Послышались шаги. Людмила закрыла глаза, больше не в силах сопротивляться. Она позвоночником чувствовала приближение Андрея. Его дыхание вскоре коснулось ее уха, когда он тихо произнес:

— Вы потратили на меня столько времени, научили меня стольким заковыристым выражениям и медицинским терминам, но так и не поняли главного. Вернее так: вы интуитивно обо всём догадались, но безумно боитесь озвучить окончательный вердикт. Ведь это означает крах вашего мира, вашей карьеры, веры, профессионализма…

— О чем вы?

— Я — инкуб. Вам знакомо это слово?

Людмила скептически улыбнулась. Но улыбка быстро сошла на нет, стоило Андрею положить ладонь на ее бедро. Жгучий холод пронзил нутро. Ей захотелось закричать, позвать на помощь, однако она не посмела. А может, ей стало просто жаль себя. Ведь, как бы то ни было, но ничего более сильного она не испытывала ни с одним мужчиной. И самое страшное заключалось в том, что это была именно та рука, когда-то ласкавшая ее по ночам. Признаться в этом она не могла даже самой себе, не говоря уже о том, чтобы обратиться за помощью к коллегам. Да и что она могла им рассказать? О том, как ее накрывало сонным параличом? Или о том, как в момент, когда она не могла пошевелиться и заговорить, к ней на кровать садился некто темный?

(с) "Подключка. Инкуб",

Ник Венджинс

Знаешь, а ведь всё началось с того, что у соседа сверху, Анатолия, наконец-то закончился этот чёртов ремонт. Вспомни, я же жаловался тебе — три месяца подряд, с восьми утра до шести вечера, он долбил, сверлил и таскал мебель. Мозг, привыкший к тишине и цифрам, буквально плавился от этого хаоса. Иногда, чтобы успокоиться, я закрывал глаза и представлял, что это не перфоратор, а хирургическая пила... Жутковато, признаю, но это было утешением для того, кто так и не смог стать хирургом, а пошёл в эту триклятую бухгалтерию... Я вроде уже рассказывал, да? Пять лет обучения и ещё четыре года практики впустую... Просто потому что мне срочно понадобились деньги... Я до сих пор жалею о своём поступке... Может, нужно было взять в долг? Но никак не идти туда.

Так… о чём я? Точно. В прошлый вторник вдруг наступила тишина. Я даже обрадовался сначала — вот, наконец-то, отчёт смогу дописать спокойно.

Но уже через день эта тишина начала вызывать вопросы. Обычно в подъезде всегда что-то происходит: лифт ездит, соседи ходят, вода течёт. А тут — абсолютный вакуум. Как в заброшенном здании.

В среду вечером я впервые почувствовал странный запах. Слабый, но неприятный — сладковатый, тяжёлый, как от гниющего мяса. Пахло, как в том морге при институте, где мы практиковались. Тот же сладковатый приторный шлейф разложения. «Некроз», — прошептала какая-то давно уснувшая часть моего сознания. Но я тут же отогнал эту мысль. Чушь. Наверняка кто-то выбросил испорченную курицу в мусоропровод. Так думать было проще. Но на следующий день вонь только усилилась, и я понял, что источник где-то здесь, на нашем или соседних этажах, но точно не в мусоропроводе.

В четверг утром, когда я спускался на работу, в лифте ко мне присоединилась тётя Катя, наша старшая по дому. Она выглядела уставшей и встревоженной.

— Саш, а ты ничего сверху не слышал ночью? — спросила она, пока лифт ехал вниз.
— В каком смысле? Ремонт вроде закончился.
— Да нет, не ремонт... — она помялась. — Вчера за полночь меня разбудил странный звук. Словно кто-то тяжёлую железную балку по полу волочил. Сверху, от Анатолия. Я даже потолок проверяла — не просел ли… дом-то у нас старенький уже. Я кое-как уснула, но утром звуки продолжались, представляешь?

Я пожал плечами, списав это на остаточные явления ремонта. Мол, мебель передвигает. Но тётя Катя покачала головой:
— Странно это. И запах... Ты чувствуешь? У меня в ванной на потолке бурые пятна проступили. Думала, может, у него трубу прорвало, но он не открывает. Телефон не берёт. Как в воду канул.

Мы тогда сошлись на мысли, что он так увлёкся ремонтом, что трубу пробил и теперь боится показываться. Я особо не придал этому значения, но к вечеру, сидя дома, я и сам услышал эти звуки. Сначала — глухой удар, словно ту самую балку уронили. Потом — мерзкое, влажное шарканье. Не такое, как от мебели. Словно кто-то волочит по полу мокрый ковёр. Шарк... пауза... шарк... Я встал ногами на диван, чтобы прислушаться, и услышал тихое, прерывистое похрипывание. Как будто у человека приступ астмы.

В пятницу я уже не выдержал. Перед выходом рука сама потянулась к железной ножке от старого кухонного стола, который развалился на прошлой неделе. Да, руки так и не дошли его выбросить.

Глупо, конечно. Но тяжёлый холодный металл в руке давал какое-то иррациональное спокойствие. Почти как скальпель когда-то... Ладно, хватит глупостей. Я поднялся к нему. Дверь, старая, деревянная, с облупившейся краской, была закрыта. Я постучал.

— Толик! Ты там как? С тобой всё в порядке?

В ответ — тишина. Я уже хотел уходить, как вдруг из-за двери донёсся хрип, а следом — короткий, отрывистый стон и глухой удар, словно по двери. Меня передёрнуло. Я отступил и стучать больше не стал… не моё это дело. Но на всякий случай полицию вызвал, пусть разбираются.

А ночью... Ночью я проснулся от того, что звуки доносились не сверху, а уже из подъезда. Словно прямо за моей дверью. Не шарканье и не удары, а нечто новое, пугающее. Тихий, мокрый, чавкающий звук, прерываемый короткими, хлюпающими вздохами. И скрежет. Такой, будто по металлической поверхности водят гвоздём.

