Крипота

Ну и портрет на том же развороте, ага.

Нерешительно подошел Роб, мой коллега. Он снова сжимал кружку с кофе как щит.

– С Хэллоуином, – неуверенно сказал он, пытаясь изобразить Носферату, согнув пальцы, но помешала кружка, и показалось, что его пробила дрожь.

– Да, точно, – кивнула я, – с Хэллоуином.

– Ты выглядишь уставшей. Ночка удалась?

– На самом деле, да, – сказала я, забыв упомянуть, как ворвалась в дом к семье и отправила парня в Ад.

– Значит, сегодня ночью опять веселишься? – спросил он. Я не была уверена, спрашивает он, потому что знает, что у меня День рождения или потому что думает, что на Хэллоуин все должны напиваться.

– Да нет. Обычный тихий вечер, – сказала я, глядя в монитор.

– Да-да. Слушай, когда будешь отправлять почту на этой неделе, можешь добавить это куда-нибудь? – сказал он, протягивая мне неоновый стикер, на котором было что-то накорябано.

– Не беспокойся, – сказала я, не читая приклеив стикер к столу.

Я вышла из офиса на десять минут раньше, что было для меня необычно, но никто не задавал вопросов. В эти дни сумерки окутывали город все раньше и раньше, и я боялась пропустить на закате встречу с Мелвином, региональным управляющим Ада.

Я забежала домой и взлетела по лестнице, на ходу расстегивая розовую блузку. Когда мой парень Дерек распахнул дверь, я оказалась раздета до бюстгальтера, .

– С Днем рождения тебя, с Днем рождения тебя… – пел он глубоким, тягучим, мелодичным голосом. Он неуверенно нес покрытый белой глазурью королевский торт с восковой свечой в середине.

– С Днем рождения, дорогая Сара, – он торжественно поставил передо мной торт.

– Боже, не напоминай, – рассмеялась я, – о большой тройке.  Я этого не вынесу.

– Ты куда-то спешишь? – спросил он, когда я сняла рабочие штаны и натянула черные обтягивающие леггинсы.

– На работу, – сказала я.

– Но ты только что пришла с работы.

– Другую работу, – прошептала я, закатывая глаза.

– Я думал, ты собираешься устроить забастовку или что-то вроде того, – решительно прошептал Дерек. – То есть, то, что они заставляют тебя делать – несправедливо.

– Знаю, так и есть, – сказала я, – просто мне нужно поговорить с Мелвином. Разобраться с этим раз и навсегда.

– Но ты все еще хочешь выпить попозже?

– Да, конечно, у меня будет куча времени, – сказала я. Кроме того, моя работа в Аду существовала только в искривленном времени. Не пройдет и минуты между тем, как я уйду в закат и вернусь обратно.

На пешеходных дорожках снаружи моросил мелкий косой дождь. Капли оседали на волосах, делая их влажными. Я направилась к обозначенному месту встречи – мигающему фонарю на берегу реки. Этой ночью его замыкало сильнее, чем обычно, и он издавал механические жужжащие звуки, когда включался и выключался.

Я стояла под ним и репетировала свой план. Я встречусь с Мелвином и скажу ему, что больше не хочу ходить по домам. Скажу, как неправильно отправлять этих людей в Ад, здесь, должно быть, ошибка в личных делах или во всей иерархии Ада. На самом деле, я бы потребовала, чтобы меня связали с его начальством. Я слегка вздрогнула, поняв, что это, должно быть, Дьявол. Как бы я прожила свою земную жизнь, если бы увидела воплощение зла? Я вообразила его покрытым черной как смоль субстанцией, сочащейся из всего его тела, кроме белых глаз без зрачка. При мысли о таком отвратительном существе по телу побежали мурашки.

Когда кто-то появился передо мной, напряжение ушло. Я не слышала, как она подошла – низкая девочка, едва достающая мне до плеч, с длинными рыжеватыми волосами, собранными в конский хвост длиной до бедер.

– Это с тобой я должна встретиться? – спросила она. Ее передние зубы были кривыми.

– Полагаю, – сказала я, осознав, что на мне нет маски. – У тебя есть что-то для меня?

– Э, думаю, да, – девочка неловко переступала с ноги на ногу.

Я надеялась встретиться с Мелвином до того, как появится кто-то, кого нужно будет переправить на ту сторону. Замешкавшись, я подумала, стоит ее брать прежде, чем у меня появился шанс озвучить свои претензии. Казалось, сейчас мало что можно было сделать.

– Открой рот и подними язык, – велела я ей.

Я затаила дыхание в предвкушении, пока не увидела золотую монету между зубов. Не нужно было снова идти на дом.

Перевернув ее, я увидела на обратной стороне звезду. Девочка отправлялась на Небеса.

Я погрузила ее в лодку и начала медленно плыть вниз по реке.

Я позаботилась о том, чтобы ценить каждый момент путешествия, надеясь, что оно станет последним перед моим увольнением. Я наслаждалась медленным, ласковым движением волн, и как они расступались, разбиваемые веслом. Я наслаждалась безвременным туманом на набережных, который делал город похожим на смутное воспоминание. К тому же, это был последний мираж для переправляющихся людей, прежде чем они увидят свой вечный пейзаж, каким бы он ни был.

Когда мы достигли устья, я увидела в отдалении другую лодку, покачивающуюся на воде. На ее носу стоял ангел, суровый и спокойный.

Я до сих пор не была уверена, что это на самом деле ангел, возможно, это был такой же человек, как и я, в своей квадратной маске, похожей на маску сварщика и с жестяными блестящими крыльями. Несмотря на это, я находила его присутствие скорее устрашающим, чем потусторонним. Его пронизывающее молчание всегда напоминало мне, что я являюсь частью чего-то большего, чем я сама, и понятия не имею, как это работает.

Однако, сегодня он нарушил молчание.

– Они не мои, – сказал ангел. Голос был мужской, пронзительный и бесцветный.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я, подплывая ближе.

– Она не моя. Ее нет в моем списке, – сказал он, указывая на девочку на корме.

– Но она… у нее есть монета, – я запнулась.

– Покажи, – сказал он.

Я достала ее из кармана и протянула ангелу. Он повертел ее между пальцами и провел по звезде ногтем.

Наконец он покачал головой:

– Подделка, – тихо сказал он, – кто-то другой вырезал здесь звезду.

Я взяла монету и недоверчиво посмотрела на нее. Круг был неровным и в мелких царапинах, которые выглядели, как нанесенные ножом. Я прокляла себя за глупость.

Повернувшись к девочке на корме, я спросила:

– Ты это сделала?

Она уставилась на меня широко распахнутыми глазами и покачала головой.

– Что мне делать? – спросила я ангела.

Он пожал плечами:

– Не знаю, это твоя работа. Ты должна принять решение.

Я мрачно кивнула.

– Можешь дать мне пару минут? – спросила я.

Он кивнул, маска сверкнула при движении.

Я воспользовалась веслом, чтобы оттолкнуться от его лодки, и погрести прочь, так как чтобы решить, нам с девочкой нужно было побыть наедине. Когда мы достаточно отдалились, я отложила весло и села на передний край лодки.

Вода окружала нас со всех сторон. Она была мягкая и струящаяся, как одеяло цвета индиго и медленно волновалась в сумеречном тумане. Девочке некуда было бежать, сейчас она могла только отвечать мне.

– Это ты вырезала звезду на монете? – спросила я.

– Нет, клянусь. Я даже не знаю, что это такое, это было дано мне как-то так, – она яростно затрясла головой, каштановые пряди волос безжизненно болтались перед лицом. Ее кожа выглядела сухой и грубой.

– Кто дал тебе монету? – спросила я.

– Она просто была здесь, когда я проснулась, – она смотрела под ноги, – я попала в автокатастрофу. Нас было четверо, мой парень был за рулем. Он не вписался в поворот и врезался в стену. Я не понимала, что происходит. Было так темно, – сказала она. Девочка вытерла слезы рукавом джемпера, отчего кожа покраснела еще сильнее.

– Я проснулась, лежа на траве на противоположной стороне дороги. Мой парень стоял рядом. У него в руках была монета, я хотела спросить у него, что случилось, но почувствовала что-то во рту и достала это. Это была монета. Я пыталась позвать друзей, которые застряли в машине, но они не слышали меня. Не могли меня слышать, и я кричала и кричала. Тогда этот человек в плаще пришел из ниоткуда, и сказал, что они больше не могут меня слышать и видеть, и что я должна пойти к реке и встретить тебя. Я ждала парня, но он не пошел со мной.

– Ммгм, – кивнула я. Я посмотрела на нее на секунду. Она прижала пальцы ко лбу, закрывая глаза.

– Ты веришь в Рай? – спросила я.

– Да, конечно, – сказала она.

– А что насчет Ада?

Она замолчала на секунду, изучая меня.

– Думаю, да
– Как думаешь, куда тебе следует отправиться? – спросила я.

– Я никогда не делала ничего плохого, – заплакала она, – я заслужила отправиться в Рай. Я не плохой человек.

Я вспомнила детство, как по утрам дедушка будил меня раньше родителей, чтобы взять на рыбалку. Если день был ясным, солнце поднималось красным диском, отбрасывая на реку дрожащие блики. Я сидела на уединенном, поросшем травой берегу и с отвращением отмахивался, когда дедушка пытался научить меня насаживать кусочки червей на крючок. Если он ловил что-то, то клал мои руки на катушку, когда заматывал леску. Я всегда задыхалась от волнения, ощущая сопротивление лески, натягивающейся так сильно, что казалось, может порваться.

Он всегда позволял мне решать, отпустим мы рыбу в реку или отнесем домой и выпотрошим. Я держала рыбу в руках, сложив их чашечкой, пока та переворачивалась. Было удивительно, насколько сильными они были, как гора твердых мускулов, сжимающихся и расслабляющихся.

Не помню, как я принимала решение, возможно, основываясь на том, насколько сильно они боролись или насколько симпатично цветная чешуя смотрелась на рассвете, но помню, что никогда не сомневалась в себе, обрекая их задыхаться на воздухе.

Я встала и начала грести, не сказав девочке ни слова. Я приняла решение. И гребла мимо ангела в море, где начала слышать знакомые оглушительные раскаты волн. Вода разделилась, открыв чернильно-черную щель, которая расширяясь, отбрасывала нас обратно в воду. Вода спадала в нее с обеих сторон, хотя из глубин не поднимался туман.

– Ты идешь туда, – сказала я девочке, указывая в черную пустоту посреди моря.

– Куда оно ведет? – спросила та.

– Я не совсем уверена, – сказала я. Всего лишь невинная ложь. – Но ты должна отправиться туда.

Казалось, она верила мне, думая, что провела меня своей историей. Я предложила ей руку, которую она взяла. Она приблизилась к краю лодки и замедлилась на секунду, а затем нырнула в темноту, поджав колени к груди. Ее длинные каштановые волосы прилипли к спине в безвоздушной бездне.

Я поплыла назад, присоединившись к ангелу.

– Почему ты отправила ее в Ад? – спросил он.

– Когда произошла авария, она была за рулем. А потом украла у парня монету и вырезала на ней звезду, обнаружив, что она нужна, чтобы ты пропустил ее в Рай.

– Откуда ты знаешь, сказала она правду или нет? – спросил ангел.

Я пожала плечами:

– Просто знаю.

Обратно в город я плыла медленно и лениво. Я хотела потянуть время, но оно не тянулось, потому что не существовало. Затормозив рядом с мигающим фонарем, я увидела в свете фонаря силуэт маленького мужчины в длинном плаще. Мелвин, мой начальник.

– Ты хотела поговорить со мной, – сказал он, когда я вышла из лодки на темную лестницу, наполовину погруженную в воду.

– Хотела, – сказала я.

– Что ж, я весь во внимании, – он достал пачку самокруток из кармана, и поджег одну. Его лысая голова отражала голубой свет.

По телу пробежала дрожь.

– Мне некомфортно в… некоторых ситуациях, в которых я оказываюсь. На этой работе.

– Так, – пробормотал он.

– Вчера мне пришлось идти домой за пропавшей монетой. Не думаю, что справедливо терроризировать этих людей. А сегодня… сегодня ангел или что это такое, заставил меня выбирать, куда отправить девочку – в Рай или Ад. Я даже не знаю, достаточно ли у меня квалификации принимать такие решения. И не знаю, кто принимает эти решения – Бог или Дьявол, или кто там еще, но это просто не кажется справедливым.

Слова лились потоком, я не контролировала, что говорю, просто отчаянно пыталась выплеснуть все это наружу. Мелвин, нахмурившись, сдвинул брови, затягиваясь сигаретой, его грубые губы сформировали букву “о”. Он выпустил из ноздрей два потока дыма, как дракон.

– Позволь мне сказать тебе кое-что, – сказал он, засовывая руки в карманы. – Я не уверен, что ты это уже поняла, но здесь нет Бога или Дьявола. Этими вещами управляют обычные люди, как ты и я.

Я почувствовала себя немного запыхавшейся, как будто он впечатал эти слова мне в грудь, и они отпечатались там, прожигая меня изнутри.

– Конечно, должен же быть и кто-то больший, кто решает судьбы людей? – спросила я.

– Нет. Директора Ада зовут Джордж, он из Шеффилда. Он работает со “сложными” делами, так сказать. Но большинство дел довольно легкие.

– Как… как это – легкие?

Он пожал плечами.

– У нас есть руководящая группа, которая встречается каждый квартал. Они обновляют критерии для Рая и Ада и обучают руководство работе с делами.

– А что если кто-то имеет другие представления о том, что хорошо, а что – плохо? Например, что-то гарантирует, кто попадет в Ад, а кто – нет?

Мелвин покачнулся взад-вперед и снова пожал плечами.

– Тогда руководящая группа должна прийти к консенсусу. Это как работа в бизнесе. Мораль субъективна, я полагаю, но мы должны принимать решения. Мы должны поддерживать работу.

– Но что если решение ошибочное? Значит, предполагается, что должен быть кто-то с большими полномочиями, так?

– Ты не понимаешь, Сара, – сказал он. – В этом мире нет силы большей, чем ты. Нет большей силы, чем я. Нет больший силы, чем тот парень, идущий через дорогу, – он восторженно показал на мост, – ты имеешь силу принимать эти решения. Нет никого “выше” в этом мире. Никого “авторитетнее”, – он смаковал каждое слово, – доверься себе. Если ты не примешь решение, это просто сделает кто-нибудь другой. Не сомневайся в себе. Ты никогда не сомневалась в себе, когда выбирала, будет эта рыба жить или умрет. Здесь нет разницы.

Я озадаченно посмотрела на него. Дул холодный ветер, колющий голые руки.

– Что насчет магии? – спросила я. – Остановка времени, монеты, и все такое.

Мелвин склонил голову набок и одарил меня лукавой усмешкой.

– Ну, – сказал он, – это магия только потому, что ты так думаешь. Конечно, мы все могли бы быть ясновидящими и видеть мертвых, если бы хотели.

Я кивнула. Он выкинул окурок в флуоресцентную лужу, и он зашипел, поглощаемый водой.

– Еще вопросы? – спросил он.

– Н-нет, – ответила я.

– Хорошо, твой испытательный срок окончен, – сказал он, кладя свою большую квадратную руку на мое плечо. – Ты показала себя. Добро пожаловать в команду.

– Спасибо, – прошептала я.

Мелвин улыбнулся и подмигнул мне. Он удалялся в темные улицы, пока от него не остался только голубой свет, отражающийся от его блестящего плаща.

В ушах звенело. Кожа наполнилась энергией. Я прошла через мост в город, оценив властное клацанье моих ботинок по сырому бетону.

