Она охнула, перекрестила меня сухими пальцами и вдруг сунула в руки старую, но чистую твидовую кепку.

— На, прикрой свои волосы, слишком уж они... яркие. Словно сигнальный флаг.

Я с благодарностью принял подарок. Она была права — каштановые, с рыжиной волосы действительно были плохой маскировкой в сером мире теней.

Вернувшись к бару, я вновь ощутил витающий в воздухе липкий, сладковатый шлейф «сладкой» дряни. Однако само заведение, на удивление, оказалось вполне приличным. Ни запаха мочи, ни оглушающей музыки. Аромат недорогого, но качественного табака приятно щекотал ноздри, смешиваясь с запахом жареного мяса.

Я прошёл к стойке, заказал порцию рёбрышек и газировки, стараясь говорить низким, спокойным голосом. Бармен — пожилой человек с умными, всё понимающими глазами — предложил чего-нибудь покрепче.

— Спасибо, но нет, — отказался я, делая вид, что смотрю на часы. — Иду устраиваться на работу, нужно быть с ясной головой.

Я чувствовал — «щенки» где-то близко. Но не в основном зале. Их ядовитый след вёл куда-то за стену, вглубь. Я спросил, где туалет. Бармен кивнул на узкую, невзрачную дверь в глубине зала. Именно оттуда и исходил самый сильный, концентрированный шлейф.

Ребрышкам предстояло подождать минут десять. Идеальное окно. Я сдвинул кепку ниже, притенив лицо, и зашёл в туалет. Сразу отошёл к писсуару, изображая озабоченность делами. Двое находились в дальней кабинке. Доносился приглушённый торопливый шепоток и шорох фольги — делили дозу.

Я дождался, когда они выйдут, и в тот момент, когда они поравнялись со мной, сделал вид, будто поскользнулся на мокром полу, и врезался в них плечом.

— Эй, свинья, смотри куда прешь... — начал возмущаться первый, его голос был тонким и раздраженным.

Я не дал ему договорить. Короткий, хлёсткий удар снизу в подбородок отсёк его слова. Второй даже рта раскрыть не успел — мой локоть, движимый инстинктом, врезался ему в висок с глухим, костяным щелчком. Оба рухнули на липкий, прохладный кафельный пол, словно мешки с крупой. Тихо, без лишнего шума. Если бы не мои чувства, предугадавшие их движение за секунду до начала, и не возросшая, почти звериная скорость, всё могло закончиться куда хуже.

Быстро, на автомате, обыскал карманы. Нашёл приличный запас — граммов пятьдесят той самой радужной, переливающейся пыльцы в маленьких пакетиках и штук тридцать синих, мертвенно блестящих таблеток. И, что важнее, пачку наличных, довольно толстую. Всё забрал, сунув во внутренний карман куртки.

Руки слегка тряслись от выброса адреналина, но разум оставался холоден и ясен. Дело еще не было закончено. Подперев дверь тяжёлым металлическим мусорным ведром, я стянул с пленников модные куртки, связал рукава и закрепил им руки за спиной. Затем перевернул их на грязный, заплёванный пол, прижался коленом к сопротивляющимся лицам, заставляя уткнуться в холодный кафель, и привел в чувство резкими, звонкими пощёчинами.

Когда они застонали, приходя в себя, я наклонился так низко, что моё лицо оказалось в сантиметрах от их ушей, и заговорил хриплым, грубым голосом, копируя уличный говор Нижнего Города:

— Ну что, барские детки, есть ещё? Где остальное-то припрятали? Хочу ещё. Главное — где берёте? Шёпотом скажите на ухо, быстро. А то так и будете здесь гнить, и никто ваших чистых косточек не найдёт.

— Ты не знаешь, с кем связался! — захрипел один из них, пытаясь вырваться; его голос был полон панической ярости. — Нас найдут! И тебя найдут, и сдерут с тебя кожу!

Я сильнее вдавил его лицо в липкий, холодный кафель, чувствуя, как хрящ носа уступает под давлением.
— А я вас прирежу прямо сейчас, как поросят, если не скажете, где достать ещё. Быстро, сукины дети!

— Ладно, ладно! — запищал второй, его голос сорвался на истеричный плач. — Отдай нам «Сияние»! «Осколки» забирай, от них и так одни отходняки и потом голова раскалывается!

«Сияние»? Значит, это нечто покруче «Пыльцы пикси», элитное.
Я приподнял первого за волосы, ощущая пальцами шелковистую структуру, и с размаху ударил его лицом об кафель. Хруст был приглушённым, но влажным и мерзким. Парень взвыл высоким, пронзительным визгом, и из его разбитого носа хлынула алая, горячая кровь, растекаясь по плитке.
— АДРЕС! — прошипел я прямо ему в ухо, звериным инстинктом осознавая, что надо бить, пока они шокированы и не очухались.

— В клубе! — захлебнулся второй, заливаясь слезами и соплями, его тело билось в конвульсиях страха. — «Грех Неона»! В Изумрудном квартале! Спросишь Крокодила! Только отпусти, пожалуйста, мы ничего не скажем!

В этот момент ручка двери дрогнула, и дверь подалась на сантиметр, упершись в мусорное ведро. Кто-то пытался войти. Оставлять свидетелей нельзя. Второй эльф, заметив просвет, раскрыл рот, чтобы закричать. Коротким, точным ударом костяшек в висок я вырубил его. Затем добил первого, оглушив тем же способом. Быстро, почти не задумываясь, оторвал по рукаву от их дорогих тонких шелковых рубашек с характерным хрустом, свернул тряпки в плотные комки и затолкал им в рты, заглушая даже стоны. Оба бесчувственных тела затащил в дальнюю кабинку, заблокировав её изнутри защёлкой, после чего перелез через тонкую перегородку, едва не зацепившись сверху.

Сердце колотилось как бешеное, выпрыгивая из груди. Подошёл к двери, отодвинув мусорное ведро с глухим скрежетом, и распахнул её с возмущённым, натянутым видом.

— Эй, ты там каши что ли мало ел? Сам дверь открыть не мог? Думал, я тут навечно засел? — бросил я в сторону смутившегося, пьяного посетителя и прошёл к стойке, стараясь идти ровно.

Бармен уже выставил мои рёбрышки на тарелке и стакан газировки. Я, стараясь держать голову низко, чтобы тень от кепки скрывала лицо, пробормотал:
— Заверните, пожалуйста. С собой. И перелейте в бумажный стакан.

Достал из пачки наличных первую попавшуюся купюру. Она оказалась крупной, хрустящей. Расплатился и достал вторую такую же, сунул её бармену в руку.
— Это чтобы ты меня не запомнил. Чтобы здесь сегодня ничего не видел и не слышал. Хочешь ещё? Молчи.

Он молча кивнул, его глаза были пустыми, как у рыбы, но пальцы сжали купюру. Я схватил пакет с едой и бумажный стаканчик и почти выбежал на улицу, чувствуя, как спина горит под воображаемыми взглядами.

Адреналин ещё долго не отпускал, окрашивая мир в кислотные, резкие тона. Казалось, что из каждой тени, из-за каждого угла на меня смотрят, что вот-вот из темноты протянется рука и схватит за плечо. И не просто отнимут деньги и наркотики, а предъявят счёт за сломанные носы и унижения, который я никогда не смогу оплатить. Чёрт, так оно и будет. Но главное — я получил имя. Какой-то Крокодил. И клуб «Грех Неона». Дорога в ад была вымощена конкретными указателями.

Только спустя полчаса бесцельного блуждания по тёмным улицам, когда мясо в пакете окончательно остыло и отдавало жиром, я немного успокоился. Аппетита не было ни капли, во рту стоял горький привкус страха и насилия, но я шёл к Микки. Домой с такой суммой и таким «уловом» возвращаться было нельзя. Хотя на оплату квартиры теперь бы хватило на многие месяцы вперёд...

Микки открыл не сразу. Я почувствовал его нежелание подходить к двери, его настороженность, исходящую сквозь дерево. Но когда он всё-таки открыл, я просто ввалился внутрь его крошечной квартирки и жарко, сдавленно выдохнул:
— Микки, чёрт... Ты даже представить себе не можешь, что я сейчас сделал... — И начал беспорядочно выпаливать, как забрал наркотики и деньги, как выбил у них имя и название клуба.

Микки выслушал, его глаза постепенно расширялись от нарастающего ужаса и невероятного удивления.
— Тихо, тихо, академик, успокойся, дыши, — сказал он, хватая меня за плечо и усаживая на шаткий стул.

Я сунул ему в руки пакет с едой.

— Угощайся. Наш ужин. — Сделал большой глоток из стакана, сладкая жидкость обожгла горло, и начал жадно, почти не жуя, есть остывшее, жилистое мясо, запивая газировкой. Микки медленно, с опаской последовал моему примеру.

— Теперь надо думать головами, а не кулаками, — сказал он, пережевывая. — Ты уверен, что тебя не запомнили? Никто не видел?

— Надеюсь, нет. Но бармена я купил. Кстати… — Я достал из внутреннего кармана толстую, пахнущую чужим потом пачку купюр и положил на стол с глухим стуком. — Вот. Делим пополам. Как партнёры.

Мы смотрели на эти деньги — кровные, грязные, опасные. Они пахли страхом, болью и возможностью хоть на время забыть о бедности. Это был поворотный момент. И мы оба это понимали, стоя по разные стороны стола, заваленного крошащимися рёбрышками и деньгами, пахнущими чужим страхом.

Мы молча разделили деньги поровну, пересчитывая хрустящие купюры. Я сразу отложил из своей доли на оплату квартиры и отдельно для бармена — «на лапу» на всякий случай, чтобы язык его не развязался. Микки хотел добавить из своих, но я резко, почти грубо отказался:
— Даже не думай о таких глупостях. Ты своё уже отработал, прикрывая меня все эти годы. Это твоё.

