Towerdevil

Сап, безднятки.

Я не люблю запоминать сны, разбирать их и, тем более, вдохновляться ими и тащить в публичное пространство, но, когда они бывают такими кинематографичными (да еще и выходят сразу с сиквелами), я не могу их не зафиксировать хотя бы в тексте, хотя бы для себя. Ну а от вас у меня нет тайн, так что ловите олитературенную версию моего сегодняшнего сна:

Все началось с дождя. Какого-то чудовищного ливня, колотившего по парковой плитке, но моим плечам, по крыше, под которой я укрылся с такой ненавистью, словно желал все это пробить насквозь. Холодный, промозглый, он быстро превращал газоны в трясины, а дорожки – в грязные реки. Прогуливающиеся мамаши, подростки на роликах и лобзавшиеся на скамейках парочки разбегались, кто куда. Ни у кого не было зонтов, дождь обрушился на мир с совершенно чистого белого неба.

Первым признаком окружающей неправильности стали утки. Не обычные ленивые обитатели городских прудов и каналов, а крупные, чудовищного размера селезни с длинными, как у туканов клювами. Ростом они доходили мне до колена, и хуже всего – совершенно не боялись людей. Эти альфы собирали вокруг себя стаи уточек поменьше и вовсю захватывали территорию парка, медленно превращавшегося в огромное болото. Один из таких селезней, видимо, увидел во мне угрозу. Тяжело переваливаясь, подошел ко мне и требовательно долбанул в колено длинным клювом. Я понял намек. Укрываясь то под крышей беседки, то под деревом, я принялся выбираться из парка, стараясь не попадать под хлещущий ливень. Вместе с каждой каплей, попадавшей на мою одежду, я впитывал и знания о новом изменившимся мире: это не было просто грозой. Это было нечто враждебное, безжалостное – то ли слезы павших ангелов, то ли концентрат дрянных мыслей, скопившихся в небе, то ли какой-то токсин. Но те, кто проводил слишком много времени под прямыми струями, вскоре менялись.

Во сне у них не было названия, но, думаю, я бы назвал их «преследователями» или «шизами». «Шизы» - от греческого «σχίζω» - «расщеплять», «раскалывать». Отличительным признаком шизов становился расколотый на несколько кусков зрачок, будто кто-то разбил зеркало души, и в каждом осколке теперь отражалось чудовище.

Впитав это знание вместе с дождем, я не удивился крупному мужику в красном комбезе, который целеустремленно шагал в мою сторону. Мне пришлось ускориться, но в этом «шизе» было два метра с лишним, так что каждый его шаг равнялся едва ли не трем моим. Я знал, что шиз будет меня преследовать, пока не нагонит. Единственным шансом было спрятаться – шизы мыслили весьма прямолинейно, и за препятствием не видели цели. Никто другой его уже не заинтересует: его цель – я. К сожалению, в парке не было даже ни одного достаточно широкого дерева, чтобы спрятаться за ним. Вдобавок, там и тут я видел скопления шизов, ждущих новую цель, и мне таковой становиться совершенно не хотелось.

Вдалеке я увидел кирпичное здание с выбитыми окнами и изо всех сил побежал к нему. Шиз тяжело топал за моей спиной, а дождь бил по моей лысине, грозя в любой момент «расколоть» и меня.

Впрочем, возможно, надо, чтобы вода попала в глаза? Не знаю. Так или иначе, в окне я увидел знакомое лицо своего друга детства. У него в руках была винтовка и он подгонял меня. Стоило мне перемахнуть через подоконник первого этажа, как он обрушил жалюзи на окно. Шиз в комбезе резко остановился перед самым окном. Через щели в жалюзи до меня доносилось его пропитанное табаком дыхание. Друг протянул мне дробовик и кивнул на окно:

- Прикончи. Рано или поздно он додумается, что ты здесь.

Что именно он со мной сделает, я уточнять не стал. По хищно блестящему, будто бы фасеточному глазу шиза все было и так понятно. Я резко поднял жалюзи и одним выстрелом снес шизу голову. На выстрел из соседнего помещения прибежали жена друга и его же сестра. Обе, как и друг, в камуфляже и вооружены. Да, он всегда готовился к чему-то подобному…

Мы выживали в этом здании не меньше недели. Выбраться из парка не представлялось возможным: со всех сторон нас окружали улицы, кишевшие шизами. По очереди мы организовывали вылазки в ларьки, палатки и летние ресторанчики в парке. Жрать уток-мутантов, глашатаев Шизоливня мы не рисковали – мало ли, как повлияет на рассудок их мясо. Шизов мы старались обходить или просто спасаться бегством. Берегли патроны, да и, откровенно говоря, большинство из них безбожно тупили, прежде чем начать преследование. Чтобы спасаться от непрекращающегося дождя, мы использовали маскхалаты.

