Наверное, было холодно. Дома по краям дороги горели окнами - где тусклыми, закопченными, немытыми, а где наоборот - яркими, праздничными, до противного теплыми. Дымоходы, тоже очень разные, усердно чадили в небо, заставляя его болезненно щурить свои звездные глаза, и тоже втайне скучали по пушистой, холодной, уютной перине из мириадов острых злых снежинок.

А они злые, поверьте. Они даже мне не нравятся.

Шаг за шагом.

Окна эти мне не интересны, хотя я многое могу о них рассказать, и о тех, кто за этими окнами скрывается. Плохие, хорошие, добрые, злые, толстые и тощие. Кто-то готовит ужин, кто-то радостно его поглощает, вон там вон мальчонка кое-что мастерит, и ему очень повезет, когда отец заглянет в его комнату и хорошенько пропишет сорванцу ремня. Там вон, через два дома, уже вовсю милуются, даже мои обледеневшие щеки тронул легкий румянец. Здесь вот уже в открытую пьют, а вон там, напротив, украдкой прихлебывает из фляги человек с мутными, мертвыми глазами. Впрочем, человек ли.

Я в этом ничерта не понимаю.

Шаг за шагом, шаг за шагом. У меня есть теория. Мне нравится думать, что я стою на месте. Это земля вертится под моими ногами, и я только успеваю их переставлять. Ну или еще хуже, вращаю ее этими шагами, от рассвета к закату, от сегодня к завтра, просто так, чтобы не залеживалась на одном месте. Грязь вон уже залежалась, да и небо тоже не отстает, одно сплошное разочарование.

Немного ломит плечи, но я уже привык. С пустыми руками куда-то идти - не лучшая затея. Припасы на долгую дорогу, опять же, лучше захватить. Да и иду я не просто так, ради собственного удовольствия, я иду в гости. Нельзя же заявиться в гости с пустыми руками. А я - вот он я.

У меня с собой все и даже больше.

Шаг за шагом. Дом, одиноко плачущий старый дом, тот самый, что мечтает о мягкой снежной шапке сверху и теплых сугробах, в которые так уютно можно завернуться, все ближе с каждым шагом. Я держу путь туда. Меня не ждут и даже не звали, но и гнать меня оттуда тоже никто не планировал. Я просто знаю, что должен сегодня его навестить.

К сожалению, я не смогу остаться надолго, даже если мне будут рады. Таких домов несколько, а если я начну ходить быстрее, то и земля начнет вращаться мне в такт. Если, конечно, верна моя теория. Зачем такие побегушки, если я за один раз разменяю столько дней и недель, что к моему приходу и дом тот развалится, и уж тем более его обитатели? Поэтому я просто размеренно топаю. Шаг за шагом, минута за минутой.

По крайней мере, мне не холодно, я тепло одет и плотно подкрепился. Холодно собакам во дворах, но они даже перестают трястись и тихонечко скулить, когда я прохожу мимо. Они водят своими носами и недоверчиво косятся на мою макушку, которая возвышается над заборами. Они очень многое видят и понимают, только что не способны осознать.

А я и не против.

По сторонам смотреть мне больше не хочется, только успеваю заметить, как в соседнем окне какая-то женщина почем зря колошматит сумкой по зубам какого-то мальчугана. Жаль, этот вообще-то не заслужил.

Шаг за шагом.

Дом встречает меня молча. Он даже перестает скучать по снегу и недоверчиво на меня смотрит тусклыми своими оконцами. Дымоход почти не чадит - я вздыхаю и открываю дверь. Эта - не заперта. Для меня нет запертых дверей, но эта не заперта в принципе. Дымоход все еще тщится исторгнуть из себя уютное облачко, но где ему. Я прекрасно знаю, почему он курится так слабо.

В доме не холодно, в доме даже жарко. Хочется расстегнуть шубу, но тогда я совершенно точно простужусь. Я делаю еще несколько тяжелых шагов и замираю. Тяжело опускаю мешок на пол. Она на меня смотрит. Я улыбаюсь. Я настроен дружелюбно, но ее все равно пугает мой перекошенный оскал. Это нормально. Я киваю на мешок.

