На войну Бранко призвали, когда ему было 19. Его отчислили из университета и военное управление быстро перехватило парня из рук alma mater. Он сидел на кухне родительской квартиры, смотрел в окно и ждал. Ждал, когда вместо рубашки на плечи ляжет военная форма. Его вместе с 28 такими же новобранцами отправили в укрепрайон «Заправа» рядом с одноименным селом. Поначалу было страшно: свист пуль, грохот артиллерии заставляли прижиматься к земле, к полу, вдыхать бетонную пыль ДОТа.

Страшную весть о том, что враг наступает сообщил командир Сребрович.

Заняли оборону. В ушах, словно заевшая пластинка, слышался лишь ливень свинца из пулеметов, который прокатывался по деревьям леса, где засели вражеские солдаты.

Взвод быстро редел: шальные пули и гранаты каждый день забирали чью-то жизнь. Спустя неделю застрелился в своем импровизированном кабинете и сам Сребрович. Бранко не заметил, как остался совсем один. Он пытался исполнять последний приказ командира - делать вид, что солдат в ДОТе по-прежнему много. Он бегал от одного пулемета к другому и день и ночь, разговаривал громко сам с собой разными голосами, ночью выставлял тела погибших товарищей специально перед амбразурой. Несколько раз он пытался связаться с командованием, но никто не отвечал. Запасы еды и питья подходили к концу, как и патроны.

На удивление, тактика кажется работала, с каждым днем снаружи становилось тише. Он сидел на старом ящике от боеприпасов, смотрел на лежащий в противоположном углу труп парня по имени Кройц. Кожа того посинела и Бранко думал, может её выбелить, чтобы больше походил на живого. А что? Соскрести немного пыли со стен и нанести на лицо ему, как пудру. Он достал нож, начал шкрябать по стене, но выходило так себе. Руки предательски ослабли от голода. Он провалился в неглубокий сон. Резко проснулся через десять минут с мыслью, что надо бежать к пулеметам. Попытался встать, но тут же упал. Кишки крутило, казалось желудок начал поглощать сам себя от недостатка пищи. Снова тревожный сон, в котором командир Сребрович представляет его к награде за достойную службу, родители радуются, он герой… Глаза раскрываются.

В ДОТе так же тихо и пусто. Но что-то поменялось. Лежа на холодном полу, он осмотрелся и обомлел. На том месте, где раньше лежал Кройц стоял новенький ящик с провиантом. Он сначала не поверил, закрыл глаза, протер их. Но ящик стоял на том же месте. Желание жить придало ему сил и он пополз к своему спасению.

«Сейчас поем, сила появится и за пулеметы…а там может и подкрепление подоспеет…» - думал он, пока цеплялся ногтями на бетонный пол.

Вот он перед ним, ящик…да ещё какой здоровый, только заколочен зараза. Пришлось ползти обратно за ножом, преодолевая слабость. Он вставил нож в щель и всем телом навалился на рукоять. Пришлось повозиться, прежде, чем он увидел содержание ящика. Копченые колбасы, сосиски, которые плавали в овсяной каше. Только странно, что каша не в жестяных банках, а просто лежит в ящике,  но какая разница? Он жадно наклонился внутрь одной рукой черпая кашу, а другой закусывая колбасой. Когда желудок наполнился он сел рядом с ящиком и заулыбался.

«Командование не забыло про меня, они прислали мне ящик! Они хотят, чтобы я сражался дальше! Я молодец!» - думал он, пока переваривал свой первый за пять дней ужин.

Когда дрожь в ногах и руках прошла, он встал и услышал снаружи вражескую речь.

«Пулеметы!» - моментально подумал он.

Ещё вчера боеприпасов не было, но теперь, посмотрев себе на пояс, он увидел длинную, обмотанную вокруг тела пулеметную ленту.

Радости Бранко не было предела. Он в восторге побежал к северному пулемету, зарядил его, казалось, километровой лентой, закричал и начал яростно стрелять по врагам, не подпуская их к своей крепости.  

Противник трусливо укрылся в густом лесу. Бранко был доволен. Надо было бежать к восточному пулемету, чтобы открыть огонь оттуда. Он пробегал мимо кабинета Сребровича, когда услышал пронзительный треск приемника. Сменив направление, он подбежал к аппарату и поднес трубку к уху.

«Бранко Штрин! Родина гордится вами! Вы настоящий мужчина и солдат! Продолжайте оборону! Вскоре подкрепление прибудет к вам! За ваши заслуги, ваши родители не будут ни в чем нуждаться! Мы позаботимся о них! Ведь они вырастили настоящего защитника нашей великой страны!» - говорил знакомый по телевизионным передачам, голос главнокомандующего.

«Служу Родине!» - громко крикнул Бранко и слезы заструились по его щекам.

Враги не сдавались и каждый день пытались прорвать оборону. Но Бранко не сломить! У него полно запасов еды! Ленты просто не кончаются! Он будет стоять на страже Родины, хоть сто лет!