На одной из вылазок я заметил ребенка. Мальчика лет шести в дождевике. Он махал руками и звал на помощь. Наверное, нельзя было поступить иначе. Я осторожно попался на глаза пацану и позвал его с собой. Он радостно кивнул и зашлепал резиновыми сапогами по лужам в мою сторону. Я шепнул:

- Иди за мной, след в след.

И, не оглядываясь, я направился в наше логово. Без добычи. Но с еще одним голодным ртом. Даже не предполагая, насколько голодным.Когда я зашел в наше убежище, друг вскинул винтовку и приказал мне снять с пацаненка капюшон. Уже ожидая худшего, я подчинился и… да. Откинув капюшон, я увидел расколотые карие глаза, и каждый из осколков смотрел исключительно на меня. Да, он не шел за мной, чтобы спастись, он меня преследовал.

Я не хотел выяснять, что случится, когда он меня, по его мнению, «догонит». И не хотел тратить патроны, привлекая внимания окрестных шизов. А еще я почему-то решил, что детские позвонки более хрупкие, чем у взрослых, и мне удастся обстряпать все быстро и безболезненно. Не получилось. Мальчонка еще долго натужно хрипел, лежа на полу и неестественно вывернув голову, пока я ходил в соседнее помещение к арсеналу – за ножом. Благо, где находится сердце, я знал достаточно точно – помогли курсы первой помощи.

Наверное, я отправился эту вылазку, чтобы наказать самого себя за содеянное. К торговому центру на границе парка мы не совались – даже преодолеть парковку незамеченным было нереально, что уж говорить о помещении. Но запасы вяленого мяса подошли к концу, а от талого мороженого из ближайшего ларька крутило кишки. В итоге, я решился. Кто-то один должен был дежурить в убежище, но… какой смысл? Шизов не интересуют пустые здания, пока там нет людей. А прочие выжившие… Честно говоря, я не был уверен, остался ли хоть кто-то в округе. Поэтому, взяв воздушку – на меня нормальной винтовки не осталось – я отправился в самое опасное место во всем парке. Отпихивая встречавшихся шизов прикладом, я пробирался к краю парка. Но, увидев парковку, понял, что у меня нет шансов пройти через главный вход – они стояли через каждые три-пять метров, задрав голову и ловя ртом капли дождя. Поэтому я решил идти через служебный.

Обогнув парковку по широкой дуге и распихав несколько шизов, я нырнул в железные двери, за которыми оказался узкий темный коридор. Я не сразу понял, что произошло. Просто кто-то вырвал у меня из рук воздушку и разобрал ее тут же в воздухе, а, когда глаза привыкли к темноте, я увидел его. Огрызок. Вот, какое имя ему бы подошло больше всего. Он и правда походил на обкусанное со всех сторон яблоко, и мне даже казалось, что местами я вижу следы чьих-то великанских челюстей. Но, несмотря на эти страшные травмы, он двигался очень быстро и проворно. А еще он был первым шизом, который заговорил:

- Кто сказал тебе, что мы – расколотые? Мы – едины. Дети дождя. Как утиная стая. А ты – один. Но скоро мы будем вместе…

И Огрызок щелкнул челюстями прямо перед моим лицом. Не знаю, объели ли его другие шизы, или он грыз сам себя, но желания выяснять у меня не было никакого. Я сбил его с ног и рванул прочь – вдаль по коридору, а потом вверх по лестнице. Все заливал зеленый свет технических ламп, придавая всему окружающему ощущение нереальности. Я преодолевал пролет за пролетом, пока не оказался… в тупике. Я не знаю, чем кто-то строил лестницу, ведущую в никуда. Наверное, чтобы меня туда привести.Огрызок медленно поднимался по лестнице. Он много болтал. Говорил о дожде, как об осколках чужих снов. О каждой капле, как о чьем-то имени. И каждое впитавшееся под кожу имя делает тебя частью большего. О том, что это не охота и не преследование, а возвращение – они собирают нас, как расколотые куски, чтобы однажды мы собрались в единое целое, и тогда дождь прекратится. А я не слушал, я изо всех сил удерживал себя под потолком, уцепившись за какую-то арматуру, торчавшую из стены и надеясь, что тварь до меня не дотянется. Вопрос лишь в том, как долго я смогу держаться. Голос Огрызка звучал уже совсем рядом:

- И когда ты осознаешь, как ты мал без нас – ты сам подставишь лицо дождю…

БУХ!

