Мой юношеский эгоизм и любопытство не выдержали и по очередному возвращению мужчин в беседку, я заметил озадаченность уже и у папы на лице и спросил, что же там такого Стас ему рассказал, на что папа резко меня перебил и сказал, мол, подслушивать не хорошо.

Вскоре Папа заявил, что пора всем на боковую, ведь в 4 утра мы встаем на рыбалку, на что Стас всполошился и перебил папу, "НЕТ, не раньше рассвета, то есть 5-5-20 мы должны выйти на озеро", на что папа замолчал и склонив голову на бок осуждающе и в то же время как-то по детски посмотрел на Стаса, и Стас показал ему жестом "Пошли курить", Мужчины вновь пошли к краю участка, и я пытался услышать их разговор, но говорили они тихо, а женщины болтали громко... Мне сразу показалось странным, что Стас так резко отреагировал на предложение папы пойти до рассвета на озеро. Но я как-то быстро это забыл. Вскоре все пошли спать, уставший с дороги я поставил будильник на 5 утра и буквально вырубился. Правда Тетя Маша была та еще хозяюшкой, в 3 ночи я проснулся от бурления в животе и еле добежал до унитаза, что-то со стола было явно несвежим и жидкие каловые массы покидали мое тело. Туалет у Стаса и Маши был в доме, но вход в него был с веранды, куда я и вышел после того, как хорошенько погадил. Время было 3 с чем-то утра, было темно, но не слишком. Вид был шикарен, очертания озера были видны, точнее, кусочка, который был виден с веранды, было видно даже кусочек леса на том берегу. И тишина, звенящая, лишь где-то вдали был слышен шум мотора, судя по звуку, большого и старого грузовика, и тот умолкал в отдалении.

Но тут тишину разбил дикий всплеск воды в стороне озера, такой, будто кит выпрыгнул из озера и запрыгнул обратно, я даже вздрогнул от звука и его неожиданности и громкости, ведь от озера до дома было ну метров 50, да еще и дом был на возвышении. Я был в восторге, ведь мой разум принял этот звук за плеск и охоту хищника, да притом крупного, щука, сом, да и большой, судя по звуку.

Я остался сидеть на веранде до 5 утра, но этот звук больше не слышал, правда меня это не расстроило, так как фон из пения птиц был не менее прекрасным.

В 5 утра выполз дядя Стас и батя, Стас имел забавную особенность - он очень артистично матерился, а в это утро он вспоминал готовку своей жены, живот у него тоже прихватило.

Так, отправившись на рыбалку, Стас не смог дойти от дома до причала каких-то жалких 50 метров, уселся срать в кусты, а нам сказал, что догонит.

Мы спустились с батей на причал и увидели, что будка охранника заколочена решетками, дверь поставлена явно новая, ведь она выделялась на фоне сторожки, да и помню, что раньше такого не было. Да и в этом году, я заметил, что плавсредств стало меньше: Дядя Стас живет в деревне, где рядом турбаза, на этот причал скидывалась и турбаза и местные жители, ну либо те москвичи как и Стас, что купили тут жилье. В том году весь причал с двухсторон был в катерах и гидроциклах и лодках, а в этом кроме гидроцилка и лодки Стаса, и еще тройки суден никого не было. При этом в сторожке охранника горел свет, что было видно сквозь толстые железные решетки. Услышав шум он приоткрыл дверь и просто молча проводил нас взглядом, даже не ответив на наше приветствие.

Нас догнал Стас, продолжая материться и ругая Машу за приготовленную еду накануне, параллельно он отвязывал лодку от причала, а потом замолчал и внимательно смотрел вдаль пару минут, будто бы искал что-то, или кого-то... После этого он постучал в будку охранника и что-то показывал ему на пальцах, так мы узнали, что сторож глухой и немой...

Мы сели в его лодку, обычная, деревянная, весельная лодка, но добротная и весьма большая, при этом был навесной мотор, но Стас его не включал а греб веслами.

Мы заплыли на другой берег, притаившись рядом с камышами бросили якорь, и начали рыбачить. Вода была спокойная, солнце вставало и напекало все больше с каждым часом, это и была настоящая красота и жизнь.

Наша рыбалка прошла очень спокойно, мы поймали пару щук, по лещу на каждого, небольшого сома и 5 окуней. Причалив обратно, мы пошли на участок, женщины разделывали рыбу, а мужчины довольные пили пиво, чуть позже все мы пошли на причал, купаться и загорать, а дядя Стас прокатился на гидроцикле и отдал ключи мне. Я зажигал на нем часа 3, родители жарили шашлык прям на причале, уже накатавшись, я вернулся заправиться и после трапезы попросил Дядя Стаса дать мне прокатиться еще немного, дядя Стас переживал, так как уже темнело, но заправил мне бак и отпустил, женщины уже уходили домой, а мужчины будучи уже изрядно пьяными остались на причале.

