Сегодня, я расскажу вам о том, как великий Геракл, сын Зевса‑громовержца, за поясом амазонским ходил, сквозь беды и испытания прошёл, девятую волю царя Эврисфея исполнил.

В Микенах, в чертогах царских, жила Адмета, дочь Эврисфея, жрица богини Геры. Каждую ночь ей снилась дивная вещь — пояс златотканый, что носила царица амазонок Ипполита. Говорили, что сам Арес, бог войны, подарил его ей как знак верховной власти.

Возгорелась Адмета желанием нестерпимым — во что бы то ни стало заполучить тот пояс. Поведала она отцу о сне своём, и Эврисфей, любя дочь безмерно, призвал к себе Геракла:

— О, славный сын Зевса! Исполни волю мою: доставь пояс Ипполиты. Не ради прихоти — ради дочери моей, жрицы священной.

Геракл знал, что задание непростое, но перечить не стал. Ведь была на нём клятва служить Эврисфею двенадцать лет, исполняя любые повеления.

Собрал Геракл отряд небольшой, да отборный. Были в нем войны славные, имена которых и поныне в песнях звучат. Среди них — Тесей, герой аттический, чья отвага не знала границ.

Спустили они корабль на воды Эгейские, расправили парус белый. Ветер попутный подхватил судно, понёс его мимо островов кикладских, мимо берегов малоазийских — туда, где за морем тёмным, за туманами густыми, лежала земля амазонок.

Скалы Пароса были у них по пути. Белые. Они возвышались над волнами будто кости древних чудовищ. Плыли мимо бухт Мизии, где вода была прозрачна, как стекло, и в ней играли серебристые рыбы. А закаты над Понтом Эвксинским были багряными. Словно кровь богов, растекались по небу и потом гасла в чёрной глубине ночи.

Первым пристанищем стал остров Парос — белый, как мрамор его, что славился на весь мир. Правили там сыновья Миноса, гордые и своенравные.

Не поладили гости с хозяевами. В стычке злой пали двое спутников Геракловых. Разгневался герой не на шутку: обложил он город стенами высокими, держал в осаде, пока не вышли послы с мольбой:

— Возьми взамен внуков Миноса — Алкея и Сфенела. Будут они тебе спутниками верными.

Так, с выкупом вместо погибших, продолжил Геракл путь свой.

А на Паросе до сих пор говорят: если в безлунную ночь подойти к старым стенам, можно услышать шёпот тех, кто пал в той битве, и звон мечей, что не затих в веках.

Пристали они к берегам Мизии, где царствовал Лик — царь мудрый и гостеприимный. Принял он Геракла с почестями великими, одарил дарами щедрыми.

Но не долго длилась радость. Напал на земли Лика царь бебриков со ратью несметной. Не остался Геракл в стороне: встал он во главе войска, повёл в бой. Разбили они врага наголову, разрушили столицу его.

В благодарность Лик назвал те земли Гераклеей — в честь героя, что спас его царство.

И доныне в тех краях растут виноградники, чьи лозы помнят шаги Геракла, а в горных ручьях вода так чиста,

что в ней можно увидеть отражение звёзд, как в зеркале.

А путь лежал всё дальше, к берегам Понта Эвксинского (что ныне Чёрным морем зовётся). Там, у устья реки Термодонт, стояла Фемискира — град амазонок.

Земля та дивная была. Полноводные реки быстрые, рыбные, с водой холодной, как лёд Олимпа, и чистой, как слёзы нимфы. Густые дубравы, где тенистые кроны дубов и платанов шептались с ветром, а в чаще водились дикие кабаны и олени.

Широкие были степи, где кони резвые скакали, словно ветер, а травы колыхались, как море под бурей. Поросшие диким виноградом холмы, а ягоды были сладки, как мёд, и горьки, как судьба воина.

Климат же был суровым, но щедрым. Жаркое лето, когда солнце палило, как дыхание Тифона, и земля трескалась от зноя, сменялось дождливой осенью. Тучи нависали низко, а ливни смывали пыль с дорог. А зима была снежною, с частыми метелями, а реки сковывал крепкий, как сталь, лед.

Вода чистая из родников, земля плодородная — потому и жили амазонки оседло, город свой крепили, воинское искусство совершенствовали.

Говорят, что в тех местах до сих пор в полнолуние слышно, как звенят копья невидимых воительниц, а в ручьях можно увидеть отражение лика Ипполиты, будто она всё ещё охраняет свои земли. Говорят, что в ветрах разносится запах дыма от древних костров, которые горели у стен Фемискиры.

Когда корабль Гераклов пристал к берегу, вышла царица Ипполита навстречу. Величава была она: в доспехах лёгких, с луком за плечами, с мечом у пояса. За ней — воительницы, стройные, как тополя, смелые, как львицы.

Вокруг них, словно предвещая судьбу, в небе кричали птицы. Волны с силой бились о берег, отбивая ритм грядущей битвы, а ветер трепал волосы Ипполиты.

Он словно шептал ей: «Будь осторожна».

Молвила Ипполита:
— Скажи, сын Зевса, что привело тебя в наши края? Мир несёшь ты или войну?

Ответил Геракл речью спокойной, но твёрдой:
— Не по своей воле пришёл я, царица. Послал меня Эврисфей, царь Микен. Дочь его, Адмета, желает иметь пояс твой, дар Ареса. Отдай его по‑доброму — и уйдём мы с миром.

Ипполита, наслышанная о подвигах Геракла, уже готова была согласиться. Но тут…

Великая Гера, что ненавидела Геракла с давних пор, решила погубить его. Приняла она облик амазонки, встала в толпе и возгласила:

— Не верьте ему, сёстры! Лжёт сын Зевса! Хочет он похитить нашу царицу, увести её в рабство, опозорить наш народ!

Воспылали амазонки гневом праведным, схватили оружие, встали в строй боевой.

И в тот миг небо потемнело, словно сама Гея вздохнула с горечью. Земля, будто предупреждая о беде, дрогнула, а вдали, за холмами, раздался гром — то ли небесный, то ли от копыт невидимых коней Ареса.

Первой бросилась в бой Аэлла — быстрая, как ветер. Налетела на Геракла, словно вихрь. Но пал меч героя — и не стало Аэллы.

Затем выступила Протоя — семь спутников Геракловых сразила она, но и сама пала от стрелы его меткой.

Потом напали разом семь воительниц — спутниц самой Артемиды. Копьё за копьём летели в Геракла, но он отразил их палицей могучей. Одну за другой поверг он их наземь.

Взял он в плен Меланиппу, что вела войско, и Антиопу — ту отдал в дар Тесею за храбрость его. В тот час кровь падала на траву, и та становилась алой, как розы Геры. Крики раненных смешивались с рёвом ветра, будто сама природа стонала, а солнце скрылось за тучей. Тень, как покров смерти, легла на поле боя.

Увидела Ипполита, что войско её разбито, подруги пали.