За рекой город лучился неоновыми знаками и фарами машин. Много людей праздновали Хэллоуин, хотя был понедельник. Мужчина с тыквой на голове стоял под красным навесом возле бара, куря сквозь зубастый рот, вырезанный в маске. Девушки в обтягивающих кожаных юбках и ботильонах толпились возле входа в бар.

Люди двигались через улицы в одном органичном и синхронизированном потоке. Я вглядывалась в каждое лицо, пытаясь запомнить их все, представляя, как однажды возьму каждого из них за руку, когда они будут переправляться на другую сторону.

Я направлялась в бар, в котором договорилась встретиться с Дереком после работы. На входе стоял вышибала, который попросил у меня показать паспорт, думаю, в меньшей степени из лести, в большей – для порядка.

– О, с Днем рождения, – грубовато сказал он, увидев дату рождения и протягивая его обратно.

– Спасибо, – сказала я.

Мне пришлось протискиваться мимо стойки бара, где неуклюжие студенты университета спотыкались друг о друга, пытаясь заказать напитки. Дерек сидел в глубине зала за круглым столом, переполненным пенными пивными бокалами. Он был не один. За столом собралась компания наших друзей из колледжа. Они все вскочили, заметив меня.

– Сюрприз! – воскликнула моя бывшая соседка Клаудия. Ее щеки раскраснелись.

– О, Клаудия! Спасибо, – сказала я, обнимая ее.

– Ты хорошо выглядишь! Мне нравится наряд, – сказала она, указывая на мою черную форму.

– А, ты знаешь, я что-то типа дитя ночи, – сказала я, подмигивая ей. Она рассмеялась.

Я обошла вокруг стола, обнимая всех и разыгрывая удивление, пока не добралась до Дерека.

– Еще раз с Днем рождения. Надеюсь, ты не против небольшого сюрприза, – сказал он, нежно поцеловав меня в губы.

– Это здорово. Ты не должен был, – сказала я. – Но мне нужно с тобой поговорить.

Он отстранился и посмотрел на меня, беспокойно всматриваясь в лицо.

– Ты в порядке? Что-то случилось ночью? – спросил он.

– Нет, все отлично. Просто хотела просветить тебя, знаешь, обо всей рабочей ситуации.

– О, хорошо, – прошептал он, оглядываясь через плечо на весело болтающих друзей. – Поговорим в месте для курения?

Деревянные скамейки в месте для курения были сырыми и холодными, хотя с этой стороны здания горели красные тепловые лампы. Воздух был бодрящий и влажный, но замутненный запахом табака и фруктового пара.

– Я поговорила с начальником, – сказала я, – и он все мне объяснил. Как все работает, и они рады взять меня на работу.

Дерек заинтересованно кивнул.

– Я также думала о том, что ты сказал, что у меня есть реальная возможность что-то изменить на этой работе и… это правда. Я доверяю себе принимать эти трудные решения. Потому что, знаешь, если не я, то кто? – я пожала плечами.

– Думаешь, сможешь с этим справиться в долгосрочной перспективе? – спросил Дерек.

– Я уверена, что настанет день, когда мне не захочется этого делать. Как и с любой работой, на самом деле. Но я крепкий орешек, – я ударила себя кулаком в грудь, что вызвало у Дерека усмешку.

– Я смогу с этим справиться, – сказала я.

Дерек обнял меня.

– Я верю тебе, – сказал он, – и не думаю, что это неправильно или что-то такое. Как ты и сказала, кто-то должен делать и эту работу. И когда я умру, то не хочу, чтобы это сделал кто-то кроме тебя.

Он нежно поцеловал меня в плечо.

– Я не скажу ни одной живой душе, – игриво прошептал он. Я рассмеялась.

Ночь прошла легко, поддерживаемая легким, пьянящим воздухом. Друзья по очереди заказывали мне пинты стаута и коктейли на их вкус, пока в голове не разлилось тепло и замутненность. Мы с Дереком вышли на крышу подышать свежим воздухом спустя долгое время после того, как все разошлись.

Ни одной звезды не было видно за темными чернильными тучами и смогом города. Луна, однако, осторожно осветила кольцо проплывающих облаков.

– Так ты чувствуешь разницу? – спросил Дерек, мягко толкнув меня в руку локтем.

– Не особо, – сказала я, – не думаю, что сильно изменилась с двадцати лет. Просто поняла больше вещей.

– Мудрые слова, – отметил он.

Мы вернулись домой около 5 утра. После бара мы провели утренние часы, слоняясь по улицам, пока наконец не отправились есть пиццу на вынос прямо на тротуаре, и не начали долгий путь домой. Мое опьянение быстро перешло в ранние стадии мигрени, и я лечила ее чашкой чая. Я сидела за кухонным столом не желая ложиться спать, и наблюдая, как солнце протягивает свои мягкие, рассеянные лучи сквозь наши окна.

После пары часов бездумного наблюдения, я отряхнула куртку и снова надела ботинки, прежде чем отправиться на знакомую прогулку. Когда утренняя влажность смочила волосы, они запахли сигаретным дымом. Я стянула их в свободный пучок, приблизившись к двери офиса.

– О, Сара, ты сегодня раньше, чем обычно, – сказала моя начальница Джен, когда я прошла к столу.

– Да, кстати об этом, вообще-то я здесь, чтобы забрать кое-какие свои вещи, потому что, ну, я ухожу, – сказала я. – Извини.

Ее миниатюрный рот скривился в наигранной гримасе.

– Что ж, мы были бы признательны, если бы ты предупредила за две недели, но, полагаю, если это срочно…

– Просто я нашла работу в другом месте, – перебила я, – с дополнительными обязанностями. Больше соответствует моим карьерным целям. И, если честно, там больше платят.

– Хорошо, – сказала Джен, – в таком случае, когда ты закончишь собирать вещи, я подготовлю документы.

Я начала расчищать свой старый рабочий стол от скомканных и порванных клочков бумаги.

– Сара! Мне нравится черный, – сказал Роб, как всегда неловко сжимая свою кружку с кофе. – Что происходит, ты уходишь?

– Да, к сожалению, – сказала я, – я нашла кое-что еще. В короткий срок.

– О, нет. Так я больше тебя здесь не увижу?

– Боюсь, что нет, – сказала я, складывая файлы в коробку. Я встала и одарила его лукавой усмешкой.

– Но не волнуйся, – сказала я, – мы обязательно встретимся, когда придет время.

~

Оригинал (с) Stranger

Поддержать проект можно по кнопке под постом, все средства пойдут на валокордин и прочие успокоительные, чтобы не шарахаться от каждого звука =)

Телеграм-канал, группа ВК, новая серия про правила

Перевела Регина Доильницына специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

На вопросы, почему фрески так её пугают, она отвечала, что думает, что в них кто-то прячется. Иногда она видела краем глаза, что в их глубине что-то движется. Родители, конечно, пытались её успокоить. Говорили, что это просто её воображение, что никто не выпрыгнет из картины и не утащит её. Но это не слишком-то помогало.

Однажды, когда я был в восьмом классе, а сестра в первом, мы шли вместе в школу. Она показала мне на стену в подъезде. На фреске был изображён человек, которого я никогда прежде не замечал. Тёмный мужской силуэт отчётливо виднелся на заднем плане, скрытый в тени деревьев. Но я не придал этому значения. Сестра настаивала, что раньше его там не было, но я был настроен довольно скептически. В конце концов, говорил я, откуда она может знать, что силуэта там не было, если она боялась смотреть на фреску дольше секунды? Она злилась, что я ей не верю, и дулась всю дорогу до школы, но я не придавал этому значения, пока не прошла ещё неделя.

Когда мы вышли из лифта и спустились в подъезд, моя сестра вдруг завопила. С искажённым от ужаса лицом она показывала на фреску на стене, крича и заливаясь слезами, а потом забежала обратно в лифт. Когда дверь за ней закрылась, я с любопытством присмотрелся к картине. Я не сразу это заметил, но через некоторое время, наконец, понял, что так напугало мою сестру.

Тёмный силуэт за деревьями, кажется, стал ближе.

Скорее всего, это был обман зрения, но мне показалось, что фигура стала гораздо больше, чем раньше, и сместилась к переднему плану. Мало того, это был уже не просто силуэт. Можно было различить коричневые туфли и тёмно-серые брюки, но верхняя часть лица оставалась в тени. Рассматривая в недоумении фреску, я обратил внимание, что из всех людей, изображённых на картине, только этот мужчина был сам по себе. Все остальные сидели или играли с друзьями или с семьёй, а он, единственный, просто стоял в тени.

В конце концов я решил, что это либо розыгрыш художника, рисовавшего фреску, либо какой-то ловкий хулиган решил так пошутить, чтобы напугать жильцов. Мужчина на картине, разумеется, не мог двигаться. Наверное, это была просто оптическая иллюзия, возникавшая, когда свет падал на стену под другим углом. Я вернулся за сестрой и потащил её в школу, стараясь больше не задумываться о случившемся, хотя с тех пор мы оба избегали смотреть на эту проклятую фреску. Было в ней что-то сверхъестественное или нет, но она, безусловно, вызывала тревогу, и после того, как ты один раз замечал такую странность, уже не мог не обращать на неё внимания.

Но всё обошлось. Примерно в начале сентября, когда снова начались занятия в школе и мне приходилось вставать на час раньше моей дорогой младшей сестры, что избавляло меня от созерцания её выходок перед фреской, я обнаружил, проходя как-то мимо, что полускрытая тенью фигура исчезла. Я был весьма удивлён, заметив это, и несколько минут в растерянности осматривал стену, но её нигде не было видно. Может быть, кто-то пожаловался, что фреска выглядит жутковато, и силуэт закрасили? Хотя я не замечал, чтобы в последнее время тут работали маляры.

Мне некогда было размышлять об этих странностях: новые домашние задания, которыми нас теперь заваливали в школе каждый день, оставляли не так уж много свободного времени. Но иногда я вспоминал эту историю, когда сестра приходила домой, вся дрожа, как от сильного холода, и рассказывала, что снова видела где-то на стене Человека-тень. Один раз в переулке, на покрытой граффити стене, потом в школьном спортзале. Мы с родителями говорили ей, что она уже слишком взрослая для таких глупостей, и старались не обращать внимания на её заскоки.

Пока, в один прекрасный день, она не вернулась из школы домой.

Несколько недель царил полный хаос. Полиция засыпала вопросами нашу семью и всех наших знакомых; криминалисты обыскивали квартиру в поисках улик, которые можно было бы использовать, чтобы повесить вину за её исчезновение на нас. Мать едва могла вымолвить слово сквозь неудержимые рыдания, отец метался по квартире в такой ярости, что, клянусь, из его ушей шёл пар, и клялся отомстить тем, кто отнял у него единственную дочь. И посреди всего этого – я, глупый, неловкий подросток, отчаянно желавший хоть чем-то помочь и понимавший, что это не в моих силах.

Шли месяцы. Я беспомощно наблюдал, как поиски сходят на нет, а моя семья медленно расползается по швам. Отец пристрастился к бутылке. Мать просто сидела на кухне, ничего не делая, как будто ожидая смерти. Иногда мне приходилось заставлять её есть. Скоро я начал обижаться на родителей. Мы все очень страдали, но они были, кажется, полностью поглощены случившимся. Неужели они не понимали, что у них, друг у друга, есть они сами, что у них, наконец, есть ещё один ребёнок, о котором тоже нужно думать?

Я связался с плохой компанией. Пожалуй, в этом нет ничего удивительного. Прогуливал уроки, выпивал и принимал наркотики в компании других малолетних преступников. Пытался забыться, не думать о том, как мне не хватает милого голоска моей сестры, как не хватает настоящих родителей. Я слишком быстро повзрослел. Вот мне всего четырнадцать, и я прячусь под лестницей на нижнем этаже заброшенной автостоянки, наслаждаясь вкусом украшенных пирсингом губ в розовой помаде и теплом пухленьких бёдер, надеясь, что охранник нас не заметит.

Но хватит об этом.

Наверное, вам хочется, наконец, узнать, чем всё закончилось. Это было на мой шестнадцатый день рождения. Кучка нас, непутёвых оболтусов, собралась на пляже после наступления темноты. Кто-то выкатил на песок пустой мусорный бак, и мы разожгли в нём костёр. Пиво и дешёвое вино текли рекой. Они и пились легко, как вода. К полуночи мне стало нехорошо, и я побежал к ближайшей заправке, но оказалось, что туалет уже заперт, поэтому я проблевался на песок. Немного придя в себя, я присмотрелся к стене, о которую опирался.

На ней была изображена фреска, освещённая отблесками ярко горящего костра. На ней были нарисованы счастливые отдыхающие на пляже, и она была совсем не похожа на ту, оставшуюся в подъезде нашего дома. Но, как и тогда, с этой фреской было что-то не так.

На берегу лежал маленький тёмный предмет – рваная ткань и сбившиеся в колтуны волосы. На нём сидели две чайки: одна с высоко поднятой головой и крыльями, очерченными смелыми, густыми мазками краски, с широко раскрытым в крике триумфа клювом, и другая, копавшаяся в теле.

Я не видел лица, но мне это было и не нужно. В тот момент я понял, какой ужас она должна была испытывать. Этот абсолютный, иррациональный ужас, и даже хуже того, ведь я больше не был ребёнком и всё понимал.

Я никогда не смогу перерасти поглощающие меня ужас и отчаяние. Я никогда не смогу оглянуться назад и посмеяться над своими детскими страхами.

Тревор Пайн тяжело переживал смерть своей жены. Он всегда был образцом здоровья, несмотря на преклонный возраст, но после того, что случилось с его женой, казалось, он постарел на десятилетия за одну ночь. После похорон он не покидал территорию своего особняка и проводил те немногие деловые встречи, на которые ещё хватало сил, по телефону. Менее чем через три месяца после смерти жены он умер во сне от остановки сердца. Это не было неожиданностью. Довольно часто пожилые мужчины в долгих браках ненадолго переживают своих супруг.

Эдвард не проявлял ни малейшего интереса к семейному бизнесу. Он продал почти всё, включая контрольный пакет акций лесозаготовительной компании PineCo, которую он только что унаследовал, многонациональному конгломерату. Они выкупили совет директоров, уволили половину сотрудников и заменили весь менеджмент среднего звена своими людьми. Он даже продал обширное поместье семьи Пайн застройщику, который быстро превратил его в курортный отель. Практически единственное, что у него осталось, - небольшой охотничий домик, построенный его дедом в лесу, который он успел перестроить за эти годы. Кейко подозревала, что именно там должен быть спрятан труп Уинни, хотя не могла сказать наверняка. Её уволили, когда поместье было продано. Хотя она уехала, вышла замуж и завела семью, она всё равно все эти годы хранила извращенную тайну клана Пайн, пока не услышала, что в этом может быть замешан невинный ребенок. Хотя она понятия не имела, как это произошло, она знала, что наша неизвестная - их дочь, и не могла допустить, чтобы ужасы, оставившие шрам на её душе, продолжались.

Когда мы посадили её за решётку как соучастницу похищения и убийства, она казалась такой спокойной, как будто мы сняли с её шеи ярмо. Полагаю, мы с другими следователями чувствовали что-то подобное. Кажется, дело, несмотря ни на что, движется к завершению. Оставалось только найти Эдварда Пайна. Однако это было легче сказать, чем сделать. Он всегда был затворником, а за время, прошедшее после смерти отца, совсем пропал из поля зрения, вскоре после его участия в другом уголовном расследовании, правда, на этот раз в качестве жертвы.

