– Здравствуйте, Амат.

Мы замерли, глядя друг другу в глаза. Его узкая жилистая ладонь оставалась в моей, и мы оба ждали, кто первый начнёт разговор.

– Я получил письмо, – приезжий разжал пальцы.

Неожиданно он перевёл взгляд за моё плечо, на теряющийся в синей дали хребет. Школа стояла на возвышении, и Уймонская долина открывалась широким простором, обрамлённая горами. Несколько секунд Кирилл стоял молча. Вновь повернулся:

– В письме есть рассказ, «Новогодние игрушки». Я… – он вдруг замолчал, мучительно подбирая слова, – …нет, не смогу объяснить это. Вы не поверите. Мы должны оказаться там, под Белухой, и получить ответ, – он странно вытянулся, запрокинув голову. Протёр ладонью лицо и посмотрел на меня усталыми глазами, – давайте поедем вместе…

Слишком много неподдающихся объяснению событий произошло за последние две недели. Я ждал от Кузнецова обвинений в плагиате, воровстве, лицемерии, но он странно себя вёл! Ему не требовалось ехать на Алтай, чтобы высказать упрёк. Думаю, самым страшным наказанием для меня стало бы его молчание, просто игнорирование. Но он рядом. Выжидательно смотрит и просит куда-то отправиться!

Вновь испытал состояние с внутренним свечением – увидел себя, стоящим перед Кириллом. Бестелесное нечто облетело две мерцающие фигуры, но через несколько мгновений наши взгляды опять встретились. Мне уже не требовалось спрашивать: «Куда? Зачем? Почему?» Я молча кивнул:

– Только переоденусь. Здесь недалеко.

Через полчаса, оставив сумбурную записку Айлу, моя машина выехала на трассу в сторону родной деревни Тюнгур. Мы молча смотрели на летевшую мимо Уймонскую степь.

Завтра в школе начинались контрольные по литературе, а я уезжал в неизвестность…

– Ты что?! Куда тебе надо?! По реке лошади не пройдут, забыл? Амат, на перевале снег! Тропа очень опасная!

– Папа, если не поможешь с конями, спрошу у соседей. Если откажут они – мы с Кириллом пойдём пешком, – я с вызовом смотрел на отца.

Он говорил правду. В конце весны на Аккемское озеро попасть трудно. Зимой метеорологи накатывали снегоходную колею по руслу реки. Летом продукты и туристов забрасывали под Белуху на лошадях, через перевал Каратюрек, но его скрывал снег, а река наполнилась талой водой, и проехать снегоход уже не мог. Наш спор длился тридцать минут, и я не собирался уступать.

– Пап, ты же меня знаешь. Если надо – пойду пешком! Мне – надо! Помоги нам, пожалуйста.

Отцу недавно исполнилось пятьдесят четыре. Для алтайского мужчины – не возраст. Ещё крепкий, жилистый и надёжный человек. Если он поведёт – мы доберёмся без происшествий.

Он выругался и направился к выходу. Возле двери остановился и, быстро обернувшись, бросил:

– Выезжаем в три ночи. Проверь у городского одежду и найди ему спальник, – отец вышел, хлопнув дверью.

До сих пор я так и не понял, зачем требовалось попасть к Аккемскому озеру. Кирилл сказал: «Амат, это выглядит настолько невероятно, что ты не поверишь, – мы, приехав в Тюнгур, перешли на ты, – но уверен – там находятся все ответы. И для меня, и для тебя. Боюсь только одного – получив ответ – у нас возникнет гораздо больше вопросов…»

Второй час ветер показывал, кто здесь главный. Мы с ним не спорили – в горах главный тот, кто сильней, и человек в этом списке, зачастую, не в первой пятёрке. Наш караван из шести лошадей и трёх наездников двигался десять часов, после выхода из Тюнгура. Мы поднялись выше границы леса, и приближались к перевалу со страшным названием Каратюрек – «Чёрное сердце». Пока тропа шла по лесу – остатки сугробов попадались по узким распадкам речушек, в тени нависающих скал. На безлесье снег растаял и натоптанная дорожка, ровной лентой, бежала вперёд, но далёкий перевал блестел белым покрывалом. Я слышал, как отец, едущий первым, ругался, указывая пальцем в ту сторону и нетерпеливо понукал взопревшую лошадь – спешил, стараясь успеть спуститься к озеру засветло. Отец предусмотрительно взял шесть коней, и мы могли, не останавливаясь на долгий отдых, быстро поменять сёдла на усталых животных.

Через час наша группа оказалась у последнего взлёта. Тропа заходила на перевал с северной стороны хребта, и отмеченная вешками линия подъёма оказалась скрыта жёстким настом. Каждый шаг приносил коням страдание. Копыто пробивало обледенелую корку, но нога лошади, делая шаг, резала тонкую кожу о острую кромку, вызывая мучительную боль. Лошади ржали и нервно трясли головой.

До седловины оставалось около километра, когда отец спешился. Жестом показал сделать так же, и мы, ведя коней длинной цепочкой позади, втроём пошли вперёд, оставляя за собой тропинку в снегу. Она вела по узкой скальной полке, заставляя прижиматься к скале, подальше от головокружительного обрыва.

Время приблизилось к трём, когда мы наконец поднялись. Я проходил этой тропой неоднократно и знал, какой вид ждёт за крутыми, обрывистыми склонами Каратюрека, но зрелище, как всегда, ошеломило. Перед нами лежал огромный массив Белухи, возвышающийся над хребтами вздыбленным исполином. Двухкилометровая стена скал и льда оканчивалась треугольными шапками неприступных вершин. Для впечатлительного человека именно так выглядела Рериховская Шамбала...

Повернулся к Кириллу. Он не двигался, заворожённый. Отец, уже сидя в седле, что-то раздражённо крикнул. Кузнецов вздрогнул, полез в карман и достал сложенный лист. Развернул и до моего слуха донёсся негромкий голос:

– Ярлу. Ярлу, та-ак, долина Ярлу…

– Вот, – я ткнул пальцем в узкое ущелье, уходящее от озера.

– Нам надо туда, к Каменному городу. – Кирилл быстро взглянул на меня, затем убрал карту и стал взбираться на коня.

Спуск занял ещё три часа. Большая часть тропы, как мы и предполагали, оказалась сухой, но за гребнями, закрывающими её от солнца, лежал снег. Жёсткий фирн создавал те же проблемы для лошадей, с чем мы столкнулись на подъёме. Вновь приходилось спешиваться и идти гуськом, ломая жёсткий наст, делая проход для животных.

Затемно, полностью измученные, мы вышли к метеостанции у нижней оконечности озера. За рекой, тёмным клином на фоне лунного неба, лежала долина Ярлу.

Я проснулся от яркого солнечного света. Потянулся и огляделся. Кирилл, свернувшись, лежал рядом на боку, похрапывая. Третий спальник, сбитый комом, темнел под столом. Отец – как и обещал накануне – ушёл в долину «Семи озёр» за Родиолой розовой или Золотым корнем, так называли это растение в деревне. Распадок, где протекал ручей с лечебным корневищем, лежал в нескольких километрах от метеостанции.

Вчера, после спуска, мы ещё час рассёдлывали коней, выводили на выпас и связывали им ноги, чтобы животные не разбрелись в поисках свежей травы. Попили приготовленный знакомым метеорологом чай и без сил свалились спать на полу, во втором домике научной станции…

– Кирилл, – я протянул руку и потрепал Кузнецова за плечо.

Он повернулся на спину. Проснулся, шумно зевнув. Посмотрел на часы:

– Одиннадцать. Долго добираться до Каменного города? – он опять зевнул.

– Если в седле, то полчаса, на своих двоих – полтора. – Пойдём пешком, коней дольше ловить и запрягать, – я встал и выглянул в окно, – и лёд на озере тонкий – не будем рисковать.

Тропа, прижатая к реке, освободилась от снега и ноги сами несли вперёд, легко переставляя ботинки на утоптанной, сухой дорожке. Рядом, под побелевшим льдом, шумел беснующийся поток. Между деревьев и на северных склонах хребта – лежал снег. Неудивительно – мы забрались высоко в горы.

Прошли одиночные кедры и тропа, поднимаясь дальше, вывела на просторное снежное поле, в котловине круто спускающихся склонов. В центре открытого, белого пространства возвышалась огромная гранитная глыба – Рериховский камень. Вокруг – на некотором удалении – из снега выступали каменные столбы, сложенные из плоских камней, образуя подобие ограждения. Мы подошли к символическому входу в большой круг, с камнем посередине. Шум реки остался внизу, ветер стих. Зрелище завораживало безмолвной торжественностью. Кирилл неожиданно спросил:

– Ничего не чувствуешь?

Я замер в недоумении, бросил взгляд на спутника, обернулся назад. Хребет с перевалом Каратюрек простирался за нами. Внезапно, не осознавая зачем, пробормотал:

– Оставь позади чёрное сердце. Свет востока, озарит душу. Смерть укажет путь к бессмертию. – Догадка обожгла! Крикнул, указывая на впадину между вершинок, – Чёрное сердце!

Повернулся к перевалу спиной:

– Восток, где восток? – посмотрел на солнце, потом на часы, – Там! – ткнул пальцем в левую сторону камня.

Подчиняясь непонятной силе, пошёл в этом направлении. Огромный кусок гранита звал меня. Ноги вели к дальнему краю.

Обогнул продолговатого исполина. Взгляд выхватил знакомые очертания. Повинуясь инстинкту, стал отбрасывать ногой снег, открывая жухлую траву и мёрзлый грунт. Две прожилки светлого цвета мелькнули на шершавой поверхности у земли. Замер и поднял взгляд на Кузнецова.

Кирилл сбросил рюкзак и неожиданно вытащил из него складную лопатку. Разложил и принялся копать мёрзлую землю под странной отметкой. Лезвие звенело при каждом ударе, натыкаясь на камни, скреплённые льдом. Кирилл, как иступлённый, вонзал штык под основание скалы, понемногу расширяя ямку.

