«Мы слышали шум… а потом нашли его под турбиной», — рассказали сотрудники чилийского заповедника.

Так началась история, которая сегодня обсуждается по всей Латинской Америке.

Но что пошло не так? Почему экологичный проект внезапно оказался в центре громкого разбирательства — и может ли это произойти в других странах?

Разбираемся простыми словами.

Трагедия, которую никто не ожидал

В Чили, в живописном регионе О'Хиггинс, работает ветряная электростанция La Estrella. Современная, мощная, «зеленая». 11 огромных турбин, каждая высотой с небоскреб. Мощность ветропарка составляет 49,5 МВт.

Но за три года здесь случилось четыре столкновения с андскими кондорами — редкими, священными для Анд птицами.

Для Чили это не просто утрата — андский кондор изображен на гербе страны.

Ключевой вопрос: почему птицы вообще врезались в турбины?

Ответ оказался одновременно простым и шокирующим.

✔ Турбины были окрашены неправильно

По документам, лопасти должны иметь специальные цветные полосы, чтобы птицы видели вращение издалека. Но рабочие покрасили их только в белый цвет с красными кончиками. Между цветами не было промежуточных контрастных отметок, которые делают вращение заметным.

✔ Не было нормального мониторинга

По нормам, по периметру должен быть круглосуточный визуальный контроль. Но ни одной полноценной станции наблюдения не установили.

✔ О столкновениях иногда сообщали с задержкой

А это прямое нарушение разрешения, выданного проекту.

Что теперь грозит электростанции?

Арест ей не грозит точно, регулятор SMA уже предъявил компании два обвинения:

1. Серьезное — за ненадлежащие меры защиты орнитофауны

Это может привести к:

• закрытию проекта;

• отзыву лицензии;

• или штрафу до 5000 UTA (около 431 миллиона рублей).

2. Незначительное — не построили обещанную туристическую площадку

Да, даже такая «мелочь» является нарушением условий проекта.

Компания Eolica La Estrella SpA имеет 15 дней, чтобы предложить план исправления, и 22 дня для официальной защиты.

Почему эта история важна для всего мира?

Растет мощность ВИЭ — растут и скрытые риски. Многие страны считают, что ветряки — это «абсолютно зеленая» энергетика. Но на практике все сложнее:

• птицы не всегда видят вращающиеся лопасти;

• хищники (в том числе кондоры) могут атаковать добычу, не замечая турбину;

• миграционные пути могут проходить через ветропарки.

И один неверный шаг — неправильная окраска, недостаточный мониторинг — превращается в трагедию.

Что будет дальше?

Чилийские власти заявили, что эта ситуация станет примером для обновления правил по защите птиц.

А специалисты из Европы уже обсуждают этот кейс как показательный пример ошибки в планировании “зелёных” объектов. Эта история напоминает нам важное:

«Экологичные технологии должны быть экологичными во всем. Даже маленькое нарушение может стоить жизни целой популяции».

Больше интересной информации про источники энергии и энергетику в телеграм-канале ЭнергетикУм

(Сырец Ч.1)

...В кабинете Аркадий Павлович Биндюков был не один.

С ним рядом сидел старик с седым венцом волос вокруг блестящей плеши и тонкой, как разрез ножа, улыбкой на творожистом лице.

— Виссарион Павлович Биндюков. Младший брат вот его, — представился он, кивая на профессора.

— А, садись, дорогой, — поприветствовал Ханкина научрук. — Давай коньяку? У меня тут был…

Пока Биндюков-старший уходил к буфету за коньяком и рюмками, младший сказал:

— А мне и не предложит. Но я не пью — нельзя мне голову заливать, а то идеи расплескаются.

— А в-вы, собственно…

— Я писатель-фантаст, — улыбнулся Виссарион. — Книжек издал немного, но ничего, читают… Может, слышали у братца замашки какие-то космические? Всё-таки подсадил я его на этот плебейский ширпотреб.

Он усмехнулся, а Аркадий Павлович невозмутимо налил и поднял рюмку.

— Тимофей, до защиты меньше месяца, пора нам обсудить главную идею. Давай маханём.

— Г-главную?.. — оторопел Ханкин, поспешно выпив. — Я думал, Сырец…

— Это да. Но мы теоретизировали. А я говорю о практическом применении Сырца. О том, как с ним взаимодействовать.

Ханкин промолчал.

Заговорил Виссарион:

— Сперва надо разобраться с символами. Теми, что вы собираетесь уплотнять, чтобы разрушить и освободить энергию смыслов.

— И что же символы?

— Вы же не только авангардистов читаете? Вот у Борхеса был рассказ про человека с феноменальной памятью. Он помнил абсолютно всё. Он придумал систему чисел — присваивал каждому числу словесное обозначение. Тысяча — «дядя Том»; тысяча один — «козодой»; тысяча два — «букашка»; миллиард двести девяносто девять — «половник». И так далее. Называл все подряд слова под любое число и автоматически их запоминал. Он создал идеальную связку «символ — содержание», пусть и пользоваться ею мог только он один. Это как кнопки.

— Кнопки? — снова тупо переспросил Ханкин и выпил налитую профессором вторую рюмку.

— Да, клавиши у компьютера. Вы нажимаете «энтер» — и там, в этих микросхемах, происходят сложные команды, процессы, чего-то передается и символ реализует стоящее за ним содержание. Нажали кнопку — свернулось окно. Другую кнопку — пропечаталась буква. Третью кнопку — прибавилась громкость. Плюс горячие клавиши… — Виссарион прокашлялся, махнул рукой. — В общем, оперируя языком, словами, символами — мы оперируем смыслами. Математики, физики, инженеры, химики — все они не смогут открывать новые законы и изобретать новые технологии без языка. Но они делают это посредством символов. Это костыли! Наша задача — открыть пространство сырых смыслов и подключить к ним некий ноосферный насос.

— Мне ещё вспомнились буддисты, — сказал профессор. — У них же Просветление — выход за рамки символов и форм, а упражнение для этого — медитация, отсутствие мыслей. А абсурд и вот эта ваша словоблудческая дурь с цветными картинками — это же и есть способ избавления от мыслей. Способ пробуждения сознания — слияния его с бесконечно вечным, куда ни посмотри, хоть вглубь — бесконечно малое, хоть ввысь — бесконечно большое…

«Ого. Я знал, что профессор в философии подкован, но чтобы он был знаком даже с такими неоклассиками… Впечатляет!» — подумал Ханкин.

Потом до него дошли слова про цветные картинки — он стал вспоминать, рассказывал ли Биндюкову про «постироню))», но так и не вспомнил.