Выстрел, заметавшийся эхом по этой странной лестнице, оглушил меня. Под звон в ушах я обернулся и смотрел, как Огрызок шатается на месте, прежде чем свалиться между лестничными пролетами. Судя по огромной дыре в его голове, теперь Огрызка можно считать доеденным. А по лестнице поднимались… Да! Мой друг, с женой, сестрой и другими выжившими!!! Улыбаясь сквозь слезы, я разжал руки…

***

Уже некоторое время мы обитали на даче моего друга. Не помню, как мы выбрались из парка. Полагаю, после торгового центра мы не вернулись в убежище, а угнали одну из машин и рванули прочь из города. Одни за другим прибывали машины его друзей. С женами, с детьми. Все они счастливо улыбались, вливаясь в нашу дружную «коммуну», с удовольствием брались за новые обязанности и собирались строить новую жизнь. Меня же что-то глодало. Мучило, будто червь, копошившийся в мозгу и не дававший спокойно спать. В ушах звенело эхо слов Огрызка: «Кто сказал тебе, что мы – расколотые? Мы – едины!»

Я же един не был. О своей жене я не слышал с того момента, как пошел дождь. Была ли она в парке? Или была дома? Или на работе? Я не помнил. Но все чаще перед внутренним взором я видел ее огромный глаз, расколотый паутиной трещин. И я понимал, что ей, скорее всего, не повезло попасть под дождь. И, пока прочие заново строили жизнь и планировали какое-никакое будущее в мире, задавшем новые правила, я просто… существовал. Я не ощущал себя частью этой коммуны, а, скорее, каким-то придатком, кем-то, кого терпят, потому что я – друг нашего «лидера общины».Решение было очевидным.

В конце концов, каждый из нас имеет право чувствовать причастность к чему-то большему, право на признание, на место в семье.

Даже глупо, что никто не додумался убрать бочку для дождевой воды со двора – ведь пить ее больше было нельзя. Странно, что никто не додумался ее накрыть или хотя бы перевернуть. Но совершенно логично, что, недолго поколебавшись, я погрузил туда голову. Там, под водой, было тихо и спокойно. Наконец-то пропал звук вездесущего дождя, барабанившего по крыше и сшибавшего листву. И, слушая эту тишину, я осознавал, что она не может раскалывать – лишь, наоборот, склеивать, делая тебя частью большого и целого. И это знание я должен подарить своим друзьям…

...Сложно сказать, в какой момент меня коснулось озарение, достаточное, чтобы в какой-то момент узнать свое отражение в разбитом зеркале. Я весь был покрыт красным – с ног до головы. На зубах чавкало что-то железистое, тугое – сразу не прожуешь. Совсем не похоже на привычную тушенку. Тела, окружавшие меня, тоже разительно отличались от тушенки – где это видано, чтобы консервированное мясо носило одежду? Где-то на втором этаже раздавались плач и крики. Женские и детские. Видимо, мне удалось всех застать врасплох. Теперь, когда сопротивление подавлено, надо найти кастрюлю побольше и натаскать воды для моей новой семьи. Или подключить шланг? А, может, разобрать крышу? Голова фонтанировала новыми идеями. Я улыбнулся своим отражениям в зеркале, а они в ответ улыбнулись мне, и глаз каждого был расколот на множество частей. Теперь я никогда не буду один.

🩸🩸🩸🩸❓🩸🩸❗️❗️❗️

Ну что, безднятки, кто всегда мечтал завести дома своего Суседку?

Сегодня — ваш шанс.

Мы запускаем конкурс по «Знатоку: Узы Пекла», и ставки высоки, как процент по кредиту у Мытаря.

🧸 СНАЧАЛА О ПРИЗАХ:

Девушка моего соавтора — охренеть какая рукодельница — вручную собрала целую линейку мерча по «Знатоку». Главный приз — тряпичная кукла Суседки. Выглядит как живой, все части тела подвижные, такой угарный и немного криповый трёхрукий паскудник с копытцами, рожками, светящимися в темноте глазами и усами, как у Якубовича.

Всё, что разыгрывается — ручная работа, в одном экземпляре.

Всё красиво упакуем. Доставка — за наш счёт.

📹 ЧТО НУЖНО СДЕЛАТЬ:

Снимите вертикальный клип 15–35 секунд, посвящённый книге «Знаток: Узы Пекла».

Тематика — любая. Никаких условий или ограничений: хоть обзор, хоть сценка из книги, хоть NSFW-контент с книгой, ASMR с вырыванием зубов или косплей на Сухощавого. Мы не осуждаем, а только поощряем.

Далее выложите видео у себя: TikTok, VK, YouTube, мессенджер МАХ (особенно хорошо ловит на парковке) — где хотите. Принимаются даже экстремистские платформы.

Ссылку кидайте в комменты к этому посту.

🏆 ПРИЗЫ:

🥇 1 место:

– тряпичная кукла Суседки (он же Якубович),

– кольцо-зуб,

– значок «Знаток» (флуоресцентный),

– книга с автографами двух авторов.

