В смерти не было ничего красивого. Прошедший вторую мировую дед как-то говорил про войну, что нет там ничего человеческого, только грязь, говно и немцы. Вот и у Мартина сегодня то же самое. Только вместо немцев краснокожие уродцы. И не люди, и не зомби. Год назад не поверил бы, что такое вообще бывает где-то ещё, кроме трэшовых фильмах ужасов. Но год назад всё было иначе. Прошло-то всего-ничего, а по ощущениям — целая жизнь.
Вдалеке почудилось шарканье. Он замер, прислушиваясь. Нет, не почудилось… Снова ползут. Он покрепче перехватил рукоять пистолета. К звуку шагов добавился голос.
— Сме-ерть… Красивая… Сме-ерть…
Ну так и есть. Ещё один болванчик очнулся. Хорошо, что тупые как пробки. Несут ахинею, и слышно их издалека. Будь они чуток поумнее, пришлось бы попотеть, отстреливаясь от тварей в узких и тёмных катакомбах.
— К-красивая… Х-ха… Смерть? Сме-е-ерть… Х-ха-ха.
По коже невольно пробежал холодок. Сколько он таких уже завалил? Десяток точно, а каждый раз от их перекошенных рож становилось слегка не по себе. Мартин спиной прижался к стене, выжидая. Повернул голову в сторону, где изгибалась каменная кишка коридора. Звук шёл оттуда, а его источник не заставил себя долго ждать.
Звук напоминал нечто среднее между истерическим смехом и надрывным плачем. На свет фонаря неуклюже вывалилось человекоподобное существо. Как и все предыдущие, абсолютно голое. На первый взгляд, его можно было принять за хорошо подвыпившего и распаренного мужчину, выбравшегося из бани подышать свежим воздухом. Кожа у всех существ отливала красноватым и блестела словно покрытая испариной. Передвигались они неуверенно, но ровно до тех пор, пока не заприметят человека. Потом откуда только бралась прыть. Срывались с места как сторожевые псы.
Существо резко повернуло голову и уставилось на чужака.
— Сме-ерть… — на искажённом, словно разбитым параличом лице проявилась ломаная улыбка. — Сме-е-рть… Красивая…
Мартин вскинул пистолет прежде, чем оно успело сделать ещё один шаг. Звук выстрела прокатился далеко по катакомбам. Существо рухнуло на пол, и он быстро к нему подошёл. Пуля вошла ровнёхонько в лоб. Человек бы умер на месте, а этот уродец ещё шевелился.
Изо рта существа с пузырями сочилась темная как нефть кровь, но оно счастливо улыбнулось, протягивая руки, будто встретило давнего друга. Мартин с силой опустил тяжелый ботинок на лицо уродца. Ещё одним отличием от людей оказались ломкие как гнилое дерево кости. Один удар — и череп всмятку. Он глянул под ноги. Знал бы, что придётся головы давить, захватил бы гамаши. Ещё домой ехать, а он по колено в грязи и крови. Вслед за ироничной стукнулась другая, нерешительная мысль — это если дело вообще дойдёт до возвращения, но Мартин быстро её прикопал, откуда вылезла. Дойдёт. Нет у него других вариантов. Пусть там впереди сотня обормотов, талдычащих про какую-то красивую смерть. Да хоть сам дьявол. Обещал Дашуньку вернуть — значит, вернёт.
Перешагнув через труп, он пошёл дальше по катакомбам. Где-то впереди ждало сердце безымянного. Спроси его, что это такое, он бы не ответил. Всё, что он знал — что это нужный для ритуала предмет. Кто-то ходит в супермаркет и ставит галочки напротив списка продуктов, а у него свой список. Часть он уже собрал — своей и чужой кровью, обманом, смертью. Следующим было сердце безымянного, которое билось где-то в заброшенных каменных тоннелях под таким же давно покинутом монастырём.
Прошлый “он” сейчас вызывал только усмешку — горькую, понимающую. Тогда он думал, что всё, жизнь закончилась. Как он без Дашуньки? Без своей маленькой дочурки, которую не найти и не вернуть. А потом шаг за шагом добрался. Сквозь боль, сквозь неверие и отчаяние. Сколько раз он хотел всё бросить — не сосчитать. Кому скажи, что он колесит по всей стране и собирает крупицы для ритуала, который якобы может воскресить мёртвого — назовут сумасшедшим и запрут в дурке. Поэтому Мартин никому не говорил. Молча пробивался к цели, с тяжёлым сердцем замечая, как чем дальше он шёл, тем сильнее размывалась грань допустимого. Мораль тускнела. Принципы отступали. Иногда и правда хотелось всё бросить. Но он снова и снова напоминал себе, что должен дойти до конца и попытаться. А уж если не выйдет вернуть из мёртвых, тогда будет время и погоревать, и подумать, и много чего ещё. Сейчас он не имел права отступать. Только набивать старые раны анестетиком из упрямства и слепой веры.
