А что, если вся эта милая мультяшная история – на самом деле тончайшая и изощрённая промывка мозгов? Глобальный, пиздецки хитрый заговор? Вот эти все улыбчивые, до тошноты добрые рожицы, они же, блять, повсюду – на пачках сока, на детских рюкзаках, на нижнем белье, в конце концов. Весь мир словно сошёл с ума, помешавшись на этой розовой твари. А если копнуть поглубже, взять да и пересмотреть подряд все существующие сезоны, дабы докопаться до сокрытой сути? Обнаружить тот самый тайный смысл, который потихоньку сводит с ума и детей, и взрослых. Провести, так сказать, собственное журналистское расследование, прямо как те модные ютуб–блогеры.

Мысль показалась ему на редкость блестящей и глубокой, достойной настоящего мужского, пусть и не совсем трезвого, анализа. Он немедленно стянул с торрентов всё, что сумел найти по запросу «Свинка Пеппа все сезоны», купил на последние деньги ящик пива «Охота» и, с чувством исполненного долга, откинулся на диване, ощущая себя чуть ли не Нилом Деграссом Тайсоном, готовым разоблачить величайшую мистификацию современности.

Первые несколько серий он умудрялся смотреть с плохо скрываемым цинизмом, попивая пивко и сопровождая происходящее на экране язвительными, матерными комментариями.

– Ну–ка, посмотрите все на этого папашу–свина, – ворчал он, обращаясь к пустой комнате, – этот толстый увалень картошку на огороде посадил. Величие, да и только. Архимед со своими открытиями просто отдыхает. А мамаша? Мамаша, заметьте, целыми днями работает на компьютере. Классика жанра, ебать её в сраку. Зигмунд Фрейд бы от зависти в гробу перевернулся.

Однако чем дальше заходил его алкогольный марафон, сопровождаемый бесконечными сериями, тем сильнее его начинало подташнивать, причём тошнота эта исходила не от выпитого, а рождалась где–то глубоко внутри, от самого мультфильма. Эта вечная, натянутая улыбка на всех без исключения персонажах. Этот плоский, словно бумажный, мир, где любые, даже самые незначительные проблемы решаются незамысловатым прыжком в грязной луже. Эта идеальная, как с открытки, семья. Его собственное детство прошло в пьяных криках отца и под въедливым запахом щей, которые неделями стояли на плите и закисали. У него был папа–свин, который сажал не картошку, а собственную печень, и вечный, грызущий под ложечкой страх вернуться домой.

Его начало по–настоящему корежить. Сознание, затуманенное алкоголем, стало выхватывать странные, едва заметные детали. Почему у Пеппы, когда она заливается своим противным смехом, звук идёт откуда–то из глубины, словно её кто–то душит?

Он прибавил громкость. Хрюканье заполнило собой всё пространство комнаты, смешиваясь с однообразным шумом дождя за окном. Серёга поднялся, чтобы сходить в туалет, и споткнулся о пустую бутылку. Он тяжело рухнул на линолеум, и в тот самый момент донёсся особенно радостное, протяжное хрюканье. Ему показалось, нет, он почти был уверен, что в этом звуке сквозь наигранную весёлость пробивалось нечто насмешливое и по–настоящему злорадное.

– Да заткнись ты, тварь ебучая! – прорычал он, поднимаясь с пола и отплёвываясь.

Он встал, сходил в туалет, а вернувшись выключил звук и продолжил смотреть в тишине. Беззвучные прыжки розовых тел по ярко–зелёным холмам стали казаться ему ещё более жуткими. Всё это напоминало немое кино, снятое в жанре сюрреалистичного хоррора.

Сергей почувствовал неприятное ощущение под сердцем, в том самом месте, где когда–то в юности пряталась совесть, а теперь обосновалась стойкая алкогольная язва. «Серега, да ты просто ебнулся по полной программе», – попытался он вернуть себе былую браваду, произнеся это вслух.

Он допил последнюю банку пива и с отчаянием перешёл на старый, неприкосновенный запас – бутылку одеколона «Шипр», припрятанную на самый чёрный, беспросветный день. Чёрный день, сука, по всем признакам и наступил. Толстый продолжал смотреть серию за серией, его веки слипались, голова раскалывалась на части, но он не мог заставить себя остановиться. Просмотр превратился в навязчивую идею, в самую настоящую манию. Он чувствовал, что обязан докопаться до истины. Найти ТО САМОЕ, что скрывалось за нарисованной улыбкой.

И в конце концов ему удалось это найти.

В одной из серий, где всё семейство ехало в автомобиле, был эпизод с отражением в боковом зеркале заднего вида. И в том самом отражении, вместо привычных зелёных холмов и голубого неба, простирался тёмный, промозглый и безжизненный лес. А на заднем сиденье, рядом с беззаботно улыбающейся Пеппой, сидела ещё одна свинка. Такая же, но в то же время кардинально другая. Её платьице было не ярко–красным, а тёмным, почти бордовым. Её чёрные глаза, казалось, видели его, Сергея, сидящего в своих вонючих носках на прожжённом диване посреди захламлённой квартиры.