-Гарда-20, я Вран-5. Приём. Вышел в точку наблюдения. Объект «Заправа» вижу. Дистанция около пятисот метров. Внешних повреждений не наблюдаю. Огонь не ведёт. Стандартных опознавательных знаков не видно. Дым из аварийного выхода отсутствует. Подходы выглядят нетронутыми. Похоже, молчит. Доложите. Вран-5. Приём

-Вран-5, я Гарда-20. Приём. Вас понял. Приказываю: провести осмотр объекта «Заправа» изнутри. Подход - максимально скрытный. Проверить на минирование входа и прилегающей территории. После проникновения - стандартный очистной протокол: каждый угол, каждое помещение. В первую очередь ищите наших - живых или раненых. Второстепенно - документы, карты, журналы связи. При малейшем сопротивлении - подавляйте. Если объект пуст, доложите и установите взрывчатку на входе. Ваша задача - установить контроль над объектом на время осмотра. На выполнение - 40 минут. Гарда-20. Вам понятен приказ? Приём

-Так, точно.

-Приступить к выполнению.

Рота Вран-5, под командованием капитана Марода, двигалась в направлении, предположительно захваченного укрепрайона. Командир Сребрович не выходил на связь с командованием уже неделю. Было подозрительно тихо, лишь когда разведотряд подполз ко входу были слышны лишь какие-то лязгающие металлические звуки. Даже через толстую дверь из ДОТа веяло тошнотворным и сладковатым запахом тлена, что наводило на нехорошие мысли.

Дверь была заперта, поэтому было принято решение взорвать вход. Заложили взрывчатку, оглушительный грохот и дверь слетела с петель. Для начала забросили две гранаты: одну осколочную, а другую светошумовую. Вместе со взрывной волной наружу вырвался омерзительный душок. В ДОТ зашли и начали осмотр. Кругом валялись раскуроченные тела солдат. В ушах слышалось назойливое жужжание сотен мух. Из проема, который вел к северному пулемету, раздалось: «Я не сдамся! Сдохните!» - после этого в солдат полетел какой-то предмет, и они все спрятались за стеной кабинета Сребровича, ожидая взрыва. Однако его не последовало, ведь этим предметом оказался обычный армейский ботинок.

-Выходи с поднятыми руками! Мы тебя не тронем! - крикнул командир разведотряда.

Послышалось шуршание, а затем сиплое «А-а-а!» - которое должно было быть боевым криком.

Бранко выскочил из своего укрытия навстречу врагам, весь измазанный в уже почерневшей крови и с пистолетом в руках. Прозвучала автоматная очередь. Тело Бранко рухнуло в тот же угол, где лежал выпотрошенный Кройц. Отломанная ручка от печки со звоном вылетела из его ослабевшей руки.

Солдаты осмотрели помещение, где находился северный пулемет, обнаружив кожаный ремень вставленный в магазин орудия.

Когда осмотр ДОТа был завершен, командир отряда доложил по рации:

«Вран-5, я Грот-7, докладываю по ситуации. Приём. Объект «Заправа» зачищен. Обнаружены 32 тела гарнизона ДОТа, погибшие давно. В укрытии был обнаружен один наш солдат. Вёл себя неадекватно, не реагировал на команды. В руках держал предмет, идентифицированный как пистолет. В условиях прямой угрозы был ликвидирован. При осмотре предмет оказался муляжом. Наших потерь нет. Гарнизон уничтожен. Последний солдат, видимо, сошёл с ума. Его действия были расценены как атака. Прошу дальнейших указаний: эвакуация тел, смена задачи? Грот-7. Приём.»

Это вызвало во мне раздражение. Разве так принято приветствовать гостя? Дети — ладно, но взрослые… Похоже, здесь никого не учили хорошим манерам.

Меня ни о чём не спросили, ничего не предложили и даже не подумали поделиться едой.

«Ладно, может, всё изменится, когда я оставлю подарок под ёлкой», — подумал я.

Я достал из-под мышки большую коробку — обычно я вручаю такие тем, кто грустит. Положив её под ветви ели, я замер в ожидании. Ни слова благодарности. Ни единого предложения выпить чаю — хотя я прождал не меньше минуты.

Тогда я понял: я ошибся на их счёт. Они не заслужили подарка. Во всяком случае, даром. Я обвёл рукой комнату, жестами показывая, чего хочу. Глаза женщин наполнились слезами. Старшая прижала к себе ребёнка. Я не стал препятствовать. Взяв за руку младшую, я вывел её на улицу.

Мягкий снег хрустел под её босыми ступнями. Крошечные хрусталинки оседали на её коже. Я достал свой мешок с подарками, поставил его на землю и вынул из него другой. Девушка шагнула внутрь с неожиданным рвением, приоткрыв рот и издавая протяжный звук «а». Вероятно, она просто удивилась.

Сегодня — моя самая любимая ночь. Ночь на 5 декабря.

Крупная подлодка ВМС США District of Columbia сбросила свой груз — двухместную малозаметную подлодку класса Eisenhower под названием Agincourt, на которой я служил штурманом вместе с инженером Ловеллом. Она скользнула в воды Тихого океана и начала отходить от корабля сопровождения.

