Baiki.sReddita

Я постараюсь не вдаваться в детали, потому что не хочу втягивать кого-то в публичные разборки, так что «Милтон» — это не их настоящая фамилия.

Моя жизнь в целом была самой обычной. Я ходила в школу, возвращалась домой, проводила время с друзьями. В общем, всё то, чем занимается любой подросток.

Всё… пошло не так после того, как они купили дом по соседству — уже после того, как моя прежняя соседка умерла.

В семье Милтонов было трое: Клэр — жена, Джейкоб — муж и трёхмесячный младенец по имени Самуэль.

Они всем понравились с первой же встречи. Немаловажно и то, что, судя по всему, они невероятно богаты, хотя я не могу вдаваться в подробности того, чем именно они зарабатывают на жизнь.

Мои родители быстро сдружились с Милтонами.

Но каждый раз, когда они приходили к нам в дом, я начинала чувствовать… что-то. При моих родителях они вели себя нормально, но стоило мне остаться с ними наедине, как они начинали на меня пялиться.

Сначала я думала, что, может быть, веду себя невежливо или слишком мало говорю, или произвожу впечатление человека, который их не любит — что, если честно, было правдой.

Джейкоб и Клэр вели себя со мной… неестественно. Клянусь, они смотрели на меня как дикие животные — так, как собака замирает, увидев что-то в темноте.

Но самым странным был ребёнок.

Я до сих пор не понимаю, как они умудрялись проводить у нас по три часа и ни разу не взять с собой младенца.

Всякий раз, когда я спрашивала, где Самуэль, они начинали оправдываться и говорили, что слышат его по радионяне и что он спит.

Ни один человек в здравом уме не оставит такого маленького ребёнка одного.

И всё же весь район обожал этих людей. Все, кроме меня и… моей собаки Майло.

Майло — золотистый ретривер, одна из самых добрых пород на свете и настоящий ангел среди собак.

Майло никогда не подходил к этим людям, а после их переезда он почти не выходил из своей будки или из моей комнаты. Он всё время был напряжён.

Однажды Клэр и Джейкоб прошли мимо него, и Майло задрожал от страха. Клянусь, собака чувствовала, что с ними что-то не так.

Я ещё могла терпеть их редкие визиты к нам домой, но эти выходные изменили всё.

По какой-то причине они пригласили мою семью в поездку на выходные и попросили меня присмотреть за их трёхмесячным ребёнком.

Кто в здравом уме оставит трёхмесячного младенца с подростком, который ни разу в жизни даже не держал ребёнка на руках?!

Я сразу отказалась, но мои родители пришли в ярость, когда я попыталась сказать «нет».

В итоге меня заставили провести выходные у них дома.

Я знаю, это звучит невероятно, но я не преувеличиваю ни одной детали.

Когда все четверо уехали и передали мне ключи, я решила взять с собой Майло.

Пёс наотрез отказывался подходить к их проклятому дому.

Упрямо я потянула его за ошейник и начала тащить к крыльцу.

Майло даже попытался укусить меня, лишь бы вырваться! К счастью, он не впился по-настоящему… но всё равно.

Я вошла в дом, и первое, что я заметила, — воздух был затхлым, будто его не проветривали с тех пор, как здесь умер прошлый хозяин.

Внутри также стоял сильный запах сожжённых трав.

И было холодно — так холодно, что приходилось выходить на улицу, чтобы согреться.

Я подумала, что кто-то случайно оставил включённый кондиционер, но нет — он был выключен.

Так откуда тогда взялся этот холод?

И это был не просто прохладный воздух — у меня буквально замерзало дыхание!

Я включила отопление и, воображая, будто за мной гонится какая-то демоническая сущность, включила абсолютно весь свет в доме.

Плевать на счёт за электричество — не до того.

Я увидела дверь в подвал и почему-то решила подпереть её стулом. На всякий случай.

Я медленно поднялась наверх и вошла в детскую.

Казалось бы, кто-то купил бы обычную кроватку.

Но нет — эта выглядела так, словно её притащили прямиком из 1940-х годов.

Я посмотрела на Самуэля. Он был обычным младенцем.

Но меня сразу поразило то, что он никогда не плакал. Более того, он вообще никак не реагировал, когда я брала его на руки или носила по комнате. Его, казалось, совершенно не волновал леденящий холод.

Он вёл себя скорее как взрослый мужчина, а не как ребёнок.

Я развела смесь, покормила его по инструкции и поменяла подгузник.

Когда я отвернулась, чтобы взять что-то, а потом снова посмотрела на него, он уже перевернулся на живот.

Я сказала:

— Ты уже так умеешь?

Я взяла его на руки, он уснул, и я положила его обратно в кроватку, потянулась к двери.

Клянусь, я услышала его голос: «Я умею гораздо больше». В этот момент я отпрянула назад — и увидела, что он всё так же спит.

Решив не спать как можно дольше, я спустилась вниз и включила телевизор.

Посмотрев несколько серий своего сериала, я достала еду из холодильника и начала есть.

Может, это была просто паранойя, но мне показалось, что кто-то дёргает ручку подвальной двери.

В тот момент мне хотелось только одного — уйти и вернуться домой, но я не могла оставить ребёнка одного.

Хотя, чёрт возьми, я точно не хотела забирать его к себе.

Спустя какое-то время я задремала на диване.

А потом произошло то, что позже мне объяснили как нечто вполне «обыденное», но от этого не ставшее менее жутким.

Позже мне сказали, что это была «гипнагогическая галлюцинация». Но я отчётливо услышала фразу: «Самуэль — это грубая ошибка в написании моего имени», а затем — пронзительный крик прямо мне в ухо.

Я больше не могла уснуть. Более того, я была так напугана, что даже не могла пошевелиться.

Мне всё время казалось, что за мной кто-то наблюдает.

Через какое-то время я услышала младенца наверху.

Он не плакал. Это звучало так, словно кто-то пытался плакать, опираясь на описание плача из Википедии.

Я поднялась наверх и снова покормила его смесью.

Когда я включила свет, клянусь, его зрачки были расширены — не до неестественности, но всё же совсем не так, как должны быть.

Я уложила его обратно, вышла и закрыла дверь.

И снова — каким-то образом — услышала шёпот:

— Ванесса.

В панике и не зная, что делать, я приняла глупое решение обыскать спальню Милтонов.

Я открыла дверь — и меня ударил отвратительный, плесневелый смрад.

Комната была завалена странными книгами, большинство из которых были на арабском или турецком, а некоторые — на языках, которые я не могла узнать даже отдалённо.

Я не стала ни фотографировать их, ни читать — мне и так было жутко.

По глупости я открыла аптечку, наугад вытащила какую-то снотворную таблетку и побежала обратно вниз.

Страх и паника заставляют людей принимать… глупые решения.

Сидя на диване, я чувствовала себя сонной и, если честно, будто под наркозом.

И я уснула.

А теперь — самая странная часть.

Мне приснился самый ужасный кошмар в моей жизни. Во сне я спускалась по лестнице в подвал. Внутри я увидела оккультные символы, а Самуэль играл прямо в центре.

Я потянулась, чтобы взять его на руки, и он позвал меня по имени.

Я почти физически ощущала, как чьи-то руки касаются моего лица.

Я огляделась и увидела десятки тел, накрытых тканью. Из-под этой ткани тянулись руки — ко мне.

Я проснулась с криком, всё ещё находясь в полусонном состоянии.

Каким-то чудом мои родители поссорились с Милтонами и вернулись раньше времени.

Мама заметила, что я… веду себя странно, но постаралась не выдать меня.

— Пойдём, Ванесса, — она потянула меня за руку и увела домой.

Джейкоб и мой отец обменялись взглядами и разошлись, даже не попрощавшись.

Когда мы выходили, я услышала, как Самуэль плачет в детской. Боже, как долго он был голоден?

Мы вернулись домой, и родители извинились за то, что поставили меня в такую ситуацию.

Они выглядели… чем-то встревоженными, но отказывались что-либо объяснять, как бы я ни настаивала.

Самое ужасное — я никак не могу вспомнить, была ли дверь в подвал открыта или закрыта, когда я уходила.

А ещё мне кажется, что я слышала, как мама случайно назвала ребёнка Самаэлем.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

То самое мёртвое время, когда ночная смена уже убеждает себя, что почти закончилась, но солнце ещё не заслужило права вставать. Дороги были пусты, тревожно пусты, будто у всех остальных хватило ума спать.

Одна машина. Аварийка включена. Частично перекрывает обочину на двухполосной дороге. Сообщений о ДТП нет. Водитель не отвечает.

За рулём был мой напарник Дэн. Окна приоткрыты. В салон лился холодный воздух — достаточно резкий, чтобы не уснуть после долгой ночи. Рация тихо бубнила, больше в очереди ничего не висело. Мы говорили просто потому, что говорили. Полушутки, полужалобы — что угодно, лишь бы тишина не захватила всё.

— Наверное, кто-то вырубился, — сказал Дэн. — Пьяный или под кайфом.

— Или притворяется, — сказал я.

Он взглянул на меня и усмехнулся.

— Ты всегда ждёшь худшего.

Я не ответил. В такое время худшее обычно ждёт тебя.

Мы увидели машину примерно за милю. Других автомобилей не было. Поблизости — ни домов. Только деревья, подступающие к дороге с обеих сторон, и ветви, смыкающиеся над ней, словно они прислушивались.

Дэн сбавил скорость и остановил патрульную позади седана. Часы на панели показывали 4:53.

Я помню это время точно, потому что тогда подумал: мы уже достаточно близко к концу смены, значит, всё будет быстро. Постучать в окно. Может, вызвать эвакуатор.