После смерти отца Эдвард несколько месяцев прожил в городе. Он продолжал учиться в университете, хотя дела его там шли не очень хорошо, так как он часто прогуливал занятия, чтобы предаваться своим странным увлечениям. Однажды днем, как раз когда он возвращался домой после занятий, рядом с Эдвардом на пустой улице остановилась машина. Пассажир открыл окно и выпустил в него целый барабан из магнума калибра .357. Половина выстрелов прошла мимо. Из трех других пуль одна попала ему в правую ногу, другая - в правую часть груди, последняя - в левую часть лица, выбив глаз.

Никто не слышал звука выстрелов. Человек, позвонивший в службу спасения, продавец магазина в конце квартала, прибежал на крики агонии жертвы, прежде чем та потеряла сознание от потери крови.

Эдварда срочно доставили в больницу, где врачи смогли спасти ему жизнь. Установлено, что несостоявшимися убийцами Эдварда были двое мужчин по имени Лестер Коффан и Кэссиди Хьюинн. Обоим было около 20 лет, они были старыми школьными друзьями, вместе выросли в печально известном районе Торонто Риджент-Парк и уже были замешаны в нескольких мелких правонарушениях, в основном связанных с наркотиками. На следующий день после стрельбы патрульная машина попыталась остановить их на шоссе 401. Полицейские понятия не имели, кто они такие, и поначалу не заподозрили ничего плохого. Один из болтов, которыми крепился номерной знак автомобиля, просто открутился, и знак свисал с бампера. Однако, когда полицейские попытались остановить машину, она прибавила скорости, и им пришлось пуститься в погоню. Она продолжалась несколько часов и, наконец, завершилась на одинокой грунтовой дороге недалеко от Вудстока, когда у автомобиля подозреваемых закончилось топливо. Хьюинн вышел из машины и открыл огонь по своим преследователям из револьвера «магнум». Большинство его выстрелов не попало в цель, но один из офицеров был ранен в грудь. Он отделался переломом рёбер, но этот выстрел был бы смертельным, если бы не бронежилет. Его напарник отплатил стрелявшему той же монетой и парой выстрелов в сердце отправил Хьюинна, на котором, естественно, бронежилета не было, на тот свет. Коффан был взят под стражу. Хотя он сразу отказался от адвоката, баллистики вскоре сопоставили пули, извлеченные из тела Пайна, с револьвером его покойного друга, и Коффан предстал перед судом.

Он признал себя виновным в покушении на убийство, однако отказался сказать, почему он и его друг пытались убить Пайна. Хотя в его собственных финансовых документах не было ничего необычного, выяснилось, что его мать недавно получила на свой счет 50 000 долларов наличными, которые она потратила на покупку коттеджа в сельской местности, в котором планировала жить после выхода на пенсию. Так и не было установлено, откуда взялись эти деньги. Множество людей имело зуб на Эдварда Пайна и имело мотив для его убийства. Работники PineCo, потерявшие работу, друзья и семья Уинни, которые всё ещё винили Эдварда в её исчезновении и, возможно, даже в её смерти. Некоторые даже подозревали, что заказчиком мог быть бывший соперник Пайна, Джамал "Быстрая рука" Симс, ныне успешная рэп-звезда, поскольку выяснилось, что он и Коффан были в молодости соседями. Вряд ли теперь удастся установить истину. Коффан умер от передозировки наркотиков, будучи выпущенным под залог, за день до возобновления слушаний по его делу.

Пайн присутствовал на вынесении приговора Коффану. Зрелище было впечатляющим. Мужчина был явно накачан обезболивающими до предела. Я мельком видел видеозапись процесса. Это было бы забавно, если бы я не знал, каким чудовищем он был на самом деле. Он спотыкался, и несколько раз трость, которой он пользовался из-за травмы ноги, вырывалась из его руки, и он беспомощно валился наземь. Несмотря на трудности с ходьбой, он все же пытался несколько раз не к месту подняться со своего стула, и судебный пристав заставлял его опуститься обратно. Его показания представляли собой череду невнятных бормотаний, прерывавшихся странными, бессвязными обвинениями. Последней каплей стало то, что он потерял сознание на трибуне. Его голова упала и глухо ударилась о стойку, в результате чего стеклянный глаз выскочил из орбиты и покатился по полу. Затем он сполз со стула и стал ползать по полу в поисках глаза. Судья раздраженно приказал охранникам удалить этого недочеловека из зала суда, так как было ясно, что они не добьются от него никаких полезных показаний, и прервал заседание на сегодня.

Это было последнее появление Эдварда Пайна на публике. В то время много говорили о том, как низко пала семья Пайнов. Пять поколений, отделявших основателя лесозаготовительной компании Ноа Пайна, человека, который «сделал себя сам», прошедшего долгий путь от пехотинца, принимавшего участие в войне 1812 года, который воспользовался наградными деньгами, полученными за проявленную на поле боя храбрость, чтобы открыть свою лесопилку, и этого странного, бормочущего что-то невразумительное, дегенерата. Каждый его поступок разрушал распространенное заблуждение о том, что, согласно теории Дарвина, жизнь всегда будет двигаться в направлении какого-то абстрактного «прогресса», выставляя на посмешище не только прославленных предков, но и всё человечество в целом перед целым залом суда и объективами телекамер. Неудивительно, что кто-то мог хотеть его смерти. Оставалось только гадать, можно ли вообще в его случае говорить об убийстве. Видя его в таком состоянии, можно было подумать, а не было бы обвинение в жестоком обращении с животными более уместным.

Говорят, без наркотиков ему было бы ещё хуже. Каждый раз, когда он отказывался от них, то начинал безудержно кричать и плакать из-за потери глаза. Жалкое зрелище.

Полагаю, вы можете подумать, что я слишком суров в своих суждениях относительно этого человека. Да, он был мне крайне неприятен, хотя в то время я не знал, правдивы ли обвинения в его адрес, или нет. Но правда в том, что моя неприязнь не имела никакого отношения к преступлениям, в которых его обвиняли. Я ненавидел его за то, как он жил. За то, как он жил со своей болезнью. Я не испытываю симпатии к душевнобольным, которые позволяют своей болезни управлять ими.

У меня были свои проблемы с психическим здоровьем. Нет, я не буду о них говорить. Сегодня люди так помешаны на разговорах. Они убеждают себя в том, что разговоры помогают, но на самом деле это только отвлекает от дела. Мы живем в гротескной, кастрированной тени цивилизации, где большинство людей предпочитает говорить, а не действовать, предпочитают чувствовать, а не думать. Это соблазнительная вещь - делиться своими страданиями с другими. Я не раз наблюдал это в своей жизни и в своей работе. Это может стать катарсисом - открыться кому-то, но этот катарсис может подействовать, как наркотик. Мы становимся зависимыми от внимания и жалости других людей, поэтому мы продолжаем искать их, вместо того, чтобы приложить усилия для улучшения своей жизни. Иногда лучше страдать молча. Есть вещи, которые никого не касаются.

Теперь вы понимаете, почему я так ненавижу этого человека? Он не прилагал никаких усилий, чтобы контролировать себя. Жить как человек, сохраняя человеческое достоинство. Возможно, в этом отчасти виноваты его родители, но я убежден, что, если взрослый человек не может собрать волю в кулак и освободиться от вредоносного влияния, довлеющего над его жизнью, он заслуживает только лишь презрения. Наверное, поэтому мне нравится работать с детьми. Я хочу сделать всё, что в моих силах, чтобы никто больше не вырос такими «людьми».

Хотя после суда Эдвард Пайн уехал из города и пропал из поля зрения общества, мы обнаружили, что он всё еще иногда посещает «У Боба», придорожную заправку, совмещённую с небольшим магазином, чтобы купить различные товары первой необходимости. Мы также нашли карту с указанием местонахождения охотничьего домика семьи Пайн. Он располагался глубоко в уединенной части леса. Неудивительно, что предыдущие патрули пропустили его. Шерифу и его людям оставалось только отправиться туда и отвести Пайна на допрос, если, конечно, он не сбежал. Шериф попросил меня пойти с ним. Маленькая девочка упомянула, что там может быть ещё маленький мальчик, и это, если, конечно, было правдой, значительно повышало важность этого дела. Я согласился поехать с ними. Я чувствовал что-то вроде нездорового любопытства. Эдвард Пайн казался мне таким отталкивающим человеком. Я просто обязан был увидеть его своими глазами...

Нас было пятеро, и мы ехали на двух полицейских машинах. Я, шериф и сержант полиции по имени Одри - в главной машине, двое офицеров - в другой. Обычно вторая машина не нужна, чтобы просто доставить кого-то на допрос, но, учитывая историю психических заболеваний Пайна и вероятность того, что в хижине всё еще оставалось оружие, шериф не хотел рисковать.

По дороге мы перекинулись парой фраз. Шериф вручил мне пистолет «на всякий случай», но сказал, что, если начнётся стрельба, я должен вернуться к машинам и найти укрытие. Мы ещё раз обсудили план. Стук и скрежет, а также тряска, как в плохо отлаженном массажном кресле, дали понять, что мы съехали с асфальтированной дороги.

Наконец, грунтовая дорога тоже закончилась. Дальше можно было только идти пешком. Мы увидели машину Пайна, припаркованную у края дороги. Это был темно-синий седан. Когда-то дорогая модель, машина явно пришла в такой же упадок, как и семья, которой она принадлежала. Нижняя часть кузова, особенно в районе колесных ниш, была изъедена ржавчиной, лобовое стекло представляло собой паутину сколов и трещин, все колпаки, кроме одного, отсутствовали, а капот был сплошь заляпан птичьим дерьмом. Эти белые пятна и полосы придавали темному капоту цвета индиго вид звездного неба в ясную ночь в сельской местности. Прекрасная метафора, если бы это не выглядело так отвратительно.

Помимо плачевного состояния, в машине не было ничего подозрительного, и мы отправились в лес. Два офицера, ехавшие на другой машине, ушли вперед. Они должны были обойти вокруг хижины и убедиться, что все в безопасности, а мы направились к входной двери. Если бы мы увидели следы мальчика или что-то необычное, мы бы арестовали Пайна и обыскали его хижину. В противном случае мы должны были просто привезти его в участок. Казалось, шериф сомневался, что всё пройдёт гладко. Точнее, пожалуй, я уверен, что он был уверен, что всё НЕ пройдет гладко. Как он собирался объяснить приезд полиции на двух машинах человеку, которого, якобы, всего лишь хотели попросить ответить на пару вопросов в участке?

По мере того, как мы углублялись в лес, дурные предчувствия всё усиливались. В небе над головой с юга надвигались плотные облака, заслоняя солнце и лишая нас остатков света, проникавшего сквозь густой полог леса. Время было едва после полудня, но в лесу уже наступила ночь. Мы не издавали никаких звуков, кроме скрипа сапог по неровной земле. Я смутно слышал чуть в стороне звуки шагов двух других полицейских.

Пока мы шли, я время от времени оглядывался назад, наблюдая, как прореха в лесу, через которую мы пришли, сливается с деревьями. Не хотелось себе в этом признаваться, но я страшно боялся заблудиться. На земле не было никаких тропинок. Всё заросло лесными травами и мхом, тут и там виднелись камни и древесные корни, не было ни одного ровного места. Земля была такой неровной, что вскоре лодыжки начали ощутимо побаливать от усталости. Чтобы отыскать дорогу в густом лесу, мы использовали спутниковый телефон, оснащенный GPS. Несколько раз по пути наши сердца замирали, когда сигнал пропадал из-за ухудшающейся погоды, но затем Одри возился какое-то время с антенной, и это чудесным образом возвращало аппарат к жизни. Мы приближались к хижине, я уже начал смутно различать её за дальними деревьями, и тут всё пошло наперекосяк.

Напряженную тишину нашего путешествия нарушил леденящий кровь крик и выстрел. Шериф поднял рацию, чтобы вызвать других офицеров. Уже было очевидно, что всё пошло не по плану. Мы поспешили к их позиции, и застали там самое ужасное зрелище, какое я когда-либо видел.

Мы обнаружили, что один офицер, явно в шоке, с табельным оружием, все еще зажатым в дрожащей руке, стоит над двумя трупами. Одним из мертвецов был его напарник, кровь из его вскрытой сонной артерии стекала на заросшую мхом землю. Алые узоры на зелёном ковре казались злой пародией на цвета рождественских украшений. Мы бросились оказывать ему первую помощь, но было уже поздно. Вдобавок к ране, при падении он ударился головой о большой камень. Даже не истеки он кровью, удар, скорее всего, был бы смертельным.

А вот другой труп вызывал настоящую тревогу. Выстрел пришёлся точно в голову, пуля вошла в левый глаз и вышла со стороны затылка, разбрызгав мозговое вещество по стволу дерева. Полицейских обычно учат целиться в центр массы. Попасть в голову, как известно, очень сложно, если, конечно, в руках у вас нет, например, снайперской винтовки. Чистая удача, сказал он нам, пытаясь справиться с шоком. Всё произошло так быстро, что полицейский даже не успел понять, во что он стреляет. Он едва успел заметить своего противника, как тот, выронив оружие, уже упал на землю.

Неизвестная упоминала, что у неё где-то есть брат. Мы только что его нашли.

Мальчику было не больше 14 лет. Его залитое кровью лицо, с единственным застывшим глазом, безразлично смотрящим в никуда, было совсем ещё детским, с андрогинными чертами, на подбородке едва наметились первые волоски. Он был одет в серые шёлковые лохмотья, а в правой руке все еще сжимал самодельный шестопер, которым и убил полицейского, — это была длинная ручка от метлы с ножом, примотанным к одному из концов клейкой лентой. Уже этого было бы достаточно, чтобы потерять самообладание, но потом я присмотрелся к его рту.

Он был зашит.

Наверное, у меня случилось временное помутнение рассудка от увиденного. В тот момент я решил, что Эдвард Пайн, если он ещё здесь, не выйдет из этого леса живым. Это должно было закончиться, я решил это совершенно твёрдо. Больше не шло речи о соблюдении надлежащей процедуры задержания. Такие, как он, не должны существовать в этом мире.

Пока напарник убитого офицера оставался с рядом телами, дожидаясь подкрепления, остальные пошли вперед, к хижине. Мы рывком распахнули дверь, и на нас сразу же обрушился ужасающий запах плесени. Гнетущая атмосфера разложения, витавшая в этом месте, не стала для меня неожиданностью, но от этого не была более приятной. Помещение было плохо освещено, большинство лампочек перегорело, а окна были заколочены. Мы пошли вперёд, держа оружие наготове, опасаясь, что какой-нибудь новый ужас выскочит на нас из одного из узких коридоров, которых в хижине было больше, чем полагается простому охотничьему домику. С опаской я попробовал открыть одну из дверей. В комнате царила кромешная тьма. Я стал искать выключатель и, когда наконец нашел его, моим глазам открылась ещё одна кошмарная сцена. В дальнем конце комнаты копошилась огромная, отвратительная серая масса, колыхавшаяся, вздувавшаяся буграми и снова опадавшая.

Серая субстанция пульсировала и шевелилась, непрерывно меняя форму. Мои глаза еще не совсем адаптировались к свету, и сначала я не мог ясно разглядеть её. На мгновение мне показалось, что в этом ужасном облаке я вижу какое-то демоническое лицо, ухмыляющееся, насмехающееся надо мной. Разъяренный, я уже собирался открыть огонь, когда, наконец, понял, что это было на самом деле.

Мотыльки. Сотни мотыльков.

Сначала я не заметил этого, но в десяти футах от меня был экран, заменивший дальнюю стену. Теперь там был обустроен тёмный, затхлый вольер, добрых 20 футов длиной. Взрослые мотыльки тщетно бились об него, пытаясь добраться до источника света с другой стороны. Вдоль восточной стены располагалось множество маленьких закутков. Именно здесь содержались самки, другие пленницы, о которых говорила девочка.