— Или вот ещё Герман Гессе, — вставил Биндюков-младший. — У него была намечена верная идея, но вот только увёл он её в тупик. Если помните, в фельетонную эпоху в монастырях, где хранилась культура, учёные мужи создали «игру в бисер» — особый язык, соединяющий математику, музыку, архитектуру и словесность — но для настоящего синтеза им нужно было не создавать новый язык, а отказаться от языков вообще.

— Так, про это мы говорили, я это могу только добавить как примеры в диссер… — пробормотал сбитый с толку Ханкин. — А что там насчёт практического смысла Сырца?

— А вот это самое интересное, — Виссарион Биндюков пригладил седоволосую кайму на висках. — Вы знаете, как человечество может выйти в космос, колонизировать Галактику и встретить внеземные цивилизации?

— Ну… В общих чертах… — Ханкин стал вспоминать краткие разговоры с Биндюковым о цивилизациях второго и третьего типа, о варп-двигателях, технологии которых могут быть сокрыты в Сырце.

— Не утруждайтесь. Ответ: никак.

В повисшей паузе уже Аркадий Павлович снова налил, и они с Ханкиным выпили. А Виссарион продолжил:

— Люди в принципе не могут никуда улететь — релятивистская физика шлёт нас лесом. Невозможно освоить пространства звёздных систем, терраформировать планеты, строить в космосе базы, сферы Дайсона и прочую хрень. Знаете одно из решений парадокса Ферми? Великий фильтр. Девяносто девять и девять в периоде процентов цивилизаций погибают из-за неких катастроф и всё такое, а мизерная доля доживает до второго типа… — дождавшись кивка Ханкина, Виссарион хлопнул по столу ладонью. –Так вот: нет и не может быть цивилизаций второго типа! И уж тем более выше! Никаких межзвёздных экспансий! Как можно отправлять корабли поколений в пустоту, надеясь на везение? Как их снабжать ресурсами для перелётов, для колонизации, постройки новых городов? А если предполагаемые экзопланеты окажутся ни разу не «экзо»? Прилетает миллион колонистов на каменистые пустоши, грустно доедает остатки консервов — и амба! Да вообразите, сколько еды им придётся брать, сколько топлива — и с какой силой придётся разгонять всю эту миллионотонную махину?! Да тут ни один термояд не справится, а двигателей на антивеществе создать НЕ-ВОЗ-МОЖ-НО!

Ханкин с Биндюковым-старшим выпили ещё раз. Младший продолжал:

— Мы заперты на своих планетах, в своих пузырях пространства. Можем немножко дрыгаться в них, посылать зонды, приземляться на спутники, но никакого общения, никакой кооперации друг с другом цивилизации в космосе выстроить не могут — природа не даёт им такой возможности! Как не могут… ну, скажем, капибары из Латинской Америки переплыть Атлантику и поселиться в Европе. Не берём в расчёт людей, которые их перевозят. В естественной среде это невозможно.

— Но подождите, — встрепенулся Ханкин. — Тектонические плиты же… Со временем континенты могут сдвигаться…

— А звёзды — не могут! Они разбегаются из-за расширения Вселенной! И вакуум космоса — непреодолимая преграда. Вот наподобие океана для капибар — он становится больше, он непреодолим. И мы никогда не достигнем того берега.

— Если нас кто-то перевезёт? Как люди перевозят капибар?

— Некому перевозить. Ладно, люди на земле построили корабли и самолёты, научились пересекать океаны. Но в природе сверхсветовые двигатели невозможны, что бы там ни говорили про отрицательную гравитацию, варп и Алькубьерре.

— Так… и в чём ваше решение?

— Решение… Парадокс Ферми, да-да, — творог виссарионова лица запузырился, будто подкисая в тепле от удовольствия. — В общем, скачок в развитии цивилизации происходит не из-за технического прогресса, а из-за выхода за пределы физики.

Вмешался Аркадий:

— Знаешь, эффект наблюдателя, все эти квантовые поля, кот Шрёдингера… Всё это показывает, что наше сознание влияет на реальность — по крайней мере, способно это делать.

— Аркаш, это не так работает, — поморщился Виссарион. — Хотя, может, на каком-то уровне даже и… Кхм, в общем, ладно. Но то, что физикам со времён Эйнштейна и Планка до сих пор не удалось поженить общую теорию относительности с квантовой физикой, только доказывает, что никогда это у них не получится — решение нужно искать в другом месте. За пределами привычной физики вещей, в пространстве Сырца — несформулированных, ещё не придуманных идей.

— Значит, Сырец поможет нам найти братьев по разуму?

— И преодолеть Великий фильтр, — кивнул Виссарион. — Человечество должно взойти на гору символов и форм, встать на край, чтобы раскачаться — и прыгнуть с этого края в бездну. А в бездне верх станет низом, и падение обернётся взлётом. Так и случится, не знаю, кротовая нора, всеобщая сингулярность, магия — как хочешь назови, но это будет выход цивилизации в другую реальность, во все свёрнутые измерения разом. И кто знает, там… возможно там, в Сырце, при помощи магии или иного уровня восприятия и физики, мы сможем и найти братьев по разуму, и путешествовать между звёздами — но на том слое реальности, а не на этом. На этом по-прежнему останутся букашки, запертые в пузырях. Поэтому тех, кто действительно вышел в эту вселенскую Нирвану, — их не видно.

Ханкин не понимал, от чего плавится реальность — от коньяка или от соприкосновения с пылающей идеей, выдернутой Виссарионом Биндюковым из Сырца, подобно каштану из огня.

— Подождите, но почему вы говорите «магия»? — спросил Ханкин. — Мы же с вами всё-таки наукой занимаемся…

— Ну, во-первых, третий закон Кларка, — улыбнулся Виссарион. — Достаточно развитая технология неотличима от магии, знаете? А, ладно. Во-вторых… А вот «во-вторых» вам лучше расскажет мой братец.

Аркадий Павлович плеснул в рюмки ещё коньяку, на этот раз неровно, слегка пролив на лакированный стол. Глаза его сверкали, нос покраснел.

— Дело в том, что магия… — он пожевал губами и выдохнул: — …существовала. — Чокнувшись с Ханкиным, профессор коротко заплеснул в себя коньяк, стукнул рюмкой и стал объяснять: — Заклинания. «Дыр бул щыл», «Вселенский язык», «Гласные» — это всё попытка воссоздать заклинания, которые действительно работали в доцивилизационную эпоху. Авангардисты последнего века собирают символы и разрушают их, чтобы… ну, ты помнишь, да. А заклинания… Все думают, что это мифы, сказки, фэнтези какое-то. Но нет. Это и было проявление высшего абсурдного разума — взаимодействие с Сырцом, с первоэлементом материи. Человек отрицал смыслы и символы, и набором абсурдных звуков и слогов обращался к…

— Высшим силам?