Я ошибался.

Дэн не был новичком.

Он работал «в поле» дольше меня. Дольше большинства. Из тех копов, чьё имя люди узнают не потому, что он громкий или приветливый, а потому, что он всегда рядом, когда всё идёт наперекосяк.

Он был умелый. Уверенный. Спокойный — таким становишься только после лет, когда уходишь с мест, откуда уходить не должен был.

Нас поставили вместе из-за ротации. Временно, по документам. На деле это ощущалось так, будто тебе передали чужую тень и сказали: справляйся.

Дэн ничего не объяснял. И не должен был. Он двигался с лёгкостью человека, который ещё до остановки уже знает, как всё пойдёт.

Вот что меня тревожило.

Не то, что он нарушал протокол, а то, что он знал, какие места можно согнуть без последствий.

Он выключил фары, когда мы остановились позади седана.

Я вышел следом, гравий хрустел под ботинками. Воздух был резкий, холодный до жжения. Седан стоял неподвижно, аварийка пульсировала в темноте.Дэн молча пошёл к водительской двери.Я подстроился, сместившись шире.

— Держись подальше, — тихо сказал он, не оборачиваясь. — Дай я его разбужу.

Так мы не делали. Не с водителем, который не отвечает. Не на тёмной дороге, без подстраховки.Но Дэн уже стучал.Крепко. Контролируемо. Два чётких удара по стеклу.

Ничего.

Он постучал снова — сильнее.

— Сэр, — позвал он. — Полиция.

Всё равно ничего.

Аварийка продолжала мигать. Я видел отражение Дэна в боковом стекле. Лицо спокойное. Собранное. Почти… терпеливое. Как будто он чего-то ждал. Дэн постучал снова. Ещё сильнее. Я шагнул к пассажирской стороне. Звук отдавался слишком громко на пустой дороге. На секунду ничего не произошло. Потом силуэт на водительском месте пошевелился. Мужчина сидел, завалившись назад, голова лежала на спинке, подбородок приподнят, словно он спал с приоткрытым ртом. Когда он двинулся, это было медленно и осознанно, будто телу приходилось вспоминать, как двигаться. Он выпрямился. Его глаза я увидел сразу. Они были слишком широко раскрыты. Не моргали. Не фокусировались. Просто уставились прямо вперёд, через лобовое, словно он смотрел мимо дороги, мимо деревьев, мимо нас. С ними было что-то не так. Сначала я подумал, что это блики. Угол. Плохой свет. Но когда глаза привыкли, я увидел ясно: зрачки были затянуты мутью, тьму будто заливала молочная пелена. Может, рубцы. Густые, неровные — как будто что-то заживало поверх глаз очень долго. У уголков подсохла кровь, коркой у слёзных каналов. Тонкие дорожки тянулись по щекам — достаточно старые, чтобы потемнеть, как будто он плакал кровью, а потом просто… перестал.

Он не повернул голову.

Не отреагировал на стук.

Не посмотрел ни на Дэна, ни на меня.

Просто смотрел вперёд, дышал неглубоко, грудь едва шевелилась.

— Сэр? — голос Дэна был ровный. Профессиональный. — Вы меня слышите?

Никакой реакции.

Я подошёл ближе, пытаясь поймать взгляд под другим углом. Ничего не изменилось. Никакого движения зрачков. Никакой попытки сфокусироваться. Никакого вздрагивания.

Он не смотрел сквозь нас.

Он вообще ни на что не смотрел.

— Дэн, — тихо сказал я. — Мне кажется, он слепой.

Дэн ответил не сразу.

Он наклонился ближе к стеклу, вглядываясь, изучая лицо мужчины как предмет. Ни тревоги. Ни удивления.

— Может быть, — сказал он. — А может, он просто не хочет на нас смотреть.

Это не было шуткой.

И это не звучало как забота.

Губы водителя разошлись.

На секунду я подумал, что он заговорит. Я наклонился, инстинктивно подставив ухо ближе к приоткрытому окну.

Вместо этого у него напряглась челюсть.

Дыхание сбилось.

И потом он прошептал что-то так тихо, что я едва не пропустил.

Не Дэну.

Не мне.

Просто… вслух.

Губы снова зашевелились.

На этот раз появился звук.

Он вырвался из него быстрым, бездыханным потоком. Слишком быстро, чтобы ухватить, слоги сталкивались друг с другом, словно он боялся замедлиться.

— Дтрассим. Дтрассим дтрус…

Я наклонился ближе, пытаясь разобрать.

— Что? — сказал я. — Сэр, что вы сказали?

Он не остановился.

Слова — или то, что это было, — продолжали сыпаться, обрывисто и срочно, одно в другое, без пауз, без промежутков.

Я посмотрел на Дэна.

— Что он говорит?

Дэн отступил от двери, выпрямился. Лицо осталось нейтральным, но взгляд скользнул ко мне — на долю секунды дольше, чем нужно.

— Ничего, — сказал он. — Скорее всего, под наркотой.

Дыхание мужчины стало грубее, звук теперь будто продирался наружу.

— Дтрассим, дтрасс…

У меня по коже побежали мурашки. Не потому, что я понимал — я не понимал, — а потому что это ощущалось направленным. Как будто звуки были нацелены, даже если смысл — нет.

Я потянулся к рации.

— Диспетчер, у нас водитель, он—

Мужчина вдруг резко втянул воздух, коротко, как будто слишком долго не дышал.

Он повернул голову.

Не глаза.

Только лицо.

В мою сторону.

— Дтрассим, — выдавил он в последний раз.

И застыл.

Мы открыли дверь без особого сопротивления.

Дэн первым потянулся внутрь — заглушил двигатель, перевёл рычаг в «паркинг». Водитель не сопротивлялся, когда мы приказали ему выйти. Он двигался скованно, словно суставы не до конца слушались, но подчинялся. Никаких резких движений. Никакой агрессии.

Просто… неправильно.

Вблизи повреждения глаз выглядели хуже. Помутнение было неоднородным — где-то толще, неровное, как рубцовая ткань, разросшаяся без контроля. Он всё так же не смотрел ни на одного из нас. Голова держалась прямо, подбородок слегка поднят, дыхание поверхностное и частое.

— Спокойно, — сказал я, понизив голос, когда мы вывели его на обочину. — Всё нормально.

Я не был уверен, кому это адресовано — ему или мне.

Дэн стоял сзади вплотную, рука уже возле плеча мужчины, будто он ждал повода.

Я нажал на рацию.

— Диспетчер, пришлите скорую. Мужчина, не отвечает. Возможно, медицинский случай.

Водитель качнулся на ногах. Я перехватил его крепче, удерживая. Одежда была влажной от пота, несмотря на холод, кожа — горячая даже сквозь перчатки.

На секунду всё казалось под контролем.

А потом его рука рванулась.

Он схватил меня за перед жилета, пальцы вцепились так, что дёрнули вперёд. Сила застала врасплох — не взрывная, а отчаянная, паническая. Я рухнул на одно колено, больно. Тут же выровнялся.

— Эй! — крикнул я.

Лицо у него исказилось, челюсть сжалась, зубы скрипнули. Звуки вернулись, теперь громче, потоком, без дыхания.

— Дтрусс, дтрусс…

Слюна брызнула мне на щёку.

Я замер.

По инструкции надо создать дистанцию. Отойти. Разорвать контакт. Но я видел только, насколько он повреждён. Насколько потерян. Это была не атака — это была паника. Как тонущий человек, который хватается за ближайшее.

— Спокойно, — сказал я снова, подняв руки, пытаясь разжать его пальцы, не накручивая ситуацию. — Всё хорошо. Помощь уже едет.

Эта заминка длилась, может, полсекунды.

Дэн не замешкался вообще.

Он рванулся вперёд, схватил мужчину за плечо и вдавил его вниз с силой. Тот ударился о землю глухо, воздух вылетел из лёгких.

— Дэн! — закричал я.

Поздно.

Дэн навалился сверху, колено вдавил мужчине в спину. Тот вскрикнул — больше от шока, чем от боли, руки беспомощно заскребли по асфальту.

— Прекрати сопротивление! — рявкнул Дэн так громко, чтобы это попало на бодикам. Так громко, чтобы оправдать то, что он делал.

Мужчина не сопротивлялся.

Дэн дёрнул его, переворачивая, прижал к земле распластанным, а потом резко пнул в бок. Не нужно. Не реакция.

Намеренно.

— Дэн, хватит! — сказал я, оттаскивая его.

Дэн медленно отошёл, дыхание ровное, словно он только что закончил что-то привычное. Отработанное.

Водитель лежал, судорожно хватая воздух, чуть скрючившись на боку. Звуки исчезли. Глаза уставились в небо, пустые, расфокусированные, слёзы прорезали чистые линии на засохшей крови на лице.

Рация захрипела: диспетчер подтвердил, что скорая в пути.

Дэн посмотрел на мужчину, потом на меня.

— Он схватил тебя, — ровно сказал он. — Ты замешкался.

Я не ответил.

Потому что он был прав.

И потому что то, как он это сказал, заставило желудок сжаться.

Скорая приехала через несколько минут.

Фельдшеры действовали быстро, профессионально, их не смутила ни засохшая кровь, ни невидящий взгляд. После короткого обмена они спросили, может ли кто-то из нас поехать вместе. С учётом поведения мужчины это было логично.

— Я поеду, — сказал я.

Дэн не стал спорить. Просто кивнул и поехал следом на патрульной.

Внутри скорой пахло антисептиком и резиновыми перчатками. Мужчина лежал пристёгнутый к носилкам, грудь поднималась и опускалась короткими неглубокими толчками. Медик проверял показатели, пока машина выезжала обратно на дорогу.