Потом мы уставились на солидный запас наркоты, разложенный на столе, словно на странный, смертоносный клад.

— Что с этим делать? — спросил я, ощущая тяжесть этих маленьких пакетиков. — Вещественные доказательства? Или просто смыть в унитаз, чтобы никто больше не травился?

Продавать этот яд не рассматривалось даже на секунду — ни мной, ни им. Это была бы черта, за которую мы не смогли бы переступить, даже опустившись на самое дно.

Деньги решили положить каждому на свой банковский счёт. Хранить такую сумму наличностью под матрасом было смертельно опасно — обыски могли нагрянуть в любой момент к кому угодно из нас, и тогда вопросы возникли бы уже не к нашей профессиональной репутации.

Микки спросил, почему я сегодня не дома, а болтаюсь у него.
— Поругались? — уточнил он, его умные глазки-бусинки смотрели на меня с пониманием.
— Типа того, — коротко бросил я, отворачиваясь. — Именно эти ушастики тогда- нам жизнь подпортили. Теперь счёт закрыт… Хотя вышло своеобразно, конечно. Пусть носами своими помнят, Микки.

Гремлин удовлетворённо кивнул, и в его глазах читались не только радость, но и глубокая, невысказанная благодарность. От него исходила настолько мощная тёплая волна признательности, что я понял — он привык всё держать в себе, годами проглатывая обиды, и этот жест, эта месть за него, значил для него очень многое.

— Ладно, — вздохнул я, вставая. — Скоро Элис вернется с репетиции. Мне ещё в банк зайти да за квартиру заплатить. В тот бар загляну через пару дней, не раньше. Пусть страсти улягутся.

Микки с этим согласился, проводив меня до двери взглядом, полным незнакомой прежде братской теплоты.

Счёт в банке прилично пополнился. Сумма была действительно солидной — хватило бы на несколько лет безбедной жизни, если бы не обязательства. Я оплатил квартиру на три месяца вперёд и, чувствуя странную, гнетущую смесь облегчения и вины за источник этих денег, пошёл домой, сжимая в кармане квитанцию.

Я снова опоздал. Но на этот раз Элис вернулась раньше. Зайдя в квартиру с пышным букетом дорогих цветов и коробкой изысканных конфет, я сразу почувствовал что-то неладное. Из гостиной веяло не привычным волнением или обидой, а холодным, чуждым чувством — не эмоцией, а решением. Тяжёлым и бесповоротным. А рядом с Элис стоял ещё кто-то, чьё присутствие ощущалось как ледяной сквозняк. Раньше я старался не замечать этого, отмахивался, но теперь оно чувствовалось с пугающей, кристальной ясностью.

Я прошёл в гостиную. Элис сидела на диване, скрестив руки, а рядом с ней, выпрямившись, как королева, — её мать, миссис Уайлд. Я вежливо поздоровался, и мой голос прозвучал неестественно громко в тишине комнаты. Элис молчала, уставившись в узор на ковре. Миссис Уайлд ответила ледяной, отточенной, безупречной вежливостью, от которой кровь стыла в жилах.

— Присаживайтесь, Зейн. Нам нужно кое-что обсудить.

Я поставил цветы в вазу, где они выглядели чужеродно и ярко, конфеты положил на столик, как неуместное подношение, и сел напротив них, чувствуя себя словно на офицерском суде чести.

— В чём дело? Что случилось? — спросил я, уже зная ответ.

Элис попыталась что-то сказать, её губы дрогнули, но мать мягко, но неумолимо положила руку ей на запястье, прервав:
— Мы слышали о ваших… последних проблемах в Управлении, Зейн. И о затруднениях с заработком. Элис волновалась, поэтому я здесь.

— Я только что оплатил жильё на три месяца вперёд! — поспешил я заявить, вынимая квитанцию и чувствуя себя ребёнком, тычащим пальцем в своё творение. — Вот, смотрите!

Миссис Уайлд посмотрела на бумажку со снисходительной, почти жалостной улыбкой.

— Всего лишь на три? Милый мальчик, Элис привыкла к другому уровню жизни. Она хочет собственный дом с садом, а не чужую съёмную квартиру, пахнущую чужими обедами. Она хочет стабильности, а не жизнь в долг, ожидая, когда её мужу… восстановят доверие.

— Я только начал работать! — голос мой дрогнул от обиды и бессилия. — Каждый офицер по выслуге лет получает хорошее казённое жильё! А потом мы купим дом! Я обещаю! Я сделаю всё для неё!

Они выслушали меня с одинаковыми, вежливыми, непроницаемыми масками на красивых лицах. Затем миссис Уайлд плавно поднялась, взяла за руку и дочь.

— Мы искренне рады вашим будущим успехам, Зейн. Как только вы действительно встанете на ноги… Когда всё это останется позади… Конечно, мы продолжим этот разговор.

Они вышли из гостиной. Я остался сидеть один, глядя на яркие, бесполезные цветы, которые уже казались траурными, и на дорогие конфеты, которые теперь никто не станет есть. Холодная, бездонная пустота в груди говорила мне громче любых слов, что этот «разговор» уже закончен. И он завершился безоговорочной капитуляцией. Не на поле боя с бандитами, а здесь, в уютной гостиной, проигранный безупречными манерами и холодным расчётом.

Даже тех денег, что теперь лежали на счету, не хватило бы и на первый взнос за приличный дом в том квартале, где выросла Элис. А ждать казённой квартиры по выслуге лет… Я мог бы дождаться седых волос и сгорбленной спины, да и то без всяких гарантий. Система любила обманывать наивных.

Едва дверь захлопнулась, я уловил характерный звук — лёгкое, но совершенно бесповоротное звяканье ключей, брошенных Элис на маленький столик возле входа. По мраморным ступеням подъезда застучали колёсики её дорогой кожаной сумки — видно, успела собрать самое необходимое. Проверять, что она оставила, а что забрала, не было ни сил, ни желания. Пустота была полной, гулкой и тяжёлой, словно свинцовый колокол, накрывший меня с головой.

Я просидел в темнеющей гостиной до тех пор, пока отдельные тени не слились в одну сплошную, серую, безликую массу. Хотелось забыться, провалиться в небытие. Или, наоборот, остро, до боли ощутить что-нибудь — пусть даже физическую боль или смертельную опасность. Мысль вернуться в тот бар, который уже мог стать засадой, из разряда безумных и самоубийственных плавно перешла в разряд заманчивых и почти логичных.

Я встал, кости ныли после долгого сидения. Взял заранее отложенные деньги для бармена, прихватив немного наличности себе, и вышел из квартиры, даже не взглянув на дверь, переставшую быть моим домом. Поймал первое попавшееся такси — старый, видавший виды паровой экипаж, скрипящий на ходу. За рулём сидел угрюмый однорукий водитель с единственным глазом. Вторая рука у него была сложным механическим протезом, из суставов которого иногда со свистом вырывался горячий пар, пахнущий машинным маслом. Молча кивнув, услышав название бара, он резко тронулся с места, словно участвовал в гонке.

Солнце почти село, окрашивая дымный город в грязно-багровые, угасающие тона, давно уже слившиеся для моего зрения в однородную серость. Я вышел у «Смятой покрышки», постоял несколько минут в глубокой тени арок, сканируя окрестности обострившимися чувствами. Искал затаённую злость, ледяную западню, пристальное наблюдение. Но ничего. Лишь привычная равнодушная вечерняя суета обитателей этой границы. Похоже, они действительно решили, что грабитель эльфийских детёнышей вряд ли окажется достаточно безумным, чтобы вернуться сюда вечером того же дня.

Или они просто недооценили глубину моего отчаяния. Ту пропасть, в которую я смотрел и которая теперь смотрела в ответ.

Сделав глубокий вдох, наполненный запахами перегара и жареного жира, я толкнул тяжёлую дверь и вошёл внутрь, в гулкий полумрак, пахнущий табаком и чужими тайнами.

Читать далее

- Ага. Вашими молитвами…. Нахватался-таки на «зарубежных гастролях». Приятно, знаете ли, было пропить все честно заработанные лютейшим душегубством деньги, красиво. Ключевое слово здесь, именно, «Красиво».

- Ну да, я так и понял. Итак, давайте ещё раз. Ваше решение?

- Господин генерал, я так мыслю, Вам не стоит играть здесь в демократию.

Генерал и его сопровождающий радостно заржали.

- Заказ, вернее не заказ, а задачу, мы берёмся выполнить. Вкратце я уже всё себе представляю. Единственная просьба озвучить её более подробно, в части их касающихся, на общем сборе группы. Будут задаваться вопросы по нюансам и тонкостям. А Вам, как говорится, тут и карты в руки.

- Ну что ж. Извольте. Собирайте команду.

- Минуту.

Я снял рацию с пояса и нажал тангенту передачи.

- Циркуляр. Всем бойцам. Большой сбор. В каминном зале. Повторяю. Бойцам. Не сотрудникам. Две минуты.

- А разве разница между бойцом и сотрудником у вас есть?

- Только гендерная. Жёны, и дети, у кого они есть, привлечены к работам на базе. Но не участвуют в тренировках. Хотя… Стреляют фактически все. Вы же поняли, что весь бизнес построен под Ваше появление на горизонте. Рано, или поздно. Скучно мальчикам без вас, господин генерал. Очень скучно. И никакие пейнтболы – тиры – спарринги… Ситуацию не спасают. Не те люди.

- А вам, Алекс?

- А вот сейчас обидно было!!!

- Ладно – ладно, Алекс, не обижайтесь. Я пошутил. И, кстати: можете гордиться. Вашу прошлую операцию разбирают у нас по косточкам, в академии и военных училищах. Безумный коктейль коварства, подлости, авантюризма и высочайшего уровня знаний и навыков в профессии.

- Спасибо. Мы старались.

- Ну что, идём к бойцам.

- Да, пора уже.

