Ее первые годы были наполнены мягким запахом молока и теплом материнских объятий. Она гадала, что же скрыто за пределами колыбели, что за вереница людей приходит к ней, чтобы осмотреть и ощупать ее крошечное тело. И о чем они так долго беседуют с матерью.
Но в один день тепло исчезло. Она очнулась на чем-то холодном и жестком посреди темной комнаты, заполненной людьми. Ее руки и ноги были болезненно растянуты в стороны и привязаны к столбам. Все взгляды были обращены к ней, а в комнате стоял жужжащий гомон. Она не могла понять значение их слов, и возможно это было к лучшему.
Она заплакала, как делала это всегда, когда ей было страшно, неудобно или одиноко. Она знала, что мама скоро придет и все снова станет хорошо. Но сколько бы она не плакала, никто не спешил ее утешить.
Тучная фигура в белой накидке медленно подошла к ней. Назойливый шум затих и воцарилась полная тишина, которую разрывал только плач маленькой Олеси.
Фигура подняла руки и громко отрывисто бросила несколько фраз в стылый воздух. Олеся от неожиданности даже перестала плакать и только жалобно всхлипывала.
Огромный по сравнению с ее тельцем нож разрезал кожу, мышцы и органы, разломал хрупкие косточки и повредил что-то куда более важное. Что-то, что было самой ее сутью.
Когда нож вошел в ее тело, раздался чавкающий звук, словно кто-то с силой вдавил руку в сырую глину. Олеся больше не кричала и не хлюпала носом, только удивленно таращилась на резную рукоять, торчащую у нее из груди.
Физическая боль исчезла почти сразу, оставив вместо себя бесконечную пустоту. Ничего — ни звуков, ни света, ни границ. Только тягучая, плотная как смола, темнота.
Время потеряло смысл. Оно проходило сквозь нее, утекало вместе с последними воспоминаниями, забирая с собой само понимание «Я».
Все, что ей осталось — это провал в груди, который трещинами расползался по всему телу. Эта пустота не была мертвой. Она жила, копошилась внутри надрывов и медленно обсасывала сознание.
С каждым мгновением это ощущение становилось сильнее. Олеся не понимала, что происходит, но знала одно — ей было плохо, очень плохо. Будто кто-то вырвал из нее что-то важное, без чего все стало неправильным.
Она не понимала, сколько прошло времени — дни, годы, или всего пара минут. Но однажды вязкий мрак вокруг чуть дрогнул. Олеся увидела смутный обветшалый силуэт. Он шел медленно, и с каждым шагом от него отваливались крошечные кусочки, которые растворялись в темноте.
Скорее почувствовав, чем увидев Олесю, существо ускорилось. Его движения были судорожными, неуверенными и жадными. С каждым шагом от него отрывалось все больше частиц, а раны начинали сочиться темной комковатой жижей.
Впервые за долгое время Олеся ощутила что-то, кроме пустоты. Голод. Безжалостный, пожирающий кости голод вытеснил собой все мысли и чувства.
И этот голод принадлежал не ей.
Он исходил от стремительно приближающегося существа. Жажда, которую оно несло, была такой неуемной, что насыщала собой весь окружающий мрак. Голод, хищный и ненасытный голод, который требовал заполнить пустоту любой ценой.
Существо шло к ней, и с каждым шагом его раны ширились, выворачивались наизнанку, чтобы захватить и присвоить все вокруг.
Темная жижа, вытекающая из этих разрывов, пульсировала, образуя склизкие полупрозрачные щупальца. Они извивались в пространстве, простираясь к Олесе. Каждое их движение было пронизано животной яростью и первобытным стремлением поглощать.
Что-то в сознании Олеси болезненно перемкнуло — не страх, давно ставший утерянной роскошью, а яростное сопротивление, исступленная злоба на того, кто посмел покуситься на последние ошметки ее «Я».
Инстинктивно она протянула руку к одному из щупальцев. Она думала, что встретится с холодом, но вместо этого в ее тело хлынула волна тепла и неги. Олеся растворялась в этом ощущении, позволяя ему заполнить себя целиком.