Я замер в кровати, сердце колотилось, отдаваясь в висках. Свет включать не стал — боялся выдать себя. Спустив босые ноги на пол, я на цыпочках подкрался к прихожей и замер у двери, затаив дыхание. В подъезде горел тусклый свет, но в глазок я ничего не видел, кроме пустой площадки напротив. Но звуки-то были тут, в сантиметрах от меня. Чавканье, хлюпанье... и этот скрежет, который, как я теперь понял, исходил прямо от моей двери. Будто кто-то скрёбся по ней снаружи.

И тогда я заметил тень. Она была едва различима, ложилась на пол из-за угла, длинная и бесформенная. Она медленно покачивалась в такт этим неприятным звукам. Кто-то стоял на лестничной площадке, прямо слева от моей двери, и делал... что-то странное. Я простоял так, наверное, минут двадцать, не в силах пошевелиться, пока звуки не стихли, а тень не пропала. Внизу послышался звук открывающейся двери, и, что бы это ни было, оно медленно ушло вниз по ступеням.

Я кое-как дополз до дивана и включил телевизор, убавив звук. Руки ещё тряслись, и я пытался просто отдышаться. Переключал каналы, но вообще не понимал, что там показывают, дёргаясь от каждого шороха. В голове крутилось только одно — кто был за дверью?

Первая мысль — может, это бродячая собака какая-то в подъезд забралась? Скреблась в дверь. Но я сразу же вспомнил ту тень. Она была высокая… Собак таких размеров я ещё не видел. Ладно, допустим, не собака. Может, пьяница или наркоман? Похоже на правду, они иногда по подъездам шатаются.

Но тогда откуда этот запах? Он сладкий и противный, как протухшее мясо. Я его ни с чем не спутаю. Мы в морге на практике такой чувствовали. Ни одна собака и ни один пьяница так пахнуть не могут.

Вот так и сидел, разрываясь между этими мыслями. Одна часть мозга пыталась найти нормальное объяснение, а другая просто кричала, что происходит что-то ужасное и необъяснимое.

В итоге я просто сдался. Глаза сами закрылись от усталости и напряжения. Я даже не заметил, как отрубился там, на диване.

Утром, когда я открыл глаза и аккуратно сел на край, вокруг царила тишина... Я решил, что мне всё это померещилось. Надо выйти, проветриться, купить хлеба.

Быстро приведя себя в порядок, я обулся и открыл дверь.

Сначала я не заметил ничего необычного, но, сделав шаг, мой взгляд зацепился за неестественные детали. Стена около моей двери, у которой, как я предполагал, кто-то стоял, была испачкана. Бурые разводы с подтёками. Рука сама потянулась к стене, но я остановил её в сантиметре от поверхности. Не нужно трогать. Я узнал эту текстуру с первого взгляда — так выглядит высохшая кровь… много крови.

Медленно, против воли, мой взгляд опустился на пол. На сером кафеле, словно штампы, выделялись бледные, но отчётливые следы. Отпечатки босых ног, словно кто-то топтался на одном месте. Не грязных, а именно окрашенных. Красно-коричневый цвет, специфическая вязкость рисунка... Кровь, смешанная с чем-то ещё. Возможно, с гноем. Следы тянулись к моей двери от ступеней верхнего этажа.

В груди всё сжалось, и я тут же зашёл обратно, захлопнув дверь, сердце уже стучало где-то в горле. «Ему нужна была помощь», — мысль пульсировала в висках. Надо проверить Анатолия, может, это был он? Я быстро схватил ту самую железную ножку от стола — она так и стояла в прихожей, прислонённая к стене, — и снова вышел в подъезд.

Тишина… ни единого звука, словно в этом доме нет никого, кроме меня. Единственное, что нарушало эту мёртвую тишину, — моё тяжёлое дыхание.

Я медленно пошёл по лестнице на этаж выше, заглядывая вперёд, словно ожидая кого-то увидеть. Следы босых ног продолжались и становились более отчётливыми, а стены всё так же испачканы длинными, толстыми линиями, словно кто-то, очень сильно выпивший, шёл и протирался правым плечом о каждую стену, о каждый угол.

Когда я дошёл до следующего этажа, я никого не увидел, но следы вели дальше. Они привели меня к двери Анатолия. Медленно подняв взгляд со следов, я обомлел. Старая деревянная дверь была выбита. Не взломана, а именно выбита — снаружи. Ржавая щеколда валялась на полу, а в том месте, где был замок, словно вырвали кусок, дерево вокруг было разворочено в щепки. Я потянул дверь на себя, и она со скрипом подалась.

Вся её внутренняя сторона была исполосована царапинами и заляпана теми же следами, что и на моём этаже. Запах гнили и крови ударил в нос, заставив закашляться.

— Тут… кто-нибудь есть? — крикнул я, заглядывая в тёмный коридор и прикрывая рукой нос. В ответ — тишина.

Мне нужно было вызвать полицию.

«Неужели они вчера так и не приехали? — подумал я. — Что же тут творится?»

Я отступил и постучал в соседнюю дверь, к старику Николаичу.

— Николай Петрович! — позвал я. — Откройте, это сосед снизу!

Внутри послышалось шарканье. Медленное, тяжёлое. Кто-то приближался к двери. Я вздохнул с облегчением. Но мне никто не открыл. Вместо этого в глазке что-то мелькнуло, а после маленький огонёк от света затянулся изнутри чем-то тёмным. Замерев и наклонив голову, я прислушался. В тишине послышались еле слышные, но тяжёлые, хлюпающие вздохи, очень похожие на те, что были сегодня ночью. Потом раздался тихий стон, и в щель под дверью медленно потекла густая, тёмная жидкость.

Я отступил, широко раскрыв глаза. Ледяная дрожь пробежала по всему телу. Я тут же развернулся и, не помня себя, рванул к лестнице. Спускаясь, я услышал за спиной скрип открывающейся двери. Я обернулся. На площадке стоял Николай Петрович, точнее… тогда я так думал. Его лицо было землистым, рот растянут в немом оскале. Одна рука была неестественно вывернута, а из разорванной майки на груди была видна рваная рана, сочащаяся чёрным. Медленно поворачивая голову, его пустые, мутные глаза остановились на мне.

Он издал тот самый хриплый, мокрый звук, который я слышал ночью, и, спотыкаясь, побежал в мою сторону, издавая неприятный, режущий слух рёв.