Под ногами захлюпала вода. В запах сырости добавилась вонь разложения. Такую ни с чем не спутаешь. Она усиливалась с каждым шагом. Несло так, словно он спустился в могильник. Мартин поднял на лицо шейный платок-арафатку. Старался дышать ртом. Он миновал изгиб коридора, откуда выбралось существо и сбавил шаг. Впереди виднелся свет. Всю дорогу в катакомбах было хоть глаз коли, и вдруг посветлело. Выключить фонарь Мартин не решился. Чёрт его знает, откуда этот свет. Крепко сжимая пистолет, он осторожно прошёл вперёд. Тоннель ещё раз вильнул вправо и вывел его к просторному помещению. Смердело здесь уже до рези в глазах. Зал, где он оказался, был небольшим. На ум пришло неуместное сравнение с балетным классом, куда он водил Дашуньку. Такой же вытянутый. Только вместо станка и зеркал на стене мозаика из разлагающихся трупов. Сплошное человеческое месиво, нанизанное на торчащие из кладки ржавые металлические прутья. Бог знает, какой силой они там держались. Некоторые тела уже склелетировались. На других ещё висела плоть с останками одежды. Мартин невольно содрогнулся от отвратительного зрелища. Он не хотел знать, кто эти люди, и как сюда попали. Но словно эхом на его мысли за спиной прозвучало:
Голос был глуше и пониже, чем прежде. Мартин интуитивно отпрянул в сторону, тут же оборачиваясь. Мысленно выругался. Так остолбенел от увиденного, что забыл об элементарных правилах безопасности — не стоять спиной к открытому пространству. Даже если только что прошёл весь коридор, не оставляя никого позади. Некоторые человеческие законы и правила давно перестали действовать, когда он ступил на полную чертовщины дорожку.
Загрохотали быстрые тяжёлые шаги. Мартин отошёл подальше от входа и прицелился в проём, готовый стрелять, чтобы там ни показалось.
В помещение ввалилось существо раза в полтора больше предыдущих. В отличие от остальных это выглядело бесполым, обтянутым тёмной как сухой чернозём кожей. С белёсыми, похожими на слепые глазами. Не медля ни секунды Мартин выстрелил. Уродец слегка покачнулся и уставился на него с неподдельным интересом. Как будто с любопытством… Мартин снова нажал на спусковой крючок, но существо ринулось прямо на пули, будто те не причиняли ему никакого вреда — с такой скоростью, что отпрыгнуть он не успел.
Уродец сбил его с ног. От удара об пол пистолет вылетел из руки. Мартин потянулся к оружие, но существо снова опередило — схватило за грудки и потащило к трупной стене. Он брыкался и бил монстра изо всех сил, но если у других плоть и кости ломались от первого же удара, то с этим он словно молотил бетонную стену.
— Для-а-а меня-а… — прорычало существо. — Остане-ешься.
Оно как будто бы улыбнулось. Не зло, а как-то… довольно. С умилением, выглядящим абсолютно чужеродно на лице монстра. Словно бабушка, только высадившая на грядку шикарный розовый куст. На гордость сада Мартин не тянул. Скорее, на подорожник, об который вытерли ноги все, включая саму жизнь. Но для монстра он выглядел достойным украшением трупной коллекции. Существо с поразительной лёгкостью подняло его в воздух и шмякнуло об стену. Мартин рассмеялся бы в лицо тому, кто сказал бы, что ему повезло, но удача на самом деле его задела — как шальная пуля на излёте. Прослойка из гниющих тел слегка смягчила удар, хоть перед глазами всё равно поплыли тёмные круги. А ржавый штырь оказался аккурат между боком и левой рукой. Швырни его монстр чуть в сторонку, и болтался бы Мартин как бабочка на игле.
