Благодарите тех, кто предал вас.

Без них, вы никогда бы не узнали,

Как кровь кипит, как дёргается глаз,

От мысли, что вам лгали каждый раз,

И в спину вашу мысленно стреляли.

Да. Будет больно. Я б сказал – паршиво,

Но, так или иначе, а придётся:

На честность, на продажность, и на вшивость,

На жадность и чрезмерную болтливость,

Проверить всех, в друзьях кто остаётся.

Хороший друг один, был раньше у меня,

Сейчас таких, вы точно не найдёте.

Я помню, как привёл он мне коня,

Сказал: "Дарю!" Не знал, ей богу, я,

Что на войну уйдя, друг сгинет мой, на фронте.

Благодарите тех, кто предал вас.

Без них, вы никогда бы не узнали,

Как кровь кипит, как дёргается глаз,

От мысли, что вам лгали каждый раз,

И в спину вашу мысленно стреляли.

Тамарка знает, про неё все говорят,

Что она зечка. Что со всеми спит подряд.

Да. Зечка. Верно. Отрицать ей смысла нету.

А что подряд со всеми, бред! Враньё всë это!

К ней влезли в дом, пятнадцать лет тому назад,

Через окно, что выходило прямо в сад.

Их было двое. В непроглядной темноте,

Воры на ощупь крались слепо по избе.

В те времена дед упокоился еë.

Перед кончиной, не успел он сдать ружьё.

Оно стояло, целый год в шкафу. Пылилось.

А тут внезапно, черт возьми, вдруг пригодилось!

Его заряженным держал дед. Так, на случай.

Бывало утки с речки их, взлетали кучей.

Они летели прям над домом. Дед был метким,

Он бил не целясь, и промахивался редко.

Стрелять Тамарка, не ахти как, но умела.

Дед подучил немного. Где-то подсмотрела.

Не церемонясь, не играя в прятки, в жмурки,

Пальнула Томка из двухстволки. Пали, урки...

Тамарка знает, про неё все говорят,

Что она зечка. Что со всеми спит подряд.

Да. Зечка. Верно. Отрицать ей смысла нету.

А что подряд со всеми, бред! Враньё всë это…

Их президенты – это пиздец какой гениальный театр. Это отвлечение внимания. Пока один орет в микрофон, размахивая маленькими ручками, пока другой запинается на трапе, вызывая вселенский хохот, – в это самое время холодные, нечеловеческие механизмы под сценой проворачивают шестерни истории. Эти президенты – громоотводы для ненависти. На них можно слить все – свое бессилие, свою глупость, свою короткую память. Они – просто перчатки на руках хирурга, который проводит очередную вивисекцию на теле планеты. Грязные, окровавленные перчатки, которые потом просто выбросят в печь. А рука останется стерильной.

Это не заговор рептилоидов. Рептилоиды – это слишком просто, слишком понятно. Это хуже. Это онтологический сквозняк. Это экзистенциальная амнезия, возведенная в абсолют. Мир разделился на тех, кто *помнит*, и тех, кого *помнят*. Одни – Субъект. Другие – вечный, бесконечный Объект для изучения, препарирования и утилизации. Их развели десять, двадцать, пятьдесят лет назад? Хуйня. Их разводят прямо сейчас, в эту самую секунду, теми же, блядь, словами, теми же обещаниями, и они снова бегут, расталкивая друг друга, к той же самой кормушке, на дне которой их ждет тот же самый крючок.

Ты смотришь на это и чувствуешь, как твой собственный мозг пытается отторгнуть эту мысль, как он пытается забыться, уйти в уютный туман повседневности. Потому что помнить все это – больно. Это как смотреть на солнце без защиты. А у них нет глаз, чтобы им было больно. У них есть только линза. Огромная, холодная, всевидящая линза, которая фокусирует прошлое, настоящее и будущее в одну ослепительную точку тотального, ахуенного контроля. И в центре этой точки горит не пламя, а холодный, мертвый свет. Свет абсолютного знания, лишенного всякой человеческой хуйни. И это, дружище, пострашнее любых бессмертных старцев. Это просто финал эволюции сознания. Но только одного сознания. Остальные остались на стадии инфузории-туфельки. И это не их вина. Просто так было написано в сценарии. В том самом, который хранится в Архиве.