Вернувшись через полчаса на причал, я был вынужден самостоятельно привязывать водный мотоцикл, так как Дядя Стас лежал и храпел пьяный прям на лежаке, а отца я нигде не видел. Тут ко мне молча подошел немой сторож и без каких либо жестов начал помогать мне с тем, чтоб привязать гидроцикл. Мужик то оказался неплохой, правда от него пахло жутко, будто бы он не знает такое понятие как "Душ", а в моменте будто еще и был засохший, настоявшийся запах мочи... А дальше началось самое интересное:

Привязав мотоцикл я сел на край причала и смотрел вдаль на воду, и даже на нее, в эту черную пучину, в ней отражалось небо. Но тут я обернулся, пошел обратно домой и мой взор притянул какой-то предмет, барахтающийся в метрах полутора от меня, который прибило к причалу и зажало между берегом и самим причалом. Я подошел поближе, достал фонарик, который был на ключах от гидроцикла и посветил: В моменте меня охватил дикий ужас, страх, паника, что аж воздуха не хватало в горле и я просто чуть не свалился за воду... В воде барахталась голова собаки, дворняги, а из головы, где должно быть туловище, просто тянулась косточка где-то сантиметров на 30... Голову я разглядел плохо, увидел лишь, что пасть широко открыта, а глаза вылезли из орбит. Это точно была голова собаки, ну либо волка... Я побежал домой, дома папа уже спал, а мама с подругой пила чай и смотрели телевизор.

Я боялся говорить об этом маме, ведь знал, что она очень тревожный человек, а папу будить боялся, ибо не знал его реакции, да и смысл, он был очень пьяный, ибо только по пьяни он позволял себе так бессовестно пердеть на весь дом, я лежал в своей комнате и слышал его залпы, которые доносились со второго этажа. Вскоре мама попросила меня помочь Маше донести Стаса до дома, и я с ужасом пошел на причал, стараясь не смотреть в сторону, где была голова собаки. Стас проснулся и пошел без нашей помощи, а я опустив голову в пол дошел до дома и не мог долго заснуть. Но все-таки смог.

Я проснулся поздним утром, выйдя на улицу, понял, что был дождь. Лужи на участке, затянутое небо, мокрая трава. Родители собирались поехать за грибами в лес, я согласился ехать с ними. По дороге мы проезжали много поселков, где вообще не было народа, лишь кучу объявлений "Сдам дом в аренду/ПРОДАМ ДОМ С УЧАСТКОМ", в лесу мы также не встретили никого, а на обратном пути погода была яркая, жаркая, но проезжая пляжи мы заметили аномально малое количество народа. Мама удивилась, а тетя Маша сказала "Да вот сами не понимаем, сезон какой-то чахлый в этом году"

Дома женщины готовили рыбу, а папа с дядей Стасом пошли ловить рыбу с причала, я боялся, но шел с ними, надеялся, что они первые увидят голову собаки и уберут ее... Но они не замечали. Я осмелился и спустился пониже, но там уже было пусто. Видимо, дождь принес ветер, который унес голову, лишь немного прилипшей к траве шерсти светло-коричневого окраса я видел в том углу, где накануне ночью билась эта жуткая голова. Я поднял глаза и увидел как на меня смотрит сторож, его глаза были косыми, а проходя мимо я вновь почуял запах мочи.

Вечером мы проводили время на участке, а на следующее утро опять поехали на рыбалку.

Но только уже на середине озера в атмосфере почуялся запах гнили, такой, что стало тошнить, тогда Стас сказал "Поплыли обратно, нахер", на что папа ему сказал, мол, да куда ты, ты что?

Но тут Стас резко его одернул, я говорил тебе все, нахер такую рыбалку. Папа молча закурил, я лишь спросил "О чем вы вообще"? Но папа отшутился, что Стас просто не в настроении, а дядя Стас дебильно посмеялся и сказал мне, мол, да, попозже съездим. Днем мужики были напряженные, а дядя Стас все кому-то звонил. Днем мы пошли купаться, но дядя Стас настоятельно просил не заплывать далеко от берега, а сам стоял на причале, пока остальные купались и смотрел вдаль.

Отдых был уже не отдыхом, Я не понимал, что происходит, гидроцикл катать дядя Стас запрещал, и хоть мужики бухали ежедневно и гагакали над анекдотами, а женщины сплетничали, пили вино или чай, им было хорошо, но не мне. Я хотел рыбалки с батей и его весёлым другом, катания на гидроцикле, а был вынужден смотреть на взрослых и залипать в старую нокию, где тогда даже не было интернета.

На следующий день Стас утром ушел на причал, и сказал Папе, что сегодня можно поехать на причал. Объевшись воблы и напившись пива, мужики будучи изрядно пьяными взяли меня и посадили грести, мы ловили рыбу с лодки рядом с теми же камышами, все было хорошо и тихо, пока Стас не начал ругаться на пиво с воблой, он начал дико пердеть, говорить, что сейчас обосрется, а батя его подкалывал, что с его желудком нужно соблюдать диету. Итог был непредсказуем, дядя Стас сняв портки свесил задницу за борт, и начал дристать со смачным звуком прям в воду. Папа начал сам материться, Мол, Стасян, хотя бы удочки дал нам сложить.

Но Стас просто сказал "Все, все" и надристав воду сказал, что нужно ехать домой, мол, подтереться да помыться. Всю дорогу вонь из промежности дяди Стаса мешала рулить, да еще в воздухе было опять амбре из гнили, будто бы. Но мужики были пьяные и будто не заметили... У причала Стас вынырнул на берег, едва не упав в воду и пошагал короткими шажочками на участок. Мы с папой остались в лодке. Смеркалось.