— Нет! — Биндюков расхохотался. — Тут ты и попался в ловушку! Определить — значит ограничить. Когда люди стали персонифицировать богов и создали системы мифов — магия исчезла! Там она и осталась, в мифах! Заклинания превратились в ритуалы, в алгоритмы. То, что было истинным абсурдом-Сырцом, закостенело в формах и оттого потеряло силу. И на смену волшебству пришло жречество — не больше чем поддержание традиций. Символ, форма, болванка… Кнопочка. Заклинание перестало быть волением — стало кнопкой на клавиатуре. Прочитал молитву — нажалась кнопочка, отправилась команда — и ещё не факт, что она добежит до адресата и действительно будет исполнена. Поэтому религия и говорит, что в начале было Слово. До появления слова — мир был полон чудес.

Ханкин чувствовал, как выступает на лбу холодный пот. Вытер его тыльной стороной ладони, опёрся на неё носом (украдкой понюхал) — пахло формалином.

А Биндюков продолжал, разливая по рюмкам остатки бутылки:

— И Крученых, и Красный, и Введенский, и Хармс — всё это шаманы, колдуны, пытавшиеся нащупать магию. И у них получилось!

— Да? Кто-то из них превратил воду в вино?

— Не передёргивай. Нет, они сотворили чудо поскромнее, но всё же — чудо.

— И в чём же их чудо?

— В том, что их помнят! — Биндюков-старший опять захохотал. — Прошло сто лет, за это время все забыли большинства авторов соцреалистических производственных поделок, хотя их сто-олько печатали! И ведь то была литература со смыслом — на мой взгляд, излишне прикладным. Но их смысл забыли. А «дыр бул щыл» помнят, перепечатывают и обсуждают, о нём пишут монографии и читают лекции. Действительно ли могла оставить такой информационный след обыкновенная бессмыслица?! Разве такое могло произойти без… если угодно — магии?

За окном темнело. Тикали часы. Молчавший последние минуты Виссарион Биндюков потёр переносицу и сказал:

— Насчёт воды в вино… Вы, юноша, нащупали хороший пример. В эпоху, когда все только и делали что воевали, а главная книга — я имею в виду Ветхий Завет — повествовала только о карах небесных и бесконечном насилии… Провозгласить идею любви к ближнему в такую эпоху — разве не возведённый в абсолют абсурд? Разве не самый настоящий Сырец? Ничего удивительного в том, что этот Сырец был настолько силён, что воскрешал людей и трансформировал материю. Вы это… вставьте в свою диссертацию тоже. На всякий случай.

* * *

После знаменательного разговора с Биндюковыми Ханкин почти перестал спать.

Он писал и писал, добавляя примеры, находя закономерности и вставляя в файл диплома «ЪУЪ» и «ъеъ» вместо запятых. Он питался только пельменями и коньяком, по вечерам курил трубку, глядя в окно на рыхлую полную луну, что не убывала ни разу за последний месяц.

Теперь Ханкин гордился «постироней))». Теперь он знал, что он — маг. Что он творит волшебство, способное спасти человечество и вывести его на новый уровень эволюции.

В первую неделю он выложил ещё одну «за немательную радугу»:

КУТЁЁЁЁЖ
Осторожно сосу
Жиды
Злыдень писюкастый
Галубой))0
СУУУУС
Фуфел ты слыш сюда иди

Во вторую неделю он выложил ещё одну «за немательную радугу»:

Кыргызстан
Олкоголики
Жижку пролил виталя блинб
Зог!
Грибабас гроза грибов
Сука кто мое пиво выпил
Фазово-нейтронный говномёт

В третью неделю он… нет, он не выложил ещё одну «за немательную радугу», он сначала встретился в рюмочной с Биндюковым, чтобы поделиться материалом новой главы, которую нащупал сам в пространстве Сырца.

— Смотрите, Аркадий Палыч. Откуда взялся абсурд авангардизма у нас? Дадаисты в Европе? Абстракционизм и супрематизм в живописи? Всё вылезло после Первой мировой. Цивилизация встретила предвестник кризиса — грядущего столкновения с Великим Фильтром, о котором говорил Виссарион. Предвестник близкого самоуничтожения. Тогда это был лишь сигнал. Но потом… Ядерное оружие — и тут же всплеск контркультуры, битники, вся эта шелупонь… Я уж молчу про рубеж тысячелетий и перформансы с прибитыми в брусчатке яйцами! И вообще всё это современное искусство…

— Ага, предупреждения нарастают, — кивал, ухмыляясь, профессор. — Помнишь, как в том фильме? «У мужика пошла носом кровь, а он просит за это тридцатку?»

— Вот да. Потом компьютеры, интернет — вот вам и эпидемия постиронии, а теперь ещё искуственный интеллект… Пять лет назад он генерировал наборы бессвязных фраз — что, кстати, тоже можно счесть провозвестником Сырца — а теперь пишет дипломы, рисует картинки, составляет отчёты и пишет код для другого ИИ. Через сколько лет он начнёт решать социальные и политические задачи в масштабах стран и мира? А через сколько получит доступ к красной кнопке?

— Ну, этого можно и не дожидаться, люди и сами вполне могут…

— Да я знаю. Но это ещё один фактор риска. Кризис Фильтра близок — и нам нужно вознести человечество.

— За это и выпьем!

Они чокнулись. Ханкин выпил коньяк и сказал:

— Жъжъжъжъжъ.

— Вот-вот, — профессор снова покивал, а потом встрепенулся: — Подожди, как ты сейчас произнёс твёрдые знаки?

— Эм… Не знаю.

Ханкин ушёл домой.

А потом выложил ещё одну «за немательную радугу»:

Кряк-пук
Олег давайте завтра
ЖРААААТЬ!
Зачем зачем зачем артём
Голубцы из говна
Светлана Лобода!
Флип-флоп

* * *

В ночь накануне защиты диссертации Ханкину приснилось, что он проснулся — а рядом с его кроватью на табуретке сидит Виссарион Биндюков, курит трубку и смотрит на луну.

— Ну и зачем вы тут сидите? — спросил Ханкин.

— Да низачем, — ответил фантаст, пожав плечами. — Нет в этом, знаешь, глубокого смысла.

Потом затянулся, выпустил пару колечек дыма и добавил:

— Да вообще никакого нет.

Ханкин перевернулся на другой бок и уснул обратно. Или и не просыпался вовсе.

То спал, то не спал, в общем. Раз на раз не приходится.