Я мгновенно рванул к своей двери, но понимал, что не успею. Он не бежал по лестнице, а словно падал с неё, не тормозя своё тело даже на секунду. Его пальцы, испачканные в той же бурой жиже, схватили меня за одежду. Запах был невыносимым.

Я почувствовал, как меня потянуло назад, и услышал глухой удар. Обернувшись, я понял, что это Николай Петрович врезался в стену, не отпуская меня.

Инстинкт взял верх. Широко раскрыв глаза, я с силой размахнулся и ударил железной ножкой по его голове. Раздался глухой удар и до жути знакомый хруст, который я раньше слышал только на учебных видео — звук ломающихся черепных пластин. И следом — оглушительный, медный звон, будто я ударил по пустому котлу. Эхо покатилось по бетонной клетке подъезда.

Тело, не отпуская меня, медленно сползло вниз, продолжая хрипеть.

Я стоял над ним, весь трясясь, с липкой от крови железкой в руке. И вдруг в голове пронеслось: «Перелом основания черепа. Несовместимо с жизнью». Чёрт. Даже сейчас, даже здесь, эти проклятые медицинские схемы всплывали перед глазами.

Как вдруг я услышал странные звуки. Сверху. Снизу. Из соседних квартир. Отовсюду. Шарканье. Скрежет. Тихие стоны. Они были везде.

Я быстро зашёл в свою квартиру, закрыл дверь и вставил в паз железный прут. Я пытался позвонить в полицию, но телефон молчал. Выглянув в окно, я увидел, казалось, людей, но практически сразу осознал, что ошибся… Там были уже не люди, а монстры, двигающиеся резкими рывками и словно пытающиеся что-то вынюхать, найти.

Представляешь, весь мир словно умер за одну ночь! Хотя предпосылки, конечно, были и раньше, но это всё равно какое-то безумие!

Я улыбнулся, внимательно посмотрев на… на кого я смотрю?

Покрутив головой, я понял, что на кухне, кроме меня и давящей тишины, никого нет.

— Чёрт… — Я почесал затылок и встал с деревянного стула, после чего направился в коридор. — Кому я это рассказывал?

Подойдя к зеркалу, я поднял взгляд на себя и не понял, на кого смотрю… Передо мной стоял уставший, истощённый человек в грязной одежде. Щёки впалые, а под глазами — тёмные круги.

— Сколько… сколько я тут уже? Месяц? Может… два?

Бросив взгляд на входную дверь, я увидел заваленный шкаф, перекрывающий слегка приоткрытую дверь со сломанным замком. Из щели тянуло тем самым знакомым, сладковатым запахом.

Я непроизвольно взглотнул и пошёл ближе. Как только я подошёл практически вплотную, я выглянул в небольшую щель. Всё вокруг было измазано чёрной жижей, а лампа на потолке, которая наполовину уже оторвалась, нервно мигала, отбрасывая на стены пугающие тени.

Как вдруг раздался пронзительный рёв. Но он исходил не из подъезда, а прямо от меня. Я схватился за живот и наклонился вперёд, чувствуя дикий голод, от которого начало тошнить. Я бы сейчас съел всё что угодно, даже сырое мясо, настолько сильно хотелось есть.

— Как давно я ничего не ел? — практически беззвучно проронил я, оглядывая квартиру.

Немного подумав, я понял, что чувствую рукой что-то… мокрое и липкое. Медленно подняв её от живота, я увидел, что вся моя ладонь в бурой, практически чёрной крови.

Резко посмотрев на свой торс, я поднял футболку и начал осматривать своё тело. К сожалению, мне понадобилась всего секунда, чтобы увидеть чёртову рану прямо на левом боку. Она была воспалённой, с неровными краями, из неё сочилась та самая бурая жидкость. Она была… похожа на укус.

И тут до меня дошло. В тот день, когда я ударил железной ножкой Николаича… он всё же успел цапнуть меня за бок, прежде чем рухнуть... Но как? Я медленно провёл пальцами по краям раны, автоматически оценивая состояние ткани. Отёк, гиперемия, гнойное отделяемое. Клиническая картина сепсиса. Я мог поставить диагноз с закрытыми глазами. А вот прооперировать себя... Нет. Те знания, что должны были спасать, теперь лишь с леденящей точностью констатировали: конец.

Я медленно повернулся и подошёл обратно к зеркалу. В отражении стоял уже не просто измождённый человек. Его губы медленно растянулись в широкой, неестественной улыбке. А в глазах, моих глазах, плясали отблески мигающей лампы — мутные и полные непонятного голода.

На этом моменте я решил прекратить вести этот монолог у себя в голове. Незачем. Просто прислушался к окружению. Снаружи, за дверью, снова послышалось шарканье. Мне стоит запереться получше? Или, может… стоит поискать медикаменты?

Нет… Мне определённо нужно… найти «еду». Скоро я сам выйду отсюда. Я так голоден…

Но хуже всего были менты… Да-да, вы не ослышались. Два абсолютно живых мента: рослый задумчивый лейтенант и какой-то неместный шкет с замашками питерской гопоты примчались посреди ночи на своей ржавой «буханке» и без предупреждения запихнули меня в кузов, где уже сидели два поникших призрака.

— Дядь Саш, может, прямо тут всех запишем? Зачем в участок-то везти? — зевая пробубнил шкет.

— Работаем по инструкции, без импровизаций, — хлопнув дверью, ответил ему старший товарищ, и нас повезли в сторону некоего «участка».

— За что вас? — спросил я у полупрозрачного деда с капканом на ноге.

— За то же, за что и тебя, — буркнул тот. — Статья 18.8/1.

— Ничего не понял, — признался я.

— Нарушение правил нахождения нематериального лица на территории физического государства, — ответил вместо деда худой, явно почивший от обезвоживания тип в камуфляжной форме и с рюкзаком на коленях. Видимо, турист. — Ты в миграционку же не обращался?

— Нет, — замотал я головой, — я и не знал, что надо…

Тут «буханка» подпрыгнула на кочке, я впечатался головой в потолок и впервые почувствовал боль. Да и от деревянных сидушек у меня уже вовсю изнывал несуществующий позвоночник.

— «Буханка» кого хочешь с ума сведет — хоть живого, хоть мертвого, — засмеялся турист.

