Писательство

Призовите меня на войну

Вместо парня, которому двадцать.

Я служил, я смогу, я пойму,

Как за Родину нужно сражаться.

Пусть погибну, а он пусть живёт,

Пусть девчонку обнимет на зорьке.

Его матери пусть не придёт

Чёрный гроб с эпитафией горькой.

Призовите меня. Не берут.

Староват, да и болен не в меру.

Очень жаль, только нервы, как жгут,

Натянулись за правду, за веру.

Призовите меня, я же внук,

Внук погибшего в битве солдата,

Что не выпустил знамя из рук

И полег по-геройски когда-то.

Призовите меня старика,

Я мудрей и хитрей, я "бывалый".

Еще сможет подняться рука

С автоматом за Русь, за Державу.

Призовите, сумею сберечь

Чью-то жизнь, что свята и лучиста.

Только прежде чем замертво лечь,

Я себя подорву и нацистов,

Тех, кто свастику холит и крест,

Кто забыл про Берлин в 45 м.

Тех, кто святость попрал прежних мест,

Где война прокатилась когда-то.

Та война, что Великой зовут,

Та война, где мой дед лёг костями.

Призовите меня. Не берут.

Значит, буду сражаться стихами.

Когда на вопрос отца «кем ты хочешь стать?» шестилетний малыш безапелляционно заявляет — я стану врачом! – родители обычно только снисходительно улыбаются. Кто же мог знать, что из него действительно вырастет один из величайших хирургов России! Мальчика звали Николай Пирогов.

В 14 лет – он так хотел учиться, что в документах ему даже приписали 2 лишних года к возрасту – он поступает на медицинский факультет МГУ.

В 26 – это уже профессор Дерптского университета, преподающий теоретическую и практическую хирургию. Новатор, одним из первых в России внедривший в хирургическую практику антисептический метод, костную пластику, эфирный наркоз…

Однако больше всего жизней ему довелось спасти там, где люди по обыкновению чаще гибнут – на войне. 1847 – командировка на Кавказскую войну, затем Крымская война (1853-56гг)

Опыт врача, спасающего жизни раненых — иногда прямо под обстрелом врага! – показал, что главным для выживания людей является не искусство врачей, и даже не их количество, а правильная организация всей медицинской службы. Пока врач делает операцию одному тяжело раненому – десять других умрут, так и не дождавшись помощи!

Именно Пирогов придумал, и внедрил основные принципы сортировки и этапность оказания медицинской помощи – то, что сейчас применяется во всем мире врачами МЧС, медицины катастроф, и, конечно, военными.

Пирогов делил раненых на четыре или пять потоков: безнадёжные, требующие срочной операции, нуждающиеся в подготовке к транспорту, легкораненые. Такой подход упорядочил работу врачей на перевязочных пунктах и в госпиталях, а заодно изгнал толпы праздношатающихся.

В попытках сократить паузы между операциями, Пирогов придумал своеобразный конвейр: на одном столе оперируют, на другом раздевают и ставят наркоз, на третьем бинтуют, одевают и готовят к отправке в палату. Хирург не простаивает между операциями — но и не отдыхает. Ценой запредельного напряжения можно оперировать в полтора раза больше.

Однако, несмотря на все новшества, смертность от септических осложнений была такова, что даже этих титанических усилий было недостаточно.

«Все наши пособия едва ли колеблют общую цифру смертности», — разочарованно писал Пирогов в письме. Ни сортировка, ни гипс, ни прекрасная техника операций, ни помещение раненых в палатках, ни применение азотистого серебра при перевязках, ни промывание ран через дренажные трубки (снова впервые в мире!) не смогли помочь столь многим!

Организационные труды Пирогова смогли оценить лишь спустя несколько лет, когда была получена статистика из прифронтовых госпиталей гражданской войны США и европейских войн. Оказалось что смертность раненых у Пирогова при большинстве операций в разы ниже, чем в среднем по другим госпиталям. На фоне французов, американцев и англичан русская медицина выглядела блестяще!

Николай Иванович оставил тело в возрасте 71 года. 5 декабря 1881-го.
Рак носоглотки, унесший его жизнь, берет свою дань и сейчас, спустя 141 год.

P.S.:
Если понравился пост - можно подписаться на меня в телеге @DrGolovkov, там еще много таких, а будет еще больше!

«Нет существ зловреднее эльфов, а феи – самые худшие среди них всех, – много раз повторял Тайвину отец. – Горный эльф извратит данное тебе слово. Лесной будет торговать с тобой днём, но стащит что-то у тебя ночью. Но только феи будут врать тебе, глядя в глаза. Никогда не связывайся с эльфами, и особенно – с феями».

Тайвин старательно делал вид, что он в комнате один. Это было сложно: маленький эльф то и дело садился на игрушки, осыпая их сверкающей пыльцой с крыльев, а в остальное время порхал по комнате, издавая странный жужжащий звук. Когда эльф пролетал близко к голове Тайвина, лицо щекотало ветерком.

«Если он решит, что я его не вижу, то обязательно уйдёт, – убеждал себя Тайвин. – Отец всегда прав. Я должен делать так, как он велел». Но игнорировать эльфа было всё сложнее, хотя бы потому, что он сейчас пытался подтянуть к краю стола большую фарфоровую вазу, явно намереваясь её сбросить. Когда ваза поддалась и заскрежетала, Тайвин не сдержался:

– Зачем ты это делаешь? Она же разобьётся, и мне попадёт!

Эльф капризно топнул ногой, но всё же оставил вазу в покое.

– А зачем ты притворяешься, что не видишь меня? Разве так себя ведут с гостями? Некоторые люди, – эльф многозначительно посмотрел на Тайвина, чтобы у него не осталось сомнений, о ком именно идёт речь, – просто возмутительно дурно воспитаны.

– Я… – протянул Тайвин, мучительно краснея, – отец не разрешает мне разговаривать с феями.

Эльф уставился на него, а потом запрокинул голову и захохотал. Смех у него был приятный, как перезвон колокольчиков тележки со сладостями на летней ярмарке.

– Дай угадаю, – сказал эльф, утирая выступившие слёзы, – твой отец говорит, что с нами нельзя иметь дела, потому что все феи лгут?

Тайвин нахмурился. Он не был уверен, что эльф смеялся не над ним, как постоянно делали братья, поэтому на всякий случай промолчал.

Вспышка веселья эльфа прекратилась так же быстро, как началась.

– Ты слишком юн, чтобы оценить иронию ситуации, – вздохнул он, – понимаешь ли, в чём штука… Дело не в том, что феи не лгут. Дело в том, что твой отец и сам частенько говорит тебе неправду.

Эльф вспыхнул, как свеча, и дёрнул Тайвина за рукав.

– Пойдём со мной, я покажу.

Тайвину нельзя было выходить из комнаты в такой поздний час, но он был слишком заинтригован, чтобы отказаться. Отец говорит неправду? Нет, это совершенно невозможно! Сейчас он поймает этого глупого эльфа на вранье, и со спокойной душой прогонит его прочь. Это уже не будет невежливо, потому что одно дело – игнорировать гостя, и совсем другое – вытолкать взашей обманщика.

Эльф привёл Тайвина в дальний угол сада. Сам Тайвин почти никогда сюда не ходил – здесь не росли яблоки или малина, не было даже деревьев, на которые можно залезть или посидеть в их тени – только заросли противного колючего шиповника. Отвар из шиповника ассоциировался с болезнями, а сами кусты больно царапали кожу, и, что хуже – могли порвать одежду. Нет, эта часть сада определённо не заслуживала того, чтобы он сюда ходил!

Эльф указал на кучку земли у ограды.

– Боюсь, с сэром Бандитом случилось не совсем то, что тебе сказали.

Сердце ухнуло куда-то вниз, и Тайвин замер, переводя взгляд с эльфа на подозрительный холмик.

Сэр Бандит был собакой. Нет, не так. Он был ЕГО собакой. Первым в жизни Тайвина другом, и первым, что принадлежало только ему. Тайвин донашивал вещи за старшими братьями, ему доставались их игрушки. Даже комната, в которой он жил, перешла ему после вышедшей замуж сестры.

В семье всегда были собаки, для охраны и охоты. Но они принадлежали либо отцу, либо братьям. Сколько Тайвин ни пытался уговорить отца подарить ему щенка, всё было бесполезно.

Вообще-то, при рождении Сэр Бандит был Лордом Сэмуэлем восьмым. Но когда он немножко подрос, отец вдруг очень рассердился, назвал щенка дефектным и приказал утопить.

Тайвин с трудом помнил, как удалось убедить отца. Он так отчаянно что-то доказывал, а потом и вовсе плакал навзрыд как девчонка, и те воспоминания как-то затерлись, будто покрылись пеленой. Но щенок остался у него, и даже жил не на псарне, а в доме.

Правда отец звал его «огрызком», а чуть позднее, когда начали меняться зубы и подрастающий пёс принялся грызть всё подряд – бандитом. Чтобы выразить своё отношение к другу, но не перечить отцу, Тайвин стал называть щенка Сэром Бандитом.

Но несколько дней назад, после того как Сэр Бандит как-то смог добраться до отцовских охотничьих сапог, он пропал. Тайвин поначалу связал эти события, но все говорили ему, что он несёт чушь. Да и сапоги пострадали лишь немножечко…

Способ доказать, что это всё неправда, был только один.

Тайвин опустился на колени, уже не боясь запачкаться, и начал разгребать влажную землю руками. Почему-то чем больше он рыл, тем сильнее стучало сердце. Совсем скоро показалось нечто противное, страшное, покрытое мерзкими насекомыми. Тайвин был готов бросить всё и обвинить эльфа в обмане, как вдруг лунный свет посеребрил что-то на гадкой находке.