* * *

Ещё одну «за немательную радугу» Ханкин подготовил на будущее — на всякий случай. Ему показалось, что он слегка перепутал буквы, но он всё равно поставил её в отложку «постирони))» на вечер после защиты диссертации. По дороге в университет пересчитал «радуги» и нашёл, что их собралось семнадцать — семнадцать недель работы над диссертацией. Четыре с лишним месяца переписываний, правок, добавлений, рытья в источниках, пьянок с Биндюковыми, сборки мемов и выкладки «за немательных радуг».

Поднимаясь по лестнице, Ханкин размышлял:

«Семнадцать… Простое число, ничего не означающее. Один — точка отсчёта, два — дуализм, где-то считается несчастливым числом, три — на счастье, пять — значимое число для десятичной системы, семь — и радуга, и неделя, и вообще счастливое число. Одиннадцать — две единицы, симметрия. Тринадцать — тоже число магическое. А вот семнадцать — нигде и никогда ничего не значило. Никаких лишних смыслов, никаких лишних делителей — самое простое простое число. Ну и самое первое, потому что по критерию бессмысленности девятнадцать тоже подходит, но зачем далеко за ним ходить?..»

Уже открывая дверь, Ханкин одёрнул себя: «Нет, почему я придаю смысл бессмысленности? Антиконцептуальность — это тоже концепт. Просто семнадцать. Потому что. В этом вообще нет никакого смысла!»

Ханкин должен был выступать первым. Выйдя к экрану перед комиссией, пригладив полы пиджака, он подошёл к кафедре с монитором, вставил флешку. Приветливо улыбнулся и поздоровался с комиссией. Перед ним сидели ректор университета и заведующие кафедрами: лингвистики, фонетики, фольклористики. Потом Ханкин поклонился научному корреспонденту РАН в области филологии — миловидной женщине с каштановым каре. Та заулыбалась.

Последним в аудиторию вошёл Виссарион Павлович Биндюков — в качестве почётного гостя. Все члены комиссии обернулись к нему, поздоровались, ректор пожал ему руку, и тот сел рядом, подбадривающе подмигнув Ханкину. Аркадий Павлович сидел на другом конце стола и тоже сиял в предвкушении.

Затем Ханкин открыл специально заготовленную для защиты презентацию и начал листать слайды.

Вверху экрана вспыхнули буквы неизменным шрифтом «лобстер»:

«ЗА НЕМАТЕЛЬНАЯ РАДУГА: ЗА НЕМАЙТЕС ЧЕМНИБУДБ ПОЛЕЗНЫМ ЛУЧШЕ ПОЖАЛУСТО»

А под ними на всех цветах радуги сияли раздробленные в мелком блендере постиронии словоформы про Зелибобу, Гойду и напердевшего стаса.

В полной тишине Ханкин пролистал все слайды один за другим, давая возможность их прочитать до конца, и наконец вывел семнадцатый слайд:

Казинак
Огурец
Лебеди
Фармакогнозия
Аста ла виста бэби!
Нежность
!сревер

Потом включил на телефоне, достав из кармана портативную колонку, технорейв-ремикс мэшапа «Валенков» и «Каннибал Корпс» и стал раздеваться. В этот же момент профессор Биндюков и фантаст-Биндюков тоже стали срывать с себя одежду и бегать по аудитории, визжа, рыча и похрюкивая.

Пространство начало плавиться.

Ханкин начал читать выученный заранее наизусть «Вселенский язык»:

— е у ю
и а о
о а
о а е е и е я
о а
е у и е и
и е е
и и ы и е и и ы

Воздух зарябил, вспышки света стали возникать по всей аудитории, члены комиссии дрожали и плавились, как сыр в микроволновке. Размазались по Вселенной окна, недремлющая рыхлая луна заглянула сквозь них и расхохоталась, разворачивались свёрнутые измерения и грустно хлюпал проворонивший добычу Великий Фильтр.

Фантаст ползал на четвереньках по стене, профессор смеялся и ревел, на лбу у него проступал холодный сыр, бледными мясистыми каплями проступал, и пахло творогом и вечностью.

Всё вокруг превращалось в Сырец, и волны Сырца шли по Земле, захлёствали умы, освободжая от фрм и симвлов, в бес ане край оке нем зве ист ня ины щ йе про фи ступа гур ла а зн айе дру тья тре гая ео щдё на . . .

Хн по ки ан янл ч он то и ет.сь ч оти но нмо елч аатч то брапор тьазя ум уусылш лаи воихвсе перпровони элезыменва теющСрыемца .

ипефиррвагуяраприскаблизажяалась :

— Жъжъжъжъжъ?

Автор: Александр Сордо

Шрифт «лобстер», белобородо-синелицый батька из мультика «Потец» и рядом — прифотошопленная крыса из «Рататуя» с кусочком сыра. Картинка, преисполненная абсурдного юмора для элиты всех сортов, готова.

Тимофей Ханкин поставил мем в отложку и ушёл варить пельмени.

Вести паблик с постироничными шутками на полмиллиона подписчиков — странное такое занятие, думал Ханкин. Симулякр. Ты делаешь абсолютно бесполезную работу, захламляешь чужие ленты соцсетей, съедаешь внимание и деятельность чужих нейронов шутками уровня Г, а тебе платят выбросом дофамина — или эндорфина, чего там выбрасывается, — в пустоту. Пользы — ноль. И тебе, и подписчику.

Конечно, нет ничего постыдного в «развлекательном контенте». Ханкин был бы рад, если бы оно было так, но что развлекательного в картинках наподобие той, что он вчера постил: КамАЗ с надписью «МЁРТВЫЕ ДЕТИ» на кузове, а из кузова торчит Зелибоба и играет на дудочке?

Паблик отдал Ханкину после выпуска одногруппник, который всерьёз занялся рекламным бизнесом, а эти «детские игрушки» решил передарить. Сказал Ханкину: «Забирай, не жалко. Там с рекламы даже чего-то получать можно, главное контент генерить стабильно. Но я уже не могу — у меня мозги от этой дичи разжижаются».

И теперь, запостив картинку про «сырец», Ханкин помешивал в кастрюле бледнопузые пельмени, подскребая половником прилипшие ко дну и продумывал материал следующей главы кандидатской. Всё-таки паблик с мемами — это для денег, а для души — аспирантура в филологическом.

С учётом того, что страстью Ханкина (да и темой его диссертации тоже) была авангардная поэзия двадцатых годов прошлого века, можно было сказать, что в паблике с тупыми картинками он отрабатывал филологическую практику «в поле».

Ему вспомнилось:

«шлёп шляп
шлёп шляп
шлёп шляп
шлёп шляп.