Заключили мир амазонки с Гераклом. Ипполита купила свободу могучей Меланиппы ценой своего пояса, Антиопу же герои увезли с собой. Геракл отдал ее в награду Тесею за его великую храбрость. Так добыл Геракл пояс Ипполиты.

Мы остановились на том, что греки высадились возле Трои, привезя с собой богатую добычу из разграбленных Фив. Надо заметить, что Фивы не подверглись тотальному экстерминатусу, видимо потому, что там находился храм Аполлона, а он не сильно жаловал Агамемнона и его сторонников, а может потому, что набежали союзники фивян, или просто потому, что уничтожать города народов, не нанёсших тяжких оскорблений, было зашкваром. Так или иначе, наши вояки разжились трофеями, среди которых, конечно же, были женщины. В частности, Агамемнон захватил Хрисеиду, дочку жреца Аполлона Хриса. Ахиллес же разжился девушкой по имени Брисеида. Попутно он отправил на тот свет всю правящую верхушку Фив, записав на свой счёт чуть ли не каждый третий фраг. Верхушка, кстати, состояла из родни жены Гектора Андромахи.

Так вот, Хрис, избранный новым правителем, прибыл к Агамемнону на ковёр, чтобы выкупить из плена свою дочь. Агамемнона не зря называли подобным богу, потому что он сразу же послал Хриса нахуй, у того пригорело и он пошёл плакаться своему патрону Аполлону. У Аполлона тоже пригорело, и он решил наказать Агамемнона, но вставать с дивана при этом не стал, бог всё-таки. Он натянул свой эпичный лук и принялся метать стрелы в лагерь греков. В Агамемнона Аполлон, конечно, не попал, а вот каждый поражённый стрелой умирал в муках от кровавого поноса или чего-то подобного. «Какого хуя?» - подумал Агамемнон. «Такого, что ты зажопил Хрисеиду» - ответил Фесторид - местный экстрасенс. Тут пригорело у Агамемнона, и он заявил, что вернёт девушку бате, но взамен должен получить другую, потому что он тут вообще-то царь царей, и остаться без награды для него зашквар. «А может ты нахуй пойдёшь, трусливая мразь?» - ответил Ахиллес. «Отлично!» - сказал Агамемнон, - «вот твою-то бабу я и заберу, мамкин пиздабол!» Тут пригорело у Ахиллеса, и он полез драться, но с Олимпа спрыгнула Афина, которой пиздорез в стане греков был нахуй не нужен, и удержала героя, тогда он кинул на землю свои скипетр и ксиву и заявил, что увольняется вместе со своими людьми.

Затем шестёрки Агамемнона пришли за Брисеидой, а сам вождь отправился в Фивы возвращать Хрису дочурку и приносить дары Аполлону, ну и бухать, конечно же. Ахиллес не стал препятствовать воле Агамемнона, но поступил как настоящий герой — пошёл плакаться мамочке.

А мамочкой Ахиллеса была та самая Фетида, на свадьбе которой произошла завязка сюжета. Кстати, свадьба эта была по моим подсчётам около десяти лет назад от описываемых событий, то есть сверстники Ахиллеса должны были к этому времени заканчивать начальную школу, что в общем-то во многом объясняет поведение героя, и сводит на нет инсинуации по поводу его отношений с Патроклом, Sic!

Агамемнону же должно было быть порядка полутора тысяч лет, ведь он стоял у истоков Микенского царства, такие дела.

Но вернёмся к Фетиде, а лучше к началу мироздания.

Когда из хаоса родилась Гея, она произвела на свет Урана, от их союза произошли титаны, главным из них был Кронос. Он оскопил отца и стал правителем всего и вся, однако ему была уготована судьба родителя. Узнав об этом, Кронос стал пожирать своих детей, однако вместо последнего ему подсунули камень. Этим ребёнком был Зевс, который освободил своих братьев и сестёр, заручился поддержкой сторуких великанов — ужасных детей Геи — и сверг Кроноса в кровавой войне под названием титаномахия. После победы боги изгнали титанов в Тартар, туда же отправили и сторуких великанов, потому что они вообще пиздец, что с ними делать-то ещё? Это не понравилось Гее, поэтому она родила гигантов, и началась ещё одна война вселенского масштаба — гигантомахия. Когда олимпийцы увидели гигантов, они знатно охуели, и некоторые захотели мириться, для этого они задумали пленить Зевса и сделать из него козла отпущения. Но этому помешала Фетида, сорвавшая оковы с громовержца, у которого с тех пор был перед ней должок. В итоге боги снова победили, буквально похоронив гигантов под огромными камнями, так образовались некоторые острова в Средиземном море.

Теперь вернёмся к Ахиллесу, который сидел на камушке, роняя солёные слёзы в бурные воды Эгейского моря, и звал мамочку. Фетида не замедлила явиться к своему сыночке-корзиночке, обняла его и принялась выслушивать нытьё. Ахиллес рассказал, что его опозорил Агамемнон, отобрав тяночку, а Афина не дала навешать люлей. Но у мамкиного героя уже был охуенный план, как отомстить заносчивому царю, о чём он и поведал Фетиде. Суть плана заключалась в том, чтобы Зевс, за которым как мы помним был должок, помог троянцам опрокинуть греков в сражении и погнать их до самых кораблей, тогда, по замыслу Ахиллеса, Агамемнон сам приползёт к герою просить прощения и вертать взад тяночку. Тут Ахиллес понесётся рубить троянцев налево-направо и превратит эпик фейл в лютый вин.

Фетида спорить с Ахиллесом не стала, потому что ей в принципе было похуй на смертных, за исключением сыночки. Богиня пообещала исполнить всё в точности, когда олимпийцы вернутся с бухича, устроенного для них эфиопами, то есть через десять дней.

По прошествии этого срока Агамемнон вернулся в свой лагерь из Фив, а Зевс на Олимп из Эфиопии. Бог восседал на вершине горы, где его и нашла Фетида, она присела рядом, обняла колени громовержца, открыла рот и начала просить.

Надо сказать, что царь Олимпа пытался сохранять нейтралитет и не вмешивался в войну, справедливо опасаясь, что она может перекинуться на богов. Однако, отказать Фетиде Зевс не мог, по описанным выше причинам.

А теперь следите за руками. Гера, конечно же, подслушала разговор Фетиды и Зевса, и предъявила мужу, что тот помогает троянцам в войне, когда сама Гера топит за греков. Громовержец начал объяснять, что Гера всё не так поняла, что помогает он только лишь Ахиллесу, который вообще-то грек, но было уже поздно, потому что на помощь мачехе пришла Афина. В итоге Зевсу пришлось пообещать, что Троя таки падёт.

Но сначала Зевсу надо придумать как помочь Ахиллесу, об этом и многом другом мы узнаем в следующей песне, а на сегодня всё. Спасибо за внимание.