Послышался глухой удар, и Кирилл отбросил лопату с загнутым лезвием. Опустился на колени и, ломая ногти, пальцами расчищал углубление. Взгляду открылась часть странной алюминиевой трубы. Я почувствовал быстрые удары собственного сердца. Грудь словно сдавило обручем – сейчас откроется моя тайна.

Кузнецов, обдирая ладони, поддевал цилиндр согнутым лезвием лопаты, аккуратно расшатывая и медленно вытягивая вверх. Наконец, недлинный тубус оказался в руке. Он выглядел, словно герметичная упаковка какого-то геологического прибора. Рифлёная алюминиевая поверхность не имела надписей, и с обеих сторон оканчивалась завинчивающимися крышками.

Кирилл взял находку в руки и сел в снег, откинувшись спиной на гранит. Он тяжело дышал. Посмотрел на испещрённый царапинами алюминий и поднял глаза:

– Амат, пойдём в тепло. Там откроем, – Кузнецов закрыл глаза и странно улыбнулся, осклабив зубы…

Мы быстро спустились в домик метеостанции. Свет, идущий из окна, стал серым. В горах рано темнеет. Печь приятно гудела, нагревая небольшую комнату. Я сел за стол.

Кирилл выудил из рюкзака плотную папку. Аккуратно вынул оттуда стопку белых листов с текстом. Я пригляделся, с удивлением узнав свои рассказы. Затем, с предосторожностью, Кузнецов извлёк из баула плотный полиэтиленовый пакет. Расправил и медленно достал из него старую, коричневую тетрадь. Положил на стол.

Кирилл долго и внимательно посмотрел на моё лицо, не говоря ни слова. Затем выдохнул, взял в руки цилиндр и попытался открутить крышку. Она не поддалась.

– Держи, – протянул одну сторону тубуса.

Я обхватил холодный рифлёный набалдашник ладонями обеих рук, и мы вместе начали вращать цилиндр в разные стороны. Послышался скрип, заглушка сдвинулась. Кузнецов аккуратно открыл таинственный предмет и заглянул внутрь. Запустив два пальца, медленно потянул из трубы скрученную тетрадку. Такую же, как и лежащую на столе – коричневую, в клетку, на сорок восемь листов.

Руки Кирилла дрожали. Он положил обнаруженную находку на стол и негромко сказал:

– Пока согреется и расправится, попробую рассказать свою историю.

Кузнецов отрешённо посмотрел на Аккемское озеро. Из маленького окошка метеостанции просматривалась изогнутая котловина замёрзшего водоёма, ледяная стена массива Белухи. Тишина и безветрие создавали ощущение благоговейности. Заходящее солнце, добавляло картине, звенящую тревожность.

Кузнецов повернулся:

– Ты что-нибудь знаешь о Шамбале?

– Естественно, – я улыбнулся, – когда живёшь рядом с Белухой и с детства видишь толпы идущих мимо «рерихнутых» – конечно заинтересуешься.

Гримаса боли проскочила на лице Кирилла. Он поморщился:

– Пожалуйста. Не употребляй таких слов. Может со стороны они так и выглядели, но… – он закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. – Шамбала или Белый Город, думаю это не физическая точка на земле, а скорее Знание или Истина, внутри каждого из нас. Но чтобы они открылись человеку, надо оказаться в месте силы. Их на земле немного, и, говорят, что именно здесь, – он кивнул за окно, – одно из них. Вход в Шамбалу. Сам не верю… – он усмехнулся, посмотрев на разложенные на столе предметы, – …не верил. Возможно, перед нами и лежит доказательство этой теории.

Он встал. Прошёлся по тесной комнате. Присел перед топкой и бросил в жаркие угли два больших полена. Чугунная дверка скрипнула, закрываясь. Он вдруг вскочил возбуждённый:

– Смотри, как похоже! Печь согревает, но мы не видим тепловых волн, только чувствуем жар и нам хорошо. Если открыть дверцу – обдаст пылающим огнём. Так и тут, – он указал пальцем на стол, – есть некий Порядок, скрытый внутри чего-то: вселенной, пространства, души… Мы живём по правилам, не понимая откуда они идут, но, если попытаться разобраться, понять глубинный смысл или изменить их – можем сгореть, подобно дровам в печи.

Кирилл продолжал возбуждённо ходить, глядя под ноги. Он словно говорил сам с собой, не обращая на меня внимания. Остановился и поднял затуманенные глаза:

– Амат, понимаешь, ты же… – вновь замолчал, задумавшись. Подошёл к столу, сел и устало сказал: – А если это действительно правда, а? Шамбала, Истина, космическая энергия, переселение душ? – его зрачки расширились. – Знаешь, не хотел ехать к тебе. Боялся, чем больше получаешь ответов, тем больше возникает вопросов. Выходит, Юрий Петрович, друг отца, говорил правду? А я, зелёный ещё пацан, смеялся над ним!

Кирилл охватил голову руками и в упор смотрел на меня:

– Мой отец умер очень молодым, ему только тридцать один год исполнился. Страшные девяностые шли по стране. Развал Союза, потеря смысла жизни. Тогда, в Питере, многие уходили от реальности. Увлекались модными течениями: Йога, Белое братство, Кришнаиты… Сергей Кузнецов считал себя неудачником. Думал – жизнь проходит впустую, и он погрузился в учение «Агни-Йога». Это Рериховская теория о Шамбале, – Кирилл повернулся, глядя в окно с горечью. – Папа бросил нас с мамой и ушёл к ним. Мне всего год исполнился, и я его совсем не помню.

Рассказчик надолго замолчал, протёр глаза и продолжил: – Он мог бы стать неплохим писателем – за год до смерти у него появилось несколько коротких рассказов. Друг семьи поспособствовал и один из них вышел в ежемесячнике «Новый мир». Надеялись – публикация даст ему веру в себя. Он бы понял предназначение в жизни и, возможно, отвернулся бы от религии. Не успели… Папа находился на Алтае, когда вышел журнал, – Кирилл кивнул за окно, – на Аккемском озере.

Кузнецов замер. Сгустились сумерки и лес на дальнем склоне превратился в тёмное, расплывшееся пятно.

– Мне Юрий Петрович, с которым они в августе 94-го, пришли сюда, рассказывал о дневнике отца. Папа в него записывал разное: мысли; размышления о религии, Шамбале. И здесь же, в горах, отец начал новый рассказ – «Новогодние игрушки». Вообще, он был человеком внушаемым и увлекающимся, считал, что постиг тайну Йоги! Даже к озеру от посёлка шёл босиком! А ночью в горах температура до нуля опускалась, – Кирилл махнул рукой, – кому я рассказываю, ты же и так знаешь. Отец заболел. Температура, жар, бред. Юрий Петрович отлучился из лагеря – пошёл договариваться с проводниками. Хотел выехать на лошадях в деревню. Вернулся к палатке, а друга – нет. Через несколько часов появился. Руки в крови, сам в бреду, но довольный. Только после этого ему хуже стало. Ещё выше температура поднялась, и он умер вечером. Отец странные слова сказал перед смертью: «Мы с тобой, Юрка, стоим перед Вратами. Можно в них зайти и постичь смысл, а можно отступить. Проверить решил Истину – спрятал тетрадь с рассказом. Если после смерти он где-то появится, но тайник не потревожат – значит душа бессмертна». И непонятную фразу добавил, что-то про сердце чёрное, но Юрий Петрович не запомнил слов…

– «Оставь позади чёрное сердце. Свет востока, озарит душу. Смерть укажет путь к бессмертию», – я посмотрел на восковое лицо Кузнецова.

Кирилл тяжело вздохнул: – Да…

Он встал и начал медленно ходить по комнате, погружённый в раздумья. Спустя несколько минут сел: – Через много лет, мне уже пятнадцать исполнилось, Юрий Петрович всё рассказал. А когда твой рассказ увидел на сайте – сложилось в голове. Хотел с другом отца поговорить, но тот сам давно умер. Затем твой ответ пришёл. Решил – надо ехать сюда.

Кузнецов вновь встал рядом с тёплой печью и обернулся, глядя на стол:

– В тетради, которая у меня, начало рассказа «Новогодние игрушки». Первая страница. А продолжение здесь, – он ткнул пальцем в успевший расправиться блокнот на столе. – Только тут и больше ни у одного человека на земле его нет! И если тексты совпадают, то значит и мысли папы о построении жизни, переселении души, тайны перехода, которые он тоже в тетради записывал – … они верны…

Он подошёл к столу, сел на скамью и долго посмотрел в мои глаза:

– И это означает, что в тебя переселилась душа моего отца.

Я сидел, уставившись на исцарапанную коричневую обложку, скрывающую невероятную тайну. Меня оглушили события дня и история Кирилла. Нахлынули детские воспоминания, как мой папа, подпив, рассказывал про мертвеца, которого вёз в посёлок от Белухи. Как мать, смеясь, описывала августовскую встречу с будущим мужем у Аккемского озера. Свадьбу родители отмечали через два месяца, в октябре 94-го. А я родился в конце апреля 95-го и это значит, это значит…что меня зачали в момент смерти Сергея Кузнецова?! Я поднял взгляд на Кирилла.

Он протянул руку и медленно перевернул виниловый лист.

Резкая вспышка оглушила меня, и я провалился в темноту…

Очнулся от обжигающего холода на щеках. Почувствовал чьи-то руки, поворачивающие меня к солнцу. Кирилл, склонившись, счищал перчаткой снег с лица.

– Что с тобой, Амат? Сознание потерял? Пойдём вниз…

Я приподнялся на локте. Огромный валун в центре снежного поля, цепочка следов вокруг. Затылок ныл тупой болью. Мне снился сон? Привиделся разговор с Кузнецовым в домике метеостанции? Посмотрел на Кирилла. Его лицо оставалось сосредоточенным. Он, поднявшись на ноги, застёгивал поясной ремень рюкзака, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу:

– Амат, пойдём в тепло. Там откроем, – что-то зловещее мелькнуло в его глазах.