ВСЕ»

Даниил Хармс, опубликовано в тысяча девятьсот двадцать пятом. Чем не постирония, изобретённая на век раньше, чем она заполонила интернет? Конечно, то было явление более локальное, но Ханкин верил: здесь есть связь. Культурологический феномен, который вспыхнул на сломе эпох, но прогорел недолго, был затушен большевистским сапогом, как папиросный окурок. Но всё же…

Ханкин ел пельмени, терзая мозг этими загадками: какие переломы в обществе породили такую тягу к абсурду? Почему она пропала почти на век и вылезла теперь, в эпоху информационной глобализации? Как авангардные стихи про «дыр бул щыл» связаны с мемами про «семью вады»?

Набрасывая в голове тезисы следующей главы диссертации, Ханкин вернулся к компьютеру. Пришло уведомление:

«Рекламная интеграция: хочешь познакомиться с Богом?» — на картинке улыбался «Дружище-Иисус» из фильма «Догма».

Ханкин поставил пост на таймер. В последнее время ему часто приходили заявки на размещение этой рекламы, и она отлично вписывалась в общий контент паблика с незамысловатым названием «постироня))». Знакомиться с Богом Ханкин не хотел — его интересовал только заработок, позволявший посвятить себя филологии — в пересчёте на нынешний курс едва ли столько получали за свои публикации чинари и обэриуты, гревшие постель проститутками.

Вспыхнула мысль. Быстро найдя в интернете несколько изображений домовят из мультиков, Ханкин собрал в фотошопе троих, одного раскрасил в радужные цвета, прилепил рядом стиральную машинку и подписал троицу: «афоня, нафаня, постироня))».

Пост улетел в отложку, а Ханкин открыл заготовку с радугой.

Идея «за немательной радуги» пришла накануне перед сном: выкладывать семиколорную картинку и писать на ней абсурдные слова, начинающиеся на буквы, с которых начинаются названия цветов. Поставив чайник, Ханкин сделал первый пост:

Красный
Оппенгеймер
Жора
Залазий
Губка-Боб
Сасай
Фломастеры)

Сверху над радугой красовалась подпись неизменным шрифтом «лобстер»:

«занемательная радуга: за немайтес чемнибудб полезным лутше пожалусто»

Не успел Ханкин допить чай, как зазвонил телефон. Вызывал Аркадий Павлович Биндюков — профессор кафедры филологии, научный руководитель по диссертации. «Ага, прочитал главу, значит, правки обсуждать будем», — кивнул себе Ханкин, принимая вызов.

— Да, Аркадий Палыч?

— Я долго думал, — донёсся из трубки густой баритон научрука, — откуда на улице взялся тигр…

* * *

Ханкин приехал в университет. Поднимаясь на кафедру филологии, услышал оклик:

— Челодой моловек!

Обернулся: на лестнице стоял мужчина с венцом седых волос вокруг блестящей плеши и лицом, похожим на творог — рыхлым и бледным. Но глаза из складок этого творожного лица смотрели остро и пристально, со смешинкой. Мужчина забивал трубку, зажав кисет табака между мизинцем и безымянным пальцем. Он спросил:

— Слоны бились бивнями так..?

— Что казались белым камнем, — машинально ответил Ханкин. И добавил: — Под рукой художника.

Мужчина кивнул, сунул трубку в зубы и засеменил вниз.

Тряхнув головой, Ханкин подумал: «Все старые филологи такие придурковатые?» — и двинулся к кабинету профессора Биндюкова. Перед тем, как постучаться, усмехнулся, достал телефон и перечитал накатанные в троллейбусе заготовки «за немательных радуг»:

Куклуксклан
Офигемба
Жъжжъжъж
Зомбиленд
Гавно))
Синий
Фонари

*

Коловрат
Ородруин
Жолтый
Запорожье
Гыгыгыгыг
Слабосоленый
Фунфырики

*

Ключи от танка
Оранжывый
Жаришка
Залупа)
Газгольдер
Салатницы
Фиолетовый

* * *

Аркадий Палыч сидел с распечаткой, замаранной пометками, — по тексту от захватанных пальцами следов гелевой ручки размазались хвостами розоватые кляксы. Научрук кивнул на стул и, не здороваясь, заговорил:

— Тимофей, смотрите. По плану у вас всё хорошо, но содержание нужно раскрыть полнее. Вот, например, тезис об использовании гласных. «Вселенский язык» Крученых — это хорошо, но это самая база. Хорошо, что вспомнили «Гласные» Александра Красного, он менее известен. Анализ ритма и фонетического рисунка выполнен замечательно — я только не согласен с тем, что в строке «ё о а» тон идёт на повышение и передаёт восторг.

— Почему же? Буква «ё» всегда была этакой «буквой зю» в русском языке. Восклицания, бранная лексика, «ё-моё» в конце концов…

— Во-первых, это «ё-моё» может быть и минорным, а про брань я вообще молчу. — Биндюков постучал по столу концом ручки. — Как и «о», и «а». Их можно прочитать как междометия, выражающие растерянность… Ну, а во-вторых, не стоит анализировать эти вещи с точки зрения русского языка — мы говорили об этом в прошлый раз. Вот, видите, я абзац вычеркнул? Это лишнее, это уводит от сути. Вселенский язык, Тимофей. Все-лен-ский!

— Ну, а если я не согласен насчёт минорности?

— Это плюрализм мнений, это хорошо. Просто раскройте оба тезиса, исследуйте их диалектически.

— Хорошо.

— К дальнейшему… Материал отработан неплохо, но его нужно актуализировать. Приведите примеры из… м-м-м… более современной культуры, где используются одни гласные. Чтобы сразу начать прокладывать мостик к последующим главам, где вы собираетесь анализировать феномен постиронии, раз уж вы меня убедили в необходимости этого раздела. Итак, где у нас сейчас есть одни гласные?

— Музыка? — с сомнением протянул Ханкин. — Все эти завывания, вокализы… А, вот! Был такой армяно-американский ансамбль: «Систем оф эй даун» называется. У них есть песня с названием… Можно я напишу? — Взяв ручку, Ханкин вывел вверху страницы: «I-E-I-A-I-A-O». — Причём, текст — совершенная бессмыслица. Кажется, это наши пациенты.

— Хорошо, — кивнул профессор. — Но можно не ходить далеко. Вот вам ещё подсказка.

Биндюков написал чёткими печатными буквами поверх страницы: «ЪУЪ».

— Но тут не только гласные, — произнёс Ханкин.

— А как вы собираетесь произнести твёрдый знак? — улыбнулся профессор. — Кстати, можете посвятить небольшую главку дискуссии о том, как читается эта трёхбуквенная конструкция. Насколько я знаю, есть разные версии.

— О, ещё вспомнил! В нулевых-десятых в интернете модно было писать «ыыыы», а сейчас иногда встречается «аоаоаоао».

— Отлично!

— И это… Операция Ы!

