Это уже не игры... Сегодня мне снился довольно интересный сон: в этом сне чертёнок играл на скрипке внутри пустой бутылки из-под коньяка. Бутылка лежала на боку на столе, напротив неё — пустой опрокинутый стакан, так что верхняя часть бутылки едва касалась краёв стакана, а внутри самого стакана расположился зрительный зал. В этом театральном пространстве я расположился в партере и в одиночестве наслаждался виртуозной дьявольской игрой произведений Паганини. Горлышко бутылки создавало необычайный акустический эффект, и вместе со звуками до меня доносился аромат коньяка. Это было как при синестезии — мои уши словно стали чувствовать запах музыки. Поначалу всё было, пускай и необычно, но довольно чинно и благородно, если можно так выразиться, но чем экспрессивнее становилась игра, тем неудержимее разворачивалось царство хаоса. К аромату коньяка присоединилось ощущение покалывания в голове и чувство лёгкого опьянения. В какой-то момент мне показалось, что начался небольшой косой дождь, но, присмотревшись, я увидел, как из-под смычка скрипки летят брызги того, что некогда было содержимым бутылки. Тем временем зрительный зал начинал заполняться благородной публикой — мужчины, женщины, дети,от мала до велика,— все они были разной национальности и разного социального статуса. Музыкальное произведение возрастало в своей пространственной и эмоциональной глубине, опьянение становилось всё сильнее, в самом партере — всё теснее, а небольшой алкогольный дождик грозил перерасти в полноценный тропический ливень. Вскоре был аншлаг, однако поток людей не прекратился и даже наоборот — стал только гуще. Толпы людей уже не заходили, а вваливались в зрительный зал, который к этому времени затопило коньяком по щиколотку. Некоторые спотыкались и падали, а следующие за ними наступали на упавших, вовсе этого не замечая, и толкали впереди идущих. Часть вновь прибывших вставала между рядами, некоторые из них пытались сесть на ранее пришедших гостей, занявших свои места в креслах, повсюду возникали ругань и пьяные драки, сопровождавшиеся детским плачем. Хотя, конечно, так было не во всём зале — в некоторых его местах люди вполне себе веселились: смеялись, целовались и даже в порыве крепкой любви намеревались дать продолжение своему роду здесь и сейчас. Я заметил, что далеко не все из упавших смогли вновь подняться на ноги, так что часть из них захлебнулась в коньячных лужах, а всё прибывающая публика шла поверх трупов. Все мы были насквозь мокрые и чертовски пьяные. Закрутился вертеп алкогольного угара. Вдруг я осознал, что на сцене играли уже не только Паганини, о нет! Там были толпы разных музыкантов, играющих и поющих в разных музыкальных жанрах и извергающих из своих музыкальных инструментов различные спиртные напитки: инструментальные биты, поливавшие нас с каждым своим стуком потоками пива, стремились перебить множество гитарных соло, которые вместе с нотами извлекали из своих струн настоящие абсентные цунами; поп-певцы, заливавшие зрительный зал шампанским, полностью заглушали, окатывавших зрителей дешёвым виски, джазовые труппы, из-за чего казалось, что те исполняют немые произведения; а голоса известных шансонье лились вместе с водкой и вклинивались в композиции великих классиков восемнадцатого века, всë так же орошавших публику благородным напитком. Всё это образовывало невыносимую какофонию звуков, которой вызвался дирижировать сам дьявол, а поток алкогольного стихийного бедствия успел набрать такую мощь, что сбивал с ног тех, кому не посчастливилось встать на его пути, и в то же время пригвождал к своим местам тех, кто на них сидел. Мы словно оказались заперты в одном из отсеков корабля, идущего ко дну. Вот я уже был в этом безумном коктейле по грудь... по шею... по самую макушку... Я стал пытаться всплыть, но кто-то всё время хватался за меня и тянул обратно. Едва выныривая, я, сколько мог, набирал воздуха в лёгкие, чтобы с его скудными запасами вновь отправиться ко дну. Относительно скоро люди-якоря, мешавшие мне оказаться над поверхностью этого алкогольного брата Коцита, безмятежно дрейфовали, выбравшись из этого ада хотя бы душой, что позволяло мне беспрепятственно бороться за свою жизнь. На этом хорошие новости для меня заканчивались, ведь я уже порядком выбился из сил, и всё, что мог, — это ждать, когда коснусь пятками пола партера, оттолкнусь от него и ненадолго покину безвоздушное пространство, чтобы дать жадным лёгким то, чего они так отчаянно требуют. Я раз за разом повторял этот ставший для меня священным и жизненно необходимым ритуал до тех пор, пока всплывать стало некуда. Говорят, надежда умирает последней, и все мы надеемся на чудо, когда ничего другого ждать уже не приходится. К счастью, здесь оно произошло: по неведомо чьей воле уровень затопления стал стремительно падать, и вскоре зрительный зал был полностью осушен. Кашляя и выплëвывая пойло из лёгких, я ползал по театральному партеру, пытаясь найти устойчивую опору, чтобы с её помощью подняться на ноги. Повсюду меня окружали утопленники, и вот что странно: их тела были разной степени разложения. Казалось, что одни утопли много лет назад, другим телам было несколько месяцев, остальные же жертвы сатанинского концерта ещё совсем недавно были живыми, но сейчас в них явно не было ни намёка на жизнь. Когда же мне наконец удалось встать, смесь ужаса и любопытства завладела моим сознанием, парализовав любую деятельность и заставив вновь довольствоваться ролью безучастного зрителя. Я наблюдал за тем, как люди с внешностью один в один как у меня, выносили трупы из зрительного зала, и обнаружил, что лица мертвецов мне тоже знакомы: это были люди, которых я встречал на своём жизненном пути, но которых мне так и не довелось включить в свою жизнь. Но самое страшное — некоторые из погибших были мной самим, тем мной, которым я так и не стал. Вскоре помещение было полностью очищено от мертвецов, после чего ко мне подошёл дирижёр в белоснежном фраке (трудно было определить его пол и возраст, а некоторые черты его лица напоминали мои собственные) и сказал: "Для следующего представления всё готово. Желаете повторить?"
Проснувшись я ещё долго не мог понять, какое именно впечатление произвёл на меня этот сон. Почему он мне приснился? Зачем? Из фрейдовских толкований сновидений я помню, что сон — это всегда исполнение желаний, даже если это кошмар. Так что же это за желание? Ну, разумеется, это тяга, а что же ещё? Всё это игры, игры моей тяги, моего патологического влечения. Тяга всегда с тобой играет: она хочет, чтобы ты помнил, кто в тебе живёт, она манит его своей игрой, хочет пробудить его ото сна и вновь вверить ему бразды правления телом и разумом. С ней всегда так, и это вовсе не игры. Не игры ли?