Кто я? Теперь – Рина Артай. А до этого меня звали Ирой. И да, я – ходячее воплощение невезения. "Чёрная полоса", принявшая человеческий облик. Это не шутка, увы.

Все эти попаданцы обычно приземляются в тела принцев или могущественных архимагов. Ну знаете, стандартный набор: замки, магия, обожающие свиты.
А я? Я умудрилась попасть в анти-принцессу. В ту, кому достаются одни проблемы. Ну, не будем забегать вперёд.

Итак, начнём с той самой скучной предыстории, из-за которой всё и началось.

Раз уж я застряла в этом… цирке, и мне снова и снова приходится это повторять, то слушайте, версия тысяча один:

***

Всё началось с тоски. Зелёной, пронзительной тоски, которая въелась в кости от бесконечных отчётов и мрачного вида из окна. Умереть от скуки – это про мою прошлую жизнь. Офис, бумажки, забытое богом село с дурацким названием… Кажется, Тарашеево? Или Тараканино? (название уже вылетело из головы). А какое именно? Серьёзно, это хоть кому-то интересно? Вряд ли.

Кем же я была? Самой заурядной девушкой. Не блещущей умом, не отличающейся талантами.
Я была тем самым винтиком в конторе, затерянной в глухом селе. Моей жизнью было бессмысленное перекладывание бумаг. Из стопки "А" в стопку "Б". Потом обратно. Иногда – отчёт для начальства.
Короче, скука: смертельная и беспросветная.

Как же я ошибалась, считая это худшим вариантом развития событий!

***

Потом я очнулась в захолустном городишке Риате, в какой-то Тёмной Империи. Я никогда не мечтала о другом мире, так что счастья мне это не прибавило. Кстати, знаете, какое самое реалистичное развитие сюжета у попаданца?
"– О, динозавр!
– А-а, динозавр!
Хрум-хрум. Конец."

Поэтому я не стала лезть в высокие материи магии, а просто продолжила "карьерный путь" моей предшественницы – той самой Рины Артай, чьё имя теперь моё. Она служила подручным у мелкого провинциального мага, который грезил о столице. Проблема была в том, что он был слишком глуп для великих свершений, а она – слишком ленива, чтобы искать другую работу. Идеальный тандем, не так ли?

Так мы и влачили свое жалкое существование: он безуспешно пытался стать тем, кем не мог быть в принципе, а я получала свои гроши за то, что молча таскала свитки и прибиралась в его лаборатории после очередного провального эксперимента. Мои обязанности сводились к "принеси", "подай" и "убери это, пока оно не взорвалось". Взрывалось часто, но не сильно, что меня искренне радовало.

И знаете… Сейчас я бы отдала всё, чтобы вернуться в ту скучную, бессмысленную рутину. Увы, продлилась она недолго. Может, полгода? Не больше, я думаю.

Кстати, о личном… У меня был жених. Ларри. В общем-то, неплохой парень, работал в доках, подрабатывал в лавке для моряков. Надеюсь, у него всё хорошо. Мы тогда неплохо сошлись.

Но…

Это было шестое ноября 3850 года. Или, если переводить на старый, мой календарь –шестое ноября 2021-го. Эту дату я помню отлично. С тех пор я всегда стараюсь в этот день напиться. Хотя и не всегда получается.

Тот злополучный вечер был туманный и откровенно паршивым. Холод, пронизывающий до костей, и противный мелкий дождь. Моё настроение идеально гармонировало с погодой – такое же серое и отвратительное. Люди на улицах хмуро косились друг на друга, старательно обходя стаи крыс, шныряющих среди кучек мусора.

Но больше этих хвостатых меня нервировали бандиты, которые начинали мне подмигивать.
Нет, конечно, и в прошлой жизни на меня заглядывались не самые приятные личности. Но в этой "Империи" концентрация темных и сомнительных субъектов была зашкаливающей. Я даже шутила как-то, что именно поэтому её и назвали Тёмной. Правда, мои шутки тут почти никто не понимал.

В общем, был самый обычный четверг.
Если бы, конечно, это им и оставалось.

Мой работодатель-неудачник снова провалил свой дурацкий экзамен. И, как водится, в отместку всему миру, урезал мне и без того тощую зарплату. Вот ведь гад...

Теперь, вариантов, куда идти работать, у меня не было, а этих грошей едва ли хватало бы на еду. Так что я отправилась в ближайшую таверну. Выпить. Возможно, в последний раз – перед прекраснейшей голодовкой на гречке и воде. Что может быть лучше, верно?

Да, именно в таверну. Я пила? Ещё как. Много? Безбожное. Часто? К счастью, нет. Ничего хорошего в этом не было.

Всё началось с совершеннейшей ерунды: по пути в таверну меня остановила местная гадалка – ну знаете, одна из тех, что торгуют дешёвыми предсказаниями за пару монет. Я согласилась. Почему бы и нет? Дёшево и хоть какое-то развлечение. А настроение моё и так было ниже плинтуса: вокруг мокро, грязно, холодно, а начальник – законченный дегенерат. Радовало меня в тот вечер только одно – его настроение было еще хуже, его не просто не пустили выше, а понизили до какого-то там подмастерья. Это был тот еще удар под дых его самолюбию. Ну а он в ответ решил отпинать мое.

Так вот, я повернулась к этой "гадалке"...

Эти карты до сих пор снятся мне в кошмарах.

Пожилая оборотница, закутанная в лохмотья, выложила на мой вопрос о будущем три проклятые карты: Висельник, Смерть и Шут. Старые, потрёпанные, будто их тысячу раз роняли в грязь, а рисунок был выведен неумелой рукой на грубом пергаменте.

Я уже хмуро разглядывала эти мрачные картинки, мысленно ругая все миры разом, как вдруг… старуха попросту сбежала! Вы бы видели как она сверкала пятками! Она даже бросила свой старый костыль и оставила всю колоду на столе – и была такова! Оп, и ее просто нет! Прелесть.

Вот же ж карга! Самое странное, что она даже не взяла с меня ни монеты. А я, глупая, не придала этому значения.

Зря. Ой, как зря! Изменилось бы что-то, будь я чуть умнее? Вряд ли. Но стоило бы прислушаться к совету из всех этих книг – никогда не пропускай мимо ушей дурные предсказания. А я в них не верила. Вот где была моя башка. Не верить в магию в мире, простите за тавтологию, магии! Дура, полнейшая дура.

Я добрела до таверны, на ходу сунув карты в рюкзак.

Темные, пропитанные годами залы, молчаливый бородач-трактирщик, стаканы с зазубринами и мебель в тёмных подтёках, в которых кровь было не отличить от вина.
Почти каждый вечер здесь завязывалась поножовщина…
Да. Райончик был тот ещё. Но зато до безумия привычный. Главное – не выёживаться и не светить кошельком, и тебя оставляли в покое.

Внутри несло знаменитым коктейлем из запахов: кислое пиво, пот, перегар и вездесущая квашеная капуста. Довольно забавно было смотреть, как наш народный "деликатес" употребляют местные облезлые эльфы или вшивые оборотни. Но больше всего его ценили дворфы, уж не знаю почему этим шкафчикам она так нравилась.