— Чтоб не догадались! — засмеялся Биндюков. — Замечательно.

Обсуждение правок затянулось на полтора часа. Ханкин записывал комментарии, набрасывал новые тезисы на полях, фоном размышлял над главкой о загадочном слове «ЪУЪ»; Биндюков сыпал ссылками на работы авангардистов, названия сборников и газет, которые нужно прочесть; и к концу встречи у Ханкина распухла от информации голова, рабочий блокнот пополнился парой исписанных страниц, а на языке начали бутаться пуквы.

Наконец, они закончили. Ханкин убрал в рюкзак и блокнот, и почёрканную распечатку, пожал руку профессору и вышел. И хотя мозг его кипел, на душе было легко и лихо — диссертация обещала выйти на славу.

У крыльца университета стоял и курил трубку тот самый пожилой мужчина с творожистым лицом. Казалось, будто он только что вышел. Увидев Ханкина, он спросил:

— Смотрю, у вас душевный подём?

— Ч-что душевный?

— Подём.

— Вы хотели сказать, «подъём»?

— О! — Мужчина выдохнул колечко дыма. — А как вам удалось произнести твёрдый знак?

Оставив Ханкина в недоумении, старик ловко выбил трубку и проскочил в университетскую дверь.

* * *

Следующие три недели Ханкин редактировал главу и писал две новые. И даже привёл в сыром материале выдержки из сетевых дискуссий о том, как читать пресловутое «ъуъ». Они с Биндюковым сформулировали концепцию Сырца, и теперь план кандидатской выстраивался вокруг неё. Сырец стал осевой мыслью. В перерывах между диссертацией и заливкой мемов Ханкин слонялся по квартире, пытаясь произнести твёрдый знак.

Однажды он поперхнулся чаем и загоготал, увидев в ленте картинку: пафосный мужчина в пальто и шляпе, объятый колдовским зелёным пламенем, а сверху подпись: «ЛОБОТОМИЯ».

Открыв пост, Ханкин понял, что это был рассказ в литературной группе, подсунутый алгоритмами ленты, а картинка с подписью — иллюстрация с названием.

«Сырец,» — подумал он.

Смыслы и формы играли в чехарду в мире победившей постиронии. Картинка с определённым смыслом стала выглядеть нелепой абсурдной шуткой. Может, и наоборот — смыслы можно было найти в нелепой чуши?

Открыв «постироню))», Ханкин перечитал последние набросанные в отложку «за немательные радуги»:

Космодесантники!
Ололо)))
Жыжа
Зеленый
Гречка)
Саб-зиро
Фу ты опять напердел стас

*

Колян
Ого
Жостка
Заставь меня даваййй!
Гиги за шаги
Синий
ФФФРИСТААЙЛА!

*

Кукумберы
Охохонюшки-хохо(
Жупел
Зырь че могу
Гули-гули
Салам алейкум
Фиолетывый

Смысла найти так и не удалось.

Но Ханкин вернулся к Сырцу. Над этой главой он бился последние шесть дней, сдвигая сроки сдачи. Она давалась ему плохо — хотя когда на прошлых консультациях Аркадий Палыч рассказывал о Сырце, всё звучало стройно и логично, но наспех начирканные после консультаций заметки теряли всё волшебство — буквы торчали остро, но смысл висел на них вяло и скользко, как червяк на рыболовном крючке.

Он перечитал начало главы.

«Сырец — сырой текст, не ставший текстом, полу-смысл, рыхлая ткань языка, не оформленная в чёткую речь, срыв границ синтаксиса. Чистый поток идей, обрывочный и нескладный, реальность по ту сторону лингвистики, новые горизонты коммуникации и познания. Всё созданное человеком родилось из пустоты, из пространства отсутствия смыслов. Всё созданное человеком — вытащено из-за границы реальности, из трансцендентальной области сугубо мыслимого.

Письменность (и язык в целом), архитектура, искусство и даже технологии — всё это вещи, не существовавшие никогда в природе, человечество вырвало их из небытия, из тех свёрнутых измерений, где они прячутся, запакованные, как архивы в тёмном интернете.

Чтобы создать новое, нужно смотреть за пределы ограниченного пространства старого. Тот океан инновационных идей и неизобретённых форм — сам по себе бесформенный. Это пространство Сырца — материи, спаянной из обрывков слов, слогов и звуков, сплавленных воедино так же плотно, как нейтроны в нейтронной звезде — когда давление настолько высоко, что они не могут держаться на стабильных упорядоченных орбитах атомов».

Ханкин ещё тогда удивился, откуда у профессора филологии такие странные сравнения. Хотя чему удивляться — человек пожилой, начитанный. Наверняка с широким кругозором; не авангардом же единым, наверняка он научпоп какой читает или даже фантастику…

С каждой консультацией Ханкин всё больше проникался уважением к научруку. Биндюков мало-помалу добавлял в план диссертации новые главы, совершенно иначе раскрывающие искусство абсурда и абсурд в искусстве. Так в одной из бесед родилась идея «Сырца» — Ханкин назвал так сырой черновик следующей главы, которую принёс к сроку, но не успел привести в порядок, а Биндюков подскочил на месте и стал возбуждённо рассказывать о пространстве за пределом форм и даже отечески обнял Тимофея, взъерошив тому волосы.

— Сырец! — провозгласил он, вскинув к потолку растопыренную пятерню. — Точно же! Расскажи-ка нам отец… Да-да! Вселенский язык! Все-лен-ский!

Дальнейшие тирады профессора оставалось только успевать записывать — но когда наваждение сошло, и Ханкин с квадратной головой вернулся домой, концепция Сырца подтухла и развалилась.

«Ну, пространство несозданного… — думал Ханкин. — Ну, область неоткрытого, ну, сырые идеи. И при чём тут постирония и авангард?»

Сравнив текущий план диссертации с изначальным, он заметил, что работа довольно сильно отошла от намеченной темы. Впрочем, с таким увлечённым и знающим руководителем это не должно составить проблемы. Осталось около трёх месяцев до защиты — главное успеть дописать.

Но утомлённый размышлениями и попытками структурировать неструктурируемое, Ханкин решил, что с утра допишет главу и отправит к обеду, как и было условлено. Потерев уставшие глаза, он выключил компьютер и лёг спать.

Ночью ему снилось, что он смотрит в зеркало, а на лбу выступают бледные крупные капли, он соскребал их ногтями и ел, на вкус они были как сыр, только слегка пахли формалином.

* * *

Ханкин проспал до пяти вечера — проснулся с гудящей головой, будто всю ночь пил. Ужаснувись тому, что опять сорвал сроки, схватил телефон, чтобы отзвониться профессору, сказать, что, кажется, заболел. И сел, удивлённо глядя на оповещение.