Серёга отшатнулся назад с такой силой, что чуть не опрокинул диван. Дёргающейся рукой он перемотал запись назад. Снова. И ещё раз. Злополучный кадр длился меньше секунды. Но он существовал. Он, блять, реально СУЩЕСТВОВАЛ!

– Что за хуйня тут творится? – прошептал он.

Охваченный нарастающей паникой, Толстый начал лихорадочно искать в интернете любую зацепку. «Свинка Пеппа скрытые символы», «Пеппа сатанизм», «тёмная свинка в зеркале». Поисковик выдавал ему форумы таких же, как он, ебланов, которые видели то же самое. Кто–то списывал всё на банальный глитч в анимации, кто–то – на пасхалки от создателей. Но большинство сходилось в одном: после того, как они обращали внимание на эту деталь, с ними начинало происходить нечто необъяснимое и откровенно пугающее.

Сергей с силой захлопнул крышку ноутбука. Он сидел в полной темноте, и ему начало казаться, что он в комнате не один, что из самого тёмного угла, из–за портьеры, за ним пристально наблюдают.

Он с дрожащими руками включил свет. Комната была пуста. «Ты просто допился до чёртиков, долбоёб, обычная белочка», – попытался он успокоить себя, но тщетно. Тревога не уходила, а лишь нарастала, висела в воздухе комнаты удушающим смогом.

Сергей пошатываясь побрёл на кухню, чтобы выпить воды. Ноги его плохо слушались, подкашиваясь в коленях. В такт шагам в голове отдавалось навязчивое: «Хрю–хрю–хрю–хрю». Он умылся ледяной водой из–под крана, но тягостное ощущение не прошло, а лишь усилилось. Ему начало казаться, что его кожа стала липкой и влажной, будто он только что вылез из самой настоящей, грязной и илистой лужи.

Серёга вернулся в комнату, опустился на диван и уставился в стену, покрытую трещинами, пытаясь усилием воли отогнать навалившееся наваждение. Но чем упорнее он старался не думать о мультфильме, тем ярче и навязчивее в его голове всплывали запомнившиеся образы. Пеппа, прыгающая в луже. Её голова–фен и стремные глаза.

И именно в тот момент он услышал звук, который доносился, как ему казалось, из спальни.

Шлёп. Шлёп. Шлёп.

Словно кто–то неспешно и ритмично шлёпал по полу босыми, мокрыми ногами.

Сергей замер на месте, как вкопанный.

– Кто здесь? – сумел он выдавить из себя едва слышный шёпот.

Ответом послужил новый, ещё более отвратительный звук. Влажный, булькающий, с каким–то причмокиванием. Будто кто–то с нескрываемым наслаждением ковырялся в самой настоящей, густой и вязкой грязи.

Он медленно, с невероятным усилием повернул голову в сторону спальни. Дверь была приоткрыта, и из царящей за ней темноты доносились те самые, леденящие душу звуки.

Шлёп. Чавк. Бульк.

Сергей поднялся с дивана, его огромное, неповоротливое тело мелко и предательски дрожало. Он подошёл к двери, протянул руку, чтобы распахнуть её настежь, но не хватило духу. Вместо этого он припал глазом к узкой щели между дверью и косяком.

В спальне царил полумрак. Однако лунный свет, с трудом пробивавшийся сквозь полузакрытые жалюзи, освещал отдельные детали интерьера. Его неубранную кровать. Старый шкаф. И прямо посреди комнаты, на линолеуме, расплывалось большое, тёмное, явно мокрое пятно. И именно из него доносились те самые мерзкие звуки.

Сергея затошнило. Он отпрянул от двери, схватился за косяк, чтобы не рухнуть на пол. «Галлюцинация. Белая горячка. Надо протрезветь, срочно вызвать скорую помощь», – пронеслось в его голове.

Он попятился назад, к дивану, где лежал его телефон, но потом застыл на месте и медленно, с леденящим душу предчувствием, обернулся.

На диване, на его привычном месте, сидело нечто, что пыталось быть похожим на Пеппу, но было слеплено из мокрой, розовой, плохо замешанной глины и чего–то, что отдалённо напоминало кожу, липким и мерзким. Её платье было того самого гнилостно–красного, бордового оттенка, что и у свинки в злополучном зеркале. А вместо лица была лишь гладкая, безглазая, безносая и безротая поверхность.

Она сидела, поджав под себя свои короткие, не до конца сформировавшиеся ножки, и слегка, почти незаметно раскачивалась из стороны в сторону.

Серёга отшатнулся, задел ногой пустую бутылку, и та с грохотом покатилась по полу. Звук, казалось, привлёк внимание существа. Оно перестало раскачиваться.

И тогда из той самой гладкой поверхности, где должен был находиться рот, донёсся тот самый, до боли знакомый, пронзительный и гнусавый звук, который он слышал сотни раз из динамиков.

Хрю.

Однако это не было похоже на телевизионное, искусственное хрюканье, а было каким–то влажным, булькающим, клокочущим, будто его издавало существо, чьи лёгкие были до отказа заполнены жидкой, вязкой грязью.

