Чтиво

Меня беспокоило только одно – мысль о том, что эта эйфория отцовства когда-нибудь пройдет, уступив место постоянным переживаниям за самого дорогого человека на свете. Неужели кто-то когда-то посмеет уменьшить количество улыбок на этом прекрасном лице?

Злость при мысли о том, что жизнь сделает моего ребенка хоть на долю менее жизнерадостным, чем сейчас, уступала место грусти от осознания того, что это неизбежно. Но, говоря себе, что глупо думать о неизбежной мрачности будущего, забывая про светлое настоящее, я отмахивался от этих мыслей, как от назойливых комаров, и продолжал радостно вкушать новую жизнь.

Любимая дочь была для меня необходимым и достаточным доказательством Бога. Только Всевышний мог создать такое совершенство! Ребенок со свойственным для детей умением отличать истинные эмоции от фальшивых, чувствовал, как папа любит ее, и награждал меня взаимностью.

И тем обиднее мне говорить о том самом дне, после которого написанное выше приобретет иной смысл. Рука хочет оттянуть момент. Она хочет написать о том, как красиво было в тот роковой и странный день. Хочется вспомнить, как листья, будто сговорившись, образовывали невероятную картину не только на деревьях, но и на земле. Желтые, красные, зеленые, как единый ансамбль, играли они свою вечную музыку, которая стала реквиемом для моей души.

Мы гуляли с дочкой в местном парке. Маша быстро шагала вперед, игриво ступая на листья и крепко сжимая моя руку. Мы шли в полном одиночестве, окруженные лишь той красотой, о которой говорилось выше.

Я отпустил руку дочки и вытащил телефон. Я слишком увлекся поиском хорошего кадра. Когда я наконец его нашел, моей дочери не было рядом. В этот момент что-то кольнуло меня в сердце. Это была надежда.  Я посмотрел налево – никого, и вновь что-то укололо меня. Это была уже  тревога. Я посмотрел во все возможные стороны, где она могла быть…пустота. Машенька исчезла. И тогда все, что кололо мое сердце до этого, вонзилось в меня со всей силой и превратилось в самую настоящую панику…

Подпишись, чтобы не пропустить продолжение

СмайлМэн тогда не собирался ничего с ней делать, он просто хотел посмотреть, как все устроено. Так его природное любопытство завело его в подвал правительственного здания на юге Мериканды, снабженного всеми новейшими технологиями и игрушками, которые только можно пожелать. Когда кто-то был настолько хорош в своем деле, правительство было готово на многое, чтобы этот кто-то оставался на их стороне. СмайлМэн работал на государство во время Паназиатской войны и сыграл важную роль в окончательном уничтожении лидера оппозиции. В течение своей карьеры он также стал объектом нескольких покушений из-за того, что кто-то слил информацию о его местоположении силам противника. Не говоря уже о том, что он видел много ужасных вещей в свое время в сети, и поэтому, когда появилась возможность уйти на пенсию, он тут же ею воспользовался.

СмайлМэн очень давно не прикасался к компьютеру… нет, это была ложь. У СмайлМэна очень давно не было персонального компьютера. После всего, что произошло, он поклялся никогда не прикасаться к клавиатуре. Его хватило примерно на неделю

К счастью, детям всегда хотелось новейших гаджетов, и, помимо новинок, СмайлМэн мог обеспечить их лучшей онлайн-безопасностью, пускай и без их ведома. Чувствовал ли он себя виноватыми из-за того, что потенциально вторгался в личную жизнь молодого поколения?

Не особо.

СмайлМэна не волновали вещи, которыми увлекались члены семьи, какими бы странными или извращенными они ни были.

Он просто не лез не в свое дело.

На несколько лет ситуация устаканилась, он закончил воспитывать детей и на какое-то время забыл о прежней жизни. В конце концов его вторая половинка умерла, и он, согласно обычаю, переехал жить к остальной семье.

И теперь СмайлМэн периодически конфисковал ноутбуки и карманные устройства у своих внуков.

Никто не заметил пропажи, более того, СмайлМэн был уверен, что никто из родственников даже не знал об его бывшей связи с ККОН.