От Биндюкова пришло СМС:

"Не ходи, сволочь, без меня в бар, подожди меня".

Не узнав цитату, Ханкин погуглил. Потом позвонил Биндюкову.

— Да? — отозвался профессор.

— Это из письма Введенского Хармсу, — осторожно отрапортовал Ханкин. — Аркадий Палыч, я…

— Не идёт глава, да? — перебил Биндюков. — Ничего, Тимофей, бывает. Вы просто слишком много думаете. А вам надо нырнуть в Сырец, понимаете?

— Пока не очень.

— Тогда пошли в кабак.

— Э-э-э…

— Да я серьёзно, Тимофей, мы взрослые люди, давайте выпьем и поговорим ещё о Сырце. У меня тут появились идеи. Разгоним мысль, сдвинем тебя с мёртвой точки, раз ты завис. Ничего, что я на «ты»?

— А… Ничего. Хорошо, давайте.

— Давай-давай, пока таракан не попал в стакан.

После звонка профессор скинул адрес, и Ханкин засобирался. Потом вспомнил, что забыл поставить новую «за немательную радугу», сел за компьютер и быстро набросал новый пост:

Кириешки с сыром

Огурцi
ЖОПА АХАХАХ
Зилёный
Гурченко
Сова с сиськами
Фруктовый лёд хочу

Поставив своё авангардное творчество в отложенные записи, Ханкин вышел из квартиры, размышляя, противоречит ли эта сетевая тупизна, которой он занимается, идеям Сырца и работе над серьёзной филологической диссертацией — или же, напротив, их дополняет.

На лестничной клетке Ханкину померещился запах табака — не сигаретного, а другого, ароматного. Будто кто-то на ступеньках у его квартиры курил трубку.

* * *

Они встретились в утлой рюмочной, адрес которой прислал профессор. Стоя за столиками, потягивали коньяк из пластиковых стаканчиков — заказали по сто, но пьяненькая барменша ливанула на глазок почти все сто пятьдесят.

— Тимофей, мы с тобой отвлеклись от важного понятия, — Биндюков хлебнул коньяку и выразительно моргнул. — Заумь.

— У меня в плане было, мы просто не добрались…

— Да, действительно. Чёрт с ним, с этим Сырцом. Отложи пока ту главу — напиши про заумь, она тебя всё равно туда же выведет. «За умом» — понимаешь?

— Да-да, значение слова изменилось, сейчас это слово понимают как «слишком умное». Я слышал, второкурсники так про ваши лекции говорят…

— Эх-хе-хе-хех… Это они настоящей зауми не слышали. Но да, Тимофей, верно подмечено — раньше это слово означало скорее «внеумное». То, что вне ума, вне осмысления и…

— Пространства форм и символов, да.

Они чокнулись и выпили. Голова у Ханкина переставала болеть. Обрывки слогов и завитки букв спаивались в единое целое, где-то внутри (или всё-таки вне?) рассудка созревал Сырец.

— Мне понравилось сравнение с нейтронной звездой, — вдруг сказал Ханкин. — Даже стало интересно, откуда вы…

— О, есть ещё интересное сравнение, — не дослушав, усмехнулся Биндюков. — Тоже про космос. Вот слушай, человечество жило в ограниченном пространстве ньютоновской физики. Ограниченном земными условиями, я имею в виду. Впоследствии стало ясно, что земная физика, вполне работающая по Ньютону, — лишь частный случай общей теории относительности. Просто есть определённый комплекс условий, в котором она работает вот так вот. И понимаешь, любое пространство — это частный случай и подпространство некоей другой среды, более широкой, более универсальной.

— Такая матрёшка из пространств, да? — слегка развязно спросил Ханкин, теплея от коньяка.

— Точно! И вот Эйнштейну потребовалось сломать привычную математику, выйти за пределы устоявшихся концепций, чтобы выдернуть эту плавающую в великом ничто идею. Просунуть руку сквозь щель матрёшки и оттуда, из большего пространства, достать новые законы и формулы.

— То есть, ограниченность языка — это про любой язык? Математический тоже?

— Ну конечно! — Профессор допил коньяк и сказал: — Поэтому и «дыр бул щыл», поэтому и «Вселенский язык». Попытки выйти в бесконечность смыслов и идей за пределами наблюдаемого и осмысляемого, ну ты понял уже, да? Те футуристы, мой дорогой, — они не просто сочиняли бессмыслицу. Они искали ключи от дома Бога! То же, что делают сейчас эти гении постиронии в глупых, на первый взгляд, пабликах с тупыми картинками. Вселенский язык, Тимофей. Все-лен-ский! — Биндюков постучал пальцем себе по лбу и ушёл заказать ещё коньяку.

А Ханкин сидел, чувствуя, как у него горят щёки от смущения и радости. Правда, сам он не понимал, как именно он ищет язык Бога, ведь до этого вечера ему казалось, что он просто делает скромную денежку на тупых и бессмысленных приколах для деградантов.

Ожидая Биндюкова, он достал телефон и сочинил ещё три «за немательных радуги» для «постирони))»:

Кроты-хомякииии
Орео (печенево такое)
Жажа пыщпыщ
Задолбали
Глупый кретин тупица!!(
Ссаки
Фасоль

*

Ку роч ка
Отк рой дверь
Жеска надристал!!!
Зюзя
Голубой (ты)
Сорян я пошутил(((
Фиалковый ето фиолетовый же да?

*

КАЛБА-КАЛБА-КАЛБАСА!!!
Омайгад
жывотнее
Зодумайтесь…
Голубое
Сало
Фаллоимитатор «Кузя» (из универа)

Перечитав всё это, Ханкин довольно хмыкнул. Что-то внутри мешало перестать чувствовать себя дегенератом, но теперь к этому стыдному ощущению примешивался лёгкий шлейф гордости.

— Язык Бога! — Он прищёлкнул языком. — Сырец…

Ханкин вернулся с маленьким подносиком со стоящими на нём четырьмя стаканчиками «по сто». Сказал:

— За что будем? А! За заумь!

— А-за-за… — бормотнул себе под нос, улыбаясь, Ханкин.

А потом они безбожно напились.

* * *

Работа над диссертацией снова закипела. Следующий месяц Ханкин писал и переписывал главу за главой. Раскрыл суть зауми, проанализировал социальные процессы в России, Европе и мире, происходившие в начале двадцатого века и начале двадцать первого — искал закономерности, совпадения, связи.

Потом перестал искать эти связи и решил сосредоточиться на зауми. На Сырце. Вспомнил хрестоматийное «тега егал могол» и посвятил пару недель разбору фонетического и ритмического рисунка последних страниц сорокинской «Нормы». Биндюков больше не звал в рюмочную, лишь иногда звонил, чтобы Ханкин заехал в университет за очередной исчёрканной распечаткой.