Мы быстро спустились к шумящему потоку реки Ярлу. Лёд, плотным панцирем укрывающий русло, в некоторых местах провалился, открывая синюю, клокочущую воду. Проходя по тропе мимо полыньи, Кирилл, шедший вторым, вскрикнул:

– Смотри, смотри сюда!

Я обернулся и проследив, куда указывает палец Кирилла подошёл к промоине.

– А, что там?

– Вот, вот… – Кузнецов тыкал пальцем в бурлящую струю воды.

Я нагнулся и не увидел, как камень опустился на мою голову…»

Потрясённый, я оторвал глаза от скачущих строчек в клетчатой тетради. Даже читая во второй раз, не мог удержаться от нахлынувших эмоций. Человека, писавшего рукопись, убили? Зачем?! Почему? И кто записывал дальше? Это так странно…

От раздумий оторвал телефонный звонок:

– Антон Сомов? – голос в трубке принадлежал мужчине. Раньше его слышать не доводилось.

– Да, а кто это...

– Вы меня не знаете. Еду в Новосибирск и у меня передача от Дениса. Из Уймонской долины.

– А-а, хорошо, приезжайте, – я продиктовал адрес.

Вышел на кухню и, наблюдая красное зарево закатного солнца, быстро заварил чай. Заворожённый историей, разворачивающейся в тетради номер четыре, снова уселся за стол. Перевернул последнюю страницу:

«Он умер сразу, едва обломок старой скалы, пролежавший на берегу тысячу лет, ударил молодого алтайца в затылок.

Человек, держащий булыжник, устало выдохнул, наблюдая, как водоворот подхватил распластанное тело. Поток перевернул его лицом вверх и, неудержимо увлекая, затащил под лёд. Мужчина бросил камень в реку, снял с плеч рюкзак, вынул из него лопату и тоже забросил в воду. Деловито сполоснул руки, подул на замёрзшие пальцы и вернулся к тропе. Он огляделся и зайдя в лес, подальше от шума реки, расстегнул внутренний карман куртки. Человек, представлявшийся Кириллом, достал спутниковый телефон и набрал номер:

– Алло, диспетчер? Дай мне Седого, – усталый голос весомо бросал слова невидимому собеседнику.

Говоривший облокотился на ствол дерева и долго моргнул, слушая трубку. Лицо перекосилось:

– Ты хочешь, чтобы я примёрз задницей к дереву, пока соизволит подойти «Его Светлость»?! Здесь же не Индия! Понаделают брака, а потом жди! Давай быстрее, мне нужен Седой и отправляй к Камню группу зачистки. Быстрее! Ещё разбираться с отцом вашего переселенца, – мужчина скривился и сплюнул.

Запрокинул голову, посмотрев на голубое небо, затянутое тонкими перистыми облаками. Снег сорвался с ветки и упал на плечо, но он не обратил на это внимания. Услышав в динамике голос, мужчина подался вперёд:

– Алло, Седой, привет. Оказалось непросто, но нашёл послание. Сам место показал, без него бы точно не разыскал. Как же вы его прощёлкали?.. – незнакомец замолчал, слушая объяснения.

Сощурился и покачал головой, показывая, что не согласен:

– Нет, я всё понимаю, но зачем плодить дубликаты?.. – Говоривший слушал ответ, недовольно нахмурив лоб.

Он в раздражении повысил голос и поднял руку, перебивая оппонента:

– Конечно с учёными проще. И с художниками, и с певцами, но с этим литератором – слово в слово! Явный брак! – Мужчина утомлённо усмехнулся.

Смахнул снег с рукава и поправил шапку. Ещё раз взглянул на часы:

– Ладно, бывай. Быстро отчёт не жди, устал очень. Про зачистку не забудь, – говоривший выключил телефон, зевнул и пошёл к метеостанции…»

Тренькнул звук пришедшего на смартфон извещения. Я поднёс экран к глазам и увидел сообщение от Дениса: «Нашли ещё одну тетрадь. Тоже с какими-то записями. Передал с оказией».

Отложил гаджет и дочитал очень странный последний абзац в рукописи:

«…тяжёлый снег, навалившись на распластанное тело, прижимал спину и затылок к острым камням, не давая пошевелить руками. Темнота поглотила сознание…»

продолжение следует...

Можно быть уверенным лишь в том,

что ни в чём нельзя быть уверенным.

Плиний Старший

Пролог

Рассвет – самое ненавистное время. Магия яркой жизни возвращается в серую обыденность дня.

Глава первая

Тетрадь №4

Меня зовут Антон Сомов.

Я творческий человек и отсекаю от словаря Ожегова всё лишнее, расставляя оставшиеся слова в художественном порядке. Проще сказать – пытаюсь писать рассказы. Живу Новосибирске, разменял четвёртый десяток, не курю… дальше в анкете пойдут сплошные «не», но это неважно.

Есть у меня друг, Денис. Неординарная личность – всё время ищет себя. Недавно землю купил на Алтае, в Уймонской долине. Для строительства дома. Там, где Рерих, Шамбала и поиски Истины. Товарищ – буддист, и я не удивился его выбору. В окрестностях горы Белухи, увлечённые люди рассказывают, связь с космосом и прочие аномалии – на каждом шагу. Не верю в эти теории, но над другом не смеюсь, когда он про реинкарнацию философствует.

На днях Денис передал тетрадь в коричневой виниловой обложке, с цифрой четыре, выведенной ручкой в правом верхнем углу. Она старая, ещё при Советском Союзе выпущена. «Когда канаву копали камень своротили, а под ним, в трубе алюминиевой, записи хранились. На, разбирайся, – говорит, – это по твоей, писательской, части».

Открыл слипшиеся страницы и с трудом разобрал каракули – почерк шёл вразнобой: то ручкой, то карандашом. Кроме скачущих рассуждений о каких-то Правилах и Вратах, в тетради оказалась невероятно запутанная история. Поверить в происходящие события невозможно, думаю их кто-то выдумал.

Заварил чай покрепче и решил ещё раз перечитать рукопись, может понятнее станет. Устроился за столом и открыл коричневую обложку:

«Если бы мои ученики затеяли на уроке обсуждение: «Кого из известных людей можно назвать странным человеком», то легко бы перечислил немало талантливых фамилий, показав их неординарные поступки. С разбором, объяснениями и выводом, как и учили нас в педагогическом институте. Но не стал бы приводить самый близкий и очевидный пример. Он, для тринадцатилетних оболтусов, ежеминутно отвлекающихся на уроке литературы, окажется слишком удивительным. Дело в том, что я сам себя считаю «Странным человеком».

Для ребёнка, из далёкого села Тюнгур, у которого отец летом водил конные туры к Белухе, а мать занималась хозяйством, освоить чтение в пять лет – это странность. И не просто складывать букву к букве, а бегло читать, проглатывая книгу за книгой так, чтобы уже в шестом классе шокировать заведующую районной библиотекой списком побеждённых за лето фолиантов.

В пятнадцать лет не поехать с отцом на охоту, а просидеть ночь с антикварным изданием, которое с заезжим туристом случайно оказалась в моём распоряжении и утром уедет в город – неведомая странность.

Удивительная странность – обладая отличными знаниями, учиться в Горно-Алтайском педагогическом, а не поступить на филфак Новосибирского Универа. И, после окончания, не остаться в единственном институте Республики завкафедрой литературы, а отправиться учителем в райцентр Усть-Кокса – выходящая за все рамки странность.

Но зачем непоседливым сорванцам знать о моих непонятных поступках, если за окном весна, скоро каникулы, и в схватке: «Базаров – герой нашего времени» против «Свободу гормонам!», победа всегда останется за вторым?

Пожалуй, добавлю ещё один пункт, который можно трактовать как странность, хотя именно его отнёс бы к необычному увлечению – я писатель.

К сожалению, слово «писатель» не отражает масштаб творческой личности. Лев Толстой писатель и Александр Грибоедов писатель, но их одним аршином не измерить – слишком сильно отличается длина книжной полки у каждого. Льву Николаевичу шкафа мало, а родителю Чацкого достаточно двухсантиметрового уступа. Не могу мериться лавровым венком с Грибоедовым, но отношу себя ко второму типу авторов. Пишу недавно и только рассказы. Без нравоучений, в основном – мистика. Уже зарегистрировался на сайте «Прозаик.ру» и имею немало подписчиков.

Хочу уточнить, само по себе писательство не может быть странностью, а вот то, как ступил на эту стезю – заслуживает внимания. Говорят, обезьяна, спустившись с дерева, превратилась в человека. В моём случае можно провести похожую аналогию. Я превратился в литератора – упав с дерева. По крайней, других событий, повлиявших на размеренную жизнь, не происходило. Полез в октябре на кедр за спелыми шишками. Ветка обломилась и, пролетев несколько метров упал, ударившись затылком об узловатые, смолистые корни. Не знаю сколько времени пролежал без сознания, очнувшись сел и, потирая голову, дождался жену, не рассказав о неловкости. Возможно, в момент встряски, накопленная с детства масса литературных образов, прорвалась наружу собственными сочинениями.

Как бы то ни было, предпочёл не смущать коллег и учеников своим увлечением, поэтому мои произведения вы не найдёте, набрав в поисковике – Амат Кергилов. В писательском сообществе меня знают под более звучным псевдонимом. А в нашем большом селе Усть-Кокса, только любимая Айлу, жена и мать двух чудных ребятишек, точно уверена, что у мужа нет женщин на стороне, но есть второе имя и толпы виртуальных почитателей. И почитательниц. Жена, скорее, ревнует не к ним, а к компьютеру, перед которым провожу семейные вечера. Хотя при обдумывании сложных сюжетных поворотов – могу ночь просидеть, неоднократно переписывая шероховатые эпизоды.