Сама того не замечая, она сжимала щупальце все крепче, боялась упустить добычу. Вкус чужих эмоций был густым и насыщенным. Страх был острым и немного горячим, отчаяние оставляло горькое вяжущее послевкусие, а угасающая надежда растекалась нежной сладостью.
Она поглощала все без разбору, упиваясь каждой каплей, смакуя всем телом остатки чужой жизни. Незнакомые воспоминания проблесками проносились перед глазами. Смутные образы людей, мест и событий, от которых веяло теплом. Это делало вкус еще насыщеннее, заполняло и почти болезненно распирало ее пустоту изнутри.
Существо трепыхалось, тщетно пытаясь вырваться. Его нелепые попытки спастись только развлекали Олесю. В тот момент она чувствовала себя всемогущей, единственной владычицей этого пространства, которое стало ее новым домом.
Когда от нежданного гостя не осталось ни следа, Олеся довольно заворочалась в темноте, которая уже не казалось угнетающей. Ей было тепло и уютно, словно в материнских объятиях.
И все же блаженство не было вечным. Сначала совсем незаметно, а потом и более явно у Олеси начало болезненно ныть место удара. Все, что ей удалось отобрать у существа медленно таяло. Она понимала — еще немного и она снова начнет терять себя в бесконечной гноящейся пустоте, которая росла в ее теле.
При одной только мысли об этом она встретилась с голодом, который теперь не был чужим.
Голод стал ее маяком. Он направлял ее взгляд, обострял нюх и лишал покоя. Слабость, отчаяние и страх больше не внушали ей чувство угрозы — они пахли добычей, заманчивой и беззащитной.
Олеся двигалась уверенно, будто знала, куда идти. В глубине пустоты, пропитанной вязким мраком, теплились маленькие огоньки — существа, такие же потерянные, как она когда-то. Она чувствовала их так же ясно, как тепло от ладоней, поднесенных к лицу. Тепло их жизни манило, рассыпаясь вокруг блестящими хлебными крошками.
Первый, на кого она наткнулась, дрожал и почти не сопротивлялся. Лишь слабый вихрь паники прокатился по его телу, когда Олеся протянула руку. Она даже не была уверена, что он заметил ее присутствие.
Она жадно поглощала то немногое, что у него было. Его страх был прогорклым и немного кислым — не так хорош, как у предыдущего. Но она заметила привкус новых чувств. Горькая пленка сожалений и тоски скрывала за собой мягкое, тающее на языке облегчение от того, что все наконец закончится.
Напоследок она почувствовала на своей щеке едва уловимый колючий поцелуй, который был последним из воспоминаний ее жертвы. Ей отчаянно захотелось стереть этот поцелуй со своего лица, но тот прицепился назойливой мухой и не желал отставать.
Движимая желанием перекрыть это ощущение, она без раздумий направилась куда-то где маленькой звездочкой мигала следующая жертва.
Теперь в ее мире было больше света. Слабые искорки в бесконечной темноте манили, не давая остановиться ни на секунду. Она не могла позволить себе паузу. Чем больше она поглощала, тем сильнее в ней рос звериный, совсем нечеловеческий голод. Она жаждала дотянуться до каждой маленькой точки света и присвоить ее.
Чем больше чужого света она впитывала, тем ярче становился ее собственный. Она понимала, что появление более опытного, сытого и сильного хищника — вопрос времени. Олеся училась прятаться, а точнее прятать свой свет. Она подумала, что можно попробовать собрать его в одной, но очень яркой точке и тщательно ее прикрыть.
Отличным решением ей показался правый глаз. Стоило его прикрыть и она растворялась во тьме. Она не знала, почему остальные не догадывались или просто не могли сделать того же, но не долго задавалась этим вопросом.
Много позже она поняла, что именно эта нехитрая манипуляции светом и тенью определила ее новую сущность. Как и сущности многих подобных ей. Кто-то хитроумно расставлял ловушки, пел сладкие манящие песни или наподобие черного удильщика выставлял лишь часть себя напоказ.