Поскольку количество моих замечательных подписчиков (ребята, вы лучшие!) неуклонно растёт, я считаю, что двигаюсь в правильном направлении, однако, если у вас есть какие-то пожелания или вопросы, прошу, не стесняйтесь, ведь Пикабу прекрасен комментариями.

Думаю, стоит начать с того, что я ценил игры Supergiant Games примерно всегда, сколько они существовали. И если Bastion я ещё осмелился пиратить, то Transistor стал одной из первых моих покупок в Steam. Не самой первой, скажу честно, примерно в двадцатке где-то. Уверен, среди моей немногочисленной аудитории есть немало тех, кто помнит времена становления Steam. Когда от малопонятной прокладки перед запуском Half-Life 2 и Team Fortress эта платформа начала превращаться в магазин и по сути отдельную медиа-среду, с друзьями, достижениями и вот этим всем.

Я лично очень хорошо помню, как совершал первые покупки с огромнейшим сомнением, полагая, что это всё какой-то большой обман, мои деньги просто уйдут куда-то в интернет. А потом, когда уже игра действительно попадала в стим-аккаунт, ещё долго подозревал, что в один день она станет тыквой и укатится. Ну а вышло, как вышло, я думаю, никому не нужно объяснять, что сейчас происходит со Стимом в РФ. Но надо отдать должное, в отличие от EGS, Steam у меня не крал пока игр из библиотеки, даже если они удалялись из общей библиотеки, как это было с Domina. Так о чём бишь мы…

В общем, к Supergiant Games я всегда относился с большой любовью, но далеко не по прямой причине — не за геймплей их игр. У этой студии мне всегда нравились отличная фантазия, прекрасная графика, интересные истории и восхитительная музыка Даррена Корба. Но вот с геймплеем у меня всегда были... не прям проблемы, но вопросики, скажем так.

Bastion презентовал очень специфическую механику стрельбы, когда надо было зажимать кнопку, чтобы выстрел «заряжался» какое-то время. Механика для меня не интуитивная, и кажется дисгармонирующей с остальным геймплеем, требующим реакции и динамики. Ну то есть враги быстрые, надо двигаться, но чтобы выстрелить, тебе надо остановиться и секунду-другую выжимать кнопку, чтобы выцелить одного врага. И это в игре, где тебя атакуют толпы, а каждая секунда на счету. Не люблю такие задачи.

Причём разработчики в обязательном порядке заставляют пользоваться огнестрелом хотя бы в нескольких локациях, что отдельно вызывало вопросы, учитывая размеры арсенала, что так-то выдаётся игрой.

Transistor продолжал заигрывать с геймплеем, предлагая строить билды из способностей-душ противников, так что основные навыки главной героини могли превращаться не только в брюки, но даже в вертолёт.

После этого, когда вышел Pyre, в трейлерах которого демонстрировалось мистическое подобие футбола, я несколько лет выжидал, прежде чем добраться до игры. Меня этот геймплей дико смущал и отталкивал. Впрочем, оказалось, конечно, что зря я так долго ждал. Но момент запомнился!

Hades после этого выглядит, как возвращение к истокам, на первый взгляд. Снова изометрия, снова вариативный набор оружия с надстройками поверх него, снова необходимость использовать огнестрел. Аргх. Но с этим я мог смириться, в этот раз меня смущали механики роуглайков, которые с самого начала анонсировались.

Несмотря на то, что среди моего игрового опыта есть другие "рогалики", их немного, и я навскидку вспоминаю лишь Faster Than Light и Below, и прошёл я только первую. Дело в том, что в играх меня интересует исследование и прохождение игры. А рогалики предполагают вот это бесконечное лимбо, когда ты ходишь по одним и тем же локациям, которые отличаются настолько, насколько это позволила процедурная генерация — и ловкость программистов в составлении игровых лабиринтов. И в общем, забегая вперёд, в Hades это не совсем положительную роль сыграло.

Ладно, давайте к тому, что из себя игра представляет, а то вступление затянулось. Hades рассказывает историю о сыне Аида, Загрее, который пытается сбежать из Подземного Царства, где вырос. Дело не только в том, что ему здесь не нравится — и дальше уже лёгкие спойлеры, так сказать, привыкайте. Загрей надеется найти на поверхности свою родную мать. Однако отец сильно против… Бывает. Да и само царство Аида построено так, чтобы из него было невозможно сбежать. К счастью, на стороне Загрея два момента. Первый — он всё же бог. Его невозможно убить насовсем, так что если вдруг шальное копьё всё же окончит его побег — он лишь вновь окажется в Доме Аида. Откуда снова отправится в путь.

Второй же момент состоит в том, что ему оказывают помощь. Благодаря приёмной матери, богине Никте, о Загрее узнают боги Олимпа. И некоторые из них готовы оказать поддержку племяннику в его побеге, одарив ненадолго своей силой.

И вот у нас складывается основная концепция уже игровая. Всё начинается с побега, так что будем считать, что это начало любой игровой сессии в Hades. Загрей прыгает из окна, получает первый из многих даров Олимпа, после чего отправляется путешествовать по Тартару, нижнему из регионов царства Аида. Каждая попытка рано или поздно будет оканчиваться смертью Загрея, по крайней мере поначалу. После чего мы выбираемся из бассейна в доме отца и беседуем со всеми домочадцами Аида — и богом мёртвых, само собой. И ей богу, ради этого стоит умирать почаще.

Также здесь мы имеем возможность повлиять на будущие попытки побега. Есть подрядчик строителей, добавляющий приятные мелочи на нашем возможном пути побега, есть своего рода прокачка через зеркало в покоях принца и ещё пара моментов вроде выбора оружия и амулетов. После чего начинается новая попытка побега.

Возможно, звучит это так, будто нас ждут исключительно механические особенности игры, а Hades вообще не про это всё. Просто мимо этой основополагающей канвы не пройти не проехать. Тогда про что же игра? Про отношения. Каждый раз, когда мы подбираем дар олимпийцев, мы слушаем их обращение к нам. Боги Олимпа не могут прям видеть и слышать нас, они лишь в общих чертах знают, что их слова обращены к нам. Они выражают слова поддержки, рассказывают свои истории, обещают показать, насколько Олимп прекрасен, и так далее и так далее.

Также в каждом регионе нас ждёт один босс и один персонаж греческих мифов. Как правило, с каждым из них у нас складываются свои отношения, с ними происходят полноценные диалоги. Ну то есть как… Эм, минуту. Сейчас мы до этого дойдём.

Так вот, на самом деле наши основные цели куда чаще находятся внутри Дома Аида. После каждого побега Загрея нас ждёт перепалка с отцом — он обязательно съехидничает насчёт того, как мы облажались в очередной раз. Затем вежливая беседа с Никтой, которая подбодрит нас. А ещё на страже покоев Аида стоит Ахиллес, который и учил Загрея сражаться, так что их связывают наставнико-ученические отношения. И там ещё несколько персонажей есть, это лишь первое, что приходит на ум. Опять же, без прокачки Загрея у нас поначалу мало что будет получаться, я и первого-то босса игры одолел попытки с пятой или седьмой.