И, очень может быть, жизнь так бы и тянулась спокойной размеренностью, но произошли по-настоящему странные события, которые всё изменили.

Одним весенним утром, открыл свою страницу на Прозаик.ру – полистать свежие комментарии и почувствовать пульс читателей. В руке чашка с кофе, настроение прекрасное и громом среди ясного неба новость – мои произведения заблокированы, а в личном кабинете письмо от администратора сайта: «Вы украли рассказ «Елена». Он публиковался журналом «Новый мир» в середине девяностых годов. Автор – Сергей Кузнецов. Поэтому страница закрыта, а ваши данные мы передали правообладателю произведения, для дальнейших разбирательств».

Много раз встречал у классиков приём – в минуты сильнейшего стресса у главного героя, всё из рук валится. Не верил в такой слог, хотя, как уже писал, много читал с самого детства. Было дело, убедился в правдивости – выпала стеклянная кружка из пальцев и разбилась. Пишу эти строки, перевёл взгляд на пол – вон щербинка на деревянной доске, белеет свежим сколом.

Жена сразу подскочила. Нас в институте обучали азам медицины. Мы же учителя небольших посёлков и иногда ребёнку первая помощь требуется. Подбежала, в глаза заглянула, попросила руки поднять, моргнуть – думала инсульт или инфаркт. Но нет, не в этот раз. Ткнул пальцем в экран, а сам успокоиться не могу. В голове транспарантом ползёт слово «плагиат».

Айлу прочитала и смотрит с изумлением, поверить не может. Мы уже восемь лет вместе. Люблю её – до дрожи. Вижу, в глазах беспокойство, но она – молодец:

– Амат, это ошибка. Не может такого быть. Ты разберёшься и докажешь, что сам придумал и написал рассказ, – милая обняла за шею и прижалась к щеке головой. Мы так часто делали, ещё когда в институте учились – всегда рядом к экзаменам готовились.

– Да, это какое-то чудовищное недоразумение, – только и смог промямлить. Переоделся и пошёл в школу.

Тот день на всю жизнь запомнился. Места себе не находил. Сказался больным и отпросился после второго урока. Директор видел моё состояние, даже спрашивать ничего не стал, только головой покачал.

Сел дома перед монитором. Меня трясёт, боюсь на страницу заходить – так тяжело. Но, надо. Открыл и прочитал письмо ещё раз. Посмотрел, где напечатано произведение – «Новый Мир», № 8, 1994 год. Любой пишущий человек мечтал попасть на страницы этого престижного и популярного ежемесячника. Абы кого там издавать не станут. Значит, Сергей Кузнецов либо уже стал известным писателем, либо только начинал, но явно оказался талантлив.

Полез на сайт журнала. В архив. Нашёл нужный номер, открыл файл. Обложка…потом…содержание: …«Елена», страница 6. Кручу колёсико мышки, дохожу до нужного раздела, смотрю на первые строки и голову сдавило – мой текст! Слово в слово. Пробежал взглядом абзац и закрыл глаза. Это же невозможно! Как? КАК?!

Встал из-за стола и пошёл в ванную комнату. Открыл холодную воду, протянул под струю ладони и опустил в них лицо. Замер, чувствуя немеющие щёки. Набрал пригоршню воды, плеснул на макушку. Посмотрел в зеркало над раковиной и сам себя спрашиваю: «Амат, чего боишься? Правда думаешь, у кого-то украл?! Так может любой человек решить, даже жена, но ты-то знаешь, что написал сам!»

Вышел на крыльцо, сел на ступени и прислонился спиной к перилам. На улице вовсю весна хозяйничает – май за половину перевалил – тепло, почки на деревьях раскрылись, зелень кругом. Соседская корова замычала. Небось, радуется свежей травке. А перед моими глазами – текст из журнала. Чтобы свериться, даже свой вариант открывать не надо, наизусть помню.

Прикрыл веки и задумался. Как такое могло произойти? Я его ниоткуда не переписывал. Может развивается амнезия? В нынешние времена люди рано и память теряют, и болезнями ума страдают, но учитель каждый день с людьми. У всех на виду. Если бы со мной началось подобное – сразу бы заметили. Нет. Не то.

Посмотрел на далёкий хребет за рекой. Сверху – полосой блестит белая шапка. На вершине минус десять. Ветер. К середине июня снег уйдёт. Откроются солнцу старые, рассыпающиеся скалы и груды камней... Ускользающая мысль крутилась в голове, но мне не удавалось сосредоточиться. С рассказом непонятное происходит, при чём здесь камни?

Встал и на деревянных ногах вернулся за стол. Второй абзац, третий… Я следил за развитием сюжета в журнальном варианте и не видел отличий. События, герои, финал – всё совпадало! Где-то предложение разнилось добавленным или переставленным словом. Но глаза смотрели на точную копию моего рассказа.

Внезапно произошло странное. Не могу объяснить, как это возможно, но увидел себя со стороны. Словно оболочка осталась сидеть на стуле напряжённо вглядываясь в экран, а бестелесное нечто, отлетая выше и выше, показывало мою уменьшающуюся фигуру, испускающую свечение. Я увидел себя, поставившего локти на стол, подбородок опирался на сложенные лодочкой ладони и мягкое, рассеянное мерцание шло изнутри тела пробиваясь сквозь одежду.

Странность длилась несколько секунд, затем, в один миг, вернулось прежнее состояние. Я опять оказался за столом, в своём теле. Но теперь, меня накрыло абсолютное спокойствие.

Мозг попытался объяснить, почему рассказы одинаковы.

Самое логичное – прочитал его в детстве. Журнал вышел до моего рождения. Тираж номера – 74 тысячи экземпляров. Наверняка хоть один оказался в библиотеке райцентра. Или случайный турист привёз ежемесячник из города. Часть листов пошла на растопку, часть – по другому назначению. Возможно, мне попались несколько скреплённых страниц с «Еленой», и история запала в глубокие недра памяти, а потом… А потом, что? Каким-то образом вспомнил рассказ, ни минуты не сомневаясь в его авторстве? Может и остальное, написанное за прошедший год, тоже не моё?! Лежало в пучинах серого вещества, заваленное тысячами проглоченных в детстве сюжетов и мозг выдал за собственное сочинение?

Мысли роем носились в голове, предлагая пугающие варианты, но я оставался невозмутим.

Хорошо. Предположим, действительно, прочитал в детстве произведение, потом почему-то забыл и через двадцать лет выдал под своим именем. Но, слово в слово? С такими же сюжетными ходами и поворотами? В том же стиле?.. Стиль! Вот где может оказаться ключ к отгадке.

Задумчиво посмотрел в окно, не замечая близкой улицы за стеклом. Взгляд опять зацепился за белые пятна на синеющих вдали вершинах. Отчего мне не даёт покоя снег? Тряхнул головой и вновь уставился на экран.

Стиль – словно отпечаток пальца. Некоторые писатели пытались под псевдонимом уйти в другой жанр, сменив манеру письма. Но творческий почерк построения предложения – не скрыть. Скорее всего, другие рассказы Кузнецова должны походить и на его «Елену», и, как ни странно, на мои произведения. Или на то, что я считаю своими произведениями.

Полез в интернет. Набрал: «Сергей Кузнецов, писатель, «Елена». Выпало несколько ссылок на журнал «Новый мир». Десяток других Кузнецовых: Матвей, Константин, Владимир… Картинки мужчин на рыбалке, на работе, с женщинами… Это уже не писатели, а обычные Кузнецовы со своими Еленами. Нет не то, всё не то…

От размышлений отвлекла жена. Прибежала, запыхавшись. Свежая, изящная; платье тонкое, воздушное. Что-то внутри шевельнулось, но только на миг. Не до того сейчас.

Айлу обняла и прижалась головой к щеке. Поцеловала и заглянула в экран монитора.

– Ну? Ищешь? Читал?

Вдохнув знакомый запах волос, решил не рассказывать любимой женщине о своих заключениях. Собственно, и заключений-то никаких нет, по крайней мере, пока. О чём могу ей поведать? Что мой рассказ в точности совпадает с журнальным? И какой она сделает вывод: «Муж украл чей-то сюжет!» Зачем ей об этом знать? Нет не сейчас. Я наигранно улыбнулся:

– Милая, да, читал. Сижу, разбираюсь. Странная ситуация, похоже только название и место действия. Из-за чего администрация сайта решила заблокировать страницу – непонятно.

Я впервые обманул жену.

Может перед Айлу сидит не Амат, а другой человек? Днём – приличный муж и учитель, а ночью – маньяк? Или писатель, ворующий рассказы? Лет десять назад смотрел фильм, там герой болел шизофренией и жил в двух мирах. Человек не знал, в каком из них он настоящий. Может так и у меня? Ну да, шизофрения. Нормальное объяснение, почему рассказ повторяет текст написанный тридцать лет назад.

Запрокинул голову и, изобразив грусть, жалобно спросил:

– Чем сегодня красавицы кормят любимых мужчин? Голодный – проглотил бы слона!

Ну вот, после первой лжи – вторая недолго ожидала. Чего-чего, а есть совершенно не хотелось.

– Любимых мужчин у меня ровно одна штука, а любимых мальчиков – двое. И ещё девочка, – она бросила взгляд на часы. – Побежала за ними в садик, через полчаса сядем за стол. Ладно, разбирайся. Люблю тебя. – Она чмокнула меня в щёку и выскользнула из комнаты.

Итак, оказалось, врать я умею. Это не сложно. Особенно, если долгие годы показывать себя с хорошей стороны. Вновь взглянул в окно. Почему же снег… Может это аллегория – он растает, как ложь, и покажет истинную сущность: шизофреник с амнезией, ведущий двойную жизнь? Опять что-то щёлкнуло, сознание отключилось. Перед глазами появился фрагмент серой скалы с трещинками и прожилками другой породы. В одном месте вкрапления образовали перекрестье, в виде буквы Х. Видение мелькнуло и погасло, а глаза в оцепенении смотрели на экран монитора. Там зловеще выстроились написанные мной слова: «Оставь позади чёрное сердце. Свет востока, озарит душу. Смерть укажет путь к бессмертию…»

Прошло несколько дней.