Сердце пропустило удар, брезгливость отступила. А гравировка на металлической бляшке навсегда отняла надежу, что Сэр Бандит вернётся.

Тайвин не верил своим глазам.

– Ну что, мальчик, – усмехнулся эльф, – ты по-прежнему уверен, что не стоит иметь дело именно со мной?

***

Не так уж много толку от правды.

Этот урок Тайвину пришлось усвоить очень быстро.

Когда он обвинил отца в гибели Сэра Бандита, то был отчитан за то, что ходил в сад без разрешения, и за испачканную одежду.

Отбывая свое несомненно несправедливое наказание, Тайвин в отместку не стал прогонять эльфа и познакомился с ним. Натанэль выдал такое количество секретов, что становилось не по себе. Многое Тайвин предпочел бы не знать никогда, но почему-то продолжал задавать вопросы, словно ковыряя корочку на зудящей подсохшей ранке: больно, но невозможно остановиться.

– А мне правда достался самый маленький подарок на прошлое солнцестояние?

– Нет. Твой брат съел половину сладостей, а твой отец не захотел его ругать. Дорин – его старший сын, наследник. Его вообще почти ни за что не наказывают.

– А правда, что Заря слишком стара, чтобы я мог учиться на ней ездить?

– Нет. Просто твоему отцу и братьям не хочется с тобой возиться.

– Но меня же может учить Руфус?

– Он попросил доплаты за твои уроки – он всегда получал надбавку за уроки с детьми. Но твой отец отказался платить.

Тайвин отвернулся и замолчал, насупившись. То, о чем раньше он только догадывался, вырисовывалось с пугающей ясностью: отец его не любит. Именно поэтому его наказывают строже всех, именно поэтому у него одного не бывает новых вещей и игрушек. Его никуда не берут с собой, а общение с отцом ограничивается нравоучениями за обедом.

Был ещё один вопрос, который Тайвин хотел задать. Хотел, но боялся услышать ответ. Оказывается правда – это не всегда хорошо. И есть предел, который можно вынести… Но Тайвин всё же спросил. Быстро-быстро выговаривая слова и зажмурившись.

– А когда мама говорит, что не может мне почитать, потому что у нее болит голова?..

– Она запирается в комнате читает свои книги, одна.

На глаза навернулись слезы. Можно было бы спросить ещё: про то, почему Тайвину не разрешалось заходить к ней в спальню, но он видел, как оттуда выходили сёстры, почему мама так редко его целует и обнимает – реже, чем всех остальных…

– Уходи!

Натанэль насмешливо приподнял бровь.

– Ты же понимаешь, что я ни в чем…

– Уходи!

Тайвин крикнул это так громко, что зазвенело в ушах. Да, он понимает, что эльф не виноват. Но если бы не он, Тайвин бы не узнал этого всего.

Будь прокляты феи. Не за то, что они лгут. А за то, что говорят правду.

***

– Когда я ехал за тобой в эту демонову даль, мне все говорили, что целомудреннее женщин не найти! Я отдал за тебя кучу денег, перестроил всё гребаное поместье, чтобы твой отец согласился! От тебя требовалось только одно! Но даже это ты не смогла! Зачем мне столько сыновей? Неужели так сложно сдержаться? Проклятая развратница!

Ответ матери утонул в громком и требовательном плаче младенца. Тайвин ещё не видел нового брата. Да и не очень-то хотел. Он уже несколько месяцев мало чего хотел, разве что не попадаться никому на глаза. Зато его отчего-то постоянно тянуло подслушивать, что с Натанэлем получалось поразительно легко.

– О чём это он? Я и половины не понял. Почему он сердится на маму?

Эльф наклонил голову и окинул Тайвина оценивающим взглядом.

– Хмм… маловат ты для таких объяснений… Впрочем… без разницы. Твой отец зол, что твоя мать родила сына, а не дочь. Видишь ли, за помолвку дочери он бы получил хороший выкуп. А вот сыновей, напротив, нужно снабдить деньгами или землей. А ни того, ни другого у твоего отца уже нет.

– А почему он считает, что виновата мама?

– У вас, людей, есть поверье, что если во время…ээ… Демоны! – эльф слегка покраснел, – Так вот... твой отец считает, что если во время близости супруга испытывает удовольствие, то потом рождается мальчик. Если нет – девочка.

– Это правда?

Натанэль так фыркнул, что даже отлетел немного назад.

– Чушь, конечно. Но люди вообще часто верят во всякую чушь. Твой отец из-за этого суеверия ездил далеко на восток за невестой. У него уже тогда было туго с деньгами, но он вложился в огромный выкуп и перестроил поместье, как того требовал твой дед. Он хотел, чтобы твоей матери многое напоминало о доме. Правда, всё равно потом многое пришлось распродать. Незадолго до твоего рождения даже двери из красного дерева снимали и ставили новые, дешевле. Только вон та уцелела. А родилась не девочка, а ты.

Тайвин сделал вид, что не слышал последнюю фразу. Вот зачем ещё раз напоминать о том, что он и так знает – что он никому здесь не нужен?

Чтобы отвлечься, он уставился на злосчастную дверь. Впрочем, далеко не впервые. Она интересовала его, сколько он себя помнил. Потому что всегда была заперта, и потому что на ней был вырезан необычный дракон. Не такой, каких рисовали на картинках в книгах, а узкий, длинный, больше похожий на змею с львиной головой. Осененный внезапной идеей, Тайвин спросил:

– Ты знаешь, что за ней?

Натанэль смотрел на него дольше, чем перед откровением про тайну зачатия. Но потом всё же ответил:

– Выход.

– Выход куда?

– Правильно будет спросить – откуда. Отовсюду. Это выход из всех проблем. Но воспользоваться им можно всего однажды, и вернуться обратно не получится уже никогда. Что-то задержался я тут с тобой…

Натанэль исчез, а Тайвин еще долго разглядывал странного дракона. Объяснение Натанэля не слишком помогло понять, что за дверью, но зато стало ясно, отчего она всегда заперта.

Выход из всех проблем… Тайвин подергал ручку в тщетной надежде, но дверь не поддалась.

Жаль. Он бы вошёл. Даже при условии, что нельзя вернуться обратно.

Тем более что вряд ли кто-то заметит его отсутствие…

***

– Ты учишься с девчонкой, ха-ха! Потому что ты сам – девчонка!

Дальше Тайвин уже не слушал. Отчего-то на этот раз насмешки братьев совсем его не задевали, как и их причина.

Нет, поначалу всё же было обидно.

Странное дело – Тайвин давно знал, что отец его не любит, а матери он безразличен. Однако же каждый раз сталкиваться с доказательствами этого было больно.

Но все же есть вещи, которые отцу, скрепя сердце, приходилось делать. Он мог не учить Тайвина ездить верхом, не брать его с собой на охоту, не разговаривать… Но остаться своему сыну неграмотным он позволить себе не мог.

Не желая тратиться, отец решил проблему по-своему: договорился с соседом о совместном обучении детей. Вышел конфуз: сыновья Мауро уже были взрослыми, а образование он решил дать своей младшей дочке, ровеснице Тайвина. Учиться с девочкой было зазорно, зато дешево, поэтому вопрос был закрыт, как обычно, не в пользу сына.

Поначалу он злился, но это быстро прошло.

Первая причина была в учителе. Он интересно рассказывал, часто хвалил Тайвина за успехи, и никогда не кричал и не злился.

Но ещё удивительнее оказалось общаться с соседкой, Алишей. Она не смеялась над Тайвином, как сёстры. Не задирала его, как братья. До этого Тайвин мог сносно разговаривать разве что с Натанэлем, но эльф часто говорил загадками, а иногда и вовсе непонятно было – шутит он, или говорит серьезно.

Алиша часто улыбалась, много знала и всегда прямо говорила, что у нее на уме. И что самое главное – она не шутила над Тайвином, и никогда его не обижала.

Проходя мимо двери с драконом, Тайвин больше не дергал украдкой ручку. Было бы здорово уйти от всех проблем, но всё же жаль, если не получится вернуться.

***

– Натанэль говорит это от того, что он похож на отца… Но почему тогда мама относится ко мне не так?

Горечь этих слов была почти осязаемой, а ситуация – невыносимой.

Поначалу отец воспринимал младшего брата даже хуже, чем Тайвина, хотя такое сложно было вообразить. Но затем он как-то… оттаял. Стал чаще заходить в детскую. Потом брать на руки. Помирился с женой.

А дальше вообще случилось нечто странное.

Отец стал разговаривать с Ирвином раньше, тем тот научился произносить слова. Брал его с собой везде, где только можно, а когда малыш уставал – носил на плечах. Во время игр весело подкидывал, так, что Ирвин заливался громким, абсолютно счастливым смехом.

Тайвин не мог припомнить хоть раз, чтобы отец его обнял, не то чтобы поднимал на руки. И хоть сейчас он уже слишком повзрослел для таких игр, то был как раз подходящего возраста, чтобы проводить с ним время или разговаривать. Уж в любом случае он лучше подходил для этого, чем кроха Ирвин…

Казалось, младший брат затмил даже наследника, Дорина. Тайвин с мрачным злорадством ждал, что Дорин в долгу не останется и вот-вот начнет обращаться с Ирвином, как когда-то с ним: обманывать, зло подшучивать, высмеивать.

Но ничего подобного не случилось.