В каминном зале было двенадцать человек. Практически с одинаковыми выражениями лиц. Причёсками. Единственное, что их отличало – возраст. Половина группы была в районе «тридцатника», вторая лет на пять младше.

Я скомандовал:

- Встать!

Все вскочили.

- Прошу садиться. - Сказал генерал.

- Садись!

Совещание начали без «предварительных ласк». Генерал стал вводить всех в курс дела.

- Представляем себе мир без власти. Без социальных институтов. Разгул анархии, в самом плохом понимании этого слова, и преступности. Выживает сильнейший. Слабый, чтобы выжить, идёт «под крышу» сильного, и платит ему за это. Но - денег в мире нет. В ходу золото, боеприпасы, еда, услуги, просто вещи, бывает, что и женщины. В вашем мире примерный аналог – раннее средневековье. Все против всех. Технический уровень, примерно, наше время. Но - есть нюанс. Вся, подчёркиваю, вся электроника и подавляющее большинство электроприборов не функциональны. Просто сгорели, все и у всех. Микросхемы, электросети, устройства. Города превратились в призраки. Там не работает ничего, ибо нет электричества. Богатые люди стали нищими. В банках уничтожена информация об их счетах. Социальные лифты превратились в ракету Юры Гагарина. Города люди разграбили и ушли из них. Там живут только банды. Им не нужно сельское хозяйство. Живут набегами – грабежами. В ходу рабство. Живут кланами – племенами. Про банды…. Разные. Что по количеству, что по вооружению. Это всё продолжатся уже полгода. Совсем диких успели пострелять. Крысы начали потихоньку жрать друг друга. Делят ресурсы и территории. Ваша задача - помочь выжить трём семьям полгода – год, на глухом хуторе. Как угодно. Любыми методами. Можете всю округу купить, а можете, уверен, вам так больше понравится, вырезать. Короче: аналог в дикой природе – Росомаха. Ей всё равно на волчьи стаи. Если голодная, может отобрать добычу даже у медведя. Но - тайге повезло. Росомахи не сбиваются в стаи. Это – хищник одиночка. Тому миру не повезло. Там скоро появится стая Росомах. В общем, настройтесь на ведение боёв разной степени интенсивности с нерегулярными вооружёнными формированиями. Повторю, они разные. Причина этого всего - взрыв сверхновой. Супермощный электромагнитный импульс накрыл всю землю. Хаос начался мгновенно. Даже самолёты падали, как осенние листья. Связи нет. Транспорта нет. Логистики нет. Производства нет. Медицины нет. Власти нет. Дикий запад в Америке – Детский утренник. Вопросы? Можно с места, не представляясь.

- Ви таки имеете сказать, за купить? Я надеюсь, за опт скидки?

Зал взорвался от хохота. Генерал отсмеялся, вместе со всеми и, вытерев слёзы, спросил.

- Откуда прибыли?

- Ойц… Я вас умоляю. Какие прибыли? Одни убытки.

А вот сейчас, с присутствующими, уже случилась истерика…

Я не выдержал и рявкнул.

- Изя, блядь!!! Заткнулся! Господин генерал, это наш бухгалтер. Наиталантливейший. У него даже две таблицы умножения. Одна для «продаём». Другая для «покупаем». Ну и, по совместительству, толковый снайпер. Но стреляет не интуитивно. Берёт всё жопой – мгновенные сложные расчёты в уме.

- Вы, не поверите, Алекс, но про Имя и Профессию, я не удивлён. Ну и про «купить» … Не выйдет. Купите одних. Об этом узнает более сильный. Придёт и назначит свою, более высокую, цену. Потом, позже, решит убить и забрать всё сразу. Даже не думайте. Но - это моё мнение. Возможно, талант Изи превзойдёт все ожидания и платить, в итоге, будут уже вам. Вашей команде надо просто «встроиться в пищевую цепочку». Я не зря упомянул Росомаху. Все её в тайге знают. Одни панически боятся. Другие просто опасаются. Третьи предпочитают не связываться, хоть и страха перед ней не имеют никакого. Идеальный вариант тактики.

- Господин генерал, а какие ресурсы остались в том мире в наличии?

- Склады хранения Госрезерва. Крупные армейские склады. Крупные логистические склады приборов и оборудования, продовольствия, одежды, медикаментов. Да даже, просто, склады при производстве.  Но на эти ресурсы уже сели плотно. Цивилизация приходит в себя. Но медленно. Идёт долгий ремонт и восстановление логистики и технологических цепочек. Даже если вам удастся запустить, к примеру,  металлургию, об этом, пока, никто не узнает. А если и узнает, как он купит и вывезет необходимую ему вашу продукцию? Власть сменится полностью, вернее, уже сменилась. А с учётом того, что банковская система больше нигде в мире не существует… Это будет даже интересно. В том мире пришло время сильного, умного, агрессивного. Демократией там сейчас и не пахнет. Голос слабого – ничто. Он, просто, корм. Даже не ресурс. Тупые, ленивые, если ещё в добавок и слабые, никому не нужны. Они, кстати, вымерли почти сразу. Общество поменялось. Для либералов наступил ад. Для консерваторов, если успели организоваться и имеет место быть наличие кобальтовых Фаберже, рай. Ну не рай, конечно. Но - все шансы построить нужный им социум. И, кстати: в вашем районе действий была, так называемая, «зелёная зона». Зеки – мусульмане, это будет ваш ходячий геморрой. Рекомендую решить этот вопрос в минимально короткие сроки. Каким образом? На ваше усмотрение. В принципе, из-за них ваши услуги нам и понадобились. В банде зеков около сотни. Не бойцы. Каратели и мародёры. Но их сотня. Два наших сотрудника не справляются с поставленной задачей. Ситуация критична. Мы хотели провернуть всё максимально тихо и незаметно. У нас не получилось. Нужны вы. Нужна Стая Росомах.

- Кого и где охраняем?

- Три семьи. Шестеро детей, в возрасте от пяти до двенадцати лет. Взрослые мужчины, классические шпаки – очкарики. Их оружие это ум и интеллект. И, поверьте, вооружены они им по максимуму. Там медик, социолог и астроном. Вкратце, они снюхались на теме «апокалипсис». Астроном голосил дурниной, что сверхновая уже бахнула, социолог полностью, до деталей, спрогнозировал весь этот фестиваль. Медик, увлечённый тематикой «апокалипсис», грамотно подготовил всю группу. У них было три года. Продали всё что можно. Купили дом в глуши. Толково подготовились. Вплоть до источников электроэнергии и оружия. Электромагнитный импульс, к счастью, не смог убить всё. Где – то хранилось в разукомплектованном виде. Где-то с естественной экранировкой от электромагнитной волны. Но ваш ночной прицел и тепловизор там стоят сейчас, как равный даже не по весу, а объёму, кусок золота. Валюта, там - инвестиционные монеты из драгметаллов. Ну и натуральный обмен, естественно.

- Почему у них начались проблемы, и что случится через полгода – год.

- Они решили выживать на услуге – медицина. Грамотно прокачали подсобное хозяйство. Живут натуральным. Даже излишки возили на местный рынок. Он появился очень быстро, и месяца не прошло. Толково оборудовали мед кабинет. Можно делать даже полостные операции.  Во всей округе считались самыми продвинутыми медиками. Пока у Смотрящего «зелёной зоны», кстати, Алекс, он чечен, не случился аппендицит. Зэки стали искать медика. Мгновенно вышли на них (назовём их Шпаки). Пока чечен лежал неделю у них дома, после операции, там не всё гладко прошло, заметил двух девчонок двенадцати лет. Требует к себе в гарем. Повторюсь, зеков около сотни. Наших специалистов двое. Не вытянут. Хотя полгода справлялись с мелкими трудностями. Отдать зекам детей? Лучше их пристрелить вместе со всеми шпаками. Нас это не устраивает. Это уже гранью добра и зла. О целесообразности речь даже не ведём. Короче. И да поможет аллах чечену умереть быстро, с вашей помощью. Ибо, я думаю, взять золотом ума у него не хватит. Вернее, хватит. Но он захочет всё и сразу. А те, кто хочет всё и сразу, обычно, получают них..я и постепенно. Там же гонор, понты, амбиции, и это уже даже не национальная черта характера, это уже, просто, генетика. И, кстати, зеков хоть и около сотни, но с местными группировками отношения у них натянуты. Ну, а с учётом биографии вашего командира и вашего персонального опыта каждого… Я не думаю, что в этом мире можно найти группу, более подходящую под эту задачу. Вывезти к себе, или просто вывезти в безопасное место не позволяет та реальность. Там свои тонкости. Вмешиваться в течение событий, как угодно и когда угодно, невозможно. Подкорректировать в определённые моменты – да. Не вопрос. Изменить – нет. Не стоит даже и пытаться. У определённых групп и сил в том мире есть интерес к этим трём семьям. Те, кто называет себя «Новой Россией», заинтересованы в них. Но - тут уже вопрос географии. Ваш район действий слишком далеко. Организовать караван к вам очень проблематично. Но мы над этим работаем. Сможем это сделать в течение года однозначно. Минимум по срокам – полгода, соответственно. Ну, а ещё через год забираем этих специалистов к себе. Мы очень в них заинтересованы. Никаких секретных знаний и технологий у них нет. Но нам интересна сама логика их научного поиска.

Тут уже я взял слово:

- Итак, господа, общий смысл задачи ясен. Разведданных катастрофически не хватает. Будем добывать на месте. Противник может быть как Космодесант, так и неандерталец с дубиной. Что и где они нарыли, один аллах знает. Жду заявки на оснащения от каждого. Думать будем всей синагогой. А чтобы толковая мысль не затерялась, думать будем письменно. Господин генерал, какие ограничения?

- А вы знаете, Алекс, никаких. Только по весу. На вас десять тонн яйцеголовые выделили.

- Ох тыж… Ну мы им там устроим. Хотите ещё что-нибудь сказать?

- Да, в принципе. тут беседовать сутками можно про тот мир.