Из рук уродец его не выпустил. Соображалки хватило, чтобы понять, что жертва не пришпилилась к стене. Он нахмурился — совсем как человек. Мартин воспользовался секундной заминкой — выхватил из набедренный кобуры охотничий нож и со всей силы всадил его в глаз монстра. Тот взревел и разжал руки. Мартин с трудом удержался на ногах. Пока существо выло от боли, он бросился к пистолету. Подобрал и выпустил остатки магазина в монстра. Только целился в этот раз в его башку. Когда пистолет защёлкал впустую, Мартин быстро перезарядил оружие и выстрелил ещё несколько раз прежде, чем существо, наконец, пошатнулось и мешком свалилось на пол.
Запоздало начало потряхивать. Расслабился он. И появление уродца прозевал, и выстрелил сначала только один раз — понадеялся, что хватит ему пули, как и всем остальным. Держа чудище на прицеле, Мартин медленно приблизился. Забылся, да… Так далеко зашёл и чуть не пересрал всё дело. Что бы ему Дашунька сказала, если бы монстр его на штырь нашпилил? Глупый ты, папка. Пообещал и не сдержал слово. Да нет, конечно, не стала бы она его ругать. Пожалела бы дурака. По-своему, по-детски. Добрая она была, а он вот её не уберёг…
Чудище не шевелилось. Мартин попинал его для верности. Никакой реакции. Он тяжело вздохнул. Ну вот и куда дальше? Обратно по катакомбам? Может, там еще какой-то уродец заспавнился. Краем взгляда Мартин заметил, что кожа на груди чудища посветлела и стала прозрачной, а под ней виднелась требуха. В голову пришло на редкость неуместное сравнение — как пицца столовке в далёкие универские годы. Там её замывали в прозрачную плёнку, и похожа она была на блевотину, а не нормальную еду.
Мартин опустился на колени. В башке стучила дурацкая мысль, что чудище вот-вот очнётся и раздерёт его в клочья. Хотя учитывая, сколько он повидал чертовщины, не такой уж и глупой она была. Он прислушался. В абсолютной тишине едва слышно что-то ритмично пульсировало. Тук-тук… тук-тук… Мартин неверяще приложил ладонь к груди уродца и тряхнул головой. У того билось сердце! Несмотря на разможжённую выстрелами в кашу башку! Он вытащил из глазницы существа нож и вспорол прозрачную кожу. Грудная клетка раскрылась сама по себе словно цветок. Ощерилась рёбрами. Как венерина мухоловка, только наоборот. Внутри пульсировало сердце — на вид обычное, человеческое. Мартин перерезал артерии и мышечную ткань. Взял его как самую большую драгоценность. Поднялся на ноги…
Пока думал, как нести, сердце сократилось в последний раз и начало оседать прямо в руках, превращаясь в вонючую слизь, словно кто-то процесс разложения пошёл в ускоренном режиме. Мартин неверяще и зло мотнул головой. Нет, да не может быть! Он должен забрать это долбанное сердце! В ответ на его мысли останки протекли сквозь пальцы, но на ладони правой руки он увидел крохотный камушек размером с ноготь. Ярко-алый, словно с россыпью золота внутри. Мартин осторожно взял его двумя пальцами. Стоило присмотреться, камень будто оживал — узор на поверхности менялся и пульсировал. Как настоящее крохотное сердце. Безымянное. Он глубоко вдохнул. Вытащил из нагрудного кармана куртки носовой платок и бережно обернул им камень. Спрятал поближе к своему сердцу — уставшему, израненному. Но ещё живому.
На обратном пути на поверхность никто не встретился. Только тихонько выл ветер. Мартин готов был поклясться, что пока бродил по каменным тоннелям, не слышал ни намёка на движение воздуха. А теперь он тихо звучал словно печальная песня в последнем пристанище и для людей, и для монстров. По-хорошему стоило бы куда-нибудь позвонить. Сказать, что здесь склад мертвецов. Погибших на стене наверняка искали. А хуже нет чувства, когда близкий пропал. Не умер. Не ушёл, хлопнув дверью. А исчез, наполнив душу мучительной неизвестностью.
Скрепя сердце, Мартин заключил сделку с совестью. Закончит свои дела — и сообщит. А пока лишнее внимание только помешает. Сразу завалят вопросами — зачем пошёл, как узнал, а может ты сам всех там развесил. Кто же поверит, что он пришёл за ещё одной частичкой, которая поможет вернуть его Дашуньку. Такое только скажи — и прямая дорога в дурку. Они же не поймут никогда.