И тут меня осенило. Женщины, операция...

Мешочницы.

Я понял, что Пайн пытался сделать со своей дочерью. То, что он уже сделал со своей женой. Я молился о том, чтобы моё предположение оказалось ошибочным, но уже тогда меня охватило ужасное, сосущее чувство уверенности. Когда работаешь в моей сфере, начинаешь ненавидеть свою правоту.

Я разыскал шерифа, чтобы рассказать ему о своей догадке. Он и Одри были в подвале. Он был еще более ветхим, чем остальные помещения, если такое вообще возможно. Обои обветшали и потрескались от влаги. Вдоль стен были установлены изъеденные термитами полки, на которых стояли ряды ржавых канистр с чистящими средствами и другими едкими составами, некоторые из которых выглядели так, будто к ним не прикасались десятилетиями. Углы были затянуты паутиной. Заляпанный грязью бетонный пол был покрыт выбоинами, а единственным источником света была едва светившая лампочка на голом проводе, свисавшая с потолка.

Лестница тревожно скрипела под ногами, когда я спускался вниз, чтобы встретиться с шерифом. Они с Одри осматривали груду картонных коробок, использовавшихся для хранения каких-то мелочей. Эмблемы на коробках казались совершенно неуместными в этой выгребной яме. Это был логотип компании по производству медикаментов. Я как раз собирался высказать шерифу свои подозрения, когда он остановил меня. Несмотря на солидный возраст, слух у него был острый, как у молодого, и он был уверен, что слышал какой-то шорох.

Осторожно, держа оружие наготове, мы пошли вперёд в поисках источника шума. Под лестницей находился небольшой чулан. Одри попытался открыть дверь и обнаружил, что она заперта или заблокирована, но удара ноги было достаточно, чтобы она распахнулась. Раздался звук ломающегося дерева, потрясённый вскрик, и тут мы, наконец, увидели его.

Эдвард Пайн. Он выглядел почти совсем как на видео, на котором я впервые его увидел. В его шевелюре появилась седина, кожа покрылась морщинами, и лицо украшала всклокоченная борода, но его невозможно было не узнать.

Все произошло так быстро, что я почти ничего не успел понять. На какое-то мгновение я встретился с ним взглядом, его глаза казались удивительно спокойными и добрыми, но он быстро отвёл их в сторону, будто не выдержал моего пристального внимания. Возможно, ему было стыдно за все те отвратительные деяния, что он совершил, возможно, его психическое расстройство не позволяло ему смотреть прямо в глаза. Несколько напряжённых секунд он просто стоял, глядя в пол, пока шериф кричал ему, чтобы он выходил с поднятыми руками. Пайн молчал. Когда мы двинулись к нему, он полез рукой в карман. Кто-то крикнул: «Пистолет!», и раздался выстрел.

Точно в голову. Мозги на стене. На этот раз попали в правый глаз. Интересно, с какой вероятностью это могло случиться?

Осматривая тело, мы обнаружили, что пистолет Пайна не был снят с предохранителя. Возможно, он просто об этом забыл, но мне кажется, что это не так. Думаю, в конце концов, даже он понял, насколько ужасные вещи совершил.

Как бы я хотел, чтобы на этом всё и закончилось. Но худшее было ещё впереди. Даже после того, как тело Пайна перестало дергаться, в комнате всё еще что-то шевелилось. Осмотревшись по сторонам, мы обнаружили под полкой в шкафу странный шёлковый мешок длиной чуть больше метра. Внутри что-то извивалось.

Мы все замерли на мгновение. Мы были в ужасе, особенно я, потому что уже догадался, что находится внутри. В конце концов, долг взял верх, и мы открыли сумку. Почти сразу наружу вырвалась такая мерзкая вонь, что её невозможно описать тому, кто никогда не чувствовал подобного запаха. Живые существа не должны так пахнуть. Если, конечно, можно назвать живым то, во что превратилась миссис Пайн.

За отсутствием конечностей игла капельницы была воткнута в вену на шее. Фактически, тело было лишено почти всех подвижных частей. Удалена была даже нижняя челюсть. Я не знаю, как ему это удалось, как выпускник медицинского колледжа смог совершить такой хирургический подвиг. Я не мог не отдать должное его мастерству, несмотря на всё моё отвращение.

Шериф мужественно попытался добежать до туалета, но его желудок взял верх, и без того грязный пол стал ещё грязнее. Остальные просто стояли в шоке, глядя на корчащуюся в агонии миссис Пайн. Её конечности, глаза, уши, нос, даже язык давно были удалены. Из всех доступных ей чувств оставалось одно лишь осязание. Она даже была не в состоянии понять, что её спасли.

Нет, не так. Спасти её было уже невозможно. Он сделал так, что, куда бы она ни пошла, она навсегда останется его пленницей.

Но, пожалуй, хуже всего было видеть её раздувшийся живот, в котором созревал очередной ребёнок этой твари...

С тех пор прошло несколько лет. Девочку отдали на попечение бабушке и дедушке, которые назвали её Кристиной. Они отправили её в дом, специализирующийся на уходе за одичавшими детьми и детьми, выросшими в условиях крайней изоляции. Её мать также находится в лечебном учреждении. Врачи думают, что она понимает, что теперь находится в безопасности, но судить об этом наверняка сложно. Третий ребенок Уинни родился на два месяца раньше срока и вскоре погиб. Кристина теперь - всё, что осталось от семьи Пайн, и, скорее всего, на ней история Пайнов закончится.

После пережитого мне предложили длительный отпуск, но я отказался. Я просто хотел жить дальше. Оглядываясь назад, могу сказать, что это был не самый мудрый поступок. Возможно, шрамы, оставленные тем делом на моей душе, не были бы такими глубокими, если бы я потратил тогда время на то, чтобы прийти в себя. Возможно, я бы не сделал того, что сделал...

Два месяца назад мне довелось работать с аутичным ребенком, у которого были симптомы, схожие с симптомами Эдварда Пайна. Он привел меня в ужас. Образы изуродованной семьи Пайна проносились в моей голове, и я не мог избавиться от мысли о том, что этот мальчик вырастет таким же. Боже, помоги мне, у него даже лицо было такое же.

Я не буду вдаваться в подробности, рассказывая о том, как я незаметно увел его от приёмных родителей. Не хочу подавать кому-то ненужных идей. Достаточно того, что я это сделал.

Он был так напуган, растерян и рассержен. На мгновение я подумал о том, чтобы отпустить его, но, черт возьми, воспоминания о том, что я видел в той хижине в лесу, о тех бедных, загубленных людях просто не давали мне покоя!

Крики и вопли перешли в слабеющее бульканье. Я положил тело в мешок для мусора, наполнил его камнями, чтобы сделать потяжелее, и бросил в озеро. Никто ничего не заподозрил, насколько я могу судить.

Думаю, теперь я понимаю, почему Эдвард Пайн решил покончить с жизнью именно так. Когда мне сказали, что ребенок пропал, я хотел закричать, что это я его убил. Я хотел освободиться от этого ужасного бремени. Но, конечно, я этого не сделал. Я притворялся шокированным и обеспокоенным, и сказал полиции, что сделаю всё возможное, чтобы помочь. Никто ничего не заподозрил. Я просто не смог заставить себя признаться.

С каждым днем чувство вины становилось все сильнее и сильнее. Я купил в хозяйственном магазине веревку и уже завязал петлю, но, конечно, так и не воспользовался ею. Каждый раз, когда я думаю, что готов ответить за содеянное, срабатывает инстинкт самосохранения, и я возвращаюсь к обычной жизни.

Я снова думаю о мотыльках. О животных вообще, на самом деле. Инстинкт. Он может побуждать нас к чему-то, но, в отличие от животных, мы не следуем его зову бездумно. Мы либо сопротивляемся и задаемся вопросом, к чему всё это приведёт, либо сдаемся и потом жалеем об этом. Чувствуют ли мотыльки что-нибудь к своим женщинам? Проливают ли они слезы, когда их возлюбленных разрывает изнутри, когда всходят семена, которые они посеяли? Возможно, именно поэтому они иногда слишком близко подлетают к пламени.

Теперь, когда я думаю об этом, возможно, что именно это и привлекало в них Пайна с самого начала. Он восхищался ими не за их предполагаемое женоненавистничество, а за то, что они решались на поступок, которого ему не хватило духу совершить.

Полететь к пламени и сгореть.

Иногда это родитель или другой родственник, иногда учитель или друг семьи. Хотя об этом часто говорят в СМИ, в моей практике было всего два случая, связанных со священниками, хотя многие из моих коллег сталкивались с таким гораздо чаще. Думаю, часто бывает так, что люди становятся священниками в поисках облегчения, полагая, что вера освободит их от чудовищных желаний, и слишком поздно узнают, что звериные инстинкты всегда берут верх над стремлением к искуплению.

Тем не менее, я действительно могу привести несколько необычных, с моей точки зрения, историй, от нелепых до поистине ужасных.

Примером первой может служить случай, когда один знакомый пришел ко мне с проблемой. У него была несовершеннолетняя дочь, которая встречалась с мальчиком постарше (которого он весьма недолюбливал), и, поскольку он знал, где я работал, он хотел, чтобы я помог ему избавиться от этого молодого человека. Он нанял частного детектива (довольно дешёвого, он отнюдь не был обеспеченным человеком), который следил за его дочерью, пока она встречалась со своим парнем, пытаясь собрать доказательства для обвинения в изнасиловании, но они никогда не заходили дальше поцелуев. Однако было кое-что ещё. Как и многие пары, они часто ходили вместе поесть. Но проверка биографии этого мальчика заставляла по-новому взглянуть на это невинное занятие. Оказалось, он страдал тем, что, думаю, можно было назвать фетишем на полноту. Дочь моего знакомого была довольно пухленькой девушкой, и её парень, очевидно, получал какое-то извращённое удовольствие, наблюдая, как она переедает. Мужчина намеревался заявить, что частые обеды и ужины его дочери с этим странным молодым человеком равносильны половому акту, и у него есть законные основания для обвинения его в изнасиловании. Он хотел узнать моё мнение по этому поводу, прежде чем обращаться в суд.

Я ответил, что, хотя поведение мальчика может быть странным и даже отвратительным, в нём нет ничего откровенно противозаконного, и ему лучше не тратить время на суд. Он, конечно же, проигнорировал мой совет. Судья прекратил дело, а вся эта история только отдалила дочь от него.

Пара поженилась, когда девочка достигла совершеннолетия. Я видел их несколько раз, они живут в моём районе. Это очень красивая пара. Он, одетый, как вольный бродяга, в мешковатой, плохо сидящей одежде, украшенной логотипами рок-н-ролльных групп или стилизованными листьями марихуаны; и она, женщина рубенсовских форм, в трещащих по швам аляповато-готических нарядах. Много чёрного и фиолетового, повсюду рисунки паутины. Я считаю, ей очень идёт её стиль. Да и, в конце концов, у большинства арахнидов разница в размерах между самцами и самками довольно велика.

Да, если говорить о членистоногих, то мне вспоминается пример второго вида странных случаев, с которыми мне довелось столкнуться.

Нет, не просто пример. Возможно, это самая ужасная вещь, с которой я лично сталкивался в своей жизни. Это потрясло мою веру в человечество до самого основания.

Я воочию увидел полное уничтожение не только невинного ребёнка, но и всех остальных людей в её крошечном детском мире. Я увидел конечный результат упадка некогда выдающегося семейства и столкнулся лицом к лицу с самыми извращенными глубинами, до каких только может опуститься человек.

Все началось с того, что пара туристов в северном лесу нашла девочку. Она заползла в их палатку, пока они спали. Обнаружив её свернувшейся калачиком подле своих спальных мешков, они были шокированы. Вскоре девочку передали местным властям. Тогда-то меня и подключили к делу.

Надо сказать, я редко принимаю непосредственное участие в делах. Наш центр в основном занимается работой с информацией. Я, по сути, просто канцелярская крыса. Я редко лично общаюсь с местными правоохранительными органами. Причина, по которой меня вообще попросили заняться этим делом, заключалась в моём хорошем знании той местности.

Я родился в маленьком городке Уинстон, куда увезли девочку, и жил там до 19 лет. Это было довольно пасторальное место. Фермерские угодья на юге, деревья на севере. Все жители города были друзьями или, по крайней мере, знакомыми. Я чувствовал, что плохо вписываюсь в уклад их жизни. Я никогда не был особенно общительным, и жизнь там казалась мне невероятно утомительной. И всё же, хотя я никогда не переехал бы туда снова, сейчас, на заключительном этапе своей жизни, я нахожу, что мои редкие визиты туда служат мне долгожданной передышкой от шума, толпы и общей суматошной атмосферы большого города.

Местный шериф был другом моего отца. Увидев его без формы, вы бы ни за что не догадались о роде его деятельности. Это был пожилой джентльмен среднего роста и телосложения, с седыми моржовыми усами, который проводил свободное время в местной придорожной закусочной, с пинтой пива в одной руке и бильярдным кием в другой, рассказывая небылицы всем, кто готов был его слушать. Люди любили его. Однажды он позвонил мне на работу, чтобы сообщить о девочке, находящейся под их опекой, и спросил, не могу ли я сам приехать посмотреть на неё, поскольку он не знал, что о ней сказать.

Когда девочку привезли, она была немного не в себе, но с виду почти не имела признаков запущенности. Хотя она была небольшого роста, казалось, что её хорошо кормили, а волосы цвета меди были удивительно ухоженными для человека, который провел в лесу неопределенное количество времени. Её возраст оценивался между девятью и двенадцатью годами. Менструация у неё началась совсем недавно, и когда её нашли, на внутренней стороне бедер и других соответствующих частях тела была засохшая кровь. На ней не было ничего, кроме простых белых шёлковых трусиков. Одна вещь, которая выделялась в ней, заключалась в том, что её руки и ноги, хотя и были стройными, росли, очевидно, быстрее, чем остальные части тела, и по размеру почти соответствовали взрослому человеку, из-за чего казались дико непропорциональны по отношению к её маленькому телу.

Однако, когда у меня появилась возможность поговорить с ребёнком, я увидел, что с ней сделали что-то ужасное. Насколько я мог судить, сексуального насилия не было, но это было практически единственным проявлением милосердия к этому несчастному ребёнку.

Дети, если воспользоваться избитой аналогией, подобны цветам. Если с самого начала не ухаживать за ними правильно, то после определенного момента они никогда не смогут вырасти должным образом. Этот ребенок был тем семенем, которое никогда не сможет прорасти, обречённым, в лучшем случае, на жизнь в детском доме.

Если у неё и было имя, никто не удосужился сказать ей его. Её знание языка было рудиментарным, оно было получено от человека, который намеренно не пытался её учить.

Этот человек, который мог быть, а мог и не быть её отцом, как я понял из её неразборчивых, бессвязных ответов, которые она давала на мои вопросы, держал её в запертой комнате в хижине где-то в лесу. Он регулярно кормил её, давал ей шелковую одежду для носки, ванну для купания и периодически менял старомодный горшок, который ей ставили для отправления естественных потребностей, но, по-видимому, больше ничего не делал.

Она упоминала о том, что как-то пыталась убежать, но говорила слишком бессвязно, чтобы можно было узнать подробности. По её словам, была еще одна комната, в которой было много таких же комнат, как её, но гораздо меньше. В них были другие заключенные, такие же, как она. Крошечные пленники. В той комнате были и другие вещи, которые, как она вспомнила, могли подниматься и «оставались наверху». Эти вещи, чем бы они ни были, испугали её, и когда она закричала, её обнаружили и вернули в комнату, очевидно, без дальнейших репрессий.