Он опустил руку в подушки и медленно вытащил ярко-розовый ноутбук из тайника. Он прихватил его ранее в тот же день и спрятал, пока остальные члены семьи не пошли спать. Задняя часть ноутбука была обклеена девчачьими наклейками и стикерами, что ничуть не обеспокоило СмайлМэна, когда он открыл ноутбук и вошел в систему.

Пароли не были для него особой проблемой, но этот пароль он знал наизусть.

Экран включился, и синий свет залил его лицо.

Пальцы забегали по клавиатуре со скоростью многолетнего опыта. Многие в его сфере использовали нейронный интерфейс, говоря, что это намного быстрее, и если наловчиться, твои возможности станут безграничными. СмайлМэн не был в этом так уверен. Нужно обладать божественной концентрацией, чтобы держать свой мозг в правильном направлении, и даже если бы он обладал таким качеством, он не доверял своей концентрации, особенно в критические моменты.

Имея скорость набора текста более 100 слов в минуту, он не беспокоился о скорости.

Они нервно постучали ногой по полу.

Эрис была в опасности. Сигнал бедствия пришел ближе к началу ночи, и он сделал все возможное, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, вызвав единственного человека, который был одновременно способен и готов помочь.

Единственного человека, которому СмайлМэн доверил бы свою жизнь.

Ангел Священника.

***

Джим дрожал, чувствуя морозный холод на своей коже, передвигая ногами сквозь сугробы высотой почти по колено. Марта забрала из его рук Эрис, которая вяло болталась на руках женщины, дав Джиму возможность держать дробовик наготове. Во время участия Джима в Паназиатской войне он ни разу не участвовал в зимних наземных операциях. Он протопал километры джунглей Южной Азии и несколько раз высаживался с моря на некоторые из близлежащих островов, но у него никогда не было возможности или, скорее, наказания в виде участия в зимней операции.

Поэтому происходящее он ненавидел каждую секунду.

Он отчетливо помнил, как ненавидел ползать по грязи и вытаскивать пиявок из тех мест, где пиявок быть точно не должно, но что-то в их нынешней ситуации было хуже. Возможно, дело было в его возрасте, он уже не мог так бодро бежать по лесу, его спина и ноги молили остановиться. Комок снега упал ему в ботинок, обжигая кожу, а его штаны промокли насквозь.

Его руки были ледяными, несмотря на маленькие вязаные перчатки, которые Марта успела схватить, выходя за дверь.

Все было ужасно, но вряд ли кому-то приходилось проводить наземную операцию в вязаной шапке, розовых перчатках и пижаме, так что, скорее всего, нельзя сравнивать их побег с настоящей операцией.

Лес вокруг них был одновременно темным и необычайно ярким. Свет звезды Импетуса превращал снег в сверкающее белое полотно, но на фоне которого весь материал, не являющийся снегом, казался просто черной пустотой.

Он оглянулся на Марту и увидел, что она дрожит.

Его жена всегда ненавидела холод, и он ее не винил. У Марты не было того слоя жира, который был у многих людей ее возраста. Она была худой и маленькой, и с момента их встречи она была для него маленьким кубиком льда. Теперь он беспокоился, что естественная уязвимость к холоду не позволит ей продержаться долго.

Джим, с другой стороны, был практически человеческой печкой, хотя и предполагал, что это просто мужская фишка. У него тоже не было необходимого жира, рано или поздно холод доберется и до него.

— Ты в порядке? — шепнул он жене.

Она кивнула ему, плотно сжав губы.

Марта никогда бы не стала жаловаться в такой ситуации. Когда они поженились, она поклялась всегда быть рядом. Он был для нее супругом, а не телохранителем, и ей не нужно было, чтобы он защищал ее от всех и вся. Эта женщина будет идти до тех пор, пока не завоюет мир или не умрет, за что он ее и любил. Но какой бы сильно ни была его любовь, вероятность умереть для них обоих была вполне реальна.

Его беспокоил свет звезды и следы, которые они оставляли, но он не торопился и использовал свои навыки, чтобы вести их по снежным полянам, испещренным следами животных, а затем под кроной деревьев, где снега было мало, и землю усеивали сосновые иголки. За ними гнались, но они ничего не могли сделать, кроме как продолжать идти.

Именно тогда Джим услышал лай собак.

Пока что они были далеко, где-то в стороне дома, но Джим уже знал, что их побег подошел к концу. Хорошую собаку было почти невозможно обмануть, и даже если бы они могли попытаться, методы, которые он использовал бы на войне, сейчас не сработают. Переход вброд мелких ручьев и рек был равноценен смерти.