— А ты-то как тут оказался? — поинтересовался я у него.

— Потерялся. Пошел грибов набрать, а когда они поперли один за другим, то перестал следить за дорогой и ушел в самую глушь. Поняв, что заблудился, начал кричать, да так никто меня и не нашел. Потом не заметил, как снова увлекся грибами, и так далеко ушел от своего тела, что до сих пор не могу его найти. Вы, кстати, его не видели? — обратился он к нам с надеждой в голосе.

Я замотал головой, а вот дед не постеснялся вставить шпильку:

— Ну это, конечно, надо много прямых извилин иметь, чтобы в лес идти в камуфляже.

— А вы, папаша, помолчите, — огрызнулся турист-грибник. — В свой же капкан угодить — тоже много ума не нужно.

— Так я проверить хотел! Там замо́к закис.

— Странно, что не головой проверяли — надо было сунуть и внимательно разглядеть.

Они препирались до самого участка, а замолкли только тогда, когда нас всех выгрузили и повели на допрос.

Участковый со своим протеже вели себя условно-вежливо: не оскорбляли, обращались на «вы». Но когда попросили рассказать о причине смерти и узнали, что я ничегошеньки не помню, то начали вести себя как типичные менты: приказали не валять дурака, содействовать следствию, угрожали страшным судом. А потом перешли к ультиматуму: либо будете на нас работать, либо мы вас депортируем.

— Куда это, интересно? — удивился я.

— Есть тут один колумбарий местных поэтов. Будете там куковать до скончания времен и слушать плохие стихи и бестолковые размышления о политике. Тело мы ваше быстро разыщем, потом в урну и на полку, а вас привяжем к нему нерушимой печатью.

Мне это не понравилось. Стихи я с детства не люблю, даже хорошие. Что же будет, когда услышу плохие? А от разговоров о политике у меня ментальная изжога обычно начинается.

— А поощрения будут? — спросил я.

Лейтенант кивнул:

— Полный безвиз, защита от экстрасенсов и документ, позволяющий беспрепятственное передвижение по лесу.

Трудно было не согласиться. Тогда мы ударили по рукам, и уже на следующий день я вышел на первое задание.

Задача стояла следующая: уговорить разойтись участников бардовского фестиваля, который начался в лесу аж в шестьдесят третьем году прошлого века и продолжался до сих пор. Барды тогда пили и пели так неистово, что не заметили, как перешли из одного состояния в другое. Любой, кто был слаб к туризму и гитарному перебору, рисковал присоединиться к фестивалю и стать его частью на веки вечные. Потому лейтенант и не лез на рожон, а его помощник не выдерживал запаха бардовских свитеров. Даже будучи нематериальными, они источали мощные и сшибающие с ног ароматы.

В помощники мне выдали туриста-грибника, который уже успел сдать с потрохами половину обитателей леса в надежде, что его тело наконец найдут. Звали его Стас, и он сразу предупредил:

— Смотри, не переусердствуй. Тут народ творческий, обидчивый.

«Обидчивый — это хорошо», — подумал я и ускорил шаг.

Гитары мы услышали еще за километр. Барды кучковались группами — каждая у своего костра. Присоединившись к первой группе, мы уселись на бревно и стали слушать. Один бард пел — другие подпевали, затем гитара передавалась по часовой стрелке.

Дождавшись, когда вокалист перейдет к песням собственного сочинения, я начал задавать вопросы вроде: «А что, собственно, ваша музыка означает? А не кажется ли вам, что ваши тексты о вечной тоске — всего лишь порождение неразрешенного эдипова комплекса в условиях потери материальности? А почему вы спекулируете на ностальгических чувствах, вместо того чтобы порождать новые и мотивировать к мыслям о будущем? А чьи это аккорды? Очень уж знакомые». И так далее.

Стас садился напротив меня и поддакивал или повторял за мной вопросы, а параллельно спрашивал, не видел ли кто его «милой тушки». Одна группа рассасывалась примерно за полчаса, и мы переходили к следующей. Вскоре фестиваль официально был признан проваленным. Обиженные авторы молча собирали свои эфемерные пожитки и уходили в иные миры.

— Отлично поработали, — похвалил лейтенант, выслушав мой отчет. А вот его протеже как-то недобро смотрел на меня и без конца отпускал колкости. Видать, ревновал.

Следующее задание состояло в том, чтобы втереться в доверие к одному почившему бандиту. Пять лет назад он ограбил среди бела дня жену губернатора и затаился в лесу. С концами. Его, разумеется, к суду уже не привлечь, зато можно было узнать, куда он спрятал краденое, и вернуть добро законным владельцам. С участковым этот мерзавец переговоров не вел, депортацию в колумбарий называл дешевой угрозой, а краденое никому не показывал.

— Знаю я его. Федькой звать. Одногодка мой. Тот еще фрукт, — поделился со мной дед с капканом. — Если хочешь, могу тебя с ним свести, но не уверен, что он тебе поможет. Вредный он.

— А зачем ему эти драгоценности? — удивился я.

— А я почем знаю? — фыркнул дед. — Может, до сих пор пытается богатство на тот… вернее, уже на этот свет унести. А может, и забыл уже давно, куда спрятал, да не сознается.

Грабителя мы нашли на заброшенной радиовышке. Он сидел на металлической площадке, свесив ноги, и любовался видами. Мне сказали, что именно тут он и погиб — оперся на ржавые перила, и те отломились.

Забираясь наверх по отвесной лестнице, я вдруг понял, что боюсь высоты, даже несмотря на то, что она для меня не опасна.

— Ты Федор? — спросил я, усевшись рядом с бандитом, беспечно наблюдающим за тем, как под музыку ветра танцуют верхушки деревьев. — Я насчет краденого.

— Гуляй отсюда, — лениво ответил Федор.

— Нет уж. Давай-ка поговорим как привидение с привидением.

Я не стал сочинять легенду и извиваться как уж, вместо этого кратко изложил свою историю и искренне попросил помощи.

— Так ты засланный казачок, получается, — задумчиво ответил Федор, не повернув головы.

— Да какая разница? Тебе-то зачем это добро? Отдай хозяевам, сними с себя груз. Глядишь, что-то изменится. А то так и будешь этот крест нести.