🥈 2 место:

– браслет с зубами,

– значок-карта с Мытарем (флуоресцентный),

– брелок «Суседка»,

– книга с автографами двух авторов.

🥉 3 место:

– полный набор значков (флуоресцентных)

– кулон-зуб,

– книга с автографами (да, я заранее отправил Тарасову вкладыши "батиной" почтой).

👁‍🗨 + Приз зрительских симпатий! Победителя определим, внимательно читая ваши комменты.

📅 СРОКИ:

Конкурс открыт с сегодняшнего дня и до 25 сентября.

Судьи — мы с Тарасовым.

– Первое место — за креативность

– Второе — за максимальное количество просмотров на ролике.

– Третье — выберем авторским произволом (как судьбу Анны Демидовны)

Удивите нас, безднятки. Удивите друг друга. И ждите Суседку в гости.

Валера приехал в Петербург из Саратова, работать на стройке. Никто его туда не звал — просто дома стало совсем невыносимо. Мать умерла от рака, а отец с тех пор каждые выходные напивался до потери прямохождения; ползал по квартире в одних трусах, разговаривая с розетками.

Он снимал койку в общежитии на Ваське. За стенкой таджики пользовали самых дешевых плечевых, воняло потом, мочой и восточными приправами. На стройке были те же таджики, и бригадир орал на них на всех простыми, рублеными фразами, будто общаясь со служебными собаками. После смен страшно ныла спина, а в голове гремело от криков бригадира и шума строительной техники. В комнате, надев неподключенные наушники, на неудобном топчане Валера ворочался, пытаясь уснуть, а за тонкой стенкой хрипло визжали плечевые, пока таджики всей кодлой заставляли их отрабатывать каждую копейку.

Каждое утро Валера спускался по лестнице — тринадцать ступенек до первого этажа. Спускаясь, он каждый день их пересчитывал. Всегда. Потому что только эти тринадцать ступенек, казалось, имели хоть какую-то стабильность. Это стало своего рода ритуалом, попыткой нащупать ногами дно и убедиться в нормальности и упорядоченности окружающего мира.

Однажды утром ступенек стало четырнадцать.

Валера чуть не навернулся - носом в бетон. Остановился. Поднялся и посчитал заново. Точно — четырнадцать. От такого открытия голова закружилась, но падать без чувств и впадать в экзальтации было некогда - бригадир не любил опозданий. Пришлось ехать на работу, и целую смену Валера мучился неразрешенной загадкой. Но когда он вернулся вечером — их снова было тринадцать.

Так продолжалось почти три недели. Иногда — их было тринадцать. Иногда — четырнадцать. Потом — пятнадцать. Однажды он в качестве эксперимента закрыл глаза и, посчитав их таким манером, запаниковал, заорал, вцепился в перила, и так просидел почти полчаса, пока ему не помогли спуститься соседи-таджики, потому что в этот раз ступеней оказалось аж двадцать три.

Он рассказал об этом комендантше. Та замахала руками:

— Не нравится, так съезжай! У меня желающих - до Китая раком не переставишь. Далась вам эта лестница! Один шею свернул, другой! Медом вам там что ли намазано?

С тех пор Валера не считал. Просто ходил, вверх и вниз. Каждое утро и вечер. А по ночам засыпал под чад кутежа за стенкой.

Однажды Валеры не стало. Его нашли под лестницей, лицом в кафель пола. Шея, руки и ноги были вывернуты под неестественными углами, будто тот долго катился с большой высоты; в ладонь воткнулась не пойми откуда взявшаяся шариковая ручка. Глаза у Валеры были завязаны, а все руки исписаны черточками, будто тот что-то отсчитывал перед смертью. Таких черточек оказалось четыреста восемьдесят семь.

*

Альтернативное название от подписчика - "Письмо на Балабановскую фабрику лестниц"

Больше моего творчества ЗДЕСЬ

Поделюсь с вами одной историей. Мне написал мой подписчик и рассказал следующую ситуацию: у его друга умерла бабушка. Смуглая, рыжая, лопоухая, добродушная женщина. Не сказать, чтобы рассказчик испытывал к ней теплые чувства, но знакомство имелось. Вот, в день поминок он решил навестить друга, поскорбеть вместе с семьей. Пока они все вместе сидели на кухне и пили чай, мой подписчик вдруг узрел следующую картину: лицо бабушки висело в воздухе в дверном проеме под странным углом по отношению к полу, и глаза у нее были абсолютно черные. Видение продлилось пару секунд и рассеялось. И, заметьте: рассказчик данной истории — ярый скептик, атеист, не пьян, не суеверен. Тем не менее, он принес мне такую историю.