Диалоги в этой игре все прекрасно написаны и ещё более прекрасно озвучены. Да, на английском, перевод только текстовый. Но тут сложно вообще было бы подобрать столь же богатые оттенками и интонациями голоса, если честно. У меня просто нет слов для описания всех прекрасных переливов густого баса Логана Каннингема, что исполнил роль Аида (и не только его). Или насыщенной хрипотцы Авалон Пенроуз, что исполнила роль Мегеры, одной из сестёр-эриний. И это только для примера — каждый, абсолютно каждый кусочек диалогов в Hades прекрасен.

Ну и здесь, на самом деле, уже придётся начинать говорить о ложке дёгтя. Потому что это именно кусочки диалогов. В среднем каждое взаимодействие с персонажами в Hades длится от трёх до семи реплик. После чего следующую порцию вы сможете получить только на следующем кругу.

Поначалу это не является проблемой. Попытки побега Загрея коротки, визиты в дом Аида часты, так что и интеракций полно, и сюжет движется полным ходом. Но чем дальше вброд, тем дольше становятся забеги по Загробному Миру, и что ещё более характерно, тем больше становится вариативность диалогов. Возможно, непонятно сказал, поясню. Каждый раз, когда мы подходим к любому персонажу, игра выбирает один "разговор" из какого-то множества. Какие-то из них сюжетные, то есть простые в своей последовательности. А какие-то… ну не сказать, что это филлеры, но это побочные сюжетные линии, шутки, разговоры за жизнь. И это всё во многом подчинено рандому.

Иногда это доходит до абсурда. Тут немного на территорию спойлеров придётся зайти, но вроде как не секрет, что даже после успешной попытки побега Загрей снова вернётся в Дом Аида. И более того, после завершения всех сюжетов вы всё равно сможете играть. Так вот, и уже в этом моменте можно получить интеракцию, которая явно относилась к началу игры, но вышла аж сюда. Потому что внутри неё тот же Ахиллес упоминает факты, которые уже не являются правдой. Но вот они здесь.

Или вот моменты с оружием. У нашего оружия есть прокачка, и иногда обсуждение этой прокачки — отдельный разговор с персонажами. И вот ситуация: мы значит, полчаса или час бегали по царству Аида, умерли, надеемся получить новый кусочек сюжета персонажа… А получаем обсуждение оружия, которое… нет, оно прикольное, но я бы предпочёл сюжет.

Собственно, это другой аспект проблемы — у нас абсолютно нет контроля над развитием сюжета и подсюжетов. В игре есть свои романтические линии, свои побочные сюжеты, например, про Орфея и Эвридику. Это не является спойлером, игра Supergiant, известных потрясающими саундтреками своих игр, посвящённая греческим мифам о загробном мире, не могла обойтись без этого мифа, как ты ни крути. Так вот, контроля над развитием сюжета у нас нет, и мы вообще не знаем никаких способов продвигать его, кроме как в лоб крутить попытки побега Загрея вновь и вновь, надеясь, что в этот раз либо время пришло, либо какой-то неочевидный триггер сработает, и сюжет продвинется вперёд.

Иногда это прям ощущается, как затягивание истории во имя геймплейных причин. Ну то есть в ядре игры механика забегов по царству Аида. Они должны повторяться раз за разом, поэтому каждая отдельная интеракция с персонажами длится недолго. Чтобы мы пошли в новый и новый забег. И новый. И ещё один. К чему ещё привязаны прокачка и вот это всё.

Пытаясь обойтись без спойлеров, скажу так — основной сюжет игры я закрыл где-то на 40-м часу. Оставалась пара побочных сюжетов и я обнаружил в достижениях игры намёк, что сюжет получит ещё эпилог. Собственно, и сама игра по окончанию подсказывала, что будет что-то эдакое. И вот этого окончания надо добиться. Какое-то время спустя игра даже подскажет, что именно нужно сделать. Но… Этот эпилог — это ещё где-то 30 часов игры. Ну по крайней мере у меня ушло столько.

И вот это… это ловушка, в которую разработчики сами себя загнали, я считаю. В первые часы решение авторов кажется гениальным. За счёт наличия сквозного сюжета даже элементы рандома вроде того, где и какой бог встретит нас с кусочком истории, каждый круг по царству Аида кажется уникальным. Каждый чем-то отличается. Но уже к середине игры, когда ты ещё не сбежал и в первый раз, всё становится несколько привычно. И начинает набивать оскомину.

Ну вот пример про механики. Лично мне понравился щит Эгида в качестве оружия, и к нему по возможности желательны броски от Посейдона, рывок от Афины и что-нибудь на усиление атаки от любого другого из олимпийцев. И вот если это получить в первых двух регионах — а сделать это можно осознанно, игра даёт опции увеличить вероятность получения того или иного дара — то всё, прохождение всего Подземного Мира плюс-минус у меня в кармане. Расскажу про один смешной момент, пусть и спойлерный (в видео даже показываю). Если боитесь спойлеров… Знаете, пожалуй, лучше сразу закрыть это текст. Спойлеры маленькие, да и в принципе опыт игры у каждого будет свой. Но если боитесь — дальше их будет больше.

Так вот, у меня был финал игры, где я, взяв по дороге пару удачно попавшихся улучшений Эгиды от Дедала, просто стою и жду, пока Аид, финальный босс всея игры, убивается об этот самый щит. Он блокирует абсолютно любой урон, а улучшение позволяет мне из блока ещё и стрелять. Как итог — я ни одной жизни тогда не потерял. Да, тут есть жизни.

Вообще я в этом тексте мало говорю про механики непосредственного махача. Их много, и если мы уйдём в детали, то я там с головой и потеряюсь. В целом, там есть свои хитрости, но оно всё осваивается примерно интуитивно. Хуже с вот этим самым рандомом, касающимся даров олимпийцев. Там сама механика, что нам дают выбрать один из трёх даров, и у каждого бога их всего около 15, примерно. И может так получиться, что нам ничего из предлагаемого вот прямо сейчас не подходит под наш стиль игры. И приходится брать либо мусор, который не будет сильно мешать, либо механики, которые нам неудобны. Ещё к этому всему привязаны пророчества Мойр.

Стол с «незначительными пророчествами Мойр» нам выдаётся где-то на пятой или седьмой «ходке» по Подземному Миру, и они по сути предлагают опционал с оплачиваемыми достижениями. Получил хотя бы раз все дары одного олимпийца? Держи награду. Выполнил подквест про Хаоса и Никту — вот ещё награда. Интересная идея, которая с одной стороны, подталкивает попробовать все возможности игры. Но с другой — она по сути заставляет брать то, что тебе может оказаться ненужным или откровенно неудобным. По сути, игра заставляет попробовать всё, даже если тебе по очевидным причинам не хочется.