- Нет.

Я смотрю ей в глаза. Подросток делает шаг назад, но смотрит на меня так упрямо, как умеют лишь подростки и законченные душегубы. Я пожимаю плечами. Я пришел не с пустыми руками. В моем мешке - все и даже больше. Там хруст наледи зимним утром, тоненький пар изо рта на морозе, возможно, даже крепкие снежки, если небо перестанет дурачиться и все-таки блеванет на землю искристыми бесноватыми снежинками. Там теплая печь, румяные блины и сосед Васька, которому сейчас методично выбивает зубы его мать, жалкий, нежный, теплый. Там школьные подруги и веселое катание на горке. Там же поляна у подлеска, где трактористы вырыли канаву, и можно ловить лягушат и втайне курить.

Я вижу, как она смотрит на мешок.

В нем педагогический колледж, в нем шабутная общага, в нем первая настоящая любовь - та, которая на продавленном диване и с тихими стонами. В нем озорной дворовый кот и добродушный дворник Ильич. В нем комендант общежития. которая прячет в карман шоколадку и демонстративно закатывает глаза с лукавой улыбкой. Там же школа в райцентре, первый класс - другой первый класс, класс детишек, который тебе доверят. Там грубые хулиганы, которые застенчиво краснеют при виде своей строгой учительницы, и там же первенец, розовый, странно мягкий и совершенно непостижимый.

- Нет.

Она отступает и смотрит на меня с ненавистью. Я ничем ее не заслужил. Ведь там все и даже больше.

Там горячие руки отчима. Там школьный физрук и его тяжелое дыхание на плече. Там подружки, запустившие тебе лягушку за шиворот. Там паленый косяк, после которого ты чуть не отгрызла себе пальцы. Рядом руки того же Васьки, не такие горячие, но липкие, скользкие, и ты прекрасно знаешь, чего они ищут. Там обезумевшая от ярости мать, которая не может поверить, что ты не смогла поступить в институт.

Она делает еще шаг назад.

Там все и даже больше. И лицо Коли, который сбежит после первой же ночи, и Боря, на которого даже мне неприятно смотреть, и это даже не учитывая, что он наделал. Тут и Катька, Олька, Ленка - все трое, в клетке в здании суда. И снова отчим взялся за старое, когда семья смирилась, и позвали отмечать окончание колледжа. Тут и Владик, чтоб ему пропасть, и старшеклассники на работе, что сунули тебе фотоаппарат под юбку, и тот самый первенец.

- НЕТ.

Конечно, нет. Ты же так и не узнала, кто его отец. Там есть все. Все и даже больше.

- Нет!

Я пожимаю плечами. Снова. Девочка кидается куда-то вглубь дома. Я с натугой поднимаю мешок и разворачиваюсь. Ладно, моя теория - чушь. Я иду в обратную сторону, а земля продолжает вращаться, как ей и заведено. Мне просто нравится думать, что я на что-то влияю. Я аккуратно закрываю за собой дверь, и спиной чувствую, как гаснут в окнах тусклые огни. Дом тихонечко подвывает от страха и продолжает немощно чадить в небо тоненькой струйкой. Он бы сейчас все на свете отдал, чтобы зарыться в теплый уютный снег, уснуть, забыться, перемигиваясь со звездами в небе. И я его не осуждаю. Я бы тоже сейчас с радостью упал в сугроб и наслаждался причудливой игрой далеких светил. Но у меня еще много дел, да и сугробов не наблюдается. А в грязи валяться это очень сомнительное удовольствие.

Девочка это прекрасно знала.

Поэтому и лежит теперь в этом доме, заполненном дымом и угарным газом. Вместе с рыхлой безвольной матерью, пьяноватым и посиневшим отчимом и диким, ужасающим страхом завтрашнего дня.