Но давайте попробуем разобраться в произошедшем.

Человек ЗНАЛ эту женщину. Знание о ней хранилось не только на поверхности, но и внутри — в глубоких слоях памяти, куда сознание в повседневности не заходит. И тут происходит смерть. Человек оказывается в том же пространстве, где она жила. Те же запахи. Та же мебель. Те же стены. Ежеминутные упоминания за столом, никто не чокается рюмками, в тарелке – холодная кутья. И мозг начинает переживать стресс в попытке встроить новую информацию.

Стресс, траур, давящая обстановка, знакомый интерьер – все это триггеры, способные деактивировать фильтры рационального восприятия. В состоянии сильной эмоциональной нагрузки, особенно после утраты, у человека может возникнуть так называемая псевдогаллюцинация — сенсорный образ, который воспринимается как внешний, но вызван внутренними психическими процессами. Так появляются и образы в ночных кошмарах, и гипнагогические галлюцинации, и даже образы мёртвых в посттравматическом расстройстве. Всё это — разные формы «просачивания» неосознанного в сознание.

Тогда образы всплывают напрямую в сознание, не как воспоминание — а как переживание. И более того – как реконструкцию. Наш мозг не хранит образы целиком, как файлы на флешке. Вместо этого он сохраняет общие фрагменты. Вспоминая малознакомого человека, мы видим не его фото на паспорт, а, скорее, аватарку или даже карикатуру. Ты реконструируешь его облик. И эта реконструкция зависит от контекста.

Именно это, зачастую, и является причиной пугающего образа призраков в массовой культуре – черные глаза, искаженные пропорции, отсутствие каких-то частей тела. Когда мы вспоминаем не самого близкого человека, мы редко можем сказать, во что он одет, какие у него глаза, щетина, прическа. Задумавшись, мы, конечно, можем все это довоображать, но, когда мозг делает это без участия «рацио», то такой вот «сырой» облик приходит к нам напрямую. Кстати, именно с этим связан тот факт, что в практике тульповодства есть рекомендации воплощать сущностей с лицом, закрытым волосами или челкой: потому что для воображения глаза и лицо – одни из самых сложных деталей, и на их фиксацию уходит слишком много нашей «оперативки». Поэтому, нет, призраки не забыли, как они выглядели при жизни. Это вы никогда всерьез не помнили.

А теперь давайте сделаем шаг в сторону и поговорим о нейрокрипоте. Почему мы так часто видим в генерациях нейросетей нечто, от чего ползёт мороз по коже:

— глаза не там, где должны быть,

— рот распялен,

— неестественная поза

— все эти странные перетекания и трансформации

Это ведь не мистика. Это симптом сбившегося реконструктора. Плюс, конечно же, несовершенство самих систем.

В машинном обучении есть термин "low confidence output" — результат, сгенерированный моделью в условиях недостаточных или противоречивых входных данных. То есть когда нейросеть пытается сшить образ из плохо понятного запроса и обрывков предыдущего опыта. Получается… вот это.

А наш мозг – самая заурядная нейросеть. И обращается он не к файлам на диске, а к ассоциативным фрагментам, к эхообразам. Поэтому нейрокрипота и жуткие призрачные видения – одно и то же. Просто ошибка на выходе реконструктора, наложенная на глюк визуального компилятора. Просто не на железе, а на желтоватом комочке, слегка напоминающем лежалую брынзу.

А вы переживали подобное, безднятки? Делитесь в комментах!

Расписываюсь в малом формате, чтоб сноровку не терять...

Ольга работала в ЖЭКе. По образованию — бухгалтер, по призванию — никто. Муж умер от цирроза три года назад, сын служил где-то в Чечне, и последнее письмо приходило полгода назад.

Каждое утро Ольга начинала с осмотра котельной в подвале — сверяла показания счётчиков, осматривала трубы на предмет протечек, гоняла кошек и проверяла предохранители в электрощитках: в доме постоянно коротило проводку, а скачки напряжения сжигали кинескопы телевизоров, особенно по ночам. Завершив обход и заменив вылетавшие постоянно, будто из бутылок с шампанским, пробки, Ольга писала в своем обходном журнале «Питание восстановлено», дату, время и подпись – «Лукашова».