— Надо идти быстрее, — сказал он, и они ускорили шаг, практически побежав по снегу, пыхтя и тяжело дыша.

Марта перестала дрожать, разогревшись от пробежки. Джим вспотел.

С течением времени лай собак становился все громче, а Эрис не просыпалась. Джим приказал Марте идти вперед, приказал ей бежать, если что-нибудь случится. Марте это не понравилось, но ей нужно было защитить Эрис, поэтому она не стала спорить.

Джим продолжал оглядываться через плечо.

Ему не нравилось, что он видел.

Где-то десяток собак.

Вероятно, у него даже есть шанс на победу. Если ему достаточно повезет с выстрелами, он с легкостью убьет собак, однако звук наверняка привлечет охотников. Он ожидал, что собаки выйдут из-за деревьев позади него, и был одновременно удивлен и встревожен, когда лай раздался слева и справа.

Собаки окружали их, загоняя добычу.

У Марты не будет времени бежать.

Они оба остановились, зная, что сейчас произойдет. Марта прижалась к нему спиной, а Джим поднял дробовик, тяжело дыша. Он чувствовал, как в ботинках скапливается вода.

— Ну, давайте, четвероногие ублюдки, – пробормотал он.

Эти собаки вели себя не как какие-то полицейские собаки, а как охотничьи псы, которых можно взять с собой на кабана.

А если Джим что-то и знал об охотничьих собаках, так это то, что они не сдаются.

И вряд ли это были обычные загонщики.

Первая собака, огромная, мускулистая, размером с мастифа, выскочила справа. Джим поднял дробовик.

И тут мир вокруг озарился резким голубым светом.

Откуда-то сверху раздался пронзительный шум, и собака с отчаянным воем отскочила, уткнувшись мордой в снег, пытаясь избавиться от звука. Лай другой собаки перешел в резкий визг. Джим тоже вздрогнул от звука, но продолжал держать руку на дробовике, щурясь от яркого синего света. Ветер хлестал по верхушкам деревьев, заставляя ветки трястись над головой.

А потом.

Внезапное ощущение невесомости.

Джим чуть не выронил дробовик от неожиданности, когда его ноги оторвались от земли. Марта телом закрыла вокруг Эрис, пока Джим барахтался, и вместе они были подняты с земли лучом голубого света.

Неужели их похищают инопланетяне?

Это было вполне возможно.

Видел бы его сейчас их младший сын.

Теперь Джим услышал голоса, кричащие со всех сторон, и ему показалось, что он увидел темные силуэты на фоне снега. Они поднимались все выше, и вскоре достигли кроны деревьев, ломая ветки и зарабатывая небольшие царапины, пока неизвестный луч вытаскивал их из-под полога. Особо острая ветвь разорвала его пальто, после чего они, наконец, преодолели лес, оказавшись над верхушками деревьев.

Послышался шум двигателей, а затем их окутала темнота.

Что-то хлопнуло, и он упал на пол, неловко приземлившись и перекатившись в сторону, прижимая дробовик к груди.

Под ним загрохотал твердый металл, а затем он дернулся в сторону, когда они начали двигаться. Джим повернулся, чтобы проверить Марту и Эрис, и увидел, что его жена стоит на коленях, все еще держа Эрис на руках.

— Вы в порядке?

— Я в порядке, но что…..

Дверь в конце комнаты открылась.

— Мистер и миссис Вир, прекрасно выглядите этим чудесным зимним вечером. Вид запыхавшихся беженцев вам очень идет.

Они оба повернулись в сторону источника звука, и Джим поднял бровь. Он был молод, во всяком случае для Джима, лет тридцати, с загорелой кожей и небольшой щетиной. Джим сразу узнал в нем одного из армейских друзей Адама.

— Сержант Рамирес… Ангел, кажется?

— Или ваш великодушный спаситель, — молодой человек ухмыльнулся

— Как ты нас нашел? — спросила Марта, стуча зубами, когда снова начала дрожать.

— Меня прислал СмайлМэн

===========================================

Спасибо за прочтение, вопросы, комментарии, мнения и предложения всегда приветствуются. Перед вами - рассказ из огромного цикла «Око Эмпирей» за авторством Charlie Starr. Перевод и публикация осуществлены с личного разрешения автора произведения.