Стас вернулся в новых штанах, смачно рыгнул и сказал, что обратно ехать уже нельзя. Папа злобно выругался и сказал, мол, а нахер мы вернулись? Что за байки ты травишь? Какой нахрен монстр? Будучи пьяным, его прорвало, тут же я влез в диалог и уточнил, какой монстр...? Но тут же папа сказал, что Монстр это Дядя Стас, говно-монстр, вон все озеро захлестал... Но мужики оба напряглись. Мне было обидно, что от меня что-то утаивают.

На участке папа со Стасом жрали водку в беседке, мама и Маша уже спали... Я подслушивал их разговоры, и услышал из пьяного бреда, что Стас несет пургу про какое-то существо в озере, что сжирает крупную рыбу, собак, котов, даже корову затащил и двух лосей, батя ему говорил, что это Сом, но Стас отрицал эту версию и говорил, что люди находили головы животных, искусанные тела, мол, Сом так не делает. Да и сторож говорит видит иногда жуткие всплески воды ночами, а однажды, к его сменщику кто-то ломился в сторожку, яростно, зимой еще, он будто почуял неладное, свет врубил, говорит - "КТО?" и не открывает, а там просто какой-то грохот и звук, будто рыба огромная по земле бьется, вышел, а там следы на снегу, знаешь, такие, будто гусеничный трактор с одной гусеницей, короче, не знаю как объяснить, херь какая-то.... И вмятины на двери такие, что закрыть больше не смог ее, да и он больше не захотел работать и уволился сразу. А, самое эпичное, это же была зима, да? А утром обнаружили что на середине озера огромная пробоина, метра в два в диаметре.

Я сидел и думал, что Стас допился, на это оставалась надежда, так как вскоре он встал и начал блевать прям на участке, а вскоре просто заснул за столом и храпел там так, что было слышно в доме.

На следующее утро я проснулся рано, в 7 утра, все еще спали, а на причале я заметил кости, сука, неизвестно чьи, обглоданные почти полностью кости, с кусочками мяса, плавали вокруг причала, штук 5-6 насчитал, и запах гнили... Я решил, что не хочу в это вдаваться и ушел домой. Видел позже, что Стас и батя о чем-то жестом общаются со сторожем, и на причал мы не пошли, а женщины не понимали, почему так.

Был последний день нашего пребывания в гостях. На следующее утро мы должны были уезжать. Батя уговаривал Стаса поехать на озеро, порыбачить напоследок, и Стас согласился. Я отказался, так как в это же время приехала дочь Стаса Катя, и благо была жаркая погода, она ходила в коротких джинсовых тортиках и маечке с нихеровым таким вырезом. Я пожирал ее глазами и о рыбалке уже не думал. Мужики пошли на рыбалку и взяли с собой... Ружье! На вопрос женщин - "а это зачем" ответили, что мало ли, в лес пойдем еще, может подстрелим кого.. Хотя это выглядело нелепо, так как батя не любил рыбалку, да и про Стаса я такое не слышал.

Но мужчины успокоил своих жен, так как аргумент главный был тот, что они трезвые. И правда, накануне Стас блевал все утро с похмелья, а батя просто пердел как конь, внатуре, комната его и мамы провоняла говнщием...

И тут произошло то, за что я себя виню по сей день: Время было вечернее, смеркалось, но было жарко. Мама с подругой сидели в доме, а Катя лежала на улице на лежаке, попой вверх и слушала музыку в наушниках. Я подглядывал за ней издали, проходил рядом и посматривал на ее ножки, попу. А когда услышал, что она храпит, убедившись, что мама с подругой на втором этаже, я встал прям в паре метров от кати и что есть силы начал дрочить на вид ее красивых ног и жопы. Подрочив аж два раза подряд, (Ну еще бы, весь отдых не дрочил), я буквально без сил дошел до дома и выкинул трусы, что были в малафье... Вытеревшись, переодевшись я вышел на улицу. Смеркалось еще сильнее. Катя еще спала, но тут со стороны озера раздались крики и звук выстрела... Я закричал, разбудил Катю и побежал на причал... Дойдя до берега, увидел, что лодка стоит рядом с теми же камышами, где мы ловили рыбу.... ПУСТАЯ!!! Прибежала мама с Машей, следом Катя... Сообща мы взяли гидроцикл и с Катей поехали к лодке. При этом я уже не думал о ней как о женщине, мне было плевать, что вот она сидит за мной и держит меня за живот, казалось бы, можно вывезти ее куда нибудь в лес и там не оставить выбора, но у меня была паника... Приехав к лодке мы увидели моего батю, который лежал в лодке и трясся, смотрел в одну точку и нереагировал ни на что... Растормошить его так и не удалось, я перелез в лодку и погреб обратно, Кате сказал ехать на причал и с Машей и Мамой вызывать полицию и скорую... папа просто лежал как в коме... У Кати была истерика, ведь Стаса так и не было видно. Пока я греб с коматозным телом отца, я услышал в паре метрах сзади жуткий всплеск воды. Я обернулся и увидел лишь волны. Я греб что есть мочи. На причале мы кое-как смогли вытащить тело отца из лодки, а он весил 120 килограмм, при росте 190, вскоре приехала бригада врачей и было решение госпитализировать отца в ближайшую больницу, которая находилась в 70км от Деревни. Стаса не было. Ружья не было. Просто пустая лодка, я даже потом заметил, что удочкек тоже не было. Просто пустая лодка, Папа и весла. Даже мотор, сука, исчез. Полиции я сказал как есть, что видел голову собаки, потом был запах гнили и рассказал о том, что слышал историю Стаса... Мама меня перебила со словами "Ну он же шутил наверное", а полиция переглянулась и вздохнув, закрыли папку. На утро приехал отряд водолазов, нашли мотор на дне, нашли часы Стаса, руку отгрызенную и голову, которую прибило в камыши. И все. Показали это его жене, я лично не решился смотреть, да и мать моя тоже была против. Смерть Стаса повесили на несчастный случай на рыбалке, мол, попал под винт катера, это стало известно спустя годы.