А что куда важнее – там всегда можно было найти собутыльника и проснуться в незнакомой постели. Правда, после того как у меня объявился жених, постель была строго одна-единственная. Со скандалом, конечно… Но, благо, Ларри было плевать на градус в моей крови, а мою единственную «измену» он благополучно забыл к утру. В конце концов, сложно было не изменять, будучи абсолютно не в курсе, что у тебя, вообще-то, есть кольцо! Видимо, Рина продала его в ближайшем ломбарде. Как, собственно, и сам Ларри.

Да и где он, извините, шлялся первые пару месяцев моей жизни?

***

Эх… Не стоило мне тогда так глушить. До сих пор не помню, сколько налил тот орк. А может, это и вовсе была палёнка…

Я напивалась. Основательно. Всём, на что хватало медяков и что в этот вечер гнали по сходной цене – скорее всего новая партия краденого как раз прибыла.

Да, Тёмная Империя не была курортом для простого обывателя, но стала настоящим раем для откровенного ворья, убийц и прочих порядочных граждан.

Но я отвлеклась. Итак, я была в стельку. Меня шатало, а перед глазами плясали те самые злополучные карты. Шла я одна – у Ларри был какой-то важный клиент. Но это не мешало мне надеяться на тёплую постель, так что брела я ровненько в его сторону.

Плелась я, как обычно, по привычному маршруту и орала малопристойную песню на дворфийском. Почему на нём? Как-то раз пьяные дворфы пять часов подряд вбивали мне её в голову, заставив вызубрить каждое слово. Так что балладу о Матильде я знала назубок. О жене и секире, названной в её честь, о её пышной бороде, могучих плечах и мускулистых руках. И, конечно, о предателе-эльфе, который увёл жену, но был хладнокровно убит.

Я пьяно хрипела, представляя рожу какого-нибудь эльфа, услышавшего, что сородич совратил… дворфийку с бородищей, сравнимой разве что с пещерами Яхира. И с талией, не уступавшей в объёме глубинам Кхара. Кто такой этот Кхар, я не знала ни тогда, ни сейчас. Дворфы при этом вопросе только округляли глаза и тяжко вздыхали. Видимо, нечто весьма внушительное и пугающее.

Я шла вдоль побережья. Море у нас, кстати, было и правда красивым. Никакого мусора – местные свято чтили чистоту вод. А как иначе, если оттуда периодически выходят русалки и топят первого попавшегося, стоит докам покрыться какой-то дрянью? Они даже топили несколько кораблей, а власти пытались за ними гоняться. Ага, как же. Русалки позвали сирен и кракена и весь порт затопило на добрый месяц. Веселое было времечко.

Со временем власти махнули рукой и велели сбрасывать мусор на окраинах, а не в гавани. Так что вид открывался хоть куда: корабли на фоне чистого моря и лунная дорожка, мерцающая на воде… Мне нравилось. Главное – не смотреть под ноги, где постоянно хрустели чьи-то кости, булькала какая-то алхимическая дрянь и звенело стекло. Из чего была сделана набережная я до сих пор не поняла.

И именно на этом моменте история, по идее, должна была закончиться. Точнее она даже закончилась.

В прямом смысле. Настоящий, окончательный конец для Рины Артай и Ирины Яковлевой.

Потому что потом мне взбрело в голову посмотреть на своё отражение в воде.

Я хотела оценить, обрадуется ли меня жених или пошлёт куда подальше: растрёпанная девушка, чёрные волосы, такие же потухшие глаза, бледная кожа, покрытая лёгкими прыщиками – не мудрено, с учетом того сколько всяких испарений от "художеств" босса я вдыхала каждый день. Худая, как щепка. Вздёрнутый нос, тонкие губы и вечно выбивающаяся прядь на лицо. Ей было двадцать два, мне – двадцать три. Алкоголь хоть немного румянил щёки и заставлял глаза блестеть… В общем, я сочла своё состояние более-менее сносным. Ларри видел меня и в худшем состоянии, но послал ровно один раз – когда из-за очередного провала мага у меня выросла борода. Стальная, прошу заметить, отдирать ее было весело...

Вот только я была пьяна. И…

P.S. Было решено попробовать выложить не только на автор.тудей, но и здесь) Всем спасибо за прочтение, мяу.

Всем был хорош Людвиг Сергеевич. Да что там хорош, практически безупречен! Он никогда не разговаривал по громкой связи в общественных местах, не плевал на асфальт и даже дома пользовался ножом и вилкой. Имелся, правда, у него единственный пунктик: он был абсолютно уверен, что является реинкарнацией Людовика XIV. Чёрт его знает, почему он так решил, — рационального объяснения этому не было. Он просто знал это, и всё.

И все знаки Вселенной подтверждали его уверенность в своей правоте. Смотрите сами: даже его имя Людвиг было немецким аналогом Людовика; он любил французскую кухню и женщин; сходил с ума от французского вина и сыра; увлекался французской историей и литературой. Бывая во Франции, всегда заезжал в Версаль: там, несмотря на толпы туристов, он почему-то чувствовал себя как дома. А Париж и Лувр он, как и его предшественник, не очень любил: тоскливо было ему там. К мужчинам он обращался исключительно «мсье», к женщинам — «мадам». В моменты близости он настаивал, чтобы очередная мадемуазель шептала ему: «О, Луи...», отчего, как пишут в женских романах, «мир его взрывался в ярком сверкающем фейерверке непередаваемого наслаждения». На каждый случай у него имелось крылатое выражение короля-солнца, каждому его другу был не менее сорока раз повторён деловой принцип, изложенный Его Величеством Кольберу: «Когда будете докладывать мне о делах, избегайте по возможности слова «препятствие». Что касается слова «невозможно», не произносите его никогда». Своими знаниями он часто и бескорыстно делился с друзьями, чем, честно говоря, порядком им поднадоел.

Немного, правда, смущало, что ему никак не давался французский. Утешал он себя тем, что Вселенная отключила ему эту опцию, чтобы он в этой жизни отдохнул от прошлых государственных дел. Этот недостаток он компенсировал дивным пением французских песен в караоке, в которых он, правда, не понимал ни слова, но, безупречно выговаривая грассированное «р», вызывал у себя слёзы восторга. Вот такой милый чудак был наш Людвиг Сергеевич!

И вот однажды друзья, зная об этой его слабости, на День рождения сделали ему королевский подарок. Они оплатили ему визит к экстрасенсу для окончательного подтверждения факта реинкарнации. И не просто к экстрасенсу, а к знаменитости. К одному из тех, кто часто мелькает на одном известном телеканале. Стоило это, правда, безумных денег, но чего только не сделаешь, чтобы порадовать друга…

Однако с первого раза окончательного подтверждения получено не было — после часа напряженной работы экстрасенс, звеня цепями и потирая перстни, грустно объяснил, что вибрации сегодня не очень хорошо резонируют, да еще и ментальная энергия клиента весьма запутана. В общем, колесо судьбы сегодня точно не повернется. Но оно обязательно сделает оборот через три дня, и он это ясно видит. Поэтому просто необходим второй сеанс. И прийти на него надо обязательно ментально открытым. Это непременнейшее условие. И да, для вас скидка в 50% как постоянному клиенту.