Даже мама относилась к Ирвину по-особенному. И не просто разрешала заходить ему к себе в спальню, а даже позволяла засыпать у себя на кровати. После того, как читала сказки…

– Но он действительно единственный, кто похож на твоего отца. Вы все пошли в маму, у вас очень необычная внешность. Ещё говорят, что у твоей мамы больше никогда не будет новых детей. А кто такой Натанэль? У тебя же нет брата с таким именем?

Тайвин прикусил язык.

Во-первых, зря он начал жаловаться. Несмотря на то, что с Алишей они почти всегда понимали друг друга, тема семейных отношений была камнем преткновения. Всеобщая любимица, она и близко не могла представить каково это – когда ты никому не нужен.

А во-вторых, он проболтался про Натанэля.

Алиша смотрела с таким доверием, что соврать просто не получилось.

– Натанэль – фея. Он мой друг.

Тайвин приготовился выслушать критику и подбирал аргументы, чтобы объяснить, почему он уже несколько лет общается с эльфом, но реакция Алиши его удивила. Её зеленые глаза зажглись интересом и восторгом.

– Ты не шутишь? Всегда мечтала увидеть эльфа! Тем более – фею!

– А разве твои родители не запрещают с ними разговаривать?

Алиша засмеялась. Почти как Натанэль, таким же перезвоном колокольчиков.

– Конечно, запрещают! Они нарассказывали столько ужасов, что это всё не может быть правдой. Ты ведь знаешь, что феи могут становиться невидимыми и проходить сквозь стены? Мне  кажется, что родители не разрешают детям дружить с феями, чтобы те не выдали им все семейные секреты!

Наверное, Тайвину надо было сказать, что знать секреты – это не так весело. Но почему-то ему не захотелось погружаться в болезненные воспоминания. Его охватило странное чувство: глядя на взволнованную подругу, ему вдруг очень сильно захотелось ее чем-то удивить и обрадовать. Только чтобы она продолжила так улыбаться и смотреть на него.

– А давай я вас познакомлю?..

***

С протестующим скрежетом ваза всё-таки достигла края стола. И, замерев на долю мгновения в пустоте, рухнула вниз, разлетевшись на сотни осколков. Но даже тогда Тайвин и глазом не моргнул.

Красный, запыхавшийся после войны с тяжелым фарфором Натанэль не выдержал.

– Не смей меня игнорировать! Ты, жалкий мальчишка! Я здесь, вот он я. Прямо перед твоим носом! ЭЙ!

На очередном вираже с крыльев слетело столько пыльцы, что Тайвин чихнул, нарушив молчание. И взорвался:

– Конечно, теперь ты здесь. А где ты был, когда я выглядел полным идиотом перед Алишей? Только не говори, что не слышал! За всю жизнь ты ни разу не пропускал мой зов!

Натанэль приземлился на стол – ровно для того, чтобы с силой топнуть ногой. Остаться на месте у него не получалось – уж слишком он был возмущен.

– Я тебе что, собака, прибегать по первому свисту? Или ручной зверек, чтобы всем показывать?

– Алиша – не все! – пылко воскликнул Тайвин, и тут же запнулся, – она… она…

Красное свечение вокруг Натанэля померкло. Он по спирали опустился на подлокотник кресла, посмотрел на Тайвина и рассмеялся.

– Как быстро у вас, людей, идёт время… Ещё вчера ты рыдал над трупом щенка, а сегодня – уже влюбился!

– Я… я… Ничего подобного! – неубедительно и тихо возразил Тайвин.

– Ну значит ты не будешь возражать, что я не собираюсь показываться этой юной особе.

– А ты мог бы передумать? – тон голоса был умоляющим, но эльф только фыркнул.

– Конечно мог бы. Но не стану. И вообще – если что-то не нравится – у тебя всегда есть выход.

Натанэль растворился в воздухе. А расстроенный Тайвин с удивлением понял, что давным-давно не проверял ручку двери с драконом.

***

Как-можно-любить-горы?

Эти слова с каждым шагом пульсировали в голове Тайвина. Он потел под тяжестью мундира и оружия, ёжился от налетающих порывов ледяного, пронизывающего до костей ветра.

Как может быть холодно и жарко одновременно?!

В горах всё состояло из контрастов и противоречий. Красивые пейзажи, которые начинаешь ненавидеть уже на третий день пути. Мучительные подъемы, где каждый шаг даётся с трудом, но потом вдруг оказывается, что долгожданный спуск ещё более сложен: предательские камни выскакивают из-под ног, колени ноют от нагрузки, а голова кружится, услужливо подкидывая воображению картины падения кубарем по склону.

«Ты просто всё время ноешь».

Солдат, шедший впереди, со спины был похож на Алвина.

Когда король ввязался в войну с соседями и пообещал золото тем дворянам, которые отправят в армию больше, чем одного сына, отец Тайвина ни секунды не сомневался.

Дома остался наследник Дорин, и, естественно, Ирвин. Хоть младший брат и вправду был слишком мал, чтобы воевать, Тайвин был готов дать голову на отсечение, что ни в какую армию его бы не отдали в любом случае.

Сам же Тайвин отправился наравне со всеми, хотя не достиг возраста призыва.

«Годом раньше, годом позже» – пожал тогда плечами отец.

Братьев отправили служить в разные полки.

«В бою вы должны думать об интересах короны, а не о спасении родственника».

Алвин был единственным, кто тепло попрощался с Тайвином. Будто не было всех этих лет вражды, злых шуток и обид.

Наверное, в другой ситуации Тайвин бы обрадовался такому жесту дружбы, но горечь от грядущего расставания с Алишей сделала его несправедливым. Он с негодованием высказал брату всё, что он думает – и о нем, и обо всех остальных впридачу.

И получил ответ, который не давал ему покоя уже много ночей.

«Ты все время ноешь. Думаешь, отец одного тебя не любит? Ему нужен был только Дорин и много дочерей. И то – с сестрами он не желал возиться, чтобы чувства не мешали ему заключать выгодные помолвки. А мы… мы вообще ему только мешали.

Мама не любила нас потому, что отец был в ярости каждый раз, когда рождались мальчики, и во всем винил её. Чего ты ждал от такой семьи? Что тебя будут носить на руках? Так это только Ирвину так повезло, потому что из всей оравы он один пошёл в отца, а не в мать.

Это сейчас я стал старше и всё понимаю. А тогда мы выживали как могли. Ты думаешь, меня не травили братья? Просто с рождением каждого следующего, честь быть мальчиком для битья передавалась дальше. Ты сам бы стал так делать. Кто же знал, что у мамы так долго не будет новых детей. И уж тем более никто не ожидал, что у отца окажется сердце и он примет младшего сына…

Но это всё в прошлом. Мы уходим, и можем больше никогда не встретиться. Выше нос, брат. И помни, что ни я, ни другие никогда не желали тебе зла».

Наверняка Алвин хотел как лучше. Но очередная правда оказалась для Тайвина очень горькой.

Быть нелюбимым, несправедливо обиженным ребенком – это, конечно, тяжело. Но осознание этой несправедливости делало Тайвина увереннее.

Он – хороший, они – плохие. Черное и белое. Можно жалеть себя, упиваться горем.

Не замечать, что остальным живется ничуть не лучше. И ничего не делать для того, чтобы наладить отношения.

Алвин хотя бы попытался.

***

Лопата скрежетнула по очередному камню, издав отвратительный звук. Тайвин отёр пот со лба грязной до невозможности рукой и попытался разогнуть ноющую спину.

У войны оказалось мало общего с героическими описаниями из книг.

По большей части война состояла из рытья ям, кровавых мозолей, холода, несварения желудка и бесконечных разговоров о доме. От болезней и несчастных случаев за время его службы погибло примерно столько же, сколько непосредственно в боях.

Про сами бои Тайвин лишний раз старался не думать. Это оказалось в точности как со спусками и подъемами в горах – длинные переходы и лагерная жизнь высасывают все силы. Кажется, что лучше бы уже встретиться с врагом в открытом столкновении. Но когда дело доходило до схватки…

У одного из убитых Тайвином солдат на лице была татуировка дракона. Когда её залила алая кровь, Тайвин вдруг вспомнил Натанэля, странную дверь и туманные объяснения про выход из всех проблем.

В тот день Тайвин без раздумий бы вошёл в такую дверку. Сорвав её с петель, если окажется заперта…

Впрочем, сейчас он ждал только одного: возвращения.

После долгих раздумий стало ясно, что Алвин был прав. Стоит меньше жаловаться, и больше делать.

Например, почему он, уходя, ничего не сказал Алише про свои чувства?

Она, возможно, сама уже обо всем догадалась. И скорее всего, тоже была неравнодушна к Тайвину: а зачем бы еще ей продолжать с ним встречаться после того как их совместное обучение закончилось? Тем более что делать это приходилось тайком. После выхода из детского возраста встречи наедине не поощрялись, и приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы проводить вместе время.

И почему он прямо не заявил о своих намерениях отцу? Ведь скорее всего этот брак удастся отстоять. Да, при женитьбе Тайвина отцу нужно будет отдать надел земли. Но Алиша не чужая, и можно будет устроить все так, что даже и ограду не придется переносить…

– Ты уснул что ли?

Поток брани офицера мгновенно вернул Тайвина с небес на землю.

Он обязательно попросит руки Алиши и уговорит отца. Но сначала надо дожить до конца войны…

***

По засыпанной свежим гравием дорожке шёл мужчина.

Его лицо было покрыто жесткой щетиной, а одежда пропиталась дорожной пылью. Он немного припадал на правую ногу, а на одной руке не хватало двух пальцев.

Тайвину было очень неуютно в теле этого мужчины.

Чем ближе он подходил к дому, тем сильнее становилось странное чувство, что он здесь чужой.