Отец после того случая лежал в коме полгода, с сердечным приступом и инфарктом, после он стал немым, а последнее, что помнит, как мы доехали до той злополучной деревни.

Когда я вырос, я рискнул ему это рассказать, что было и что я помню, но на это он лишь истерически хохотал, хотя до этого вообще не мог говорить, а ночью состояние его ухудшилось. Умер он спустя месяц после того, как я ему это рассказал.

Жена Стаса исчезла без вести, как и его дочь. Просто будто их не было никогда. В моменте мама сказала, что Тетя Маша не отвечает на сообщения, а когда хотела ей позвонить, сказали, что номер не обслуживается. У меня была страничка дочери Вконтакте, я туда заходил подрочить на ее фотки, а когда хотел найти ее - просто не нашел. Даже в архиве сообщений, хотя я четко помню что каждый год до событий писал ей и поздравлял с днем рождения...

Просто исчезли люди!

А последний год в разговоре с Мамой, она наотрез отказалась вспоминать их семью, сказала, что я ее разыгрываю, а папа получил инфаркт на работе якобы, да и вообще не было никакого Селигера. Я списывал это на давность, мы ездили туда 17 лет назад, но мама хоть и сдала с болезнью отца, она продолжает работать в школе и остается дееспособной женщиной... Но я даже вспомнить не могу название деревни, примерно помню, где это, но по карте найти не могу, я готов был сесть в машину и поехать туда спустя года, но местность найти не могу, будто и не было ее никогда. Но я же точно помню...

На вокзале, пахнущем пылью и остывшим асфальтом после дождя, купил билет на вечерний рейс до места под названием Заречье. Название звучало просто, успокаивающе, по-деревенски основательно. Автобус был полупустой, пропитан сладковатым запахом старого пластика и топлива. Я устроился у окна, упёр лоб в прохладное, слегка вибрирующее стекло и погрузился в созерцание. За окном мелькала, убегая назад, моя прежняя жизнь: серые многоэтажки сменились покосившимися гаражами и частным сектором, потом поплыли бескрайние поля, отливающие золотом в последних лучах солнца, тёмные зубчатые полосы леса и пустынные просёлочные дороги, теряющиеся в сумерках.

В Заречье я прибыл уже затемно. Деревня оказалась на удивление живописной и уютной — не глухомань какая-нибудь, а вполне себе крепкое, дышащее жизнью поселение. Кое-где горели старые фонари, отбрасывая на землю круги тусклого оранжевого света, в которых танцевала мошкара. Они освещали аккуратные улицы: встречались и старенькие, но ухоженные бревенчатые дома с замысловатыми резными наличниками, хранящими тень былого мастерства, и новые, пахнущие древесиной срубы из оцилиндрованного бревна или аккуратно зашиты сайдингом.

Я дошёл до своего участка, и сердце невольно ёкнуло — вот он. Мой новый дом. Небольшой, бревенчатый, почерневший от времени, но крепкий, точь-в-точь такой, какой я себе и представлял в самых светлых грезах. Стоял он чуть в стороне от основной улицы, ближе к речке, откуда доносился ровный, убаюкивающий шёпот и плеск невидимой в темноте воды.

Пока шёл, встретил местную жительницу — бабушку лет семидесяти, с резко очерченным морщинами лицом и палочкой, но невероятно бодрую. Она шла, что-то интенсивно бормоча себе под нос, но, заметив меня, резко остановилась, уставившись любопытными, совсем не старческими, яркими глазами, блестящими во тьме, словно у ночной птицы.

— Здравствуйте, — поздоровался я, слегка смутившись под её пристальным взглядом. — Не подскажете, где тут у вас магазин? А то я новенький.

Бабуля медленно, с судебной пристрастностью оглядела меня с ног до головы, словно составляя опись имущества и прикидывая, свой я или чужой, опасный или безобидный.

— Магазин-то? — переспросила она, и в голосе её послышался характерный уральский говор, густой, тягучий, как мёд. — Да вон он, краешком виден, за акациями, с красной вывеской. Только, милок, — она сокрушенно покачала головой, — он уж к девяти-то вечера на замок. Поздновато ты, родимый, спохватился. Хозяин Федот рано ложится.