Море здесь было в беспорядке — в воде плыли мёртвые рыбы и обломки лодочных корпусов — но нас это не удивило. По последним оценкам, с тех пор как Левиафан пробудился несколько месяцев назад, он взволновал более четырёхсот триллионов кубических тонн воды и разрушил всю жизнь в ней. Он уже представлял потенциальную угрозу для судоходных маршрутов и военных операций. По этим и другим причинам его признали угрозой национальной безопасности. Поэтому флот построил Agincourt по чертежам Tuscany, выбрал Ловелла и меня для экипажа, и поручил нам найти Левиафана. Мы должны были выманить его со дна, чтобы District of Columbia могла нанести быстрый удар, не выдавая себя.

***

Несколько часов после выхода в море всё было спокойно — лишь громада District of Columbia следовала за нами, — но вскоре и она скрылась в глубине, и тогда мы с Ловеллом остались одни посреди океана. Он спустился по люковой лестнице из командного отсека и присоединился ко мне в сфере.

— Ну что, Латнер, ты у нас штурман. Как планируешь найти эту тварь посреди океана? — спросил он.

— Уже ищу, — ответил я. — Видишь?

Я указал вверх, на поток морской воды, тянувшийся на север на многие мили; мы следовали по нему уже некоторое время. Ловелл поджал губы:

— Не думал, что здесь бывают такие течения.

— Их и не было, — сказал я. — До сегодняшнего утра. Левиафан прошёл здесь несколько часов назад и оставил нам этот «подарок».

— Ну что ж, поблагодарим его. Как думаешь, когда мы увидим эту чертовщину?

— Скоро. Вон на тех рыб глянь, — я кивнул на косяк. — Видел когда-нибудь что-то подобное?

Он покачал головой:

— Они будто в панике.

— И плывут к нам не просто так. Чем ближе подойдём, тем больше их будет. Подожди немного.

Мы ждали. Одинокий косяк вскоре сменился несколькими, а потом это водное бегство выросло до невообразимых масштабов — кипящее, мятущееся облако жизни неслось на юг против течения, словно стая птиц, бегущая от шторма или приближения зимы. Мы с Ловеллом молчали, пока толпа не рассеялась и Agincourt вновь не оказался среди тихого, открытого моря. Я остановил подлодку, и Ловелл тихо произнёс:

— Господи Боже…

Прямо впереди, не дальше чем в двух милях, застыла гигантская тень — неподвижная, столь колоссальная, что её очертания терялись в глубине. Это был Левиафан. Даже синие киты и динозавры казались ничтожными рядом с этим чудовищем, этой подводной горой. И когда мы с Ловеллом сидели, не в силах отвести взгляд, оно впервые пошевелилось — повернулось прочь и резко ушло в глубину.

Когда тварь погружалась, силуэт целиком вырисовался перед нами, и вид этого существа заставил дыхание застрять в глотке. Мы не смогли бы сказать ни слова — даже если бы знали, что сказать. Мы просто смотрели на это нечто, пытаясь осознать масштаб его необъятности. Чудовище было действительно таким, каким его описывали: огромное, извивающееся, змееподобное создание, чей хвост распадался на сотни, а то и тысячи других, тянувшихся за ним, хаотично скручивающихся, лениво волочившихся в темноту. Одно дело рассказы… Но увидеть это воочию — было совершенно иное ощущение.

Не говоря больше ни слова, Ловелл вскочил и поднялся по лестнице обратно в командный отсек.

— Agincourt вызывает District of Columbia, — услышал я его голос. — Говорит лейтенант Ловелл. Мы обнаружили Левиафана — координаты тридцать три точка девять три четыре на минус сто пятьдесят три точка четыре пять семь ноль. Преследуем, но он движется быстро и уходит вниз. Следите за обратным течением. Рекомендуем “District” идти по нашему следу, но не начинать, пока мы не поднимем его к вам.

Пока он говорил, я дал ход двигателям и повёл Agincourt за ускользающей тенью, вниз, в бездну. Двенадцать узлов. Двенадцать и два. Двенадцать и четыре. Agincourt сначала ползла, потом шла, а затем рванула во весь ход — в погоню за чудовищем.

***

Через несколько минут Ловелл снова спустился по люку.

— District на подходе.

— Идёт на скорости?

— Просто движется. Но не выйдет на открытую воду, пока мы не прижмём эту тварь туда, куда им нужно. Есть идеи?

Я помолчал и сказал:

— Видел записи с Tuscany?

— Отрывками.

— Ну, пилот привлёк внимание Левиафана, и тот погнался за ним прямо к поверхности.

— Но он выжил, да?

— Да, чудом, насколько я слышал. После этого он вообще отказался от глубоких погружений.

— И к чему ты ведёшь?

— К тому, что Agincourt быстрее, чем Tuscany. Если заставим тварь преследовать нас, сможем обогнать её и вывести District ей во фланг. Пара торпед по борту — и готово. У нас будет музейный экспонат весом в триста тысяч тонн.