Сергей в ужасе рванулся к входной двери, выскочил на площадку, с силой захлопнул за собой дверь и прислонился к ней спиной, судорожно, по–собачьи заглатывая ртом холодный воздух.

Потом он помчался вниз по лестнице, не глядя по сторонам. На улице по–прежнему стояла промозглая, дождливая погода. Сергей бежал по тёмным и пустынным улицам спального района, его тучное тело отчаянно сопротивлялось такой нагрузке. Вскоре он вынужден был остановиться, оперевшись о мокрую, холодную стену какого–то гаража, и его сразу же вырвало.

Вытерев рот рукавом, он побрёл дальше, почти не осознавая направления, движимый лишь одним желанием – оказаться как можно дальше от своего дома. Город в тот час уже спал, лишь изредка проезжали машины. Свернув в безлюдный сквер, он увидел мокрые, уродливые скамейки и тускло горящие фонари.

Где–то рядом раздался звук.

Шлёп. Шлёп. Шлёп.

Он обернулся. По мокрой асфальтовой дорожке, метров на двадцать позади, приближалась, переваливаясь с боку на бок, та самая розовая, недоделанная тварь.

– Отстань от меня! – закричал Сергей. – Я тебя, блять, на куски порву! Я тебя ногами затопчу, мразь!

Он нагнулся, поднял пустую бутылку и швырнул её в существо. Бутылка, описав дугу, пролетела мимо и со звоном разбилась о ствол ближайшего дерева. Тварь даже не дрогнула, не изменила траектории движения.

Сергей снова бросился бежать и вскоре выбежал на пустырь, заваленный грудой строительного мусора и битого кирпича. Ноги его вязли в размокшей, жирной грязи. Дождь хлестал ему прямо в лицо, слепя и не давая нормально смотреть по сторонам. Он оступился, поскользнулся и тяжело упал лицом вниз в жидкую, леденящую кашу. Попытался подняться, но ноги безнадёжно скользили, не находя опоры. Он пополз, отчаянно цепляясь руками за всё, что попадалось, ощущая, как грязь затекает ему за воротник, наполняет рукава, лезет в уши и в рот.

Он перевернулся на спину, пытаясь отползти подальше по грязи, словно гигантский, беспомощный жук. И в тот момент он увидел тварь, которая оказалась уже на краю этой огромной грязевой лужи, неподвижная и безмолвная. Её разбухшая от влаги форма казалась в полумраке ещё больше и внушительнее. Луна, на мгновение пробившаяся сквозь рваные тучи, осветила её своим холодным светом.

Сергей попытался что–то крикнуть, но его рот мгновенно заполнился илом. Он начал захлёбываться. Толстый отчаянно барахтался, но его обессилевшее от страха и алкоголя тело медленно тонуло в этой жиже.

Тварь, стоявшая теперь на ножках, которые каким-то образом выдерживали её тушу, сделала свой последний, решающий шаг и вошла в лужу. Потом просто растворилась в ней, словно сахар в кружке с чаем.

И в тот же самый миг грязь вокруг Сергея ожила, сжала его со всех сторон. Он почувствовал, как нечто чужеродное и жидкое проникает в него. Через рот, нос, уши, через каждую пору его кожи. Появилось чувство абсолютной, до идиотизма простой радости от бессмысленного прыжка в грязной луже. Радости от такого же бессмысленного хрюканья.

Его тело перестало дёргаться. Оно неподвижно лежало в луже, постепенно погружаясь в неё. Потом его пальцы дёрнулись. Затем нога. Он медленно поднялся на ноги, стоя по колено в грязи, его одежда была пропитана ей насквозь, лицо и волосы покрыты густой, почти чёрной жижей.

Его глаза, когда–то живые, пусть и заплывшие от бесконечной водки, теперь ничего не выражали, словно были нарисованы. Он открыл рот, и из его глотки, вместе с комьями грязи вырвался звук.

Хрю.

Потом ещё один, уже громче и увереннее.

ХРЮ.

Он выбрался из лужи и, не оглядываясь, побрёл прочь, его насквозь пропитанные грязью ботинки с каждым шагом мерно шлёпали по асфальту, оставляя за собой длинную вереницу грязных следов. Он шёл, чтобы найти кого–нибудь ещё, чтобы поделиться с ним этой простой, незамысловатой и абсолютно бессмысленной радостью.

Несколько лет назад ушел из жизни мой отец. Он был уже преклонного возраста, тяжело болел. Но так хотелось, чтобы он пожил подольше! Совершенно не верилось и не воспринималось, что он сможет скоро нас оставить. А тут сестра рассказала мне свой сон:

«Я на работе (сестра работает продавцом в магазине). Вижу - мать с отцом пришли и стоят на крылечке, а в магазин не заходят. Мама просит меня выйти на минуточку. Выхожу. Возле крыльца магазина лавочка у нас. На ней сидит покойный дед (отец папы) и покойная тетушка отца. Папа чуть заметно улыбнулся, когда увидел родных, подошел и сел на лавочку между ними. Сидят молча. Дедушка одет так опрятно и чистенько. В рубашке светленькой. Только на плече у него земля припорошена. Как будто кто - то взял и посыпал сверху. Мама мне что-то говорит. Я слышу ее, но до сознания смысл сказанного не доходит …Разворачиваюсь и иду к деду, ну что б с рубашки ту землю смахнуть. А мама меня как схватит за руку! А потом говорит: «Не нужно!». Так мы с мамой и остались стоять в сторонке, а все сидящие на лавочке, молча встали и пошли по дороге прочь …»

Я сразу поняла, что надежды на выздоровление папы нет…. Сон сбылся через десять дней…

Весело насвистывая он свернул, в сторону площадки на которой играли местные дети.
Широкая арка входа, из алых цветов, встречающих посетителей, тут же почернела, когда незнакомец прошел через нее.