Вон яблоня, с которой он как-то упал и горько плакал над разбитой коленкой. Качели, на которых он качался. Лужайка, где смотрел на облака.

Золотые рыбки по-прежнему плавали в пруду, но отразившееся в водной глади обветренное лицо с глубокой складкой между бровей было лицом незнакомца.

Тайвин давно перестал узнавать себя. Но всё это время он жил надеждой, что вернется домой и все станет по-прежнему. Лучше, чем прежде.

Но сейчас с каждым шагом ноги словно наливались свинцом.

И вдруг дверь распахнулась. На крыльцо вышла Алиша.

Тайвин сотни раз прокручивал в голове этот момент. Эта фантазия не давала ему замерзнуть в перевалах на снегу, не умереть от воспаления легких, не терять бдительность в бою.

Она смотрит на него. Не узнает поначалу, да и как можно узнать в нем мальчишку, который ушёл отсюда когда-то? Потом её глаза расширяются, губы трогает недоверчивая улыбка. И вот она уже не сдерживает себя, бросается ему на шею. И он наконец-то позволяет себе впервые прикоснуться к её каштановым, восхитительно волнистым волосам…

– Ты вернулся! Ты так изменился…Пойдём скорее в дом, там все просто не поверят…

Она говорила что-то ещё, но Тайвин вдруг перестал её слышать.

Когда он раз за разом представлял их встречу, в конце он каждый раз осекал себя. Алиша не может встретить его на пороге. Что бы ей делать у него дома?

До того, как она отстранилась, Тайвин уже понял, что. Но на расстоянии округлившийся живот стал заметнее.

Видимо, отец тоже понял, что брак сына с соседкой будет очень эффективным решением земельных вопросов.

Воссоединение с семьей прошло как в тумане. Братья дружески хлопали его по плечу, отец был на удивление разговорчив, а мама, обнимая его, даже пустила слезу. Алиша сияла своей лучезарной и улыбкой и делала вид, что ничего не понимает. А может и вправду не понимала – ведь он так ничего не сказал ей тогда, перед уходом.

Она постоянно прижимала руку к животу, не замечая того. Зато Тайвин – замечал. Ему хотелось выть, но приходилось молчать и принимать поздравления. Его отказ рассказать о потере пальцев вызвал у отца одобрение.

«Настоящему воину скромность к лицу».

Тайвину же просто было плевать.

Ощутив живот Алиши во время её приветственных объятий, Тайвин сразу понял, что нужно делать, и ждал подходящего момента.

Странное дело – он всю жизнь желал внимания родителей. Но когда его получил, мог думать только о том, чтобы от него наконец отвязались. Разошлись все далеко за полночь, а затихли – и того позже.

Дракон Зари, герб дома его матери, равнодушно взирал на Тайвина. Дверь была как всегда заперта, но Тайвин больше не был ребенком. И хоть красное дерево не утратило за годы своей прочности, дверные петли и замок не могли похвастать тем же.

Когда раздался треск, Тайвин вдруг поймал себя на том, что он даже не знает, что именно за этой проклятой дверью. Но это было неважно – в конечном счете, Натанэль ему никогда не врал. Если он сказал, что там выход – значит, это он и есть.

Глаза долго привыкали к темноте. Тайвин уже разозлился и хотел войти прежде, чем поймёт куда идёт, как вдруг понял, почему он ничего не видит.

Потому что там ничего и не было.

Дверной проем заканчивался зияющей пустотой. В паре метров впереди можно было различить стену, но пола не было.

Но не успел Тайвин разразиться проклятьями, как появился Натанэль.

– Ты всё же решил воспользоваться выходом, – свечение от эльфа немного разогнало темноту, и Тайвин смог наконец разглядеть и заросшую паутиной стену, и провал, идущий, кажется, даже ниже первого этажа дома.

– А ты всё же меня обманул.

Эльф усмехнулся.

– Отчего же? Я всегда говорил тебе только правду. Это – выход из всех проблем. Но войти в него можно только один раз, и нельзя вернуться. Когда твой отец перестраивал дом, ему многое пришлось поменять. Он засыпал два яруса подвала. На родине твоей матери нельзя ничего держать ниже уровня земли, так как считается, что лежащие там вещи пропитываются энергией демонов… Я же говорил – вы, люди, просто чудовищно суеверны. А здесь была лестница для слуг. Она шла до самого низа, но пролеты давно сгнили. Та часть подвала не засыпана. Так что это не просто выход, а очень быстрый выход. Мгновение – и тебя больше ничего не беспокоит.

Может в нём заговорило вино, приправленное отчаянием и горечью, но Тайвин подошел ближе и осторожно глянул вниз. Дна ямы не было видно. Тьма там была густой и будто бархатной. Голова закружилась, и он отпрянул.

– Боишься? – иронично наклонил голову Натанэль, – Ты же всю жизнь жаловался, что никому не нужен. Что тебя не любят ни мать, ни отец, ни братья. Твоя соседка, и та не стала тебя дожидаться.

– Неправда, – хрипло, чужим голосом ответил Тайвин, и сам себе не поверил, – Алвин сказал, что я неправильно все понял, и мне никто не желал зла. Даже отец сегодня был мне рад.

Натанэль громко фыркнул.

– Алвин думал, что не вернётся. И не хотел уходить на смерть с таким грузом. Он же гнобил тебя больше всех! А твой отец… он гораздо больше был бы рад, если бы ты не вернулся – тогда выплаты от короля были бы выше. И он уже сейчас думает о том, что заключит на тебя новый военный контракт, на большую сумму. Воины с опытом всегда в цене…

По спине Тайвина пополз холодок.

– Ты врешь! Да, ты можешь подслушивать разговоры. Но откуда ты можешь знать, что думает мой отец?

Натанэль сел Тайвину на плечо, как делал бессчетное количество раз. Но на этот раз Тайвин еле удержался, чтобы не стряхнуть его, как насекомое.

– Вы, люди, поразительно примитивные существа. Нет, я, конечно, понимаю, что срок вашей жизни слишком короток, чтобы вы успевали хоть немного поумнеть… Но всё же. И при этом вы считаете, будто вы лучше нас, эльфов. Вопиющее невежество. И это учитывая, что вы даже не можете распоряжаться своими крохотными жизнями. В масштабах вечности, мальчик, твоя жизнь – пыль. Умри ты сегодня или через несчастные сорок лет, ничего не изменится. Так возьми смелость сделать так, как хочешь, а не так, как велят ваши глупые предрассудки. Надеюсь, мне на надо объяснять тебе, что ваша церковь тоже обманывает вас?

Натанэль исчез прежде, чем ладонь Тайвина достигла цели. Тайвин поморщился и дернул плечом – хлопок вышел чересчур сильным. Потом долго разглядывал свою покалеченную трехпалую ладонь.

Медленно и тихо прикрыл дверь.

Эльф прав.

Жизнь ничтожно коротка. Более того – почти половину её он уже провел совершенно бесполезно.

Но и отец был прав – эльфы будут лгать в глаза. Не потому, что они злобные существа. Просто они считают, что говорят правду…

Тьму коридора прорезало пламя свечи. В свободной ночной рубахе Алиша была похожа на привидение.

– Ты что здесь делаешь? – шепотом спросила она. – Я хотела с тобой поговорить, но думала, что ты спишь…

Тайвин отвел взгляд от её руки, которой она опять потрогала свой живот, и жестом указал на дракона.

– Мне не спалось. Ты знала, что это герб дома моей матери? Я хочу побывать у неё на родине.

Пляшущий свет ласкал лицо Алиши, то выхватывая из тьмы часть волос или нежной щеки, то почти полностью уступая ночи.

– И когда ты хочешь туда поехать?

Тайвин несколько мгновений внимательно смотрел на неё. Она не выдержала, съежилась и совсем перестала улыбаться. И только тогда он ответил:

Как важно в сварке металла сделать прочный, надёжный, и, что немаловажно, - красивый шов. Начав работать сварщиком, я быстро нашёл систему, по которой сварочный шов у меня получался, более или менее, прочный, более или менее надёжный. Нужно, всего лишь было полоску бурлящего, расплавленного металла делать одинаковой ширины и одинаковой высоты. И когда сварка заканчивалась, и на остывшем шве отбивался шлак, то глаза и душу радовали ровно в ряд, расположенные, круглые, блестящие серебристые чешуйки.

Но, вот красивый он у меня получался не всегда. Иногда в самом шве зияла пусть и небольшая, но, портящая всю картину дырочка, так называемая – пора. Я не предавал этому значение, - ну мол, случайность. И один раз, случайно, Серик, - казах, работающий вместе со мной, увидев у меня такую вот пору, сказал:

- Валера, ты варишь хорошо, ровно, рука держит сварочный держак уверенно, но вся беда в том, что ты стремишься создать красивый шов. Но в сварке не это главное. Сварщик должен уметь различать металл и шлак в сварочной ванне. Говоря простым языком, он сказал, что когда идёт сварка металла, в этой бурлящей расплавленной полоске нужно различить расплавленный металл и расплавленный шлак.

- Как же его отличить? Ведь в бурлящем металле всё одного цвета – светло- жёлтого.

- Нет, если ты внимательно присмотришься, то увидишь, что металл более светлый, а шлак более тёмный. И если ты видишь, как шов заполняется более тёмной субстанцией, то нужно сконцентрировать сварку на этом месте, чтобы выгнать шлак из этой точки и заполнить его металлом. И когда ты научишься видеть шлак и металл, и отделять одно от другого, только тогда у тебя и получится сам по себе, не напрягаясь, красивый шов.