Подобие жизни теперь являло собой непрерывный цикл охоты и изощренных пряток.
Впервые этот цикл прервался, когда темноту рядом с ней пронзил яркий свет падающей звезды. Она никогда не видела чего-то настолько мощного и невыносимо манящего.
Все ее естество вцепилось в этот свет, стараясь отгрызть от него хоть кусок. Вырвать, оставить в себе часть этой кристально чистой жизни. Любой ценой впиться поглубже.
Свет обжигал ее, отталкивал и ускользал сквозь пальцы, но Олеся хваталась только сильнее и отчаяннее, прорываясь с в самую его глубь.
Вдруг сопротивление ослабло и она оказалась внутри чистого и теплого света. Мир снова состоял из давно забытого запаха молока и теплой материнской кожи.
Олеся росла и крепла в этом свете, поглощая все, до чего могла дотянуться. Сначала были только отдаленные запахи и яркий слепящий свет, наполненным тягучим ощущением жизни. Она была лишь маленьким пятнышком на этом свете, совсем незначительным и незаметным.
Она начинала с малого — поглощала тепло, которое проходило сквозь нее. Но постепенно ей начало хватать сил и на остальное — чужие мысли, ощущения, сознание.
Она забирала все, чем был владелец света, вытесняя его собой.
Сначала Олеся начала воспринимать мимолетные запахи. Затем ее мир расширился — она начала чувствовать тепло, мягкость ткани, прикосновение рук, легкие колебания воздуха. Ощущения становились все более сложными и насыщенными, напоминая что-то давно забытое и украденное. Олеся начинала осознавать, что она не просто существует — она уже что-то чувствует, что-то переживает.
Когда она освоилась с этими ощущениями, начали приходить видения и звуки. Первые были совсем расплывчатыми, полными тумана. Постепенно она смогла нащупать нужное направление и различить детали и оттенки происходящего.
Потом пришли эмоции. И, хотя их чистота была чужда ее природе, она научилась манипулировать и управлять ими. Ее мир больше не состоял из слепящего света. Он наполнился смыслами, настроениями и вкусами.
Ближе к шести годам Олеся уже не просто вмешивалась в ход событий. Она полностью владела телом. Теперь эта была ее семья и ее жизнь, которую она намеревалась испытать во всем многообразии.
В той жизни ее звали Катей и она продержалась недолго — позволила себе по незнанию слишком открыто манипулировать реальностью. Так она узнала, что в мире есть те, кто смотрит за порядком.
Потом была Юля, Соня, Ксеня и многие-многие другие. Иногда ей даже удавалось доживать до самой страсти, но итог был всегда один — она возвращалась в пустую липкую темноту, и все начиналось сначала.
Она научилась тщательно контролировать свои способности, не брать слишком много, прятаться в заурядных моментах и шаблонных фразах. Она знала, как оставаться незаметной, как быть обычным человеком. Иногда она все же заигрывалась и выдавала себя. Тогда за ней приходили люди с цепким взглядом и измотанной душой. Они не жалели таких, как она, не прощали и не знали сочувствия.
Когда она снова почувствовала на себе этот взгляд, понимание стальным кулаком ударило под дых. Они нашли ее.
Сначала она не поверила. Легкое беспокойство, ощущение, что кто-то смотрит слишком долго. Но рядом не было «тех самых» глаз.
Этот взгляд был другим — робким, неуверенным, как у заблудившегося ребенка. Олеся сосредоточилась, мысленно проводя пальцами по тонкой паутине созданных ею мирков. Каждый из них хрупкой нитью, тянулся в глубь ее нутра. Олеся старалась не спешить, сосредотачиваясь на том, чтобы не потревожить эти нити слишком сильно.
Она уже собиралась отмахнуться от странного ощущения, когда наконец нашла небольшую прореху.