Так, в ряде случаев, забирая предложение с пометкой «этого хотят Мойры», я мог по сути загубить всю "катку". В основном это касается улучшений Дедала для оружия, но и с дарами олимпийцев может сработать схожая история. Например, улучшение Диониса для броска кровекамнем. (Броски кровекамнем — вторичная механика, позволяющая дебаффать врага, нанося ему урон дальней атакой и повышая урон от последующих атак по нему) И улучшение Диониса делает эту атаку абсолютно бесполезной для меня (поправка — там два улучшения, второе делает бросок имбой). Как и дар Афродиты для того же броска. При этом он же, улучшенный дарами Зевса или Посейдона, превращается в имбалансное оружие, способное зачистить локацию за вас. Особенно если это маленькие комнатки из последнего региона.

С другой стороны, нельзя не отметить интересный момент. Вот у меня предыдущей большой игрой был Silksong, и там даже на второе прохождение многие противники являются всё ещё большой угрозой для игрока. Из-за чего даже проходная локация, в которой я бывал десятки раз, воспринимается с некоторой опаской. В Hades же есть момент, когда я уже относительно спокойно прохожусь паровым катком по всему Подземному Миру. Какие-то проблемы может представлять последний босс — ну в смысле, Аид. Вот он да, опасен, и если была совершена ошибка в прокачке, то пиши пропало. Но вот до него я дохожу в девяти случаях из десяти. И это очень приятное чувство. Даже закрыв уже все свои личные цели в игре, я продолжаю периодически заходить в Hades на катку-другую, поскольку это чувство превосходства над противником очень приятное. Потому что я помню, как подыхал в тех же местах прежде. Это чувство заслуженное, я научился бить этих засранцев, так что пришло время реванша.

Из-за всего, что я описал выше, от игры остаются очень двойственные впечатления. С одной стороны, я в абсолютном восторге и доволен каждым из 80 часов, проведённых в Hades. С другой стороны, были предательские минуты, когда я ругался и разве что в монитор не орал по старой доброй привычке, настолько меня душили некоторые ситуации. Отдельно бесила невозможность продолжить диалог вот прямо сейчас. Что особенно давит на нервы как раз ближе к завершению основного сюжета игры. Спойлеры, да.

Когда мы выходим на поверхность и находим мать Загрея, у нас каждый раз есть с ней лишь несколько реплик, прежде чем придётся возвращаться на исходную точку. И в среднем каждый второй диалог с Персефоной — это «привет, мам, так что там у нас сюжетом? Я бы с удовольствием рассказала, сынок, но у тебя уже кончилось оплаченное время. Возвращайся, поговорим ещё». И я такой, прослушав это — серьёзно? Вот я ради этого прошёл, натурально, Ад, чтобы услышать филлерные реплики и «твоя принцесса в другом замке — в смысле, в следующем забеге?» И да, снова здарова, наша песня хороша, начинай сначала.

И есть ещё один момент, я не знаю, куда его вставить, поэтому вставлю сюда. Меня абсолютно устраивает то, что в игре нет детальной анимации лиц, или рук, что мы по сути говорим портретами. У каждого персонажа всего два-три портрета с эмоциями, и мы иногда между ними переключаемся. Это — ок. Но вот есть деталь, которая, оглядываясь назад, меня калит. У нас есть интеракция с Цербером — мы его гладить можем. И это санимировано, всё хорошо. Но из-за этого возникают вопросы относительно сюжетных моментов. Будь то романтическая линия Загрея или его встреча с матерью, нам не покажут, как вот эти фигурки обнимутся или ещё как-то взаимодействуют друг с другом. И этого так не хватает! И ни прекрасная озвучка, ни красивые портреты этого не заменят.

В целом, я на самом деле несколько в растерянности. Давно привыкнув к схеме «критикуешь-предлагай», я поневоле задумываюсь о том, можно ли было сделать иначе. Есть ощущение, что геймплей прочно завязан на сюжете, и наоборот. То есть оно всё так плотно переплетено, что невозможно извлечь роуглайк-механики из игры, не превратив её в визуальную новеллу, например.

Ну или вот та самая романтическая линия Загрея. Их тут три варианта так-то, но мой выбор относится к Мегере, одной из трёх фурий. И эти отношения трудно назвать здоровыми, хотя бы потому, что Мегера — первый босс на пути Загрея, когда он сбегает. То есть в Доме Аида они друг с другом милуются, а потом встречаются на задворках Тартара и вонзаются, пока один не истечёт кровью. Изрядно. Так вот, как отсюда извлечь игровую механику и избежать уплощения всей сюжетной линии? Да никак. Оно геймплейно даёт такое прочувствование этих отношений, что невозможно никак иначе передать. И это, наверное, впечатляет. И ужасает. Ну то есть то, как сделана эта игра… Неизбежно. Прям как Мойры.

И то же можно сказать про Аида и Загрея. У них очень сложные, специфические отношения отца и сына. И эти отношения также получают особое раскрытие за счёт боёв между ними. За счёт игровой механики.

И последнее пожалуй, что интересно обсудить. Сюжет и то, как он использует греческие мифы. И это уже совсем спойлеры.

История о Персефоне и Аиде является одним из самых известных вообще греческих мифов, как и его основная трактовка. Напомню, как оно звучит в оригинале — Персефона, будучи богиней растительности, гуляла как-то по миру, и тут на неё набросился Аид и утащил в своё царство мрака и одиночества. С точки зрения древних греков вполне себе способ найти жену, видимо, поскольку так и случилось. Впрочем, Персефона пыталась сбежать, но коварный Аид успел ей скормить гранат, еду мёртвых, так что Персефона может находится за пределами Подземного Мира лишь ограниченное время. По разным версиям это либо полгода, либо чуть дольше. Собственно, считается, что таким образом греки через миф объясняли смену сезонов. Летом и весной Персефона на поверхности и всё цветёт, а её мать Деметра, ответственная смену сезонов, радуется, поэтому тепло. А осенью и зимой Персефона воссоединяется с Аидом, а поверхность погружается в холод и лишается растительности. И даже эта трактовка известна с древнейших времён.

Теперь про игру. О том, что Персефона мать Загрея, мы узнаём на самом деле далеко не сразу, но в тот момент, когда это прояснилось, я начал прикидывать пятку к носу. А уж когда нам показали сначала Деметру в шубе из льда, а потом и поверхность, покрытую снегом, стало понятно, что у нас тут ранняя версия этой ситуации, и Персефона почему-то зависла где-то между Олимпом и царством Аида. Ну а Загрей, соответственно, должен разрешить ситуацию и устаканить положение дел. Ага, щас.

Ну то есть как. В ходе целого ряда перипетий сюжет всё же приводится к мифологическому канону, но совершенно самостоятельным сюжетом. Что, честно говоря, радует даже больше, чем если бы разработчики попытались просто влезть в оригинал со своей вклейкой. Нет, вместо этого нам, так сказать, показали, как всё было «на самом деле». Ну или могло бы быть. И надо сказать, что сюжет ещё регулярно подмигивает оригинальным мифам.