Он приблизился к ребятам и не говоря ни слова присоединился к игре, поставив рядом саквояж. Дети даже не заметили появление нового игрока, они бурно хлопали в ладоши, и что-то кричали, привлекая «жмурку» .

Незнакомец будто растекался между ними, медленно уводя игру в сторону саквояжа.
Наконец, один из детей, пробегая, споткнулся об него. Незнакомец тут же оказался рядом и ловким движением поймал мальчика. Сквозь прозрачную ткань костюма ребенок увидел очертания его костей. От испуга он отскочил в сторону. Игра остановилась.

Незнакомец улыбнулся и произнес:
– Вы знаете новую игру, которая захватывает
самых смелых детей?
Дети с интересом подошли к нему.
– Кто из вас самый смелый? – он быстро вскинул правую руку.
Дети моментально повторили движение и наперебой закричали: "Я".
– Только для игры нам нужны красивые маски, – продолжил он, –Кстати, если они вам подойдут, можете оставить себе.

Незнакомец отворил саквояж и подозвал детей, чтобы показать содержимое. Заглянув внутрь, они увидели причудливые маски
покрытые  вечной пылью и паутиной.
– А можно я возьму для сестры? – спросил один из ребят?– Бери. – в глазах незнакомца отразилось зеленое свечение.
– И я возьму, – крикнул кто-то из толпы.
"И я, и я" – загалдели дети.– Берите, друзья мои, у меня хватит на всех! – мрачно крикнул на всю площадку незнакомец, –Пусть начнется карнавал!

Дети от восторга начали выбирать маски  и тут же подносить их к лицам. Раздались пронзительные крики, разносясь по всему городу. Незнакомец улыбнулся и закрыл саквояж. Он немного  посмотрел на площадку, усыпанную разбегающимися к своим домам маленькими чудовищами,  помахал рукой, развернулся, и тихо насвистывая страринный вальс, растворился в сумерках города.

Игорь хмыкнул. «Букинисты» — надо же! Семёныч вечно старался выражаться культурно, но слово «барыга» подходило куда лучше.

Он неторопливо объезжал постройки, сверяясь с рукописной картой. Большинство домов представляли собой разрушенные коробки с проваленными крышами.

Пятый барак оказался бараком лишь номинально — это было приземистое одноэтажное здание из шлакоблоков с ржавой крышей и рядами некогда одинаковых окон. Игорь заглушил мотор и выбрался наружу. Он потянулся, разминая спину, огляделся по сторонам и невольно поежился.

В воздухе висела оглушительная тишина, какая бывает только в по-настоящему заброшенных местах. Ни птиц, ни насекомых, ни даже ветра в хвойных лапах окружающего леса.

Он достал из машины рюкзак с инструментами, фонарь и лом. Осмотрел здание снаружи — покрытые лишайником стены, разбитые стекла.

Дверь, однако, оказалась на совесть заколочена. Игорь подумал, что это тоже хороший знак — значит, внутри есть что-то стоящее. Пришлось попотеть с ломом некоторое время. Отбросив последнюю доску, он потянул за ржавую ручку, и дверь со скрипом подалась, обдав его спертым воздухом заброшенного помещения.

Луч фонаря выхватил из темноты пыльное помещение с обвалившейся штукатуркой. Под ногами хрустели осколки и мелкий мусор. Несколько пустых комнат — когда-то, видимо, кабинетов или лабораторий — зияли выбитыми дверными проемами. В одном углу до сих пор стоял перевернутый стул без спинки, в другом — высился разбитый шкаф с уцелевшими стеклянными дверцами, за которыми виднелись чьи-то забытые бумаги.

Игорь методично обходил помещения, периодически останавливаясь, чтобы осмотреть редкие находки — пара старых радиодеталей, латунные клеммы, куски вполне добротного электрического кабеля в нетронутой изоляции. Мелочь, но хоть что-то. Он складывал их в рюкзак, не переставая искать главное — тот самый подвал, о котором говорил Семёныч.

В дальнем углу здания, под горой строительного мусора и слежавшихся тряпок, он наконец нашел то, что искал — ржавый, тяжеленный люк с массивной ручкой и едва различимыми буквами «ЛАБ-4» на покрытой ржавчиной поверхности.

Полчаса матерной ругани, пота и борьбы — и люк с противным скрежетом поддался. Вниз вела бетонная лестница, уходящая в абсолютную черноту. Игорь сглотнул и, перекинув ногу через край люка, начал осторожно спускаться.