Поскольку долгожданная верификация была очень близка, Людвига было уже не остановить. Скрипнув зубами, он оплатил второй сеанс и отправился поправлять ментальное здоровье диетой и медитацией.

И представьте, во второй раз всё получилось! И брошенные камни легли как надо, и даже непонятно откуда взявшийся сквозняк задул свечу. Специалист подтвердил давно ему известное, потому что в его ауре явно увидел скипетр и державу. А на стене ошарашенный Людвиг с помощью экстрасенса даже лично, сквозь пламя свечи, рассмотрел латинскую L, увенчанную короной. На прощание экстрасенс, почтительно кланяясь, все-таки советовал особо не доверять его словам, а доверять только холоду за спиной. А еще сказал, что тишина бывает громче крика и не все тени отбрасываются светом… От всего этого у Людвига кружилась голова, в ушах шумело, и он поспешил проститься. Ему необходимо было побыть одному, чтобы сполна насладиться своим теперь уже официально подтверждённым королевским величием. Он вышел оттуда, физически ощущая тяжесть короны на голове и мантии на плечах. Он больше не шёл — он ступал. Ступал он к себе в свою двушку в Купчине, и «Votre Majesté*» звенело в его ушах.

После упомянутого выше сеанса он стал просто невыносим. Ощущение своей исключительности вскружило ему голову. Осанка его, чрезвычайно прямая и до этих событий, сейчас стала поистине королевской. Его надменно вздернутый подбородок теперь всегда был почти параллелен земле. Их было два в одном — Людвиг и Людовик, и они с презрением топтали эту грешную землю, грезя о будущем перерождении, достойном их.

Наконец, ясно осознавая свое величие, он начал постепенно отдаляться от нынешних друзей. Теперь между ними была пропасть: они, конечно, были хорошими и милыми людьми, но, к сожалению, простолюдинами. И им невозможно было объяснить, что чувствует король, когда Святой Дух сходит на него при миропомазании на коронации в Реймсе...

Впрочем, он нашел единомышленников, достойных себя. Тесным кружком собирались они по пятницам, и чудесен был их мир. Теперь его новыми друзьями стали реинкарнации Ивана Грозного, Генриха IV французского (между прочим, его деда!), Генриха VIII английского и даже Гая Юлия Цезаря. Екатерина II, бывшая в этой жизни юной очаровательной девушкой, разбавляла их мужскую компанию. Она сохранила все милые привычки своей предшественницы и никому из коронованных особ не отказывала в интимном общении.

Однако теперь у Людвига появилась новая навязчивая идея. Ему было мало просто знания, он хотел это всё еще и увидеть. Его монархические друзья приняли самое горячее участие в его мечте и однажды настал день, когда Гай Юлий договорился о визите к суперэкстрасенке, умевшей осуществлять связь между мирами.

С замиранием сердца переступил он тот волшебный порог. Таинственный полумрак царил там, ароматный дым от свечей клубился, а затем терялся в потолке… Колдунья, одетая в черный брючный костюм, была совершенно без всяких украшений, чем почему-то внушала доверие. Внимательно выслушав его историю, она только спросила, кто подтвердил его реинкарнацию ранее. Услышав ответ, она почему-то вдруг презрительно прищурилась и стала удивительно похожа на стоматолога, который недоволен работой коллег. И ему даже показалось, что она пробормотала: «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной...» А может, и не показалось, чёрт его знает… Впрочем, это было уже неважно!

Наконец, когда все необходимые ритуалы были выполнены, Людвиг, вооруженный подробными инструкциями колдуньи (та особо подчеркнула стоп-слово «Бздык» — оно должно было вернуть его в наш бренный мир, когда он устанет наслаждаться реалиями прошлого), выпил напиток, остро отдававший травами, закрыл глаза и приготовился увидеть Версаль, а там себя и почтительных придворных. А потом, наконец, она ввела его в долгожданный транс...

… Он находился в элегантно обставленной комнате, и цикады гудели за открытыми окнами. Из окон тянуло ночной свежестью, в канделябрах горели свечи, а бесконечные полки книг терялись в таинственных отсветах их пламени. Роскошный камзол, парик и панталоны были небрежно брошены на кресло, а с огромного портрета на стене на него надменно смотрел сам Людовик XIV. Правда, Людвиг Сергеевич сейчас был уже не собой, а Луизой — чернокожей рабыней, которую, вцепившись в её роскошные бёдра и пристроившись сзади, прямо сейчас любил богатейший плантатор Луизианы Людовик де Бурбон. Закатив глаза и энергично двигаясь, он восторженно хрипел по-французски какие-то пошлые гадости, что-то вроде: «О, моя шоколадка!» и «Что за задница, чёрт меня побери!». И ужас был в том, что Людвиг (или Луиза) его почему-то отлично понимал! Здесь оценив недвусмысленность ситуации, Людвиг истерично вскрикнул: «Бздык!!!» — и немедленно вывалился обратно в наше время прямиком в кабинет колдуньи.

Он задыхался и смотрел на неё диким взглядом, рот его был открыт, волосы стояли дыбом... Наконец, когда дыхание всё-таки вернулось к нему, он заорал: «Что это было?! Что за бред?! Почему я — она?! Да еще и чёрная!!! Где Версаль?! Где король?!» На что колдунья лишь безразлично ответила, что ЕГО жизнь она не выбирала, а является всего лишь проводником между тем светом и этим. И если он тщательно покопается в прошлых жизнях и карме, то получит ответы на все свои вопросы.

Он попытался вернуть деньги, но она просто рассмеялась ему в лицо. Он сгоряча пригрозил ей полицией за мошенничество, на что она представила ему в лицах, как он будет формулировать обвинение и что на это скажет полиция, и рассмеялась еще громче. И перед тем как окончательно захлопнуть за ним дверь, она посоветовала ему запомнить, что тишина иногда бывает громче крика и не все тени отбрасываются светом…

Добредя до парка, он упал на скамейку и заплакал. Такого удара судьбы он не ожидал. Вдобавок из проезжавшей мимо машины он вдруг услышал страдания Феба из «Нотр-Дам-де-Пари» и к своему ужасу понял, что понимает теперь каждое слово: и про разноцветную юбку Эсмеральды, и про её большие черные глаза. Он понял, что в качестве утешительного приза Вселенная подарила ему знание французского. И этой последней насмешки Людвиг уже не перенёс: всхлипнув, он потерял сознание.

Спустя час он уже лежал на койке в уютной зарешечённой палате. Взгляд его был чист и незамутнён, и струйка слюны стекала по подбородку. За окном пели птицы и светило солнце, но тот дивный мир более не имел к нему никакого отношения…

_______________

* Ваше Величество (фр.)

Кто нибудь знаком с данной формулировкой? Что она может означать? Слышали ли вы о подобном и что думаете?