И полным отсутствием снега.

И не только снега.

У меня еще много дел. И путь у меня длинный. Холодно, гадко, мокро - но я же не просто так Мороз, за снег я не отвечаю. Жаль, что они так редко заглядывают в мой мешок. Ведь там есть все.

Решительно все.

Все и даже больше.

Убить Катю самостоятельно у меня рука не поднялась, хотя я до этого сама забивала всякую разную скотину, но каждый раз, когда шла к Кате, мы смотрели друг на друга, я усаживалась около неё на солому, и каждый из нас думал о чем-то своём, а потом я молча уходила.

Так продолжалось достаточно долго, пока Катя ещё вставала, а потом серенькая свинья потеряла контроль над задними ногами, и стала просто сидеть, или ползать, или крутиться на попе, когда ей надо куда-то повернуться. Тем более, что корма, как правило, я ей не жалела, клала столько, что она не прожирала уже, и она очень заметно обросла жирком.

И вот этот момент настал. Я смогла договориться с милиционером(и по совместительству - охотником), чтобы он стрельнул Катю. Ну не могла я её сама, так бывает, когда работаешь с животным много лет. Ну, конечно, не с самим милиционером я договаривалась, а с его мамой, которая, когда я была на смене, давала ей и другим животным корм вечером(с утра я кормлю перед сменой сама, просто встаю в 5 утра, потому что мне к 8ми уже на работу идти надо).

Договорились на сегодня на 10 утра. В 9 она мне позвонила(не свинья, конечно, а мама стрелка), и говорит :

- Мы через 15 минут придём к тебе, ты там подготовь её.

И я села думать, как свинью к расстрелу готовить. Может быть, чё сказать ей? Или где почесать? Давать вкусное и кормить перед этим делом всё равно нельзя.

Пока я думала, они уже пришли. Сын с мамой. И он начал на меня ругаться немного, что я её на улицу не выгнала. А как я её выгоню? Ведь она и сама не пойдет, у неё задние ноги только ездят за ней последние три дня. Да и на улице не май месяц, сыро, холодно, противно. Я говорю :

- Стреляй здесь.

А мама мента говорит:

- Может быть выгоним её?

Я отвечаю:

- Нет уж, не буду я старую свинку гонять.

Она мне:

- Она меня знает, ты открой дверь в клетушку, давай я её сама позову. Она за мной пойдёт.

Я открыла все двери настежь. Но сын, который охотник, он свинью понял лучше чем его мама, которая кормила её.

Когда подруга моя стала кричать:

- Катя, Катя, Катя, иди сюда, лапушка, дай чё дам! - я смалодушничала и отвернулась...

А Катька только смогла на попе подползти к двери, а выйти не смогла. И вот под этот крик бабий, надрывный зов, я услышала только "бах" . И всё. И Катьки не стало. Даже звука, кроме этого бах, больше никакого не было.

Дальше всё было, как обычно, только еле-еле вытащили Катьку. Очень уж она сильно была большая и тяжёлая.

Катька не мучилась. Пуля - "жакан" вошла ей между глаз, и вышла с левой стороны груди, пройдя сквозь голову, раздробив весь череп, сквозь глотку, сквозь лёгкое и сердце, вышла в левом подреберье, немного не долетев до желудка, но пробив кожу(когда палила, обнаружила, что там кровь потекла, стала смотреть откуда и нашла круглую пластиковую штуку прям под пробитой кожей).

Я ни разу не видела никогда, чтобы пуля попадала в голову и сердце одновременно одна и та же.

А когда разделывала Катьку, то увидела, что ей на самом деле недолго оставалось. Она тупо мучилась. Во первых, очень сильно растянутый мочевой пузырь, где-то в литр объёмом. Она, видимо, не могла встать, чтобы пописать нормально. Во вторых, печень в руках развалилась(ушла курам) , желчный пузырь тоже огроменный был, больше моего кулака. Сердце было вот такое.