Из её показаний я также понял, что у неё был, по крайней мере, один брат, но он, очевидно, имел большую степень свободы, чем она. Она мало что знала о нём, только то, что он был там.

Поворотный момент, который привел её к мыслям о побеге, наступил, когда у неё начались месячные. Как она это описала: «Вышло красное. Было больно». Когда её похититель обнаружил это, он на мгновение вышел из комнаты, а затем вернулся с какими-то инструментами и несколькими острыми предметами. Она не понимала, что происходит, но испугалась. В порыве ужаса она дотянулась до испачканного кровью ночного горшка, разбила его о голову негодяя и выбежала в дверь, которую он оставил открытой. Она покинула хижину и не останавливалась, пока не вышла к лагерю, где её и обнаружили.

Это было все, чего я смог от неё добиться. Это был странный, печальный опыт. Когда я закончил, она взяла мелки и бумагу, которые ей дали, и вернулась к тому, чем занималась до того, как мы начали разговаривать: рисованию примитивных картинок, которые, как мне тогда показалось, были попытками изобразить бабочек.

Шериф правильно поступил, позвонив мне. Он не имел ни малейшего представления о том, что делать дальше с этим делом, как и я сам. Я знал о случаях, когда детей воспитывали в почти полной изоляции, но то, что произошло перед её побегом, меня озадачило. Похоже, что человек, державший её в плену, пытался сделать ей операцию, когда она сбежала. Но с какой целью? И почему нужно было дожидаться начала менструации? Может быть, он собирался сделать женское обрезание (или какую-то иную калечащую операцию на женских половых органах, в зависимости от степени культурного релятивизма, которому подвержен тот человек)? Хотя я и предположил, что дело могло быть именно в этом, поскольку женское обрезание делают именно во время раннего полового созревания, скорее всего, это было маловероятно. Такая практика обычно распространена среди некоторых народностей Африки и на Ближнем Востоке, в то время как мучителем этой голубоглазой девочки с кожей, белой, как молоко, был, скорее всего, её отец. Казалось, единственная возможность заключалась в том, что он похитил её откуда-то, но не было никаких записей о пропаже ребенка, подходившего под её описание. Девочка ничего не помнила о своей матери. Я подозревал, что она даже не знала, что такое мать.

Еще одна вещь, которая меня озадачила, это загадочное упоминание о крошечных комнатах и других заключенных в них. Очевидно, они не были людьми, но девочка оказалась не в силах сформулировать, что же это такое на самом деле.

В конце концов, я не смог ничем помочь шерифу. Все, что я мог сказать, это то, что ему следует попросить людей прочесать лес и попытаться найти хижину, из которой сбежала девочка, чтобы привлечь к ответственности её зловещего обитателя (хотя он, скорее всего, подозревал, что мы будем искать его, и уже наверняка покинул это место), а также как можно скорее передать ребенка в приемную семью, что он и так собирался сделать. Тем не менее, он похвалил меня за то, что я смог заставить ребенка рассказать свою историю, поскольку его людям было трудно наладить с ней контакт.

Я провел ночь в доме моего детства. Я планировал снять комнату в мотеле, но мои родители настояли на этом. Моя старая комната уже давно превратилась в витрину. Мой отец - заядлый коллекционер военного антиквариата. Гвоздь его коллекции - левый ботинок, в который был обут Генрих Гиммлер, когда он раскусил капсулу с цианидом. Я остановился в комнате моей младшей сестры. Она недавно поступила в колледж и снимала квартиру вместе с подругой.

Мой отец, бывший охранник, недавно вышел на пенсию. Последние 15 лет перед этим он проработал в местном банке, откуда его уволили, когда его бывший работодатель, лесозаготовительная компания PineCo, была продана какому-то транснациональному конгломерату. Сейчас он занимался самыми разными вещами, а в данный момент переносил на компьютер свою коллекцию домашних фильмов. Нелёгкая задача, учитывая, что видеокамера, на которую они были сняты, была получена в подарок на свадьбу и была далеко не новой, ведь они с мамой поженились в конце 1970-х.

Мой отец трудился над этим до поздней ночи, и мои попытки заснуть часто прерывались его пустыми ругательствами в адрес новомодной техники, с которой он пытался найти общий язык. Это, а ещё плакаты моей младшей сестры, с которых из разных уголков комнаты на меня пялились разрисованные, как живые мертвецы, так называемые «музыканты», так и не дало мне хорошо выспаться в мою первую ночь в городе. Около часа ночи, мучимый бессонницей, я спустился вниз, чтобы спросить отца, не нужна ли ему помощь. Он отмахнулся, сказав, что наконец-то разобрался с тем, как правильно загружать видео, и теперь остаётся только подавать кассеты и слегка редактировать результат. В качестве доказательства он запустил одно из видео на экране компьютера. Качество записи оставляло желать лучшего, но, скорее всего, это была вина исходной плёнки, а не компьютера. Что-то на видео привлекло мое внимание.

Это была запись со свадебного приема более чем десятилетней давности. Торжественное мероприятие проходило в бальном зале роскошного отеля в ближайшем городке. В то время о свадьбе говорили во всём городе, хотя в юности я никогда не обращал особого внимания на такие вещи и имел лишь смутное представление о происходящем. Женихом был Эдвард Пайн, сын Тревора Пайна, который в то время был владельцем компании PineCo и начальником моих родителей. Мои родители познакомились, когда оба работали в PineCo: отец - в службе безопасности, мать - личным секретарем управляющего лесопилкой. Ни один из них не работал непосредственно на самого Пайна, поэтому мне показалось немного странным, что их пригласили на свадьбу его сына. Мой отец объяснил, что семья Пайн направила открытое приглашение всем своим сотрудникам, скорее всего, чтобы список гостей казался длиннее. Младший Пайн был затворником, у него было мало друзей, если они вообще у него были. Не может быть, чтобы мероприятие, проводимое такой известной семьей, было малолюдным.

Увидев его на видео, я смог понять, почему у Эдварда Пайна было так мало друзей. Его сложно было назвать красавцем. В его внешности не было ничего исключительного привлекательного, или, напротив, отвратительного. Но казалось, что в выражении его бледного, слегка вытянутого лица было что-то не то. Язык его тела выражал волнение, он часто почёсывал свою копну нечёсаных каштановых волос крупной, но немного женственной рукой, когда, по-видимому, полагал, что на него никто не смотрит. Его манера речи тоже была необычной. Когда он вставал, чтобы произнести речь, было ясно, что все фразы были заготовлены заранее, так как с гостями он говорил так, будто английский не был его родным языком.

Я заметил, что он выглядит странновато, и отец со мной согласился. Он слышал много историй о младшем Пайне и обо всех неприятностях, которые он доставлял семье. Ходили слухи, что школа-интернат, в которой он провел большую часть своих подростковых лет, на самом деле была исправительной или психиатрической лечебницей. Большинство людей сходились во мнении, что его жена вышла за него замуж только для того, чтобы заполучить семейное состояние.

Однако моё внимание привлекла именно невеста. Точнее, то, что она сказала.

Это произошло в момент свадебного банкета, когда счастливая пара рассказывала гостям о своём знакомстве. Уиннифред, как звали невесту, упомянула, что всегда стеснялась размера своих рук и ног. В детстве её всегда дразнили за это, и у нее даже развился комплекс по этому поводу. Она сказала, что поняла, что Эдвард - тот самый мужчина, который ей нужен, когда на первом свидании он сказал ей, что у неё красивые руки. Я понимаю, почему она смущалась. Её руки были довольно крупными.

И тут меня осенило.

У той девочки в полицейском участке тоже были большие руки и ноги. А когда я присмотрелся к невесте на видео, я увидел и другие признаки сходства. Её волосы были того же цвета - золотисто-коричневые, блестящие, как только что отчеканенные копейки. У неё был такой же молочный цвет кожи. Форма её лица, узкие плечи, я думаю, даже глаза были того же цвета, хотя об этом было сложно судить, учитывая сомнительное качество отснятого материала.

Мне казалось, что я смотрю на женщину, в которую могла бы превратиться эта маленькая девочка.

Я не был хорошо знаком с кланом Пайнов, поэтому спросил отца, не знает ли он, были ли у Эдварда и Уинни дети. Он ответил, что нет. Они были вместе всего два года, прежде чем она ушла от него, и с тех пор о ней никто ничего не слышал.

На следующий день я сказал шерифу о своих подозрениях, о том, что наша юная Джейн Доу (прим.: «Джон Доу» или «Джейн Доу» условно называют пациентов, чьё имя по каким-то причинам неизвестно). может быть как-то связана с бывшей миссис Пайн. Он сказал, что теперь, когда я упомянул об этом, он действительно видит сходство. Было бы очень удачно, будь это так, сказал он мне, поскольку эта женщина пропала более десяти лет назад.

Ее сестра, виолончелистка симфонического оркестра Торонто, заявила о её пропаже осенью 1998 года. За неделю до этого Уинни позвонила сестре, сообщив о своём намерении уйти от мужа и приехать к ней в город, пока она не решит, что делать дальше. Когда прошла неделя и от Уинни не было ни весточки, сестра сообщила в полицию. Конечно, подозревали, что Эдвард убил её, но доказать ничего так и не смогли. Тело не было найдено, и, в конце концов, дело замяли.

Я решил просмотреть документы по этому делу. Я начал с биографии жертвы.

Уиннифред "Уинни" Роквелл родилась в Монреале в 1978 году. Семья Роквеллов (не имеющих никакого отношения к отталкивающе слащавому американскому художнику) была ничем не примечательной семьей рабочего класса. Её мать работала официанткой в кафе, отец был механиком в местной автобусной службе, а старшая сестра уехала на запад в Университет Торонто на музыкальную стипендию через год после рождения Уинни. Однако в середине 1980-х годов всё изменилось. Её отец вложил несколько сотен долларов в компанию по разработке компьютерного программного обеспечения, которую основал его старый школьный друг. Эта компания вскоре стала довольно успешной, разрабатывая программное обеспечение для развивающегося рынка домашних компьютеров, и в течение нескольких лет инвестиции мистера Роквелла значительно выросли. С помощью хорошего биржевого брокера ему удалось превратить это богатство в небольшое состояние, и к 1990 году он уволился из службы общественного транспорта, чтобы сделать карьеру в сфере финансов.

Уинни, однако, плохо приспособилась к переменам в образе жизни в своей семье. В возрасте 10 лет её забрали из государственной школы и определили в элитную частную академию. Девочка была очень недовольна этим, поскольку в старой школе у неё было много друзей, а так называемая элита, населявшая новую школу, в основном плохо думала о "нуворишах", таких, как её семья. Она часто ввязывалась в драки и была исключена из нескольких школ. Большую часть своих школьных лет Уинни провела в Академии Грейрок, изолированной английской школе-интернате на севере Альберты, которая приобрела репутацию школы для богатых семей с проблемными детьми.

Именно здесь она встретила своего будущего мужа.

Вскоре после окончания школы они поженились. По общему мнению, этот брак не был счастливым. С каждым месяцем Уинни проводила всё меньше времени с мужем в семейном поместье и все чаще ездила в город, чтобы покупать в бутиках экстравагантную новую одежду, а затем пить и танцевать ночи напролет в самых модных клубах с друзьями, многие из которых были мужчинами. Всё это, разумеется, за счет мужа (точнее, его знаменитой семьи).

За три месяца до исчезновения Уинни она ввязалась в жестокую драку в одном из элитных ресторанов в центре города с участием её мужа и человека по имени Джамал Симмс, мелкого рэп-музыканта, более известного под сценическим псевдонимом "Быстрая рука" (прим.: «Hi-Rof»), который, как мне сказали, был отсылкой к термину, обозначающему скорострельность оружия (прим.: «High Rate of Fire»).

Мистер Роф угощал миссис Пайн обедом на террасе, когда её муж, приехавший в город, чтобы купить товары для своего хобби - разведения экзотических насекомых, увидел их вместе. Началась драка, в результате которой все трое были в синяках и в крови, нуждались в восстановительной стоматологии и оказались, в конце концов, в местном полицейском участке. Обвинения так и не были предъявлены благодаря вмешательству Пайна Старшего, который якобы заплатил рэперу некоторую сумму денег и свёл его со знакомым в звукозаписывающей индустрии, который мог помочь его карьере.

После этого инцидента о паре почти ничего не было слышно. Уинни больше не видели в городе, а её появления на территории семейного поместья были краткими и скрытными. Затем наступил тот роковой день в октябре, когда она сообщила сестре о своём намерении уйти от мужа и исчезла. Последним, кто видел её, был, по-видимому, водитель такси, который отвез её на ближайший автовокзал.

Это было практически всё, что мы знали об Уинни Роквелл. Показания её друзей ничего не дали, хотя они часто были осторожными, вероятно, потому, что не хотели, чтобы о её явной неверности стало известно широкому кругу лиц. Пусть это было и не совсем корректно, но я не мог заглушить тонкий женоненавистнический голосок внутри себя, который твердил, что, какая бы ужасная судьба ни постигла её, она сама навлекла её на себя.

Прошла неделя, и стало ясно, что поиски, организованные полицией в лесу, не приносят результатов. Мы получили несколько звонков после публикации в прессе, но ни один из них ни к чему не привёл. Однажды в участок пришла женщина и сказала, что у неё есть какая-то информация.

Ее звали Кейко Верди, невысокая женщина лет 55. Когда-то она была горничной в семье Пайн, но вскоре после смерти Тревора Пайна, 14 лет назад, была уволена. Прежде чем что-то рассказать нам, она настояла на том, чтобы увидеть девочку. Ребенка уже забрала служба опеки, но мы показали миссис Верди видеозапись моего интервью с ней. Увидев бедную девочку, женщина расплакалась. Более минуты она просто сидела перед экраном в демонстрационной комнате, болезненные рыдания сотрясали её пухлое тело. Когда она пришла в себя, слова полились из неё безудержным потоком.

Работая в семье Пайн, миссис Верди, впоследствии мисс Мидорикава, всегда испытывала подспудное беспокойство из-за их сына, Эдварда. Он был глубоко извращенным ребенком, склонным к вспышкам насилия. Однажды на вечеринке в саду он проткнул другому ребенку ногу металлическими граблями, в результате чего тот лишился по меньшей мере одного пальца, и всё только потому, что ему показалось, будто ребёнок над ним смеялся. Он утверждал, что у него были видения странных существ с далёких звёзд, и пугал всех, кто был готов слушать, ужасающе красочными описаниями апокалипсиса, который, по заверениям этих существ, должен был наступить со дня на день. Он не проявлял никакого интереса к благополучию других людей, но впадал в чудовищную ярость, страшно кричал и пытался изувечить всех, кто находился в пределах досягаемости, пуская в ход зубы и любые острые предметы, которые попадались ему под руку, когда кто-то пытался посягать на его имущество.

Однако, несмотря на все свои недостатки, Эдвард не был глупым ребенком. Он с интересом поглощал различные книги научного характера и мог пересказать их наизусть. Особенно ему нравилась энтомология. Когда он не терроризировал людей, его часто можно было найти собирающим насекомых в лесу. Миссис Верди считала это вполне уместным. Во многих отношениях он был ближе к насекомым, чем к людям. У него был темный, нечеловеческий интеллект, больше подходящий какому-то хладнокровному, покрытому хитином чудовищу, чем человеку. Если действительно существует такая вещь, как душа, что-то, что отличает нас от зверей, то Эдвард Пайн родился без нее.