Брешь находилась в доме Морозова, для которого она пару месяцев назад делала ремонт. Олеся презрительно скривила губы. Она хорошо помнила, как лощеный и наглый Андрей то и дело пытался прикоснуться к ее бедрам, сыпал комплиментами и сомнительными предложениями. Не меньше отвращения вызывала и его пузатая дура-жена. Она изводила Олесю бесконечным потоком сообщений с ревнивыми оскорблениями и угрозами.
Жалкие, слабые люди, живущие и недостойную жизнь, построенную на обмане, ревности и глупых играх. Не такую жизнь должно проживать существо гордо именующее себя «человек».
Но сейчас она ощущала не привычную склизкость их взаимных обид и разочарования, а совсем другую энергию. Эта энергия принадлежала кому-то, кто смотрел слишком внимательно. Внимательнее, чем положено обычным людям.
Едва касаясь пространства, она вплела свое сознание в ту ниточку, что вела в квартиру Морозовых. Она двигалась мягко, незримо, избегая прямого вторжения. Зеркала служили ее окнами, укрытием и проводником.
Двое незнакомых ей мужчин обнаружились в гостиной. Один из них сосредоточенно глядел то на свой телефон, то на часы, а второй тревожно спал на диване.
Мужчины были одеты в рабочую форму, но смутное чувство обмана не давало Олесе расслабиться.
Что они тут делают? Куда делась семья Морозовых? И откуда это чертово чувство, что на меня смотрят?
Вдруг она почувствовала странный болезненный толчок где-то в глубине сознания. Затем еще один. И еще.
Она перевела взгляд на спящего юношу.
Неужели? Нет, он не мог. Решительно невозможно.
Олеся глубоко вдохнула и погрузилась сквозь липкий мрак в созданное ею пространство — тонкую прослойку между миром людей и границей.
Стены отзывались тихим светом, реагируя на ее движения. Воздух был густым и податливым, словно живая ткань. Здесь не было ничего случайного. Каждая деталь существовала из нее и для нее.
Здесь не бывало незваных гостей. Но тот, что спал, саднящей занозой проникал сквозь стены ее мира. Это было невозможно для человека. Люди просто не могут продраться сквозь мрак, из которого она плела пространство. Но смотрители никогда и не походили на людей до конца.
Сердце Олеси забилось чаще, когда юноша окончательно продрался сквозь темноту. В сознании заметались обрывки мыслей.
Они нашли меня. Этот мальчишка что-то знает... Видел слишком много. Если он расскажет старшему…
Страх всколыхнул пространство, и коридор запульсировал в такт ее прерывистому дыханию.
Каждым движением, каждым своим вздохом этот наглый молокосос будто насмехался над ней, отравлял своим присутствием все ее идеальное творение.
Олеся пыталась удержать власть над эмоциями. Но они, как и ее собственный облик — единственное, что контролю не поддавалось. Пальцы, вытянутые и неловкие, дрожали, когда тянулись вперед. Обычно ровный и сильный голос, срываясь на гадкий сиплый крик.
Он двигался дальше, как будто не слышал Олесю.
Это усиливало ее панику, граничащую со слепой яростью. Быстро, с усилием, она вытянула руки. Тут и там начали появляться зеркала — отражения отражений, которые множились и сливались друг с другом. Зеркала ловили каждое движение и взгляд, умножали и искажали.
Не уйдет… Застрянет… Растворится…
Но когда она уже ощутила вкус его страха на языке, юноша вцепился зубами в свою руку, раздирая её до крови. Она почти чувствовала его боль, соленую и реальную, как плевок в лицо.
Юноша, увы, проснулся. Последнее, что увидела Олеся в отражении его глаз — отблеск того самого взгляда, которого она боялась больше всего.
Светлые, будто полинялые радужки, жесткие короткие ресницы и не по возрасту глубокие морщины. Эти глаза она запомнила. И никогда не хотела бы встретиться с ними снова.
Налив себе бокал вина, Олеся принялась за спешные сборы. Бежать. Бежать так, чтобы не оставить следов. Неважно куда, главное — исчезнуть.