От мысли о дочери на душе всегда становилось и теплее, и невыносимо больно. Надежда, что вела всё это время, не согревала. Она разъедала как кислота, била наотмашь и заставляла снова и снова верить в невозможное, продираться сквозь смерть, чтобы в конце концов её победить. Она разрушила всю прежнюю жизнь до основания, но разве нужна такая жизнь, где нет Дашуньки? Мартин помнил, как кто-то ему ляпнул, что они с женой ещё молодые. Потерять ребёнка — страшное горе, но незачем себя хоронить вместе с ним. Погорюют, переживут и заведут другого. После такого совета он почти сутки просидел в полиции.
Да и какой он теперь молодой? Мартин постарел. Не столько внешне, сколько душой. Ощущалось, за спиной не тридцать пять лет, а долгая жизнь. Как у отца или покойного деда. Впереди он видел одну-единственную цель и шёл к ней словно к свету маяка. А вот как выполнит, как вернёт свою девочку, так и останется среди темноты.
Мартин выбрался из тоннелей. С наслаждением вдохнул свежий воздух. В дождливую сырость наступающей осени примешивался другой запах — гнилостный. От одежды и волос. Он порадовался, что в последний момент решил ехать на машине. Так дольше, но спокойнее. Проще. Снял шкуру уставшего безумца, затолкал в пакет, чтобы не воняло. Надел другую, стал похожим на человека и поехал домой — в пустую квартиру на расстоянии почти суток пути. Дорога стала его настоящим домом. Вся его жизнь за последние месяцы состояла из дорог, как узорчатое полотно — из скоростных автострад и лесных грунтовок, едва заметных троп. А он мчался, шёл, продирался, не замечая ничего вокруг, куда бы они ни вели.
Короткая остановка в придорожном отеле, душ, несколько часов сна — и к дому Мартин подъехал почти человеком. Как бы он ни рвался сразу погнать дальше, понимал, что необходимо пару дней отдыха. Отоспаться, восстановиться. Он месяц искал эти чёртовы катакомбы, а они оказались почти под носом. Вещи Мартин оставил в машине — потом заберёт. Вроде час назад чувствовал, что готов мчаться дальше хоть прямо сейчас, а как добрался, так навалилась безмерная усталость. Забрал только рюкзак с оружием и побрёл к подъезду. На детской площадке напротив дома он увидел Гришку с младшим сыном. Сделал вид, что не заметил приятеля, но тот сначала махнул рукой, потом окликнул.
Мартин нехотя остановился, глядя как тот идёт к нему. С Гришкой они знали друг друга лет тридцать, но смерть дочери и между ними создала пропасть. Давний приятель, похоже, не знал, как и о чём с ним говорить, а Мартин в принципе отгородился ото всех, кого знал. Он не завидовал и уж тем более не злился на тех, кто продолжал жить обычной жизнью. Всего лишь хотел, чтобы все они дружно отвалили от него с их осточертевшим сочувствием.
— Здорово, — поравнявшись с ним, Гришка протянул руку. — Что-то ты запропал. Юля твоя мне звонила. А утром заезжала сюда. Сказала, что ты не отвечаешь на её звонки…
Он обернулся, глянул на сына.
— Я тебе тоже звонил. Всё нормально?
— Занят был, — холодно ответил Мартин.
Он видел пропущенные звонки от бывшей жены и Гришки. Ещё какие-то с незнакомых номеров, но не отвечал и тем более никому не перезванивал.
— Юля просила передать, чтобы ты ей позвонил, если тебя увижу, — приятель помедлил и добавил. — Мар, у тебя точно нормально всё?
— Лучше некуда, — ещё холоднее отозвался Мартин. — Дел очень много, так что извини.
Не дожидаясь ответа, он зашёл в подъезд. В который раз подумал, что надо съехать из дедовской “двушки”, куда перебрался после развода, и снова отложил эту мысль на как-нибудь потом. Как только Мартин перешагнул порог квартиры, в кармане едва ощутимо завибрировал телефон. Он вытащил его и посмотрел на дисплей. Юля. Видимо, Гришка ей отрапортовал, что нашлась пропажа. С бывшей женой у него было всё ожидаемо сложно настолько, как может быть у пары, пережившей смерть ребёнка. Утрата быстро превратила их в чужих людей. У них не нашлось правильных слов. Чем дольше они жили вместе, тем сильнее терзали друг друга. В конце концов лучшим решением стал развод. Разумом Мартин понимал, что несмотря на горе, нужно жить дальше. Да, он застрял в уничтожающем его состоянии утраты, но Юля могла и должна была двигаться вперёд. Разумом понимал, а сердцем принять не смог. И когда увидел, что в комнате Дашуньки не осталось ни намёка, что здесь когда-то жила их дочь, взбесился и обозлился на бывшую жену. Глупо, не по-взрослому, но Мартин ничего не мог с собой поделать. Такое же иррациональное чувство, как некое чувство вины Гришки. Ничем полиция, где работал приятель, не помогла.