Фонарь выхватывал из мрака не обычный подвал, а целый бункер. Длинные коридоры, облупленный кафель, стены с потускневшими схемами и директивными табличками. Следы человеческого присутствия были странными: не вандалов, а людей, бросивших всё впопыхах. Опрокинутые стулья, разбросанные бумаги, брошенные личные вещи — будто здесь объявили пожарную тревогу, и больше никто не вернулся.

«Что же тут было?» — думал Игорь, медленно продвигаясь по коридору.

Он проверил несколько комнат. Пустые стеллажи, разбитая аппаратура с оторванными проводами. Ничего стоящего. Пару старых осциллографов, но тащить такую махину — игра не стоила свеч. Уже мысленно посылая Семеныча куда подальше, он почти смирился с провалом, как вдруг в конце главного коридора уперся в дверь. Не простую, а усиленную, металлическую, с маленьким окошком.

Дверь была заперта. Массивный замок висел с таким видом, будто охранял гостайны столетней давности. «Ну вот, – с горькой иронией подумал Игорь, – хоть одна вещь здесь сделана на совесть». Лом в его руках казался жалкой зубочисткой против этой махины. Но отступать было нельзя. С матом, скрежетом и отчаянием он бился еще минут сорок, пока замок не сдался с душераздирающим треском.

В полумраке комнаты, куда он вошел, чувствовался странный аромат — не затхлости, что было бы естественно, а стерильности, как в больнице. Помещение и впрямь напоминало больничную палату: белый кафель, смотровая кушетка у стены, шкаф с многочисленными ящиками. Но в центре стоял металлический ящик, продолговатый, матовый, похожий на гроб для какого-то важного покойника. Игорь обошел ящик, разглядывая со всех сторон.

«Ну, раз уж я тут дверь снес, – рассуждал он, – грех не посмотреть, что внутри».

Игорь подошёл, открыл защелку замка и дёрнул крышку, которая медленно откинулась вверх.

Внутри,на белой ткани, лежал обычный мужчина лет сорока в серой робе. Лицо было спокойным, почти безмятежным, без признаков разложения.

«Твою мать... – это была единственная мысль. – Кого я тут раскопал?»

Он застыл, ожидая чего угодно, но тело в ящике оставалось неподвижным. Может, мумия, как в тех глупых фильмах?

Внезапно «мумия» сделала судорожный, хриплый вдох. Ее грудь вздыбилась, глаза распахнулись. Они были ясными, светло-серыми, но абсолютно пустыми, а на лице не было никаких эмоций. Ни страха, ни удивления, ни даже замешательства — ничего.

Игорь отпрыгнул, сжимая в потной руке лом. Горло сдавило спазмом, выходил только сиплый воздух вместо крика. «Живой. Он, блин, живой. Как это возможно?»

Мужчина сел. Движения его были плавными и точными, лишенными всякой суеты. Он повернул голову и молча уставился на Игоря.

Игорь не произнес ни слова. Его язык прилип к небу. Он инстинктивно поднял лом, принимая глупую оборонительную позу.

Незнакомец медленно поднял руку и указал пальцем на пол, на треснувшую плитку. И трещина... начала сходиться, словно срастающаяся кожа. Плитка стала идеально ровной, новой, будто ее только что уложили.

Лом выскользнул из ослабевших пальцев Игоря и с грохотом упал на пол. Это было за гранью всего, что он знал и во что верил.

Но на этом чудеса не закончились. Выбравшись из ящика, человек встал рядом с ним. Пустой взгляд скользнул на стену, где висел перекошенный щиток с торчащими проводами. Провода сами, без участия рук, потянулись к клеммам. Щиток выпрямился с тихим скрипом, ржавчина с него осыпалась, обнажив блестящий, как новый, металл.

Игорь развернулся и рванул к двери, выскочил в коридор и помчался к лестнице, краем глаза замечая, как мир за его спиной меняется: трещины в стенах затягивались, растрескавшийся кафель становился новым, потолочная плитка сама возвращалась на свои места, провода втягивались в стены.

Он выполз из люка, после чего сразу же выскочил на улицу, жадно глотая пахнущий хвоей воздух. Сделав два глубоких вдоха, Игорь, не раздумывая, побежал к своей машине, влетел в кабину и повернул ключ. Стартер щелкнул вхолостую. Он попробовал еще раз — тишина.

Игорь мигом выпрыгнул и распахнул капот. Картина заставила его застыть в ужасе: все провода, шланги, трубки — все было идеально новым, стерильно чистым, будто только что с завода. С них исчезли все следы эксплуатации — потрескавшаяся изоляция, подтеки масла, пыль. Машина была в идеальном состоянии и абсолютно мертвой.

Он обернулся. Покосившийся барак выглядел уже иначе. Стены выровнялись, стекла в окнах стали целыми, а вокруг царила абсолютная чистота, словно землю только что подмели гигантской метлой. Из барака вышел тот самый человек в сером и не спеша направился в его сторону.

