое поведение наказывается! На самом деле, это значительно усугубляет издевательства. Наказания также не делают детей более социальными. К издевательствам у меня нулевая терпимость, но я должен вовлечь «преступника» в решение проблемы, а не исключать его оттуда. Я убеждён: для того, чтобы положить конец издевательствам, «преступник» обязательно должен быть вовлечен в решение проблемы.

А ещё многое можно сделать в профилактических целях. Например, дома, где важно дать ребенку хорошую самооценку. С другой стороны, в школе – потому что классовая расстановка играет очень важную роль: в зависимости от того, какие «персонажи» там активны, будет ясно параду ли попытки травли на благодатную почву или нет. Вот почему так важно, чтобы учителя анализировали атмосферу в классе и превентивно укрепляли чувство общности, независимо от случаев издевательств. Например, обратившись к вопросу: Что такое хорошее, уважительное взаимодействие? Где заканчивается веселье и начинается травма? Особенно важно повышать осведомленность, когда дело касается речи. Когда дело заходит о киберзапугивании, «мои» дети часто говорят: «Но это было просто весело, я не это имел в виду, я это просто так сказал/а!»

К сожалению, у меня нет точного рецепта, как прекратить моббинг. Стандартного решения здесь не существует, каждый случай чрезвычайно сложен и зачастую межсистемный. Поэтому очень важно сначала провести дифференцированный анализ: понять, о чем именно речь, кто и как в этом участвует. Мой опыт таков: когда ничего не помогает, то я сначала говорю с самими агрессорами. Если не срабатывает, то с их родителями. И тут срабатывает очень часто. Часто, родители даже не в курсе, что их сын/дочь издевается над другими. Если же родители не реагируют на ситуацию, я иду в соответствующие инстанции (я сам инстанция, вообще-то) и тогда уже у родителей будут проблемы с городом: их просто возьмут на учёт как «неблагополучную семью» и будут постоянно проверять на предмет адекватного воспитания и проблем в семье, а этого все родители в Австрии боятся как огня.