На звонок он всё-таки ответил. Раз уж Гришка сдал, то Юля бы не поленилась приехать, продолжи он её игнорировать.
На той стороне соединения прозвучал раздражённый голос бывшей жены.
— Да неужели ты ответил! Мы же договаривались! Почему ты снова не приехал?
— О чём? — спросил Мартин.
В трубке повисла тишина. За несколько секунд напряжённого молчания он успел открыть холодильник — ожидаемо пустой. Нашлась одинокая бутылка тёмного пива.
— Ты серьёзно? — наконец, сказала Юля.
Судя по интонации, будь она рядом, прибила бы на месте. Мартин попытался припомнить, о чём они договаривались и не смог.
— Ты должен был вчера подъехать в МФЦ.
Вот теперь он вспомнил. Мартин криво улыбнулся и скрутил крышку. Точно. Юля который месяц пыталась выкупить его долю квартиры, чтобы продать и переехать, а он действовал как в поговорке — ни себе, ни людям.
— Мог бы предупредить, если передумал, чтобы мы тебя не ждали.
Мы. Ну, он, конечно, уже слышал, что Юля кого-то нашла, но до недавнего времени она не говорила об этом напрямую.
— Юль, а я обещал? — устало спросил он. — Насколько я помню, ты позвонила и сказала мне быть, даже не особо спрашивая, хочу я продавать тебе свою часть или нет.
— А как мне ещё с тобой говорить? Как?! Если ты не хочешь пощадить себя, то прекрати хотя бы меня мучить…
На несколько мгновений Мартин услышал ту самую Юлю, свою Уставшую, сильную и хрупкую одновременно. Он отогнал опасную мысль, что они всё исправят. Может, на самом деле смогут — но не вместе.
— Я не хочу, чтобы ты продавала нашу квартиру.
— Мартин… Мы же говорили об этом много раз.
— Дай мне месяц. Продам свою “двушку”, отдам тебе деньги и езжай, куда хочешь.
— Месяц. Если снова пропадёшь, богом клянусь, я продам свою часть каким-нибудь цыганам, а дальше разбирайся как хочешь.
Юля сбросила звонок. Мартин небрежно кинул телефон на стол. Отпил из бутылки. Месяц — это он с запасом назвал. Всё раньше должно закончиться. Ему ещё в последний забытый всеми уголок съездить и всё. Что будет после, Мартин не думал. Сознание словно включало режим самосохранения. Пока и так хватало того, что резало душу.
Обычно дома возвращались мучительные сны. В поездках он выматывался и вырубался мертвецким сном. А в удобной постели подбирались кошмары — один и тот же, повторяющийся на протяжении года. Мартин снова и снова безуспешно искал дочь и всегда опаздывал. Находил её мёртвую, она умирала у него на руках, или он метался по заброшкам а из ниоткуда его звал детский голос “Папа! Папа! Помоги!”
Это ночью вместо повторяющейся череды кошмаров приснился покойный дед. Он строго смотрел на внука и неодобрительно качал головой.
“Куда ты всё рвёшься? Нам здесь и без тебя неплохо. Непутёвый ты, Мартынка, ох непутёвый”.
Деду не нравилось настоящее имя внука. Ворчал, что назвали не по-нашенски. Он таких Мартинов, Фрицев и Гансов стрелял, как в сорок втором на фронт ушёл. А тут на тебе — родную кровинку обозвали. Пока дед ворчал, Мартин разглядывал всё вокруг, оставшееся таким же, как в детстве. Облупившаяся лавочка рядом с деревенской избой. По обе сторону грунтовой дороги грелись на солнышке другие домишки, а вдалеке виднелось огромное поле поспевающих колосьев. Раньше оно казалось бескрайним словно океан. Мартин мог бы поклясться, что помнит их запах. И ещё как пахнет разогретая жарким летним днём поржавевшая крыша гаража, и как хочется чихать, если слишком близко сунуть нос в ярко-синие цветы в палисаднике.
Пока он глазел по сторонам из-за дома выскочила Дашунька, живая и невредимая. Завидев его, радостно бросилась к нему.