Например, Загрей любит покрасоваться перед Орфеем, зачастую нагло вешая ему лапшу на уши. И иногда эта лапша — разные мифы, связанные с богами или самим Загреем. Например, опять-таки, что Загрей и Дионис — это одно лицо. Есть такая версия, причём это та самая версия, где Диониса разрывают на части титаны.

И это… прикольно, на самом деле. Не то, что Диониса разрывают на части титаны, а то, как игра мимоходом знакомит с греческими мифами. Слыхало, Лихо Одноглазое? Оказывается, можно не в лоб пихать сказки. Извините, не удержался.

Вот, пожалуй, о чём ещё мой внутренний конфликт. Если смотреть на многие части Hades, это искусство. Музыка, актёрская игра голосом, сюжет и его драматургия — всё это на очень высоком уровне. Однако всё это выстроено вокруг непосредственно игры. И эти преступники, эти Supergiant Games — они сделали её весёлой и увлекательной. И сделали так, чтобы всё остальное было подчинено игре как центральному образующему элементу. И это… У меня нет оценки для этого. Есть ощущение, что эти элементы находятся в некоей борьбе друг с другом, но я до конца даже не скажу, является ли это проблемой.

Единственное, что я действительно могу сказать — что игра даёт опыт, который невозможно получить иначе и который во мне очень глубоко где-то отзывается. Прекрасная игра, если по какой-то причине вы, как я, откладывали её, стоит прекратить это делать немедленно. Поиграйте в Hades. Оно того стоит.

С вами был Кит и мы обязательно ещё увидимся. Там ведь уже второй Hades вышел, про другое дитя Аида. Так что — неизбежно. Судьбы-Мойры уже сплели ткань новой истории.

P.S.: Я есть в других местах. В основном обретаюсь в телеграм-канале, но ещё есть вк-группа.

J — яхвист.
Образный, живой язык, бог называется Яхве, чувствуется ближневосточная мифопоэтика.

E — элогист.
Бог именуется Элохим, стиль суше, больше пророческих мотивов и моральных акцентов.

D — девтерономист.
Политизированная и реформаторская редакция эпохи царя Иосии; ядро Второзакония.

P — священнический корпус.
Законы, ритуалы, генеалогии, храмовые регламенты — холодный и структурный стиль.

Тора — это именно результат слияния разных письменных и устных традиций множества семитских племён — оседлых и кочевых — которые в процессе политического оформления Израиля были сведены в единый корпус несколькими поколениями редакторов.

При этом важно понимать:
устная традиция древнее, но она не равна «формированию Торы». Её возраст нельзя измерить веками, и в науке никто не пишет, что Тора “создавалась восемь столетий”. Устные предания могли существовать тысячелетиями — но канонический текст складывался в конкретных исторических рамках.

По реальным данным, основные письменные слои создавались между VIII и V веками до н.э., а финальная редактура относится к персидскому и началу эллинистического периода. После этого текст становится устойчивым.

После I века н.э. начинается уже не формирование Торы, а развитие талмудической традиции — комментарии, обсуждения, фиксация Мишны и Гемары. Но сама Тора остаётся неизменной: её не переписывают, не расширяют и не дополняют.

Поэтому утверждать, что она “формировалась после н.э.” — некорректно. На тот момент её канон уже был закрыт.

2. О карте региона и о том, кто там на самом деле влиял друг на друга

Тезис о «греческом Ближнем Востоке» выглядит эффектно, но упрощает невероятно сложную мозаику народов, богов и культур, которая окружала Иудею. Чтобы увидеть реальную картину, достаточно взглянуть на карту внимательнее.

Иудеи жили на удивительно маленьком участке земли: узкая горная полоса вокруг Иерусалима, примерно 30–40 км в ширину и 60–80 км в длину. За пределами этой полосы раскидывался огромный мир других культур: финикийцев, филистимлян, моавитян, аммонитян, эдомитян и множества смешанных групп, которые невозможно свести к какому-то единому этносу.

И вот здесь важно исправить ключевое заблуждение: не только греки определяли культурный облик региона.

Финикийцы ближайшие родственники древних израильтян — это западносемитский народ, родственный иудеям языково, культурно и социально. Их язык настолько близок древнееврейскому, что учёные читают угаритские и финикийские тексты почти как диалект. Именно финикийцы — царства Тира и Сидона — были союзниками Израиля в эпоху царей, и именно они помогли построить Первый Иерусалимский храм:
царь Хирам из Тира отправил мастеров, кедр, кипарисы и золото для строительства Храма Соломона. То есть культурный фундамент региона — не греческий, а глубоко семитский.

Факт остаётся фактом:
мир вокруг Израиля поклонялся Баалу, а знаменитый Ганнибал (Ханни-Баал) буквально носил имя «Баал благоволит».

И с Римом конфликтовали не “экзотические пунийцы”, а ближайшие культурные родственники древних иудеев, тоже семиты, тоже носители тех же религиозных архетипов.

Греки — другой слой, но не единственный
Греческие города действительно распространились далеко:
до Ирана, Афганистана, Пакистана и Индии. В Леванте почти все прибрежные города стали эллинистическими полисами: Ашдод, Ашкелон, Тир (уже в виде гибрида), Акко, Яффа.
Но греки, в отличие от иудеев и финикийцев, не занимались религиозным миссионерством. Они никогда не пытались обратить местные народы в поклонение Зевсу. Эллинизм влиял:
- на торговлю,
- на архитектуру,
- на монетное дело,
- на право,
- на городскую культуру,
но не на религиозное ядро соседей.

Иудеи жили не в тихом уголке, куда внезапно пришла греческая цивилизация, а в центре огромного семито-эллинистического человеческого кластера, где влияния шли с разных сторон одновременно.

3. «Греки повлияли на всё — от Рима до Индии, вплоть до буддизма».

Территориально — да, греческий мир после походов Александра растянулся от Египта до Индии. Но здесь ТС делает слишком эффектный жест: выходит будто эллинизм не только касался, но и формировал чужие религии, включая буддизм. Это и звучит красиво, и вводит в заблуждение.

Греческое влияние не было религиозным в строгом смысле. Греки не реформировали буддизм, не встраивали в него своих богов и не переписывали доктрины. Они влияли иначе: через городскую культуру, монетарную систему, эстетику, язык — достаточно вспомнить гандхарское искусство, где Будда приобретает «греческую» пластику. Но космология, структура мира, картина сознания, сама ткань буддийского учения остались чисто индийскими.
ТС путает культурное взаимодействие с религиозным влиянием — а это две совершенно разные вещи.