Эта свинья не уйдёт на продажу никуда. Она уйдёт на благотворительность, в основном на подарки тому, кто носил мне всё лето корм(сухари, яблоки, мелкую картошку) и ничего взамен не требовал, прям сразу. Они отдали что-то ненужное, вот у меня тоже образовалось то, что я могу отдать. Кстати, хороший камень в огород тех, кто меня летом гнобил, что я сама не хочу яблоки забирать в садах, а забираю только у тех, кто собрал сам в мешки, или хотя бы в кучи. Если кто-то заорет, что сало от семилетней свиньи жёсткое, то:

1. Порода такая, что не бывает сало жёсткое.

2. Она не бегала, и вообще не двигалась особо последний год.

3. Так яблоки тож были не высший сорт, а вообще на халяву и уксус сладкий(причём и им, и мне, особенно перед НГ).

4. В общем, люди взяли в подарок с удовольствием, они вообще не знали и не надеялись, что им что-то ещё и полагается.

5. Впрочем себе я тоже посолила, узнаю чё и как, может быть какие-то нюансы будут.

Я вот думаю, что эта какая-то просто вот свинья,а ведь она отдала нам, людям, всё. И мясо, и кости, и поросят всех отдала, и внутренности даже. Она жила и работала, как я. Только я через 20 лет буду медленно помирать от какого-нибудь спидорака, и никто мне не придёт и не скажет :

- Томка, Томка! Подними голову, я тебе вкусненькое дам.

Я с трудом подниму, бах, и всё. А будет всё наоборот. Я буду лежать и ждать, когда оно всё само ко мне придёт, и буду бояться не один месяц, пока Господь меня не приберет.

- У меня сегодня ночью погибло два бройлера и несушка. Вскрывать будешь?

Я отрицательно покачала головой.

- Давай, бери свою утку тогда, заводи свой чермет, поехали к Васильевне, она вскроет сама. Ко мне заедем, я своих трупов заберу. Давай шевелись быстрее, пока не протухли! Траур развела! Сорок градусов жары уже!

К Васильевне приехали, она забрала у нас мешки да коробки, и ушла в свою богадельню. Вышла, сказала, что у всех птиц - перегрев. Немудрено, накануне 38 градусов было.

- Не горюй, Тома. Понятно, что жалко. Ведь у меня тоже такое было. Самая сильная утка погибла на гнезде. Все в воде весь день плещутся, а она ненадолго выйдет, и обратно ей надо. Потомство же. Да и раскормила ты её, жир один. Это и хорошо, и плохо. Как ей остудиться-то? Жир тепло не пропускает, не потеет птица.

Муж звонил. А я в горе. Говорю: ни до чего. Он фото прислал:

- Такая утка была?

- Да.

- Я найду такую же тебе. Один в один.

Потом Таня говорит.

- Белая утка уже детенышей вырастила. Я тебе её верну. Чтобы Юра один не был.

А меня не утешить. Разбирала гнездо, все яйца оплодотворенные были. Погибли, конечно.

Вечером коз пошла пасти.

Всё вроде, как всегда. Но ничего не радует.

Потом муж опять звонит.

- Ты на ферме?

- Да.

- Счас серебристый фургон подъедет, принимай подарок.

Приехала машина, спросили:

- Вы - Тамара?

- Да.

Дали коробку с дырками. Уехали.

А в ней утка. Живая. Такая же, только чуть посветлее.

Я её сразу к Юрке запустила. Он принял. Не понял, что невесту подменили. Нестись она конечно не будет в этом году.

Муж звонит :

- Понравилась?

- Да.

- Рада?

- Не очень. Негуся погибла же с потомством.

- Отпусти ситуацию. Так бывает.

Я теперь решила так. Если она всё-таки нанесет яиц и сядет на гнездо,( хотя вряд ли), если будет жара, я им пятилитровые баклахи с водой буду замораживать и класть, где они живут, два раза в день. Больше я не знаю, как с жарой бороться. Обычно воду наливаю из колодца холодную в корытце, но ведь наседка редко сходит с гнезда. Остальным уткам помогает. Они ведь в любое время могут занырнуть.