Я глянул на часы — без десяти десять. Эх, значит, ужин будет скудной сухомяткой, что валяется на дне рюкзака.
— Понял, спасибо. Ладно, как-нибудь перебьюсь. Не впервой.

Я уже сделал шаг, чтобы двинуться в сторону дома, но бабушка не отпускала, внезапно подняв вверх костлявый, исчерченный прожилками палец.
— Слушай сюда, приезжий. Домой, поди, устраиваться? Так смотри у меня — не шастай зря по темноте-то. Не ровен час... — голос ее снизился до драматического шепота.

— Дикие звери? — предположил я, пытаясь угадать и слегка улыбаясь. — Кабаны, что ли?
— Не-е, — качнула она головой, и тень от козырька ее платка скрыла выражение глаз, сделав его зловещим. Голос стал тише, гуще, насыщеннее. — Зверь зверем, а лихо-то по деревне гуляет. Шныряет, похаживает, по задворкам. Зазеваешься — утянет, и след простынет. Оно тут, голубошерстное, — прошипела она, — по ночам шуршит, из-под земли глядит огоньками. Берегись, сказываю.

Я кивнул, стараясь сохранить максимально серьезное, уважительное выражение лица, хотя внутри всё смеялось. Колоритный местный фольклор, чего уж. «Голубошерстное» — это сильно. Наверное, барсук-альбинос какой-нибудь или помешанный на блестящем енот, раздутый суеверными деревенскими слухами до мифических пропорций.
— Спасибо за предупреждение, бабушка, я учту. Обязательно буду смотреть по сторонам. Счастливо оставаться.

— Ну, с Богом, — бросила она мне вслед и, не прощаясь, зашуршала своими валенками по песчаной дороге, снова погрузившись в безразрывное, никому не ведомое бормотание.

Я пошел к своему дому, к своему новому, пока еще чистому листу. Завтра буду налаживать быт, искать дрова, воду, проверять, есть ли свет. Благо, работаю на удаленке, интернет, по словам той же бабушки, тут есть, спутниковый. Выпилю массивный деревянный стол, поставлю его прямо у окна, чтобы видеть речку, и буду работать под аккомпанемент воды и птиц. Все будет хорошо. Просто. Спокойно. По-настоящему.

А слова старухи о «лихе» я отбросил как забавную, колоритную деревенскую страшилку для приезжих. Ерунда.

Дом оказался всего в два окна, неказистый, приземистый, но удивительно крепкий. Сруб из тёмного, почти чёрного бревна дышал вековой прочностью. Видно было, что прежний хозяин не просто следил за ним — он его лелеял. Я прошёлся по надёжно уложенным половицам — ни одна не скрипнула, ни одна не зашаталась. Крыша, покрытая тёмным шифером, оказалась целой, печь в углу сложена аккуратно, изразцы (керамическая облицовка печи) тускло поблёскивали в полумраке скупым отсветом. Но внутри царила какая-то неестественная, гнетущая тишина. Щелчок выключателя ничего не изменил. Темнота оставалась непроглядной.

Покопался в ржавом щитке на улице, на ощупь, пальцы наткнулись на холодный рычаг вводного автомата. Хозяин, видимо, человек предусмотрительный, отключил всё на время своего отсутствия — мало ли, пожар. Я с некоторым усилием щелкнул им. Внутри дома тут же раздался мягкий, почти неслышный гул, и из-под двери брызнул желтый свет. Заработало.

Интерьер был скромным, даже аскетичным, но всё необходимое имелось: старенький, похожий на лакированный сундучок холодильник «ЗИЛ» мирно заурчал в углу; на тумбе стоял ламповый телевизор «Рекорд» с выпуклым глазом-экраном. Я включил его — с шипением и снежными помехами выплыло изображение, ловил аж два канала. Чудо. Дровяная печь, небольшой буфет с посудой. И — вот это настоящая удача — полка с книгами. Я люблю почитать, особенно вечерами, когда тишина давит на уши. Полистал корешки пальцем, сдувая пыль: что-то советское, классика в потрепанных переплетах, сборник рыболовных советов, пачка журналов «Охота и охотничье хозяйство». Пригодится.

Разложил свои нехитрые пожитки, заполняя пустоту чужого жилья знакомыми вещами. Холодильник с жалобным скрипом принял у меня дань в виде полукольца колбасы, буханки хлеба и пары банок тушенки. Ноутбук, мой главный инструмент и связь с прежним миром, я водрузил на крепкий, видавший виды деревянный стол — он тут уже был, как и старенький, но еще добротный диван с просевшими пружинами. Две комнаты: кухня да зал-гостиная, большего мне и не надо. Туалет, что отдельно радовало, был обустроен и в сенях, и, по классике жанра, на улице — выбор на любой вкус и погоду.

Заняться было нечем, спать, несмотря на усталость, не хотелось — в крови ещё играл адреналин после переезда. Решил осмотреть хозяйство при свете мощного фонаря. Двор оказался больше и обустроенней, чем я думал. Аккуратный сарайчик, а в нём — дрова, сложенные под навесом с почти немецкой педантичностью, поленница к поленнице. И вот удача — в углу, прислонённые к стене, нашлись удочки, целый арсенал: запасные лески в мотках, катушки, коробочки с блёснами, крючками и грузилами. Вся рыбацкая премудрость. Эх, как женился — всё это забросил. Ни разу не ходил. То времени нет, то желания, то дела. А ведь когда-то так любил… Но потом беременная жена, родилась Лера, бесконечные заботы, работа… Мечты о тихой воде и плавающем поплавке растворились в суете.