Я в свою очеред поделюсь информацией, доступной мне.

Из моих снов я узнал, что есть некий дух - Эфель (это упрощённая форма его имени, полную форму узнать не удалось).

Его крылья очень длинные, они окутывают пространство и помещают в морозную пустоту.

Вы, наверное, спросите, какое отношение "Эфель" имеет к "третьему необращенному сыну"? Третий сын - сосуд для этого существа. По моим предположениям, дух должен воплотиться в третьем сыне (возможно, таким странным названием клеймят тех, кто имеет отношение к перерождению Эфеля).

Начало: Крылья искупления

Часть пятая: Контакт

Михалыча Серёга увидел случайно, пролетая над парком. Старик сидел на лавочке, кормил голубей. Поседел весь, морщины как сетка, но спина прямая, выправка военная.

Капитан Михалыч — единственный человек в армии, который пытался сделать из Серёги человека. Гонял на плацу до седьмого пота, но и защищал от дедов. Учил не только Уставу, но и жизни. Предлагал остаться на контракт, сделать карьеру.
«У тебя мозги есть, Серый, — говорил. — Не зарывай их в дерьмо».

Серёга не послушал. Рванул после дембеля в родной город, к корешам, к блатной романтике. Дурак был.

Три дня он следил за Михалычем. Старик приходил каждое утро, в девять ноль-ноль. Военная точность. Садился на одну и ту же скамейку, доставал пакет с пшеном, сыпал на землю. Голуби слетались — обычные городские голуби, не из банды Серёги.

Михалыч разговаривал с ними:
— Ну что, братва пернатая, как жизнь? Тоже пенсию ждёте? Хех, у вас хоть без задержек...

Потом доставал газету, читал. Иногда подсаживались другие старики, трепались о политике, о ценах, о болячках.

На четвёртый день Серёга решился.

Он сел прямо перед Михалычем и начал клевать землю. Но не просто клевать — выбивать ритм. Три коротких удара. Пауза. Три длинных. Пауза. Три коротких.

Ти-ти-ти. Та-та-та. Ти-ти-ти.

SOS. Сигнал бедствия, которому их учили в армии.

Михалыч сначала не обратил внимания — читал газету. Серёга упорно повторял. Клюв уже болел от ударов об асфальт, но он долбил и долбил.

Ти-ти-ти. Та-та-та. Ти-ти-ти.

Старик опустил газету. Посмотрел на голубя с интересом:
— Ты чего, дружок? Есть хочешь?

Серёга замотал головой — насколько это возможно для голубя — и продолжил выстукивать. Теперь медленнее, чётче. Морзянка. Они проходили её на связи.

С. Е. Р. Ё. Г. А.

Каждая буква — мучение. Клюв не телеграфный ключ, тут нужна точность удара, а не нажатия. Серёга сбивался, начинал заново.

С — три точки. Е — одна точка. Р — точка-тире-точка.

Михалыч побледнел. Газета выпала из рук.
— Серёга? Серый? Но ты же... Мне сказали, тебя убили. Два года назад.

Серёга закивал головой — да, да, убили! И начал выстукивать дальше. Медленно, мучительно медленно. У — точка-точка-тире. Б — тире-точка-точка-точка. И — точка-точка. Л — точка-тире-точка-точка. И — снова две точки. —Убили, — прошептал Михалыч. — Господи Иисусе... И ты... ты теперь...

Серёга показал крылом на себя, потом снова начал долбить клювом. Нужно было рассказать всё. Но азбука Морзе не предназначена для клюва! Каждое тире — три удара подряд, от них уже кружилась голова.

Михалыч достал блокнот, карандаш: —Давай медленно, Серый. Я записывать буду. По буквам.

Час. Целый час Серёга выстукивал свою историю. Смерть от ножа. Пробуждение в теле голубя. Попытка создать птичью банду. Встреча с племянником. Раскаяние.

Клюв онемел. На кончике выступила кровь — стёр об асфальт. Но Серёга продолжал. Это был его единственный шанс. Единственная возможность поговорить с человеком, который мог его понять.

И. С. П. Р. А. В. И. Т. Ь.

П. О. М. О. Г. И.

Михалыч сидел, уставившись в блокнот. На листке — каракули, буквы, слова. История, в которую невозможно поверить.
— Серый, — голос старика дрогнул. — Серый, если это правда... Если Господь дал тебе второй шанс... Ты хочешь искупить?

Серёга закивал так яростно, что чуть не свалился со скамейки.
— Хорошо, — Михалыч вытер глаза — слёзы, что ли? — Хорошо, парень. Попробуем. У нас тут в районе беда...

И старик начал рассказывать. О новой банде отморозков. О наркоте возле школ. О том, как избили его соседа-пенсионера за двести рублей. О полиции, которая крышует. О собственном бессилии.
— Я пытался по старым связям... У меня в военкомате остались люди. Но без доказательств — никак. А эти твари осторожные, при чужих не светятся.

Серёга слушал и думал. Голуби могут попасть туда, куда человек не проникнет. Могут следить, не вызывая подозрений. Могут...

Он начал выстукивать план.

Часть шестая: Возрождение стаи

Собирать новую команду оказалось проще, чем Серёга думал. Голуби помнили его — того, кто добровольно отказался от власти. В птичьем мире это было невиданно. Вожаки дрались за территорию до последнего пера, а этот взял и ушёл. Легенда.

Первым вернулся Хромой. Просто прилетел и сел рядом на ветку. Не воркнул, не попросился — сел и всё. Серёга хотел прогнать, но посмотрел в глаза бывшему подручному и понял — парень не уйдёт. Преданность у него в крови.
— Уру-ру? — спросил Серёга. (Зачем вернулся?)

Хромой показал здоровой лапой на Серёгу, потом на себя, потом сложил крылья вместе. Ясно без слов — мы команда.

Второй вернулась Красивая. И сев рядом на ветку прижалась к нему. Серёга промолчал, ведь тут все было понятно без слов.

Но теперь Серёге нужны были не просто бойцы. Нужны были специалисты. Он облетал весь район, присматривался, проверял.

В старой голубятне на чердаке элитной высотки жил домашний голубь — породистый, с родословной. Хозяин умер год назад, наследники забили на птиц. Голубь одичал, но сохранил главное — память почтаря. Он помнил десятки адресов, мог найти дорогу в любую точку города. Серёга выманил его остатками сдобной булки и предложил работу. Почтарь — так его прозвали — согласился. Ему было скучно.

Возле оптики постоянно крутилась молодая самка с удивительно острым зрением. Она различала лица людей с расстояния в сотню метров — редкий дар для голубя. Могла опознать человека по походке, по одежде, даже по манере курить. Серёга проверил — показал ей фотографию в газете (Михалыч помог), потом попросил найти этого человека на улице. Нашла за двадцать минут. Глазастая стала четвёртым членом команды.

В парке аттракционов жил старый голубь с порванным крылом. Летал плохо, зато обладал невероятной памятью. Мог запомнить разговор, последовательность действий, расположение предметов. Воспроизводил звуки — не только воркование, но и обрывки человеческой речи, гудки машин, звонки телефонов. Профессор — Серёга сразу дал ему это имя — стал их живым диктофоном.