И тогда я это почувствовал.

Он смотрел на меня.

Не расфокусированно. Не сквозь лобовое. Его взгляд был намертво прикован к моему лицу.

Я чуть сдвинулся, думая, что это совпадение.

Это не было совпадением.

Он не моргал.

Медик говорил с ним, спрашивал имя, дату, где он находится. Никакого ответа. Только этот взгляд. Непрерывный. Осмысленный.

Потом его губы шевельнулись.

Теперь мягко. Почти нежно.

— Дтрассим.

Я оцепенел.

Он повторил снова. Медленнее. Всё так же слитно. Всё так же тихо, чтобы медик не заметил.

— Дтрасс…им.

Снова и снова. Шёпот в такт гулу дороги. Каждый повтор залезал глубже под кожу.

Я отвёл взгляд и уставился на металлический шкафчик напротив, пока скорая не притормозила и не въехала в приёмный бокс больницы. В больнице мужчину оформили и поместили в палату под наблюдение. Его держали до медицинского заключения. На бумаге — ничего серьёзного. Пока врачи не дадут добро, он был нашей ответственностью. Мы с Дэном стояли снаружи, пока врач пытался — и не смог — добиться от него хоть чего-то связного.

— Он мне почти ничего не даёт, — сказал врач. — Может быть психиатрия. Может быть неврология. Трудно сказать.

Дэн кивнул.

— Мы подождём.

Когда врач ушёл, Дэн наклонился ко мне.

— Ты в порядке? — спросил он.

— Да, — сказал я.

Он секунду изучал меня, потом усмехнулся.

— Ты там замешкался.

— Я не хотел его калечить.

Дэн пожал плечами.

— Так люди и получают травмы.

Вот оно. Снова. Этот тонкий нажим.

— Прикрой меня, — добавил он тихо. — Только это и нужно.

Он уже говорил такое. И это было далеко не худшее, что он делал.

Несколькими месяцами раньше была стрельба с участием офицера. По документам — чисто. Слишком чисто. Дэн утверждал, что подозреваемый потянулся к оружию. К оружию, которого до этого там не было. Я видел, откуда оно взялось.

С тех пор я жил с этим знанием каждый день. Жил с виной. Со страхом. С пониманием, что у меня есть жена и дочь, которым нужно, чтобы я возвращался домой. Тогда я решил, что сообщу. Осторожно. Правильно. Дэн об этом не знал.

По крайней мере, я так думал.

— Я в туалет, — сказал Дэн. — Возьму что-нибудь из автомата.

Его шаги затихли в коридоре.

Не сразу. Просто достаточно далеко, чтобы звук истончился, растянулся и наконец перестал принадлежать этой палате. И тогда мужчина сел. Без напряжения. Без предупреждения. Только что он обмяк на матрасе — и вот уже спина прямая, плечи расправлены, ремни на запястьях натянуты. Я уставился на него.

— Мне пришлось заставить тебя обратить внимание, — сказал он.

Слова были спокойные, но чуть повышенные по тону. Расставленные тщательно, будто каждое имело вес.

Я открыл рот. Ничего не вышло.

— Иначе ты бы просто проехал мимо, — продолжил он. — Такие, как ты, всегда так делают. Вы каждый день видите людей и никогда по-настоящему их не видите.

Я слышал пульс в ушах.

— Поэтому я остановил тебя.

Палата словно стала меньше.

— Я сам позвонил, — сказал он. — Я выбрал дорогу. Я выбрал час. Я ждал.

Мысли разлетались. Всё, что я смог выдавить, было тихое, ошарашенное:

— Какого… чёрта…

Он не отреагировал.

— Я не сплю, — сказал он. — Я не отдыхаю. Я не забываю.

Он чуть приподнял подбородок.

— Они приходят, хочу я или нет.

Я проследил его взгляд к глазам.

— Я пытался закрыть дверь, — продолжил он. — Пытался ослепить ту часть себя, которая смотрит.

Голос не менялся.

— Я их сжёг. Резал. Дал им зарубцеваться. Думал: если я не буду видеть мир, я не увижу то, что приходит дальше.

Едва слышный выдох.

— Не помогло.

У меня тряслись руки.

— Они приходят не как мысли, — сказал он. — Они приходят целиком. Завершёнными. Как будто ты заходишь в комнату уже после того, как всё случилось.

Он чуть наклонился вперёд.

— Так я увидел его.

Желудок провалился.

— Он чувствует, что ты отдаляешься, — сказал мужчина. — Он знает, что ты носишь вину. Такие, как он, это распознают.

Слова наваливались.

— Он знает, что ты заговоришь, — продолжил он. — Рано или поздно. И он не может этого позволить.

Воздух стал густым.

— У него слишком много вложено, — сказал мужчина. — Слишком много историй уже рассказано.

И тогда видение развернулось.

Не рывком. Не криком. Как чтение наизусть.

— Он приходит к тебе домой, когда знает, что тебя нет, — сказал мужчина. — Он выбирает время, когда стены молчат, а пол помнит каждый шаг.

У меня сжало грудь.

— Жена слышит дверь, — продолжил он. — Она думает, что это ты. Она даже улыбается.

Меня затошнило.

— Он валит её на пол на кухне, она тянется к телефону, — сказал он. — Она держит его на столешнице. Экраном вниз.

Пальцы сами сжались.

— Он наступает ей на кисть, — тихо сказал мужчина. — Не так, чтобы раздробить. Просто так, чтобы кости сдвинулись.

Дыхание у меня сорвалось.

— Когда она тянется снова, он ломает ей руку выше, — продолжил он. — Над запястьем. Чисто. Звук резкий в тихой кухне.

Перед глазами поплыло.

— Она пытается закричать, — сказал он. — Сначала выходит дыхание.

Слова не прекращались.

— Он прижимает её к столешнице, — сказал мужчина. — Не в ярости. Аккуратно. Ему нужно, чтобы она оставалась в сознании.

Я почти не мог дышать.

— Она ползёт, — продолжил он. — Одна рука тянется неправильно. Другая дрожит так сильно, что не держит вес.

Пауза.

— Она думает о вашей дочери, — сказал он. — Не о тебе.

У меня ослабли колени.

— Далеко она не уйдёт.

Гул палаты казался оглушительным.

— Ты приходишь домой позже, — сказал мужчина. — Ты чувствуешь запах раньше, чем видишь её.

Где-то в коридоре тихо отдались шаги.

— Ты зачищаешь дом, — продолжил он. — Комната за комнатой. Потому что ты такой.

Голос стал ниже.

— Он ждёт тебя в коридоре, где стены сужаются.

Сердце ударило так, что стало больно.

— Он стреляет в тебя один раз, — сказал мужчина. — Низко. Достаточно, чтобы ты не потерял сознание.

Ручка двери чуть шевельнулась.

— Он опускается рядом, — прошептал он. — Говорит тебе, что этого могло не быть.

Дверь открылась.

Дэн вошёл в палату.

Мужчина мгновенно обмяк, будто позвоночник перерезали. Голова свесилась на подушку, взгляд снова стал пустым, испорченным.

— Дтрассим, — шептал он себе под нос. — Дтрассим…

Дэн глянул на него без интереса.

— Этот что-нибудь полезное сказал? — спросил он.

Я не смог ответить.

Потому что это звучало как безумие.

И потому что это звучало как воспоминание о том, чего ещё не случилось.

После того как мы, будто навечно, застряли в больнице, пришли ещё двое офицеров и сменили нас.

— Сержант сказал вам возвращаться и начинать бумажную работу.

Это было логично, но мне это не нравилось. Бумажки после того, что было, звучали как ад.

Дэн вёз нас обратно в участок почти молча.

Он выглядел уставшим. По-настоящему. Так устают после слишком многих лет на ночах, когда адреналин уходит, и остаётся одна рутина.

Внутри он расправил плечи и тяжело выдохнул.

— Я выжат, — сказал он. — Справишься с бумагами по этому случаю?

Это меня застало врасплох. Обычно он настаивал, чтобы всё проходить самому.

— Да, — сказал я. — Я сделаю.

Он кивнул.

— Спасибо. Я домой, посплю.

Ни колкости. Ни напряжения. Просто конец смены.

У двери он остановился.

— Эй, — сказал он, оглянувшись. — Не накручивай. Мужик был не в себе. Всякое бывает.

И ушёл.

Я пялился в рапорт дольше, чем следовало, перечитывал одни и те же строки, не понимая их. Всё, что мужчина сказал в больнице, теперь казалось далёким. Как будто я услышал это во сне.

Усталость так делает. Она делает воспоминания ненадёжными. Звуки смазываются. Смысл ускользает. Когда снаружи свет начал мягчеть, я понял, что чувство в груди так и не ушло. И тогда я открыл запись с бодикама. Я сказал себе, что просто проверяю тщательно. Сначала звук был грязный. Шум дороги. Дыхание. Статика. Когда мужчина говорил, это всё ещё звучало поспешно, ломано. Именно так, как я помнил.

Почти.

Я выделил фрагмент. Замедлил.

И вот оно.

«Не доверяй ему».

Я включил снова на обычной скорости. Теперь я был уверен. Мужчина никогда не говорил бессвязно. Он говорил со страхом. Он пытался предупредить меня с самого начала. Я откинулся назад, внезапно остро ощутив, как долго не спал. Как легко убедить себя, что я притягиваю за уши. Соединяю точки, которые не должны соединяться. И всё же… ощущение не уходило.

Я позвонил жене.

Она ответила на ходу по дому, голос нормальный, отвлечённый.

— Привет, — сказала она. — Ты живой?