Около университета Ханкин неизменно встречал пожилого творожистого филолога, пыхтящего трубкой. Иногда, проходя мимо, Ханкин слышал, как тот бормочет что-то вроде: «Я тега ега модо гадо. Я тега ега могол гадо дано. Я тега могод нога ега модо».

Утомившись от бесконечного переписывания, Ханкин отдыхал, собирая в фотошопе новые абсурдные картинки. Он делал шутки всё более бредовыми, упрощая и уплощая, отказываясь от панчлайнов; впрочем, постирония давно сделала это за него, он лишь догонял её, отрезая от себя здравый смысл — ту гаденькую писклявую сущность, что называла его дегенератом после каждой «за немательной радуги» наподобие:

Конина)
Оранж-сода
Жук-насарог)))
ЗОЖ маваши турнички
Го по пиву
Сосал?
Фхфъхфъхфъхъхфъхъхъ

Недосып, переутомление и обилие сидячей работы прискорбно сказывались на внешнем виде Ханкина — кожа его стала пористой и дряблой, он побледнел, стал замечать, сидя на стуле, что на животе собирается парочка новых складок — хотя раньше он всегда был тощим. Часто в квартире мерещился запах то формалина, то табака, но Ханкин списывал это на последствия инфекции. Он и правда переболел чем-то серьёзным, пока писал главу о Сырце, — но с температурой под тридцать девять глава получилась идеальной — такой как надо: частично академической, частично бредовой, частично заумной, с парочкой искромётных шуток про пердёж.

Приехав в очередной раз в университет за распечаткой, Ханкин не встретил мужчину с трубкой — решил, что это дурной знак. И для успокоения нервов, перед тем как войти в кабинет Биндюкова, набросал в телефоне ещё одну «радугу»:

Какашки)))
Остановись не читай
Желтенький)
Зелибоба
ГОЙДА!
Сарацыны-сарацыны
Фофан тебе пабашке))

В кабинете Аркадий Павлович Биндюков был не один.

С ним рядом сидел старик с седым венцом волос вокруг блестящей плеши и тонкой, как разрез ножа, улыбкой на творожистом лице.

ЧАСТЬ 2

(Автор: Александр Сордо)

«Коммунистом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество» — из речи Ленина на III съезде комсомола.

«Только точным знанием культуры, созданной всем развитием человечества, — продолжал Ленин, — только переработкой ее можно строить пролетарскую культуру».«... он, марксизм, отнюдь не отбросил ценнейшие завоевания буржуазной эпохи, а, напротив, усвоил и переработал все, что было ценного в более чем двухтысячелетнем развитии человеческой мысли и культуры. Только дальнейшая работа на этой основе и в этом же направлении, ... может быть признана развитием действительно пролетарской культуры». – указывал Ленин в записке I съезду Пролеткульта

Добавим к этому свидетельства граждан США, приехавших в Советскую Россию и зафиксировавших задекларированные В.И. Лениным культурнные устремления большевиков.
*
Представитель президента США Уильям Буллит в своем отчете о Советской России 1919 года, в частности, отмечал: "Что касается театров, оперы и балета, то их единственное отличие от прежнего заключается в том, что они находятся под руководством Комиссариата просвещения, который... смотрит за тем, чтобы рабочие имели возможности посещать представления и чтобы они предварительно знакомились со значением и красотой произведения... Во многих бывших дворцах открыты рабочие клубы... В картинных галереях можно встретить рабочих, которым объясняют красоту живописи..."

Английский писатель Герберт Уэллс в своей книге "Россия во мгле" с изумлением констатировал:
"В этой непостижимой России, воюющей, холодной, испытывающей бесконечные лишения, осуществляется литературное начинание, немыслимое сейчас в богатой Англии и богатой Америке. В Англии и Америке выпуск серьезной литературы по доступным ценам фактически прекратился сейчас "из-за дороговизны бумаги".

Духовная пища английских и американских масс становится все более скудной и низкопробной, и это нисколько не тревожит тех, от кого это зависит. Большевистское правительство, во всяком случае, стоит на большей высоте. В умирающей от голода России сотни людей работают над переводами; книги, переведенные ими, печатаются и смогут дать новой России такое знакомство с мировой литературой, какое недоступно ни одному другому народу".

Добавлю, в своем отчете Буллит заметил, что произведения классиков печатаются огромными тиражами и "продаются населению по низким ценам".
Заметьте: произведения классиков!!!

Переводятся и издаются огромными тиражами! Единственной проблемой в освоении наследия человечества, его богатств, тогда была неграмотность населения. И эту проблему стали решать незамедлительно, быстрыми темпами. В воюющей стране!
- Социализм (чего уж говорить о коммунизме) - единственная социально-экономическая система, где нужен умный, всесторонне развитый человек, а не тупое абсолютно управляемое быдло.
- К сожалению «левое движение» в большинстве своем представляет массу необразованных, даже темных, порой ленивых и не любопытных людей. Многие пришли к левым идеями как приходят к водке, буддизму, церкви и вегетарианству. От собственных комплексов, невостребованности, бездарности и в целом - он нереализованности в силу собственной же тупости. Это готовая реакция в будущем.
Это стоящие не на твердой почве знания, а висящие (словно повешенные) в воздухе люди, которых легко сколотить в любую сторону. Это люди без базового образования нормального человека, книгами по марксизму обложились и думают сейчас произойдет чудо. Нет, так не бывает и так диалектику не узнаешь, кроме отдельных примеров, сто раз разобранных.

Образованный человек всегда придет к запросу на справедливость и к марксизму, необразованный марксист к образованию - вообще не факт. Второе - это тупик.
Но тут вот в чем дело: Марксист не может быть не образован - «художник либо настоящий, либо он не художник».

Коммунист должен быть всесторонне развитым, образованным и эрудированным человеком - должен стремиться узнать всё - от цветения кувшинки до баллистики гаубичного снаряда, от Геродота до принципа работы микропроцессора, от Куросавы до Механики движения небесных тел и Квантовой физики (никто не говорит писать диссертацию, а понимать процесс), читать/понимать мировую литературу (всю).
Знания и причинно-следственные связи (логика) и анализ - вот что важнейшее, а не зубрить «непонятного Маркса и Гегеля». И это процесс бесконечного творческого развития, познания - должен длиться всю жизнь. Количество в качество!

Поэтому помните, каждый раз собираясь лечь в постель (одни, с очаровательной незнакомкой/незнакомцем), вставая с постели: «Коммунистом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество» — В. И. Ленин Nota Bene!

#просвещение_или_смерть

https://vk.com/wall-153091947_206792