Я находился в странном состоянии отрешённости. С одной стороны, мучил вопрос – как получились два одинаковых рассказа. С другой – мозг словно отключил определённые области разума, убрав размышления и переживания. Я ходил, ел, вёл уроки в школе, даже шутил с Айлу, но неведомая сила не давала осознать произошедшее. И это хорошо. Иначе, сошёл бы с ума, видя ночью один и тот же кошмар – лежу, задыхаясь, заваленный снегом, и гребу руками, в попытке выбраться на мерцающий солнечный свет…

Я ждал событие, которое разрешит загадку.

И оно произошло.

Через две недели, после обвинения в плагиате, на почту пришло письмо. Открыв файл, прочитал крайне странное сообщение: «Вы кто?» и подпись: «Кирилл Кузнецов».

Мой заторможённый разум смотрел на четыре слова, не понимая, от кого они? Ведь писатель – Сергей Кузнецов. Где сам автор? Пишет сын? И почему он задал такой вопрос? Не ругался, не взывал к совести, не обещал вывести на чистую воду? Странно. Во мне зародилось робкое предположение, что Кирилл может знать ответы на вопросы и поможет разрешить тайну. Надо только поговорить с ним.

Задумался, как составить письмо и не порвать единственную нить, ведущую к возможной истине. Решил – надо написать правду. Ничего не придумывать, а честно рассказать кто я, где живу и чем занимаюсь. Буду искренен, понимая возможность Кузнецова разрушить мою репутацию, если откроется казус с «Еленой».

Просидев до утра, отправил письмо, приложив к нему написанные рассказы, включая последний: «Новогодние игрушки». Он не успел попасть на мою страницу, до блокировки.

Утомлённый откинулся на спинку стула. Взгляд, помимо воли, скользнул в ночной сумрак. В сторону далёких вершин, укрытых рассветной мглой. Я чувствовал связь между заснеженными камнями, собой и Кузнецовым…

Продолжение следует...

В-третьих, это мир, в котором у каждого человека было прошлое. Чем он сам занимался до 1917 года, кем были и чем занимались его родители. Если в 1931 году вам больше 25 лет, то революция уже прошлась на ваш сознательный возраст, вы должны были успеть где-то поучиться или даже поработать. Здесь ваша третья проблема как попаданца - вы не из этого мира, соответственно, никакого прошлого в этом мире у вас нет и быть не может

ОПАСНО: человек не встроенный в систему, не имеющий прошлого и не знающий элементарных бытовых деталей сразу вызовет подозрения. А подозрения это то, что нужно вам меньше всего.

Если вас заподозрят, то вам придётся иметь дело с органами. Ваше незнание мира сразу выдаст в вас чужака. Возможно, иностранного шпиона. В таком случае можно очень быстро оказаться в лагере или даже у стенки

Поэтому ваша первоочередная задача - встроиться в местное общество и максимально не отсвечивать, не привлекать внимания. Хорошая новость - возможность сделать это у вас есть

1931 год - это время активной миграции крестьян из деревни в города и миграции больших групп людей на так называемые "стройки пятилетки". Затеряться в этих потоках относительно легко. Поэтому пользуйтесь возможностью и начинайте решать проблемы

1) Встроиться в систему. Для этого вам придется завербоваться на одну из ударных строек. Рабочие на них требуются всегда, пункты вербовки есть в любом крупном городе. Приходите туда, называете имя (желательно не свое, а максимально простое - Иван Сидоров), и готово. Спрашивать документы или проверять ваше прошлое никто не будет

2) Объяснить свое незнание бытовых реалий. Тут происходящие в стране процессы тоже играет вам на руку. При устройстве на стройку говорите, что вы - бедный крестьянин из глухой деревни. Такой крестьянин вряд ли хоть раз в жизни видел примус или отоваривал карточки. Но есть один важный нюанс - придётся отыгрывать натурально, удивлённо смотреть на трамвай, натурально пугаться заводского гудка, но не переусердствуйте.

3) Отсутствие прошлого. Легенда про крестьянина тоже прекрасно его объясняет. До 12 лет вы батрачили на хозяина, происхождение у вас правильное

Таким образом, на первом этапе, чтобы встроиться в общество, лучше всего представиться бедным крестьянином из глухой дальней деревни и завербоваться на ударную стройку.

Что вас ждёт на стройке

Если первый этап пройден, то ваши трудности на этом не заканчиваются а только начинаются. Вот что вас ждёт на стройке.

Во-первых, быт будет ужасающим по меркам даже очень небогатого современного человека. Вы будете жить в бараке или даже в землянке, где будут ещё несколько десятков человек

Во-вторых, еда будет не самой привычной - в основном чёрный хлеб и селедка

В-третьих, вам придётся вкалывать по 10-12 часов

В каждом из моментов вас может выдать очень многое.

Отношение к еде. Люди того времени, особенно крестьяне, относились к еде, особенно к хлебу, очень трепетно. Если вы будете воротить нос или, упаси вас Бог, выкидывать еду, то это сразу заметят и последствия для вас могут быть самыми плачевными. Поэтому придется научиться есть постепенно. Хлеб не съедался сразу, а носился с собой и елся постепенно. Селёдка шла в употребление целиком. Хвост, голова и кости не выбрасывались, потому что из них можно было сварить суп. Наблюдайте за другими и повторяйте за ними.

Физический труд. Ваше крестьянское происхождение объясняет вашу бытовую неуклюжесть, но не отсутствие привычки к физическому труду. Поэтому главное, что вы должны запомнить - никаких жалоб и нытья, вы должны работать наравне с остальными. Работа будет простой, но тяжёлой и монотонной - копать землю или долбить её ломом, и тому подобное. Здесь наблюдайте и копируйте особенно внимательно. То, что деревенский парень не умеет пользоваться примусом, это нормально. Но вот то, что он не умеет правильно держать лопату и выдыхается через 10 минут работы, сразу вызовет вопросы

Жизнь в бараке. После работы вы окажетесь в коллективе, и тут самое главное, что может вас выдать - ваша речь. Разумеется, вы не дурак и уже поняли, что не стоит использовать слова вроде "рофл" и "кринж", но во-первых, вы можете использовать нормальное слово, которое в то время имело совсем другое значение. Например, "круто" , в значении здорово, хотя в 30-е годы оно означало "сложно" /"сурово". Или "прорыв" в наше время оно означает "прогресс" (технологический прорыв), а в то время оно означало "провал" (ликвидируем прорыв на 5 участке).

Во-вторых, вас может выдать сам темп и мелодика речи. У современного человека она быстрая, рваная, короткие предложения. А в 30-е годы люди строили предложения более длинно и витиевато.

Поэтому ваш единственный выход - молчать как можно больше, говорить буквально двумя тремя словами. Молчаливость вполне нормальное качество для выходца из деревни

После того, как вы привыкли к вашим новым жизни и амплуа, не расслабляйтесь, опасность никуда не делась. Постирайтесь стать серой мышью - обычным работягой, не ударником, не, тем более, членом партии. И, самое главное, ни в коем случае не показывайте, что вы из будущего, или даже просто что знаете чуть больше, чем положено деревенщине

Приятного путешествия в 1931 год

Завотделением осторожно пожал мою руку:

― Да, дружок ― ох уж эти безбашенные байкеры… А память восстановится, не переживай.

Сглотнув, прошептал:

― Значит, всё это был сон? Обычный сон...

Доктор улыбнулся:

― И совсем необычный. Я попросил навещавших тебя врачей и медсестёр рассказывать все городские новости ― тут у нас такое творилось…

Выдохнул, облизывая сухие губы:

― Метеорит, да?

Он явно обрадовался:

― Так ты помнишь? Замечательно… А что ещё было в твоих снах?

―  Случай с доктором Савиным…

Завотделением всплеснул руками:

― Да всё с ним в порядке ― руку пришили, сейчас он на реабилитации. Сам виноват, напился и зачем-то полез в вольер к тигру ― что за чудак на букву «м»…

― А что с кладбищем?

Он нахмурился:

― С кладбищем? Не знаю, не слышал, а вот твой знакомый журналюга Димыч, говорят, недавно утверждал, что к нему в ночь падения метеорита приходил кто-то из умерших знакомых и корчил страшные рожи. Ну что с него взять, одно слово ― «жёлтая пресса».

Доктор проверил мой пульс:

― Эх, Саня, порадовал ты старика, отдыхай и поправляйся, а кое-кому пора на обход.

И пока я лежал, разочарованный банальностью произошедшего:

― Кома, дурацкие сны… А ты, идиот, поверил в другие миры и бессмертие, ― за приоткрытой дверью сестричка Анечка с кем-то спорила, не давая пройти, пока доктор Георгиев не сказал:

― Не больше пяти минут, он ещё очень слаб.

Стелла вошла и, сев на стул рядом, одарила меня самой прекрасной из улыбок:

― Я рада, что Вам лучше, Док… Скоро Вы поправитесь, и всё будет хорошо.

Не знаю, откуда взялись силы, чтобы спросить:

― Вы меня помните?

Она просто кивнула. В голове сразу замелькали образы Анри и Жоржа, чистивших своё оружие.

― Не волнуйтесь, с ними всё в порядке, ― голос предсказательницы был мягок и спокоен, хотя глаза смотрели куда-то вдаль.

― А как Алистер? ― если честно, я боялся услышать её ответ.