Для нее это была не первая подобная встреча, но как и всегда смесь адреналина и страха заполняла все ее существо. В каждой из жизней она ждала этого момента, но никогда не была к нему полностью готова.
— Спокойно, — прошептала себе Олеся, прикрывая глаза и пытаясь успокоить внутреннюю бурю. Но спокойствие не приходило.
На столе уже был разложен рюкзак, документы и пара мелочей, которые могли пригодиться. Олеся повертела в руках небольшой кусочек дерева, покрытый странными узорами. Этот артефакт был не столько защитой, сколько напоминанием о долгих годах жизни и многих пережитых событиях.
Собравшись, она накинула любимое пальто, прикрыла плотным шарфом лицо, и, оглядев комнату в последний раз, вышла за дверь.
Город встретил ее влажной январской ночью, от которой по коже мгновенно побежали мурашки. Двор выглядел спокойным и умиротворенным. Какая-то девушка с непомерно длинным маникюром записывала кружочек своему «любименькому шефу» и курила тошнотворно сладкую электронку.
Олеся затянула шарф потуже, чтобы спрятаться от этого раздражающего запаха и побежала к метро. Она хотела успеть до закрытия — ни к чему было оставлять свой след в приложении такси.
В вагоне ее окружали люди с каменными лицами, укрывшиеся от мира в своих телефонах. Она беззвучно повторяла про себя мантру: «До вокзала, потом в Питер, а оттуда — подальше в лес...»
Путь до вокзала был коротким, но казался вечностью. Каждый шаг отдавался в груди тревожным эхо. Олеся все еще пыталась убедить себя, что ничего страшного не случится, но холод в животе говорил обратное.
Она старательно замедляла шаг, чтобы не выдать нервозности. Ей казалось, что они уже где-то совсем рядом, наступают на ее шаги и дышат в спину..
— Спокойно, спокойно, — шептала она себе. — Еще один поворот, еще одна улица, и я исчезну.
На повороте она резко свернула, пропустив смешливую группу студентов с бутылками в руках, и углубилась в переулок, ведущий к вокзалу. Ловкий зигзаг, еще один, через ограду и вдоль заброшенного двора.
Олеся не заметила, как оказалась у привокзального кафе.
Тихий звонок колокольчика над дверью прозвучал, как последний предупреждающий выстрел.
Облокотившись на дверной косяк на нее смотрел мужчина. Он отсалютовал ей стаканчиком с кофе, вытер пот со лба и медленно сделал глоток. Уголок его губ слегка дернулся вверх в усмешке. Подонок был явно горд собой.
Олеся почувствовала, как ледяной ужас стекает по спине. Ей хотелось бежать, но ноги будто приросли к земле. Она с трудом заставляла себя дышать, чтобы не упасть в обморок.
В мирах, которые она создавала, она была сильна. Но там, у грязного вокзала, она была просто слабым телом, которое не могла перетащить через грань.
— Девушка, вы куда-то спешите? — Его голос звучал слишком нежно для сложившихся обстоятельств. — Могу я порекомендовать вам кофе и непринужденную беседу?
— Я не знаю, кто ты, — выпалила она, захлебываясь от страха. — Я ничего не сделала!
— Конечно, — мужчина чуть качнул головой. — Ты просто есть, а это уже проблема.
Кто-то резко и болезненно заломал руки Олеси за спину. Едва выносимое жжение, которое она почувствовала на своих запястьях секундой позже, ясно давало ей понять — она не ошиблась. Ее действительно нашли. Снова.
Ее грубо поволокли к машине — от накатившего понимания она почти теряла сознание. В голове проносились те встречи со «смотрителями», которые выпадали на ее долю. По телу прошла крупная дрожь. Если повезет, ее просто убьют. А, если нет… Об этом она старалась не думать.
Как мешок с картошкой ее забросили на заднее сидение. Тот, что был постарше, уселся за руль.
— Удобно? — осведомился он с явной издевкой. — Если нет, можешь пожаловаться. Моя жалобная книга в бардачке.