Ссылки на все рассказы можно найти здесь.

Оригинальное произведение можно прочитать по этим ссылкам:

Рассказ

Тамблер

Ваттпад

Скакать по одним и тем же граблям я категорически не люблю, а пенсионеров строить негуманными методами мне не позволяет воспитание. Но вот то, что остатки нервной системы они разберут на запчасти - сомнений не было. Так что я отделалась обещанием личных контактов с управляющей компанией, в этом деле как требовался меткий глаз и пофигизм хорошо подвешенный язык. Этот день настал, когда лежавшая неделю прямо перед окнами двух пенсионерок куча, задолбала не только их, но и всех жителей подъезда.

- Твой выход. - сказали мне - Ты обещала. Пойди и истреби дракона кучу.
Куча надоела и мне в том числе, но она каким-то образом исчезала из памяти, как только я от неё отворачивалась. Пенсионеры смотрели на неё из окон каждый день, час и минуту, и ненавидели гору уже всей душой. Они попробовали наябедничать на неё и призвать дворника со словами про беспредел. Дворник пришёл, оценил масштабы бедствия, прокопал проход и исчез. Пришло время тяжёлой артиллерии и опытных переговорщиков.

- У нас куча. От края до края, но с тоннелем. - я атаковала управляльщиков с прямо утра, расписывая грандиозные масштабы проблемы и прелесть перетаскивания в подвал ещё сухого песка. Завтра пойдёт дождь, обещала я. А потом наступит ледниковый период, куча покроется бронёй, станет монументом, к ней будут водить экскурсии и запишут в исторические достопримечательности. В управляющей компании офигели от перспектив и согласились, что убрать нужно сегодня.

Дворник был мрачен лицом и проклинал всех пенсионеров, жильцов и песок по всей планете. В пятницу ему хотелось просто махать метлой, неспешно сгребая осенние листья, а не вот это вот всё. Пенсионеры выглядывали из-за занавесок, наблюдая за торжеством справедливости и обсуждая каждую лопату, высыпанную в ведро. "Нет, ну ты посмотри, второй подошёл с тачкой и снова ушёл." - эхом разносилось по этажам.

Куча исчезла, дворник тщательно вымел остатки песка и пришло время визитов. Жители собирались кучками и поштучно. Наносили друг другу визиты, обсуждая целую неделю драматических событий с завязкой, томительно тянущейся серединой и героической развязкой. Испечённые в честь победы плюшки кочевали из квартиры в квартиру, в процессе обменивались урожаем, новостями и утирали слёзы радости.

А я смоталась в гараж и думала - вот ведь, всего одна куча песка, а какой эффект.

Лишившись свежего воздуха и вдохновляющего пейзажа, к которым скамья прочно прикипела, она, придвинутая к щербатой стене в застывших струйках и каплях зеленой краски, разрисованной чем попало, в отдающих ржавью подтёках, с махровыми половиками пыли, выстилающими впадинки, и жуткой прочности паутиной, в коей помимо скомканных конфетных бумажек и прочего мелкого сора преспокойно удерживалось две трети кирпича... Короче, скамейка заросла серым равнодушием. Серость — камуфляж неприятия и отречения, маскировка, вот уж верно, пассивного бунтарства. А серость скамьи достигла броневой толщи танкового лба. Тут и свежая краска ничего не вернёт. Это как замазывать зелёнкой рану, кишащую опарышами. Снаружи скамья ещё держалась, со скрипом, по привычке, но держалась, а вот внутри давно умерла.

Танк... Бывает, какое-то словцо застрянет в голове, будто бы заноза в седалище, и ничем его оттуда не вышибешь. Как вот «танк» сейчас. Я бормотал и бормотал это слово как одержимый, по одной изощрённой прихоти, пока слово не скрутилось в трубочку галиматьи и не растворилось в кислоте пустозвонства. Танктанктанктанктанктанктанктанктанктанктанктанктанк... Тогда я представил сам танк, как он есть, в натуральную величину и со всеми его возможностями. Не реальной модели, а своей собственной, которую собрал из запасников фантазии при помощи инструментов воображения. Танк я назвал «Поджелудочная Карабаса».