И все же, каким бы ужасным он ни был, она не могла не испытывать к нему неких нежных чувств. Дело было всего лишь в каком-то врождённом дефекте. В ужасных вещах, которые он совершал, не было его вины. Она понимала, что его семья часто прибегала к не вполне законным методам, чтобы вытащить его из проблем, в которые он попадал. По мере того, как он становился старше, его склонность к насилию, казалось, становилась менее заметной, и она чувствовала, что стала относиться к нему лучше, хотя он по-прежнему оставался очень странным, непостижимым человеком. И ей было особенно жаль видеть, как его жена-блудница обращалась с ним.

Уинни почти не пыталась скрывать, что вышла за муж исключительно по расчёту. Какая-то привязанность к мужу проявлялась в ней, только когда в дело вступал алкоголь. Она часто сыпала оскорблениями в его адрес, сравнивая его с главным героем фильма "Человек дождя" и другими известными умственно отсталыми людьми. Она уходила на прогулки, никогда не объясняя причин, и могла вернуться домой пьяной в любое время суток. Какому мужчине такое понравится?..

Похоже, порочность его жены начала отравлять его отношение к женщинам в целом. Эдвард становился все более враждебным по отношению к своей матери и Кейко. Это вновь обретенное женоненавистничество, возможно, также было одной из причин одного особенно тревожного инцидента, о котором в то время ходили местные слухи. В подростковом возрасте Эдвард занялся пчеловодством. В Грейроке был факультативный курс, который ему очень понравился, а после окончания школы отец купил для него скромную пасеку. Однажды ночью, весной, перед исчезновением жены, Эдвард облил её бензином и сжег дотла.

Его интерес к насекомым всю жизнь был связан с лепидоптерологией, поскольку чешуекрылые были одним из немногих видов насекомых, где самцы обычно доминируют, в отличие от матриархальных социальных насекомых или хорошо известной мизандрии самок богомола. Он особенно увлекся Psychidae, или мешочницами. Психеи - довольно причудливые существа. Почти всё в них кажется отвратительным для наших цивилизованных умов. Прожорливые вредители, они питаются листвой деревьев, часто обрекая их на гибель. Но особенно ужасны их репродуктивные ритуалы.

Самец проходит совершенно обычный жизненный цикл, превращаясь из гусеницы в кокон и затем – в довольно скромную на вид бабочку. Но самка - это нечто совсем другое. Она никогда не узнает, что такое полет, никогда не познает свободы. Она никогда больше не сдвинется с места, где сформирует свой кокон, окруженный мешочком с шёлком, листьями или другими материалами для маскировки. Она просто сидит там в ожидании семени самца, будучи не более, чем репродуктивным механизмом. И, как будто этого недостаточно, многие виды являются живородящими, потомство отрывается от материнского тела, и формы их членистых телец сделали бы честь работам Гигера или Кроненберга.

Возможно, неправильно испытывать такое отвращение к существам, которые делают только то, к чему их побуждают природные инстинкты. Но для человека восхищаться чем-то настолько гротескным – воистину отвратительно.

Мистер и миссис Пайн ненадолго разлучились, когда Эдварда отправили в городской университет, чтобы он получил образование в области медицины, а его жена осталась в семейном поместье. Большую часть своего времени она проводила там, бесцельно слоняясь по территории или ведя приватные беседы с родителями. Миссис Верди была слишком вежлива, чтобы подслушивать, но время от времени она слышала крики и могла сказать, что атмосфера в доме царила довольно напряжённая.

Всё встало на свои места после первого возвращения Эдварда домой. Одним из первых желаний после долгой разлуки был секс. Когда жена отказала ему в этом, он пришел в ярость. Началась ссора. Уинни позвонила своей сестре. Эдвард застал её за этим занятием.

Затем миссис Верди раскрыла главную тайну. Эдвард вытащил жену на улицу, пинками и окриками загнал в свою машину, а все домашние просто смотрели на это. Это был бессердечный поступок, но они тоже устали от неё и не могли смириться с тем, как она использовала своего мужа.

Они уехали, и никто не видел их всю ночь. Когда на следующий день после полудня машина вернулась, из неё вышел только Эдвард.

Финал: Психея: хижина в лесу [2/2]

Я подняла руки к лицу, почувствовав прохладу дерева маски. Она держалась крепко. Я почувствовала, как на кожу давит каждый изгиб.

– Вы пришли ко мне? – спросила я.

Она кивнула.

– Откройте рот.

– Прошу прощения? – она изо всех сил старалась выглядеть оскорбленной, но все же подчинилась.

В голубоватом свете фонаря ее рот был светло-розовым.

– Поднимите язык, – велела я. Хорошо, что мы больше не видимы для смертных, потому что это часть всегда выглядела причудливо.

Блестящая золотая монета лежала за рядом зубов. Я взяла ее и перевернула. Пентакль был выгравирован глубоко – знак, что ее нужно доставить в Рай.

– Хорошо, – сказала я, – садитесь в лодку.

Она не шелохнулась.

– Вы местная, – многозначительно сказала она.

– Да.

– Это не то, чего я ожидала, – отрезала она.

– И не то, чего ожидала я, – сказала я, ведя ее по ступенькам к гондоле.

Мы плыли на восток, вниз по реке и в сторону моря, в последний раз наблюдая за проплывающим городом. За надутыми фиолетовыми облаками двигалась луна, создавая иллюзию реальности, но на самом деле, мы находились в безвременном вакууме. Умершая отправлялась в последний путь, чтобы оплакать знакомые форматы времени, пространства и города.

Женщина сидела на корме и молчала. У нее с собой была дамская сумка, и на мгновение я задумалась, разрешено ли это. Задумалась, не являюсь ли я скорее надзирателем, и не должна ли досмотреть ее, чтобы она не пронесла контрабанду в Рай. И решила, что когда передам ее посланнику Небес, ангел с этим разберется.

Я плыла дальше туда, где река впадала в море и увидела вдалеке другую лодку. Подплыла ближе, пересекая место, где прошлой ночью в океане разверзся огромный кратер.

Женщина не отрываясь смотрела на ангела в странной маске, похожей на шлем сварщика – квадратной, и с серебряными линиями вместо глаз. И с металлическими крыльями на спине.

– Кто это? – спросила меня женщина.

– Ваше предположение будет так же верно, как и мое, – сказала я, – думаю, это что-то вроде ангела. Потому что он отведет вас на Небеса. Но я понятия не имею, кто они такие.

Она пожала плечами. Я тоже. Тонкости этой работы были не для меня. Не думаю, что было бы легче, если бы я знала.

Наша лодка мягко столкнулась с ангельской, оттолкнув нас назад. Я испугалась, что ангел будет недоволен, но он хранил тишину. Я посмотрела на женщину, она взглянула на меня в ответ, ожидая указаний.

– Что ж, вставайте, – сказала я. Из-за легкомысленного поведения я чувствовала себя глупо, но старалась отразить беспечность, с которой меня инструктировал мой начальник Мелвин.

Она замешкалась, но встала и поковыляла к носу лодки. Ангел протянул сияющую руку, которую она внимательно изучила, прежде чем принять. Он без усилий перевел ее в лодку.

– Полагаю, на этом все, – чувствуя застенчивость под стальным взглядом ангела. Я не знала, какие формальности должны быть между нами, он – посланник Рая, а я  – посланник Ада.

– Увидимся, – сказала я с налетом фамильярности.

Я пришвартовалась под фонарем и продолжила разглядывать блуждающие души. Поежилась под маской. Непривычная решительность испарилась, и теперь я снова чувствовала себя неуверенной в своем новом положении в потустороннем мире...

До прибытия следующей души было не так много времени, и я не успела погрузиться в эту неуверенность. В отличие от женщины, эта душа без колебаний направилась прямиком ко мне. Молодой, потрепанный, с пучком светло-каштановых волос. Его пустые глаза смотрели прямо. Щеки были тощими и впалыми, создавая маленькие, полукруглые морщинки в уголках рта. Он точно не был живым, даже я могла это сказать.

– Открой рот, – сказала я, хотя он стоял слишком далеко, чтобы до него можно было дотянуться.

– Что это значит? – крикнул он в ответ металлическим голосом.

– Просто открой.

– Нет. Я даже не знаю, кто ты такая.

Он стоял неровно, плечи поникли. Куртку украшали черные нейлоновые ремни.

Я воспользовалась моментом, чтобы посмотреть на него сквозь маску. Затем с трудом сглотнула.

– Тебе не нужно знать, кто я такая. Так будет лучше, – сказала я.

Я шагнула к нему и он медленно открыл рот. Один из клыков отсутствовал.

– Подними язык.

Он поднял. Под языком было пусто. Монеты не было.

Голова раскалилась от волнения. Я попыталась вспомнить, что Мелвин говорил делать в подобных ситуациях.

– Где твоя плата за переправу? Где монета? – спросила я.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь, детка, – сказал парень. Он лениво покачал головой.

– Кто ее взял? – процедила я сквозь зубы.

– Никто! Говорю, я не знаю!

Я схватила его за плечо, хотя он был выше меня, и мне пришлось потянуться, чтобы потрясти его.

– Я знаю, что кто-то стащил монету. Немедленно скажи, кто это сделал.

Он опустил взгляд, а потом снова поднял а меня, словно собака, подравшая диван. Он выглядел пристыженным.

– Ты тот, кто до смерти забил того беднягу, не так ли? Того, кто убил своего приемного брата?

Я убрала руку с его плеча, вспомнив, как парень с черными волосами прижимался ко мне, прежде, чем отправиться в адскую бездну. Не знаю, как я поняла, что передо мной стоит его убийца, просто почувствовала.

– То что он сделал, это ненормально, – сказал парень, – рассказывал и смеялся, и все такое. Я не мог этого так оставить.

Его голос был пропитан осуждением, хотя он казался слабым. Я посмотрела на худые ноги парня и задумалась, как же у него хватило сил кого-то убить.

– Просто скажи мне, где монета, – сказала я. – Ты ее спрятал?

Он покачал головой.

– Нет, ее взяли родители, – сказал он, – думают, что смогут выручить за нее немного денег.

Я кивнула. Челюсть сжалась.

– Отведи меня к ним, – сказала я.

Он посмотрел на меня, глаза были полны печали. Я не могла сказать, является ли его печаль сожалением о собственной жестокости или ему было стыдно из-за меня и задачи, которую я собиралась выполнить. Но он угрюмо кивнул и жестом показал мне развернуться, и следовать за ним по улице.

По пути мы прошли мой собственный дом. Я посмотрела на вход, думая, что Дерек, возможно, там, свернулся в кровати, замерший во времени, пока я крадусь под покровом  сверхъестественной ночи. Меня накрыл теплый прилив сострадания, болезненно сочетающегося с ролью, которую я сейчас играла. Я была не в ладах с самой собой, как две сейсмические плиты, двигающихся навстречу друг другу. Но, возможно, это было больше в моей натуре, чем я думала.

Я следовала за мальчиком через лабиринт переулков и ветхих проходов. Мы срезали через заросшие, усеянные мусором участки и бетонные лестницы, ведущие в тупик.

Парень вел меня по узкой улице со сросшимися домами и пестрыми дворами, усеянными окурками и кусками металла. Он указал на выцветший желтый дом с растущим на черепице мхом. За ним стоял серый минивэн. Пассажирское окно было разбито, а трещины заклеены изолентой. Я увидела контур тройки на двери, адрес, давно проржавевший и отвалившийся, оставив на своем месте лишь призрачный контур ржавчины и сырости.  Новая тройка была нарисована от руки маркером.

Мальчик указал на дверь. Затем прислонился к стене и опустил глаза.

Я постучала три раза. Тук тук тук. Звук получился глухим.

Изнутри я услышала удар,словно кто-то швырнул алюминиевую кастрюлю на пол. Затем тишину и детский плач.

– Кто там? – спросил кто-то изнутри. Голос был пронзительный и отрывистый. Я не смогла понять, говорит мужчина или женщина.

– Я хочу поговорить о вашем сыне! – сказала я.

Последовала пауза, человек за дверью размышлял.

– Котором?

Я замерла, поняв, что не знаю, как зовут парня. Кто бы не был в доме, он почувствовал мою неуверенность, потому что я услышала шаги, и тяжелое дыхание затихло.

Я постучала еще раз. Сильнее, чем в прошлый раз. Тук тук тук тук тук тук.

– Пустите меня! – крикнула я. – Вы должны меня впустить!

Изнутри снова раздались шаркающие шаги. Тяжелое дыхание вернулось.

– Вы из охраны? – прошептал за дверью приглушенный голос.

– Нет, нет, нет. Не может быть, – ответил другой голос.

– Со мной нет охраны, – сказала я, упираясь в дверь обеими руками, – но вы должны впустить меня, это важно.

Я услышала щелканье замка, и надавила на дверь всем телом, ударив ею кого-то. Я услышала вскрик и звук падения. В дальней комнате заплакал ребенок.

Девочка десяти-одиннадцати лет ринулась прочь от меня по коридору. Ее длинные распущенные волосы развевались в такт шагам.

Я захлопнула за собой дверь. Она гулко отскочила от дверного проема. Женщина, которую я ударила, лежала скорчившись. Она была одета в ярко-розовую рубашку, волосы собраны в тугой черный пучок, волосы истончились на лбу из-за многолетнего зачесывания назад.

Она убрала от лица трясущиеся руки. Рыдая, посмотрела на меня краешком глаза. Один из передних зубов отсутствовал.

– Чего вы хотите? – закричала она.

– Где она? – я кипела от злости. Я забыла о том, что на мне маска, и немного устыдилась своего пугающего вида.

– Я не понимаю, о чем вы! – воскликнула она, раскачиваясь взад-вперед на полу.

Тут из глубины возник дома мужчина. Он выглядел маленьким и слабым. Голубая футболка висела на нем, а скулы выступали на лице как два плоских уступа. Он был лыс, а на голове сияла шишка, отражая свет как тусклый рубин.

– Что ты с ней сделала! – закричал он на меня.

Я шагнула к нему прежде, чем у него появилась возможность приблизиться ко мне. Уставилась на него сверху вниз из-под полированного дерева черепа. В его глазах усиливался страх, поднимаясь из живота в мозг.

– Где монета? – снова спросила я.

Его челюсть сжалась. Он сглотнул.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, – спокойно сказал он.

Я выбросила руку вперед и швырнула мужчину в стену. Его тело было легким как картон, как перышко.

Я бросилась на кухню. Там повсюду валялись консервы, куски алюминия, коробки из-под детского питания и грязные игрушки. Варочная панель покрыта запекшимся жиром. Кастрюли и сковородки громоздились в раковине. Часы на микроволновой печи показывали 18:03.

Я сбросила все на пол, проверяя все блестящее в надежде найти монету. Ничего блестящего, кроме кусочков фольги, отражающих свет как калейдоскоп.

– Куда вы спрятали монету? – закричала я. – Вы бросили своего сына! Бродить по улицам!

Я обернулась и увидела, что они смотрят на меня из дверного проема. Женщина, девочка и мужчина с ребенком на руках. Не знаю, слушали ли они меня, но смотрели, разинув рты.

Я направилась к ним.

– Вы не понимаете, что вы наделали, – сказала я уже потише, – ваш сын мерзнет в той же одежде, в которой умер, он так и останется, если вы не отдадите мне монету, которую украли у него.

Мужчина протянул ребенка женщине. Они оба начали тихо рыдать. Я поняла, что женщина едва ли старше меня, ей добавляли возраст пигментные пятна и паутинка морщин вокруг рта. Я задумалась, знает ли она, что под маской женщина. Не то, чтобы это было важно. Задумалась, ходила ли она на рыбалку с дедушкой, и чувствовала ли силу, когда пойманная рыба трепыхалась в ее руках, стремясь в воду, и только она решала, отпустить или съесть. Как делала я. Я задумалась, насколько мы на самом деле отличаемся друг от друга.