Со стороны реки сквозь приоткрытое окно донесся звонкий, серебристый девичий смех. Ну конечно, а местные-то не слушают свою же бабушку с ее страшилками. Молодежь, наверное, отдыхает, греется у костра. Решил наплевать на суеверия. По темным деревенским улицам шастать не буду, это правда небезопасно, а спуститься к речке — почему нет? Если там компания, просто отойду подальше, в тень, чтоб не мешать и не смущать своим видом.

Взял хлеба для прикормки, выбрал самую прочную на вид удочку и пошёл к воде. Берег был пустынен и безмолвен. Никого. Ни огонька, ни потухшего костра, ни обрывков разговоров. Словно тот смех мне почудился. Тишина стояла абсолютная, звенящая, нарушаемая лишь ленивым, сонным плеском воды о песчаный берег. Луна, круглая и яркая, отражалась в тёмной воде длинной дрожащей дорожкой, уходящей в никуда.

Уселся на прохладный песок, начал мять хлеб в ладонях, чувствуя, как крошки липнут к пальцам, возиться со снастью, насаживать грузило. Насладиться одиночеством и покоем не дали. Краем глаза заметил движение. Девушка. Она шла по самому краю воды, освещённая лунным светом, и казалась его порождением. Высокая, невероятно стройная, в длинном струящемся платье цвета слоновой кости, которое каким-то странным, необъяснимым образом не намокало у самой кромки воды. Очень красивая. Даже смутился на миг, почувствовав давно забытый поворотный толчок где-то под сердцем, и отогнал прочь невольную, болезненную мысль — вспомнил, как точно так же, при лунном свете, в городском парке, впервые увидел свою будущую жену... Та же внезапность, то же сбивающее дыхание впечатление.

Она подошла ближе, бесшумно, словно не касаясь ногами земли. Луна осветила ее лицо — нежное, с идеальными, словно выточенными чертами и какой-то... нездешней, глубокой задумчивостью в огромных, слишком темных глазах. Но сейчас в уголках ее губ играла улыбка, светлая и в то же время печальная, отстраненная.

— Новенький? — спросила она. Голос был тихим, мелодичным, без малейшего намека на местный говор, звучал как далекий перезвон хрустального колокольчика. Может, дачница из Москвы, приехала погостить на лето, подышать воздухом.
— Да, вот, получил дом в наследство, — ответил я, чувствуя себя неловко и немного глупо с удочкой в руках, как мальчишка. — Только сегодня заехал, буквально пару часов назад.
— Один? — поинтересовалась она мягко, и ее взгляд, скользнув по моим скромным пожиткам у воды, вернулся ко мне, будто оценивая не обстановку, а меня самого.
— Один, — кивнул я, и это слово прозвучало в тишине особенно гулко и одиноко.

Она прошептала напоследок какое-то пожелание тихим голосом, вроде бы упомянув хороший улов и спокойную ночь. Я, слегка растерявшись от такой нежданной теплоты, пробормотал благодарность за разговор и неожиданно добавил комплимент насчёт её внешности. Девушка повернулась с почти воздушной лёгкостью и направилась дальше, идя аккурат по берегу реки. Её силуэт постепенно исчезал среди сумерек, словно капелька сливок растаявшая в чашечке чёрного крепкого кофе.

А я остался сидеть на песке, и лишь теперь до меня дошло, насколько оглушительной стала тишина. Пропал даже ленивый плеск воды. Замолкли лягушки, умолкло ночное насекомое за спиной. Воздух застыл. И до меня донесся запах, который она оставила после себя. Сладковатый, тяжелый и горьковатый одновременно, навязчивый и древний. Свежей речной воды, влажной земли и полыни. Словно кто-то разломал только что пучок этой горькой, пахучей травы прямо у кромки воды.

Я тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. «Вот ведь, — подумал я с досадой. — Старая бабка своими сказками мозги запудрила. Теперь и девушки при луне мерещатся, и запахи». С силой, большей, чем требовалось, перезабросил удочку, стараясь сосредоточиться на рыбалке, на поплавке, на чем угодно. Но образ девушки с печальными глазами и этот странный, необъяснимый аромат полыни и влажной почвы никак не выходили из головы, навязчивые и тревожные.

Даже не сразу заметил резвое подергивание вершинки удочки — так глубоко ушел в пучину собственных мыслей, в воспоминания, что всплывали, как пузыри со дна. Рыба, вытащенная на берег после короткой, но азартной борьбы, оказалась на добрые три килограмма — трофейный, жирный лещ, его чешуя отливала на лунном свете тусклым серебром, а упругое тело выгибалось в последних судорогах. Неплохо для начала! В душе шевельнулся азарт, забытый охотничий инстинкт. Решил попробовать поймать еще одну, на славный завтрак.