Стелла вдруг рассмеялась:

― О, он нашёл оригинальный выход из своей ситуации ― и Вам помог, и себе. Жиль признался, что дар бессмертия можно передать с помощью магии, если найдётся искренне желающий его принять. Твоим друзьям пришлось очень постараться, чтобы быстро найти нужное заклинание. С помощью Симона они с этим справились, и теперь Вы свободны, Док. А вот двое Великих Алхимиков стали бессмертными и теперь вместе ищут решение этой проблемы…

Если бы я мог ― наверное, подскочил от удивления, а так только прошептал:

― Как двое?

Стелла наклонилась, и у меня закружилась голова от клубящейся тьмы в её невозможно синих глазах:

― Симон Бертье не захотел бросить друга ― они итак слишком долго были в разлуке ― и прочитал заклинание вместе с ним. Что ж, я передала послание, а Вам пора отдыхать. Поправляйтесь, Саша. Да, да ― обязательно ещё приду, и не раз. И, пожалуйста, перестаньте так смотреть, смущаете…

Покраснев, она как девчонка выбежала из палаты, а сердитая Анечка поставила бикс[1] на столик и, достав шприц, недовольно фыркнула:

― То же мне, звезда! Шарлатанка… Ну что, Док, готовы? Предупреждаю, будет больно.

Я улыбался, наблюдая, как на опустевшей ветке за окном распускаются молодые листочки, потому что я так хотел:

― Ставьте Ваш укол, Анечка ― как-нибудь переживу, теперь доктору Сане ничего не страшно…

Конец

[1] Металлическая коробка, предназначенная для стерилизации медицинских инструментов и перевязочного материала

Но тем не менее сейчас послушно вёл чужую машину навстречу неизвестности. И чтобы хоть как-то отвлечься от раздиравших голову видений, в которых я поливал нападавших на нас зомби из огнемёта, тихо обратился к сидевшему рядом задумчивому Алистеру:

― Скажи честно, Ал, ты ведь мне солгал?

Он поднял опущенную голову:

― Ты это о чём, Док?

― Ты же знал, что, выпив пилюлю, я наверняка стану бессмертным. У Анри ― он сам проговорился ― ещё до нашей встречи было видение о том, как я обрекаю вас троих на смерть. И вот я появился в этом чёртовом мире, и Жорж вольно или невольно привёл меня к тебе. Единственное, что пришло знаменитому нестареющему магу Алистеру в голову, чтобы спасти семью от гибели ― как можно скорее выпроводить «чужака» на родину. Даже такой ценой ― обрекая на вечную жизнь.

Он замер, вцепившись в кожаное сидение побелевшими от напряжения длинными пальцами. Я круто вывернул руль, и машина вильнула в сторону. Жорж воплем напомнил «неумехе-водителю», что он везёт живых людей, а не мебель, да к тому же в повозке без двери. Усмехнувшись, ответил, что виновата яма на дороге ― пришлось объезжать.

Толстяк успокоился, вернувшись к прерванному разговору с Анри, а я снова обратился к помрачневшему Алхимику:

― Ну пожалуйста, друг, скажи, что я ошибаюсь, и всё было так, как ты меня уверял ― случилось невероятное, просто нелепая случайность, и у твоего Учителя вдруг всё получилось. А ты и не знал. Или всё было ещё хуже ― напуганный предстоящей встречей, лучший ученик доработал пилюлю бессмертия и ему удалось сделать невозможное. Почему молчишь, Алистер? Неужели маленький клон Бертье был прав, и у вас троих души не чище его собственной?

Он вдруг вцепился в мою руку так, словно хотел её сломать, глаза на белом лице переливались жёлтыми огнями, напомнив странные радужки его друга Симона:

―  Замолчи, Док! Даже если ты прав, это только мой грех! Ни Жорж, ни Анри ни о чём не подозревают, они честные люди. Я не оправдываю себя, и ты вправе ненавидеть лжеца, но, умоляю, пусть это останется между нами. Ребята никогда не простят…

У меня тряслись не только губы, но и руки на руле, но я нашёл в себе силы произнести:

― Ладно, Ал, понимаю, семья ― это всё… Но вряд ли смогу забыть такое. Объясни, зачем на самом деле вы пришли в мой мир, и как это у тебя получилось. Значит, ты снова лгал, когда уверял, что не знаешь сюда дорогу. Для разнообразия хоть сейчас скажи правду.

Смахнув дрожащими пальцами слезу, он кивнул:

― Старый Алхимик заслужил эту иронию, Док. А правда заключается в том, что, загнав тебя в ловушку бессмертия, я не смог с этим смириться и поставил свою жизнь на кон, чтобы постараться исправить то, что натворил.

― Что значит ― поставил на кон?

― Обменял её на возможность перемещения туда и обратно ― как только мы вернёмся, меня не станет. Об этом ребятам тоже не следует знать, сейчас надо помочь тебе, это всё, чего я хочу.

Я потрясённо молчал, не зная, что сказать на это признание и проклиная себя, дурака:

«Молодец, Док! Нашёл время для душещипательных объяснений. Лучше бы подумал, чем будешь сражаться с мертвецами. В руках нет не то что пресловутого огнемёта, даже паршивой дубинки…»

Неудивительно, что в таком состоянии я чуть не въехал в дерево ― хорошо, что Алистер успел вовремя перехватить руль. А увлечённые спором друзья на заднем сидении, похоже, ничего не заметили. Когда нас тряхнуло на очередной кочке, Анри спросил:

― Долго ещё, Док? Даже на наших плохих дорогах меня так не укачивало, как здесь.

Сглотнул горечь во рту, пробормотав:

― Уже приехали ― вон за тем поворотом начинается кладбище… Кстати, Анри, у вас есть ещё какое-нибудь оружие ― или прикажете прятаться в этой машине? Как-то ненадёжно.

Ответа не последовало. Я испуганно оглянулся на сидевших сзади друзей: оба с надеждой уставились на кусавшего губы Алистера, словно простой и вполне закономерный вопрос застал их врасплох. Но он молчал. И в этот момент огромная ветка со всей дури ударила меня по затылку через разбитое лобовое стекло.

Это стало последней каплей для человека с до предела взвинченными нервами, и я «высказался», громко и не выбирая выражений, самым приличным из которых было:

― Да чтоб ты сгорела в адском пламени, сволочь!

К моему ужасу и неописуемому восторгу ненормальной троицы, ветка вспыхнула, практически мгновенно превратившись в пепел. Икнув, я нажал на тормоз, вжимаясь спиной в водительское кресло:

― А-алистер! Что это б-было?

Но ответа снова не последовало. Поэтому я через силу заставил себя обернуться, чтобы убедиться ― с друзьями не произошло ничего страшного. К счастью, они были живы, но, кажется, при экстренном торможении здорово приложились лбами и теперь смотрели на неаккуратного водителя совсем не добрыми взглядами.

Алистер спас меня от дружеской разборки, сказав с грустной улыбкой:

― Ну вот и ответ на твой вопрос, Док: как и предполагал ― на лицо ещё один побочный эффект применения пилюли ― слабо контролируемая пока способность применять природную магию проявилась в экстремальной ситуации. Нет, я не шучу. Используй свой гнев или страх и просто приказывай:

― Исчезни! Уйди! Рассыпься… или что там тебе придёт в голову ― слова не так важны, главное ― эмоции. Во всяком случае, на неодушевлённые предметы это точно действует ― ветка же сгорела.

Я перестал икать, но не трястись:

― А можно ли считать неупокоенных ― неодушевлёнными? И что, если это была просто случайность?

Сердитый Жорж с багровой ссадиной на лбу чувствительно хлопнул меня по спине:

― Вот скоро и узнаешь! ― и вылез из машины, помогая выбраться задумчивому Анри. Прозвучало не очень оптимистично, и, не знай я отходчивость Жоржа, сказал бы даже ― злорадно. Но было похоже, что «охотник» уже забыл о мелкой неприятности и, обнажив меч, внимательно осматривался по сторонам.

― Алистер, а как ты узнал, что происходит на кладбище? ― Анри тоже вынул меч из ножен, но, в отличие от друга, не спешил идти вперёд.

― Симон связался со мной ещё в отеле, попросив помочь остановить пробудившуюся нежить. Старый друг выслеживал Тиша и переместился по его следу в наш мир, для него это привычное дело. А тут такое… Давайте поспешим, пока ему удаётся сдерживать «их» своей магией, но это ненадолго ― кто-то специально «поднял» неупокоенных. Кто-то без сомнения куда более сильный, чем я или Бертье.

Я видел, как замер Жорж, а у Анри заалели пунцовые пятна на щеках:

― Ал, ты действительно ему веришь? Ещё совсем недавно…

― Верю! Иначе не потащил бы вас сюда, ― голос Алистера звучал решительно и жёстко, ― я ошибался на его счёт и виноват перед другом. Пошли, сразу за этим поворотом и начинается «тихое местечко», так ведь, доктор Саня?

В этот момент я как раз подобрал на краю дороги тяжёлую сучковатую палку, с которой почувствовал себя немного уверенней, и потому бодро ответил:

― Так точно, командир ― за деревьями стоит роскошный дом местного батюшки, чуть подальше ― церковь, а за ней… Стойте, чувствуете запах? По-моему, и здесь пожар.

Эти слова послужили толчком, после которого наша маленькая команда, бросив машину, побежала вперёд и вскоре стояла перед полыхающим домом, тушить который уже не было смысла. Вернее, мы замерли возле большой дымящейся ямы всего в нескольких шагах от него. Любопытный Жорж попытался к ней приблизиться, но жар, поднимавшийся из глубины, не позволил этого сделать.

Прикрываясь свободной рукой от летавшего вокруг пепла, зачем-то сказал:

― Наверное, это упал осколок метеорита ― давайте уйдём от греха, вдруг радиация… ― и, видя недоумённые взгляды ребят, быстро поправился, ― забудьте, это я так пошутил.

Никто не стал задавать «болтуну» неудобные вопросы ― не до того было. Алистер кивнул в сторону церкви: она не пострадала, но в тёмных окнах мелькал дрожащий свет, видимо, от зажжённых свечей:

― Не будем проверять, нежить туда не сунется. Пошли к воротам кладбища, что-то не нравится мне этот зелёный туман ― наверняка дело рук колдуна.