Красиво сказано. Получается, сама цель не так важна, как то, что к ней ведёт. Где- то я уже это слышал. Я задумался, а ведь этот принцип работает везде. Мы концентрируем своё внимание на какой-нибудь важной цели, при этом не замечая шлака, который своими порами портит нам наш жизненный шов.

А может нужно присмотреться внимательно к своей жизни, и начать отделять весь шлак, который мешает нам дойти к своей цели. Научиться отделять ложь от правды, хотя бы в самом себе, научиться отделять главное от второстепенного, красивое от уродливого, справедливое от несправедливого, хорошее от плохого…

Если твой друг постоянно приносит тебе какие - то, пусть маленькие, но проблемы, а ты обманываешь себя и придумываешь различные отговорки самому себе, может лучше расстаться с таким другом. Если ты крадёшь, обманывая себя, что это не плохо, потому что у тебя маленькая зарплата, и ты по-другому не можешь поступить. Может сказать самому себе: хватит! И начать искать другую работу. Если ты смотришь на себя в зеркало и обманываешь себя, говоря: - я себе и таким нравлюсь, может сказать самому себе: хватит, нужно что- то делать!..

И когда в потоке бурлящих жизненных событий, ты, читая жизнь между строк, научишься отличать шлак от серебристого светлого металла… металла нашей жизни, ты достигнешь не только главной цели, у тебя вся жизнь получится ровным, красивым, прочным швом с ровно уложенными серебристыми и блестящими чешуйками.

Из окна дул легкий летний ветерок, чуть покачивая плотные шторы. Луч солнца, настойчиво пробивающийся в маленькую щёлку, то почти исчезал, то становился шире, подсвечивая непокорные пылинки, кружащие в воздухе и щедро покрывающие все поверхности.

Но хозяйка комнаты не обращала внимания на пыль. Она сидела на полу, обняв руками колени и спрятав лицо. Рыдания давно сменились тихими, обессиленными всхлипами, но слезы всё не кончались и текли не переставая, оставляя на щеках мокрые дорожки.

С очередным судорожным вздохом девушка подняла голову, и встретилась глазами со своим отражением в большом зеркале. Она с трудом встала, покачнувшись на давно затёкших ногах, и нетвердой походкой подошла ближе.

В обрамлении замысловатой металлической рамы отражалось её лицо. Даже опухшее от слёз, оно было красивым. Правильные черты, полные губы, большие глаза.

Девушка сделала два шага назад, отстранённо рассматривая себя. Стройная, но не хрупкая фигура, излучающая здоровье и силу.

«Твоё тело – это храм, – повторяла ей мать, – почитай его и заботься о нём».

Не отрывая взгляда от своего отражения, девушка подошла к столу и наощупь нашла увесистую каменную фигурку дракона. И с размаха швырнула её в стекло.

Зеркало с жалобным звоном разлетелось на сотни осколков, а хозяйка комнаты упала на колени, исторгнув из саднящего горла то ли крик, то ли стон.

***

Впервые фразу про храм Аэлира услышала от матери, когда ей было всего пять лет.

Каждое утро мама куда-то уходила, оставляя её одну в большом каменном доме, затерянном глубоко в лесу. Но Аэлира не боялась. Потому что никто и никогда не делал ей ничего дурного, а перед уходом мама оставляла завтрак. И из чего бы не состояла её еда, каждый день к ней прилагалась маленькая чашечка малинового варенья с розовыми лепестками.

Это была самая вкусная вещь на свете. В этом Аэлира не сомневалась ни капельки, и готова была отдать за это варенье как минимум половину своих кукол.

Но, к её сожалению, мама никогда не вступала в подобного рода переговоры, и вожделенная сладость хоть и была в ежедневном рационе, но всегда до обидного по чуть-чуть.

То утро Аэлира запомнила, потому что оно началось с огромного разочарования: мама забыла положить ей варенья. Может сегодня она торопилась больше, чем обычно, или её что-то отвлекло, но факт оставался фактом: привычной чашечки не было.

Аэлира честно съела овсяную кашу с булочкой, будто надеясь, что за хорошее поведение любимое лакомство появится каким-то непостижимым волшебным образом. Например, как подарок в день солнцестояния. Но чуда не произошло.

Горькое разочарование вдруг сменилось надеждой: ведь она знала, где мама хранит горшочек! Аэлира не вела себя плохо, не была наказана, а значит неприятность с отсутствием сладости - всего лишь досадное недоразумение, которое она легко может исправить.

Оказалось, что кухонный шкаф висит ужасно высоко. Потребовалось применить всю смекалку, какая у неё только была, но не зря же мама говорила, что Аэлира очень умная!

Пришлось притащить тяжеленный стул, а потом поставить на него еще кучу самых толстых книг из библиотеки. Книги были настолько большие и увесистые, что каждую она несла отдельно. А библиотека находилась вообще в другом конце дома, и даже на другом этаже!

Так что это всё отняло просто уйму времени, но награда того стоила.

С трудом дотянувшись до горшочка, Аэлира зачерпнула варенье большой ложкой. Почувствовав, как сладко становится во рту, зажмурилась от удовольствия.

А после третьей ложки подумала: как она поймёт, что её сегодняшняя норма закончилась?

Немного поразмыслив, Аэлира решила наполнить чашку. А уже съеденные ложки… Про них ведь никто не знает, верно?

Варенье из чашечки быстро исчезло. Дважды. Пока Аэлира рассматривала содержимое горшочка и раздумывала, не повторить ли ей всё ещё раз, на кухню внезапно зашла мама.

Сначала на полу оказался горшок, который предательски выскочил из задрожавших ладошек. А потом, покачнувшись на стопке книг, Аэлира тоже очутилась внизу куда как быстрее, чем планировалось…

Вопреки ожиданиям, мама не стала ругать её. И убирая осколки, и вытирая полы, а затем и отмывая плачущую дочь, мама приговаривала: «Аэлира, мне не жаль для тебя ни капли этого варенья. Но есть много сладкого очень вредно. Твое тело – храм. О нём надлежит заботиться!».

Аэлира не знала точно, что такое храм. Она помнила, как однажды мама водила её в какой-то дом, ещё больше чем их собственный, и там она услышала это слово. Но, хоть она и не поняла маму, одно всё-таки было ясно: её не накажут за варенье. Поэтому Аэлира быстро успокоилась.

***

Когда ей исполнилось шесть, мама научила её читать.

Это было даже лучше, чем варенье.

До этого Аэлира не понимала, почему библиотека самая большая комната в доме, и зачем там столько толстых книг без картинок. А теперь проводила в ней времени больше, чем играла в саду.

Дело кончилось тем, что мама ограничила время на чтение тремя часами в день. Было обидно, но с мамой не поспоришь. Она говорила, что если читать слишком много, можно нанести вред глазам и спине, и опять прозвучала та фраза про храм.

Только теперь Аэлира знала, что такое храм. И каждый день ей открывалось столько всего нового и интересного, что голова шла кругом.

Непонятно было только одно: куда мама уходит каждое утро.

Но эта тайна раскрылась сама собой, после одиннадцатого дня рождения.

Как-то раз Аэлира почувствовала странное недомогание. Стала вялой, а ещё очень заболел живот, хотя накануне она не ела ничего необычного.

А потом оказалось, что у неё ещё и кровь идет. Из такого места, о котором было стыдно сказать даже маме.

Впрочем, как только мама узнала об этой неловкой неприятности, она быстро дала Аэлире какой-то отвар, успокоила и уложила в кровать.

Гладя её по волосам, мама долго рассказывала о том, чем отличаются мужчины и женщины, и как надлежит девушке заботиться о себе и своём здоровье. Напоследок сказала, что Аэлира совсем скоро уже станет взрослой. И почему-то печально вздохнула.

А через несколько дней, когда всё прошло, впервые взяла её с собой.

Аэлира очень редко выходила куда-то, кроме сада, и эта прогулка была событием сама по себе. Тропа, по которой они шли, хоть и вела в самую чащу, оказалась довольно утоптанной. А кончалась она ровной поляной с шелковистой травой и душистыми цветами. Было что-то странное в этой поляне, но Аэлира не сразу поняла что.

Тишина. Полная, абсолютная. Не жужжали пчелы и шмели, не звенели надоедливые комары. Листья не колыхались на ветру, и даже птицы облетали это место по большой дуге. Но при этом воздух дрожал, будто миллион невидимых и беззвучных насекомых одновременно жужжат крыльями.

Источником необычных ощущений оказался наполовину вросший в землю черный камень. На нем не было надписей, рун или рисунков, но отчего-то сразу было понятно, что это не обычный валун.

Заметив интерес дочери к камню, мать ободряюще кивнула. Аэлира прикоснулась к его поверхности и отдёрнула руку: несмотря на жаркий день и темный цвет, ладонь обожгло холодом.

– Это потому, что вы ещё не знакомы. Смотри! – сказала мать, подошла ближе к камню и прошептала своё имя: Кассандра.

Твердая поверхность засияла зеленоватым светом. Повинуясь взгляду матери, Аэлира подошла ближе, представилась и снова положила ладонь. Кожу приятно покалывало, а ледяной до этого камень вдруг оказался теплым и приятным на ощупь.

– Это – алтарь забытой богини. Аэлира, ты взрослеешь. Природа щедро одарила тебя, и ты должна сохранить этот подарок. Сегодня я научу тебя одному очень древнему ритуалу. Соблюдай его каждый день, и ты никогда не будешь страдать от болезней и немощи.

Кассандра небрежно скинула туфли, расплела волосы, положила обе ладони на алтарь, и, запрокинув голову, несколько мгновений к чему-то прислушивалась.

А затем начала танцевать.