И вот «Поджелудочная Карабаса» едет вперёд, проламывает стену, словно печенье, трещит деревом, будто карандашом, разворачивает на ходу агрессивно приплюснутую башню и прицеливается в одноэтажный красный домик с засевшим внутри противником. Домик принадлежит одному из вражеских солдат. Он построил его своими руками и за свои деньги. Строил долго и хлопотно, потратил много. Красивый и уютный домик. Танк стреляет. Красные стены красивого и уютного домика под напором ураганных смерчей взрыва разлетаются с ужасающими грохотом, при отсутствии преград, на сотню метров, сбивают трёх вражеских птиц и контузят улепётывающего вражеского кота. Было бы неплохо конкретизировать птиц и кота и проследить их дальнейшую судьбу, ведь они выжили и иногда собирались в баре «Шибеница и провокатор», вспоминая под крепкое пиво тяжёлые годы войны, когда кот от голода сожрал трёх котят и изнасиловал и убил их мать, но это ни к чему. А домик лопается, как мыльный пузырь. Остатки, которые всегда сладки, скрываются за клубящимися кулисами дыма. Как ни крути, все люди, коты и птицы, спрятавшиеся внутри него, после такого образцового выстрела смешались в кровавое месиво, размазанное по сладким остаткам домика. Можно было бы укрыться в подполье, если бы оно было. Слишком каменистая для рытья почва.

И слово наполнилось смыслом, как тело своевольной душой, что удрала на пять минут размяться и вернулось к телесным оковам, собравшимся уж благополучно двинуть коней.

В окошке кассы чернела волосами женская голова и белела кружевной шалью верхняя половина туловища, тоже женского. Конечно, можно выдвинуть смелую гипотезу, что верхняя половина тела, в отличие от головы, принадлежит не женщине, а мужчине, но в пользу первоначального варианта говорил, а вернее выдавался бюст неоспоримо женских форм и размеров. Напрашивается предположение, что туловище всё же могло бы принадлежать мужчине, испытавшем врождённую аномалию, родовую деформацию грудины, нарушение в физическом развитии, смену пола или результат неправильного питания. И затем пересмотреть свои взгляды (забавная тавтология) на голову. Да, игра в смелые гипотезы для творческих людей может стать зыбучими песками, поэтому лучше соблюсти приличия и удовлетвориться одной-двумя короткими затяжками.

Тёмно-рыжие волосы охватывали голову женщины «бобом-каре» и загнутыми кончиками стремились подпереть щёки, казалось бы, стянутые со слишком высоких и выступающих скул, как паруса с мачтовой перекладины. Брови привлекали красивой дугой, приятной светло-коричневой гаммой и где-то на семь десятых были нарисованы. Серые с зелёным азиатские глаза смотрели загадочно и раскосо. Мягко блестящие розовые губы приоткрылись и на несколько мгновений коснулись края белой кружки, пропуская в рот её содержимое. Отпив, женщина поставила кружку на стол и вернулась к созерцанию чего-то находящегося ниже оконного проёма. Возможно, смотрела фильм или полоскалась в интернете, кто их, этих женщин, знает.

Я назвал женщину Королевой Ожидания и назвал её своей женой.

Касса закрутилась волчком и унеслась в небытие. Королева Ожидания вместе со стулом приподнялась в воздух, развернулась ко мне лицом и опустилась, клацнув ножками по мраморному полу. Теперь она сидела за длинным столом. С одного торца стола сидел я, а с другого она, Королева Ожидания, моя жена. Стол оказался настолько длинный, что Королева Ожидания отдалилась от меня. Я перестал различать фрагменты её лица, скрывшегося за вуалью тени. Глаза Королевы превратились в чёрные провалы.

Передо мной лежал тиковый поднос с едой и питьём в серебряной посуде и перед моей женой лежал тиковый поднос с едой и питьём в серебряной посуде. Мы невыносимо долго, ни разу не моргнув и не шевельнувшись, напряженно таращились друг на друга, словно весь обед состоял из попытки разобраться в себе и в ней. Снова поругались, мириться она не хочет. И я не хочу. Чем больше набирается ссор, тем прерывистей и тоньше тропа к примирению. А наше разногласие далеко не первое. Скорее полтос к полтосу и ещё полтос первое. И почти все разлады начинаются с того, что я не хочу понимать её, а она не хочет понимать меня. По началу я уступал ей, но быстро понял, что она считает это само собой разумеющимся и уступать мне и не собиралась, считая это проявлением слабости. Мы запутались во взаимных обвинениях в эгоизме и черствости.