Олеся сделала вид, что не слышит, с ненавистью смотря на молодого мужчину, который усаживался рядом с ней. Напряженный и молчаливый, он словно старался слиться с обивкой салона.
— Не стесняйся, малыш, — ее голос был дрожал от слез, но от того не становился менее ядовитым. — Ты ведь уже видел меня без косметики, к чему эта притворная робость.
С переднего сиденья раздался плохо скрываемый кашлем смешок, а юноша стал еще бледнее, чем был.
Олеся старалась не показывать страха, хотя каждый шаг по коридору Отдела отдавал пульсирующей агонией в теле. Металлические стены допросной встретили ее холодным блеском и запахом дезинфекции.
Это место словно было выдернуто из мирового порядка. Олеся не чувствовала, что отсюда возможно дотянуться до границы. Она подумала, что какой-то параноик обложил железом все, до чего мог дотянуться, чтобы сделать клетку действительно непроницаемой.
— Добро пожаловать в наш пятизвездочный отель, — бросил мужчина, толкая ее в камеру. — Номер для задушевных бесед уже готов. Мы постарались создать уютную атмосферу. Стол, стул, лампа — прямо как дома. Ну, если ты когда-нибудь жила в подвале.
Олеся издала короткий смешок, пытаясь вернуть себе контроль:
— Да вы прям комик. Не думали переметнуться из инквизиции на сцену?
Мужчина фыркнул, его усмешка стала шире:
— Благодарю, мне и в этом цирке платят достаточно. А теперь, милая, давай ближе к делу.
Мужчина устроился поудобнее в мягком кресле на колесиках. Кресло выглядело инородно и было единственным предметом, не впаянным насмерть в пол. Он лениво расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и небрежно махнул своему более молодому товарищу.
— Кеша, побудь джентльменом — замени даме оковы на более классические. Все равно отсюда не слиняет.
Кешу изрядно потряхивало. Пару раз он уронил ключ от наручников, невпопад шутя, что такое с ним обычно не происходит и на третью попытку наконец справился. На ватных ногах он спешно вернулся за спину старшего, стараясь не отводить от Олеси взгляд.
При ярком свете допросной он выглядел еще моложе, чем ей казалось до этого. Совсем пацан по меркам этого столетия. Ей даже стало его немного жаль. Он наверняка не подозревает о мерзком зрелище, которое вскоре развернется.
Она с облегчением вздохнула и ощупала свои обожженные запястья, на которых медленно нарастала свеженькая розовая кожа.
— Итак, — мужчина устало потер глаза. — Ты знаешь, кто мы такие?
— Разумеется, — Олеся попыталась улыбнуться, но это выглядело скорее как гримаса. — Ваше королевское величество?
Мужчина хмыкнул и неожиданно быстрым движением схватил Олесю за волосы. Коротким движением он прижал ее лицо к столу. Лицо обрало тем же жгучим жаром, что до этого руки. Олеся издала странную смесь стона и звериного рыка.
— Не стоит шутить, милая, — мягко сказал он, не давая подняться. — я сегодня не выспался.
Где-то за его спиной судорожно вздохнул и подскочил Кеша. Мужчина ослабил хватку, и Олеся смогла отпрянуть от стола. Правая часть ее лица успела превратиться в кровавую кашу, которая ошметками падала на атласную блузку.
— Гриф... Может, не надо так? — неуверенно спросил юноша.
Гриф оскалился и не поворачиваясь сказал:
— А ты думал, мы с ней чай пить будем да плюшки жевать? Или ты думаешь, что это человек? Сочувствуешь ей?
Мужчина продолжал сыпать вопросами, но по-прежнему оставался спокойным. Он обошел Олесю со спины и запрокинул ей голову.
— Смотри, похожа она на человека?
Он чем-то опрыскал ее лицо. Олеся почувствовала приятный цветочный запах и в следующий момент снова завыла от боли. На миг она не смогла удержать человеческий вид.