Пока ждал следующую поклёвку, машинально закурил. Докурив, замер с бычком в пальцах, ощущая внезапную неловкость: швырять окурок на этот девственно чистый, мелкий песок, в который буквально утопала ступня, язык не поворачивался. Возникло стойкое, иррациональное ощущение, что это место — живое и видящее, и здесь такое кощунство не принято. Тщательно затушил, вдавливая тлеющий конец в сырую прохладу у кромки воды, и сунул окурок в карман куртки.

Следующий заброс оказался неудачным — вытащил корявую, облепленную илом мокрую ветку, похожую на скрюченную руку. А следующий и вовсе поверг в легкое недоумение, быстро сменившееся брезгливостью: на крючке, бессмысленно болтаясь, висела огромная, почти разложившаяся рыбина с мутными, выцветшими глазами. От нее шел тошнотворный, сладковато-гнилостный дух, от которого свело скулы. С отвращением, стараясь не смотреть, скинул её обратно в воду, в черную пучину. Настроение было безнадежно испорчено. Решил, что на сегодня хватит этих странностей, и пошел домой чистить свой улов.

Чистил леща на старой, иссечённой следами ножа разделочной доске на кухне. Вода из-под крана текла ржавая, густая, и мне почудилось, будто от неё пахнет тиной и чем-то затхлым.
— Просто долго на реке пробыл, нанюхался, всё кажется, — убеждал я себя вслух, чтобы разогнать тишину.

Проспал до самого обеда, что было дико и непривычно — впервые лет за десять я проснулся один, без дребезжания будильника, без пронзительных криков дочки из соседней комнаты, без навязчивого шума пылесоса за стеной. И чувствовал себя... отдохнувшим. Тело было лёгким, голова ясной.

На улице встретил местных — мужики курили у деревянного магазина, женщина с двумя румяными детьми тащила тележку с картошкой. Все они оказались на удивление улыбчивыми и приветливыми, здоровались за руку, смотрели прямо в глаза. Словно ждали меня здесь, давно знали. В разговоре, мельком, между делом, кто-то из мужиков, глядя на чистое небо, обронил: «Спасибо, матушка, добра послала на денёк». Другой, расплачиваясь в магазине за пачку соли и хлеб, бросил продавщице: «Надо матушку не гневить, задобрить, чтобы урожай дождём не побило». Я лишь кивал, делая вид, что понимаю, о ком речь. Видимо, местная святая или некий дух-покровитель.

По дороге домой с пакетами встретил ту самую бабушку. Она неспешно брела со стороны реки, с пустой холщовой котомкой за плечами, её палочка оставляла на земле аккуратные точки.

— Ну что, приезжий, обживаешься? — прищурилась она, останавливаясь и оглядывая мои покупки пронзительным, всё видящим взглядом.

— Да вот, понемногу, — кивнул я. — Продуктов купил.

— Смотри, не забудь матушку-то задобрить, — сказала она, и её голос внезапно потерял привычную старческую ворчливость, став низким, на удивление серьёзным и зловещим. — А то лихо своё на тебя напустит. Оно этого только и ждёт, голодное.

Я никогда не был суеверным, в церковь заходил разве что на экскурсию, как в музей. Но тут, под ее пристальным взглядом, на этой пустынной дороге, стало как-то не по себе, похолодело между лопаток. Просто молча кивнул и пошел дальше, чувствуя ее взгляд у себя в спине.

Перед самым входом в дом замер, как вкопанный. На пороге, на выщербленном сером дереве, отчетливо, будто чернилами, виднелся мокрый след босой ноги. Небольшой, изящный, с четким отпечатком пятки и пальцев, будто кто-то недавно стоял здесь, прильнув к щели, заглядывая в дверь. Я ошарашенно огляделся по сторонам — ни души, только ветер шелестел листьями клёна. «Бред какой-то, наверное, от дождя», — проворчал я, стараясь не всматриваться, и переступил через него, словно через невидимую черту.

Войдя в дом, снова почувствовал тот же странный, навязчивый запах — тины, влажной глины и горькой полыни, теперь уже густо висевший в воздухе самого дома. «Видимо, на ботинки налипло, пока ходил, надо разуваться на улице», — логично, почти отчаянно предположил я и снял обувь, швырнув её в угол.

Решил приготовить наконец свою рыбу. Достал леща из холодильника — и резко отпрянул, чуть не выронив тушку. Рыба, которая ещё вчера пахла речной свежестью и была упругой, покрылась скользкими чёрными пятнами, её глаза побелели и вспучились, а от неё шёл насыщенный сладковато-гнилостный дух, ударивший в ноздри. Испортилась. Но как? Холодильник-то работал. По телу пробежала холодная мурашка неприязни, даже не страха, а жутковатого недоумения. С отвращением швырнул её в ведро, с досадой принялся резать хлеб и колбасу.

Захотелось горячего, согревающего чая. Включил электрочайник, но когда он с щелчком вскипел и я приподнял крышку, меня ударил в нос тот же знакомый, уже ненавистный запах — местная вода и правда воняла тиной и болотной гнилью, будто её зачерпнули со дна старого омута. Вылил её с отвращением в раковину. Придётся пить только бутилированную.

Я вошёл в гостиную с бутылкой минералки, и тут на меня, словно физическая волна, накатило странное, давящее чувство — будто я переступил порог не своего дома, а чужого, внимательного и враждебного пространства. Воздух стал густым, тяжёлым, им было трудно дышать. И сквозь приоткрытую створку окна, словно из самого подполья, донёсся смех.