В подвале пахло мокрой тряпкой и ржавчиной. Дом был старым, еще дореволюционным, и подвал напоминал длинную кишку-лабиринт. Свернув не туда, можно было плутать добрые полчаса, а выйти из совсем другого подъезда. Свет туда хоть и провели, но работал он через пень-колоду: лампочки мигали, то и дело гасли, временами даже лопались. Особенно часто это происходило в дальнем углу, напротив двери с надписью «Комната распределѣнія питанія». Дверь была старая, ржавая с опечатанной не пойми кем – надписи давно стерлись – замочной скважиной. И Ольга была уверена, что главная проблема проводки кроется за этой дверью. Требовала у начальства ключи, но те футболили ее от архива к архиву, а там разводили руками – никаких ключей ни у кого, конечно же, не было. Более того – никакой «Комната распределѣнія питанія» на планах здания в кадастровом реестре не числилось. Наконец, на нее стали огрызаться, чтобы не морочила людям голову своей ерундой и спокойно работала, а то желающие на ее место всегда найдутся.

Но Ольга все никак не могла угомониться и, когда в доме начинали мигать лампы и искрила проводка, она бежала в подвал и прислушивалась к замочной скважине. И, действительно, улавливала оттуда какие-то звуки, похожие на скрежет и треск. Как будто кто-то пытается перегрызть электрокабель.

Она пару раз звонила начальству и даже включала запись этого странного звука на кассете, правда вышло слишком тихо. Но ее не стали слушать, сказали:

— Оля, не сходи с ума. Нет там никаких кабелей, всё вырезали ещё при совке и новые заложили. И вообще, по ночам спать надо, а не по подвалам шароебиться.

Но Ольга была не из тех, кто легко сдается. За могарыч одолжила у знакомого слесаря болгарку, а в магазине купила четыре удлинителя. Соединила их последовательно и твердо вознамерилась попасть в «Комнату распределѣнія питанія». С тех пор Ольгу никто больше не видел.

Поначалу никто ее особо и не искал. Мало ли, что могло случиться с одинокой женщиной, когда средь бела дня на улицах джипы взрываются, а в окна Дома Правительства стреляют из танка. Потом жильцы начали жаловаться на странную вонь от проводки. Пахло не как всегда – паленой резиной, а будто в мясной лавке под конец дня – лежалым ливером и печенью. Потом у одной старушки из розеток полилось нечто бурое, железистое, намертво въевшееся в обои. Ну и, наконец, происходило совсем уж не смешное и даже страшное: дети в разных квартирах жаловались, что по ночам телевизор показывает «обгорелую тетю».

Однако, заставить ЖЭК навести в доме порядок никак не получалось. На вопрос «Имеются ли жалобы на работу электросети?» жильцы растерянно разводили руками: в кои-то веки ни отключений, ни коротких замыканий, ни даже скачков напряжения не наблюдалось. Тогда в ЖЭКе бормотали недовольно «ну и нечего людей от работы отвлекать!» и клали трубку.

Так или иначе, через два месяца вернулся сын Ольги из Чечни. Руки-ноги на месте, а вот голова прохудилась: ему часть черепа осколком снаряда стесало, так что хоть и вернулся живым, не в цинке, а недееспособный. Стали родственников искать, чтобы передать на иждивение, подняли документы. Сначала долго стучались в квартиру, потом вскрыли, ожидая увидеть вгнивший в матрас труп, но внутри никого не оказалось. Опросили соседей, кто-то вспомнил про подвал…

Шли по оставленной Ольгой «нити» удлинителей. Болгарка валялась на земле и продолжала работать. Кто-то из жильцов схватился за сердце: «Это ж сколько нам счетчики намотают!» Странная дверь с надписью «Комнату распределѣнія питанія» была вскрыта, но и там Ольги не обнаружилось. Только жирный, похожий на сытого питона, кабель, уходящий куда-то в стену и обходной журнал. Открыли последнюю заполненную страницу. Вместо даты и подписи к бумаге лип обугленный человеческий ноготь. А рядом – размашистая надпись:

"ПИТАНИЕ ВОССТАНОВЛЕНО"

***

Больше творчества по ссылке

Это было в начале нулевых. Работал я в интернате для детишек с ТНР — ну, с неговорящими. Там, в основном, отказники жили: лёгкая, средняя умственная отсталость, глухари, немые, ну и совсем «овощебаза», кому в общество путь заказан. Эти до совершеннолетия лежат, мычат, кашу по рту гоняют, а потом, как восемнадцать стукнет — в ПНИ на пожизненное. У одного, помню, челюсть нижняя недоразвитая была, так он пальцами «жевал» — скатает еду в шарик, перетрёт и в рот. В общем, гнетущее место.

Так-то я электриком устраивался, а по факту — разнорабочий: тут почини, там подмети, здесь подсоби. Корпуса старые, послевоенные ещё; козявки на батареях, поди, старше меня будут. Ну и, понятное дело, проводка на ладан дышит, трубы текут, штукатурка сыпется. Когда я только начал работать, малый корпус уже был закрыт — ввиду аварийного состояния. Когда починят — неизвестно. Мне-то что, мне работы меньше.