Повисла тишина. А потом Ловелл задал худший из возможных вопросов:

— А если District не сможет ей ничего сделать? Ты видел, какого она размера.

— Ну… тогда нам придётся искать другой транспорт до дома.

***

Agincourt заполнила балластные цистерны и последовала за Левиафаном всё глубже в Тихий океан — туда, где солнечные лучи уже не достигают воды. Вскоре вокруг не осталось вообще ничего, кроме темноты. С этого момента лишь сонар — скромное сердце нашей лодки — указывал путь вперёд, иногда подталкиваемый могучими потоками, исходившими от самого чудовища.

Ловелл нарушил затянувшуюся тишину:

— Что дальше по плану?

— Сейчас? — ответил я. — Просто пытаюсь привлечь внимание этой твари. Чем ближе мы будем к District, когда она нас заметит, тем лучше. Но, похоже, мы зашли слишком глубоко. Слишком.

И это было правдой: по глубиномеру мы прошли отметку в пятнадцать тысяч футов. Нужно было выбираться.

— Пристегнись.

Он подчинился, заняв кресло позади меня, а я включил передние прожекторы и вжал рычаг ускорения.

— Что, чёрт возьми, ты делаешь?!

— Я же сказал — пытаюсь привлечь её внима… — я осёкся и сбросил тягу.

Свет прожекторов Agincourt разлился по бездне. И осветил пустоту.

— Где эта хрень? — выдохнул Ловелл.

Я выкрутил яркость света на максимум и остановил лодку.

— Не знаю.

Мы обшаривали воду взглядом — искали хоть малейшее движение, тень, след. Но не было ничего. Лишь тьма. И тишина. Я перевёл Agincourt в медленный ход, лучи прожекторов скользили по скалам и впадинам.

Ничего. Чёрт… Если только…

Я выключил свет.

— Эй, что ты творишь? Что случилось?

— Не может быть, чтобы нечто такого размера просто исчезло.

— Так куда оно делось?

Я стравил балласт, поднял нос лодки и дал полный вперёд.

— Оно никуда не делось. Оно знало о нас всё это время. Просто затащило нас в темноту, чтобы сбить с хвоста.

— Думаешь, такое чудовище боится, что его поймают?

— Его не ловят, Ловелл. Это мы — добыча.

Agincourt рванула вверх, насколько позволяли двигатели, но время работало против нас. Впереди над нами возникла гигантская тень, стремительно двигаясь наперерез — разница между сумерками и кромешной ночью.

— Шевелись! — крикнул я. — Попробуй связаться с District!

Ловелл отстегнулся и бросился к люку, вскарабкавшись по ступеням — и вскоре из командного отсека донеслось потрескивание радио.

— Алло, алло, District of Columbia, это Agincourt! Приём! Слышите нас?

Статические помехи пробивались даже до пилотной сферы. Масса Левиафана перекрывала сигнал.

— Продолжай вызывать сопровождение! Я попробую вырваться из-под него!

— Алло, алло, District of Columbia, это лейтенант Ловелл с Agincourt! Приём! Слышите нас?

Agincourt резко накренилась вправо, я дал ей полный ход. Семнадцать узлов. Семнадцать и три. Семнадцать и пять. Семнадцать и семь. Я поднял взгляд — тень Левиафана заслоняла всё морское дно. Но мы всё равно продолжали движение.

— Алло, алло, District of Columbia, это Agincourt! Приём! Вы нас слышите?

Снова лишь шипение эфира.

Девятнадцать узлов. Девятнадцать и два. Девятнадцать и четыре. Agincourt уже двигалась быстрее, чем большинство судов, но тень над нами, казалось, не имела края — настолько огромным было тело Левиафана.

Двадцать один узел.

— District of Columbia, это Agincourt! Приём! Ответьте!

Тишина.

Двадцать один и девять. Двадцать два и два. Я взглянул вверх. Тень расплывалась, но я различал чудовищный, чуждый лес её щупалец — они развевались, тянулись во все стороны, неподвижные, как сама бездна. Это походило на чёрную многолучевую звезду, увиденную сквозь искривлённое время и пространство. Но она начала отставать; Agincourt была быстрее. Двадцать три и пять.

— Алло, District of Columbia, это лейтенант Ловелл с Agincourt. Приём, слышите нас?

По-прежнему лишь треск эфира, но среди него начали прорываться едва различимые всплески звука — слабые, но ясные. Мы вырывались из зоны помех. И быстро.

Двадцать пять узлов. Двадцать пять и три.

Слишком быстро. Это напрягает.

— Алло, District of Columbia, это Agincourt. Приём! Слышите нас?

Я поднял взгляд, потом оглянулся через плечо.

Двадцать пять и восемь. Двадцать пять и девять. Двадцать шесть узлов.

— Чёрт… — прошептал я. Левиафан вовсе не гнался за нами — он поднимался вверх. Я включил все прожекторы, дал полный ход и сбросил балласт. Мы начали подниматься.