- Да хоть с курами.

- Что, простите…?

- Виноват. Шутка. Значит, так: завтра с утра всем предоставить письменно свои измышления по поводу экипировки и оборудования. Подготовить свои гражданские заведования под передачу для временного управления. Господин генерал, сколько у нас времени до убытия?

- До месяца.

- Отлично. Поможете с временным персоналом по базе.

- Не вопрос. Задачу я поставлю. Думаю, недели для вашего куратора здесь будет более чем достаточно.

- Понял. С учётом того, что боевое слаживание нам не требуется. Убываем через неделю. А сейчас – прошу к столу. Обед и далее, культурная программа по желанию.  Следующий сбор через два дня в это же время. Группа, встать!

Поздним вечером того же дня, в ожидании ужина, после бани, расположились с генералом в креслах в беседке…

- Дааааа… Восхищён вами, Алекс. Мало того что превратили свою жизнь в генеральную репетицию рая на земле, так ещё и довольно-таки неплохо с неё зарабатываете… Да ещё и действующий генерал спецслужб занимается организацией ликвидации накопившейся в вашем раю, у вас, скуки. Однако…

- Скажете тоже, господин генерал, все всё прекрасно понимают, и видят свою и обоюдную выгоду. Всё по-честному…

- Я вас умоляю. Вам платят большие деньги, чтобы пожить в вашем раю две недели. А у вас тут постоянное место жительства.

- Ну дык… Воплотил мечты молодости. К тому же я умный и хитрый. Был бы тупой, вы бы со мной вообще никогда не пересеклись, и я бы здесь сейчас не сидел.

- Логично. А если бы было по-другому?

- Да я уверен, что в других реальностях у меня несколько вариантов. Погиб в чечне на второй чеченской. Сдох от неизвестной болезни где-то в джунглях Африки. Нищий майор в Морской Пехоте.

— Это да. Возможны варианты. А вам не интересно узнать?

- Нет. Абсолютно. Мне важно, что здесь. А здесь у меня всё хорошо. Семья. Бизнес. Коллектив. Ну, и Вы с любимой работой. И ещё. Я реально не переживаю за деньги. Вот честно. Я не знаю, зачем и для чего мне может понадобиться больше. У меня есть всё, что мне надо. И главная моя задача – сохранить эту мою жизненную ситуацию. А это можете сделать только вы. Поэтому мне нужно, чтобы вы были довольны нашим сотрудничеством. Мы – профи. Вам нужны Профи. Нужны на постоянной основе, в шаговой доступности. Я никогда и нигде не встречал даже намёка на ситуацию сродни этой. Все заинтересованные стороны визжат от восторга.

- Кстати, Алекс, а что это за визг вдалеке.

Я прислушался. За территорией базы, в самом дальнем от нас коттедже персонала разгорался нешуточный скандал.

- Прогуляемся? Здесь недалеко. Заодно уточним детали.

- Хм… Ну что ж, извольте. Тем более, как я вижу по вашему лицу, для вас эти вопли Баньши – нонсенс.

Детали были крайне просты и элементарны. Одна дама рассказывала мужу на повышенных тонах, что никуда ему ехать не должно. И вообще если кому что нужно, это не по адресу и её хотелки всегда в топе и это не обсуждается. Короче, она уже всё решила и «ты иди там и скажи».

А вот тут генца цепануло за живое. Прям видно было. Пристрелить он эту бабу хочет. С трудом подбирая слова и делая большие паузы между ними, генц из себя выдавил:

- Алекс, организуйте мне завтра с утра, пожалуйста, встречу с жёнами бойцов. Я их научу родину любить. Я умею. Да и жизненный опыт у меня, вы уж извините, но, втрое поболе вашего.

- Не вопрос. Сделаем.

- Спасибо. Пора ужинать. Что-то выпить хочется. Воспоминания.

- Как скажете. Кстати, Кальвадос у Смола получаются, его даже в Европу клиенты заказывают.

- Ну, вот и отлично. Весьма кстати.

Нажрались мы с генцом в этот вечер знатно. Там-то он мне и поведал про свою первую жену. И почему ему так поплохело, когда мы текст из-за забора слушали. Там совпадало всё полностью и на сто процентов. Вплоть до интонаций. Ностальгия…

На следующее утро в каминном зале сидело тринадцать дам. Вошёл генерал. Было заметно, что чувствует он себя не очень, поэтому ему пришлось только что «поправлять здоровье». Бедные девки. Ну, щас он научит их Родину любить и за Жизнь пояснит.

- Спасибо Алекс. Можете идти…

Ну, мы тоже хитры и коварны. Одно окно в зале я открыл заранее. Под ним на стуле и расположился. Как говориться, прослушать Речь под сигаретку.

Генерал начал с места в карьер, как он любит, без преамбул.

— Значит так. Диалога не будет. Попытку вступить в дискуссию расцениваю, как желание вернуться к маме с чемоданами. Дамы, запомните. Всем тем, что у вас сейчас есть, вы обязаны только Алексу. Это именно он поставил меня в такую ситуацию, что я даю ему всё, что он попросит. Он мне нужен. Потом он даёт это всё вашим мужьям. А они уже нужны ему. Мужья, затем, предоставляют вам это, опять же таки, всё, для создания семейного уюта и сытой, безбедной жизни. За что такие подарки все знают. И все согласны. Продано. Вчера я стал невольным свидетелем одной семейной драмы. Многие из вас её слышали. Все про неё уже в курсе, я уверен. Что было вчера вечером в каждом коттедже, остаётся в каждом коттедже. Но, запомните, так, как вы живёте сейчас, мечтают жить девяносто процентов населения страны. Просто мечтают. То есть, никогда так жить не будут. Если Алекс решит, любая из вас может сегодня вернутся к тому, что было до этой рыболовной базы. Алексу не нужен боец с вынесенным женой мозгом. И я настаиваю на том, что таких у него не будет. Сейчас вы сидите здесь и думаете. Кто решит вернуться к прошлой жизни остаются в зале. Я организую вам сегодня отъезд на родину. Остальные свободны. Три минуты на раздумья. Время пошло. Все…

Звук двигающихся стульев послышался до того, как генерал сказал «всё» … Я пошёл в зал. И увидел там сидящего в кресле, в одиночестве, генерала. Однако. А он умеет подобрать и текст, и интонацию. Уважаю.

- Ну, что. Спасибо, Алекс. Выручили. В общем, так: мы сейчас с помощником в бассейн отмокать. Вам – заниматься списками оборудования и экипировки. Вот на столе, пачку бумаг вам уже принесли. Занимайтесь.

— Кто это сделал? — тихо спросил Ратибор, ступая так мягко, что парень вздрогнул и выронил инструмент.

— Не знаю, барин! — взвизгнул Сенька, вжимаясь в стену. — Ночью пришли... лихие люди! Я спрятался на сеновале. Слышал только грохот да как Мастер кричал, когда его волокли... А потом они вернулись. Искали что-то. Все перерыли, окаянные!

— Что искали? Золото?

— Какое золото! — шмыгнул носом Сенька. — Нет у нас злата. Чертежи они рвали. Грамотки всякие, что Иван Кузмич рисовал. Кричали: "Где схема?! Где ключ?!".

Ратибор подошел к верстаку. Столешница была изрублена топором в щепки. Но среди хаоса глаз следопыта выцепил деталь. Под грудой железного хлама, в щели между половицами, белел клочок пергамента. Убийцы в спешке не заметили его или сочли мусором.

Ратибор достал клочок. Это был обрывок чертежа.

Линии были начертаны углем, твердой рукой мастера. Шестеренки, рычаги...

Но это был не механизм ворот. Ворота Ратибор видел — там система блоков и цепей, грубая и мощная.

Здесь же была изображена тонкая, ювелирная работа.

Противовес. Скрытая пружина.

На обрывке уцелело одно слово, написанное корявым почерком Кузнеца: "...камин" (или "...камень"? Слово было оборвано на середине: "...КАМ...").

Ратибор повертел пергамент. Сложный замок? Ловушка?

Если они искали этот чертеж и "ключ", значит, Иван работал над чем-то тайным. Не для города, а для конкретного заказчика. Может, для самого Князя?

— Сенька, — Ратибор повернулся к парню. — Иван делал что-то особенное в последнее время? Не подковы, не петли?

Парнишка замялся, глядя в пол.

— Боялся он. Говорил: "Дурную работу мне дали, Сенька. Не к добру этот механизм. Если прознает кто — головы не сносить".

— Кто дал работу?

— Так известно кто. Князь Всеволод... еще до хвори своей. Приходил сам, ночью, с факелом. Шептались они долго. А потом Иван Кузмич заперся и три ночи ковал. А как выковал... так и началось все это. Ключ он сделал, барин. Странный такой ключ. Длинный, с зубьями по обе стороны, как у щуки зубы.

— И где этот ключ?

— Иван Кузмич его спрятал. Сказал: "Береженого Бог бережет". А где спрятал — не ведаю. Унесли, может, ироды эти...

Ратибор спрятал обрывок чертежа за пазуху.

"Камин" или "Камень".

Если Князь сам заказал тайный механизм перед своим исчезновением, значит, он готовился. Он знал об угрозе. И Иван был хранителем пути к спасению или к гибели Князя.

Убийцы искали этот ключ. И судя по тому, как они перерыли кузницу — они его не нашли. Иван умер, но тайник свой не выдал, даже под пытками.

— Спасибо, Сенька, — Ратибор положил руку на плечо парню. — Беги отсюда. Схоронись у родни. Здесь скоро станет жарко.

Он вышел на улицу. В голове крутилось слово "Камень". Камень в камине? Или тайный камень в кладке стены?

Ратибор знал: чтобы найти ответ, ему придется самому стать взломщиком. И его цель теперь — не кузница, а сам Княжеский терем.

ГЛАВА 10. Навозная смерть

Солнце едва коснулось шпилей башен, а Переяславль снова вздрогнул.

