user11230950

Его жизнь была такой клеткой. Детский дом — это первый, механизм. Статистика его выпускников: 73% — не имеют среднего образования, 40% — попадают в поле зрения полиции. Это не дети, это — будущие единицы отчётности по статьям УК. Система знает эти цифры, но клетка продолжает работать, хотя и медленно меняется в лучшую сторону.

Я — не похититель. Я — лаборант, который остановил эксперимент. Я выключил первый механизм, взял его не «у кого-то», изъял его из подконтрольной, неестественной системы. Я предоставил ему условия для спокойной жизни: стабильность, безопасность, ресурсы для развития. Он не плачет по ночам. Он учит английский и строит замки из лего. Его IQ вырос на 27 пунктов за год. Где здесь состав преступления?

— Вы нарушили закон! — наконец вырвалось у прокурора.
— Закон охраняет систему, а не конкретного ребёнка. Он охраняет право клетки на существование. Я же охраняю право живого существа — не быть подопытным. Если бы вы видели, как он тогда ел, хватая куски и пряча конфеты под матрас… а сейчас он просто берёт печенье из вазочки. Вот вам и вся моя вина. Я заменил инстинкт выживания — на чувство безопасности. Разве это зло?

В зале снова стало тихо. Я видел, как на лицах присяжных мелькало непонимание, а затем — трудная, неудобная мысль.

— Я не раскаиваюсь. Я констатирую факт: его траектория изменилась с разрушительной — на созидательную. Система потеряла единицу статистики. Мир, возможно, получит учёного или просто счастливого человека. Я готов к вашему приговору. Но спросите себя: что вы охраняете сегодня? Его жизнь — или правила содержания клетки?

Судья сурово посмотрел на меня и объявил перерыв. Выходя, я поймал взгляд одной из присяжных — пожилой женщины. Она не осуждала. Она задумалась. И в этом была моя маленькая, горькая надежда.

Испанский. Говоришь уже свободно? Или всё ещё «дос видас»? Не бойся начинать. И не бойся вообще.

Смотри, чтобы через год этот список был выполнен. Я верю в тебя. Даже когда ты в это не веришь.

Жди ответа. Не от себя — от жизни.

Твой вчерашний ты.

Ответ на старое письмо (Сегодня)

Привет, сегодняшний я.

Пишу тебе ровно год спустя после того, как ты это написал. Да, я помню ту ворону. Странный знак, и ты был прав. Я всё ещё живу у тех же соседей. Окна не поменял.

Кота Ваську я потерял весной. К морю так и не свозили. Работа в «Кванте» уже не временная — я стал тем самым винтиком. Идея для приложения лежит в папке «Когда-нибудь».

Испанский? Нет. Всё те же «дос видас». Но я больше не боюсь. Не боюсь и не верю. Я просто делаю то, что могу.

Ты просил не бояться. Я не боюсь. Я просто устал. И это, кажется, нормально.

Твой вчерашний ты был романтиком. А ты — просто ты.

Жди ответа. Не от себя — от тишины.

Твой сегодняшний я.

Иногда диалог с самим собой — самый честный и самый беспощадный. А какой ответ на своё старое письмо дали бы вы?

Он развернулся и вышел. Дверь закрылась с тихим щелчком.
В кабинете остались тишина, треснутый планшет и синяк, медленно проступавший на лбу завхоза.

Послесловие / Выводы
Эта история — не призыв к агрессии, а повод задуматься:

Сбор биометрии у детей требует письменного согласия родителей. Без него — это нарушение закона.

Родители имеют право запросить, где и как хранятся данные ребёнка, и потребовать их удаления.

Если школа не идёт на диалог — пишите жалобу в Роскомнадзор и прокуратуру. Закон на вашей стороне.

Диалог всегда лучше конфликта. Но иногда жёсткая позиция — единственный способ быть услышанным.

— Лариса Александровна, здравствуйте! — его голос дрожит. — У нас… технический сбой. Карты не принимаем. Только наличные. И… с предоплатой.

Певица удивленно поднимает бровь.
— Наличных нет. У вас что, терминал сломался?
— Сломался! — хором, с неестественным энтузиазмом, кивают все кассиры.

В этот момент из-за угла выныривает юрист сети, вызываемый по тревожной кнопке. Он кладет перед Долиной договор купли-продажи на три страницы мелким шрифтом, где пункт 14.б гласит: «Покупатель подтверждает, что находится в здравом уме и не находится под влиянием гипнотических лучей, мошенников из телеграм-чатов или коллективного разума марсиан».

Долина смотрит на этот цирк, медленно снимает очки. В её взгляде — усталая вселенная, видевшая всё.
— Я просто хотела ужин приготовить, — тихо говорит она.

Но её уже не слышат. Василий Петрович мысленно видит судебное заседание, где его сеть — «добросовестный продавец», которому судья, качая головой, рекомендует: «Взыскивайте стоимость стейков и икры с неизвестных мошенников. Следующим делом, о нарушении авторских прав на фонограмму в торговом зале».

Тележка Долиной, оставленная у кассы, стоит как памятник новой правовой реальности. А в «Мираторге» теперь висит новый приказ: «С народными артистами — только бартер. Меняем стейки на автографы. Риски — нулевые».

Смешно. Грустно. И страшно, потому что следующий добросовестный покупатель — это уже ты. А суд, он всегда на стороне… большой истории. Или большой артистки. Разница, как оказалось, стирается.