Мужчина отвел от меня взгляд и посмотрел на половицу.

– Следуй за мной, – мягко сказал он.

Он молча повел меня наверх по устланной ковром лестнице и открыл дверь в кладовку. Встал на колени, открыл нижний ящик комода. Его тело выглядело непропорционально большим на фоне маленького клочка ковра. Он вытащил из глубины ящика лавандовый носок и развернул его, показав золотой блеск монеты. Нерешительно подержал монету в ладони, словно не был уверен в ее силе.

Я взяла у него монету.

– Мы не хотели ему навредить, – сказал мужчина, все еще сидя на ковре на корточках и свесив скрещенные в запястьях руки. – Мы не знали, что это такое. Думали, просто деньги.

Я кивнула и спустилась по лестнице. Часы на микроволновке все еще показывали 18:03. Я тихо закрыла за собой дверь и понадеялась, что они никогда не вспомнят этого искаженного временем взаимодействия.

Снаружи я посмотрела на монету. Перевернула – она была пуста. Парень отправлялся в Ад.

Наше путешествие к морю было почти полностью прошло в молчании. Парень съежился на корме, город проплывал мимо в безвременном тумане. Когда мы приблизились к устью, он заговорил.

– Моя семья в порядке? – спросил он.

– В полнейшем, – солгала я.

– Они не доставили проблем? – спросил он.

– Нет.

– Отлично, – прошептал он.

Парень замолчал на секунду, глядя на рябь на воде.

– Они хорошие люди, – сказал он, – не хотели ничего плохого.

Я кивнула, глядя прямо перед собой. На горизонте вода расступалась, образуя трещину в земле. Я гребла к разлому с непоколебимой решимостью.

Звук падающей воды становился все громче и громче, а темнота ямы становилась все чернее и чернее. Я почувствовала силу, приблизившись к ней и наклонившись, глядя в пустоту.

– Здесь я оставлю тебя, – сказала я, повернувшись к парню.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он. Он все еще сидел, упершись в корму.

– Ты должен встать и спуститься туда, – я указала в черную бесконечность.

Он осторожно вытянул шею, чтобы оглядеться.

– Но что там внизу? – спросил он. – Оно убьет меня?

– Не знаю, – сказала я, – но ты уже мертв.

Я взяла его за руку и потянула вверх. Его запястья были тонкими и влажными.

– Это не больно, – сказала я, хотя и не знала, так ли это.

Он шагнул к носу лодки, глядя в трещину в земле, которая казалась бесконечной.

Я открыла было рот, чтобы поторопить его, но он заговорил первым.

– Все в порядке, – сказал он, – я верю тебе.

Парень держал мою руку, балансируя на носу лодки. Затем он отпустил ее, закрыл глаза и нырнул в пропасть. Когда он падал, волосы и одежда не развивались, словно он погружался в невесомость.

Этой ночью я сидела на кровати и рыдала. Соленые слезы и сопли растекались по лицу. С подбородка текло. Дерек открыл скрипучую дверь и предложил чашку чая. Я растроганно посмотрела на него и сжала чашку руками, притянув к груди.

Он гладил меня по спине круговыми движениями. Спина напряглась под его рукой.

– Что случилось? – мягко спросил он.

Я едва могла говорить – горло словно склеилось, и слова искажались рыданием.

– Мне пришлось идти в дом, чтобы вернуть украденную монету, и я толкнула эту женщину на землю.

Я спрятала лицо в ладонях, размазывая по щекам слезы.

– Чуть не поранила ее, – сказала я, – ребенок плакал, все кричали.

– Ты толкнула женщину на землю? – переспросил Дерек.

– Типа да, дверью. Она не пускала меня, и я ударила ее дверью.

Дерек сдернул руку со спины, словно обжегся о мою кожу.

– Почему ты ударила ее? – спросил Дерек, заглядывая в мое заплаканное лицо.

– Не знаю! Я не хотела ее бить. Хотела просто открыть дверь, но… не знаю! Мне просто нужна была монета. – мой голос стал выше и отчаяннее. Цепочки предложений вырывались из моего сжавшегося горла, повисая в воздухе, не связанные друг с другом. Я издала гортанный всхлип.

– Почему они заставляют тебя это делать? То есть, не так, – сказал Дерек. – Почему ты это делаешь?

– Это то, о чем я говорила! – Я взвизгнула, сопли потекли между пальцами.

Он покачал головой:

– Это не похоже на тебя, Сара. Быть жестокой.

– Я не жестокий человек, клянусь, – всхлипывала я.

Дерек положил руку мне на плечо. Должно быть, он почувствовал отчаяние в моем плаче и первобытный страх, что я не такая, как он думал.

– Ты должна сопротивляться им, – сказал он, – с этой работой у тебя есть шанс что-то изменить. Больше, чем большинство из нас когда-либо смогут изменить.  Он легонько потряс меня за плечо, так что все мое тело отозвалось на его слова.

Я взяла с прикроватной тумбочки маску и повертела в мокрых руках.

– Ты прав, ты прав, – сказала я, прочистив горло. Я положила ладони на маску, вложив пальцы в мягкие пустые глазницы.

– Я не такая.

~

Оригинал (с) Stranger

Поддержать проект можно по кнопке под постом, все средства пойдут на валокордин и прочие успокоительные, чтобы не шарахаться от каждого звука =)

Телеграм-канал, группа ВК, новая серия про правила

Перевела Регина Доильницына специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Или как в тот раз, когда я подрабатывал ассистентом в день выборов, и избирательница, узнав, что из-за какого-то дурацкого распоряжения участок её округа перенесли на несколько миль, хотя мы тогда находились всего в двух кварталах от её дома, рассвирепела настолько, что плюнула в лицо одному из сотрудников.

Но все эти случаи редко становятся чем-то большим, чем просто забавными историями, которые вспоминают, когда больше не о чем поговорить. Завтра мы снова пойдём на работу, и послезавтра тоже, и постепенно вернёмся к своей унылой жизни, пока в окружающем нас море банальности не появится новый островок чего-то интересного.

Но этот случай – совсем другой. На этот раз произошло то, что изменило всю мою жизнь. Что-то настолько ужасное и отвратительное, что я никогда уже не смогу воспринимать этот мир так, как раньше. И не смогу смотреть на людей, как прежде…

Это был обычный июльский денёк. Солнце ярко светило в голубом небе, прохладный ветерок, дувший со стороны моря, овевал пляж, дети играли на песке, наслаждаясь двумя с половиной месяцами свободы.

Кому угодно такая обстановка показалась бы совершенно идиллической. Меня же, напротив, попеременно охватывали то скука, то раздражение, поскольку я работал в то время в закусочной на этом самом пляже. В течение дня я занимался, в основном, тем, что высовывался из отверстия в передней части бетонной будки, подавая мороженое и газировку надоедливым детишкам и людям среднего возраста, одетым в плохо сидящие аляповатые купальники.

День тянулся бесконечно, и я находился в состоянии, граничащем с кататонией, молясь про себя любому богу, который только мог услышать мои слова, о том, чтобы случилось хоть что-нибудь интересное. И, похоже, в кои-то веки боги решили откликнуться.

Было около полудня, когда до меня донёсся женский крик. Я выглянул из своего окошка, чтобы посмотреть, что происходит, и увидел, что волны вынесли на берег кое-что весьма неприглядное на вид.

Это был труп.

В порыве нездорового любопытства я покинул свой пост, чтобы рассмотреть тело вблизи. Это было отвратительное зрелище. Бледная, зеленовато-серая кожа трупа пестрела странными круглыми отметинами, от одежды остались лишь рваные лохмотья, и, очевидно, многочисленные любители падали, обитавшие в море, хорошо потрудились над телом. У него почти полностью отсутствовал правый бок, не было левой руки и правой ноги, и, что, пожалуй, самое страшное, были выедены глаза, губы и большая часть щёк. Казалось, будто лицо несчастного исказила отвратительная, противоестественная ухмылка, обнажающая зубы. Спустя пару минут кто-то милосердно накрыл тело пляжным полотенцем.

Мать потащила детей прочь, прикрывая им глаза рукой. Какого-то мужчину вырвало, и он попытался незаметно присыпать свою рвоту песком. Я понял, что с продажами сегодня будет не густо.

Вызвали полицию, и тело быстро увезли. В толпе звучали предположения, что труп принадлежал одному из участников довольно радикальной группы природозащитников. В этом районе были проблемы с чрезмерным выловом рыбы, и несколько недель назад четверо активистов отправились в море на небольшой лодке, чтобы помешать работе коммерческого траулера. Как говорили, им, и в самом деле, удалось помешать рыбакам, запустив в механизм спуска сети небольшую самодельную ракету. К сожалению, при этом кран был полностью разрушен, и несколько тонн металла упало на палубу, погребая под собой двух членов экипажа. Узнав о гибели своих людей, капитан траулера пришёл в ярость и в отместку протаранил лодку природозащитников, скорее всего, убив тем самым их всех. Тем не менее, нам рекомендовали глядеть в оба, так как их всё ещё не нашли.

Хотя полиция уже увезла труп, атмосфера на пляже весь день оставалась довольно мрачной. Большая часть отдыхающих собрала вещи, и на смену им почти никто не явился. С тех пор, как море вынесло тело, единственными моими посетителями за день была парочка подростков, очень бледных, одетых в чёрные футболки с яркими логотипами музыкальных групп. Таких редко увидишь на пляже.

- Дайте-ка угадаю, - сказал я. – Вы пришли посмотреть на мертвеца, верно?

Я оказался прав, и они были очень разочарованы, когда я сказал, что полиция уже приезжала и забрала тело.

Они купили мороженое и большой вишнёвый коктейль, а потом сели на скамейку на набережной и принялись за еду, одновременно целуясь. Я отчётливо помню, как мальчик держал напиток одной длинной, худой рукой, а другую просунул под подол рубашки своей румяной спутницы, лаская её пышные груди и живот.

Чего только не запомнишь, а?

Я решил, что продолжать наблюдать за счастливой парой будет невежливо, и провёл остаток дня, размораживая холодильник и отскребая грязь с автомата для приготовления хот-догов.

Солнце уже село, и я как раз собирался закрываться, когда заметил мужчину, который шёл в мою сторону с противоположной стороны пляжа. Было уже довольно темно, и я не мог разглядеть черты его лица. Походка мужчины показалась мне какой-то странной, я решил, что он пьян или, может, чего похуже. Когда стало понятно, что он идёт как раз в мою сторону, я окликнул его:

- Извини, парень, я закрываюсь. Я уже опечатал кассу.

Сам не знаю, почему, но мне хотелось, чтобы он ушёл. Я не мог разглядеть его как следует, но что-то в его внешности меня тревожило. После моих слов мужчина на мгновение остановился, а затем, к моему облегчению, развернулся и пошёл прочь.

Я уже закрыл ларёк и собирался домой, когда, обернувшись, увидел его снова. Он стоял у самой кромки воды, а потом медленно вошёл в неё. Прилично отдалившись от берега, он, казалось, просто рухнул плашмя в море. Просто упал, скрывшись под водой. Я подумал, что, возможно, он был пьян и потерял сознание, и, как бы меня ни напугало его появление, я решил сбегать и проверить, всё ли с ним в порядке. Я разделся до трусов и поплыл к тому месту, где упал мужчина, но его нигде не было видно. Ни следа. Я кричал, я звал его, но никто не отвечал.

Я был в недоумении. Не могло быть так близко от берега подводных течений, которые унесли бы его в открытое море. В конце концов я сдался. Может быть, никакого человека и не было? Было темно, днём мне пришлось пережить довольно неприятные события, так что, возможно, это всего лишь моё воображение сыграло со мной злую шутку.

В голове мелькнула мысль, что, возможно, я видел призрак того человека, что выбросило сегодня на берег, но я быстро отмахнулся от неё. Я никогда не считал себя особенно суеверным. В конце концов, я решил, что мне всё померещилось после тяжёлого дня, и пора отправиться, наконец, домой и немного передохнуть.

Но отдых не принёс облегчения. События предыдущего дня настигли меня даже во сне. Мне приснился ужасный кошмар. Мне приснилось, будто я тону.

Корабль разваливался на куски, тут же отправлявшиеся на дно. Я вылетел за борт в облаке обломков. По пути что-то крепко приложило меня по голове, и я потерял сознание, а когда пришёл в себя, было уже слишком поздно. Я не мог подняться к поверхности, даже не мог понять, в какой она стороне. Вода вокруг была слишком тёмной. Я не мог больше терпеть, мне нужно было сделать вдох. Мои лёгкие обожгло огнём, когда их начала заполнять солёная вода. Через несколько секунд я был уже мёртв.

Но я умер не до конца, я всё ещё оставался в сознании. Я не мог ничего сделать, тело мне больше не подчинялось, но я продолжал всё осознавать. И при этом был полностью беспомощен.

А потом на меня набросились рыбы.

Их были миллиарды, некоторые размером с крупную собаку, других же едва можно было разглядеть невооружённым взглядом. Серебристая вьюга, круговерть блестящих чешуек. Все они вертелись вокруг меня, пытаясь откусить хоть кусочек моего обмякшего тела. Рыбы покрупнее копошились вокруг моего лица и рук, рыбки помельче проникали в отверстия в одежде. Кусочек за кусочком, я исчезал в их желудках. Акулы тоже кружили вокруг моего трупа. Их не интересовала падаль, но они с удовольствием лакомились живой рыбой, которую я привлекал. Вакханалия жизни и смерти продолжалась несколько часов.

А потом они прыснули в стороны, триллионы рыб, каждая из которых умчалась прочь так же быстро, как и появилась.

Впереди показался тёмный силуэт, и даже грозные акулы при виде его присмирели и подались в стороны.

Гигантский осьминог.

Его щупальца простирались на многие мили. а мантия была размером с целый остров. Форма тела постоянно менялась, цвета перетекали один в другой, но его огромные глаза оставались прикованы ко мне.

Каким-то образом я знал… Я знал, чего он хочет. Это было не просто чудовище, которое решило полакомиться тушей мертвеца.

Оно хотело получить меня самого.

И когда его гигантские, мускулистые мембраны сомкнулись вокруг меня, подтягивая к хищному клюву, твёрдому, как кованое железо, окружённому пульсирующей аморфной плотью, готовому разрезать меня на ленточки…

Зазвонил будильник. Я чувствовал себя совершенно разбитым.

Большую часть следующего дня я провёл в полубессознательном состоянии. К счастью, было довольно пасмурно, то и дело начинал моросить дождь, и народа на пляже было немного. Единственными моими клиентами была группа работников Парка отдыха, которые пришли заменить сломанный фонтан. Они собрали вещи и ушли около четырёх часов. Я решил воспользоваться затишьем и немного вздремнуть, но в моей тесной каморке негде было прилечь, так что мне не оставалось ничего другого, кроме как смириться с необходимостью оставаться на ногах до конца смены.

Ближе к концу рабочего дня ко мне подошёл высокий жилистый мужчина средних лет в толстовке и неудобных шортах. Я уже видел его сегодня: как и в предыдущие дни, он бегал трусцой по побережью, а рядом с ним носилась маленькая чёрная собачка, скотч-терьер. Несмотря на обилие предупреждающих знаков, информирующих о необходимости надевать поводок на собаку, мужчина никогда этого не делал. На этот раз пса рядом с ним не было. Как оказалось, он куда-то убежал и пропал, а так как я был едва ли не единственным человеком на пляже, мужчина хотел, чтобы я помог ему с поисками. Я не слишком горел желанием этим заниматься, но он показался мне довольно приятным, так что я обещал помочь ему, как только придёт время закрываться.