Михалыч тоже не сидел сложа руки. Приносил специальный корм с витаминами — чтобы птицы были сильными и выносливыми. Сделал схему района с помеченными адресами — где живут главари банды, где их точки, где схроны. Принёс фотографии — снимал издалека телефоном, делал вид, что фоткает архитектуру.
— Вот, смотри, — раскладывал снимки на скамейке. — Это Череп, главарь. Это его замы — Лысый и Косяк. Точки у школ, возле клубов. Менты крышуют — вот этот майор, вот этот капитан.

Серёга изучал лица, запоминал. Потом показывал своей команде — тыкал клювом в фото, потом в направление, где искать. Глазастая кивала — запомнила. Почтарь прокладывал маршруты. Профессор воспроизводил имена, чтобы не перепутать.

Первая разведка прошла идеально. Глазастая засекла Черепа возле ночного клуба, проследила до дома. Почтарь запомнил адрес, проложил оптимальный маршрут. Профессор просидел на дереве у открытого окна, записал в память обрывки телефонного разговора:
— Гру-гру... завтра... школа семь... гру... три кило... гру-гру... менты на мази...

Михалыч расшифровывал эти птичьи донесения, как военные сводки. Составлял график, отмечал закономерности. Через две недели у них была полная картина.
—Смотри, Серый, — старик чертил схему на земле прутиком. — По средам и пятницам доставка. Точки возле трёх школ, двух техникумов. Схрон в подвале заброшенной котельной. Бабло возят к Черепу домой, там сейф.

Серёга кивнул и выстукал клювом:

С. А. Б. О. Т. А. Ж.

— Саботаж? — Михалыч усмехнулся. — А что, план хороший. Сначала пусть понервничают.

Часть седьмая: Война

Первый удар нанесли в среду утром. Дилер — пацан лет восемнадцати с татухой на шее — стоял у школы номер три, ждал клиентов. Товар в пакетике из-под чипсов, в кармане балахона.

Серёга дал сигнал — три коротких воркования. Хромой нырнул сверху, выхватил пакет из кармана. Дилер охнул, полез за пакетом, но Хромой уже передал его Глазастой, та — Почтарю. Эстафета.
— Эй! Твою мать! — дилер прыгал, пытаясь поймать голубей.

Почтарь донёс пакет до ливнёвки и сбросил. Наркота уплыла в канализацию.

Второй удар — через час, у техникума. Там работали вдвоём. Пока Профессор изображал раненого (волочил крыло, жалобно стонал как человек), отвлекая дилеров, Серёга с Хромым растащили их сумку с товаром. Не всю — только пакетики. Разорвали клювами, рассыпали по ветру. Белый порошок смешался с уличной пылью.

К вечеру Череп был в бешенстве. Михалыч наблюдал из окна своей квартиры (вид на двор Черепа), как главарь орёт на подручных:
— Какие, блядь, голуби?! Вы что, ебанулись?! Голуби спиздили товар?!

На следующий день дилеры пытались отбиваться. Махали руками, кидали камни. Но попробуй попади в ожидающего атаки голубя камнем. А их было пятеро, и они атаковали с разных сторон.

Лысый, зам Черепа, додумался взять пневматику. Прицелился в Хромого. Серёга увидел это за долю секунды до выстрела. Рванул вниз, толкнул Хромого крылом. Пулька просвистела мимо, срезав несколько перьев.

Тогда Серёга решил — война.

Он собрал расширенное совещание. Кроме основной пятёрки, прилетели ещё десяток голубей. Не бойцы — обычные птицы, но готовые помочь. Серёга долго ворковал, объясняя план. Профессор переводил сложные моменты на более простой птичий язык.

Психологический террор начался на следующее утро.

Череп вышел из подъезда — на голову упал помёт. Вытер, сделал шаг — ещё порция. Посмотрел вверх — на карнизе сидели двадцать голубей и смотрели прямо на него.
— Пшли вон! — заорал Череп.

Голуби не шелохнулись.

Он сел в машину. На лобовом стекле — густой слой помёта, дворники размазывают, не справляются. Пока искал воду, чтобы промыть, голуби обгадили крышу, капот, зеркала.

Это продолжалось каждый день. Куда бы Череп ни пошёл — над ним кружила стая. В кафе, в магазине, в своём дворе. Голуби садились на его балкон и орали всю ночь. Будильник? Не нужен — в пять утра под окном начинался голубиный концерт.

Лысый не выдержал первым:
— Череп, это не нормально! Они нас пасут! Это какая-то мистика!
— Заткнись! — огрызнулся главарь, но в глазах мелькнул страх.

Косяк вообще уехал на дачу после того, как проснулся, а у него на подушке сидел Профессор и пристально смотрел в глаза.

Но для главного удара нужны были доказательства. И тут Михалыч достал козырь — старый цифровой фотоаппарат разведки с большой кнопкой.
— Смотри, Серый. Нажать можно клювом или лапой. Я проверял — работает.

Три дня Серёга тренировался. Прицелиться, нажать, не уронить камеру. Хромой страховал — ловил аппарат, если тот начинал падать.

В пятницу должна была пройти большая сделка. Крупная партия, солидные деньги. Лично Череп, майор из ментовки, поставщик из области.

Часть восьмая: Большая игра

Заброшенная котельная выглядела мрачно даже днём. Окна забиты досками, двери на замках. Но голубям двери не нужны. Есть вентиляция, выбитые стёкла под крышей, дыры в стенах.

Серёга разместил свою команду за час до сделки. Пять голубей, пять точек обзора. У каждого — маленькая камера на шее. Михалыч достал через знакомого майора из военной разведки. Крошечные, с датчиком движения. Удобнее той, с которой тренировался Серёга.

Глазастая заняла позицию под потолком, откуда был виден весь зал. Почтарь — у запасного выхода. Профессор — возле стола, где должна пройти передача денег. Хромой — у окна, следит за улицей. Серёга с главной камерой — в центре, координирует.

Первым пришёл майор. В гражданском, но Глазастая узнала — та же походка, те же часы на руке. Проверил помещение, говорит по телефону:
— Всё чисто. Давайте.

Череп с Лысым притащили две спортивные сумки. Поставили на стол, открыли — пачки денег. Профессор включил свою камеру, снимает крупный план.

Поставщик — толстый мужик с тремя подбородками — приехал на джипе. Его братки внесли три коробки. Череп вскрыл одну, достал пакет, проверил:
— Норм товар. Лысый, бабло.

Начался отсчёт денег. Майор стоял в стороне, курил. Ждал свою долю.

И тут Серёга увидел — ещё одна машина. Люди в масках, с оружием. Налёт? Конкуренты? Или...

Он дал сигнал — резкое воркование. Стая замерла, камеры продолжали снимать.

Дверь вышибли с одного удара. Ворвались люди в масках:
— Всем лежать! Полиция!

Но майор не лёг. Достал удостоверение:
— Спокойно, я свой. Майор Петров, УВД.
— Знаем, — ответил один из масок и надел на него наручники. — Вы задержаны по подозрению в организации наркоторговли.