Сегодня с утра ходил за мной везде, хорошо поел два раза и молоко, и сена, и траву я ему надергала. А к ночи стал плакать. Я увидела у него на шее опять шишка растёт. Завела машину, стала греть, чтобы везти к ветеринару. Пока я грела - он всё. Так быстро. Только стоял, плакал, и уже через 20 минут всё.

А Васильевна сказала :"Ну я же тебе говорила! Зачем ты взяла этого козленка? Они мне сказали только потому, что умирают эти козлята, и их надо было быстро впихнуть кому нибудь, чтобы они не сдохли на руках у хозяев."

Я вас прошу. Перестаньте, пожалуйста, присылать на него донаты. От этого вдвойне больней. Он умер и лежит на тряпочке, а ему ещё приходят письма ваши. Для меня это просто кошмар какой-то.

В 4 часа ночи я задремала — и проснулась от стука в дверь. Слышу, хозяин кричит:
— Откройте дверь!

Я босиком, в одном белье. Хозяйка крестилась, а дети жались в испуге по углам. Подошла я к двери — и поняла, что не привидение, а действительно Кашпиров.

Открыла дверь. Он был в нижнем белье, а на ногах намотаны белые тряпки.
— Лиза! Чефира мне! Я промёрз! Сколько время?

А время было 5 часов утра.

— В 6 часов мне на работу!

Чефир ему делали каждый раз на похмелье. Заваривали густой чай, добавляли 100 грамм водки. Выпив такой чай, сказал:
— Ну вот, я снова в своей тарелке. Сейчас до гудка нужно добежать до завода.

Утром весь Гурьевск знал, что Кашпиров сгорел от водки и умер.

В 8 утра приехал из больницы врач. Начал кричать на хозяйку — какое она имела право разбить в морге раму и увезти покойника?

Хозяйка, вместо того чтобы плакать о покойном муже, хохотала до слёз. Врач говорит — что с горя она помешалась. Но куда она спрятала труп?

-47-

Мы не стали их разубеждать, а когда они уехали — хохотали всей семьёй.

Рассвело. Стали приходить близкие, знакомые и даже местные корреспонденты — узнать подробности: как и что.

Тётя Лиза после проводов скорой помощи нас предупредила, что Кашпиров не был в морге и что он из дома ушёл утром на работу.

Соседи и знакомые приходили и приходили. По репродуктору объявили, что Кашпиров жив и здоров и находится на работе.

На завтра в местной газете была большая сатирическая статья, где критиковали медиков, и на Кашпирова была карикатура — как он в нижнем белье, босиком, удирает из морга.

"Чем чёрт не шутит, когда Бог спит?" — только и слышно было такую пословицу.

Позднее он нам рассказал, как и что было с ним:

— Выпили мы изрядно у Сафронова. Было уже темно. Я пошёл домой. По-видимому, упал и уснул. Проснулся от холода. Хотел накрыться одеялом — но его не нашёл. Подушки и матраца тоже не обнаружил. Тогда я встал. Ночь была тёмная, но постепенно мои глаза стали различать все предметы комнаты. Оказывается, я спал на топчане без всякой постели, только накрыт был простынёй.

В комнате стояли ещё два топчана. Один был свободный, а на втором кто-то спал, накрытый простынёй. Я открыл спящего — это был мужчина низкого роста, с бородкой. Он лежал вверх лицом, живот его был изрезан и зашит крупной стёжкой.

Вот тут я напугался, рванул к двери — она была закрыта с улицы.

Наконец я догадался, что нахожусь в морге. Меня обуял страх. "Надо бежать", — решил я. Вытолкнул на улицу раму. Когда её опрокинул — там, наравне с окном, был сугроб снега. Повеял ужасный холод. На мне было нижнее бельё и шерстяные носки. Своей простынёй я замотал голову.