Тут он повернул голову и впился в меня своим мертвым взглядом:

— А ничего страшного. Мы с губернаторской женой на двоих ношу делим, мне не тяжело.

— В каком это смысле? — не понял я.

Тут-то он и поведал мне историю о том, что украденные им серьги, цепь с кулоном и браслет стоили как целая школа. Вернее, это и была школа, которую должен был построить губернатор в деревне Безрадное. Но вместо этого он купил жене побрякушки, а себе обновил автопарк.

— А ты откуда знаешь?

— Есть источники.

— М-да… Дела… — согласился я. — Так, а тебе-то что с того?

— Так мои же внуки без школы остались. И внуки моих друзей и соседей. А сколько учителей у нас в Безрадном без дела сидят? Все на сережки ушло. Вот я и проявил свою гражданскую позицию.

— Ну так-то оно так, конечно, — согласился я, теперь тоже наблюдая за танцем верхушек, — но грабить-то тоже не метод. Обратился бы в органы, на телевидение, в «Спортлото», в конце концов!

— Обращались. И я, и другие. Всё без толку. Никто в эту дыру проверять не поедет, а по бумагам всё давно стоит и дети учатся. Больше я никому не доверяю. Пусть гуляют лесом твои друзья-менты, телевизор и «Спортлото»…

Тут было важно не спешить уговаривать, а сперва как следует поразмыслить.

— Ну а если сделать так, что сообщение о нецелевом использовании средств всё же дойдет до всех, и школу начнут строить? Тогда скажешь, где спрятал?

— Может, и скажу. Да только нет такого способа. Мы с тобой оба в этом лесу застряли, а на живых надежды нет.

— А если ее использовать? — спросил я, кивнув на радиовышку.

— Это как? — с любопытством посмотрел на меня Федор.

— Будем транслировать сообщение по радио, на волны дальнобойщиков, да и вообще всем, до кого дотянемся.

— Так не работает же вышка, — махнул рукой Федор и снова отвернулся.

— А мы попросим кого надо помочь, а энергии в этом про́клятом лесу столько, что и до Марса сигнал дойдет, если настроить.

— Ну, пробуй, а там поглядим, — без энтузиазма сказал Федор, и я начал пробовать.

Необходимое оборудование нам привез помощник участкового Денисов Денис Денисович, который мечтал поскорее избавиться от меня, и я подсказал ему, как можно ускорить процесс. Да и парень он был неплохой — болел за правду.

С энергией нам помогли местные нечистые силы. Одна только избушка бабки-целительницы выдавала тридцать киловатт. Сообщение было составлено короткое, но информативное и передавалось на всех возможных частотах в течение трех месяцев, пока наконец не было услышано кем надо. Вскоре к деревне подъехал автобус с комиссией, пожаловавшей для проверки отсутствующей школы.

Через три недели участковый дядя Саша сообщил о том, что губернатор на десять лет сменил адрес и на новом месте жительства его возможности сильно ограничены. Строительство школы обещали начать с нового года. В тот же день Федор показал, где спрятано награбленное, а потом куда-то исчез.

Новое дело касалось одного пропавшего в лесу человека. Вернее, человек был в розыске за масштабное телефонное мошенничество, но внешность его никому не была известна. Служба безопасности давно пыталась выйти на него, но определить сигнал удалось только несколько месяцев назад, и за мошенником тут же организовали погоню, но так и не нашли его. Исчезнуть в Безрадненском лесу несложно. Сложно потом найтись и при этом остаться самим собой.

— И чем же я вам помогу? — спросил я, когда меня ввели в курс дела.

— Нам кажется, что ты с ним встречался перед собственной смертью, — поделился соображениями лейтенант. — Возможно, ты даже стал его случайной жертвой и сам числишься в розыске как пропавший.

— Возможно... — согласился я, потому что совершенно ничего не помнил о том, кто я и как вообще оказался в этом лесу. До этого самого момента мне, честно говоря, было плевать. Я как будто и не жил вовсе. Всё, что от меня требовалось, — это показать то место, где я впервые пришел в новое сознание будучи призраком. Оттуда и начнутся поиски. Признаюсь, мне самому не терпелось включиться в это дело. Голова (насколько это возможно у привидений) еще кружилась от успеха: мы с Федором не только разоблачили этого засранца-губернатора, но и добились начала реального строительства школы в Безрадном. Это пахло настоящей, хоть и посмертной, победой, и я жаждал добавки.

В участок в срочном порядке был вызван Леший со своими картами и схемами, а также дамы с языческого кладбища, к которым я подбивал клинья. Вскоре точка моего старта в виде бестелесного духа была обнаружена, а еще через пару часов нашлась и оболочка.

— Весь рот в соке белладонны — наелся от души, — указал помощник участкового на мое бездыханное тело с пурпурными от сока ядовитой ягоды губами. Рядом со мной лежал рюкзак. В нем был обнаружен ноутбук, несколько телефонов и огромное количество сим-карт.

— Оп-па! — не то радостно, не то удивленно воскликнул Денис Денисович.

— Действительно неожиданно. Но мы всё равно всё проверим, не переживайте, — посмотрел на меня лейтенант и добавил: — Слушайте, вы, конечно, уже призрак, но мне кажется, что вы стали еще бледнее.

— Станешь тут, — с ужасом произнес я. — Так это что, выходит, я и есть тот телефонный мошенник? Но я же... Я же не мог... — мне было трудно поверить в то, что я самый настоящий негодяй. По крайней мере, сейчас я себя так не ощущал, особенно после того, как мы помогли Федору с его школой.

— Может, и не мог, — согласился дядя Саша, — а может, вы не просто так остались здесь.

— Хотите сказать, что я должен искупить здесь свою вину? — всё еще находясь в шоке, я смотрел на собственное тело и никак не мог поверить в происходящее.

— Вполне вероятно, — предположил участковый. — В конце концов в Безрадном работы всегда навалом. Всякую нечисть, причем не только потустороннюю, сюда тянет как магнитом. Возможно, это ваш шанс.

— Возможно... — согласился я. — Так что там у нас дальше?

— Дальше у нас выходной, а с понедельника начнем искать вашего друга Стаса, а то он когда узнает, что вы нашли себя, весь мозг нам чайной ложкой выест. Так что встречаемся в участке, приходите, сделаем из вас нормальное полицейское привидение.