— Едва, — сказал я. — Слушай… это может звучать глупо, но можете сегодня ночью поехать к твоей сестре?

Она тихонько рассмеялась.

— Что? Зачем?

— Не знаю, — сказал я. — Просто… мне нужно, чтобы ты мне поверила.

Пауза. Не страх — просто недоумение.

— …Ладно, — сказала она. — Странно, но ладно.

Она отложила телефон, пока собирала сумку. Я оставался на линии, слушал звуки нашего дома. Открываются шкафчики. Шаги. Знакомые, успокаивающие вещи.

— Я загружаю машину, — сказала она. — Подожди.

Открылась задняя дверь.

И она перестала говорить.

— Что? — спросил я.

— Мне показалось, я что-то услышала, — сказала она. — Снаружи.

Грудь у меня сжалась.

— Что именно?

— Не знаю, — сказала она. — Как будто мусорные баки.

Я поднялся.

— Не выходи туда, — сказал я.

— Я уже выхожу, — ответила она буднично. — Расслабься.

Я услышал, как хрустит гравий. Как скребёт пластик.

Потом она засмеялась.

— Енот, — сказала она. — Здоровенный. Удрал, как я дверь открыла.

Я медленно выдохнул.

— На секунду напугал, — добавила она. — Ладно, мы выезжаем.

Прошла секунда. Завёлся двигатель.

— Я выезжаю с подъездной дорожки прямо сейчас, милый. Пожалуйста, скажи, что происходит.

Я не успел ответить, как она снова заговорила.

— Хм, — сказала она.

— Что?

— Кажется, я только что увидела твоего напарника.

У меня всё внутри провалилось.

— В смысле?

— Машина пролетела мимо меня, — сказала она. — Почти уверена, что это был Дэн.

— В какую сторону он ехал? — спросил я.

— Не знаю, — сказала она. — Он просто обогнал нас, когда мы выезжали. Пронёсся быстро.

Пауза.

— Он выглядел злым, — добавила она почти между делом.

Я закрыл глаза.

— Просто езжайте. Не останавливайтесь ни на чём, — сказал я.

Но мой голос звучал неправильно. Я заставил её держать трубку всю дорогу. Они добрались до сестры ещё до темноты.

В безопасности. И только тогда на меня навалился весь вес происходящего.

Дэн ушёл из участка усталым. Дэн проехал мимо моего дома. Дэн не позвонил. Я попросил направить наряд к дому сестры жены и проследить за моей семьёй. Я всё ещё сижу за столом, пока пишу это.

Через несколько минут я поднимусь наверх и расскажу начальству всё. Про стрельбу. Про запись. Про правду о Дэне.Я не знаю, что будет после этого.

Я знаю только одно.Если бы я поехал домой после этой горы бумажной работы, если бы я проигнорировал предупреждение, которое звучало как усталость и безумие, моя жена и дочь сегодня не спали бы у её сестры.И я бы не сидел здесь, пытаясь облечь это в слова, пока кто-то другой не успел рассказать мою историю за меня.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Я познакомился с этой парой через свою бывшую девушку Кайлу — она представила меня им на вечеринке. Они давно знали друг друга, и мы часто проводили время вместе всей группой. Когда мы с Кайлой расстались и она уехала, я продолжил общаться с ними. Они были весёлыми людьми, умели поддерживать лёгкую атмосферу, что мне нравилось, — несмотря на все их причуды.

Эта пара относилась к своим питомцам — а их у них было несколько — как к детям. Я сам любил животных, так что это не стало бы для меня проблемой. Но у них это было на совершенно ином уровне. Они купили роскошную коляску для прогулок с кроликом, наряжали кота в дорогие костюмы и готовили изысканные блюда для черепахи. Но им всегда казалось, что этого недостаточно.

Когда люди спрашивали, планируют ли они завести детей, они всегда с подмигиванием отвечали, что пытаются зачать… щенка.

Я тоже не хотел детей, так что всегда смеялся над их глупой шуткой, снимавшей напряжение. И всё же, несмотря на всю её нелепость, она слегка меня тревожила. Зная эту парочку, я отчасти верил, что они действительно родили бы собаку, если бы природа это позволяла.

В конце концов настал день, когда Моника и Рэнд объявили, что в их семье появился новый пушистик. Они с воодушевлением позвонили мне, чтобы пригласить в гости и познакомить с ним, и я с радостью согласился. У них всегда был вкус на милых питомцев.

Придя к ним с игрушкой для жевания в подарок, я удивился тому, насколько скрытными оказались хозяева насчёт своего нового пса. Обычно, обзаведясь новым питомцем, они без конца рассказывали историю о том, почему выбрали именно его, какой он породы и так далее. Но в этот раз они лишь сияли и повели меня наверх, в одну из гостевых спален.

К моему недоумению, я увидел, что обычно пустая комната была превращена в нечто похожее на детскую. По всему помещению были расставлены игрушки и украшения с собачьей тематикой, но это больше напоминало обстановку для младенца, любящего собак, чем для самой собаки.

Моника тепло указала рукой в сторону комнаты, и я увидел то, чего ожидал ещё меньше: кроватку.

— Познакомься с нашим биологическим псом, Питом.

Я сдержал желание поморщиться от привычной шутки моих друзей. Заглянув через бортики кроватки, я увидел спящего на мягком постельном белье… щенка. Собаку, как они и сказали.

И в то же время это было совсем не похоже ни на одну собаку, которую я когда‑либо видел.

Щенок бигля имел короткую шерсть, четыре лапы, хвост — всё, что должно быть у собаки. Но было в нём что‑то… странное. Его морда пугающе напоминала человеческую. Его лапы сгибались так, как сгибаются руки и ноги у младенца. Его коричнево‑чёрная шерсть казалась по‑человечески знакомой.

А когда он пошевелился и сонно взглянул на меня, я увидел его глаза. Ярко‑голубые глаза.

— Ну разве он не прелесть? — взволнованно спросил Рэнд.

Я стряхнул с себя ощущение тревоги и вспомнил, зачем они пригласили меня сюда.

— А, да, он просто очаровашка, ха‑ха, — произнёс я самым восхищённым голосом, на который был способен. — А откуда, э‑э‑э, вы взяли этого малыша?

Моника переглянулась с Рэндом, прикрыла рот рукой и прошептала:

— Ладно, только никому не говори…

Мои глаза расширились — я наполовину ожидал услышать извращённую историю о рождении.

— …мы взяли его у заводчика.

Они оба рассмеялись, стараясь не разбудить спящего щенка.

— Признаём вину, знаю, — сказал Рэнд. — Обычно мы берём животных из приютов, но этого малыша нам просто необходимо было заполучить. Уверен, ты понимаешь — он идеальная собака для нас обоих.

Я неловко согласился, оставил им игрушку для жевания и ушёл. Я знал, что Моника и Рэнд всегда были эксцентричны и чересчур увлечены своими питомцами. Но обустроить целую детскую для щенка? Они, конечно, всегда считали своих питомцев детьми, но это уже было чересчур даже для них.

А ещё был внешний вид щенка Пита. Может, дело было в человеческом имени, или в кроватке, или в шутке про «биологического пса», влияющей на моё восприятие. Но что‑то в его облике казалось неправильным. Была ли история про заводчика правдой, или они специально выбрали самого странного пса из приюта, чтобы поддержать свою шутку про «биологического пса»? Эти чудаки вполне могли так поступить.

С другой стороны, рассуждал я, Моника и Рэнд были хорошими друзьями все эти годы. Когда мы с Кайлой расстались, они больше всех старались помирить нас. Они какое‑то время выступали в роли свах, пытаясь найти между нами что‑то общее, что снова объединило бы нас как пару, несмотря на наши различия. Может, они просто хотели снова ходить на двойные свидания. Но я ценил их старания.

Щенок, который ещё не сформировался внешне, и собачья детская — не повод разрывать дружбу, длившуюся годами.

Так что в следующие несколько месяцев я всё чаще видел странного Пита.

На вечеринках и посиделках в доме Моники и Рэнда другие друзья пары высказывали похожие мысли. Я был не единственным, кто замечал пугающие черты их нового питомца. И, как всегда, Моника и Рэнд лишь смеялись и продолжали свою шутку.

— У маленького Пита глаза как у нас обоих!

— Нос он унаследовал от папы, а губы — от мамы!

— Наши гены цвета волос настолько сильны, что он получил и те, и другие!

Эти маленькие реплики пары могли бы быть забавными, если бы не были так пугающе правдивы. Глаза Пита действительно напоминали сочетание голубых глаз Моники и Рэнда — для биглей голубые глаза были большой редкостью. Его кривой нос и тонкие губы действительно напоминали черты его «родителей». А его светло‑коричневая с чёрным шерсть действительно в точности соответствовала цвету волос брюнетки Моники и черноволосого Рэнда.

Большинство людей отмахивались от странных совпадений, считая их забавной диковинкой. Но по мере того как щенок рос, становилось всё очевиднее, что эти странности не ограничиваются лишь внешним видом собаки.

Я всё чаще замечал странные вещи. Пит ходил так, как ходит малыш, отклоняясь назад, словно пытаясь идти на двух ногах. Или он пытался произносить слова, когда люди разговаривали рядом, словно ребёнок, учащийся говорить. Но хуже всего был его взгляд. Это был не взгляд счастливого собачьего любопытства, а взгляд печальной человеческой мольбы. А ещё его лай звучал как крик.