Пожар освещал ночное небо, хоть луна и спряталась за облаками. Мы стояли у узорных ворот, сразу за которыми клубился ненормальный туман, скрывавший абсолютно всё. Неудивительно, что входить внутрь никто не торопился. Алистер замер, словно к чему-то прислушиваясь, и, когда я попытался спросить, как мы будем ориентироваться в этом зеленоватом «молоке», Анри совсем не вежливо закрыл мне рот рукой. А Жорж жестами показал, что он думает об умственных способностях земного доктора. Это было обидно, но я промолчал.

Наконец «очнувшийся» Алхимик повернулся к нам:

― Я применю заклинание, и туман рассеется, но не более чем на пятнадцать минут. Держитесь вместе и не теряйте меня из виду, старайтесь «уложить» как можно больше тварей. Не смотри так Док, это уже не люди ― магия наполнила их злобой, они идут, чтобы… причинять вред. Не думай о них как о женщинах, стариках и детях ― перед нами враги. Понял? Да не молчи, кивни хоть. Вот и славно, и постарайся, чтобы они тебя не укусили, трупный яд ― неприятная штука. Ну это ты и сам знаешь.

Я зачем-то спросил совсем не то, что хотел:

― А где Симон?

Ал пожал плечами:

― Где-то там… Сражается один, пока мы здесь болтаем.

Это был очевидный намёк, но от страха я его не понял, продолжая «любопытствовать»:

― А что делать, если «природная магия» не сработает?

Анри снова закрыл мне рот рукой:

― Не мешай Алистеру, если что, просто прячься за одним из нас и смотри не попади под меч ― собирать тебя по частям будет некогда…

Как только наш командир махнул рукой, туман растаял, и Жорж, распахнув незапертые ворота, подтолкнул меня вперёд, шагнув следом. Я даже не заметил, как он бросился к ближайшему памятнику, и, взмахнув мечом, показал Анри на небольшое надгробие слева, из-за которого вылезла парочка медленно копошащихся «теней». «Умник», как я шутливо его называл, сделал несколько резких движений рукой, блеснув лезвием, и «нечто», издалека напоминавшее мешок из-под картошки, без звука повалилось на землю.

Успокоенный, что у друзей всё получается так «просто», а ожившие покойники настолько неторопливы, что не успевают оказать сопротивление, я немного успокоился. Пялился по сторонам, помахивая палкой и наблюдая, как Анри и Жорж резво расправляются с еле двигавшимся противником. Пока Алистер, замерев на месте, шевелил губами, видимо, читая заклинание. Короче, расслабился, идиот. А зря…

Она подобралась со спины ― я даже не понял, откуда идёт этот сладковато тошнотворный запах. Кто-то легонько тронул моё плечо, и, обернувшись, я уставился в лицо женщины с вытаращенными мутными глазами и тёмной, висящей лоскутами кожей. Но напугало не это, а её сверкавшие в темноте золотые зубы и совершенно сумасшедшая улыбка, вызвавшая у меня не вполне адекватную реакцию. Я охнул, выпалив в, как показалось, радостно ухмылявшуюся физиономию:

― Чего надо? А ну лети отсюда в эту, как её… ― дальше последовал не очень внятный адрес, но ей этого хватило: налетевший ветер подхватил худое тело в цветастом платье, унося его куда-то под самые облака.

И всё бы хорошо, если бы не вцепившаяся в моё плечо кисть ― она так и осталась висеть на куртке одиноким грязным эполетом, оторвать который никак не получалось. Я было метнулся за помощью к друзьям, но внезапно обнаружил, что стою совершенно один у высокого камня на небольшом, единственно свободном от покрывавшего всё вокруг клубящегося тумана пяточке земли.

Насчёт «совершенно один» ― я немного поторопился. Человек лет пятидесяти в элегантном чёрном костюме с приличной лысиной и круглыми очками в золотой оправе медленно, нарочито театрально повернулся лицом. Но нужного, видимо, пугающего эффекта это не произвело. Моя голова была занята исключительно пропавшими друзьями и панической мыслью:

«Что же теперь без них делать?»

Поэтому, увидев, что на мертвеца он не похож, вежливо поздоровавшись, поинтересовался:

― Вы здесь работаете, нет? Значит, тоже заблудились в тумане? Мы с вами как два ёжика…

Но мужчина шутки, кажется, не понял, а, чуть склонив голову набок, произнёс с лёгким акцентом, немного растягивая слова:

― Я ― Жиль… Вы слышали обо мне?

Доктор Саня наморщил лоб:

― Жиль? Вроде… Э… А должен? Кстати, я ― Александр Иванов, врач районной больницы.

Незнакомец, назвавшийся Жилем, кивнул:

― Да, да ― я много о Вас знаю, Док. Этот болван Симон был очень разговорчив. Видите ли, под пытками все становятся болтливыми. Не сердитесь на беднягу Бертье ― ему пришлось вызвать всех сюда, наверное, было очень больно… ― и он неприятно улыбнулся.

Это сразу привело мою голову в порядок, напомнив рассказ Алистера об ещё одном ученике ненормального Алхимика. Он, кажется, сам сбежал от жестокого Наставника и, по слухам, был той ещё сволочью. Значит, способен на разные пакости, и верить ему нельзя.

Я сжал палку покрепче, и этот жест рассмешил колдуна ― в том, что он и есть мерзавец, устроивший нам «весёлую» жизнь, сомнений не было. Постаравшись взять себя в руки, спросил так, словно совсем его не боюсь ― дрожащие колени не в счёт:

― Что Вам нужно?

Я представил, как он шипит мне в лицо совсем в духе плохого детектива:

― Вы забрали то, что Вам не принадлежит! Верните немедленно!

Это мысль вдруг так рассмешила ― с ума, наверное, от страха сошёл ― что «слабак» доктор фыркнул, поразив противника своей наглостью:

― Вам же нужна пилюля «бессмертия», верно? Но увы, Жиль, этот поезд давно ушёл… ― и, я зачем-то похлопал себя по животу.

Конечно, это было некрасиво и ещё очень глупо ― дразнить быка, то есть колдуна, красной тряпкой. А вдруг бы он сразу прикончил нахала? Впрочем, с бессмертным это сделать совсем непросто, а вот помучить… Но у Жиля, чья злая физиономия с каждым мгновением нравилась мне всё меньше и меньше, на Дока, похоже, были свои планы.

Он подошёл вплотную, резко выдернув палку из руки, и сломал её с таким выражением превосходства на лице, словно это был меч-кладенец из сказки. А я не люблю, когда так делают. И хотя особой храбростью доктор Саня никогда не отличался, иногда и меня «прорывало». Неудивительно, что у вопля:

― Чем палка-то тебе помешала, урод? Нравится отнимать? Так забирай её и жри, чтоб ты подавился, сволочь! ― были потрясающие последствия.

Скажу честно, доктор Саня ― не злой человек, и смотреть, как этот пожилой тип ломает зубы, пытаясь отгрызть куски прочной деревяшки, а потом ещё проглотить… ― было невыносимо. Я суетился, бегая вокруг, и, слушая его стоны, охал, искренне раскаиваясь и не зная, как помочь:

― Боже, простите ради Бога, как некрасиво получилось ― я, правда, не хотел. Да как же это исправить-то? Прекратите, прекратите немедленно, кому сказал!

Однако уговоры совсем не помогали, видно, для того чтобы отменить заклинание, нужны были другие слова. Но опыта у мага-новичка не было, и Жиль продолжал давиться щепками, плюясь кровью и глядя на противника с такой ненавистью, что я попытался спрятаться от него за большой камень, оказавшийся надгробием какого-то бизнесмена из лихих девяностых.

Но место за огромным мраморным булыжником оказалось занято: чья-то рука ухватила меня за шиворот, подтаскивая поближе к себе. Стоило только взглянуть в огромные круглые, сверкавшие жёлтыми огнями глаза под косматыми бровями, как ноги сами подкосились, и только сильные руки незнакомца удержали обмякшее тело от падения.

Эти же руки прислонили Дока к камню, и, похлопав по щекам, произнесли знакомым голосом Симона:

― Ты чего так разорался-то? Я бежал сюда, думая, что мертвяки кого-то на части рвут. Посиди, отдохни, пока разберусь, что происходит.

Я послушно кивал, провожая глазами нелепую фигуру человека со слишком короткими ногами и длинным торсом. Маг Бертье, бедный красавчик Симон ― что же с тобой сделала одержимость Учителя? Если бы оказалось, что это ты его прикончил, я бы не стал осуждать.

Через мгновение маг вернулся и, весело толкнув в плечо, спросил:

― Это кто ж его так?

Я поднял руку как на уроке, и, ахнув, Симон расхохотался:

― За что?

Смущённо потупился:

― Он мою палку сломал, но я не хотел.

Бертье хохотал, вытирая слёзы с глаз:

― Ну ты силён… Похоже, с тобой, Док, лучше дружить ― надо же такое придумать. Ладно, ладно, я понял, что ты не нарочно. Остальные-то где? Как потерялись? Хорошо, сейчас поищем. Ты что там бормочешь? Да, я вызывал Ала, и нет, никто меня не пытал. Этот Жиль просто издевался. Пошли, спросим, чего он от тебя хотел ― если эта тварь, конечно, ещё не подавилась.

Мы вышли из-за камня; Жиль лежал с посиневшим лицом, и, получив удар по спине от Симона, крикнувшего:

― Ты же лекарь, спасай придурка, он мне нужен живым! ― я лихорадочно начал оказывать противнику помощь.

Видя, что колдун нормально дышит, Бертье прочитал над ним какие-то слова и, велев стеречь негодяя, ушёл в туман на поиски ребят. Я сидел рядом с притихшим Жилем и, с тоской оглядываясь по сторонам, мысленно торопил Симона, понимая, что свою порцию адреналина на сегодня уже получил, и ещё одного сюрприза сердце может не выдержать.