Её плавные и медленные движения постепенно ускорялись. Она то припадала к земле, то одним сильным прыжком взмывала в воздух. На её лице выступили капли пота, но дыхание оставалось ровным и глубоким.

Завороженная зрелищем Аэлира стояла, не в силах отвести взгляд.

Хоть немного похоже повторить этот танец у неё получилось только через год.

Первое время она постоянно ошибалась, а тело с непривычки болело. Ритуал поклонения богине был настолько замысловатым, что от макушки до пят не оставалось ни одного мускула, который бы не задействовался в движениях.

Мама никогда не сердилась на неё за ошибки, терпеливо направляя. Хотя, к большой досаде Аэлиры, отказалась рассказать, в честь какой именно богини они так стараются.

«Всему своё время» – раз за разом звучал ответ.

***

Несмотря на огромную библиотеку, количество вопросов у Аэлиры росло с каждым днем.

Почему они живут одни в лесу? Есть ли у неё ещё родственники? Чем занимается её мать? Почему ни в одной из книг нет описания магии, которой владеет Кассандра?

Книги о магии были одними из самых любимых. Аэлира зачитывалась трудами о власти над стихиями, но, к своему огромному огорчению, в себе не обнаружила ни искорки способностей.

Но её мама – совсем другое дело. Аэлира увидела её в действии ещё до того, как стала достаточно взрослой, чтобы задаться вопросом: как такой огромный и роскошный сад может существовать без армии садовников.

Однажды она просто проснулась раньше обычного, и вышла из дома на звук маминого голоса.

Кассандра пела, касаясь растений. От её бережных движений раскрывались бутоны цветов, а на кустах лишние листья и ветви чернели и испарялись без следа. Зрелище было настолько необычным, что Аэлира поначалу вообще решила, что это всё ей снится, и вернулась в кровать.

Позднее в ответ на её расспросы мама опять сказала, что время ещё не пришло.

Как-то раз Аэлира ужасно рассердилась на Кассандру с её вечными секретами, и без спроса убежала из дома.

Она шла все дальше и дальше в лес, и когда уже почти успокоилась и совсем было собралась поворачивать назад, к своему огромному удивлению натолкнулась на девочку-подростка.

Аэлира растерялась. Она никогда еще не разговаривала ни с кем, кроме матери. А все, что она знала про общение со сверстниками - истории из толстых пыльных книг.

К счастью, её собеседница оказалась более решительной.

– Привет! Ты заблудилась? – участливо спросила она, – я – Лина, дочка лесника. Тебе нужна помощь? Хочешь, я позову отца?

Аэлира только и смогла, что отрицательно покачать головой.

– Ну, как знаешь, – пожала хрупкими плечами Лина, – а ты вообще как здесь очутилась? И как тебя зовут?

– Аэлира, – ответила Аэлира, и удивилась. А почему это у неё так дрожит голос? – я … живу здесь неподалёку.

– Ну тогда ты точно заблудилась, – уверенно сказала Лина, – до ближайшего посёлка отсюда почти полдня пути. Ничего себе – «неподалёку». Ты точно знаешь, как попасть домой? Может, отвести тебя к папе?

– Нет, я точно знаю. И это не очень далеко. – Перспектива идти к неизвестному мужчине ещё больше напугала Аэлиру, и она замолчала. Домой идти не хотелось, но что сказать Лине, она придумать не могла.

– Хочешь посмотреть на головастиков? – внезапно предложила Лина, – я их сегодня в ручье нашла.

Предложение было странным, но Аэлира согласилась. И уже через полчаса поняла, как же ей на самом деле не хватало компании сверстников.

День был наполнен играми и новыми впечатлениями. Они распрощались за час до заката, договорившись встретиться завтра.

Дома Аэлира еще сильнее поругалась с матерью, которая сказала, что общение с другими людьми не доведёт до добра. Но, как обычно, не потрудилась объяснить почему она так думает.

На следующий день Аэлира демонстративно отказалась идти с Кассандрой к алтарю, и ушла к месту встречи с Линой.

Её пришлось ждать до полудня.

Уже почти отчаявшись, Аэлира заметила рыжие косички новой знакомой, радостно вскочила, но, увидев лицо Лины, сразу поняла: что-то не так.

Затравленно оглядываясь, почти шёпотом Лина сказала:

– Отец не разрешил мне сюда приходить, но я должна была убедиться. А ты правда дочка ведьмы из леса?

Не зная, как ответить на этот вопрос, Аэлира промолчала. А Лина вдруг отшатнулась от неё и сказала:

– Не приходи сюда больше.

И ушла, ни разу не обернувшись.

Такой одинокой Аэлира не чувствовала себя никогда.

К её удивлению, дома Кассандра не стала её ругать или наказывать. Напротив, затеяла один из самых долгих разговоров, какие только Аэлира могла припомнить.

– Аэлира, прости меня. Мне никогда не бывает одиноко, и я почему-то была уверена, что и тебе не будет. Я люблю тебя и не желаю тебе зла. Когда я чего-то тебе не рассказываю, то это только потому, что не хочу волновать раньше времени. Но если что-то тебя уже так сильно тревожит, то и молчать об этом нет смысла. Я расскажу тебе все что захочешь, и что смогу. Но и ты должна мне доверять. Что ты хочешь узнать?

Аэлира почувствовала себя неловко. Еще несколько дней назад вопросы роились у неё в голове сотнями, не давая спокойно спать, но сейчас ей было тошно, и ни о чем не хотелось разговаривать. Кроме как о том, что больно скреблось внутри после встречи с Линой.

– Мама… а ты правда ведьма?

Кассандра не обиделась и не удивилась вопросу, лишь немного грустно улыбнулась.

– Не совсем. Видишь ли, я владею одним очень древним видом магии, давно забытым. Для тех, кто знает только об управлении стихиями, наверное, это кажется чем-то диким и странным. Но в моей силе нет ничего постыдного или предосудительного.

– А почему тогда мы живём совсем одни в лесу?

– Потому что так жила моя мать. И мать её матери, и много поколений до меня. Потому что мне нравится здесь жить.

– И тебе никогда не хотелось побывать где-то ещё?

– Я бываю в городе и в королевском дворце. И ты будешь. Тебе суждено унаследовать мой дар, и ты станешь личным лекарем королевы. Но до этого пройдет еще какое-то время, и пока ты можешь делать то, что тебе нравится.

Кассандра обняла дочь, поцеловала её и вышла из комнаты.

А Аэлира долго думала. И никак не могла разобраться, нравилось ли ей жить так, как она привыкла.

***

Через несколько недель Аэлира успокоилась. Она больше не ссорилась с матерью и нашла в библиотеке несколько особенно интересных книг. Часто подглядывала за мамой, когда та колдовала в саду.

Хоть Кассандра и предлагала дочери просто ходить с ней, больше всего Аэлире нравилось именно подсматривать. Когда мать оставалась одна наедине с природой, она творила особенно красиво.

Зеленоватый свет от тонких пальцев, лёгкие движения изящных рук, безмятежное лицо, блеск темных волнистых волос и напевы низким глубоким голосом так зачаровывали, что невозможно было оторваться.

«Неужели и я так когда-нибудь смогу?»

Аэлира полюбила надолго уходить одна в лес, и часто навещала поляну с алтарём. А уж ритуальный танец она и вовсе исполняла уже лучше матери, вкладывая в него всю силу чего-то смутного и нерастраченного, что таилось глубоко в душе.

А когда ей исполнилось семнадцать, она встретила его.

Аэлира лежала на траве, греясь под ласковым летним солнцем. Мерное жужжание насекомых навевало дрёму. Вдруг на её лицо упала темная тень. Удивившись, девушка открыла глаза, и замерла.

Перед ней стоял молодой мужчина. Высокий, широкоплечий, темноволосый. Поначалу сердце испуганно ухнуло, но потом она разглядела его лицо и немного успокоилась.

Он улыбался.

А улыбаться было чему. Хорошая наследственность, частые прогулки и ритуальный танец сделали своё дело: Аэлира расцвела. Её ровную кожу покрывал золотистый загар, под тонким платьем угадывалось стройное, сильное и гибкое тело. Волны русых волос свободно рассыпались по плечам и спине, а и без того большие глаза были удивленно распахнуты.

Незнакомец так долго и пристально разглядывал её, что Аэлира покраснела. И тут же рассердилась на себя, а заодно и сразу вспомнила разочарование от знакомства с Линой.

– Кто ты, и что ты здесь делаешь? – довольно резко спросила она.

– Прости, если помешал, – обезоруживающе улыбнулся мужчина, – меня зовут Киран. А как зовут тебя, красавица?

Аэлира смутилась. Одно дело слышать про то, что ты красивая, от мамы, и совсем другое – от незнакомого мужчины.

– Аэлира. Я – дочь ведьмы из леса, – с вызовом добавила она.

–Знаю, – ещё шире улыбнулся Киран, – я надеялся, что найду тебя.

– Зачем? – удивилась Аэлира.

– Люди много говорят о ведьме и о её дочери. Я подумал, что, наверное, жить в лесу очень одиноко.

– Я привыкла, – пожала она плечами в ответ.

– Хочешь, я расскажу тебе что-нибудь о жизни в городе? – спросил Киран, и без спроса присел рядом.

Любопытство, которое не могли утолить сотни прочитанных книг, вспыхнуло неистовым огнём. С него и начались их тайные встречи.

Почему она решила соврать матери и оставить в секрете своего нового знакомого, Аэлира объяснить себе не смогла. Но чувствовала, что мать не одобрит это общение, поэтому никогда не упоминала Кирана в разговорах с Кассандрой. Хранить тайну было просто: мать никогда не стремилась к долгим беседам, да и на свободное время дочери сильно не претендовала. Аэлира ходила в лес так же часто, как и раньше, только теперь не бродила бесцельно, а снова и снова возвращалась к одному и тому же месту.