Как-то я разозлился и хотел разбить ей голову вазой, а разбил вазу об её голову, предварительно включив аудиозапись на телефоне. Когда у меня паршивое настроение, я слушаю хруст бьющегося о монарший череп стекла и последующий истошный вопль. Так верещит закипевший чайник со свистком. Воодушевляет похлеще музыки. Далее ставленница богов забросала меня набором фарфоровой посуды на шесть персон, подаренным мною на её 25-летие. Это говорило о многом. Я допустил фатальный промах, начав ключевое наступление в невыгодной для себя местности. Впрочем, эту часть аудиозаписи я удалил.

Так мы сидели и неподвижно молчали, одевшись в смирительные рубашки упрямства. Я, гранд-укротитель и знаток (почти мазохист) яростных состояний, полный холодной, ртутной ярости, включил короткую, но эмоциональную запись с обрушением вазы на величественную маковку, разумеется, с предельной громкостью. Давно сдохший номер, ставший обеденной традицией. Был ещё один номер, не такой дохлый, но тоже традиционный. Королева срывала скатерть. Вместе с обедом. Оттого-то скатерть на столе и отсутствовала. Мы ели на голом, как наши нервы, и тяжёлом, как наша семейная ситуация, столе. Можно было бы развестись, но разве в этом прелесть бытия? Разводы для слабаков. Не обожаем ли мы как следует измучить тех, кого любим? Исходя из этого, мы с супругой сжигали друг друга в пылающих домнах любви и ждали, кто первый погибнет от натиска ожогов, чтобы вскорости умереть и самому...

Моя жёнушка драматически встала из-за стола. Скорее всего, затем, чтобы воплотить очередную пакость. Зачем она ещё может встать? Я приготовился к прыжку. Не далее чем позавчера на меня обрушился тазик с чьими-то потрохами, придав ужину скотобойнический дух, более явный, чем обычно. Тогда Королева так же встала, подошла к колонне и с пожеланием приятного аппетита дёрнула за верёвку.

Со скрипом распахнулась дверь, и в столовую нахраписто вошел военный с вещмешком за плечами. На щиколотках крапивных брюк, выглядывающих из-под полы шинели, тонко краснели лампасы. Белые погоны с красной окантовкой сжимали брезентовые лямки. Офицерская шапка-ушанка золотилась кокардой. На бледном и небритом лице вздорно рыжели лохматые усы. Зайдя в столовую и напустив мороза, военный зыркнул на нас. Мотнув полупустым рюкзаком, развернулся, щёлкнул каблуками, повторно скрипнул дверью и стремительно вышел. Меня обдало холодными завихрениями и ядрёным мускусным запахом армейского одеколона «Старание старшего лейтенанта», от которого у котов помоложе вытекли бы глаза и увяли яйца. Королева бросила на меня мимолётный взгляд, и, глядя на дверь, медленно и сладострастно облизалась. Я пребывал в ошеломлении, а то бы сам облизался. Обед затягивался, а я ни крошки не съел. Пока мы тут мирно обедаем, по нашему дому шляется неопознанный субъект, двери распахивает и повсюду нос свой усатый суёт?! Осмотрится, попривыкнет, с нами сядет и еды потребует, а то необузданным макаком со стула на стол вскочит, посуду дорогую весело забьёт и рожи зверские заскалит?! Так нас тут ничем не удивишь, а третий лишний.

Рассердившись совершенно по-новому, — незнакомец, не жена, и подхода требует особого, — я покинул Королеву Ожидания и столовую. Вояка в одиночестве сидел на корточках в начале перрона. Раскрытый вещмешок лежал возле него как преданная собака с разорванной пастью. Из рюкзачного лона исходило рассеянное синеватое сияние, полное искрящейся белой пыльцы. Схожего синего оттенка бывает снег на восточных отрогах Гидралаев высотой 2000-2200 метров в полдень при ясной безветренной погоде и температуре (-)23-(-)27.