4. «Греки повлияли на Тору. Они её переводят, создают Септуагинту и эллинистический иудаизм»

Здесь уже не просто неточность — здесь всё перепутано местами. Прежде всего: греки Тору не переводили. Перевод Септуагинты сделали иудеи, жившие в диаспоре, прежде всего в Александрии. Там существовала огромная еврейская община, настолько эллинизированная, что значительная её часть уже не владела древнееврейским. Им и нужен был текст на языке, который они понимали.

Септуагинта — это даже не литературный перевод, а фактически подстрочник, позволявший евреям диаспоры хоть как-то ориентироваться в Писании. Никакой «греческой корректуры» там не было.
Эллинистический иудаизм тоже возник не благодаря Септуагинте — он существовал задолго до неё, как естественная форма жизни еврейской диаспоры среди грекоязычных городов. Никакой греческой руки, переписывающей Тору или «влияющей» на неё богословски, там нет.

И главное: греки принципиально не вмешивались в чужие религии. Это не была их политика. Они могли перенимать, смешивать, интерпретировать чужие культы, но заниматься миссионерством или переделкой чужих священных текстов — не в греческом духе.

А вот иудеи, напротив, вели куда более активную богословскую политику. И о том, как это выглядело, мы ещё поговорим ниже.

К слову, Ирод — человек, которого современная традиция любит рисовать монстром, активно лоббировал иудеев. Именно он стал первым и единственным иудейским президентом Олимпийских игр. Афины тогда были в упадке, игры хотели отменить, и Ирод просто профинансировал весь набор расходов — чтобы показать, что евреи могут быть полезны миру, а не только упрямо держаться своего закона колдовать, воевать и грабить караваны. Он строил нееврейские храмы, оплачивал проекты, и проводил мягкую реабилитацию имиджа. То есть если кто и «влиял» на эллинизм в этот период, то это как раз евреи — а никак не наоборот.

5. Если вы откроете Септуагинту, то увидите там слово Теос (Феос) он же Деус (Деус Вульт!), он же… Зевс. ....

Здесь уважаемый ТС совсем всё смешал. Начнём с очевидного: греческого вмешательства в Тору не было вовсе, потому что Септуагинту писали не греки, а иудеи диаспоры, жившие в грекоязычной Александрии. Они давно утратили владение древнееврейским и сделали подстрочный, максимально буквальный перевод, чтобы община хотя бы понимала смысл богослужебного текста. Теперь о лингвистике. Слово _θεός_ («теос») в греческом означает просто «бог», как русское «бог» или английское _god_ — это не имя и не аллюзия на Зевса. Латинское _Deus_ — другое слово, из другого языка, возникшее независимо. А имя _Ζεύς_ («Зевс») происходит из глубинного индоевропейского корня _dyeus_ («сияющее дневное небо»), от которого же идут санскритский Дьяус Питар и латинский Юпитер. Эти три слова — _теос_, _деус_ и _Зевс_ — не родственные, не взаимозаменяемые и не имеют друг к другу никакого отношения, кроме фонетического сходства. Формулы «Кюриос Зевс Пантократор» в Септуагинте нет и никогда не было — там стоит обычное «Кириос ho Теос Пантократор», буквальный греческий эквивалент еврейского «Яхве Цеваот». ТС просто взял языческие гимны и смешал их с иудейским переводом Писания. Так что никакой «греческой вставки Зевса» в Тору нет — это ошибка, основанная на случайном созвучии и полном непонимании структуры древних языков.

6. ... Ветхом Завете творится всякое непонятное, такое же как в легендах и мифах Древней Греции - это всё писалось примерно в одно и то же время, географически и культурно очень близко. ...

ТС снова промахивается с направлением влияний. Никаких «греческих мифов» в Ветхом Завете нет — просто потому, что в ту эпоху в Греции не существовало единого корпуса мифов, подобного тому, что мы знаем сегодня. Наше представление о «мифах Древней Греции» — это заслуга уважаемого товарища Куна XIX–XX века, который собрал разрозненные легенды, песни, тексты, намёки и локальные культы воедино. У греков не было единой «мифологии» так же, как не было единой религии — это была россыпь местных традиций. И если уж говорить о девятке олимпийцев, то из всех обитателей Олимпа только Зевс действительно греческий по происхождению, а большинство остальных богов — финикийцы, малоазийцы, лувийцы, критяне, египтяне и вообще кто угодно, лишь не «эллины». Но главное — что касается самих библейских сюжетов, то они не имеют никакого отношения к греческой традиции. Космогония, потоп, гиганты, небесные советы, борьба богов, эпизоды откровения — всё это восходит не к Элладе, а к шумеро-аккадской, вавилонской и угаритской мифологической традиции, которая старше Греции на тысячу лет. История о потопе повторяет эпос о Гильгамеше; небесный совет — прямой родственник угаритского собрания богов во главе с Элем; сюжет о божественном огне и скрижалях — почти буквальная адаптация месопотамских традиций о божественных табличках судьбы, которые хранятся у верховного бога. Так что географическая близость с греками ни о чём не говорит: Ветхий Завет использует наследие Вавилона, Ура, Угарита, Ниппура, но никак не Афин или Спарты. И если в текстах Танаха что-то и «похоже» на греческие мифы, то только потому, что греки сами брали сюжеты на Востоке, а не наоборот.

7. Христианство и талмудический иудаизм появляются примерно в одно и тоже время и являются критикой и производной именно эллинистического иудаизма. Христианство также является неотъемлемой частью позднеантичной (греко-римской) философии.

Чтобы понять, почему христианство разошлось по империи так стремительно, надо вспомнить, что внутри иудаизма появление новых сект было делом совершенно обычным: фарисеи, саддукеи, ессеи, самаритяне, зелоты, назареяне — их было столько, что очередная группа никого уже не могла удивить. Самый надёжный источник по этому периоду, Иосиф Флавий, прямо пишет, что евреям свойственно «делиться на школы» приблизительно с той же регулярностью, с какой у других народов менялись сезоны; в Палестине времён Второго Храма новый мессия или пророк возникал едва ли не каждый шаббат — просто большинству не повезло войти в историю. И на фоне всего этого раннее христианство выглядело не как новая вера, а как ещё одна иудейская фракция, нарушившая запреты только в том, что стала слишком успешной.

Важно помнить и другое: иудеи диаспоры уже много веков вели активную миссионерскую деятельность. Прозелиты, «богобоязненные» и почитатели единого Бога встречались по всей империи. Римляне неоднократно жаловались, что евреи особенно часто обращают именно женщин из сенаторских и всаднических семей. И делали они это не на пустом месте: диаспора создала обширную грекоязычную литературу и даже умела выдавать свои трактаты за произведения эллинских мудрецов. Известны псевдофилософские тексты, приписанные «Аристобулу», «Псевдо-Гераклиту», «Псевдо-Гиппократу», фрагменты под именем «Псевдо-Клеанфа» и авторов школы стоиков — настолько искусно написанные, что христиане позднее включали их в корпус античной мудрости, не подозревая подмены. То есть культурная почва была настолько насыщена еврейским монотеизмом, что, когда апостолы начали проповедь, они попали прямо в готовую среду.