Быть рядом с этой парой и их сюрреалистичным питомцем становилось для меня всё труднее. Они открыто поддерживали шутку о том, что он их ребёнок, посмеиваясь над тем, в какую школу он пойдёт или в каких спортивных соревнованиях будет участвовать. Это было отвратительно. Между тем Пит не ладил ни с одним из других животных в их доме. Я не мог находиться рядом с ним, но он всегда искал меня.

Последней каплей стал день, когда похожий на человека Пит подошёл ко мне своей человеческой походкой, уставился на меня человеческим взглядом и положил клочок бумаги мне на колени.

— О, это так мило, похоже, Джордж — любимый дядя Пита, — рассмеялась Моника, потягивая вино.

— Знаешь, Джордж, может, это знак, что тебе тоже стоит завести своего, — хохотнул Рэнд, опрокидывая свой бокал.

Я, как всегда, фальшиво рассмеялся и быстро спрятал клочок бумаги в карман. К счастью, никто, похоже, этого не заметил. Что бы это ни было за послание, я инстинктивно хотел прочитать его подальше от вмешательства пары.

Когда я наконец отошёл от группы, я достал клочок бумаги от Пита и увидел, что это был смятый обрывок визитки.

«Питомник „Кин“

Для следующей части вашей животной семьи — с кусочком вас самих».

Это было от заводчика, у которого Моника и Рэнд взяли Пита, в этом я был уверен. Значит, их рассказ о посещении заводчика всё‑таки оказался правдой. Но почему они так скрывали это место? И почему Пит — буквально собака — похоже, хотел, чтобы я об этом узнал?

Я больше не мог игнорировать свои чувства по поводу их питомца. Мне нужно было разобраться, пусть даже не ради себя, а ради этой несчастной собаки.

Тем вечером, покинув их дом, я отправился по адресу, указанному на визитке. Это был жилой дом в уютном пригороде, что не слишком удивляло для заводчика животных. Заметив звонок у двери, я прикинул, какими способами можно попасть внутрь. Однако я выбрал самый безрассудный. Я не хотел, чтобы меня просто прогнали. Мне нужны были ответы.

Поэтому я обошёл дом сзади, с помощью лопаты, лежавшей рядом с сараем, взломал дверь в подвал и спустился вниз.

Включив свет, я ожидал увидеть нечто вроде щенячьей фабрики. Но вместо этого я оказался в лаборатории. Гладкой, блестящей и стерильной, как кабинет ветеринара, но с большим количеством научного оборудования. За мной стояли шкафы с различными промаркированными образцами. Я не знал, с чего начать поиски информации. К счастью, в этот самый момент появился источник сведений.

— Кто вы такой и что вам здесь нужно?! — крикнул мужчина в курительном пиджаке с верхней ступени лестницы.

— Я мог бы задать вам те же вопросы! — резко ответил я, тут же доставая телефон. Прежде чем он успел пригрозить вызовом полиции, я начал фотографировать всё вокруг.

— Либо вы расскажете, что вы делаете с этими животными, либо эти снимки отправятся прямиком в полицию! — Для убедительности я направил телефон на мужчину в очках. Он на мгновение замер, обдумывая варианты, а затем улыбнулся.

— Что ж, очень хорошо, нарушитель, — произнёс он, прочистив горло. — Меня зовут доктор Уэлш. Раньше я был уважаемым эмбриологом, специализирующимся на людях, и страстным любителем животных. Потом меня уволили, и я решил объединить две свои страсти. Полагаю, вы уже видели результаты моей работы?

Я оглядел комнату, стараясь сдержать накатывающее ужаснувшее осознание.

— Мои друзья… Моника и Рэнд… их собака… она ведь не обычная собака, верно?

— Это то, чем должна стать новая норма для собак, — с гордостью заявил он. — Эти двое были отличными клиентами. Они поняли истину: животные — идеальные дети. Мне ненавистно было помогать родителям заводить человеческих детей. Дети грубые, шумные, неблагодарные. Но мне нравилось помогать людям обретать животных. Животные нежные, мягкие, верные.

В его голосе зазвучала обида.

— Была лишь одна проблема, которую нужно было решить. Родители детей видят в потомках себя. Родители питомцев — нет. Это несправедливость, которую я теперь устраняю. Я ввожу человеческую ДНК обоих «собачьих родителей» в эмбрионы их будущих питомцев. А когда рождается помёт, я вручаю им щенка, в котором есть частичка каждого из них.

Оставался лишь один мрачный вопрос, который мне нужно было задать.

— …где эти помёты?

Ничто не могло подготовить меня к тому, что я увидел, когда доктор Уэлш вывел меня наружу и открыл дверь сарая.

Тут же я понял: Пит, каким бы пугающим он ни выглядел, был самым презентабельным из своих собратьев. Передо мной раскинулось море искажённых, аномальных морд и тел щенков. Существа, наполовину люди, наполовину собаки, со смешанными чертами: кожа и шерсть, руки и когти, человеческие торсы и собачьи хвосты. Они издавали детские, звериные вопли, смутно моля о смерти.

Я даровал им её.

Пока доктор Уэлш тщетно пытался меня остановить, пожилой мужчина не смог преуспеть. В ту ночь я поджёг сарай спичкой, положив конец страданиям всех этих безумных гибридов. Самое главное, однако, я оставил лабораторию в доме нетронутой — для прибывших властей.

Монику и Рэнда арестовали за использование нелегального экспериментального заводчика вскоре после этого. И слава богу. К счастью, после того как полиция изъяла их питомца, «биологического пса» тоже усыпили. Отчаянно‑голубые глаза Пита больше не будут преследовать меня.

Среди большинства наших друзей распространились слухи о том, что произошло. Всё держалось в тайне, ведь люди не хотели признавать, что так долго закрывали глаза на явно очеловеченную собаку.

Лучшим последствием всей этой шумихи стало то, что через несколько недель мне написала Кайл. Она не имела понятия, за что арестовали наших друзей, и мне пришлось сообщить ей новости. За чашкой кофе мы с моей бывшей возлюбленной начали общаться так, словно времени и не прошло. Когда я упомянул имена Моники и Рэнда, она первой заговорила:

— Представляешь, они попали в тюрьму, можешь в это поверить?! — воскликнула она. — И подумать только, это случилось сразу после того, как они пришли и оставили у меня этого странного щенка.

Кровь застыла у меня в жилах. Чайные ложки на столе вдруг напомнили мне те, что я использовал в доме пары, — покрытые моей ДНК.

Я в ужасе наблюдал, как Кайл достала из сумки маленького щенка кокер‑спаниеля — подарок от наших друзей‑экспериментаторов, выступавших в роли свах.

— Джордж, ты не поверишь, насколько эта малышка похожа на нас обоих…

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Тучи и туман окутали сельскую местность серой пеленой.

Позднеосенняя оголённость деревьев и лугов придавала месту зловещий вид.

Когда моё такси прибыло в маленький городок, улицы были пусты. На каждом окне стояли стальные решётки.

Таверна, где мне предстояло остановиться, тоже оказалась пустой. Хозяин почти не разговаривал: просто дал ключи от комнаты и сообщил, что еду подадут через два часа.

Когда я поднял сумки и направился к лестнице, он спросил, с какой целью я приехал. Я ответил, что сегодня вечером собираюсь взять интервью у лорда Эдмунда Эшфорда — барона, живущего в старинном готическом особняке над городом.

Глаза хозяина расширились от страха, и он поспешно удалился на кухню.

«Странно», — подумал я, но из‑за усталости после дороги не стал особо задумываться над этим.

Я отправился в свои апартаменты и проспал до тех пор, пока меня не разбудил стук хозяина. Он сообщил, что скоро подадут еду.

В обеденном зале никого не было, кроме пожилого мужчины, который одиноко ел в дальнем углу. Я представился ему и спросил, можно ли присесть за его стол. Он с радостью предложил мне место.

Мы быстро разговорились: он оказался обаятельным и весёлым человеком, рассказывал истории о городке и о том, как рос здесь. Потом он спросил, зачем я приехал.

Когда я сказал, что собираюсь взять интервью у лорда Эдмунда Эшфорда сегодня вечером, он чуть не подавился.

— Мистер Херринг, я видел, что они сделали с этим городом раньше.

— Каждую позднюю осень люди запирают дома и ставят решётки на двери. Улицы пустеют, почти никого не видно. Те, кто не успевает забаррикадироваться вовремя, исчезают.

— Лишь немногие возвращались. Их тела были бледными — не болезненными, просто бледными. Они прижимали руки к груди и бормотали что‑то о сердце. Все они умирали в течение нескольких дней.

Его слова потрясли меня — они звучали искренне, в них чувствовались настоящие эмоции.

— Пожалуйста, мистер Конор, я уверен, что со мной всё будет в порядке. Я ценю вашу заботу, но уверен, что лорд Эшфорд не станет причинять вред уважаемому учёному.

Мистер Конор посмотрел на меня с беспокойством и медленно вздохнул.

— Мистер Херринг, если вы собираетесь отправиться в тот особняк, пожалуйста, наденьте этот амулет.

Он снял с шеи ожерелье с красивым ярким камнем и протянул его мне.

— Спасибо, мистер Конор, я очень ценю это.

Я положил ожерелье в карман.

— Нет, мистер Херринг! — почти вскрикнул мистер Конор. — Простите, прошу прощения. Пожалуйста, наденьте его немедленно и спрячьте под рубашкой.

Он подошёл ко мне, надел ожерелье на мою шею и заправил его под рубашку.

— Мне уже нужно идти, мистер Херринг. Было приятно познакомиться. Пожалуйста, будьте осторожны там.

Мистер Конор быстро вышел из таверны, оставив на столе недоеденную еду.