Заметив меня, военный мгновенно перетянул горловину рюкзака каким-то неестественно резким, механическим, до автоматизма отработанным движением. Близким движением с шестой попытки, после небольшой паузы, запускают старый лодочный мотор, который можно заставить работать, если только обладать достаточно обширным запасом матерных слов и выражений. Военный приложил все свои навыки притворства, чтобы это выглядело натурально, но я-то видел, как он в спешке схватил не тот ремешок, а потом только тот. Может быть, военный не хотел, чтобы кто-то узрел синий свет, бьющий из его рюкзака. Может быть, я, сам того не ведая, совершил роковое кощунство и одним своим невежественным взглядом навсегда осквернил содержимое вещмешка. Может быть, я только что уничтожил целую империю или расу. Я ощутил неловкость, стыд и глубокое потрясение, но тут же вспомнил, что военный, сам наглец, без спроса проник в нашу столовую и разрушил интимную атмосферу нашего супружеского обеда. Плевать на империи и расы, на стыд и потрясение. Нечего по чужим усадьбам шастать и двери раскрывать где ни попадя, коли судьбы народов в вещмешке волохаешь. К тому же остро захотелось узнать об источнике таинственного света. Я приблизился к военному, тот забросил рюкзак за спину и встретил меня в штыки:

— Чего тебе?

— А ты чего по моей усадьбе шляешься, как по своей? Вот иди на свою усадьбу и шляйся там до посинения.

— Усадьба... — протянул военный слово и время и пошевелил вздорными своими усами. — А с виду вылитый вокзал.

— Это и есть Вокзал, моя знаменитая усадьба Вокзал. Казывай, что такое синенькое у тебя в мешочке полыхает.

— А тебе чего?

Любопытная ситуация. На всём перроне никого, исключая нас. Я могу притвориться, что отступил и по-настоящему чихать хотел на вояку с его светом, спуститься с перрона, отыскать камень, обойти военного, подкрасться к нему со спины и врезать камнем по синей фуражной тулье. И окрасится кровью тулья. В полном спокойствии открыть рюкзак и разгадать тайну происхождения синего света. И никто никогда не отыщет убийцу. Даже сам военный, останься он жив, ничего не сумеет сказать, потому что никаких реальных сведений о себе я ему не выдавал. Конечно, я бы никогда не поступил столь жестоко с незнакомым мне человеком, но ситуация всё же уникальная. Её следовало тщательнейшим образом обвалять в размышлениях, примерить к ней разные точки зрения, типы мышления, осмотреть детально и издалека, поглубже вырезать на карте памяти и иногда обращаться, как к интереснейшему опыту.

А военный возьми и выхвати пистолет из кармана шинели. Зима ведь, холодно, вот и выхватил пистолет из шинели. Мог бы выхватить из кармана кителя, но была зима, поэтому из шинели.

— Стой, где стоишь! — сказал военный голосом, не терпящим возражений.

Верно, офицер, вот и голос у него властный. А почему офицер? Шапка офицерская и одеколон... Так шапка не документ, а одеколон не удостоверение. А голос третьим признаком? Ну... может тогда и офицер.

На подъезде к станции электричка дала длинный гудок. На перроне мы вдвоём. И только мы. Замерли. Медленно кружа в морозном воздухе, падали хлопья снега, как в японских фильмах про самураев. Я стою, военный стоит и пистолетом как бы мною управляет. Мимо проплыла кабина машиниста с надписью «Гробыв» на тёмно-кремовом прямоугольнике в левом нижнем углу лобового стекла. С напористым шипением электричка остановилась. Зелёные вагоны, оранжевая полоса, поддерживающая окна. Со вздохом разъехались створки двупольных дверей.

— Ты едешь на следующем, — сообщил военный голосом, не терпящим возражений, и выстрелил.

Пуля вылетела с коротким слабым тявканьем. Ничем не примечательный звук. Наверное, секрет в глушителе или синем свете в рюкзаке. От резкой жгучей боли в ляжке я вскрикнул и повалился задом на перрон. Неизвестно, от чего больше: от боли или неожиданности. Военный бывалым зайцем запрыгнул в тамбур. Двери твёрдо сомкнулись чёрными резиновыми нашлёпками, и поезд поехал дальше, увозя в себе мистического военного, синий свет и несколько лиц, смотрящих на меня. Они видели, как я упал, но не знали, что с этим делать.

Книга "Миразмы о Стразле": https://www.litres.ru/book/sergey-belokrylcev/mirazmy-o-strazle-67611852/