Весть прилетела с княжеских конюшен. Крик, брань, беготня слуг.

Ратибор прибыл на место одним из первых. Ему не нужно было приглашение. В городе, где царит смерть, стервятники слетаются быстро.

Загон для лошадей вонял, как обычно, но сегодня к аромату прелого сена и навоза примешивался сладковатый металлический дух крови. В центре огромной навозной кучи, лицом вниз, лежал Микула — главный конюх, ведавший княжескими табунами. Из спины его, пронзив тулуп насквозь, торчали ржавые двузубые вилы.

Картина была уродливой. Но еще более уродливым был спектакль, который разыгрывался рядом.

Боярин Святополк, раскрасневшийся, в дорогом плаще, который он брезгливо подбирал, чтобы не запачкать в жиже, стоял на деревянном помосте и орал так, что его слышал весь двор:

— Измена! Вот оно, люди православные! Глядите!

Он театрально указывал перстнем на труп.

— Печенеги в городе! Лазутчики поганые! Они убили нашего верного слугу! Видать, застукал он их, когда они хотели коней потравить или угнать! Вот и поплатился!

Толпа челяди гудела. Страх — липкий, холодный — расползался по лицам. "Шпионы среди нас!", "Резать будут ночью в постелях!", "Боярин правду говорит!".

Святополк продолжал кликушествовать:

— Усилить караулы! Никого не впускать, никого не выпускать! Военное положение! Все под мою руку! Я лично возглавлю охоту на этих крыс!

Ратибор, не слушая вопли Боярина, пробрался к телу. Он выдернул вилы с чвакающим звуком. Крови почти не было — стекла внутрь. Микула был мертв уже часа три, тело начинало остывать.

Осмотрел спину. Удар точный, сильный. Тот, кто бил, знал, куда бить, чтобы вилы прошли между ребер в сердце.

Но что-то не сходилось.

Ратибор огляделся. Рядом валялось опрокинутое ведро с водой и скребница. Конь в соседнем стойле спокойно жевал сено.

Если бы тут были шпионы, пытавшиеся угнать или отравить коней (как кричал Святополк), лошади бы бесились. Табун чует чужака, чует злобу. А эти стоят смирно.

Значит, убийца был своим. Тем, кого кони знают.

И еще деталь.

Ратибор подошел к кормушке того коня, которого чистил Микула перед смертью. Провел рукой по дну.

Зерно было чистое. Вода в поилке прозрачная.

«Никто не травил коней, Святополк», — подумал Ратибор. — «Ты лжешь».

Тогда зачем убили Конюха?

Ратибор посмотрел на денники (стойла). Там стояли лучшие жеребцы. Княжеские. Скороходы, способные покрыть сотню верст без отдыха.

Единственные кони в городе, способные уйти от печенежской погони и донести весть в Киев за день.

Микула отвечал за них. Только он мог подготовить их к долгой скачке, подковать "на дальний путь", выбрать маршрут.

Убийство Микулы — это не диверсия врага. Это перерезание провода. Город лишили "ног". Теперь, даже если кто-то (например, Воевода Драгомир или сам Ратибор) захочет послать гонца за подмогой — лучшие кони останутся в стойлах, некормленые, неподкованные, бесполезные без мастера. Или "внезапно захромают" завтра утром, ибо присматривать за ними будет человек Боярина.

Святополк не искал шпионов. Он запирал Переяславль в клетку. Без связи. Без ворот (убийство Кузнеца). Без коней.

И этот крик про печенегов — лишь дымовая завеса, чтобы оправдать тотальный контроль и страх.

Ратибор встретился глазами со Святополком. Боярин на миг замолчал, увидев "киевского гостя". В его взгляде мелькнуло торжество: "Видал? Народ верит мне, а не тебе".

Ратибор медленно вытер руки от крови о солому. Он не стал спорить с толпой. Пока не стал.

ГЛАВА 11. Логика хаоса

Вечер застал Ратибора в его комнате, которую ему выделили на постоялом дворе (Святополк, "заботясь о госте", поселил его подальше от Детинца, под присмотром своих людей). Но Ратибора это устраивало. Отсюда было лучше слышать город.

Он сидел при свече, чистя нож, и выстраивал в голове цепь событий. Хаос на улицах казался безумным, но Ратибор искал в нем метод. Убийства всегда имеют цель. Страсть, месть или выгода.

— Кузнец Иван, — прошептал он, вонзая нож в столешницу. — Ключник. Властелин Ворот и замков. Устранен. Пытали ради секрета тайного прохода. Город лишен надежного "инженера". Если механизм ворот сломается (или будет сломан намеренно) — мы в ловушке. Ни выйти, ни закрыться.

— Конюх Микула, — продолжил он, вырезая ножом на дереве второй крест. — Хозяин Голосовой Связи. Убит грубо, демонстративно. Причина? Не дать уйти гонцам. Без особых знаний Микулы (лекарства, подкормка, тайные тропы выпаса) княжеский табун — просто стадо мяса. Лучшие скакуны обезврежены. Город нем.

Он откинулся на спинку лавки.

Переяславль слеп, глух и нем.

Святополк кричит про печенегов, но своими действиями (или бездействием, потворствуя убийствам) он отрезает крепость от помощи.

Если бы здесь действовали реальные печенежские лазутчики, они бы отравили колодцы, подожгли склады с зерном или убили Воеводу.

Но Воевода Драгомир жив. Склады целы (пока).

Значит, цель врага — не уничтожить город, а изолировать его. Запереть всех внутри. Включая Ратибора.

Зачем?

Святополк утверждает, что отобьется сам. "Наберет авторитет". Но для обороны нужны кузнецы и кони! Уничтожать свой ресурс перед битвой — это самоубийство.

Разве что...

Разве что Святополк не планирует обороняться.

Мысль была страшной.

Если Святополк не собирается драться, а собирается, например, сдать город или заключить сделку (сепаратный мир) — ему нужно, чтобы никто не помешал. Чтобы никто не сбежал с доносом в Киев. Чтобы никто не опустил решетку перед носом у "дорогих гостей" (или наоборот — не поднял её для подмоги).

Саботаж.

Это не хаос войны. Это тщательно спланированная операция по захвату власти, замаскированная под "военное положение". Боярин создает управляемый кризис.

— Ты перехитрил сам себя, Святополк, — пробормотал Ратибор, глядя на пламя свечи. — Ты думаешь, что держишь поводья. Но ты выпустил из бутылки джинна Степи. Печенеги — не те партнеры, с которыми можно играть краплеными картами.

Оставался третий элемент этой мозаики. Воевода Драгомир.

Почему он молчит? Почему боевой генерал терпит уничтожение своей обороноспособности? Он не куплен золотом, это Ратибор понял еще при встрече.

Драгомира держат за горло чем-то личным. Чем-то, что дороже города и чести.

— Надо узнать, что это, — Ратибор встал и задул свечу. — Сегодня ночью город заговорит, хочет он того или нет.

ГЛАВА 12. Шепот улиц

Ночной Переяславль был похож на зверя, который забился в нору и дрожит. Улицы опустели, ставни были наглухо закрыты. Единственным местом, где еще теплилась жизнь (пусть и грязная), была корчма «У Кривого Рога» в Нижнем посаде.

Ратибор, надвинув капюшон простой накидки на самые глаза, вошел в душный зал. Здесь пахло кислым вином, жареным луком и немытыми телами. Наемники Святополка, мелкие торговцы и городской сброд топили страх в хмелю.

Ратибор занял темный угол, заказал жбан сбитня и стал тем, чем был лучше всего — слухом.

Люди в страхе болтливы. Хмель развязывал языки быстрее, чем пытка.

— Слыхали? — сипел рябой мужик за соседним столом. — Кузнец-то наш того... с чертями знался. Говорят, печать на нем была дьявольская, вот его водяной и утащил.

— Брешешь, — оборвал его сосед. — Какая нечисть? Люди это. Боярские. Замки ломать некому, вот и убрали Ивана, чтоб казну не открыл кому не след.

— А коней кто попортил? — встрял третий. — Микулу вилами — раз! И нет человека. А кони стоят, как завороженные. Говорят, боярин хочет на них сам ускакать, коли орда прорвется.

Ратибор слушал, просеивая шелуху сплетен. Народ чувствовал правду нутром, хоть и облекал её в мифы.

В другом конце зала, где сидели двое дружинников из городской стражи (людей Драгомира, судя по потертым плащам), разговор шел тише и серьезнее.

— ...Старик совсем плох, — шептал молодой воин. — Третьего дня приказ дал: "Со стен не стрелять без команды, даже если печенега в упор увидишь".

— Спятил Драгомир, — вздохнул второй, постарше. — Раньше бы он за такое сам голову снес. А тут ходит, как в воду опущенный.

— Так понятно почему. Борька-то его, сынок ненаглядный, сгинул.

Ратибор напрягся, превратившись в слух.

— Сгинул?

— Ну да. Неделю уж как не видать парня. Раньше-то он тут гоголем ходил, деньгами отцовыми сорил, девок щипал. А как слух про войну пошел — фьють! И нету. Воевода почернел весь.

— Говорят, выкрали его, — понизил голос старший. — Вроде как записку Драгомиру подкинули. "Сына хошь увидеть — делай, че велено". Вот он и пляшет под дудку Боярина. Боится.

— Жалко Старого, — покачал головой молодой. — Борька-то дрянь человечишка был, пустозвон. А Драгомир в нем души не чаял. Кровинушка единственная.

Пазл со звонким щелчком встал на место.

Драгомир — не предатель. Драгомир — заложник. Его сына, этого золотого мальчика-мажора, используют как поводок. Боярин Святополк держит Воеводу на коротком поводке, шантажируя жизнью наследника.

"Не стрелять со стен". "Не давать людей Ратибору". Все сходится.

Ратибор допил сбитень, оставил на столе монету и встал.

Шепот улиц дал ему имя: Борька. И причину: похищение.