Я привык к тому, что люди бывают суеверны, но этот случай меня насторожил. Я пытался отмахнуться от слов мистера Конора, доедая свой обед, но ожерелье давило на шею. Я уже собирался снять его, когда хозяин таверны сообщил, что машина лорда Эшфорда ждёт снаружи. В его взгляде читалось то же беспокойство, что и раньше. Я поспешно забежал в комнату за своими записями и вышел на улицу.

Машина оказалась тёмным лимузином с затемнёнными стёклами. Когда я сел в неё, попытался поздороваться с водителем, но он не произнёс ни слова — включил первую передачу и тронулся с места.

Дорога к особняку шла по крутому серпантину с обрывами по обе стороны. Водитель вёл машину хаотично, и мне пришлось вцепиться в сиденье от страха. К тому моменту, как я вышел из машины, я уже забыл о разговоре с мистером Конором.

Лорд Эшфорд встретил меня на ступенях своего особняка. Это был высокий мужчина с длинными тёмными волосами и бледной кожей. Я не мог понять, то ли ему чуть за тридцать, то ли уже под восемьдесят.

Его дом был прекрасен — большое строение чёрного цвета с небольшими арочными окнами на фасаде.

— Рад познакомиться, мистер Херринг.

Он спустился и пожал мне руку. Его хватка была крепкой, а взгляд — пронзительным.

Он провёл меня в свой кабинет и по пути рассказывал о своих многочисленных достижениях: о рекордах в фехтовании в юности, о бизнес‑решениях, которые помогли увеличить состояние его семьи в пять раз, и о благотворительных пожертвованиях, которые он делал для близлежащего городка.

— Знаете, мистер Херринг, можно сделать так много для людей, но они всё равно будут бояться вас и обвинять в неразумных злодеяниях. Говорят, что мы пьём их кровь, — он помолчал. — Как неразумно… сердце — это…

— Насколько я понимаю, это одна из причин моих длительных путешествий — собрать историю вашей семьи и местные легенды о ней, если я не ошибаюсь.

— Да, лорд Эшфорд, всё верно.

— Что ж, позвольте мне начать с объяснения того, как родились эти легенды.

— В начале 1700‑х было два года массовых исчезновений, по крайней мере, так гласят записи. Люди в городке были в отчаянии, искали ответы. Местный проповедник, мистер Конор, обвинил в этом мою семью.

— После того как пропала дочь одного из кузнецов, люди взбунтовались и пошли к нашему старому особняку, чтобы поджечь его. Моя семья едва успела спастись в тот день.

— Только мой дед решил вернуться, — он указал на картину на стене: мужчина на ней был почти точной копией лорда Эдмунда Эшфорда.

— Он построил этот прекрасный особняк, в котором вы сейчас находитесь, и нанял местную милицию, чтобы защитить нашу семью от любых покушений. Уверен, жители городка пытались предостеречь вас от встречи со мной.

— Да, они это делали, лорд Эшфорд.

— Конечно, делали. Что ж, мистер Херринг, это лишь небольшое введение в дела нашей семьи. Как насчёт коньяка, прежде чем мы углубимся в тему?

Лорд Эшфорд не стал ждать моего ответа и поднялся со стула. Когда он подошёл к полке с алкоголем, его движения стали странными.

В воздухе появился запах меди.

— Лорд Эшфорд, с вами всё в порядке?

— Мистер Хе‑е‑е‑рринг, — его голос стал высоким и булькающим.

Его голова резко откинулась назад, уши заострились, рот растянулся, и появился новый ряд острых, звериных зубов.

В ушах зазвенело, а вокруг меня пронёсся поток горячего воздуха.

Кожа на его голове стала серой, одежда разорвалась, обнажив мускулистое серое тело. Его глаза стали тёмно‑жёлтыми с ярко‑красными зрачками.

Он издал громкий визг, повалил меня на пол и навис сверху.

Я пытался отбиться, но он был слишком сильным.

Его кулак ударил меня по лицу.

Перед глазами вспыхнули звёзды, я почти потерял сознание.

Затем лорд Эшфорд разорвал на мне одежду, оставив только рубашку.

На мгновение он замер, прислушиваясь.

Зрачки его расширились, уловив звук моего сердца.

Он разорвал рубашку, но тут же издал леденящий кровь вопль.

Ожерелье от мистера Конора засияло ярким белым светом.

Он закрыл глаза и попытался сорвать его с моей шеи, но свет становился всё ярче.

Лорд Эшфорд поднялся и отступил на несколько шагов.

— Я проклинаю тебя! — закричал он.

Он упал на колени и схватился за голову.

Затем его тело начало медленно исчезать, превращаясь в мелкие частицы пыли.

Сначала исчезли руки, потом голова, затем туловище — и от него ничего не осталось.

Окно медленно открылось, и в комнату ворвался холодный ветер.

В особняке воцарилась тишина.

Мои руки так дрожали, что я не мог встать.

Сначала я не мог подняться, но потом услышал тихие шаги где‑то в особняке.

— Эдмунд? — раздался в коридоре тот же высокий булькающий голос.

Я вскочил, выпрыгнул в окно и побежал обратно в город.

В таверне я умолял хозяина немедленно вызвать такси.

Не сказав ни слова на прощание, я собрал вещи, покинул город и никогда не возвращался.

Вернувшись домой, я попытался изучить амулет. Отнёс его своему другу‑геологу, но тот сказал, что это просто стекло.

Я пытался найти мистера Конора, но хозяин таверны заявил, что в городе нет никого с таким именем.

Вскоре после этого мне пришлось уволиться из университета. После того, что я увидел, я не мог продолжать работу.

Каждую ночь меня преследовали видения лорда Эшфорда.

Я никогда прежде не рассказывал эту историю из‑за страха, но, думаю, Эшфорды идут по моему следу. Несколько дней назад я получил письмо с подписью их семейного рода внизу. Оно было написано старым римским языком, который я не смог расшифровать. Лишь одно слово было написано на простом английском: «hungry» («голоден»).

Сейчас я скрываюсь в придорожном мотеле, сжимая в руках амулет, который мистер Конор дал мне столько лет назад.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Я всегда был заядлым книголюбом и проводил много времени за чтением романов самых разных жанров. Мне всегда нравилось пользоваться библиотекой — покупать книги зачастую бессмысленно: прочитаешь и потом они вечно пылятся в шкафу.

Я уже давно хожу в нашу городскую библиотеку. Это маленький городок, где каждый день видишь одних и тех же людей на улице, где в ресторанах можно просто сказать «моё обычное» и никто даже не посмотрит на тебя с недоумением. В библиотеке уже лет двадцать работает одна женщина — фактически она единственная там трудится, если не считать посетителей и волонтёров, которые раз в неделю помогают ей с уборкой. Она всегда отзывчива, все рады её видеть, а в библиотеке благодаря ей всегда чисто и тихо.

Недавно она пропустила рабочий день — такое случалось всего несколько раз, обычно из‑за болезни. Я не придал этому значения, а на следующий день она появилась, так что все подумали, что она просто простудилась — это было логично, ведь она работала с множеством детей. Однако после этого она стала вести себя очень странно. Трудно точно описать, но выглядит так, будто кто‑то копирует её движения. Самое странное — то, как она смотрит на входящих людей, словно они её раздражают, что совершенно не вяжется с её любовью к работе.

Её соседи жалуются на странные звуки, доносящиеся из её дома, и их описания меня пугают. Один сказал, что слышал что‑то вроде скрежета по стенам. Я подумал, что это, наверное, крысы, но он уточнил, что звук совсем другой. Другой сосед зашёл и сказал, что похоже на собаку, которая скребёт когтями по стенам. Звук, судя по всему, можно было услышать, только подойдя вплотную к дому — изнутри его не различить, он слишком тихий.

Всё это можно было бы объяснить — может, она просто переживает из‑за нового питомца? Я не собирался вмешиваться, но однажды, когда я брал книгу с полки, она уставилась на меня и велела подойти. Я подошёл, и она заговорила приглушённым голосом. Она попросила меня пройти в подсобку библиотеки, где хранится всё, что не выставлено на полках. Мне стало не по себе, но я иногда работал там волонтёром, и, возможно, ей просто нужна была помощь с уборкой. Не хотелось отказывать и выглядеть невежливым, поэтому я пошёл за ней. Теперь я жалею об этом.

Когда мы вошли в кладовую, её глаза выглядели бледными. Она посмотрела на меня и сказала, чтобы я перестал в это смотреть. Я растерялся — в что смотреть? Она сказала, что всё ещё остаётся собой. Её голос был монотонным, без малейших эмоций. Мне стало по‑настоящему не по себе.

Я уже собирался уйти, когда она рванула к двери и заперла её — быстрее, чем я когда‑либо видел. Она повторяла, чтобы я перестал смотреть. Меня начала бить дрожь, а она вдруг улыбнулась и приложила палец к губам, словно призывая молчать. Половина её зубов отсутствовала, остальные торчали неровно, острые и зазубренные. Я бросился к двери, изо всех сил дёргая ручку, но она была заперта. Я быстро отпер дверь изнутри, пока она мчалась за мной. Как только я выбежал из подсобки, шаги затихли, и я помчался домой, захлопнув за собой дверь.

Несколько дней я не мог в это поверить — наверное, это был сон, думал я. Но как бы я ни пытался найти оправдание тому, что увидел, у меня ничего не получалось. Теперь, выходя на улицу, я замечаю, как она незаметно выглядывает из окон библиотеки, следя за моими передвижениями, словно лев, выжидающий момента для прыжка.

Я больше не хожу в библиотеку.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Точного возраста не помню. Зато помню кухонный стол, миску с хлопьями, которые размокали у меня перед носом, и маму, входящую в комнату с ярко‑белым конвертом — она держала его так, будто это что‑то важное.