Истории деревни Безрадное

Александр Райн

тут можно подписаться на телеграм

тут поддержать автора рублем🍪

тут список городов и ближайших литературных концертов🎭

тут купить книгу автора с именной подписью ✍️ 

Я пытаюсь дышать.

— Я дал слово, что он вернется домой.

Я с трудом успеваю за голубой собакой.

— Сюда.

Габриель свернул за угол, и мы остановились.

— Он же был здесь, — говорит он, расстроенно озираясь по сторонам.

Вокруг стеллажи с игрушками, их плохо видно в темноте, но я могу отдышаться. Рыжебородый притих. Габриель нюхает воздух.

— Ты знал, что карликовые медведи не пахнут?

Он повернулся ко мне, виновато прижав уши. Я молчу. Мне плевать. Пахнет Типи или нет, я хочу найти его и слинять.

— Слушай, мой друг не злой человек, — говорит Габриель, рыская носом под стеллажами. — Он часто сердится, потому что хочет сбежать отсюда.

Зачем ты говоришь мне об этом, глупый пес?

— Ищи давай.

— Ты тоже сердишься, — улыбается Габриель. — Совсем как мой друг. Знаешь, он мечтает вернуться в море.

Мне совсем неинтересно. У меня болит голова, сердце стучится дикой мухой в окно, а на душе противно. Меня ударили. Пнули словно резиновый мяч. И теперь мне говорят, что это сделал хороший человек?! Мои друзья никогда не делали мне больно.

Хватали как игрушку? Да. Прогоняли? Было дело. Кормили сладкой отравой? Ладно, мои друзья тоже не сахар.

— В море?

Я все-таки отдышался и решил поддержать разговор.

— Да, он работал матросом, пока его сестра не...

Нас прерывает грохот. Начинают пищать игрушки, вдалеке мигают огни, куклы зовут свою маму.

— Бежим туда, — срывается болтливый пес.

Да сколько можно бегать! Если твой друг такой хороший, почему мы бежим от него, как от стаи гусей?!

— Габриель, чертов пес! Что ты сломал на этот раз?!

— Скорее, — шепчет Габриель. — Мой друг сегодня не в духе.

Мы бежим. Обогнули несколько стеллажей. Я споткнулся, сделал кувырок и снова бегу. Габриель впереди, я следом. За спиной гремит рыжебородый. Впереди гремит упавшая полка.

— Ой, ой, — причитает кто-то за углом.

Мы сворачиваем на голос. Там горит свет. Много света. Мы влетаем в какофонию пищащих кукол и горящих огней. Теперь я вижу, как тут красиво.

Столько сокровищ! Об этом говорил мальчик?

Мой взгляд упал на бусы на кукольной девочке. Она хлопает глазками, блестит серебристым платьем. Другая кукла говорит: “Покорми меня, мама”, но мамы рядом нет. Зато впереди, между двумя упавшими стеллажами, зажат карликовый медведь.

— Ты Типи?

— Я застрял, — стонет он в ответ. — Помогите.

— Нужно вытащить его оттуда, — кричу я Габриелю. — Твой друг нас вот-вот догонит!

— Мой друг не опасен!

— Он ударил меня! Дважды!

— Он не со зла, он просто расстроен!

— Мне страшно, — стонет Типи.

Габриель, кажется, говорит правду. Могу ли я доверять незнакомцу? Он привёл меня к Типи, значит, могу.

— Я не хочу рисковать, — говорю я твёрдо, сквозь зубы. — Давай достанем медведя.

Продолжение следует...
Автор: Алексей Нагацкий
Другие работы автора ВК

История эта произошла не в каком-то заброшенном доме на краю мира, а в самом центре цивилизации, среди бетона, стекла и миллионов людей, которым плевать друг на друга. Главного героя звали Артем. Обычный парень из Твери, звезд с неба не хватал, работал менеджером среднего звена в логистической конторе. Жил, как все: кредит на машину, однушка, пятничные посиделки с друзьями в баре. Но однажды судьба подкинула ему шанс — перевод в головной офис в Санкт-Петербург на стажировку. Месяц жизни в Северной столице, оплачиваемое жилье, суточные. Артем чувствовал себя так, словно вытянул в лотерею счастливый билет. Он тогда еще не понимал, что этот билет был в один конец.

Компания расщедрилась и сняла ему квартиру на Петроградской стороне. Старый фонд, высокие потолки, темный, вечно сырой двор-колодец, куда солнце заглядывало только по большим праздникам. Но Артему нравилось. Он чувствовал себя частью чего-то великого, важного. Днем он сидел в офисе, изображая бурную деятельность, а вечерами, когда город накрывали влажные сумерки, отправлялся изучать местные питейные заведения. Питер располагал к меланхолии и алкоголю. Артем быстро втянулся в ритм: пара пинт крафтового после работы, прогулка по набережным, ветер в лицо, ощущение полной свободы.

Первая неделя прошла идеально. На вторую Артем решил, что пора бы разгуляться по-крупному. Отпросился с работы. Прикинулся больным — мол, акклиматизация, температура, горло першит, — а сам выспался до обеда и к вечеру начал марафон по барам Рубинштейна.

Алкоголь в ту ночь лился рекой. Артем знакомился с какими-то людьми, угощал, угощался сам, смеялся над несмешными шутками и чувствовал себя королем мира. К двум часам ночи он был пьян той стадией опьянения, когда море кажется по колено, а любые моральные принципы размываются. Он вышел из очередного клуба, шатаясь, вдохнул холодный, пропитанный выхлопными газами воздух. Денег на такси было жалко — внутренняя жаба, проснувшаяся вместе с перегаром, нашептывала, что тут идти-то всего ничего, через мост и ты дома.

Питерская ночь была промозглой. С неба сыпалась какая-то мерзкая крупа — не то дождь, не то снег. Город, днем такой парадный и красивый, ночью превращался в лабиринт теней. Фонари горели тусклым желтым светом, отчего лица редких прохожих казались восковыми.

Артем брел по набережной, держась за гранитный парапет, чтобы не потерять равновесие. В голове шумело, мысли путались. Он остановился перекурить возле спуска к воде. Там, внизу, у самой кромки черной, маслянистой Невы, на каменных ступенях сидел темный силуэт.