В ящике под стойкой лежал фонарик. Я светил им в сгущающуюся темноту, пока мужчина, который, кстати, представился как Джо Стругацкий, звал своего обожаемого пса.

Мне показалось, что я заметил какое-то движение среди деревьев на границе пляжа, и направил луч фонарика в ту сторону. Ничего не было видно, но до нас донёсся звук, будто что-то умчалось прочь с огромной скоростью. Мы бросились следом, но все наши попытки догнать таинственное существо были тщетными. Кого бы мы ни спугнули, ему удалось ускользнуть от нас. Мы шли обратно к берегу, шаря лучом по земле, когда заметили что-то возле корней одного из деревьев.

Стругацкий издал жуткий вопль, а я отстранённо подумал, что вот уже второй раз за последние дни вижу мёртвое тело. Хотя это была всего лишь собака, её труп выглядел ещё хуже, чем предыдущий. Тело было разодрано на несколько частей, и все они были ужасно изуродованы. Самой узнаваемой частью была одна из лап бедного пса. Но главная странность заключалась в том, как именно было разделано тело. Сложно было судить об этом в темноте, но, кажется, некоторые части выглядели так, будто их оторвали с невероятной силой, в том время как другие срезы выглядели чистыми, будто тут поработали лезвием. Это было захватывающе и мерзко одновременно.

Я изо всех сил пытался утешить расстроенного мужчину, не выказывая своего беспокойства. Я не знал ни одного животного, обитавшего в этой местности, которое могло бы сотворить подобное с бедным псом. Как такое могло произойти? Стругацкий решил написать заявление в полицию, а я, наконец, отправился домой, зная, что и в эту ночь мне не удастся толком отдохнуть.

На следующий день я отправился на работу, преисполненный дурных предчувствий, но не произошло почти ничего необычного. Небо было ясным, а на пляже было полно людей. Я снова увидел ту парочку, на этот раз одетую несколько более прилично. На девушке был фиолетовый сарафан, на котором, как раз над пышной грудью, красовалось пять красно-чёрных звёзд, а в по-детски пухлых руках она держала пляжный зонтик. Её парень был в той же рубашке, что и в нашу предыдущую встречу, но сменил рваные чёрные джинсы, в которых был раньше, на шорты, которые, впрочем, не слишком выигрышно смотрелись на его худых, покрытых светлыми волосами, ногах, а также обзавёлся солнцезащитными очками. Даже ласково приобнимая девушку за плечо, он выглядел немного неуклюжим.

Я спросил их, не слышали ли они чего-нибудь о собаке, но они были не в курсе. Очевидно, девушке понравилось их прошлое свидание, и она захотела снова прийти сюда, уговорив своего возлюбленного составить ей компанию, несмотря на отсутствие у него энтузиазма. Молодой человек спросил, что случилось с собакой, но я отказался углубляться в эту тему, не желая возвращаться к ней даже в мыслях. Они взяли по мороженому и отправились искать местечко поукромнее, и парень ворчал на ходу, что вокруг слишком много народу.

Ах, эти первые нежные чувства…

Так продолжалось следующие несколько недель. И снова дни шли за днями, неотличимые друг от друга. Даже те двое молодых любовников, которые показались мне такими странными, когда мы встретились впервые, стали, казалось, частью моей ежедневной рутины.

Однажды какой-то мужчина пожаловался, что у него украли одежду и бумажник. Он устроил скандал, метался по пляжу и искал их повсюду, подозревая каждого встречного, пока наконец не завязалась потасовка, и полиция не забрала обоих драчунов в участок.

После этого долго не происходило ничего интересного, пока не наступил ещё один пасмурный дождливый день в начале августа.

Когда я пришёл утром в магазин, было довольно солнечно, но погода быстро испортилась, и я уже подумывал, что можно было бы закрыться пораньше, когда заметил, что ко мне идёт покупатель

Почти сразу я узнал его. Эта шатающаяся, спотыкающаяся походка. Этот был тот самый мужчина, которого я видел в тот день, когда труп выбросило на берег, или кто-то с похожим недугом. Когда он подошёл ближе, я увидел, что его проблемы со здоровьем не ограничиваются одними только ногами.

На нём были солнцезащитные очки, футболка и шорты, те и другие насквозь мокрые, а также пара кроссовок с неряшливо завязанными шнурками. Его кожа… он был довольно загорелым, но его кожа местами была слишком гладкой, а местами – наоборот, слишком бугристой и морщинистой. Ноги мужчины были странными, скрюченными, плохо его слушались, и, похоже, едва сгибались.

Что же касается лица… Его лысая голова была выпуклой и клонилась вниз. В её форме явно угадывались признаки какого-то расстройства, что-то вроде гидроцефалии. Глаза скрывались за зеркальными солнцезащитными очками, и я не мог их толком разглядеть, но нос, на котором эти очки сидели, был неправильной формы, а уши казались недоразвитыми и будто вылепленными из гипса. Рот больше напоминал не рот, а цепочку морщин на лице.

Но хуже всего… хуже всего было наблюдать за тем, как этот ходячий кошмар передвигается. Он спотыкался и шатался, переваливаясь с ноги на ногу, будто в них вовсе не было костей, и подбирался ко мне, всё ближе и ближе.

Мне хотелось кричать. Мне было почти физически плохо. Я хотел бежать отсюда со всех ног. Это существо не было человеком. Не могло им быть.

И, тем не менее, оно стояло на двух ногах. Оно носило одежду. Кем же ещё оно могло быть, если не человеком?

Я заставил себя сохранять спокойствие. Это просто человек, сказал я себе. Человек, искалеченный каким-то уродством, но, всё же, человек. Он ничем не заслужил моего отвращения. Его жизнь и так полна мучений. Я должен относиться к нему с уважением, как и ко всем прочим клиентам.

Надеюсь, мне удалось сохранить самообладание, когда он подошёл к стойке, чтобы сделать заказ. Он указал безвольно мотнувшимся пальцем на сковородку с дешёвыми, не слишком качественными шашлыками из креветок, висевшими над жаровней, затем вывернул свою конечность и засунул её в карман брюк, вытащив бумажник, содержимое которого он вывалил прямо передо мной, так что насквозь промокшие банкноты шлёпнулись на стойку. Денег хватало на пять шашлыков. Я спросил, хочет ли он именно столько, и он кивнул своей чудовищной головой, так что та как-то неприятно покачнулась. Я подавил рвотные позывы и протянул ему еду. Не дожидаясь сдачи, он тут же ушёл.

Я замер на мгновение, совершенно ошеломлённый. Что это было? Не могло же мне это всё привидеться?

Потом я заметил, что он забыл свой бумажник. Любопытство победило, и я заглянул внутрь. Говорят, на фото для водительских прав все выглядят хуже, чем в жизни. Я с трудом мог представить, как выглядела бы его фотография. Но мужчина на фото в бумажнике был совершенно нормальным. Более того, я его узнал.

Это был тот самый мужчина, одежду которого недавно украли.

Я мгновенно сложил два и два и бросился вслед за странным уродцем, который ушёл с пятью шашлыками, купленными на краденные деньги. Я догнал его у самой кромки воды. Он обернулся на мой окрик.

Не знаю, чего я ожидал от него. Во всяком случае, чего угодно, кроме того, что произошло на самом деле.

Его скрюченные конечности внезапно обмякли, голова утонула в плечах, а тело выгнулось и сплющилось. Тёмные очки упали на песок, на гору свалившейся одежды.

Из-под этой кучи вытянулись щупальца. Одно, потом другое, и, наконец, наружу показался самый большой осьминог, какого я когда-либо видел.

Цвет и текстура его кожи непрерывно менялись и пульсировали, щупальца находились в непрерывном движении. В одном из них всё ещё были зажаты шашлыки из креветок. Он быстро просунул их куда-то в основание своего тела, и в следующую секунду от них остались одни шпажки.

На мгновение мы встретились взглядами. Его глаза были удивительного золотистого оттенка, как две огромные монеты, с перевёрнутыми V-образными зрачками, чёрными, как сама морская бездна.

И бездна таилась в этих глазах. Глубокий, древний разум, который не в силах было постичь ни одно млекопитающее. Это испугало меня до дрожи.

В детстве я читал сказку о чудовище с головой осьминога. Оно должно было выглядеть страшным и отвратительным, но тогда я подумал, что это довольно глупо. Теперь я всё понял.

Я не знаю, сколько времени мы просто смотрели друг на друга. Это могли быть секунды, могли быть часы.

Меня настолько ошеломило это отвратительное зрелище, что я оказался совершенно не готов к тому, что произошло дальше.

Я не совсем понимаю, почему... возможно, оно осознало, что его маскировка раскрыта, и посчитало слишком опасным оставлять свидетелей. Возможно, просто такова природа разумной или полуразумной жизни - не терпеть существование других видов, подобных себе. Какова бы ни была причина, зверь напал. Он понёсся ко мне, подпрыгивая легко, как балерина: щупальца придавали ему ту стремительность и грацию, которых так не хватало, пока он притворялся человеком. Его влажная, резиноподобная туша врезалась мне в лицо и грудь, повалив на песок.

Я не могу описать захлестнувший меня поток ужаса, боли и отвращения. Я испытал столько разных видов агонии одновременно. Мощные, мускулистые щупальца обвились вокруг моих рук, тела и головы, угрожая раздавить кости. Его присоски впивались в моё тело везде, где только могли дотянуться. Я пытался закричать, чувствуя, как выходит из сустава плечо и трещат рёбра, но рот заполнился солёной, склизкой массой, не дававшей мне сделать вдох. Не обращая внимания на мерзкий вкус, вне себя от ужаса и злости, едва понимая, что происходит из-за надвигающейся гипоксии, я попытался впиться в его плоть зубами, но она была слишком прочной. В ответ он потянулся своим хищным клювом к моей шее.

Возможно, дело было в недостатке кислорода, или в том, что я уже испытывал невероятную боль, но я едва почувствовал, как он перекусил клювом мою ярёмную вену. Когда начала вытекать кровь, щупальца ослабили хватку. Убедившись, что со мной покончено, моллюск соскользнул с меня и устремился к воде. Всё произошло так быстро, что я не успел толком подумать о том, что происходит, о том, что, может быть, это конец.

Всплеск воды был последним, что я услышал, прежде чем всё вокруг погрузилось в темноту.

Я очнулся через три дня в больнице. Джо Стругацкий нашёл меня на пляже, когда вышел на свою обычную пробежку, уже с новой собакой. Он оказал мне первую помощь и позвонил в службу спасения.

У меня было вывихнуто плечо, сломано три ребра, я потерял почти два литра крови, а на шею пришлось наложить около 60 швов. Почти сразу после того, как я очнулся, меня допросила пара полицейских, решивших, что я стал жертвой ограбления. Когда я рассказал им правду, они чуть не арестовали меня на месте за дачу ложных показаний. Они, конечно, решили, что я сошёл с ума. Да я и сам бы так подумал, будь я на их месте. Врачи оставили меня в больнице ещё на несколько дней для психиатрического освидетельствования. Когда они постановили, что я не представляю угрозы ни для себя, ни для окружающих, то отпустили меня на все четыре стороны, порекомендовав взять отпуск, что я и сделал.

Я скопил немного денег и решил отправиться в круиз на роскошном лайнере. Вообще, я с опаской отношусь к океанским путешествиям, но мой дядя, который уже плавал на таких кораблях, очень их нахваливал. И, по большей части, всё и правда было замечательно. Еда была вкусной, номера – удобными, и мы посетили несколько прекрасных тропических островов.

Я настолько расслабился, что почти забыл о том, через что мне довелось пройти. Когда мы уже отправлялись в обратный путь, сотрудники службы безопасности корабля принялись искать безбилетника. Они не знали, кто он и откуда, им было только известно, что это долговязый лысый мужчина в солнцезащитных очках. Они предупредили пассажиров, чтобы те не спускали с него глаз.

Однажды вечером я был в столовой и мельком увидел человека, подходившего под это описание, который накладывал в тарелку салат из морепродуктов. Это был самый обычный парень в белой рубашке-поло и светло-коричневых брюках. Забавно, подумал я, что он уносит тарелку с собой, а не ест в столовой. Я последовал за ним на палубу. Мне стало любопытно, и я решил с ним заговорить.

- Ты тот самый безбилетник, да? Они тебя ищут, ты знаешь?

На его лице появилось озабоченное выражение, и, прежде чем я успел крикнуть «Человек за бортом!», он перемахнул через перила, как был, с тарелкой морепродуктов и всем остальным. С лодки прыгал человек – самый обыкновенный человек. Но то, что упало в воду, человеком уже не являлось. Белая рубашка-поло и светло-коричневые брюки скрылись под водой и в следующую секунду всплыли на поверхность.

Многие существа прибегают к мимикрии, чтобы ввести в заблуждение хищников или потенциальную добычу. Кукурузная змея пользуется своей окраской, схожей с окраской ядовитой коралловой змеи, чтобы отпугнуть хищников. «Красный к жёлтому – спасения нет, красный к чёрному – яда нет». У некоторых бабочек на крыльях есть отметины, похожие на совиные морды, которые служат той же цели. Пауки-муравьи напоминают формой туловища своих тёзок-насекомых и даже размахивают своими передними лапками, будто усиками, чтобы обмануть колонию и заставить её поверить, что это один из своих, чтобы паук мог спокойно охотиться на самих муравьёв или на их скот, тлей, будто волк в овечьей шкуре.

Человеку известно только одно животное, которое, в зависимости от ситуации, может имитировать множество других существ. Когда поблизости появляется зверь, который охотится на осьминога-мимика, тот меняет форму и цвет своего тела, чтобы принять облик того существа, которое хищник не станет есть. Когда на его территорию забредает добыча, он притворяется существом, которого жертва не боится, возможно, даже того же вида, что и сама жертва. Иногда это камбала, иногда креветка-богомол, иногда ядовитая морская змея. У них довольно обширный репертуар. Обладая недюжинным интеллектом, возможно, самым высоким среди беспозвоночных, они и по сей день шокируют исследователей своими навыками.

Их привычная среда обитания и источники пищи находятся под угрозой из-за жадности человечества, и они могут найти новые способы выжить.

Я знаю, что они просто пытаются выжить. Я знаю, что во всём, чёрт побери, виноваты мы сами. Но мне от этого не легче. Каждый раз, встречаясь с кем-то взглядом, я боюсь снова увидеть эту ужасающую чёрно-золотую бездну.

Я не видел океан уже много лет. Я получил диплом журналиста и работаю в информационном агентстве в Киргизии. Это страна, не имеющая выходов к морю. Наверное, это вообще самое удалённое от океана место, какое только можно найти.

Тут жарко, сухо и скучно.

И дай-то Бог, чтобы так было и впредь.

P.S. Thaumoctopus mimicus - реально существующее животное. И да, если верить википедии, он действительно может имитировать представителей самых разных видов. Удивительное существо.

P.P.S. На правах рекламы: @thediennoer продолжает переводить автобиографию Руди Рюкера, почитать можно здесь. Если кто не в курсе, это американский математик и писатель, прапраправнук Гегеля (того самого), дважды лауреат Премии имени Филипа Киндреда Дика, один из "отцов" киберпанка", был лично знаком со многими знаковыми личностями, включая, например, Роберта Шекли и Уильяма Берроуза (который написал "Голый завтрак", не путать с Эдгаром Берроузом). Занимательнейшее чтиво, никогда ранее не публиковалось на русском.