Тот самый девичий, что я слышал вчера у реки. Но теперь он был другим — не серебристым и беззаботным, а глухим, булькающим, мерзко хлюпающим, словно кто-то смеялся, захлебываясь водой и илом, прямо из-под пола, из темноты подвала.

Я резко, почти с панической силой, захлопнул окно, чтобы отсечь этот звук. Стекло задрожало. Сердце заколотилось где-то в самом горле, учащённо и громко. Рука сама потянулась к телефону в кармане, чтобы позвонить кому-нибудь, рассказать, услышать человеческий голос. Но кому? Жене? Бывшей жене. Она лишь тяжело вздохнёт в трубку и скажет, что я окончательно сошёл с ума от одиночества.

Так и стоял я посреди комнаты, в центре сгущающейся тишины, вслушиваясь в её новое, звенящее качество. Тишина была уже не пуста, а полна — чем-то невидимым, древним и бесконечно внимательным именно ко мне.

Решил выйти утром к реке с удочкой — вдруг повезёт больше. Солнце сияло ярко, но его лучи были холодными, не греющими. Ночью не заметил, а теперь мой взгляд поймал у самой кромки воды, почти в холодной тени раскидистой плакучей ивы, ветви которой украшали выцветшие ленточки, импровизированный алтарь. Несколько крупных, отполированных водой плоских камней, аккуратно сложённых друг на друга в виде грубой столешницы. На камнях лежали дары, от которых замирало сердце: ломти свежего ещё тёплого домашнего хлеба с узором из колосков, два жирных, полных икры налима с тусклой чешуёй, пучок сухой полыни, источающей горечь и пыльный запах, несколько маленьких вязаных салфеточек с хитрым орнаментом и даже детская рубашка, бережно сложённая, словно для самого желанного гостя. Всё выглядело таким свежим, будто принесено всего несколько минут назад.

Как по заказу, из-за поворота вышел тот самый мужик из магазина, с добродушным, обветренным лицом. Он, не глядя на меня, молча, с почти ритуальной торжественностью положил на центральный камень круглый, румяный каравай, от которого пахло дрожжами и теплом. Склонил голову набок, словно прислушиваясь к течению реки, и тихим, но удивительно чётким голосом произнёс, едва шевеля пересохшими от волнения губами:
— Прими, хозяйка, сохрани да укрой нас от беды великой...
Потом обернулся ко мне, не улыбаясь, лишь помахал рукой, указывая на камень, словно приглашая присоединиться, и ушёл той же дорогой. Его спина выражала странную смесь умиротворённости и покорности.

Я пробормотал себе под нос, чувствуя нервную дрожь в пальцах:
— Совсем тут все с катушек съехали. Какую-то мать-хозяйку себе придумали…

Но люди-то вроде хорошие, приветливые. Решил, что их суеверия останутся для меня просто местным колоритом, этнографическим фоном. С усилием оторвал взгляд от алтаря и забросил удочку.

Не клевало. Совсем. Ни одной поклёвки за четыре долгих, тягучих часа. Поплавок застыл неподвижно, словно вкопанный в тёмную воду. Будто вся рыба в реке вымерла или нарочно демонстративно меня игнорировала. Со злостью швырнув на берег невредимую снасть, побрёл домой, ощущая на себе невидимый тяжёлый взгляд со стороны реки. Нужно заняться делом, отвлечься на что-нибудь реальное.

Включил ноутбук. Привычный звук загрузки, но вместо логотипа производителя на миг, словно вспышка, мелькнула заставка — но это была не она. Мелькнуло лицо. Женское, бледное, землистое, с глубокими провалами вместо глаз и мокрыми, слипшимися на впалых щеках волосами. Оно исказилось в беззвучном, но яростном шипении, будто из глубин омутных, полных ненависти, и тут же исчезло, сменившись привычным радужным экраном приветствия.

Я замер с недогоревшей сигаретой в руке, минуту просто тупо, не мигая, смотрел на монитор, на своё бледное отражение в нём. «Вирус, — первая, спасительная мысль. — Или глюк видеокарты. Перегрев». Запустил антивирусную проверку, пальцы чуть дрожали. Интернет, который до этого ловился более-менее, начал дико, истерически сбоить. Полоски связи то пропадали совсем, то появлялась одна, разрываясь, хотя за окном — ни единой тучи, ясное небо.

С трудом дождавшись конца проверки («ничего не найдено»), решил съездить в город. Решаю кучу проблем разом: вызову сантехника проверить трубы (вода ведь воняет!), куплю в магазине нормальный фильтр для воды и мощный роутер с сим-картой, чтобы не зависеть от этой дьявольщины. Иначе работать невозможно. Да и просто хочется увидеть других людей — нормальных, не кланяющихся камням.

Оставил ноут и пошёл на автовокзал. Шёл быстро, почти бежал, стараясь не смотреть по сторонам. Вот он — знакомый поворот. Вот здание вокзала, убогое, но такое желанное. Подошёл к запотевшей стеклянной двери, потянулся к холодной железной ручке… и моргнул.

Вторая часть