Артем прищурился. Женщина. В старом, сбившемся пуховике, который явно знавал лучшие времена. Она сидела, сгорбившись, обхватив руками колени, и мерно раскачивалась. Рядом с ней, прижавшись к ее боку, сидел маленький мальчик лет пяти. Без шапки. Его волосы слиплись от влаги, а худые плечики дрожали так сильно, что это было видно даже сверху, с набережной.

В пьяном мозгу Артема что-то щелкнуло. Жалость вперемешку с куражом. «Надо помочь», — подумал он, чувствуя себя неким благодетелем.

— Эй! — крикнул он, свесившись вниз. — Вы чего там сидите? Замерзнете к чертям!

Женщина не подняла головы. Она продолжала раскачиваться и издавать странные, булькающие звуки, похожие на сдавленный плач. Мальчик медленно повернул голову. Артем даже сквозь пелену алкоголя заметил, какое у ребенка бледное, почти синюшное лицо.

Артем, движимый нетвердыми ногами, спустился по скользким ступеням.

— Слышь, мать, — он тронул женщину за плечо. Пуховик на ощупь был ледяным и насквозь мокрым. — Помощь нужна? Может денег дать?

Женщина наконец посмотрела на него. Лицо ее было серым, изможденным, с глубокими тенями под глазами. Губы потрескались.

— Есть хотим, — прошептала она. Голос был тихим, похожим на шелест сухой листвы. — Три дня не ели. Помоги, мил человек. Сынок мой совсем без сил.

Мальчик смотрел на Артема грустным взглядом. В его глазах не было детского любопытства, только тоска.

Артем похлопал по карманам. Пусто. Только карта, наличку потратил на последние шоты. Оставалась мелочь в куртке, но ее было стыдно даже предлагать.

— Блин, мать, налички нет, — развел он руками, чувствуя себя идиотом. — Но ты это... не бойся. Тут магазин круглосуточный за углом, на проспекте. Я сейчас сбегаю, куплю еды. Булок там, колбасы, молока мелкому. Вы сидите тут, никуда не уходите. Я быстро. Одна нога там, другая здесь.

— Мы подождем, — сказала женщина. — Только не бросай нас. Пожалуйста. Он не выдержит больше.

— Да ты что! — возмутился Артем, ударив себя кулаком в грудь. — Слово пацана! Ждите!

Он развернулся и, скользя подошвами по мокрому граниту, побежал наверх. Внутри него горел огонь праведности. Вот он, герой, спасает обездоленных!

Артем добрался до проспекта, нашел яркую вывеску «24 часа». Внутри было тепло, пахло выпечкой и стиральным порошком. Тепло резко ударило в голову, разморило. Артем побродил между рядами, взял батон, палку дешевой колбасы, пакет молока. Потом взгляд упал на полку с алкоголем. «Ну, для сугреву надо бы!», — подумал он и прихватил чекушку водки.

На кассе была очередь. Стояли какие-то шумные студенты, долго выбирали чипсы. Артем начал раздражаться. Хмель снова накатывал тяжелой волной. Пока он стоял, телефон в кармане завибрировал. Звонил коллега, тоже отдыхавший от работы.

— Темыч! Ты где? Мы тут в караоке зарулили, давай подтягивайся, тут девчонки!

И в этот момент совесть вильнула в сторону. Артему вдруг стало так лень. Лень тащиться обратно на холодную набережную, искать эту бомжиху, что-то объяснять. Тепло магазина обволакивало. «Да ну их, — пронеслась предательская мысль. — Найдут кого-нибудь другого. Или в ночлежку пойдут. Город большой. Чего я, Мать Тереза, что ли?»

Он расплатился, вышел из магазина. Направо — к набережной, где ветер и мрак. Налево — стояло такси с горящим желтым огоньком.

Артем сел в такси.

— На Петроградку, шеф.

Пакет с едой он забрал домой. Водку выпил, закусил колбасой, предназначенной для голодного ребенка, и завалился спать, даже не раздеваясь. Совесть кольнула его всего один раз, но он заткнул её пьяным храпом.

Проснулся он после обеда. Голова раскалывалась так, будто по ней били кувалдой. Во рту был привкус «ночевавших в нем котов». События ночи всплывали в памяти обрывками. Магазин, такси, водка. Женщина и ребенок на ступенях казались дурным сном, галлюцинацией. «Привидится же такое по пьяни», — подумал Артем, глотая аспирин.

День прошел в тумане. Вечером ему нужно было ехать на вокзал встречать посылку из дома — мать передала теплые вещи, узнав про питерскую погоду.

Московский вокзал встретил его суетой, лязгом металла и запахом креозота. Артем стоял на перроне, курил, ежась от сквозняка. Народу было немного, поезд задерживался. Он отошел подальше, в тень колонны, чтобы не толкаться.

И тут он услышал это. Тихий, ритмичный звук. Кап-кап-кап.

Странно. Дождя под крышей дебаркадера быть не могло. Артем посмотрел под ноги. На грязном асфальте появлялись темные, густые капли. Он поднял голову.

Прямо перед ним, метрах в десяти, у края платформы стоял мальчик. Тот самый мальчик. В той же промокшей курточке, без шапки. Только теперь он не дрожал. Он стоял прямо, как оловянный солдатик. Его кожа была уже не просто бледной, а цвета листа ватмана, с синюшными пятнами. Но страшнее всего были глаза. Они смотрели прямо на Артема, и в них читалась взрослая, холодная ненависть.

Изо рта мальчика не шел пар, хотя на улице было холодно.

— Дядя, — сказал мальчик. Голос прозвучал прямо в голове Артема, словно кто-то вставил наушники ему в уши. — Ты же обещал!

Артем выронил сигарету. Сердце бешено забилось.

— Ты... ты чего тут? — прохрипел он, озираясь. Вокруг ходили люди, но никто не обращал внимания на ребенка. Словно его там не было.

Мальчик сделал шаг вперед.

— Мы ждали. Мама сказала: «Дядя хороший, дядя вернется». Мы сидели и ждали. Ветер дул. Стало очень холодно. Мама перестала говорить, а потом стала твердой.