А однажды поймала себя на том, что долго роется в шкафу перед встречей, ища платье понаряднее.

Открытие вызвало тревогу. Аэлира даже не пошла никуда в этот день, закрывшись в библиотеке.

Большая комната, от пола до потолка набитая книгами, не смогла похвастаться достойным набором литературы о сердечных делах.

Удалось откопать только пару пыльных томов на эту тему. Один сухо описывал реакции организма и пояснял, откуда берутся дети с точки зрения анатомии. А вторая, непонятно как затесавшаяся в научную литературу книга, содержала в себе такие описания, от которых у Аэлиры покраснели даже уши.

На следующий день Киран сказал ей, что ждал до самого заката, и очень расстроился, когда она не пришла. И что он переживал за неё.

Поэтому Аэлира всё-таки надела самое нарядное платье, какое только смогла отыскать.

Киран оценил старания. И поцеловал её.

Сердце Аэлиры билось быстро, как во время ритуального танца. А описать свои ощущения она бы не смогла, несмотря на сотни прочитанных книг.

Возвращаясь домой после заката, Аэлира не заметила мать в саду. Зато Кассандра заметила всё: и наряд дочери, и её мечтательное лицо, и позднее время.

И на следующий день проследила за ней до самого места встречи.

– Я так рад, что ты пришла! – улыбнулся Киран и обнял Аэлиру. – Я долго думал о том, что было вчера. Аэлира, скажи, чувствуешь ли ты то же, что чувствую я?

Но Аэлира не успела ответить. Она обернулась на гневный окрик матери.

И впервые в жизни по-настоящему её испугалась: голубые глаза Кассандры стали темными, как речной лёд, но при этом в них будто полыхало пламя.

Замершая от страха Аэлира не видела побледневшего Кирана, который быстро скрылся в чаще.

А Кассандра подошла, схватила дочь за руку и потащила её домой.

Всю дорогу Аэлира пыталась придумать, как она объяснит всё матери, но та не стала её ни о чем спрашивать.

– Аэлира, я думала, что этот разговор подождёт твоего совершеннолетия. Но в свете произошедших событий вижу, что откладывать больше нельзя.

Глаза Кассандры вновь приняли нормальный цвет, и от этого Аэлире стало немного легче.

– Ты знаешь, что я маг. Не такой, как остальные. Знаешь про ритуал поклонения, и что ты должна унаследовать дар. Теперь я расскажу тебе, как это произойдёт.

Очень давно наша семья дала клятву богине Космее. Не смотри на меня так, я знаю, что ты о ней ничего не читала. Это очень древнее божество, о ней нет упоминаний в книгах. Наша магия – дар богини. Ты сможешь повелевать растениями и отчасти – животными, а в лекарском деле тебе не будет равных. Ты не никогда не состаришься, и будешь иметь доступ к знаниям всех поколений нашего рода, а при определенных условиях – и к знаниям богини. Наш дом не разрушится, а сад не увянет. Испокон веков королевские семьи обращались и будут обращаться к нашей семье за помощью, а за это защищать от суеверных людей.

Но у всего есть своя цена. Я говорила тебе о том, что твоё тело – это храм. И это не метафора. В день твоего совершеннолетия ты должна впустить богиню в свое тело и всю жизнь заботиться о себе и о ней. Ты понимаешь, о чём я? У тебя есть предназначение. Ты не можешь позволить себе… легкомысленные интрижки.

***

Уже три дня Аэлира не могла свыкнуться с правдой. Не хотела принимать то, что она не принадлежит себе, и что вся её жизнь уже давным-давно расписана. И её мнение по этому поводу никого не интересует.

Мать тогда пыталась добавить что-то ещё, но больше Аэлира выдержать не смогла. Она закрылась в своей комнате, и рыдала дни и ночи напролёт.

Она – не человек. Она всего лишь храм. Сосуд для какой-то богини, про которую даже нет ни одной книги.

Чудовищная несправедливость разъедала душу. Она не приносила никому никакой клятвы. Почему ей придётся расплачиваться за обещание, данное многие века назад?

Чем больше Аэлира думала обо всём этом, тем больше росла её уверенность, что она не впустит в себя никакую богиню. Её жизнь – только её!

Она пыталась бежать, но дверь не поддавалась, а едва стоило подойти к окну, как оно тут же затягивалось тугими ветвями дикого винограда.

Аэлира стала пленницей в собственном доме. Ей оставалось только плакать и проклинать судьбу.

На четвёртую ночь к ней пришла Кассандра. Аэлира снова увидела в глазах матери то странное ледяное пламя, и от этого взгляда впала в транс, услышав напоследок:

«Придётся сделать это раньше».

Она покорно шла вслед за матерью до поляны с алтарём богини. Послушно сняла платье, подставила руку для пореза и дала начертить на своем теле странные руны.

Свет полной луны отражался от зловещих символов. А мерцание алтаря стало особенно ярким.

Аэлира хотела сопротивляться, но тело не подчинялось. Она молча наблюдала, как раздевается Кассандра, режет руку и рисует кровью на себе такие же руны. Едва мать закончила, их окутало плотное облако тумана.

«Ты всё поймешь» – крикнула Кассандра, и обратилась в прах. В тот же миг тело Аэлиры пронзила нечеловеческая боль.

Она закричала. Но боль всё нарастала, раздирая её на части. И когда стало совсем невыносимо, сознание поглотила чёрная тьма.

***

Аэлира не могла понять, что произошло. Она, кажется, всё еще была в лесу рядом с алтарём, но в то же время нет.

Сам камень был на месте, такой же мерцающий, странный и черный. А вот поляна исчезла. Вместо неё - непроглядная тьма.

Поёжившись, Аэлира подошла чуть ближе к светящемуся алтарю. И тогда-то на нём и возникла она.

Богиня.

За прошедшие три дня Аэлира часто думала о ней. Но никак не ожидала, что она окажется такой… приятной. Лицо Космеи было очень красивым и спокойным.

– Здравствуй, дитя, – сказала богиня. – Не бойся, тебе больше не будет больно. Теперь ты под моей защитой.

– Мне не нужна твоя защита, – взорвалась Аэлира, – я не просила её! И не давала тебе никакой клятвы!

– Это неважно, – едва пожала плечами богиня. Её лицо осталось безмятежным. Казалось, протесты Аэлиры её ничуть не трогают. – Клятва принесена и исполнена. Не в твоих силах её разорвать.

– И ты считаешь, что это справедливо? Да какая ты богиня! О тебе даже никто не знает! Ты – паразит! Какое право ты имеешь отнимать у меня мою жизнь?

На этот раз Космея немного вздрогнула.

– Дитя, ты многого не знаешь о справедливости. Но, как мне кажется, сейчас и не хочешь ничего узнать. Ты не права – я не отнимаю твою жизнь. Клятва уже исполнена, ты приняла меня в своё тело. В благодарность я готова защитить его от старости и болезней и одарить тебя своей магией. Ты можешь впустить меня и в свою душу, получив доступ к моей мудрости и знаниям всех поколений твоей семьи, но это вовсе не обязательно. От этого дара ты можешь отказаться.

Аэлира с недоверием смотрела на богиню, не понимая, что значат её слова. Космея вздохнула.

– Кассандра слишком уж берегла тебя. И зря не подготовила к ритуалу. – При упоминании матери Аэлира опустила глаза. Она никак не могла осознать, что её больше нет. – Придётся это сделать мне. Как я уже сказала, ты выполнила свою часть сделки. В остальном ты можешь жить так, как хочешь.

– А как же жизнь в доме в одиночестве? И ритуал поклонения?

– Он ничего не меняет. Большинство твоих предков считали клятву даром, а не проклятием. И помогали мне заботиться об их телах, а жизни посвящали магии и знаниям. Но это их воля. Ты можешь делать то, что хочешь.

– И ты вот так просто отпустишь меня? – недоверчиво спросила Аэлира.

– Не совсем. Ты не состаришься и не сможешь умереть, пока не родишь ребенка. У тебя он будет только один, и только девочка. В день её совершеннолетия я войду в её тело, а ты умрешь. Если тебе так ненавистна клятва, ты можешь отказаться от всех моих даров и просто родить дочь. Тогда ты проживешь обычную короткую жизнь. Только прежде чем отказываться от того, что я предлагаю тебе, подумай хоть немного. Скажи, дитя, знаешь ли ты законы своего народа?

Вопрос был настолько неожиданным, что Аэлира не нашлась, что ответить, и просто кивнула.

– Тогда ты знаешь, что женщины не наследуют имущества, если у них есть мужья или родственники-мужчины. И знаешь, что мужчины могут брать себе несколько жен, если супруга не родила первенца-сына.

Аэлира всё еще не понимала, куда клонит богиня, и какое это имеет отношение к ней.

– Ты не задавалась вопросом, как твой возлюбленный оказался тогда в лесу? Ведь он не просто так туда пришёл. Не ты первая, и не ты последняя, кто заинтересовала младшего сына дворянина своим богатым приданым, беззащитностью перед законом и красотой. Ты зла на меня, потому что я нуждаюсь в твоем теле. Но я нуждаюсь в нем, чтобы выжить. И готова одарить тебя за это мудростью и почти бессмертием. А что даст тебе твой мужчина? Вернее, что он отнимает у тебя?..

***

Аэлира очнулась на поляне. Светило солнце, тело больше не болело. Но её нагота, кровавые руны на груди и животе и горстка праха Кассандры ясно давали понять, что всё произошедшее не было ночным мороком.