А потом область деньги выдала. Ясен хрен, в Минсоцразвития половину оттяпали, и директриса, поди, не на зарплату себе норковую шубу купила, но до ремонта дело-таки дошло. Перевозить детишек было некуда, так что мы в пятнашки играли — одно помещение ремонтируем, другое используем. До смешного доходило: однажды пришлось кровати в столовую перенести. Так один из лежачих, его Кашей прозвали за вечную кашу во рту – говорить пытается, а в язык будто пчела укусила. И вот, Каша решил, что настало время обеда и всю ночь орал «Уша! Уша!» - кушать, значит. Одно-единственное слово выучил, самое необходимое. В итоге, выдали ему горбушку черного, чтоб успокоился, он ее всю ночь и сосал. И главное — говорю, давайте, мол, их в малый корпус переселим. Чего мы кровати переставляем, как в борделе, ей-богу? Но у директрисы на всё один ответ: «аварийное состояние, не положено, не соответствует нормам». Потом ремонт закончился, рабочие уехали, а малый корпус так и остался стоять неотремонтированным. Я тогда ещё подумал: директриса себе, видать, помимо гардероба, решила и транспорт обновить.

Так я думал до одного случая.

Однажды ночью выбило пробки. Ясен хрен, меня подняли с постели, отправили проверять. Иду мимо окна — а в малом корпусе лампочка мигает. И это притом, что я точно знал: никакого тока там быть не может, здание отрублено от сети и отопления напрочь, даже фаза. Но свет на втором этаже продолжал мигать — то включится, то погаснет.

Не знаю, что меня тогда дёрнуло — но я пошёл проверять. Взял ключ на вахте, зашёл, а там — пылища, грязища, стекло битое. Неудивительно, что сюда не потащили детей. И папки на полу валяются, что шагу не ступить. Поднял одну наугад, открыл. Год — 1983, и список фамилий, написанный от руки. Ну, как фамилий... Я только по окончаниям «...ов» и «...чук» догадался, так-то всё зачёркнуто, что ни буквы не прочтёшь. А рядом графы — «степень отсталости». В каждой — «высокая», «низкая», «неустойчивая». В одной и вовсе — «неопределимая». Усмехнулся, думаю: это как же — «неопределимая»?

Бросил папку на пол, пошёл наверх — глядеть, кто там со светом играется. На стенах рисунки, оборванные, пожелтевшие. Посветил фонариком на один-другой — и стало мне прямо не по себе. Примитивно изображённые дети и воспитатели хватались за головы, кричали, судя по чёрным густо зарисованным «о» посреди лица. А из рук, ног, животов — прорастали новые рты, и те кричали с ними в унисон. Даже то, что я принял за плохо нарисованные солнышки, оказалось раззявленными в крике ртами. По затылку пробежала дрожь. Особенно когда в конце коридора раздалось бормотание и агуканье — точно ко мне навстречу из тьмы полз гигантский младенец.

Подавив желание позорно сбежать, я пошёл вперёд. Ведь, скорее всего, и у лампы, и у звуков есть прозаичное объяснение: кто-то из воспитанников испугался темноты и сбежал. «Хорошо, что решил проверить», — подумал я и двинулся на звук. Открыл дверь в кабинет — никого. На столе — лампа, мигала, то включаясь, то выключаясь. Подошёл, щёлкнул выключателем. Лампа включилась, осветив разбросанные бумаги. Краем глаза успел прочесть:

«Эксперимент прекращён. Феномен продолжается. Изоляция невозможна. Наблюдение бессмысленно. Альтернативный тип артикуляции. Нет реакции на внешние стимулы. Развитие речи не подлежит остановлению.»

Я усмехнулся – «Врачи, а все туда же! Восстановлению же!»

И тут звук раздался совсем рядом. Я подпрыгнул на месте и направил фонарик на дверцы несгораемого шкафа. Оттуда глухо ухало: «Уша! Уша! Олодны! Уша! Олодны!»

- Вот ты где! – воскликнул я. Распахнул шкаф — а внутри… никого. Исцарапанные стенки, сверху — полка с какими-то папками. И рты. Рты-рты-рты — по всей внутренней поверхности, нарисованные чем-то густым, бурым. Я застыл, оглядываясь в поисках неведомого шутника. И тут — прямо мне в ухо, из самой пустоты:

— Уша!

Что было дальше — не помню. Скорее всего, просто убежал и глушил водку в своей каморке до утра. Интернат всю ночь просидел без света. Утром, дождавшись директрису, написал заявление по собственному, без отработки. Она материлась, грозилась, но подписала. Швырнула трудовую в лицо. Когда я, собрав нехитрый скарб, выходил через главный вход, меня за локоть поймал Каша. Очень серьёзно, по-взрослому посмотрел на меня и сказал:

— Это их язык. Мы все станем такими.