По щекам мальчика текли слезы. Густые, красные, похожие на вишневый сироп. Они падали на асфальт с тем самым звуком: кап-кап.

— Эй, мужик, у тебя все нормально? — окликнул Артема проходящий мимо полицейский.

Артем дернулся, моргнул. Посмотрел снова на то место, где стоял ребенок. Никого. Только темное пятно на асфальте, похожее на машинное масло.

— Да... да, голова закружилась, — пробормотал Артем, вытирая холодный пот со лба.

Он забрал посылку и почти бегом покинул вокзал. Руки тряслись так, что он не мог попасть ключом в замок машины каршеринга. «Перепил, — твердил он себе. — Белочка. Допился до чертей. Надо завязывать».

Но где-то внутри он понимал, что это не так.

Следующие два дня Артем не выходил из квартиры. Он зашторил окна, включил везде свет. Ему казалось, что в темных углах кто-то шевелится. Тишина старого дома, которая раньше казалась уютной, теперь давила. Шаги в подъезде казались звуком шлепков босых детских ножек. Шум воды напоминал женский плач.

На третью ночь он не выдержал. Алкоголь давно выветрился, страх гнал его из четырех стен. Он решил выйти в круглосуточный магазин во дворе. «Надо просто пройтись, увидеть людей», — уговаривал он себя.

Двор-колодец был погружен во мрак. Фонарь над аркой не горел. Артем быстро пересек двор, стараясь не смотреть по сторонам. Купил сигарет и минеральной воды. Возвращаясь, он уже подходил к своему подъезду, когда заметил движение возле мусорных баков.

Там кто-то стоял. Артем замер, вжавшись в стену.

Из-за бака медленно вышла фигура. Та женщина у Невы. Но теперь она не была похожа на человека. Ее лицо было раздутым, фиолетово-черным, покрытым инеем. Пуховик стоял колом, превратившись в ледяной панцирь. Она передвигалась с ужасным хрустом — это ломались промерзшая ткань и суставы.

Рядом с ней семенил мальчик. Его лицо было перекошено в жуткой гримасе — рот открыт неестественно широко, обнажая черные десны.

— Ты ел? — прохрипела женщина. — Вкусно было? А нам было холодно. Очень холодно.

Артем взвизгнул, как побитая собака, и рванул к двери подъезда. Дрожащими пальцами приложил магнитный ключ. Домофон пискнул, дверь поддалась. Он влетел внутрь, захлопнул тяжелую железную дверь и прижался к ней спиной, тяжело дыша.

Снаружи, прямо по двери, раздался сильный удар. БАМ! Потом скрежет ногтей по металлу.

— Открой, дядя. Мы тоже хотим в тепло.

Артем, скуля, побежал вверх по лестнице. Второй этаж, третий. Ему казалось, что скрежет преследует его, поднимается по стенам.

Влетев в квартиру, он закрылся на все замки, задвинул щеколду, пододвинул комод к двери. Его трясло. Он налил минералки в стакан, попытался выпить, но его тут же вырвало.

— Это нереально, этого не может быть!, — шептал он, забившись в угол дивана.

Вдруг в квартире стало холодно. Резко, словно кто-то распахнул окна зимой. Изо рта пошел пар. Артем с ужасом увидел, как на обоях начинает проступать иней. Тонкий узор полз по стенам, окружая его.

Свет моргнул и погас.

В темноте, из коридора, послышались шлепающие шаги. Шлеп. Шлеп. Шлеп. Мокрые босые ноги по паркету.

— Ты обманул нас, — прошептал детский голос прямо над ухом.

Артем зажмурился, закрыл голову руками.

— Уходи! Уходи! Я не хотел! Я забыл! Простите!

— Забыл? — голос женщины звучал теперь громко, властно и страшно. — Мы умерли той ночью, Артем. Мы ждали тебя до последнего. Когда я перестала дышать, Ванечка... он верил тебе. Он говорил: «Мама потерпи, дядя принесет еду». А ты жрал водку в тепле.

Что-то ледяное коснулось шеи Артема. Рука. Маленькая, детская рука, твердая как камень и холодная как смерть.

— Посмотри на нас, — потребовал мальчик.

Артем не хотел, но неведомая сила заставила его открыть глаза.

Они стояли прямо перед ним. В свете уличного фонаря, пробивающегося сквозь штору, их лица были ужасны. Кожа женщины лопалась, из трещин сочилась черная жидкость. У мальчика не было глаз — только красные, сочащиеся кровью провалы.

— Ты отнял нашу надежду, — сказала женщина, протягивая к нему руки с почерневшими пальцами. — Теперь мы заберем твою жизнь.

Артем закричал, но крик застрял где-то в горле, когда ледяные пальцы сомкнулись на его шее. Холод проникал внутрь, замораживая вены, превращая кровь в лед. Он чувствовал, как его сердце замедляется. Тук... тук... ........... тук.

***

Полиция вскрыла квартиру через неделю. Соседи жаловались на странный запах. Хотя, как выяснилось позже, пахло вовсе не разложением, а какой-то озоновой свежестью, как после сильной грозы или мороза.

Артема нашли в углу комнаты. Он сидел, обхватив колени руками, в той же позе, в какой сидела женщина на набережной. Его лицо было искажено гримасой ужаса. Врачи констатировали смерть от сильного переохлаждения.

Следователь долго чесал затылок. Окна были закрыты, отопление работало на полную — батареи кипяток. В квартире было плюс двадцать пять. Но тело парня промерзло так, словно он долго пролежал в сугробе при минус тридцати. Ткани были твердыми, покрытыми инеем.

А на пыльном полу, рядом с телом, криминалисты нашли странные следы. Две пары отпечатков босых ног. Одни принадлежали взрослому, другие совсем маленькие, детские.

Дело так и осталось глухим висяком. Никто не хотел копаться в чертовщине.

Но вот что странно. Новый жилец, въехавший в ту квартиру спустя полгода, съехал через три дня. Он рассказывал друзьям, что по ночам из вентиляции слышен детский плач. И что на кухне, сколько ни топи, всегда стоит ледяной холод.

Говорят, долги нужно отдавать. А обещания — выполнять.

Особенно те, что даны отчаявшимся.