Теперь оставалось проверить, насколько крепок этот поводок.

— А-а! Гость дорогой из стольного града! Проходи, проходи! Вина ему! Самого лучшего, греческого!

Слуги засуетились. Ратибор остался стоять, не снимая плаща.

— Я не пить приехал, боярин. Я к Князю Всеволоду. Где он?

Святополк всплеснул руками, изображая искреннюю скорбь, которая, однако, не затронула его веселых глаз.

— Ох, беда, беда! Свояк мой, свет-князь, занемог люто. Горячка у него. Лекари говорят — покой нужен. Никого не пускаем, боимся сглаза или заразы. Сам, вишь, извелся весь, за двоих радею!

Ратибор обвел взглядом стол, ломящийся от жареных лебедей.

— Вижу, как извелся, — холодно заметил он. — А пока ты радеешь, боярин, печенеги уже под Бережками хутора жгут. Говорят, дозорных твоих не видать.

Святополк расхохотался, махнув пухлой рукой, унизанной перстнями.

— Печенеги? Да брось ты! Это ж дикари. Пограбят сараи да разбегутся. У меня тут сила несметная! — Он обвел жестом своих наемников, стоящих у стен. — Я их, степняков, одной левой... как мух!

— Твои ворота, боярин, скрипят так, что мертвых будят. А ров травой порос. Если "мухи" налетят роем, город ляжет.

Лицо Святополка на миг отвердело, маска весельчака дала трещину. Но тут же склеилась обратно. Он подошел к Ратибору вплотную, понизив голос. От него разило сладким вином и пряностями.

— Слушай, воевода... Ратибор, верно? Ты человек бывалый, умный. Зачем нам эти страхи нагонять? Великому Князю в Киеве сейчас не до нас. У него своих забот полон рот.

Святополк достал из рукава тяжелый бархатный мешочек и, словно невзначай, положил его на край стола перед Ратибором. Звон золота был красноречивее любых слов.

— Зачем тебе вникать в наши мелкие дрязги? Езжай обратно. Скажи, мол, Всеволод поправляется, гарнизон крепок, а Святополк — орел-мужчина, границу на замке держит. А?

Боярин подмигнул.

— Это золото — на дорожные расходы, конечно. Тут на хутор хватит. Или на новую жизнь где-нибудь... подальше от войны.

Ратибор посмотрел на мешок. Потом на Святополка. Взгляд его был тяжелым, как могильная плита.

— Ты, боярин, не ту кашу заварил, — тихо сказал он. — Золотом стены не укрепишь. А дыры в совести им не заткнешь.

Он демонстративно отодвинул мешок краем меча. Мешочек упал на пол, монеты раскатились с предательским звоном.

В зале повисла тишина. Наемники Святополка положили руки на рукояти мечей.

— Я пробуду здесь столько, сколько нужно, — отчеканил Ратибор. — И Князя увижу. А пока советую тебе не пиры закатывать, а стрелы точить. Гроза ближе, чем ты думаешь.

Он развернулся и вышел, не поклонившись.

Святополк смотрел ему вслед. Его лицо пошло красными пятнами гнева.

— "Гроза"... — прошипел он. — Ну ничего. Бывают гости, что и не доживают до грозы. Костью подавятся...

ГЛАВА 6. Воевода без меча

Дом Воеводы Драгомира стоял особняком, потемневший от дождей сруб, окруженный старыми яблонями. Раньше здесь всегда было людно: десятники получали приказы, гонцы ждали вестей. Сейчас двор зарос бурьяном. Тишина была такой плотной, что казалось, сама война забыла про этот дом.

Дверь Ратибору открыла старуха-ключница.

— Не принимает барин, — прошамкала она, даже не глядя в лицо гостя. — Неможется ему.

— Передай, что пришел Ратибор из Киева. И если он не примет, я сам вышибу эту дверь.

Ключница испуганно юркнула внутрь. Через минуту дверь со скрипом отворилась.

Драгомир сидел в полутемной горнице. Окна были завешаны тяжелыми шкурами, словно хозяин прятался от солнечного света. На столе, среди разбросанных свитков (старых карт и списков гарнизона), стоял кувшин.

Воевода постарел за этот год. Седина посеребрила его гриву окончательно, под глазами залегли глубокие черные круги. Он был без кольчуги, в одной рубахе, расстегнутой на груди. Великий меч, с которым он когда-то рубил печенегов под Лубнами, висел на стене, пыльный, похожий на музейный экспонат.

— Зачем приехал, Ратибор? — хрипло спросил Драгомир, не поднимая головы. — Здесь нечего ловить. Иди к Святополку, он теперь власть.

— Я был у Святополка, — Ратибор сел напротив, отодвигая кувшин в сторону. — Он шут гороховый, а не власть. Драгомир, ты воин. Я знаю тебя. Почему твои люди спят на стенах? Почему ров не чищен? Почему ворота открывают так, словно ждут смерти, а не помощи?

Драгомир вскинул голову. В его мутных от хмеля глазах полыхнул на миг прежний огонь, но тут же погас, утонув в болотной тоске.

— Не твое дело, — огрызнулся он. — Приказы Боярина. Он говорит: не надо злить кочевников. Сидим тихо — авось пронесет.

— "Авось"? — Ратибор ударил ладонью по столу. — С каких пор ты слушаешь торгашей? Печенеги уже жгут села, Драгомир! Мне нужно два десятка твоих лучших людей. Осмотреть округу, проверить дозоры. Я наведу тут порядок, раз ты ослеп.

Драгомир схватил кувшин, прижав его к груди как младенца.

— Нет. Людей не дам. Они нужны здесь, охранять... склады. Святополк запретил любые вылазки.

— Ты воевода или цепной пес шурина?!

Драгомир вдруг закрыл лицо руками. Его плечи затряслись.

— Уезжай, Ратибор. Уезжай, пока цел. Ты не понимаешь. Этот город проклят. Мы все в заложниках.

— У кого? У страха?

Ратибор встал. Он внимательно посмотрел на старого товарища. Это был не хмель. И не трусость. В глазах ветерана читался леденящий, животный ужас. Страх не за себя — Драгомир смерти не боялся. Он боялся чего-то другого, что держало его за горло крепче вражеской удавки.

— Я никуда не уеду, Драгомир, — тихо, но твердо сказал Ратибор. — И я узнаю, чего ты боишься. Но знай: если город падет, кровь будет на твоих руках. Даже если ты меч так и не снимешь со стены.

Он вышел. Драгомир остался сидеть в полумраке. Как только шаги стихли, он достал из-за пазухи маленький предмет — детский деревянный солдатик, грубо вырезанный, со следами маленьких зубов. Сжал его в кулаке до боли, и по щеке старого воина покатилась слеза.

ГЛАВА 7. Утопленник

Рассвет принес холодную весть, распространившуюся по Переяславлю быстрее, чем запах свежего хлеба. У колодца на Торговой площади собралась толпа. Бабы визжали, мужики угрюмо шептались.

Ратибор пробился сквозь толпу. У сруба, мокрый, посиневший и страшный в своей неподвижности, лежал Иван, главный городской кузнец. Тот самый, чьи руки ковали решетки для ворот и чинили механизмы подъемного моста. Человек, которого здесь уважал каждый.

— Расступись! — орал стражник, пытаясь оттеснить зевак древком копья. — Нечего глядеть! Перепил Кузмич, бедняга, да и бултыхнулся по темной ночи! Несчастный случай, вестимо!

Ратибор подошел к телу.

— Несчастный случай? — он поднял глаза на стражника. Тот, узнав "киевского гостя", сразу сбавил тон.

— Ну так... говорят, гулял он вчера. Браги много выпил. А сруб у колодца скользкий. Вот и поскользнулся.

— И сколько он падал, что так лицо разбил?

Ратибор присел на корточки. Он знал: случайности редко ходят парой с войной.

Иван был огромен. Чтобы перекинуть такого детину через высокий край колодца, нужно было постараться. Даже очень пьяный кузнец — это гора мышц, которая будет цепляться за жизнь.

Лицо утопленника было серым, одутловатым. Нос сломан. На виске — ссадина, присыпанная тиной.

"Упал лицом о сруб?" — возможно. Но...

Взгляд Ратибора скользнул к рукам мертвеца. Они были сжаты в кулаки, скрюченные окоченением. Ратибор осторожно взял правую руку кузнеца. Ладонь, загрубевшая от молота, была черна от копоти и... чего-то еще.

Кожа на пальцах.

— Отойди, посол! — грубо окликнул его десятник, человек Святополка. — Боярин велел тело забрать, обмыть да семье отдать. Негоже мертвых срамить доглядами.

Ратибор встал, не выпуская руки мертвеца еще секунду.

— Добро, — сказал он, отряхивая колени. — Везите. Жаль мастера. Золотые руки были.

Он отошел в тень торгового ряда, наблюдая, как тело грузят на телегу. Десятник был слишком суетлив. Он не позволил зевакам даже подойти попрощаться. Тело увозили не домой к вдове, а куда-то в сторону боярских сараев. "Обмыть". Смыть следы.

Ратибор почувствовал знакомое покалывание в правом боку, там, где билось его сердце. "Напился и упал".

Кузнецы, знающие свое дело, не напиваются до смерти, когда враг у ворот. А Иван, судя по шепоту в толпе, был трезвенником уже год.

"И руки..." — вспомнил Ратибор то, что успел увидеть.

Кончики пальцев. Они были не просто черными. Кожа на подушечках была снесена, сожжена до мяса. Ровные, аккуратные ожоги.

Словно кто-то заставлял кузнеца брать голыми руками раскаленное железо.

Или держал пальцы над огнем свечи, долго и методично, задавая вопросы.

Это не падение. Это пытка. И тот, кто это сделал, хотел узнать не рецепт стали. Он хотел узнать секреты, которые знал только Главный Кузнец города.

Ворота. Замки. Тайные ходы.