Игорь в панике помчался прочь от машины, вглубь поселка, к старой котельной. Он влетел внутрь, споткнулся о ржавые трубы и упал, разбив колено.

Поднявшись на ноги, он заметил, что стены котельной начинали меняться на его глазах — ржавчина с труб исчезала, бетон становился гладким и блестящим. Казалось, все предметы вокруг теряют историю, износ, уникальность и следы жизни, будто кто-то поворачивает время вспять.

Взгляд Игоря упал на собственные руки. Они были в царапинах, в пятнах мазута, с испорченными ногтями. Руки, которые оставляли следы.

Существо уже вошло в котельную.

В тот момент Игоря осенило. Эта сущность, этот «Упорядочиватель» — он стремился к гомогенности, к единообразию. Он стирал все, что было сложным, шероховатым, неидеальным. А что может быть более неидеальным, более хаотичным, чем человек?

Игорь сорвал с себя куртку и швырнул ее в угол, достал из кармана складной нож и полоснул им по собственной левой руке. Из глубокого пореза на предплечье хлынула кровь. Он размазал ее по стене, оставляя яркий, алый, неопрятный след. Потом он плюнул на пол, швырнул нож в стену. Он создавал беспорядок, хаос.

Существо остановилось в нескольких метрах от него, теперь уже явно озадаченное. В его глазах появилось что-то вроде недоумения. Казалось, оно не могло обработать эту внезапную вспышку хаоса, это намеренное нарушение правил.

Игорь, рыча от боли и ярости, ударил кулаком по уже почти идеальной стене, оставляя на ней кровавый отпечаток. Он выкрикивал самые грязные, самые нецензурные слова, какие только знал. Он был воплощением беспорядка, грязи, жизни во всей ее неприглядной красоте.

Существо стояло на месте, будто не могло решить, что с этим делать. Его пальцы совершали странные движения, как будто оно пыталось «починить» слишком много вещей одновременно.

Игорь не стал ждать. Сжимая окровавленную руку, он выскочил из котельной и побежал прочь от поселка, в сторону леса. Он бежал, чувствуя, как его собственное несовершенство, его кровь, его пот и грязь стали его щитом и оружием.

Лес встретил его оглушительным разнообразием: сучки, коряги, опавшие листья, мох, жуки, муравьи — миллиарды форм жизни, каждая по-своему неидеальна. Настоящий хаос природы под нетронутыми кронами. Игорь глубоко вдохнул и понял: здесь существо будет перегружено. Его логика чистоты и порядка сломается от необходимости «исправлять» бесконечное множество объектов.

Игорь шел по лесу несколько часов, пока не вышел на другую, едва заметную дорогу Спустя некоторое время его подобрала попутная лесовозная фура.Водитель долго смотрел на его окровавленную руку и дикие глаза.

— Мужик, тебя там медведи что ли драли, или лешие?

— Хуже, — тихо ответил Игорь, глядя в окно на остающийся позади лес. — Гораздо хуже.

***

Игорь никогда больше не ездил в заброшенные места. Шрам на руке остался. Иногда он смотрел на него и понимал, что спасло его не мужество, а его же собственная, человеческая, непричесанная и неидеальная сущность. Он выжил, потому что был достаточно «грязным» для того безупречно чистого ада.

И в этом был его жуткий, но настоящий хэппи-энд: знание, что именно наше несовершенство, наши шрамы, трещины и непредсказуемость — делает нас по-настоящему живыми. И это — наш единственный щит против безжалостного совершенства.

(Благодарю User6854169 за донат, приятно и неожиданно!)

Смотрит Юля – тина на платье, на рукаве ряска.
– Не будет!
– Будет, – наклонилась девушка к Юле, а улыбка , что оскал стала, недобрая.
– Будет! будет! будет! – разнеслось по полю.
– Будет! будет! будет! – засмеялись звезды.
– Будет! будет! будет! – отозвались стога.
–Бу – деееет!

Юля назад отходит, смотрит прямо в глаза девушке, а глаза – темные провалы стали.
Грозит пальцем ей девушка. Фигура больше становится, шире обычного. Страшно Юле стало, стоит, а внутри все сжимается. Ветер в груди душу царапает.

Чувствует Юля злое, враждебное. "Снится мне?" – думает.  А у самой душа в пятки уходит.

Девушка развернулась и уходит, откуда пришла.

Стоит Юля, в темноту вслушивается – тихо, только филин со стороны леса тихо стонет У-ХУУ...и мышка, где то рядом шебуршит, легонько так.

Тут Юля опомнилась, как из воды вынырнула, задышала часто-часто.
Постояла немного, оглянулась по сторонам, назад посмотрела, да  и пошла в сторону дома.

Листок 1. 23 сентября.

«Отец пришел поздно, пьяный и злой. Я мгновенно почувствовал это по тому, как громко захлопнулась входная дверь, заставив меня вздрогнуть.

Я вжался в стул, пытаясь стать невидимым, но он сразу направился ко мне. Я слышал его шаги по скрипящей лестнице, ведущей в мою комнату. Запах перегара и злобы был таким густым, что им можно было подавиться. Появившись в проеме, он сразу начал кричать, что я никчемный, что я во всем виноват.