Оказывается, Михалыч пробил-таки по своим каналам. Нашёл честного подполковника из области, передал первые доказательства — фотки, записи. Тот организовал операцию. А голуби сняли всё на видео — с пяти ракурсов, в отличном качестве.

Череп попытался бежать через окно. Серёга нырнул ему в лицо, вцепился когтями. Череп заорал, замахал руками, споткнулся об ящик, упал. Оперативники скрутили.

Когда всех увели, Серёга собрал камеры. Пять карт памяти с полной записью сделки. Михалыч передаст их следователю. Железные доказательства.

Часть девятая: После битвы

Суд был громким. Полгорода следило за процессом. Череп получил десятку, майор — восемь лет, остальные по мелочи. Главное — сеть разрушена.

Михалыч стал местным героем. Пенсионер, раскрывший наркомафию. Журналисты, телевидение, награда от мэра. Старик отнекивался:
— Да я просто заметил подозрительных типов. Повезло.

Только Серёга знал правду. И Михалыч. Они продолжали встречаться в парке каждое утро. Старик рассказывал новости, Серёга выстукивал ответы. Иногда просто сидели молча — два старых солдата, каждый со своей войной за плечами.

Васька окончил школу с золотой медалью, поступил на биофак. Стал изучать поведение птиц. Написал работу о социальной структуре городских голубей, заняв первое место на областной олимпиаде.
— Знаешь, дядь Миш, — сказал он как-то Михалычу (они подружились). — У голубей удивительная организация. Они способны на сложное планирование, взаимовыручку. Почти как люди.
— И даже лучше некоторых людей, — улыбнулся Михалыч, поглядывая на Серёгу.

Стая Серёги продолжала патрулировать район. Уже неофициально, по привычке. Замечали подозрительных типов — сообщали Михалычу особым воркованием. Тот звонил участковому (нового прислали, честного). Мелкие кражи, драки, попытки наркоторговли — всё это пресекалось на корню.

Город стал чище. Безопаснее. Люди перестали бояться выпускать детей во двор. Бабушки спокойно сидели на лавочках до темноты. И мало кто знал, что частично это заслуга странной стаи голубей, которые ведут себя слишком организованно для обычных птиц.

Серёга постарел. Для голубя он прожил невероятно долго — уже восьмой год. Перья потускнели, летать стало тяжело. Но он держался. У него была миссия. Искупление.

Эпилог: Последний полёт

Михалыч умер тихо, во сне. Серёга узнал об этом, когда старик не пришёл на утреннюю встречу. Полетел к его дому, увидел скорую, людей в чёрном.

На похороны пришёл весь город. И военные из военкомата, и новое руководство полиции, и простые люди. Васька произнёс речь:
— Михаил Петрович был настоящим офицером. Он воевал всю жизнь — сначала за Родину, потом за наш маленький город. И победил. Спасибо вам, товарищ капитан.

Серёга привёл всю стаю. Тридцать голубей, включая его и Красивой птенцов, сели на ограду кладбища. Люди удивлялись — птицы сидели строем, как на параде. А когда гроб опускали в могилу, взлетели все разом, сделали круг почёта над кладбищем. Военное прощание.

Васька подошёл к Серёге после похорон:
— Ты его друг, да? Он тебя кормил. Держись, голубь.

И погладил по голове. Серёга закрыл глаза. Вспомнил тот день, когда спас племянника от хулиганов. С него всё началось. Его перерождение. Не физическое — духовное.

Он прожил ещё год. Передавал опыт молодым, учил их защищать, а не нападать. Помогать, а не отбирать. Быть стаей, а не бандой.

В последний день своей жизни он сидел на той скамейке, где встречался с Михалычем. Солнце садилось, золотя деревья. Васька читал на лавочке напротив — уже аспирант, пишет диссертацию о коммуникации птиц.

Серёга закрыл глаза. Он устал. Но это была хорошая усталость. Усталость солдата после боя. Он сделал что мог. Искупил что сумел.
— Молодец, Серый, — почудился голос Михалыча. — Ты справился. Теперь отдыхай.

Серёга улыбнулся — насколько может улыбаться голубь. И отпустил. Просто отпустил всё — боль, вину, усталость.

Утром Васька нашёл его на скамейке. Маленькое тельце, укрытое опавшими листьями. В клюве — белое пёрышко, которого раньше не было. Чистое, почти светящееся.

Васька похоронил его в парке, под той липой, где любил сидеть Серёга. Поставил маленький камень, написал: «Храброму голубю от благодарных людей».

Стая продолжила его дело. Новый вожак — Хромой — помнил заветы учителя. Защищать слабых. Помогать людям. Быть достойными.

А в городе до сих пор рассказывают легенду о голубе-защитнике. Дети верят, старики усмехаются, учёные пожимают плечами. Но иногда, когда кто-то попадает в беду на улицах города, прилетают голуби. Много голубей. И помогают.

Потому что чудеса случаются. И второй шанс даётся не зря. Надо только суметь им воспользоваться. Как сумел бывший бандит Серёга Косой, ставший голубем и нашедший своё искупление в служении добру.

История закончилась. Но другие истории только начинаются. В каждом городе, в каждой стае, в каждой душе, ищущей свой путь к свету.

Часть первая: Падение

Серёга Косой очнулся от боли — будто кто-то вогнал ему в грудь раскалённый лом и провернул. Память услужливо подбросила картинку: тусклый свет фонаря над чёрным входом в магазин, пацан с бегающими глазами, прижатый к стене его парнями, и вдруг — змеиный блеск лезвия в худой руке. Пацан оказался не из пугливых.

Серёга попытался вздохнуть, но вместо воздуха в лёгкие словно набилась вата. Веки не открывались — тяжёлые, как могильные плиты. Наконец, сквозь ресницы пробился свет, и он увидел... Что это, мать его? Огромное, с дом размером, лицо старухи нависало над ним. Морщины — как овраги, в которых можно спрятаться. Губы шевелятся, каждое слово — раскат грома:
— Ишь, какой красавец прилетел! Сизокрылый, жирненький!

Пальцы — толстые, как брёвна, с ногтями-лопатами — потянулись к нему. Серёга хотел заорать: «Не трогай, карга!», но из горла вырвалось жалкое: — Уру, уру-ру!

Он дёрнулся — и понял, что руки не слушаются. Вернее, рук больше не было. Вместо них что-то хлопнуло, подняв его в воздух. Земля провалилась вниз, старуха уменьшилась до нормальных размеров, а Серёга... летел.

Ветер свистел в ушах — нет, не в ушах, в каких-то дырочках по бокам головы. Город раскинулся внизу игрушечный, и только тут до него дошло. Крылья. У него, блядь, крылья! Серые, с белыми пестринами, самые обычные голубиные крылья.

Он рухнул на край фонтана в центральном парке. Вода отражала сизую птицу с красноватыми глазами и нахохленными перьями. Голубь. Обычный сраный городской голубь, каких тысячи клюют окурки на вокзалах.
— Не может быть, — хотел сказать он, но получилось только воркование.