И сами апостолы были не случайными людьми: Павел — ученик Гамалиила, по сути, раввин и знаток закона; Пётр — представитель галилейской традиции с авторитетом внутри иудейских общин; Иаков — глава иерусалимской секты назареев. Они обращали людей не к «христианству», которого тогда не существовало, а к облегчённой форме иудаизма: один Бог, еврейская этика, мессианская надежда — но без обрезания и тяжёлых ритуальных обязательств. Это был идеальный продукт для огромной аудитории прозелитов по всей империи. Поэтому христианство и росло так стремительно: не потому, что выглядело привычно, как утверждает ТС, а потому что иудеев и их учение знали уже все, а новая секта просто сняла главный барьер входа.

Учёное название самых ранних христиан — вовсе не «христиане» в привычном смысле, а иудо-христиане. В научной традиции этот термин обозначает тех первых последователей Иисуса, которые жили полностью внутри иудаизма: соблюдали Закон, ходили в Храм, участвовали в праздниках, исполняли ритуалы и считали себя частью еврейского народа. Пётр, Иаков, Иоанн, Павел — все они происходили из иудейской среды, говорили на арамейском, толковали Тору и полагали, что мессианское движение Иисуса — это внутренняя реформа иудейской религии, а не новая вера. Первые общины воспринимали себя как очередная школа внутри огромного спектра еврейских течений — вроде фарисеев, ессеев или назареев. И римляне в первые десятилетия тоже не отличали их от прочих иудейских групп: для империи это была ещё одна «иудейская философская секта». Термин «иудо-христиане» подчёркивает то, о чём часто забывают: христианство выросло не рядом с иудаизмом и не напротив него, а прямо изнутри него, как его мессианская ветвь, и только потом стало самостоятельной религией.

И именно на этом фоне особенно хорошо видно, насколько консервативной была сама еврейская традиция. Этнические группы исчезали, смешивались, растворялись, а иудеи держались за свой корпус Писания так, как никто на древнем Востоке. Они могли бесконечно спорить о толкованиях, интерпретировать, переписывать комментарии, создавать свои школы и секты — но основной текст не редактировался, не переписывался и не подгонялся под моду эпохи. Даже когда внутри общества разгорались настоящие гражданские войны из-за эллинистического давления, когда группы резали друг друга за гимнасии, жертвы и календарь, сама Тора оставалась неприкосновенной. Этот феноменальный консерватизм — и есть причина, почему иудаизм пережил и Вавилон, и Персию, и эллинизм, и Рим, и средневековые потрясения.

И напоследок стоит сказать то, о чём ТС похоже даже не подозревает: греческий язык сам полон семитских, в том числе еврейских слов, которые вошли туда задолго до классической эпохи. Восточное Средиземноморье тысячелетиями было единым котлом культур, и греческий впитывал лексику так же охотно, как и мифологию. Многие привычные нам греческие слова имеют явные семитские корни: терапевт _therapeúō_ («лечить») созвучно ивритскому רפא — «рафа» — лечить; агора _agorá_ напоминает древнесемитские корни, связанные со сбором и торговлей; агапе _agápē_ перекликается с семитским אהב — «любить»; _kyrios_ исторически перекликается с титулами восточных владык; _pneuma_, _sabbaton_, _angelos_, _synagōgē_, _mamōnas_, _pascha_, _logos_ в богословском смысле — всё это влияние не Греции на иудеев, а ровно наоборот. От угаритских городов, финикийских морских держав, торговых диаспор и еврейских общин греческий язык получил не меньше, чем сам когда-то отдал.
Сам греческий алфавит — это не греческое изобретение. Он прямой потомок финикийского письма, того самого, которое создали семиты Восточного Средиземноморья. Эллины просто взяли финикийские знаки, перенесли их на свою фонетику, добавили гласные — и мир получил алфавит, который потом дал жизнь латинице. Почти все известные нам алфавитные системы — от еврейского и арамейского до арабского, южноаравийского и даже многих индийских письменностей — происходят из того же источника. Финикийское письмо лежит в основе огромного семейства графических систем, которые сегодня охватывают полмира. Так что когда кто-то начинает рассказывать о «греческом влиянии», полезно помнить, что сами греки писали буквами, унаследованными от тех же семитов, с которыми они потом веками обменивались идеями, мифами, товарами и словами.

И когда сегодня кто-то пытается представить всё наоборот — будто это греки определяли еврейскую религию, будто их мифология проникла в Тору, будто эллинизм «создал» иудаизм заново, — становится ясно, что он просто не видит масштаба исторической картины. Реальность была сложнее и интереснее: иудеи и эллины влияли друг на друга, спорили, копировали, отрицали, подражали, воевали — но каждый сохранял собственное ядро. И если уж чья традиция показала прочность, то уж точно не греческая — эллинизм давно рассыпался в культурную пыль, а иудаизм продолжает жить в текстах, ритуалах и языке, не тронув своей основы ни на йоту.

Оставшиеся пункты ТС мы комментировать не будем — там уже не история, а публицистика вперемешку с кухонной философией. Но если вы каким-то чудом дочитали всё это до конца, то честь вам и хвала: мы не оставим вашу стойкость без награды. В качестве бонуса перейдём к самому весёлому — к забавным историям, которые неожиданно соединяют древность с современностью и имеют прямое отношение и к культурным конфронтациям, и к «супергероям». Мы даже приоткроем завесу над тем, откуда на самом деле черпали вдохновение сценаристы Marvel — подсказка: гораздо ближе к Иудее времён Второго Храма, чем к Олимпу.

Если вы думаете, что полемика между иудейскими и раннехристианскими группами ограничивалась мудрёными аргументами, то знайте: древние были куда изобретательнее. На Ближнем Востоке существовал особый жанр религиозной сатиры, который современные учёные очень аккуратно называют «фаллической гиперболой в полемической литературе». За этим мягким термином скрывается целая «небесная вселенная», где иудеи изображали своих оппонентов в таких абсурдных, нарочно неприличных «битвах», что сегодня ни один цензор это бы не пропустил. Это были сцены с оружием, которому позавидовал бы даже настоящий пикабушник — это вам не 49.5, там все куда больше и мощнее и стреляло без промаха обильно покрывая побежденного и всех окружающих.
Проигрывал понятное дело Исус. Христиан это сильно тригирило периодически они устраивали погромы.
Кстати, происхождение того самого «оружия» в древних сатирических поединках объясняется очень просто. глагол לְזַיֵּן (лизайен) строится вокруг корня זין (за́йн) и одноименной буквы ז(за́йн), которая в семитской традиции изначально обозначала и копьё и член. Именно из этой игры смыслов выросла ближневосточная фаллическая гипербола. Для древнего слушателя это было понятно и смешно, а вот в современном иврите «вооружённый» смысл исчез — осталось только грубо-вульгарное значение.

Такие дела, такие вот комиксы для взрослых ...