— Ловелл!

— Что?! Что случилось?!

— Связь с кораблём есть?!

— Пока нет! А что?

— Левиафан не идёт за нами. Он поднимается.

— Так это же хорошо! District сможет ударить, как только он подойдёт!

— Он не подойдёт! Он всплывёт прямо под кораблём! Подлодка не сможет стрелять с такой дистанции!

Двадцать три узла. Мы потеряли скорость при наборе высоты. Двадцать три и одна.

— Боже мой… Господи, давай, давай же, двигайся! Быстрее, быстрее, чёрт возьми, вверх!

— Продолжай вызывать их! — крикнул я.

Двадцать пять и четыре. Двадцать пять и семь.

Масштабная тень Левиафана устремлялась вверх, туда, где вода становилась светлее; я видел, как его щупальца выстраиваются в единый поток, набирая ход.

— Алло, алло, District of Columbia, это Agincourt. Приём! Ответьте, ответьте!

Двадцать семь и три узла. Мы были уже на глубине около трёх тысяч футов; до расчётной глубины District оставалось меньше двух тысяч.

Agincourt продолжала подниматься. С каждой секундой вода светлела, стрелка давления падала, Левиафан, теперь уже мчавшийся выше и левее нас, приближался. И тут я понял окончательно — District of Columbia не имела ни малейшего шанса. Даже в нечестном бою. Это существо неудержимо.

— Алло, алло, District of Columbia, это Agincourt. Приём!

Пятнадцать сот футов до предельной глубины сопровождения.

— …ло… gincourt… это District… Columbia… слышим… приём… мы двига… — эфир зашипел снова, но голос всё же прорвался.

— Слушайте меня! — сказал Ловелл. — Слушайте внимательно! Энсин, повторяю: у нас нет Левиафана на хвосте. Повторяю, нет. Он прорвался между нами и идёт к координатам, которые я передавал ранее. Если вы там — немедленно отступайте. Приём! Уходите сейчас же!

Тысяча футов. Восемьсот. Семьсот пятьдесят.

— …связь прерывается… координаты… тридцать три точка… четыре на минус сто пятьдесят… точка четыре пять… ждём… посылку… подождите, ПОДОЖДИТЕ…

— District of Columbia, приём! Это лейтенант Ловелл с Agincourt. Вы на связи? Приём! Слыши…

ГГГГГГГРРРРРРРРРРРРРААААААААААААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХ!!!!!

Сердце подпрыгнуло к горлу. Я узнал этот звук — рёв Левиафана — тот самый, что был на записях с Tuscany. Значит, чудовище больше не заботится о скрытности. А это могло означать только одно. Чёрт.

БУМ. БУМ. БУМ.

Ловелл спустился в пилотную сферу.

— Иисусе… Что это, чёрт побери, было?!

— Опоздали. Вот что. Мы, блядь, опоздали.

И хотя течение, созданное скоростью Agincourt, несло нас вперёд, я всё же остановил лодку. Остановил, чтобы видеть, что будет дальше. И зрелище было ужасным.

Перед нами раскинулась горбатая спина Левиафана, а его громадная пасть, заслонённая стеной клубящихся щупалец, принимала на себя серию торпедных залпов от подлодки сопровождения. District of Columbia выпустила целую очередь Mark 48 — торпеды вырвались из шахт и одна за другой рванулись вперёд, взрываясь волнами — БУМ! БУМ! БУМ!!

И на миг я подумал… может, этого хватит, если попадания точные? Может, получится хотя бы ранить это чудище, остановить его хоть ненадолго?...

Но зверь просто принял удары и продолжил движение. Через мгновение у субмарины остались лишь баллистические ракеты — оружие, не предназначенное для ближнего боя. District пыталась отступить, выкладываясь полностью, но подлодка класса Ohio — это махина длиной почти с два футбольных поля и весом около девятнадцати тысяч тонн из стали и заклёпок. Быстрая, но не настолько.

District of Columbia была обречена.

— Попробуй вызвать Dixon, Ловелл, — сказал я, и голос дрогнул. — District — всё.

В тот же миг последняя торпеда из арсенала Columbia вырвалась наружу, прошла сквозь воду, оставляя пузырящийся след, и врезалась в одно из щупалец. Взрыв прогремел могуче, но впустую.

А затем, после короткой паузы, Левиафан развернулся, и его щупальца заслонили последние лучи солнца, клубясь и смыкаясь вокруг корпуса District.

И корабль исчез.

ГГГГГГГРРРРРРРРРРРРРАААААААААААААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХ!!!!!

Чёрт.

Я уводил Agincourt прочь от этого пиршества на всей доступной скорости. Двадцать узлов. Двадцать и одна десятая. Двадцать и четыре.

— Алло, Dixon, приём? Это лейтенант Ловелл с Agincourt. Ответьте, приём!

Двадцать два узла.

— Алло, Dixon, алло, это Agincourt, приём! Просим эвакуацию, слышите?

Двадцать три.