Аэлира прислушалась к своим ощущениям. Физически она чувствовала себя превосходно, будто не было этих нескольких дней голода, бессонницы и отчаяния. Присутствие богини почти не ощущалось. Была только уверенность в том, что она сдержит слово, и что Аэлира может делать то, что сочтёт нужным.

Надев платье, Аэлира пошла к месту встреч с Кираном, лишь раз обернувшись на прах матери.

Киран сидел под большим дубом, нервно перебирая чётки длинными красивыми пальцами. Она раньше и не думала, почему у него такие ухоженные руки.

Увидев её, он радостно вскочил и тут же крепко её обнял.

– Слава Пантеону, ты пришла! Я несколько дней ждал тебя здесь, и даже к твоему дому ходил. Что случилось?

– Я поссорилась с матерью. А сейчас сбежала, – сказала Аэлира и удивилась. Враньё так легко слетело с её губ, будто она лгала всю жизнь.

– Это не страшно, – облегченно выдохнул Киран, – я много думал о том, что нам теперь делать. Я младший сын, и мне некуда привести тебя. Но если мы поженимся, твоя мать не сможет выгнать нас из своего дома, потому что по закону он станет моим. И тогда мы сможем жить так, как захотим. Аэлира, ты выйдешь за меня?

Странно, но Аэлира не почувствовала радости от этих слов. И не была уверена, что дело в богине. Она уклонилась от ответа, попросив:

– Расскажи мне, как это будет.

Киран не заметил холода в её словах, и начал в красках расписывать их совместную жизнь в доме матери. Первым в списке значилось рождение нескольких детей, и обязательно – хотя бы одного сына.

Аэлира была в смятении. Наверное, эти планы нормальны? Или всё же нет? Что она, выросшая в одиночестве в лесу, может знать об отношениях мужчины и женщины?

«Моё тело – всего лишь храм, – горько подумала Аэлира. - Весь вопрос только в том, кому я разрешу им воспользоваться».

– Киран, – внезапно перебила она жениха, – скажи, а если я не смогу родить наследника, ты возьмешь вторую жену?

Мужчина сбился на полуслове. Его смущение и молчание были красноречивее любого ответа.

Аэлира закрыла глаза. А когда вновь открыла, в них плескалось ледяное пламя.

Довелось мне недавно к куму зайти. А тот делом занят - плитку в ванной кладет. На дворе погода - жара под сорок, июль как-никак. Кум потом заливается, но трудится. Делу всецело отдается. Сигаретку в зубах закусил, глаз один щурит, чтобы уровень лучше выставить, и кладет себе, только шум стоит!

Не на крестики эти ваши пластиковые, новомодные. Где там, в пластике, правда? А на спички. И не на смесь дорогущую эту, из пакетиков, где глину с песком намешали и народу впаривают подороже, а на цемент. Все, как деды завещали, по старым технологиям. Такую плитку от стены только со стеной вместе отодрать можно. А если стена рухнет - плитка так стоять и останется. Потому что по науке все сделано, а не тяп-ляп.

И до чего уж хороша та плитка оказалась! Итальянская - сразу видно! Я и так в руках вертел и этак. Чистый мрамор, только керамический, глазурью покрытый. Сама зеленая, но с разводами такими, как прожилки. "Малахитовую шкатулку" читал? Вот такого же цвета, как обложка у книжки.

Качество чувствуется. Не какое-то там фуфло! Сейчас такую плитку днем с огнем не сыщешь! Это машины итальянцы плохие делают. Те же Lamborghini или Ferrari. Гляжу, не особо берет у нас народ машины-то итальянские, стало быть - плохие. Видать, ломаются часто. А плитку итальянскую шибко уважают. Там, в плитке этой, сплошной кафель, ломаться нечему. Как в железе - одно железо, так и тут - хоть и плитка, а внутри - кафель.

- Ты, - говорю, - кум, плиточником на старости лет заделался. То Валька твоя жалуется, что гвоздя вбить не допросишься, то целую ванную плиткой обложить решил!

- Так совсем, - говорит, - одолела она меня, всю плешь проела. Трындычит как Трындычиха. Когда плитку сделаешь, давно плитка балкон занимает, а ты палец о палец не ударишь. Так достала - хоть из дому беги. Вот и решил я, что лучше ремонт сделать, чем из дому бежать, потому что ножки у меня старенькие, далеко все равно не убегу, а если недалеко убегу - все одно. Плешь проест!

- И плитка, погляжу, больно хороша у тебя. Дорогая, небось?

- Да ты что! Сущие копейки стоит! Прошлогодняя коллекция, с дикой скидкой скидывают.

- А давно, - вопрошаю, - брал?

- Да недавно брал, вот с той поры давненько уже на балконе и лежала. Ежели тоже ванную ремонтировать собрался - я тебе адресок подскажу. Поезжай в тот магазин, плитки там видимо-невидимо. На любой вкус и фасон. Зайдешь в магазин - глаза разбегаются, как в ликероводочном. Только вместо ликеров и водки там плитка сплошная. Хотя, кум, постой... я как ванную доделаю - туалет собираюсь плиткой обложить. Ты меня подожди, вместе и поедем.

На том и порешили.

Подождал я кума чуток, пока он в ванной плитку закончит, так в первой выходной мой вместе и поехали. Даже обмывать завершение не стали, сговорились потом, как плитку возьмем, вечером два дела и обмыть, чтобы два раза не бегать.

Время как специально подгадали. Мороз под тридцать, в транспорте - шаром покати. Кроме нас никого нет. Ради нас одних трамвай из одного конца в города катается. И мы сидим такие, как баре.

Я втайне, про себя радуюсь, какой же кум дурак оказался, рано плитку брал. Он-то прошлогоднюю коллекцию брал, а сейчас февраль на дворе, стало быть коллекция уже не прошлогодняя, а позапрошлогодняя. Плитка вдвойне дешевше быть обязана. А мне что прошлогодняя коллекция, что позапрошлогодняя - дела до того нет, мне в ванной приемы не устраивать. Мне лишь бы плитка была хорошая и недорогая.

До нужной остановки доехали, вышли из трамвая и потопали в магазин. Кум впереди идет, он-то знает, куда нужно, я за ним. Уверенно так идет, кум, дорогу ни у кого не спрашивает. Да и спросить не у кого - все нормальные люди по домам в такую погоду сидят, это мы, как самые хитрые, за плиткой отправились.

Дошли мы до дома какого-то, там, на первом этаже, магазины - как полагается. Кум в двери вваливается... только нету там никакой плитки. Занавески какие-то, наволочки, тряпочки. Бабское всякое. А плитки как и не было.

- Это, - возмущается кум, - что такое? Зачем мне занавески ваши, куда плитку подевали - признавайтесь?

- Знать ничего не знаем, - продавцы отвечают. - Никакой плитки отродясь не торговали, только тряпками. Еще нитками, если вам вдруг нужно.

- Обознатушки, - говорит кум, - перепрятушки. Похоже, свернул не туда где-то. Сами виноваты, домов понаставили, все как один похожи. Нет, чтобы как у нас, в родном районе, все дома похожи, но различаются. А тут так похожи, что и не разливаются вовсе. Но сейчас мы тот нужный магазин всенепременно найдем потому как не найти его не можем.

Выходим и уверенно так - в другой магазин. А там и не магазин вовсе, а парикмахерская. В третий - а там булочная. В четвертый - а там снасти рыбацкие.

- Ты, - говорю, - куда завел меня, дурья твоя башка? Ноги уже все околели, где этот магазин твой?

- Да точно, - отвечает, - тут где-то. Недавно же в нем был. Вот, правду говорю! В эту мусорку я окурок выкидывал. И вот там, под деревом, от дождя прятался. Точно тут магазин был, найти его только нужно.

Давай уже у прохожих спрашивать. Дескать, где тут у вас магазин с плиткой? Большой такой магазин был, красивый. С красной вывеской с белыми буквами.

- Бог с тобой, - люди отвечают. - Сто лет здесь живу, а магазина с плиткой в жизни не видел. Ни с красной вывеской, ни с зеленой.

- Да как же так? - кричит кум. - Сговорились все, что ли? Вот же, недавно тут был, плитку брал, а никто признаваться не хочет, где магазин тот.

И тут дедок нам по пути попался. Сам старый весь, с клюкой, с бородой седой. В тулупе и шапке меховой.

- Это, - говорит, - про какой, говоришь, магазин ты говоришь? Не про тот ли магазин, что с красной вывеской и белым буквами?

- Тот магазин, тот, - кум радуется. - Подскажи, мил человек, где магазин тот, а взамен -чего хочешь проси, ничего не жалко!

- Так чего был - нет того больше. Закрылся давно тот магазин. Почитай, лет пятнадцать прошло. А, может, и того дольше.

- Это как, - говорит кум, - так? Когда пятнадцать лет пройти успело, когда я недавно там плитку брал? Вот как на заводе квартиру мне дали - тогда же и плитку брал!

- Постой, - говорю, - кум. Ты про какой завод говоришь? Ты ж уже на пенсии лет десять! А квартиру тебе дали - сын у меня еще в школу не пошел, так он уже и институт закончить успел!

- Да нет, да быть не может! Чтобы столько лет пройти успело! Ведь кажется - недавно было. Как вчера все помню. Вчерашний день не весь помню, а как плитку брал - как вчера помню. А точно ведь! Двадцать лет прошло! Да не прошло, а пролетело! И незаметно как-то. Кто б подумать мог, что время так летать умеет?

2022 г.

Еще больше моих рассказов здесь: https://author.today/work/129341