Охота началась. И первой жертвой стал Ключник Города.

ГЛАВА 8. Дедукция: Руки мастера

Утро перешло в день, но для Ратибора "день" означал лишь время действий. Он знал: тело Ивана-Кузнеца долго в сарае не пролежит. Святополк постарается зарыть его как можно быстрее, чтобы земля скрыла улики. Нужно действовать сейчас.

Боярские сараи стояли на отшибе, у городской стены. Место тихое, безлюдное. Ратибор, накинув простой сермяжный кафтан, слился с тенями переулков. Проникнуть внутрь труда не составило: единственный охранник храпел на тюке соломы, сморенный полуденной жарой и вином, щедро раздаваемым боярином.

Внутри сарая пахло сыростью и крысами. Тело кузнеца лежало на столе, накрытое дерюгой.

Ратибор зажег огарок свечи. Пламя заплясало, отбрасывая зловещие тени.

Он откинул грубую ткань. Лицо Ивана в тусклом свете казалось восковой маской боли. Но лицо сейчас Ратибора не интересовало.

Он взялся за руки.

Утром, на площади, в суматохе, он лишь мельком заметил странность. Теперь он мог разглядеть все.

Правая рука. Указательный и средний пальцы.

Кожа на подушечках отсутствовала. Мясо обуглено, покрыто коростой запекшейся крови и сукровицы. Ожоги были локальными, точечными.

Не бывает таких ожогов при пожаре или случайном касании.

— Тебя жгли, Иван, — прошептал Ратибор. — Жгли специально. Аккуратно. Чтобы больно было, но чтобы работать мог. Или чтобы говорить начал.

Он осмотрел левую руку. Там — та же картина, плюс ноготь на мизинце вырван с корнем. Синяки на запястьях — следы веревок. Его связывали.

Пытка длилась не час и не два.

«Что ты мог знать, кузнец? Золото в подвале? Вряд ли. У такого трудяги богатство только в молоте. Сплетни? Тоже нет. Кузнецы народ молчаливый».

Ратибор закрыл глаза, представляя работу главного мастера крепости.

Что делает главный кузнец?

Чинит мечи? Да.

Ковал подковы? Да.

Но это мелочи. Главное — механизмы.

Подъемный мост. Тяжелая решетка ворот ("герса"). Запоры на потайных калитках, через которые высылают разведку или гонцов.

Замки на дверях сокровищницы или... Княжеских покоев.

Кузнец — это хранитель ключей и секретов механики города.

Если его пытали, значит, врагу нужно было не просто убить его (для этого достаточно ножа в спину), а получить знание.

Как открыть ворота без шума? Как заблокировать механизм, чтобы защитники не смогли опустить решетку? Где тайный лаз?

И, судя по тому, что Иван умер в колодце, а не в пыточной, он либо все сказал и стал не нужен, либо умер, не сказав, и убийцы избавились от тела, изобразив "пьянку".

Но характер ожогов... Он сказал. Когда пальцы горят, воля плавится быстрее металла.

Ратибор накрыл тело обратно.

— Прости, мастер. Они сломали тебя. Но я найду тех, кто держал свечу.

Он задул огарок и выскользнул из сарая.

Теперь он знал: в городе готовится не просто бунт, а диверсия. Ворота, главная защита Переяславля, теперь под угрозой. И тот, кто владеет знанием мертвого кузнеца, держит в руках ключи от города.

— Зима будет долгой, Лада. Мох на камнях густой, — ответил он, вгоняя топор в колоду. — Лучше вспотеть сейчас, чем мерзнуть в лютень.

Внезапно Лада выпрямилась. Её улыбка исчезла, взгляд зеленых глаз стал острым, тревожным. Она повернула голову на юг, туда, где вилась еле заметная тропа к большаку.

— Чужак, — прошептала она.

Ратибор тут же подобрался. Его рука сама собой легла не на плотницкий топор, а на рукоять меча, который, хоть и висел на гвозде у поленницы, всегда был смазан и наточен.

Через минуту залаял Пёс — огромный волкодав. Послышался стук копыт. Не размеренный шаг путника, а загнанный галоп вестника.

На поляну вылетел всадник. Кафтан сбился, конь в мыле, на боку — княжеская тамга.

Гонец осадил коня, едва не сбив плетень. Увидев Ратибора, он не стал кричать "Эй, мужик!". Он спешился и поклонился, узнав шрам на лице и тяжелый взгляд.

— Здрав будь, Ратибор, — выдохнул гонец, протягивая свернутую трубкой грамоту с красной печатью. — Насилу нашел. Еле живые тут места.

— И тебе не хворать, — Ратибор не спешил брать грамоту. Он знал: как только он коснется воска, его покой кончится. — С чем пожаловал?

— Великий Князь Киевский шлет слово. Беда, Ратибор. Переяславль молчит.

Ратибор нахмурился. Переяславль — южный щит Руси. Если он молчит, значит, Степь говорит.

— Что значит "молчит"? Гонцы?

— Пропадают, — ответил вестник, нервно оглядываясь на лес. — Трое ушло — ни один не вернулся. Князь Всеволод писем не шлет, дани не платит. А лазутчики сказывают — печенеги у границ шевелятся, как муравьи перед грозой. Великий Князь велит тебе ехать. "Только тот, кто клубок киевский распутал, — сказал он, — сможет понять, какая змея в Переяславле завелась".

Ратибор взял грамоту. Печать жгла пальцы.

— Я не воевода больше. Я лесник.

— Ты русич, — тихо ответил гонец. — Если Переяславль падет, орда до Киева за два перехода дойдет. А от Киева и сюда рукой подать.

Вечером в избе было тихо. Лада собирала его в дорогу. Укладывала вяленое мясо, чистые портки, сменную тетиву. Руки её не дрожали, но Ратибор слышал, как бьется её сердце — слишком часто.

— Ты знала, — сказал он, обнимая её со спины. — Еще до того, как он приехал.

— Лес шептал, — отозвалась она, не оборачиваясь. — Тени длинные стали. Крови много будет, Ратибор.

Она повернулась к нему. Лицо её было бледным в свете лучины. Она положила его широкую ладонь себе на живот.

— Я не хотела тебя пускать. Думала, спрячу. Но от судьбы под корягу не залезешь.

Ратибор почувствовал тепло её тела. Она что-то скрывала. В её глазах была тайна, но не злая, а какая-то великая, теплая.

— Ты вернешься, — это был не вопрос, а приказ. — Ты должен вернуться.

Она достала из-за пазухи маленький предмет на кожаном шнурке. Это был оберег, вырезанный из можжевельника — свернувшийся в клубок уж, символ домашнего очага и... новой жизни.

— Надень. Это не для тебя. Это для того, чтобы ты помнил, куда идти.

Лада промолчала о главном. Она знала: она носит под сердцем дитя. Срок был мал, всего две луны. Если она скажет сейчас — он будет осторожничать в бою, будет думать о ней, а не о враге. А в схватке сомнение — это смерть.

Пусть думает, что защищает Русь. А на самом деле — он едет защищать их ребенка. Ибо если орда прорвется — не спасется никто.

— Я вернусь, Лада. Сердце справа, меч в руке. Смерть меня не видит.

Он поцеловал её — горько, долго, как в последний раз.

На рассвете он был уже в седле. Туман стлался по низинам, похожий на печенежский дым. Ратибор не оглядывался. За его спиной остался рай, а впереди ждал город, пропахший изменой и скорой войной.

ГЛАВА 2. Каменное эхо Киева

Киев встретил Ратибора гулом. Город разросся за этот год: стропила новых теремов тянулись к небу, на торжище у Почайны было не протолкнуться от возов. Жизнь била ключом, торговцы ругались на трех языках, звенели молоты кузнецов. Никто не смотрел на небо, никто не нюхал ветер с юга. Киев чувствовал себя в безопасности, укрытый за широкими спинами пограничных городов.

Ратибор скривился. Он знал это чувство — ложное спокойствие сытого зверя перед охотой.

В детинце его пропустили без вопросов — шрам на лице Ратибора помнила каждая собака из старой гвардии, а молодые гридни почтительно расступались перед человеком, о котором шепотом рассказывали байки у костров.

«Тот самый. Который сердце под серебром носил. Который Свенельда свалил».

Великий Князь ждал его не в тронной гриднице, а в малой горнице, где решались дела темные и быстрые. Князь постарел. В бороде прибавилось серебра, а глаза, некогда ясные и дерзкие, теперь были запавшими, воспаленными от бессонницы. На столе перед ним лежала карта русских земель, придавленная кинжалом именно в том месте, где значился Переяславль.

— Здрав будь, воевода, — Князь не стал церемониться, даже не встал. — Прости, что выдернул из берлоги. Знаю, лес тебе милее людей.

— Здравствуй, Государь. Лес честнее, это правда. Но долг есть долг. Что стряслось?

Князь налил вина в два кубка, жестом указал на лавку.

— Стряслось молчание, Ратибор. Самое страшное из всех бед. Три недели назад я отправил обоз с зерном в Переяславль. Он вошел в город... и исчез. Воевода обоза, мои люди, кони — как в воду канули. А следом — тишина. Ни грамоты от князя Всеволода, ни дани, ни вестей.

— Всеволод — муж надежный, — возразил Ратибор. — Мы с ним ходили на вятичей. Он не изменник.

— Был надежный, — Князь отпил вина и поморщился. — Последняя весть, что дошла окольными путями через купцов — "Князь занемог". Слёг с неизвестной хворью. Теперь городом и дружиной правит его шурин. Боярин Святополк. Брат жены.

При имени Святополка Ратибор прищурился. Он слышал о нем. Богач, мот, любитель роскоши. Из тех, кто на пиру первый тост поднимает, а в сече держится за третьим рядом.

— Святополк шлет гонцов: "Все спокойно, Государь. Печенеги смирные, Князь на поправку идет". Но мои лазутчики из Степи другое поют. Хан Куря стягивает курени к Переяславлю. Дымы видят у самой Сулы. Не набег это, Ратибор. Это война. И если город под Святополком спит, то разбудит его только огонь.