Какая-то девчонка лет пяти подбежала к фонтану:
— Мама, смотри, голубик! Можно я его покормлю?

Её ручонка — теперь огромная, как ковш экскаватора — швырнула в него горстью хлебных крошек. Крошки больно ударили по спине, рассыпались вокруг. И тут Серёга почувствовал голод. Дикий, звериный голод, от которого все мысли съёжились в одну: жрать!

Он клюнул крошку. Чёрствый хлеб показался вкуснее любого деликатеса. Ещё одну, ещё... Рядом приземлились другие голуби, начали отпихивать его от еды. Серёга попытался дать сдачи, но получил таких тумаков, что откатился к краю фонтана. Местная шпана — стая ободранных голубей — смотрела на него с презрением. Новичок. Лох. Дно.

Он, Серёга Косой, перед которым расступались блатные авторитеты, держащий в кулаке половину Заречья, получал пинки от каких-то вшивых птиц!

Три дня он просидел на карнизе заброшенной девятиэтажки, где раньше была его хата для стрелок. Дождь промочил перья насквозь, превратив его в жалкий комок. Холод пробирал до костей — тонких, полых птичьих косточек. На четвёртый день голод выгнал его на помойку.

Вонь помойки ударила в его новые, обострённые органы чувств как кувалдой. Но голод был сильнее отвращения. Он ковырялся в пакетах, выискивая объедки, дрался с воробьями и такими же отщепенцами голубями за заплесневелую корку. Гордость главаря района валялась в грязи рядом с использованными памперсами.

Часть вторая: Старые привычки

Месяц ушёл на то, чтобы научиться быть голубем. Не просто летать-клевать, а драться. Когти оказались неплохим оружием — если вцепиться в загривок и крутануться, можно выдрать приличный клок перьев. Клюв бил точно в глаз, если правильно прицелиться. А удар крылом — это вообще отдельное искусство. Размах, хлёсткий взмах маховыми перьями по морде — и противник слепнет на несколько секунд.

Серёга изучал местную иерархию как когда-то изучал расклады в Заречье. Вон тот пёстрый с разорванным хвостом — главный на помойке у гастронома. Белая самка с чёрным пятном — держит территорию у хлебного. А сизый, здоровенный как боров, контролирует центральную кормушку в парке.

Первым к нему прибился Хромой — молодой голубь с покалеченной лапкой. Серёга спас его от стаи, отбивавшей у калеки найденную булку. Дрался один против пятерых, получил знатных люлей, но булку отстоял. Хромой с тех пор ходил за ним тенью, готовый на всё по первому знаку.
— Уру-уру? — спрашивал он, наклоняя голову. (Что делать, босс?)

Серёга показывал крылом на помойку, и Хромой нырял в самую гущу отбросов, добывая лучшие куски. Умный оказался парень. Быстро учился.

Потом подтянулись другие отщепенцы. Одноглазый — старый боец, потерявший глаз в схватке с вороном. Пыльный — вечно взъерошенный тип с параноидальными наклонностями, зато с отличным чутьём на опасность. Красивая — молодая самка с переливающимися перьями, которую другие самки заклевали из зависти.

К концу второго месяца у Серёги была банда. Пятнадцать отборных бойцов, готовых идти за ним хоть к чёрту на рога. Они отрабатывали групповые атаки на пустыре за гаражами. Серёга учил их маневрам, которые подсмотрел у ворон, — окружение, отвлекающий манёвр, удар с тыла.

Захват главной кормушки в парке стал их первой серьёзной операцией.

Сизый боров, контролировавший место, был вдвое больше Серёги. Его свита — десяток матёрых голубей — выглядела внушительно. Но у них не было дисциплины.

Серёга подослал Красивую как приманку. Она села на край кормушки, начала ворковать, прихорашиваться. Самцы из свиты борова потеряли бдительность, засмотрелись. И тут ударила основная группа.

Хромой, несмотря на увечье, оказался великолепным воздушным бойцом. Он камнем падал сверху, бил когтями по глазам, тут же взмывал вверх. Одноглазый дрался как берсерк, не чувствуя боли. Пыльный метался по краям, не давая никому сбежать.

А Серёга шёл напрямую на борова. Тот был сильнее, но Серёга был умнее. Ложный выпад влево, разворот, удар крылом по голове. Боров замотал башкой, и тут Серёга вцепился ему в загривок. Крутанулся волчком, выдирая перья. Боров заорал — если можно так назвать истошное гурканье — и попытался взлететь. Но Серёга держал крепко, добавляя ударов клювом по темени.

Свита борова разбежалась за минуту. Сам боров улетел, оставив в когтях Серёги добрую половину хвостовых перьев. Кормушка была взята.

Новые правила Серёга установил сразу. Треть всей еды — ему, как вожаку. Остальное — по старшинству. Хромой, Одноглазый и Пыльный — его замы — получали лучшие куски. Рядовые бойцы — что останется. Чужакам доступ закрыт, но можно купить право кормиться за долю.

Воробьи приходили с предложениями первыми. Мелочь пузатая, но сообразительная. Готовы были отдавать треть своих находок за защиту от ворон. Серёга согласился. В его человеческой жизни это называлось «крыша».

Вороны попробовали наехать, когда стая Серёги отбила у них найденный возле шашлычной пакет с мясом. Три здоровенных чёрных твари окружили Серёгу возле помойки.
— Карр! Карр! — (Отдай добычу, крыса пернатая!)

Серёга спокойно доклевал кусок курицы и только потом повернулся к ним. Свистнул детской игрушкой пищалкой — условный сигнал. Из-за мусорных баков, с крыш, из-под машин вылетели его бойцы. Пятнадцать голубей против трёх ворон — расклад ясный.
— Ур-уруру, уру!— сказал Серёга. (Вали отсюда, пока перья не повыдергал.)

Вороны переглянулись и отступили. С тех пор чёрная братия облетала территорию Серёги стороной.

Даже коты научились уважать его стаю. После того, как рыжий котяра попытался сцапать Красивую, и получил координированную атаку в морду от пяти голубей одновременно. Серёга лично выклевал ему клок шерсти на загривке. Кот удрал с воплем, и больше на голубей не охотился.

Серёга сидел на своём фонаре — самом высоком в парке — и озирал владения. Маленькая империя, но своя. Он снова был королём. Пусть в перьях, пусть среди помоек, но власть есть власть.

Часть третья: Прозрение

В тот день возле школы номер семь шёл настоящий пир. Какой-то первоклашка рассыпал целый пакет печенья, и голуби слетелись со всей округи. Стая Серёги заняла лучшие позиции, оттеснив чужаков.

Тощий очкастый пацан лет десяти вышел из школы, достал из рюкзака батон. Начал крошить, бросая крошки голубям. Типичный ботан — узкие плечи, большие очки, пугливый взгляд. Лёгкая добыча.

Серёга уже собирался дать команду окружить пацана, отобрать весь хлеб, не оставив другим ни крошки. Так он всегда делал — сильный забирает всё. Но тут к мальчишке подошли трое старшеклассников.
— Эй, очкарик, бабки есть? — самый здоровый, с причёской под ирокез, толкнул пацана в плечо.