— Посмотри‑ка, — сказала она. — Тебе прислали письмо.

Когда ты ребёнок, почта кажется чем‑то взрослым. Счета, напоминания о визитах, рекламные купоны — всё это не для тебя. Поэтому, когда мама протянула мне конверт, я почувствовал странную гордость, словно только что поднялся на новый уровень.

На конверте было написано моё имя. Только имя, без фамилии. И без обратного адреса в углу.

— От кого это? — спросил я.

— Наверное, от родственников, — ответила она. — Кто‑то решил пошутить и забыл дописать остальное.

Она сказала это с улыбкой, но улыбка застыла на секунду, а потом дрогнула в уголках.

Я разорвал конверт. Внутри была обычная открытка: шарики и торт. А внутри, аккуратными синими чернилами, всего два слова:

«С днём рождения».

Ни подписи, ни «от твоего двоюродного брата такого‑то». Только это.

Я помню, как повернул открытку к маме, будто на обратной стороне был написан ответ. Она посмотрела на неё несколько секунд, потом положила на столешницу.

— Видишь? — сказала она. — Кто‑то тебя любит. Ешь свои хлопья.

На этом всё должно было закончиться. Странное, безобидное детское воспоминание. Но на следующий год пришёл ещё один конверт. Такой же белый. Такой же аккуратный почерк на лицевой стороне — только моё имя. И снова без обратного адреса.

Внутри те же слова: «С днём рождения».

После третьего года подряд мама перестала называть это забавным.

Однажды я застал её стоящей у кухонной стойки с открытой открыткой в руках. Она водила пальцем по надписи, словно пытаясь её узнать, потом перевернула конверт, будто на обратной стороне могло что‑то волшебным образом появиться.

— От кого это? — спросил я.

Она вздрогнула, будто я подкрался незаметно.

— Я же сказала, — ответила она. — Наверное, кто‑то из родственников. Иди надевай обувь, поедем к бабушке.

После этого она перестала оставлять открытки на виду.

Но они продолжали приходить. Каждый год. В один и тот же день. Такие же открытки. Тот же почерк.

Когда я пошёл в среднюю школу, они начали меняться.

В один год внутри было написано: «С днём рождения. Надеюсь, ты получишь всё, о чём просил».

Ладно. Не так уж странно.

На следующий год: «С днём рождения. Надеюсь, тренировка прошла хорошо. Я горжусь тобой».

От этих слов мама вдруг замолчала. Тогда я начал серьёзно заниматься баскетболом: задерживался после школы, чтобы побросать мяч, у нас были игры, родители сидели на трибунах и кричали — всё как обычно.

Через год открытка гласила: «С днём рождения. Молодец, что попал в команду. Ты выглядишь сильным на площадке».

Впервые за всё время что‑то в этих словах заставило меня почувствовать тошноту.

— Откуда они это знают? — спросил я маму.

Она попыталась отмахнуться, но лицо её выдало.

— Может, твой тренер, — сказала она. — Или кто‑то из родителей. Не переживай из‑за этого.

Но она переживала. Позже тем же вечером я слышал, как она говорила по телефону — не слова, а тон: низкий и напряжённый. На следующий день она отнесла открытки в полицейский участок.

Когда она вернулась, выглядела скорее расстроенной, чем успокоенной.

— Они сказали, что мало что могут сделать, — сообщила она мне. — Нет угрозы. Нет имени. Ничего, что можно отследить. Сказали, что, скорее всего, это кто‑то из родственников пытается пошутить. Или подросток, который ведёт себя странно.

— Ты показала им часть про команду? — спросил я.

— Да, — ответила она. — Они сказали, что если появятся угрозы, мы должны вернуться.

На следующий год открытка снова была простой: «С днём рождения». Словно тот, кто их писал, получил указание умерить пыл. Или сам решил немного сбавить обороты.

Мы переехали, когда мне было тринадцать. Мама нашла лучшую работу в другом городе: новый дом, новая школа, всё новое.

Я помню, как стоял на подъездной дорожке через неделю после переезда, смотрел на почтовый ящик с новыми цифрами и думал: «Они не знают, где я теперь живу».

Через несколько месяцев мне исполнилось четырнадцать. Утром в день рождения в почтовом ящике лежал конверт.

Такой же белый. Такой же аккуратный почерк — только моё имя.

Я долго смотрел на него, прежде чем взглянуть на маму.

— Может, его переслали со старого адреса, — сказала она, но мы оба понимали, что это бессмысленно.

Внутри открытки было написано: «С днём рождения. Новый дом. Ты всё тот же».

В ту ночь мама установила дополнительные замки на двери.

После этого открытки снова стали обычными. Всё так же каждый год. Всё так же в один и тот же день. Всё тот же почерк. Но послания вернулись к простым:

«С днём рождения. Надеюсь, у тебя будет отличный день».

«Надеюсь, ты почувствуешь себя особенным».

Со временем я привык к этому. Это стало чем‑то, что просто происходит. Как взросление. Как смена времён года. Раз в год появлялось напоминание о том, что кто‑то знает, где я живу и сколько мне лет, — а потом жизнь шла дальше.

Я переехал сразу после колледжа — в убогую двухкомнатную квартиру с тонкими стенами и дверью, которая заедала в дождь. Это было первое место, которое полностью принадлежало мне: старый диван, подержанный телевизор, каркас кровати, который я собрал сам и чуть не сломал в процессе.

Каждый год открытка всё равно приходила. Каким‑то образом они всегда знали мой адрес. Мы были в растерянности.

Когда мне было двадцать три, я встретил свою девушку.

Её имя здесь неважно. Она работает с девяти до пяти, помнит дни рождения, приносит закуски на киновечера, эмоционально вовлекается в сериалы — всё как у обычного человека.

Однажды, когда я уходил с работы, девушка позвонила мне. Я дал ей ключ, но она оставила его у родителей. Я сказал, что у меня есть запасной под ковриком у двери. Знаю, все говорят, что так делать нельзя. Но я всё равно это сделал: однажды я сам заперся снаружи и пришлось вызывать слесаря. После этого ключ лежал под ковриком — простое решение. Мы сближались, и её переезд ко мне был лишь вопросом времени.

Мы были вместе почти год, прежде чем я рассказал ей про открытки.

Это всплыло, потому что приближался мой день рождения, и я в шутку упомянул про свою «загадочную открытку», которая приходит по расписанию. Она спросила, что я имею в виду. Я попытался говорить небрежно.

— А, это просто такая штука, — сказал я. — Я получаю эти случайные открытки на день рождения с детства. Без имени. Без обратного адреса. Каждый год один и тот же почерк.

Я ожидал, что она рассмеётся или хотя бы заинтересуется. Вместо этого она замерла.

— Сколько лет подряд? — спросила она.

— С шести примерно, — ответил я. — То есть очень долго.

— И ты не знаешь, кто их отправляет.

— Нет.

— И они всегда находят тебя. Даже когда ты переезжал.

— Да. — Я пожал плечами. — Это странно, я знаю. Мама однажды ходила в полицию, но они сказали, что это не так серьёзно.

— Это серьёзно, — возразила она. — Это ненормально. Это слежка. Кто‑то следит за тобой.

Я сказал, что она преувеличивает. Не было никаких угроз. Никаких «я тебя убью». Никаких мёртвых животных на крыльце. Только пожелания ко дню рождения.

— Что они пишут? — спросила она.

— В основном просто «С днём рождения», — ответил я. — Иногда что‑то вроде «Надеюсь, у тебя будет отличный день». В таком духе.

Она посмотрела на меня так, будто у меня три головы.

— Нам нужно пойти в полицию, — сказала она.

— Они ничего не сделают, — ответил я. — Когда мама ходила, они ничего не сделали. Нет никаких зацепок.

Она на время отступила, но я видел, что ей это не нравится. Через несколько дней она прислала мне ссылку на камеру для дверного звонка и написала: «Я оплачу половину». Я заказал её. Это казалось простым компромиссом.

Камера пришла. Я установил её. Несколько месяцев это был просто удобный способ видеть, когда приносят посылки. Я привык проверять её, когда был на работе: наблюдал, как курьеры оставляют посылки, а соседи выгуливают собак.

Мой день рождения в этом году выпадает на будний день.

Примерно за неделю до него начали появляться вещи.

Первым был мой любимый фастфуд. Заведение за углом, где делают огромные жирные бургеры, которые я всегда говорю, что нужно перестать есть. Курьер позвонил мне снаружи и сказал: «Я снаружи с вашим онлайн‑заказом», и я чуть не ответил, что у него неправильный номер.

Я открываю дверь. В руках — пакет. Кверху прикреплён чек.

В графе «от кого» — пусто. Только мой адрес. Оплата онлайн.

Я думаю, что это от неё.

Отправляю девушке фото пакета:

«Ты что, решила забить мои артерии жиром перед днём рождения?»

Она отвечает через минуту:

«О чём ты?»

Бургер ещё тёплый. Картофель фри — идеальный. Жир просачивается сквозь бумагу именно так, как мне нравится. Я снова читаю чек. Ни имени. Ни строчки для сообщений.

«Ты не отправляла это?» — пишу я.

«Нет? Это шутка или тебе кто‑то прислал еду?»

Я сижу секунду, держа палец над экраном. Пишу, что, наверное, это ошибка доставки. Или мама, или ещё кто‑то. Она отправляет смайлик со смехом и говорит, чтобы я наслаждался, пока они не поняли и не забрали обратно.

Через два дня появляется небольшая коробка. Коричневый картон. Без логотипа. На этикетке — моё имя и адрес. Внутри — маленькая плюшевая собачка. Глуповатая. Типовая. Такая, какую выигрывают в аттракционах на ярмарке.