Князь встал и подошел к узкому окну-бойнице.

— Я не могу послать войско сейчас. Северяне бунтуют, дружина нужна здесь. Если я двину полки на юг без точной вести, я оголю Киев. Мне нужны глаза. Твои глаза, Ратибор.

Ратибор молчал, обдумывая услышанное. Картина была скверная. Князь болен (или устранен?). Власти у него нет. Городом правит временщик, который лжет центру. А у ворот стоит смерть.

— Какие полномочия даешь? — спросил Ратибор.

Князь снял с пояса костяную пластину с выжженным княжеским трезубцем — верительный знак (пайцза), дающий право говорить голосом Великого Князя.

— Полные. Суд и расправа. Если Святополк изменник — голова его твоя. Если Всеволод болен — лечи, если мертв — найди убийцу. Но главное — подготовь город к осаде. Любой ценой, Ратибор. Даже если придется половину бояр перевешать. Переяславль не должен пасть.

— А Воевода местный? Драгомир? Старый зубр, он бы панику поднял, если б неладно было.

— Драгомир молчит, — глухо ответил Князь. — И это пугает меня больше всего. Драгомир своих не бросает... если его не сломали.

Ратибор спрятал пластину за пазуху, ближе к правому сердцу.

— Я понял. Выезжаю сейчас. Дай мне тройку свежих коней и подорожную грамоту без имени. Поеду не как дознаватель, а как... старый друг Всеволода, навестить больного. Погляжу, как крысы забегают.

Князь впервые за встречу скупо улыбнулся.

— Вот за это я тебя и ценю, Ратибор. Ты умеешь ступать мягко, пока не придет время ударить. Храни тебя Бог... или твои лесные идолы.

Ратибор вышел из терема. Солнце садилось в багровые тучи. Ветер пах пылью и дымом далеких костров. Юг звал. И этот зов не обещал ничего, кроме крови.

ГЛАВА 3. Степной ветер

Дорога на юг, к переяславским рубежам, никогда не была легкой прогулкой. В прежние годы здесь шумели ярмарки, шли обозы с солью и рыбой, а на тракте стояли крепкие заставы. Но сейчас тракт казался вымершим хребтом огромного зверя, чья плоть давно истлела.

Ратибор ехал в одиночку. Спустя сутки пути от Киева лес поредел, уступая место лесостепи — бесконечным холмам, покрытым ковылем, который уже начал желтеть под сентябрьским солнцем. Ковыль шелестел, как шепот мертвецов, и в этом шелесте Ратибору слышалась тревога.

Он менял коней на почтовых станах, не жалея ни себя, ни скотину. Смотрители на станах смотрели волками, двери запирали на засовы средь бела дня.

— Не спокойно, служивый, — буркнул старик на переправе через Трубеж, подавая бадью с водой коню. — Третьего дня с хутора Бережки дым шел. Чёрный, жирный. Сгорели Бережки.

— Разбойники? — спросил Ратибор, хотя знал ответ.

— Какие к лешему разбойники! — сплюнул старик. — Стрелы с костяным боем нашли. Степняки. Совсем страх потеряли, паскуды. Раньше-то они боялись за Трубеж нос сунуть, воевода Драгомир им живо укорот давал. А нынче... словно знают, что некому их встречать.

Ратибор погнал коня дальше, свернув с тракта, чтобы проверить слова старика. К полудню он добрался до Бережков.

Деревни больше не было.

Торчали черные зубы печных труб. Обугленные бревна еще курились едким дымом. Вокруг валялась домашняя утварь: разбитые горшки, порванные сети, детская люлька со следами сапог на днище.

Трупов почти не было — видно, угнали в полон. Только у колодца лежал старый пес со стрелой в боку да обезглавленное тело деда, который, видимо, был слишком слаб, чтобы идти за конем.

Ратибор спешился. Он подошел к следу на размякшей от недавнего дождя глине. Отпечаток копыта. Маленького, круглого, с некованым краем. Степная лошадка. И не одна — здесь прошла добрая сотня.

— Разведка боем, — прошептал Ратибор. — Прощупывают. Смотрят, как быстро придет помощь из крепости.

Помощь не пришла. Следов дружинных подков, тяжелых и глубоких, он не нашел. Гарнизон Переяславля не вышел перехватить налетчиков, которые орудовали всего в полудне пути от городских стен. Это было не просто халатностью. Это было приглашением.

Вдруг его конь тревожно всхрапнул и повел ушами в сторону балки. Ратибор среагировал мгновенно. Он упал в траву, сливаясь с пожухлой землей, и натянул лук.

На гребне холма, в версте от пожарища, появились всадники. Пятеро. Одеты в овчинные малахаи, на головах — островерхие шапки. В руках — длинные копья-пики.

Печенежский разъезд.

Они не прятались. Они ехали нагло, не пригибаясь к седлу, смеясь и указывая плетьми на сторону города. Один из них гарцевал на породистом гнедом жеребце — явно трофейном, взятом с русского хутора.

Они чувствовали себя здесь хозяевами. Они знали: "большой медведь" в крепости спит, или болен, или уже мертв.

Ратибор не стал стрелять. Пятерых ему не положить в открытом поле, а поднять шум — значит, не довезти верительную грамоту. Он смотрел им вслед, запоминая.

Степняки ехали не грабить. У них не было вьюков. Они осматривали броды и дороги. Это была передовая разведка Армии.

— Идет большая гроза, — сказал он сам себе, выбираясь из ковыля. — И зонт у нас дырявый.

Он вскочил в седло. Теперь время текло против него. Каждая минута промедления могла стоить города. Ему нужно было добраться до Воеводы Драгомира и посмотреть в его глаза, чтобы понять: предал он или сломался.

Конь рванул с места, унося Ратибора в сгущающиеся сумерки. Сзади, на холме, печенег поднес к губам рог и протяжно затрубил, оповещая степь о чем-то своем, хищном и страшном.

ГЛАВА 4. Закрытые ворота

Стены Переяславля выросли из утреннего тумана темной громадой. Город, стоявший на высоком берегу Трубежа, был крепостью-воином, изрубленным в шрамах прошлых осад. Но если раньше от этих башен веяло грозной силой, то теперь они казались погруженными в болезненный сон.

Ров зарос тиной, подъемный мост был опущен лишь наполовину, словно скрипучая челюсть старика. Над воротами лениво трепетало княжеское знамя — выцветшее, давно требующее замены.

Ратибор подъехал к мосту. Его конь фыркнул, чувствуя запах нечистот. Ров никто не чистил месяцами.

Надвратная башня молчала. Ни оклика часового, ни скрипа тетивы. Ратибор мог бы подскакать вплотную с факелом и поджечь ворота, и никто бы не чихнул.

— Эй, на стене! — крикнул Ратибор, приложив ладонь ко рту. — Спит служба?! Врага проспите!

На стене появилось заспанное лицо в помятом шлеме. Стражник зевнул, опираясь на копье, как на посох.

— Чего орешь? Нет проезда. Карантин у нас. Хворь в городе.

— Какая хворь? Совести у вас хворь! — разозлился Ратибор. — Открывай! Гонец я от Великого Князя.

Стражник лениво сплюнул вниз. Плевок шлепнулся в грязь у копыта коня Ратибора.

— Много вас тут, гонцов, шляется. Боярин Святополк велел никого не пущать без личного дозволу. Поворачивай оглобли, путник, пока цел. Или жди, пока смена будет... к вечерне.

Кровь бросилась Ратибору в голову. К вечерне! Да печенеги за это время переправу наведут!

— Глаза протри, собачий сын!

Ратибор достал из-за пазухи верительную костяную пластину с киевским трезубцем и поднял её высоко над головой. Солнце ударило в белую кость, заставляя знак власти сиять.

— Именем Киевского Стола! Не откроешь сейчас — с этой стены сам полетишь, но без веревки!

Стражник, увидев знак, переменился в лице. Спесь слетела мгновенно.

— Ой... Сейчас, батюшка, сейчас! Эй, Гридька, крути ворот! Княжий человек приехал!

Ворота открывались мучительно долго. Петли визжали несмазанным железом, цепи лязгали, заедая на каждом звене. "Герса" (решетка) поднялась рывками, замирая на полпути.

«Запущенность», — отметил Ратибор. — «Если враг ударит, они эти ворота даже закрыть не успеют».

Он въехал в посад. Город жил своей жизнью, но и здесь царило странное напряжение. Люди на улицах не смеялись. Прохожие шли, втянув головы в плечи, озираясь. Торговые ряды стояли полупустые — купцы боялись везти товар в "город мертвых".

Ратибор чувствовал спиной липкие взгляды. Стража у ворот смотрела на него не с уважением, а с затаенной злобой и страхом. Он был здесь чужим. Незваным гостем, нарушившим чей-то тайный сговор.

На встречу выехал десятник — дюжий мужик с бегающими глазками, одетый в слишком новый, щегольский кафтан.

— Куда путь держишь, посол? — спросил он, преграждая дорогу конем.

— К Князю Всеволоду. Навестить хворого, — спокойно ответил Ратибор, хотя рука его не отходила от меча.

— Князь плох. Не принимает никого. К боярину Святополку поезжай. Он нынче всем ведает.

— Я сам решу, к кому ехать, — отрезал Ратибор, тронув коня шпорами так, что десятнику пришлось посторониться.

Проезжая мимо, он услышал, как десятник шепнул своему подручному:

— Доложи Хозяину. Еще одна ищейка из Киева. Скажи... пусть "встретят" как положено, если нос глубоко сунет.

Ратибор не подал виду, что услышал. Он ехал прямой дорогой к детинцу, и сердце его, то, что справа, билось ровно и тяжело. Город гнил изнутри, и запах этой гнили был сильнее, чем вонь изо рва.