Но когда из тумана выглянула синяя физиономия какого-то мужика, у которого напрочь отсутствовала большая часть черепа, устало рявкнул, чтобы тот утопился в ближайшей луже. Даже не удивившись, что его куда-то понесло ― после недавнего дождя «водоёмов» на территории кладбища было достаточно.

А какому-то непонятному существу, от которого кроме скелета ничего не осталось, пожелал раствориться в тумане. Что он и сделал в прямом смысле слова. Но мне этого показалось мало, и, окончательно сорвав горло, я предупреждающе крикнул всем мертвецам, которым не терпится записаться к доктору Сане, что на сегодня приём окончен, и пусть они разбредаются по сворим могилам до следующего апокалипсиса.

Наверное, этот вопль души был очень убедительным, во всяком случае, больше меня никто из неупокоенных не беспокоил. И когда из заметно поредевшего тумана вынырнули друзья вместе с Симоном, я повалился на землю рядом с Жилем, заявив, что сил больше нет, и никто не заставит бедного Дока сдвинуться с места.

По-братски обнявший «несчастного лекаря» Жорж ласково сказал, что все устали, а не я один, потому тащить на себе лентяя никто не будет ― его, то есть меня, просто сбросят «отдохнуть» в ближайшую открытую могилу. Благо, тут их предостаточно.

Анри строго пожурил упитанного друга за вредность и, похвалив находчивость Дока в борьбе с нежитью, с улыбкой сказал, что совместными усилиями дело сделано. Кладбище успокоилось, за его пределы никто не вышел, так что пора отправляться домой. То есть туда, где можно, наконец, перевести дух ― например, ко мне в общежитие, если оно ещё не сгорело, как отель, разумеется.

Я со стоном поднялся на ноги, вцепившись в его руку, с завистью глядя на Жиля, которого Жорж перекинул через плечо. Наш силач со своей ношей шёл впереди, мы с Анри плелись следом, а замыкали «колонну героев» Алистер с Симоном. Они улыбались, шутливо переругиваясь, словно совсем не устали. И я искренне радовался за них ― эти двое, наконец, пусть и с запозданием, нашли друг друга, кажется, уже забыв о годах недопонимания и обид.

Несмотря на усталость, пришлось вести машину, всю дорогу слушая споры энергичной парочки, которой из-за Жиля пришлось потесниться на заднем сидении. Жорж предлагал запихнуть колдуна в багажник, а Анри был против. Они успокоились, только когда Алистер повернулся, что-то тихо сказав на чужом языке. Тогда я впервые задумался, почему все они так хорошо говорят по-русски? Ну конечно, снова магия ― магия, в которую провинциальный доктор ещё совсем недавно не верил, а теперь сам оказался причастен к этому чуду.

На наше счастье, здание общежития не пострадало, если не считать выбитых стёкол. Увидев нас, взъерошенный комендант даже не стал слушать мои объяснения, что друзьям негде остановиться. Замахав руками, он крикнул:

― Конечно, конечно, пусть устраиваются, ― и убежал встречать ремонтников.

После быстрой уборки в комнате закрыли разбитое окно одеялом и легли отдыхать. Правда, продолжалось это недолго: вскоре я услышал, как Алистер с Симоном о чём-то тихо переговаривались, но разобрать ничего не успел ― тёплая волна попыталась насильно затащить меня в сон.

Удивительно, но, несмотря на соблазн поддаться ей, поскорее забывшись от забот, я начал сопротивляться, и через несколько минут магия Алхимика сдалась под напором необученной силы. Это было приятно, хотя Симон, перед заселением в общежитие принявший облик подростка, проворчал:

― Ну что за упрямец ― мы только хотели тебе помочь. Впрочем, я бы взял этого лекаря в ученики, настырный парень. Что, Док, как тебе такое предложение?

Я вылез из-под одеяла:

― Годится, только сначала сделайте меня нормальным человеком.

Оба алхимика одновременно вздохнули, что означало ― надеяться, во всяком случае пока, не на что.

― Вот что, Док, Анри и Жорж крепко спят, а ты пойди прогуляйся ― нам с Симоном нужно «поговорить» с Жилем. Это зрелище не для… короче, тебе не стоит смотреть.

Возражения с моей стороны не принимались, и я вышел, выразительно хлопнув дверью. На улице светало, и, поёжившись «изгнанник» побрёл вперёд, глядя, как люди в камуфляже энергично размахивают руками, пропуская большие крытые грузовики. Места падения обломков метеорита были огорожены жёлтыми лентами, и зевакам вроде меня к ним было не подойти.

Поэтому, посмотрев на руины догоравшего торгового центра, я вернулся назад и, спрятав мёрзнувшие на осеннем ветру руки в карманы куртки, уселся на лавочке в сквере. Внезапно пальцы сдавило, словно сковав цементом, не давая даже пошевелиться. Знакомый противный голос Тиша возле уха заставил итак уже уставшее сердце снова пуститься в сумасшедший бег:

― Как здоровье, Док? Смотрю, твоим дружкам-идиотам удалось-таки выбраться из передряги на кладбище. Жаль, но это ненадолго, мы с Жилем покончим с ними, и ты нам в этом поможешь. Держи голову ровно ― небольшой, но очень острый меч у твоей ярёмной вены очень опасен даже для бессмертного, так что не шевелись и выполняй всё, что скажу.

Я вздохнул, представив, как маленький урод на плече криво усмехается:

― Не понимаю, Тиш, сам же кричал, что проклял меня бессмертием, а теперь хочешь его лишить?

Он фыркнул, пощекотав кожу лезвием, и я почувствовал, как тёплая струйка крови потекла вниз по шее:

― Я бы с радостью избавил тебя от груза бессмертной жизни, Док, но ты очень нужен Жилю. Не могу подвести напарника. Хватит болтать, пошли в дом ― обменяю тебя на колдуна. Честно говоря, он тот ещё мошенник, наверняка хитрец обведёт всех вокруг пальца, ― и Тиш снова засмеялся. А напрасно…

За прошедшие сутки я так устал и намучался, да ещё и поспать толком не дали. Так что не стоит винить бедного доктора в том, что всё его недовольство обрушилось на зловредного клона Симона, и фраза:

― Как же, помечтай… А потом катись в Преисподнюю ― надоел, зараза! ― стала вполне ожидаемым ответом шантажисту.

Честно говоря, не знаю, куда после «пожелания» его занесло ― в Загробный мир я не верю, хотя, возможно, и зря ― но с того дня я больше не видел этого мелкого паразита.

Приняв случившееся как должное ― к хорошему быстро привыкаешь ― поспешил вернуться «к себе». И чем ближе подходил к ставшей уже почти родной комнате на пятом этаже, тем сильнее нарастало беспокойство. Я распахнул незапертую дверь и, ворвавшись внутрь… не нашёл ни злодея-колдуна, ни своих друзей, включая Симона.

Не было ни следов борьбы, ни крови на полу. Они просто исчезли ― в это я окончательно поверил, когда, сбежав по лестнице вниз, спросил у дежурившей на проходной Леночки, не выходили ли на улицу интересные ребята в ярких куртках. Те, что пришли сюда со мной ночью, вызвав у неё неподдельный интерес.

Симпатичная студентка с фиолетовыми кудряшками покачала головой:

― Нет, доктор Саня, я бы заметила. Таких не пропустишь, ― и она тяжело вздохнула, ― раз их нет в комнате, проверь у соседей, может, заглянули к кому-то поболтать.

Разумеется, это был не вариант, но я всё-таки вернулся наверх, попробовав поискать. Разумеется, безрезультатно…

«Как же так? Взяли и ушли, даже не поговорив? А клялись, что мы ― одна семья. Не понимаю. Наверное, случилось что-то очень серьёзное, раз им пришлось…»

Я сидел за столом, уронив голову на руки, не в состоянии даже заплакать от обиды ― просто не было сил. Телефонный звонок вызвал меня в больницу: на работе случился ожидаемый в такой ситуации аврал, и главврач срочно собирал всех сотрудников. Ещё почти сутки я провёл в операционной, после чего несколько часов отсыпался, а когда открыл глаза…

За окном светило нежаркое октябрьское солнце, в комнате вкусно пахло кофе и свежей выпечкой. Алистер сидел на кровати, и по его измученным покрасневшим глазам было понятно, что маг и сам непрочь поспать. Я даже не успел произнести вопрос, как он похлопал меня по руке:

― Прости, Док, что пришлось сорваться с места без предупреждения. Время поджимало, зато посмотри, что я тебе принёс, ― он достал из кармана всё той же куртки стеклянный флакончик с тёмной капсулой внутри. От вида которой сердце сдавило ― точно такую же я легкомысленно принял, обрекая себя на бессмертие.

― Что это? ― губы едва шевелились, пока в груди нарастала тупая ноющая боль.

― Противоядие, то самое, за которым нам четверым пришлось отправиться, чтобы тебе помочь. Мы же семья и своих не бросаем. Что-то ты слишком бледный, Док, неужели опять сердце? Сейчас, сейчас…

Он бормотал странные слова, и боль снова отступила, а я всё не мог отвести взгляд от его посиневших губ:

― А что с тобой происходит, Ал?

― Ты и так знаешь ― расплачиваюсь за то, что натворил. Пей скорее, времени мало ― ребята ждут, ― он достал из прозрачного флакона пилюлю, положив её мне в рот, и заставил запить водой, ― вот и всё. Живи долго и счастливо, а когда придёт твой час, покинь этот мир без сожаления. Не грусти о глупом Алхимике, Док ― он не так прост и легко не сдаётся. Есть один шанс из ста, чтобы выкрутиться, и я попробую его использовать. Прощай, кто знает, может, ещё увидимся…

Окончание сегодня...