Мальчишка попятился, и Серёга вдруг узнал его. Васька. Племянник. Ленкин сын. Худой, глаза огромные за стёклами очков — копия мать в детстве. Серёга видел его последний раз года три назад, когда случайно попал на день рождения сестры. Помнил, как Васька прятался за материнской спиной, когда дядя-бандит пытался с ним заговорить.
— Н-нету... — пискнул Васька, и что-то кольнуло Серёгу под перьями. —Нету — не ответ, — ирокез схватил племянника за шкирку, притянул к себе. — Мобилу давай. И быстро, пока я добрый.

Двое других обступили Ваську с боков, отрезая путь к отступлению. Классическая схема. Серёга сам так учил своих пацанов.
— Пожалуйста, не надо, — Васька заплакал, и слёзы покатились по худым щекам. — Это мамин телефон, она на работе, ей нужно...
— Твои проблемы, — ирокез полез в карман Васькиной куртки.

И тут Серёгу словно молнией ударило. Он увидел себя со стороны. Вот так же он отбирал мобилы у таких же Васек. Так же его шестёрки окружали жертву, не давая сбежать. Так же плакали пацаны, упоминали мам, пап, бабушек — и ему было плевать.

А теперь его родной племянник стоял в кольце отморозков и плакал. И где-то там Ленка, его сестра, ждёт звонка от сына. Беспокоится, наверное. Она всегда беспокоилась — и о нём когда-то, пока он окончательно не скатился.

Серёга взлетел. Не раздумывая, не планируя — просто взлетел и упал камнем на башку ирокезу. Когти вцепились в волосы, клюв долбанул в темечко. Парень заорал, замахал руками:
— Ааа! Снимите его! Снимите эту тварь!

Серёга бил крыльями по лицу, царапал щёки, клевал уши. Его стая, повинуясь инстинкту, атаковала остальных. Пятнадцать разъярённых голубей — это страшная сила. Хромой вцепился одному в нос, Одноглазый долбил другого по глазам, Красивая запуталась в волосах и дёргала их клювом.

Хулиганы с воплями бросились врассыпную. Ирокез бежал, закрывая голову руками, на плече у него восседал Серёга и методично выклёвывал проплешины.

Когда отморозки скрылись за углом, Серёга вернулся к Ваське. Племянник стоял, раскрыв рот, глядя на голубей. Потом робко улыбнулся:
— Вот это да... Спасибо, голуби.

Он достал из рюкзака остатки батона, раскрошил на асфальт. Серёга подошёл, взял кусочек, но есть не стал. Просто держал в клюве, глядя на племянника. Васька присел на корточки:
— Ты их главный, да? Умный какой. Прямо как человек смотришь.

«Я и есть человек, — хотел сказать Серёга. — Я твой дядька, мелкий. Тот самый дядька-отморозок, которого ты боялся. И я всю жизнь был таким же уродом, как эти, что тебя обижали».

Васька погладил его по голове — осторожно, одним пальцем. Серёга не дёрнулся. Первый раз в жизни кто-то гладил его с благодарностью. Не из страха, не из корысти — просто так.

Когда племянник ушёл, Серёга долго сидел на месте. Стая ждала приказов, но он молчал. В голове крутились картинки из прошлого. Сколько таких Васек он обидел? Сколько пацанов сломал, заставив идти в его банду, чтобы не быть жертвами? Сколько судеб искорёжил?

Часть четвёртая: Одиночество

Утром следующего дня Серёга собрал стаю на крыше старого гаража — их штаб-квартире. Голуби расселись полукругом, ожидая планёрки. Обычно в это время Серёга распределял задания — кто контролирует какую помойку, кто собирает дань с воробьёв, кто патрулирует границы территории.

Он посмотрел на каждого. Хромой — первый, кто поверил в него. Парень мог бы многого добиться, будь у него нормальный вожак, а не отморозок, воссоздающий блатную малину среди птиц. Одноглазый — старый воин, заслуживающий спокойной старости, а не бесконечных драк за объедки. Красивая — могла бы завести семью, высиживать птенцов, а вместо этого играла роль блатной подруги в его голубиной братве.
— Уру... Уру-уруру, уру — произнёс Серёга. (Вы свободны. Расходитесь.)

Стая растерянно заворковала. Хромой подскакал ближе, наклонил голову:
— Уру? — (Босс, что случилось?)

Серёга взлетел. Хромой рванул за ним, но Серёга развернулся и ударил его крылом. Не больно, но жёстко — отвали, мол. Хромой завис в воздухе, не понимая.

Одноглазый тоже попытался лететь следом. Получил клювом по темечку. Красивая даже не взлетала — сидела, нахохлившись, смотрела укоризненно.

Серёга сделал круг над крышей и улетел. Без оглядки, без прощания. Просто улетел.

Следующие месяцы стали адом. Не физическим — к голоду и холоду он уже привык. Моральным. Одиночество грызло хуже любой крысы. Он привык быть в стае — человеческой или птичьей. Привык командовать, защищать своих, наказывать чужих. А теперь был никем. Тенью. Призраком в перьях.

Он нашёл место на старой липе напротив дома сестры. Часами сидел на ветке, наблюдая за окнами на третьем этаже. Ленка постарела — седые пряди в волосах, морщины у глаз. Выглядела уставшей. Одна тянула пацана, без мужика. Серёга даже не знал, кто отец Васьки. Не интересовался никогда.

По вечерам Васька выходил во двор с книжкой. Садился на лавочку под липой — прямо под Серёгой — и читал. Иногда доставал хлеб, крошил птицам. Серёга слетал вниз, клевал крошки из рук племянника. Васька улыбался:
— Привет, храбрый голубь. Ты меня помнишь?

«Помню, мелкий. Всё помню».

Хулиганы больше не трогали Ваську. История с голубями, видимо, произвела впечатление. По школе пошли слухи, что очкарик колдун, управляет птицами. Бред, конечно, но работал. Васька расправил плечи, перестал прятать глаза. Даже друг появился — такой же тощий ботан.

Серёга видел, как племянник растёт. Как меняется. Становится увереннее, сильнее. Хорошим человеком становится. Таким, каким сам Серёга никогда не был.

По ночам, устроившись в щели под крышей заброшенного дома, он вспоминал свою человеческую жизнь. Детдом, после смерти родителей, где выживал сильнейший. Споры с отчимом и мачехой, приютившими его сестрёнкой. Первая ходка в четырнадцать — украл крутую кожаную куртку с рынка. Зона, где его приняли пацаны, научили «правильной» жизни. Свобода, своя шайка, рэкет, крыши...

И ради чего? Бабла, которое просаживал в кабаках? Тачки, которую так и не купил? Респекта шестёрок, готовых продать его при первом удобном случае?

Умер он как собака — в подворотне, с ножом в печени. И никто не плакал. Ленка, наверное, вздохнула с облегчением — не будет больше позорить семью братец-уголовник.

Продолжение Крылья искупления, (продолжение)