Я не понимал, о чем он, и лишь прижал к груди тетрадь с ручкой. Отец схватил меня за волосы и потащил к подвалу. Глаза невольно заслезились от тянущей боли. Казалось, он сейчас их вырвет.

Я цеплялся за косяки дверей, кричал, но его пьяная ярость была сильнее. Тетрадь с ручкой я не отпускал, крепко сжимая их в правой руке. Он толкнул меня, и я кубарем скатился вниз по бетонным ступенькам, ударившись головой о холодный, покрытый липкой сыростью пол. Дыхание перехватило, а голова закружилась. В ушах прорезался резкий звон.

Прежде чем сознание окончательно вернулось, я услышал, как со скрипом задвигается ржавая щеколда.

Теперь я здесь один. В полной темноте. Ледяной холод тут же начал пробираться под тонкую куртку, а по затылку пробежали мурашки.

Может… Завтра он меня выпустит?»

Листок 2. 24 сентября.

«Я бил в дверь кулаками, пока они не заболели, кричал, умолял меня выпустить. В ответ — лишь тишина. Горло сдавил спазм от плача и пыли.

Когда сил стучать уже не осталось, я пошел на ощупь вдоль стены и наткнулся на старую полку. Пальцы нащупали картонную коробку.

Спички — все отсырели, рассыпались в труху. Но ещё там были две толстые восковые свечи, облепленные пылью, и лёгкая пластмассовая зажигалка, почти пустая.

Я чиркнул, и она выбросила жалкое оранжевое пламя. Сердце забилось чаще. Я поспешно прикоснулся огнём к фитилю, и тьма отступила, оставив после себя пляшущие тени.

Они были слишком густыми, слишком глубокими. Мне показалось, что в них кто-то есть.

С этого дня я решил записывать в тетради всё, что происходило, чтобы не сойти с ума в этой темноте. Начал со вчерашнего дня, как можно заметить.

Жажда уже давала о себе знать — я облизал пересохшие губы и заметил, как с холодной трубы, идущей вдоль стены, медленно стекают капли.»

Листок 3. 25 сентября.

«Первая свеча уже наполовину сгорела. Теперь я экономлю свет, сижу в темноте и зажигаю её лишь на минуту, чтобы сделать запись.

Живот сводит от голода, а во рту стоит противный металлический привкус. Единственное, что удается пить — это капли с той холодной трубы. Я подставляю под них крышку от какой-то банки, жду по полчаса, чтобы сделать всего один глоток ледяной, ржавой на вкус воды.

Сегодня я услышал… не просто тишину. Из угла, где сложены старые оконные рамы, донёсся тихий, едва уловимый треск. Точно угли в потухающем костре.

Но углей здесь нет и быть не может — только сырость и холод.

Я чиркнул зажигалкой, поджег свечу и решил проверить. Как только я подошел к углу, звук мгновенно прекратился. Вокруг ничего, кроме этих оконных рам.

Неожиданно я услышал, как где-то в стороне упала стеклянная банка. Она подкатилась прямо мне под ноги, словно давая себя разглядеть. Всматриваясь в угол, откуда она прикатилась, мне показалось, что мелькнуло движение.

По затылку пробежали мурашки, а плечи заныли от напряжения. Глаза невольно намокли, а дыхание стало прерывистым. Казалось, я вот-вот заплачу.

Медленно подойдя к тому углу, всхлипывая, я увидел, что там оказалось пусто. Видимо, мозг решил сыграть со мной не очень хорошую шутку.»

Листок 4. 26 сентября.

«Этот треск теперь со мной всегда, стоит только погаснуть свету. Он не уходит. Он словно наблюдает.

Я чувствую его взгляд на своей спине — тяжёлый, холодный, давящий на грудь, хоть и сижу облокотившись о стену. Дрожь от холода уже не прекращается, я постоянно ёжусь. Голод притупился, превратился в ноющую слабость.

В полной темноте потрескивание становится громче, отчетливее. Будто что-то большое и совершенно чуждое медленно двигается по подвалу. Но сколько бы я ни проверял, вокруг ничего не было. Я тут один…»

Листок 5. 27 сентября.

«Последняя свеча. Отец так и не пришёл. Он или забыл обо мне, или…

Я снова стучал и звал, но голос мой быстро сменился хриплым шепотом. Видимо, заболел. В ответ — всё та же звенящая тишина, которую теперь сопровождает лишь этот треск.

Он стал отчётливее, ближе. Казалось, я вот-вот должен увидеть что-то. Теперь он похож на тиканье часов, но не механических, а живых, дышащих.

К горлу подкатился ком.

Неужели он правда обо мне забыл? Я тут умру?»

Листок 5. Позже.

«Свеча внезапно затрепетала и едва не потухла. И тут я, кажется, заметил источник треска.

Из тени выползла огромная, непомерно вытянутая рука — тонкая, дымящаяся, будто высохшая, чернее самой ночи. Она медленно скользила по пыльному полу прямо ко мне, словно желая ухватить меня за ногу.