Парень побледнел еще сильнее, если это вообще было возможно, и осел на пол.
Олеся сглотнула, заставляя себя говорить:
— Слушайте, я ведь никому не причинила вреда...
— Конечно. Ты просто гуляла, вышивала крестиком и плела венки из ромашек. Мы не нашли бы тебя, если бы ты и правда ничего не сделала.
Олеся досадливо поджала губы. Доля истины в его словах была. Но разве могла она просто не пользоваться тем, что имеет? Для нее это было все равно, что иметь две здоровые ноги, но упорно ходить на костылях.
— Что ж, Олесенька, — Гриф вольготно растянулся в своем кресле, — у нас с вами есть два варианта развития наших отношений. В первом мы прекрасно проведем вместе ночь, и вы перестаете быть моей проблемой уже сегодня, — он бросил взгляд на кровавое шипящее пятно на столе. — Во втором вы все еще перестаете мне досаждать и регулярно пишете познавательные письма о ваших сородичах и их местоположении, но уже из своей уютной квартирки. Лично я бы выбрал первый вариант — в нем больше драмы и надрыва. Но выбирать, конечно, только вам.
Олеся удивленно заморгала. Раньше ей не предлагали вообще никаких вариантов.
— Работать на вас? — она прищурилась. — Это такая злая шутка? Может, вы мне еще больничные и отпуска оформите?
Гриф усмехнулся, облокотившись на стол перед ней.
— Боюсь, что данная работа не предполагает оплаты и прочих социальных благ.
— А если мне вдруг захочется... пользоваться теми немногими преимуществами, которыми я располагаю?
Гриф устало встал, тяжело облокотился на стол и ласково погладил ее по волосам. Боль снова окрасила мир в красный, когда он прижал ее здоровой стороной лица к столу.
Он выждал несколько долгих-долгих секунд и под шкварчание ее кожи и мышц ответил:
— Пожалуйста, мы только поддержим любое благое начинание на пользу нашего славного рода. Считайте, что это... рекомендовано, но не обязательно. В конце концов не звери же мы, чтобы лишать вас возможности кому-то помочь вашим… кхм, даром. С одним условием — никакого вреда людям.
Гриф отпустил ее и наклонился ближе, его голос опустился до почти интимного шепота:
— Может, у тебя уже есть что-то интересное, чем ты можешь поделиться прямо сейчас. Что-то, что ускорит твое возвращение домой.
Олеся сдержала желание отстраниться. Выдерживать его взгляд было трудно.
— А что мне за это будет? — хрипло спросила она с натужной игривостью.
— Выживешь, — коротко бросил он, выпрямляясь и отходя к стене.
Олеся тяжело вздохнула, попытавшись прикрыть глаза остатками век, будто обдумывая варианты. Которых в общем-то было два.
— Ладно, — наконец выдавила она. — У меня есть информация.
Гриф поднял бровь, достал телефон и включил запись.
— Есть кое-кто гораздо интереснее меня. Хотя, я удивлюсь, если вы с ней еще не знакомы.
— Кто, — резко перебил Гриф. Его голос потерял всякую мягкость.
— Если я скажу, как я могу быть уверена, что вы... позволите мне сохранить лицо?
Гриф рассмеялся, коротко и сухо.
— Милая, ты в яме с дерьмом по самые гланды. Поэтому давай без театра. Кто?
Олеся чуть склонила голову, перекатывая слова на языке.
— В этой жизни ее зовут Саша, — наконец произнесла она, и в комнате повисла напряженная тишина, — и она была очень плохой девочкой в последнее время.
— Нихера себе! — раздался из угла голос Кеши, про которого она уже успела забыть. — Гриф, да я гений сыска!
Звук затрещины наполнил допросную трескучим эхо.
— Продолжайте, Олесенька, — сказал Гриф, — продолжайте и мы с вами подружимся.
Олеся скривилась. Каждая ее жизнь была уникальна и по-своему примечательна. Но эта выдалась прямо выдающейся — с подобными ему она еще не дружила.