Мартин обомлел. Неверяще протянул руки, ожидая подвоха. Может, она сейчас исчезнет прямо на глазах, или вообще всё рассыпется. Но ничего не произошло. Дочь подбежала, и он крепко её обнял. Сердце переполняли и радость, и тоска, и невыносимая горечь. Отчаянно хотелось поверить, что это не сон, а некая сила исправила чудовищную ошибку и вытерла часть событий прошлого. Поверить и остаться здесь навсегда. Мартин со слезами на глазах прижимал к себе дочь, дрожащим голосом повторяя её имя, а она удивлённо спрашивала:
“Пап, ты чего плачешь? Не плачь, всё хорошо”.
Краем взгляда Мартин увидел, как дед понимающе кивнул… и проснулся. Один. В пустой квартире. В мире, где его дочь почти год была мертва. Несколько минут он бездумно смотрел в потолок. Казалось, если пошевелится, сердце разорвётся. Поэтому лежал, мелко дыша, чтобы не расплескать боль, а к вискам стекали горячие дорожки горьких слёз.
В последнюю поездку Мартин собрался через несколько дней. Это место было единственным, о котором он знал с самого начала, но человек, рассказавший ему про ритуал, настойчиво повторял, что к ведунье нужно ехать в последнюю очередь — только когда соберёт всё остальное. А она укажет путь к чаше скорби. За полтора дня дороги Мартин добрался до нужной деревни. Уже не удивился, в какую глухомань снова занесло. В таких местах он уже чувствовал себя как дома. Он дошёл до избы и замер возле низкого заборчика. Ненадолго задумался, а как будут звучать его слова. Пришёл какой-то незнакомый человек и сходу затирает чёрти знает про что. Пока он думал, из сарая возле дома вышла пожилая женщина в платке и старом ватнике. Дед в таком ходил. Лет двадцать назад.
— Здравствуйте! — окликнул Мартин. — Мне сказали, что к вам можно обратиться…
Женщина подошла к заборчику и пристально оглядела его с головы до ног.
Мысль, что о нём подумают что-то не то, просуществовала всего лишь несколько секунд. Да какая разница? Разве ему привыкать?
— За чашей скорби, — коротко ответил он, глядя в глаза. — Сказали, что вы укажете, куда идти.
На лице местной промелькнуло понимание. Она кивнула.
Женщина скрылась в доме. Глядя ей вслед, Мартин ожидал чего угодно. Даже что сейчас выйдет её муж и пальнёт в него из охотничьего ружья, и получит он тогда свою чашу скорби на кладбище. К счастью, долго гадать не пришлось. Местная вернулась через пару минут и протянула ему крохотной клубочек красных шерстяных ниток.
— Вернись на дорогу, как ехал. А где сюда, к нам повернул, поезжай прямо. Проедешь две деревни, пока не увидишь указатель “Опалево”. Там озеро потом будет. Дальше не проедешь. Иди пешком, часа полтора. Ты молодой, побыстрее дойдёшь. Как увидишь покинутые дома….
— Погодите, — перебил её Мартин. — А можно поточнее? В какую сторону от озера? Может, карта есть?
— Ты клубочек мой в руке держи. Он доведёт так, что не заблудишься. Тем более, ты сам уже всё решил. А как дома увидишь, начинай наматывать ниточку на запястье. Тогда и на месте окажешься. Не тревожься. Только в той последней деревне перед озером осторожнее. Люди там много стало дурных, — она вдруг огляделась по сторонам и улыбнулась. — День ты хороший выбрал.
С этими словами местная развернулась и ушла в дом, словно к ней пришёл не незнакомец за какой-то чашей скорби, а сосед попросить пару яиц или банку солений. Мартин ещё несколько долгих секунд стоял как вкопанный. Странно как-то получалось. Он привык выбивать всё потом и кровью, а здесь его и поняли, и место назвали. Поневоле чудился подвох, но выбора, как обычно, не было.
Единственное, с кем легко согласился — это что день действительно был хороший. Холодный, но солнечный. В такие осенние дни всегда казалось, что все краски особенно ярче.
Дальнейший путь оказался таким же, как сказала местная. Сначала две деревни, потом указатель “Опалево”. Озеро, где Мартин оставил машину. И долгий путь через лес, пока сквозь заросли не проступила вырубка с остовами старых домов.
На первый взгляд он оказался в очередной заброшенной деревне в русской глубинке, где в лучшем случае всё давно растащили, а в худшем — в любой момент могла появиться какая-нибудь неведомая хренотень. Мартин надеялся на второе. За этим и приехал — за самым последним чудом. Он обмотал вокруг запястья и медленно пошёл к покосившимся домам, наматывая заговорённую красную нить.