Но стоило лишь направить дрожащий свет свечи туда, откуда она появилась, эта отвратительная конечность мгновенно исчезла во мраке, будто испугавшись...

Теперь я задерживаю дыхание, дышю в ладони, пытаясь издавать меньше звуков и заодно согреться. Здесь что-то есть. И оно ненавидит свет. Я чувствую эту ненависть — она исходит из того угла.

Сил почти не осталось. Даже писать тяжело.»

Листок 6. 28 сентября.

«Оно прикоснулось.

Я задремал, истощённый голодом, и свеча погасла. Меня разбудил леденящий холод на щеке — точь-в-точь как от прикосновения промёрзшего насквозь камня. И прямо у самого уха — тот самый треск. Громкий, влажный, будто совсем рядом.

Я вскрикнул и чиркнул зажигалкой. Огонёк вздрогнул, осветив пустоту передо мной.

Я только мельком успел увидеть что-то, не уверен… Но перед глазами зависла всего одна картина: пугающий силуэт, похожий на очень длинного и худого человека без лица и одежды.

На щеке осталось онемение, а в воздухе витал знакомый запах старой, сырой земли и меди.

Здесь определенно что-то есть. Это не воображение. Я не схожу с ума. Оно реально… Правда ведь?»

Листок 7. 29 сентября.

«Оно забрало отца.

Он ворвался сегодня в подвал, пьяный и злой. Кричал на меня матом, говорил, что мама от нас ушла из-за меня. В ярости он смахнул свечку со стола, которая тут же погасла.

Как вдруг послышался треск. Затем донесся скрежет откуда-то издалека, привлекая внимание. Отец не закричал. Он лишь ахнул — тихо, с недоумением.

Потом послышался странный звук — будто кто-то проводит когтями по бетону, но слишком быстро, слишком жадно.

Я лихорадочно пытался зажечь зажигалку, и в мимолётной вспышке увидел, как на отца набросилось нечто огромное и чёрное, словно состоящее из самой тьмы…

Раздался отчаянный крик, звук жестокой возни и… что-то похожее на то, как давят спелый арбуз.

Когда мне наконец удалось поджечь свечу почти пустой зажигалкой, вокруг никого уже не было. Лишь в воздухе медленно кружилась мелкая, тёмная пыль, мерцающая в свете, словно пепел от костра, и пахло железом.

Дверь… Дверь в подвал теперь открыта.

Я могу выйти?»

Листок 8. Без даты.

«Я вышел. Дверь была распахнута настежь. Я бежал по тёмному коридору, натыкаясь на стены. Сердце колотилось, вырываясь из груди, а по щекам невольно потекли слезы. Рывком распахнул входную дверь, готовый закричать, позвать на помощь соседей или... Хоть кого-то, но замер.

В высотке напротив не было света. Ни единого намека на то, что тут кто-то есть. Я подбежал к окну в гостиной, сорвал штору, вжавшись лбом в холодное стекло. От дыхания оно запотело.

Снаружи царила кромешная тьма. Ни в одном окне соседних домов не было света. Ни уличных фонарей, ни фар машин. Ничего. Только непроглядная, густая чернота, в которой тонул весь мир.

Как вдруг я услышал приближающийся треск из приоткрытой двери подвала. Резко подбежав, я захлопнул её и задвинул щеколду, подпер её всем, что нашёл — ящиками, стульями, притащил стол с кухни. Но это, казалось, ничего не значит. Изнутри послышался гулкий удар, словно кто-то бьет кувалдой.

С каждым ударом дверь вздрагивала, и щели вокруг косяка становились чуть шире. Оттуда, из-за двери, доносится этот жуткий треск вперемешку с чем-то, что похоже на рычание.

Я убежал в свою комнату на втором этаже, спрятался за диваном и поджег то, что осталось от свечи. Получилось не с первого раза, зажигалка уже была почти полностью пустой. Последний огонёк фитиля, уже плавающего в воске, дрожит у меня перед лицом. Моё тело онемело от страха.

Пламя такое маленькое, такое хрупкое. Я знаю, что стоит ему погаснуть…

Стук прекратился.

Тишина. Глухая и давящая.

Оно ушло?..

…

Нет…

Тихий, ясный треск послышался на лестнице, за ним протяженный скрип, словно что-то очень тяжелое ступило прямо перед моей комнатой.

Оно уже здесь.

Мама, мне так страшно…

…

Пламя погас... — Незаконченное, криво написанное предложение, от которого идет длинная линия, рвущая нижнюю часть листа.»

ОМВД по г.о. Домодедово

Уведомление об отказе в возбуждении УД

По факту: исчезновение Орлова Сергея Владимировича и его несовершеннолетнего сына Орлова Ивана Сергеевича, проживавших по адресу: г.о. Домодедово, ул. Садовая, д. 4.

Результат проверки: Состава преступления не обнаружено. Вещественные доказательства не подтверждены. Пятна биологического происхождения не идентифицированы.

Решение: Отказ по ст. 24 ч. 1 п. 2 УПК РФ (отсутствие состава преступления).

Запрос СМИ: Отклонен.

Ст. л-т юстиции Петров И.В.

02.10.2025

[Печать]