Позади нас я почувствовал дрожь, гул и гигантское смещение воды. Agincourt затряслась и пошла в крен. Я взглянул назад.

Двадцать три и пять.

— Алло, Dixon, это Agincourt. Приём, слышите нас?

Двадцать три и шесть.

Боже милостивый…

Левиафан закончил трапезу и разворачивался. Одни только его щупальца вызывали мощное встречное течение, а затем — Господи всемогущий — показалась она. Пасть. Огромная, чудовищная, немыслимо безмерная — зияющая бездна и рот одновременно. Что, во имя всех богов, это вообще за существо?

Двадцать четыре и одна. Двадцать четыре и шесть.

— Agincourt, это Dixon. Принимаем ваш запрос на эвакуацию. Укажите курс.

Левиафан распахнул глаза, и Agincourt мгновенно погрузился в оранжевое сияние.

Чёрт.

— Ловелл!

— Dixon, подождите. Что?!

Двадцать шесть узлов.

— Отменяй эвакуацию.

— Что?! Почему?!

Двадцать шесть и три.

— Оно нас видит. Передай Dixon, чтобы уходили в безопасную зону. Мы попробуем оторваться от него и позже выйти на связь.

Двадцать шесть и восемь. Двадцать семь.

— Dixon, приём?

— Слышим вас отлично, Agincourt.

Двадцать семь и пять.

Щупальца Левиафана выстроились в плотный веер, когда оно ринулось за нами. Боже, помоги. Пожалуйста, Господи, помоги нам.

Двадцать семь и семь.

— Слушайте: мы идём на северо-запад на полной скорости. District of Columbia уничтожен. Мы…

Двадцать семь и девять. Двадцать восемь.

— Повторите, приём? Columbia уничтожена?!

— Подтверждаю! Левиафан уничтожил District of Columbia! Сейчас мы…

ГГГГГГГРРРРРРРРРРРРРААААААААААААААААААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХ!!!!!

— Мать твою!.. — я вжал рычаг тяги до упора. Двигатели застонали от перегрузки, но держались.

Тридцать узлов. Тридцать и две десятых. Тридцать и три. Вода вокруг будто сама стекала в распахнутую глотку чудовища целыми озёрами. Давай, малышка. Давай. Давай, давай, давай!

— Agincourt, это Dixon Actual. Подтвердите уничтожение District of Columbia, приём.

Тридцать два узла.

— Так точно, сэр. Левиафан выдержал всё, что “District” успела выпустить по нему, сэр, а потом он просто… сожрал корабль.

ГГГГГГГРРРРРРРРРРРРРААААААААААААААААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХ!!!!!

Тридцать две и пять. Тридцать две и девять.

— Мы засекли ваш маяк, Agincourt. Эсминцы движутся для спасения и вступления в бой.

Сердце у меня остановилось.

Тридцать три узла.

— Ловелл!

— Знаю, знаю! Dixon, на связи?! Капитан Гилси! Не вступайте, сэр! Не вступайте! Клянусь вам, сэр, ничто, кроме, чёрт возьми, ядерного удара, не остановит эту тварь. Уведите эсминцы в безопасную зону, мы выйдем к вам!

— Отрицательно, Agincourt. Вы вывели цель на поверхность. Мы справимся сами. Джилси, конец связи.

Тридцать четыре узла и растёт.

— Dixon, приём! Ответьте!

ГГГГГГГРРРРРРРРРРРРРААААААААААААААААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХ!!!!!

Agincourt летела как могла, но корпус гудел от перегрузки, всё дрожало, лодку трясло, а течение с силой било в лобовую сферу.

Тридцать четыре и семь. Тридцать пять. Давай, малышка. Давай, родная.

— Dixon, это Agincourt! Немедленно отступите, слышите?! Приём! Ответьте, чёрт возьми!

Левиафан приближался. Неважно, двигался ли он быстрее или просто втягивал в себя океан целиком — суть была одна: Agincourt проигрывала, несмотря на отчаянную борьбу. Это была гонка со временем. И с бездной. Гонка без надежды на победу.

Тридцать шесть узлов. Тридцать шесть и одна.

— Dixon, это Agincourt! Ответьте, вы, мать вашу, безумцы! Отступите!!

ГГГГГГГРРРРРРРРРРРРРААААААААААААААААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХ!!!!!

Все приборы звенели, стрелки дрожали, панели ходили ходуном, а перепонки в ушах вибрировали. Сверху я слышал, как Ловелл, взбешённый, орёт и колотит разводным ключом по пульту.

Тридцать семь узлов. Тридцать семь и три.

Чем ближе подбирался Левиафан, тем большей скорости требовалось просто чтобы остаться в живых. Это было как тянуться к краю пропасти, чувствуя, как гравитация затягивает тебя ниже. Одно неверное движение, малейшая ошибка — и всё.

Я увидел, как тень его пасти поползла по корпусу. Agincourt уже работала на пределе — тридцать девять узлов — и всё равно этого было недостаточно.