Больше я в это место не возвращался.

***

Шендеров сказал, что не пишет крипипасты, но Шендеров - живой пример непоследовательности

Больше рассказов и творчества ЗДЕСЬ

#БЕЗДНАобзирает

ДА, ЭТО МУЖ МОНИКИ БЕЛУЧЧИ

Знаете, на одном интервью Володя Чубуков спросил меня – что такое кринж как жанр. Я, честно говоря, замялся, выдал какую-то историю, рассказанную моим знакомым, о том, как он поехал лизать пятки двум странным стремным мужикам. Не спрашивайте. Энивей, совсем недавно, пересматривая с другом «Шайтан», я понял, наконец, что представляет собой этот жанр, откуда взялся дом из рассказа «Женишок», и чем, на самом деле этот фильм крут. Итак, поехали.

Сюжет:

Компания парней – мyдак, мyдак и мyдак (каждый по-своему) снимают в клубе шикарную телочку Еву и вместе с барменшей отправляются к ней домой в глухую французскую деревню. Там им предстоит познакомиться с местными нравами и обычаями, садовником Джозефом и локальной легендой о рождении Антихриста (или сорт оф). И, разумеется, в какой-то момент все пойдет далеко не так, как мудаки распланировали…

На самом деле, перед нами не совсем хоррор. Или, вернее, совсем не хоррор. На протяжении всего фильма нас будут дискомфортить не кровавыми подробностями, саспенсными заигрываниями или призрачными появлениями. Этот фильм делает страшно ИНАЧЕ. На протяжении всего просмотра нам будет именно что дискомфортно – мы будем кринжевать в первоначальном значении этого слова: to cringe – ёжиться. И одновременно нам будет кринжово за персонажей. Один втупую изменяет жене и кидает ей крайне тупые отмазки по телефону, другой очень стыдно пристает к девушке на танцполе, третий… да тоже хрен редьки не слаще. И вот эта троица (плюс барменша) попадает в ситуацию, когда дискомфорт будут доставлять уже ИМ.

И стержнем всего этого кринж-марафона становится, разумеется, садовник Джозеф в исполнении великолепного Венсана Касселя (впрочем, спойлер – это не едниственная его роль в фильме). Все начинается весьма невинно – он брызгает из козьего вымени молоком одному из пацанов на джинсы, после – ложится в грязь, чтобы подтолкнуть машину. Дальше – больше. Приставала, например, ощутит на себе все прелести непрошенного к себе внимания, сперва от Джозефа, а потом и от местной давалки, готовой на него буквально запрыгнуть. К купаниям присоединяются местные идиотики, ситуация становится все более неуютной с каждым кадром, но запах из-под юбки Евы заставляет их остаться. 0% осуждения, 100% понимания, кстати. Камон, просто погуглите Роксану Мескиду.

Кстати, об актерах. Венсан Кассель отрабатывает свой гонорар на все 146% - кривляется, поет, танцует, лапает персонажей и вообще отрывается по полной. Не могу не отметить местную давалку, которую я так крепко запомнил, что она легла в основу Лизки из того же «Женишка».

Фильм нередко ошибочно относят к волне «нового французского экстрима» («Мученицы», «Граница»), в основном, из-за финального эпизода. Но я придерживаюсь мнения, что перед нами – вещь уникальная в своем роде, весьма экспериментальная, где саспенс нагнетается, доходит до высшей точки, а сразу после – намеренно сливается в трубу диалогами о «мясном ассорти». Там, где должно быть нервно и страшно, вскоре становится смешно и крижново. Так до самого финала, в котором выдали все то, что копилось в течение полутора часов. Получился своего рода хоррорный gooning. Гуглите сами, я не буду вам это объяснять. Если «Мученицы» - это долгое сдирание кожи заживо, «Граница» - удар лопатой по зубам, то «Шайтан» - аналог анекдота: «Лижет как-то парень пи3ду и вдруг чувствует - сперма конская. Сплёвывает, начинает ржать и говорит: "Так вот как ты померла, бабушка!»

И, честно говоря, по комбинации всех этих причин я обожаю этот фильм. Особенно люблю его показывать друзьям и наблюдать в процессе за их реакцией. В определенный момент они перестают понимать, ЧТО они смотрят, и просто триггерятся на разного рода «неправильности», происходящие на экране. Ну а, как любят прикрываться начписы – «если вызвало эмоции, значит, автор достиг цели» - прикроюсь здесь этой отмазкой и я. #БЕЗДНАрекомендует смотреть «Шайтана» в компании с друзьями, пивом, попкорном – чем больше, тем лучше. Будет и от чего похохотать, и от чего словить эрекцию, и от чего скривить носик. Бегом смотреть!