В общем, зовут меня Вовка. Так меня бабушка с дедом называли, пока трагедия не произошла. Бабушка от инфаркта погибла, а дед, не выдержав потери, повесился в спальне своей. По наследству дом мне достался . Я долго отнекивался, не хотел ехать в деревню, но родители меня уговорили. Да и с Лешей встречусь наконец. Лешка, если что, друг мой. Мы с ним познакомились ещё когда мелкими были. Как раз тогда, на лето, к деду поехал, когда тот ещё жив был . Мы с ним часто играли: то на речку купаться ходили, то картошку в костре жарили.
По приезду я первым делом зашёл к нему, чтобы поговорить, узнать, как он да и о том, о сем поболтать. Подхожу к дому, а у меня ощущение, будто на меня смотрят, хотя все окна у него зашторены. Стучусь — тишина. Я думаю: «Может, ушёл…» И тут слышу:
— Эй… кто там? Что тебе надо? — голос с другой стороны двери был хриплый, с каким-то напряжением.
Я сделал шаг вперёд, сердце колотилось:
— Лех… это я, Вовка. На лето приехал… — сказал я, стараясь звучать уверенно, но голос дрожал.
— А-а… Вовка… — голос будто провис, едва узнаваемый. — Не сразу… не сразу узнал… Ну… богатым будешь, да?
Я нахмурился, сжимая кулаки:
— Чего? Ты дверь закрыл? Ты что, меня не рад видеть?
— Прости… щас… не могу… — выдавил он, будто слова давились в горле, а пауза была слишком долгой.
Я вздохнул, отступил на шаг, почувствовав холод по спине. «Чёрт… что с ним?» — подумал я и пошёл к бабе Вале.
Баба Валя вышла на веранду, опираясь на палку, глаза усталые, а голос дрожащий:
— Ой… Вовочка… это ты?.. — прищурилась она, будто пыталась разглядеть меня сквозь годы. — Да… да уж… вырос ты… богатырь настоящий… эх…
— Здрасьте, баб Валя… — сказал я, стараясь улыбнуться, но голос дрожал. — Да вот, приехал в гости… и дом проверить. Родители сказали — мол, пропадать не стоит.
— Ну… сядем, чайку попьём, — тихо сказала она, оглядываясь вокруг, словно ожидая чего-то странного.
Мы сели, разговаривали о мелочах, но я не выдержал и спросил, почти усмехаясь, чтобы скрыть тревогу:
— А Лешка? Как он там? Не помер от скуки?
На лице бабы Вали вдруг появилось бледное выражение ужаса, глаза стали пустыми. Она вздохнула тяжело, слова будто давились в горле:
— Ты что… правда ничего не знаешь, Вов? — сказала она тихо, голос хрипел, каждое слово давалось с трудом, руки дрожали на коленях. — Он… погиб, Вовка… утопился… бедняжка… дедушку не пережил… эх…
— Как?! — вскочил я, едва не уронив кружку с чаем. — Я же только недавно с ним виделся!
Я пробормотал, пытаясь собраться:
— Ладно… пойду я… — но мысли роились в голове, как вихрь: «Он был жив… я же слышал, видел!»
— Лё… Лёха?.. — прошептал я, дрожа, едва разглядывая тень в углу комнаты.
Тень сгущалась, и вдруг передо мной возник Лешка. Кожа синяя, глаза черные, улыбка до ушей. Из его рта вырывались булькающие, хрипящие звуки, будто он захлёбывался водой.
— Хххрр… глхх… ха-а… — булькнул он, наклонив голову на бок, и я почувствовал запах сырости и чего-то ещё гнилого.
— Ты… что с тобой?.. Ты же… ты же мёртв!.. — выдавил я, пытаясь держаться, но дрожь пробегала по всему телу.
Он сделал шаг ближе, и булькающий звук слился с хихиканьем, от которого мне стало холодно до костей.
— Ххрр… п-пойдём… ха-а… — слова тонут в хрипе, но я понял смысл.
Я отшатнулся. — Пусти! — попытался закричать, но горло будто заполнилось водой.
Он схватил меня за плечи, ледяные пальцы соскользнули по коже, мокрые и скользкие.
— Ххрр… ха-а… — булькал он, тянул меня к двери.
Я цеплялся, пытался упереться ногами, но меня тащило сквозь двор.
— Нет! — хотел было закричать, но рот снова булькал, слова тонут, воздух будто вышибло из лёгких.
В подвале, перед дневником:
— Блять, долго эта швабра не протянет… — пробормотал я, трясясь, — Мне нужно найти другой выход…
Набрел на тетрадь. Подошёл ближе, увидел дневник Леши. Сел у решётки, через которую лунный свет падал на пол, и начал читать.
…шепчет… каждую ночь… приходит… дыхание за спиной… сердце дрожит… руки ледяные… тянет… нельзя дышать, нельзя спать… ночь долгая… она шепчет моё имя… Лёша… Лёша… проклят ты, как дом… скрип… шаги… ловят… слышу их смех…
Бегу… двери закрыты… ключи исчезают… свет спасает… но свечи гаснут… тогда тьма… хрюкает, булькает… шепчет: «Ты мой… навсегда…»
Проклятье, блять… дед передал мне… знал… говорил: «Дом выбирает… а теперь он во мне…»
Вижу других… исчезли… трупы в стенах… дом живой… дышит… он выбирает нового… меня… хочет меня…
Иногда думаю… блять… лучше утонуть… спрыгнуть в реку… пусть вода заберёт… проклятие идёт… но вода… холодная… дышать нельзя… единственный шанс…
Слова тонут… руки сжали горло… шепчет: «Сопротивляйся — умрёшь… подчиняйся — будешь частью…»
Не могу спать… шаги за стеной… хрип… хлюп… они идут… каждую ночь… Лёша… проклят…
Блять… нет выхода… лучше вода… река… пусть смоет… пусть тьма не найдёт…
Я спрыгну… пусть река заберёт… конец…
Я оторвался от дневника, сердце колотилось, дыхание прерывистое. «Что за, к черту, проклятие? Что тут вообще творится?» — подумал я. Одновременно хотел узнать, что произошло, но в другое время хотел забыть всё, что тут произошло.
Посмотрев под стол, на котором лежала тетрадь, я увидел книгу.
И черт, кажется, тварь выбила дверь