— Agincourt вызывает Dixon, Agincourt вызывает Dixon, не вступайте в бой. Повто…

Ловелл осёкся — в эфире снова зашипело. Масса Левиафана перекрыла сигнал. Мы ничего не могли сделать. Вода хлынула в пасть чудовища, и Agincourt пошёл вместе с ней — беспомощно, отчаянно, с ревущими на пределе двигателями, выжимая из себя последние силы, пока тьма не сомкнулась вокруг.

— Латнер? — произнёс он. — Мы…

БУУУУУУУУУУУУМ!!!!!

Взрыв — без сомнений, противоподлодочная ракета “корабль-корабль” — прошёл сквозь толщу воды и будто поджёг весь океан. Dixon прибыл.

БУУУУУМ!!!

Ещё один разрыв — и корпус Agincourt содрогнулся до самых заклёпок. Левиафан резко изменил курс и устремился к поверхности с дьявольской скоростью.

ГГГГГГГРРРРРРРРРРРРРААААААААААААААААААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХ!!!!!

Позади, не дальше чем в сотне ярдов, чувствовалась его чудовищная масса — подводная волна накрыла Agincourt, перевернула его вверх килем, а потом лодку снова швырнуло в обратный крен.

БУУУУМ!!! БУУУУМ!!

Взрывы приближались.

— Ловелл!! Они что, не знают, что мы здесь?!

БУУУМ!! БУУУМ!! БУУУМ!!

— Не знаю! Возможно, они потеряли наш маяк вместе с радиосигналом!

— Что это значит?!

БУУУМ!! БУУУМ!!! БУУУУМ!!!

— Это значит, что они думают, что мы, мать его, мертвы!!

— Можешь попробовать снова выйти на связь?!

— Не знаю! Я…

Вспышка света — и тут же:

БУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУММММ!!!!!!!!

Последняя глубинная бомба ударила так, что волна прошла сквозь море, пробила измученный корпус Agincourt и врезалась прямо в кабину. Меня подбросило даже в ремнях. В ушах стоял сплошной звон, а лодку гнуло, крутило и будто било дрожью. Свет мигал, сирена выла, панели мигали красным. Я расстегнул ремни, поднялся, пошатываясь, и почти ползком добрался до пульта.

БУМ! БУМ! БУМ!

Разрывы звучали уже совсем рядом — или слух просто больше не мог различить расстояние. Всё будто плыло. Голова. Зрение. Я наугад тянулся к приборам — половина выведена из строя, другая выдавала ослепляющий сигнал тревоги. Чт… ч-что…?

— Ловелл! — услышал я собственный голос, глухой, словно из-под воды. — Ловелл, можешь… можешь связаться с “Dixon”? Ловелл?!

Пальцы скользили по пульту. Цифровые панели были тёмные. Я попытался запустить двигатели, но услышал только сухое щёлк-щёлк-щёлк из блока управления.

— Ловелл, ты тут?

Ггггггррррррррааааааааааауууууууууууууууууууууууууууууууууухххххххх!!!

БУМ! БУМ! БУМ!

Я слышал не бой — я слышал только собственное сердце.

— Ловелл?

Постепенно шок стал уходить, уступая место куда более страшному чувству. Страху.

— Ловелл!

Я оторвался от пульта и бросился к лестнице люка. В лицо попала капля воды. Потом ещё одна. И ещё. Я начал карабкаться вверх.

БУУУУУМ!! БУУУУМ!! БУУУУМ!!

ГГГГГГГРРРРРРРРРРРРААААААААААААААААААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХ!!!!!

Когда рука схватила верхнюю перекладину, ладонь соскользнула — всё было мокрое. Я сжал сильнее, подтянулся и выбрался в отсек управления под люком.

— Ловелл?

Ответа не было. Конечно, его не было. Ловелл сидел у дальней стены в неестественной позе — глаза закрыты, неподвижные, из правого уха тянулась тонкая струйка крови, стекала на плечо и смывалась тонким ручьём морской воды, просачивавшейся сквозь погнутый люк. Этот ручей превратился в поток. Потом — в несколько. Свет снова мигнул. Я подошёл к нему, опустившись на колени в холодную воду.

— Ловелл? Эй, приятель. Эй, ты слышишь меня?

БУУУУМ!! БУУУУМ!! БУУУУМ!!

Он едва слышно всхлипнул, но этот звук утонул в других — в рёве Чудовища — ГГГГГГГРРРРРРРРРРРРААААААААААААААААААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХ!!!!! — и в куда более зловещем шуме: из нижних отсеков доносился стремительный плеск. Когда я заглянул вниз, вода уже поднималась внутри пилотской сферы — она шла вверх, к нам. В просвете люка сквозь толщу воды пробивался солнечный луч. Я схватил разводной ключ.

— Ловелл, мы у поверхности. Слышишь? Я вижу солнце. Оно прямо там, приятель. Мы выберемся. Просто держись, ладно?

Я поднялся ещё на две перекладины и ударил по люку. КЛАНГ. Крышка чуть прогнулась. Ещё удар. КЛАНГ. Ещё дюйм. Вода уже переливалась в отсек. Ловелл снова стонал.

— Держись, дружище, ладно?

Ещё удар. КЛАНГ.

БУУУУМ!! БУУУУМ!! БУУУУМ!!

Свет мигнул в последний раз и погас. Agincourt застонал, заскрипел и, наконец, начал умирать.

КЛАНГ.

— Ну же… пожалуйста, Господи. Пожалуйста, Боже.

КЛАНГ.

Люк начал поддаваться. Луч солнца стал ярче. А вода снизу уже дошла до середины сапог Ловелла.

КЛАНГ. — я почувствовал, как что-то сдвинулось.

— Есть!

Я выбил в крышке отверстие — достаточно большое, чтобы просунуть руку. Но едва я это сделал, как вода хлынула внутрь вдвое сильнее, чем из нижних отсеков. Я обернулся, соскользнул с лестницы и отпрянул назад, когда потоки стали собираться в бурлящую лужу. Что за…?

Потом я поднял взгляд — и понял. Мы не у поверхности. Почти, но не там. Ещё футов сто до свободы. Сто футов — и целая вечность.

ГГГГГГГРРРРРРРРРРРРААААААААААААААААААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХ!!!!!

Вода прорвалась в отсек с обеих сторон и швырнула меня к стене, рядом с Ловеллом.

— АААХХХХХКККХХХХПППТТТХХХХ!!!

Океан бился в нас — волнами, потоками, ударами. Я задыхался, хватая воздух на доли секунд, но нашёл его руку и сжал. Он ответил — едва ощутимо, но крепко, обогнув пальцами мой кулак. Мы начали всплывать — медленно, вместе, к потолку.

— Прости, приятель. Прости… я правда пытался.

ГГГГГГГРРРРРРРРРРРРААААААААААААААААААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХ!!!!!

Больше я не слышал ни взрывов, ни залпов — только торжествующий рёв Левиафана, и гул заливающей всё воды, и собственное сбивчивое дыхание. Я прижался губами к потолку, выхватывая последние пузыри воздуха, чувствуя, как Ловелл уходит вниз, как вода обхватывает грудь, поднимается к лицу — всё.

Потом тень легла на остов Agincourt’а. Удар. Толчок. Поток, что сорвал нас в темноту.

А потом…

ГГГГГГГРРРРРРРРРРРРААААААААААААААААААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХ!!!!!

***

ЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРР!!!

КЛАНГ!

— Они внутри!

Я открыл глаза. Всё болело. Я не понимал, где нахожусь. Не понимал, что происходит. Не понимал ничего. Слышал шаги, видел тень — и вдруг кто-то схватил меня за плечи и поднял. С меня хлынуло — целое ведро морской воды с волос, с лица, с рубахи.

— К-кккх… что…?

— Всё в порядке. Всё в порядке, лейтенант Латнер, верно? Эй. Сюда. Всё хорошо. Мы вытащим вас отсюда, слышите? Энсин, передай механику — есть выживший!

— Есть, сэр.

— Я не… я не понимаю, что…

— Всё хорошо.

— Ловелл.

— Что?

— Ловелл… он… я не… не помню. Я не могу… — я разрыдался. Жалко, с надрывом, всхлипывая и задыхаясь.

— Эй, эй. Всё хорошо. Всё хорошо. Кто-нибудь, помогите мне тут!

А потом — темнота стала сгущаться.

— Эй! Он уходит! Я теряю его! Я…

И всё снова почернело.

***

Я очнулся в больничной палате. Дольше суток метался в бреду, но когда разум прояснился, меня ввели в курс дела — и я, в свою очередь, рассказал всё, что помнил, для отчёта.

Из того, что мне поведали: Dixon был уничтожен, погиб весь экипаж, вместе с кораблём сопровождения и, разумеется, District of Columbia тоже. Всего флот потерял более семисот человек. Хороших, храбрых людей… Среди них — лейтенант Дэвид Скотт Ловелл. Это был самый кровавый день в истории ВМФ США в мирное время.

Но я узнал и кое-что ещё. Судя по следу удара на борту затонувшего Agincourt, после того как Левиафан расправился с Dixon, он ударил и нас — с такой силой, что выбросил лодку на поверхность. Там её и нашёл эсминец класса Arleigh Burke — Tecumseh — качающуюся в волнах, с сорванным люком.

Флот, конечно, постарается скрыть всё это. Свалит гибель кораблей на неудачные учения или техническую аварию. Но я к этому руки не приложу. И уж тем более — к новым попыткам выследить то существо.

Нет. Эту историю нужно рассказать. Ради тех, кто погиб. Ради Ловелла. И ради вас. Как и пилот Tuscany до меня, я принял одно: то, что скрыто внизу, тревожить нельзя.

Ни зверя. Ни его дом.

Во имя самого Бога — не заходите далеко, в чёрную бездну дикого Тихого океана.

Ради всех нас.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Хаосит-затейник специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.