Меня зовут Саша. Мой Брянск — это не открытки с ёлками и куполами церквей. Мой город пахнет закипевшей кастрюлей на плите, которую мать забыла выключить, и вонью перегара, въевшегося в обои. В восемь лет я уже знал, как звучит тишина перед бурей: отец, прикованный к креслу после того рокового смены на заводе, молча сжимал подлокотники, а мать, шатаясь, искала повод для скандала. «Ты опять крошки на столе оставил? Ты… ты…» Её пальцы впивались в моё плечо, а я думал, что, может, если замереть, она не заметит, что я дышу.
В четырнадцать я стал продавцом газет. Не от гордости — от страха. Зимой, когда ветер с реки Десна резал лицо как нож, я толкал тележку с «Комсомолкой» и «Правдой». Руки немели, но дома было хуже. Мать вырывала деньги, даже не считая, а отец, глядя в окно, бормотал что-то вроде «извини». Я спал на кухне, подложив под голову свёрток с одеждой, и представлял, будто газетные страницы — это крылья. Вот здесь, между строк про урожай и Киркорова, нарисован путь в другой город. Где никто не кричит.
Когда мне было шестнадцать мать перестала пить. Я ждал подвоха. Прятал заработанные деньги в дыру под плинтусом, просыпался от каждого шороха — вдруг она снова ищет бутылку? Но однажды она притащила домой коробки: потрёпанные туфли, туфли с оторванными пряжками, туфли, пахнувшие чужими ногами. Она штопала их на своей старой швейной машинке Зингер, доставшейся от прабабушки. «Буду торговать у вокзала», — сказала, избегая моего взгляда. Я не верил, пока не увидел её палатку: крашеные губы, голос, резкий как сирена, и женщин, которые примеряли босоножки прямо на снегу.
Через три года у неё был уже магазин в центре города. «Rafael» — вывеска горела неоновым розовым, как дешёвая помада. Соседи всё твердили про «сильную женщину, преодолевшую трудности». А я стоял у витрины и вспоминал, как она разбила мне бровь пустой шестидесятиградусной «Столыпинкой». В день восемнадцатилетия я ушёл. Собрал два свитера, фотографию отца (он умер прошлой зимой, так и не оторвав взгляд от окна) и унёсся прочь, будто те самые газетные листы, что так и не стали крыльями.
Она находила меня. Присылала конверты с деньгами — я отдавал их обратно, не считая. Как-то раз застала на рынке, где я таскал мешки с картошкой. Она взяв меня за руки, вдруг сказала:- «Саш… Мог бы помочь в магазине, мы…» — начала она, поправляя меховую шубку и шёлковый шарф. «Вы уже всё взяли», — выдохнул я. Её руки, теперь с перстнями и маникюром, вдруг дрогнули и дёрнулись — на миг я увидел ту самую мать, которая когда-то роняла стакан на пол.
Сейчас мне двадцатьдевять лет, своя семья, старенький вольксваген. Иногда прохожу мимо «Rafael». Туфли в витринах блестят, как новенькие, но я знаю: где-то под стельками прячутся трещины. Моё детство — оно там, в морозных утрах, в отцовском шёпоте, в газетах, которые так и не взлетели. Но я научился идти. Без крыльев, без оглядки. Просто вперёд, даже если каждый шаг жжёт, как спирт на ободранных ладонях.
История сгенерирована нейросетью по краткому запросу истории про самого себя, с небольшими правками в названиях. Выложил, потому что понравилась альтернативная история про меня.
Спасибо что прочитали.