Это напоминает мне, как она всегда показывает на плюшевые игрушки в магазинах и пытается убедить меня, что нам нужна ещё одна подушка на кровать.

Я снова думаю, что это от неё.

На этот раз звоню.

— Ладно, ты явно в ударе, — говорю, когда она берёт трубку.

— В каком ударе? — спрашивает она.

— Плюшевая собачка, — отвечаю. — Пытаешься подготовить что‑то милое ко дню рождения?

Она смеётся, озадаченная.

— Милый, я ничего тебе не отправляла, — говорит она. — Я весь день на работе.

Я рассказываю ей про коробку, про собачку, про то, что это похоже на её подарок. Она замолкает.

— Это было от компании? — спрашивает она. — Например, от Amazon? Или просто обычная коробка?

— Обычная, — отвечаю. — Ни имени. Ни чека с подарком.

— Может, кто‑то отправил и не указал имя, — предполагает она. — Может, твоя мама?

Я знаю мамин почерк. Знаю её вкус в открытках. Это не похоже на неё.

Уговариваю себя, что это ничего не значит. Людям иногда приходят случайные посылки. Компании иногда отправляют небольшие подарки ко дню рождения. Адреса путаются. Я бросаю собачку на диван. Жизнь идёт дальше.

На следующий день — цветы.

Я возвращаюсь с работы и вижу яркий букет на пороге. Такой, что выглядит дорого: собран в стеклянной вазе с большим бантом. В маленьком пластиковом конверте — белая карточка.

Я открываю её и читаю четыре слова:

«Оно здесь. Не могу дождаться».

Имени нет.

Отправляю девушке фото:

«Ладно, теперь я точно знаю, что это ты»

Она присылает три сообщения подряд:

«Это не я. Клянусь. Тебе нужно позвонить кому‑то».

У меня сжимается грудь. Я стою в дверях, долго смотрю на цветы. Ваза оставляет капли на моём коврике.

Звоню маме. Рассказываю про еду, плюшевую собачку, цветы. Она молчит несколько секунд, потом говорит:

— Сохраняй всё. Делай фото. Храни чеки. Это уже слишком.

Девушка продолжает писать:

«Позвони в полицию. Пожалуйста».

Через несколько минут приходит ещё одна посылка. Маленькая коробка. Лёгкая.

Внутри — одна из старых открыток ко дню рождения.

Не та, что я узнаю. Но точно такая же: шарики, торт, глянцевая печать. Внутри, теми же аккуратными синими чернилами, три слова:

«Теперь я считаю дни».

Я смотрю на почерк, пока глаза не начинают расплываться.

Девушка снова пишет:

«Это уже не весёлая история, — пишет она. — Это серьёзно. Мне страшно за тебя».

Следующая посылка приходит позже тем же вечером, примерно во время ужина.

Я почти не хочу открывать дверь, когда звонит звонок. Вместо этого смотрю в камеру. Вижу, как курьер ставит коробку, фотографирует, уходит.

Обычный коричневый картон. Без логотипа. Без обратного адреса. Только моё имя и мой адрес, аккуратно напечатанные.

Руки дрожат, когда я открываю её.

Внутри — мой запасной ключ.

Тот, что лежал под ковриком.

На первый взгляд в коробке больше ничего нет. Только ключ посередине.

К нижней стороне крышки приклеена записка. Тот же аккуратный почерк. Те же синие чернила:

«Мне это больше не нужно. Неделя перед днём рождения».

Я заглядываю под коврик, хотя уже знаю, что там найду.

Ничего.

В горле пересыхает. Воздух в доме кажется неправильным. Как будто я нахожусь не на своём месте. Как будто зашёл в свой дом и обнаружил там чужую мебель.

Я отхожу от двери и запираю замок. Впервые в жизни это не приносит облегчения.

Я звоню 911.

Выпаливаю диспетчеру всё: открытки, подарки, записки, ключ. Жду, что она прервёт меня и скажет, что это нормально, что я драматизирую.

Она не прерывает.

— Вы чувствуете себя в безопасности в своём доме сейчас? — спрашивает она.

— Нет, — отвечаю я. Голос дрожит. — У кого‑то был мой ключ. Они оставляют вещи каждый день. Они знают, где я живу. Они знали это с детства.

— Хорошо, — говорит она. — Вам нужно покинуть дом и приехать в участок. Возьмите ключ и все записки. Мы составим заявление и начнём дело.

— Разве кто‑то не должен приехать сюда? — спрашиваю я.

— Если сейчас никто не пытается войти в дом и нет непосредственной угрозы, лучше приехать лично, — отвечает она. — У вас есть транспорт?

Я говорю, что есть. Она снова просит меня уйти. Не оставаться в квартире. Взять ключ. Взять записки.

Я кладу трубку, хватаю кошелёк, телефон, маленький пакет с уликами — открытки и записки, которые я сложил на столе. Замешкавшись, звоню девушке.

Она берёт трубку на втором гудке.

— Привет, — говорит она. — Ты в порядке?

— Нет, — отвечаю я. — Слушай. Ты на работе, да?

— Да. А что?

— Мне нужно, чтобы ты сделала для меня кое‑что, — говорю я. — Когда закончишь, иди прямо к родителям. Не заходи в мою квартиру. Не встречайся со мной здесь. Я позвоню тебе из участка.

— Что случилось? — спрашивает она. Голос становится тонким.

— Я объясню позже, — говорю я. — Пожалуйста. Просто иди к родителям. Останься там на ночь.

Она молчит секунду.

— Хорошо, — говорит она. — Позвони мне, как только сможешь.

Я запираю дверь, хотя знаю, что смысла в этом нет. То, что происходит, уже как минимум раз проникло внутрь. Может, и больше. Я спускаюсь по лестнице с ключом в кармане, чувствуя, будто это я вторгся в чужую жизнь.

Сейчас я сижу в холле полицейского участка.

Всё слишком ярко. Стулья пластиковые и жёсткие. В углу телевизор показывает дневное ток‑шоу с выключенным звуком. Ребёнок с мамой заполняют форму о потерянной вещи. Мужчина спорит у стойки о том, как забрать машину со штрафстоянки.

Я держу прозрачный пластиковый пакет с ключом и стопкой сложенных открыток внутри. Моё имя ещё не назвали. Я здесь достаточно долго, чтобы нога не переставала дёргаться.

Мой телефон вибрирует.

На секунду я думаю, что это девушка. Или мама.

Это уведомление с моей камеры дверного звонка.

«Обнаружено движение у вашей входной двери».

Сердце падает в желудок.

На секунду я думаю только: «Она не послушала. Она всё‑таки пришла в дом».

Я неуклюже хватаю телефон, чуть не роняю, ловлю в ладони. Нажимаю на уведомление, и появляется прямая трансляция.

Это не она.

Мужчина стоит на моём крыльце спиной к камере.

Он крупный. Не просто высокий, а широкий. Массивные плечи натягивают ткань тёмной куртки. Капюшон надвинут. Руки опущены. Он стоит так неподвижно, что сначала мне кажется, будто трансляция зависла.

Потом я слышу его дыхание.

Оно идёт через маленький динамик: медленные, ровные вдохи и выдохи. Как будто он успокаивает себя.

Он стоит так, что камера дверного звонка не видит его лица. Только край челюсти в свете фонаря, изгиб уха, затылок.

Он не стучит сразу.

Просто стоит.

— Сегодня ты молчишь, — наконец говорит он.

Его голос спокойный. Мягче, чем я ожидал. Чуть выше. Не какой‑то чудовищный рык из фильма ужасов. Обычный мужской голос с чем‑то холодным за ним.

— Я знаю, что ты там, — говорит он.

— Не стоит заставлять меня ждать, — продолжает он.

Я сжимаю телефон так сильно, что болят пальцы. Смотрю на стойку регистрации, но никто не обращает на меня внимания. Никто не знает, что на моём экране мужчина стоит у моей двери и разговаривает с пустым домом, будто я там и слушаю.

— Ты знаешь, какой сегодня день, — говорит он. — Мой любимый день.

Он выдерживает паузу.

— Твой день рождения, — произносит он.

Поднимает руку. Она настолько большая, что почти закрывает корпус камеры дверного звонка, когда проходит мимо. Манжета куртки задирается, обнажая запястье с бледной кожей и тёмными волосами.

Он стучит.

Три раза.

Каждый удар медленный и тяжёлый, отдаётся эхом через крошечный динамик.

Стук. Стук. Стук.

Я чувствую это в груди, будто он бьёт не в дверь, а в меня.

— Ну же, — говорит он, теперь с большим воодушевлением. — Ты ведёшь себя невежливо.

Он стучит снова, на этот раз сильнее.

— Открой дверь, — требует он. — Пора праздновать.

Я смотрю на экран. Люди ходят вокруг меня в участке. Жужжит принтер. Кто‑то смеётся над чем‑то, что сказал сотрудник. Никто из них не слышит мужчину у моей двери.

— ОТКРОЙ ДВЕРЬ! — внезапно кричит он. Спокойствие исчезло. В его голосе звучит что‑то похожее на радость. — ПОРА ПРАЗДНОВАТЬ!

Он бьёт кулаком в дверь. Камера дрожит. Фонарь на крыльце мерцает. Он по‑прежнему стоит лицом к двери. Он не оборачивается. Ему не нужно видеть меня. В своём сознании он уже видит.

Моё имя так и не назвали.

Он снова бьёт в дверь. И ещё раз. И ещё.

Он всё ещё стучит. Всё ещё ждёт меня.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit