Трофимов прошел к окну, отодвинул запыленные жалюзи и долго стоял спиной к другу. Но даже когда он повернулся, буря эмоций еще не в полной мере улеглась на породистом лице криминалиста.

- Я привык иметь дело с покойниками. Это моя работа. Но мои мертвецы правильные. После захоронения добросовестно гниют в могилах, а не ходят по городу, не пытаются убить живых. Всю дорогу был уверен, что зомби – эффектная выдумка киношников. А теперь мы попали в зомбиапокалипсис местечкового формата. Почему эти двое отличаются от нормальных правильных покойников? Почему они хотят убить именно тебя? Где их искать? Так много вопросов, и ни одного ответа.

- Значит просто выполняем свою работу: собираем факты, анализируем, ищем общее и раскручиваем от исходной зацепки весь клубок.

- По Пряхиной у меня нет ничего.

- Погоди! Мне Ирина Крутова вчера говорила.

Кривошеев повторил коллеге рассказ краеведа. На количестве загубленных соратников запнулся.

- Двенадцать! Таких совпадений не бывает. Крутицкий с сотоварищами закопал двенадцать трупов в овраге. Пряхина загубила двенадцать душ. Мне сегодня еще сон приснился.

Трофимов нетерпеливо вздернул плечом, с осуждением поглядел на друга: мол, какой сон, когда в реальности такие ужасы творятся. Но Кривошеев вскинул руку в предупреждающем жесте.

- Ты выслушай. Мне приснилось, что бабушка пекла оладьи – в тарелке их было двенадцать. А потом уже не во сне в кофейне я из кусочков сахара сложил цифры единицу и двойку. Думаю, подсознание нетривиальным способом посылает сигналы.

- Что это дает? Время суток, дату, номер месяца?

- Выясним.

- Главное, не опоздать, - заметил Трофимов и сразу пожалел о брошенной фразе. Кривошеев натянуто улыбнулся, махнул рукой на прощание и вышел из кабинета.

***

Он брел по улице, погруженный в тревожные мысли. Криминальная бухгалтерия не билась, не получалось свести баланс и найти ключ к разгадке преступлений. Ноги вынесли к Чурилову оврагу. На Михаила вновь накатил приступ слабости и тошноты. Золото маковок храма нестерпимо горело в заходящем солнце, невыносимо резало заслезившиеся глаза.

- Их двенадцать, - пришла поздняя мысль.

Кривошеев вычислил, где прячутся упыри слишком поздно: с лавочки, поигрывая небольшим металлическим предметом, поднимался Аркадий Крутицкий в лоснящимся от синтетики спортивном костюме.

- Так и носишь эту дрянь с девяностых, - с трудом выдавил Михаил, борясь с поднимающимся к горлу спазмом.

- Не боись. Скоро в дорогой костюмчик принаряжусь, - оскалился Крутицкий, приближаясь.

Даже сквозь мутную пелену боли, застилавшую глаза, Кривошеев отметил, как нездорово (если такое словно применимо к покойнику) выглядит Крутицкий. Пергаментная желтая кожа так натянулась на черепе, что можно было изучать анатомию. Жидкие волосы на голове торчали грязными пучками, обнажая отслаивающиеся струпья. Один глаз впал внутрь, являя миру пугающий желто-багровый провал. Со вторым глазом тоже творились какие-то неполадки, и Крутицкому приходилось поправлять его скрюченной рукой с трупными пятнами и серо-коричневыми когтями. Мертвец источал нестерпимый запах.

- Тебе недолго осталось, - понял Кривошеев. – Ты ходячий труп, господин Крутицкий.

Того отбросило и скрючило, словно слова капитана полиции нанесли сокрушительный удар. Но мертвяк хотел добраться до Кривошеева во что бы то ни стало, перекошенный он сделал шаг в сторону Михаила. Полицейский содрогнулся от удушливой тошнотворной вони, отвернулся, чтобы не вдыхать исходившие от мертвеца миазмы, и понял, что попал в расставленную ловушку - Нина Пряхина маячила за спиной. С момента их встречи она превратилась в старуху: полуоткрытый рот зиял черной дыркой, ореховые глаза выцвели до желтого цвета и спрятались в недобрых складках век. Следы омертвения не так бросались в глаза, как у ее спутника, но уже пятнали руки с удлинившимися корявыми пальцами.

- Еще поживем. Твоей жизненной силы нам хватит на какое-то время, - похожий на ржавое дребезжание скрип уже не напоминал сочный голос молодой Нины.

Два упыря взяли капитана в клещи. Теряя сознание, Михаил услышал неистовый крик внезапно появившегося друга.

- Всем стоять! Не двигаться! Иначе буду стрелять…

Кривошеев рухнув на мощеную дорожку в Чуриловом овраге и провалился в непроглядную мглу.

***

Кто-то немилосердно хлестал его по щекам и звал. Нужно бы очнуться, но у Михаила совсем не осталось сил. Он больше не мог бороться – пусть упыри высосут всю жизнь и бросят его наконец. Зачем пытать? Зачем кричать? Но голос бился в уши, звучал набатом. Кривошеев с трудом разлепил глаза. И увидел Александра Трофимова. Друг немилосердно его тряс, бил по щекам, что-то говорил.

- Сашка, не мучай, дай умереть спокойно, – еле слышно прошептал Михаил.

Трофимов всполошился еще больше и обратился к кому-то за спиной Кривошеева.

- Он живой! Ты был прав!

- Не забудь. Ты обещал. Все передай, как я просил, - тихий неопределенный голос.

Михаил, все еще борясь с накатывающей тошнотой, медленно повернул голову. За спиной никого не было.

- Сашка, не кричи раненым маралом. Перестань трясти и бить меня как грушу. Видишь, я передумал умирать. Не заставляй пожалеть о принятом решении.

Трофимов помог подняться и дойти до скамейки, на которой недавно сидел Крутицкий. Михаил поморщился от отвращения, все еще чувствуя вонь гниющей плоти.

- Саш, мне послышалось или ты действительно обещал застрелить мертвяков чесноком?

Друг неловко усмехнулся.

- Я действовал импульсивно. Представь себя на моем месте. На тебя набросились два упыря. Они чуть не передрались, кто первым вонзит в тебя зубы и выпьет кровь.

Кривошеев в недоумении уставился на друга.

- Саш, но чесноком… Как?

- Не знаю. Не каждый день встречаешься с мертвяками. В следующий раз нечего изображать тургеневскую девушку, лежать в обмороке и ждать, когда тебя спасет прекрасный принц. Тем более ты похож на уродливую великаншу, а не на девушку в беде. А из меня никакой прекрасный принц.

Несколько секунд друзья сидели в смущенной тишине, а потом дружно застонали, поперхнувшись громким хохотом.

- Чесночный террорист, - просипел сквозь смех Михаил.

- Кисейная барышня, - не остался в долгу Трофимов.

Смех оборвался так же резко и внезапно, как начался.

- Саш, куда ты полез? Ты же знал, что и меня не спасешь, и сам погибнешь.

- Знал. Лучше стоять в стороне и ждать, когда два мертвяка тебя сожрут?

Кривошеев совсем обессилел, вокруг глаз легли сизые тени, щеки ввалились, делая черты лица резче, трагичнее. Он стал заваливаться на лавочке. Трофимов не дал другу упасть - подпер спиной.

- С кем ты говорил, когда я очнулся? – прошептал Кривошеев, когда немного отдышался.

- Пацан какой-то. Это он нас спас.

- Пацан? Никого не видел.

- Шустрый. Свинтил быстро.

- А эти где? – Михаил содрогнулся, вспомнив об упырях.

Трофимов мрачно молчал, слепо глядя на белые стены храма.

- Все произошло слишком быстро. Ты упал на землю, я подоспел почти одновременно с мертвяками. Когда они попытались тебя схватить, произошло что-то странное: мертвая плоть без огня обугливалась, обнажались кости. Упыри испытывали необъяснимую боль, визжали, корчились, но не оставляли попыток дотянуться до тебя. Их ломало, выворачивало, но они не отступали. Сквозь вой я не сразу разобрал хриплый скулеж старухи о каком-то обереге.

- Оберег? Нет у меня ничего, - Кривошеев обескураженно похлопал себя по карманам и нашел крафт-пакет с лепешками. Пораженно присвистнул. Протянул Александру. – Угощайся!

- Мне кусок в горло не полезет.

- Полезет, - уверенно сказал Михаил. – Упыри, видимо, из-за них не смогли нас сразу достать.

Полицейские сидели на лавочке и задумчиво жевали лепешки. Оба почувствовали себя лучше: уходила слабость, неизбежность смерти отступала.

- Думал, нам кранты, и тут вынырнул пацан. Худой, изможденный, полный решимости. Он определенно знал, что делать, и загнал упырей назад в логово.

- Логово? Что еще за напасть?  

- Чуть посидим, придем в себя и покажу. Неприметная рассыпающаяся в труху дверь. Изъеденная ржавчиной ручка. Истертые слепые ступени вниз - вход в подвалы бывшего НКВД. Здесь упыри и обосновались. Парень загнал их назад, а потом просто прикрыл ветхую дверь и пошел. Я испугался, как бы мертвяки не выбрались. А пацан безлико говорит, что нет там уже никого, можешь посмотреть, если не веришь. Мало чего боюсь, но здесь испытал животный страх, пока дверь приподнимал, заглядывал. Ни ступеней, ни прохода – газон зеленеет. Логово захлопнулось и заперло упырей.

Друзья посидели еще немного и почти докончили презент от кофейни. Остался один хлебец.

- Миш, а пацан твой знакомый. Он просил передать, что сегодня вечером наведается к тебе домой в гости и все объяснит.

- Саш, что же ты молчал? Пора мчать домой. Гость у меня сегодня, а я и не знал.  

***

- Ты? – выдавил Михаил. Такого глубокого потрясения он давно не испытывал.

- Я, - голос спокойный, ровный, бесцветный.

- Но как?

- Сам не знаю. Прими мое присутствие как данность.

- И давно ты… здесь.

- Сегодня вечером пришел.

- А где был раньше?

- У меня нет ответа на твой вопрос. Я не знаю. Впустишь в квартиру?

Кривошеев только сейчас понял, что стоит на пороге.

- Не можешь зайти, если не приглашу? – понимающе уточнил Михаил.

- Ты же знаешь, что граница дома – непростое место. Пока не позовешь – порог не пускает, защищает тебя.

Кривошеев жадно смотрел в распахнутые серые глаза Никиты Травникова. Казалось, перед ним стоял все тот же юноша с фотографий из опустевшей квартиры – отличник, выпускник школы, любимый сын. Но в глубине глаз пряталась смертельная усталость, проглядывала не свойственная юности тоска. Михаил шагнул чуть в сторону, открывая вход в квартиру - приглашающий жест руки, согласное движение головы. Никита на секунду замер на пороге, а потом неслышно шагнул внутрь жилища Кривошеева, глубоко вздохнул, словно привыкая к воздуху дома и дружелюбно улыбнулся.

- У тебя хорошо. Легко дышится.

Они прошли в комнату.

- Кофе? – неуверенно спросил Михаил.

- Фрукты. Больше ничего ни пить ни есть не могу, - печально ответил Никита.

И тогда капитан полиции вспомнил, как участковый Тушин рассказывал: в день пробуждения от годовой пьянки Травниковы как заполошные с блаженно-счастливыми лицами бегали по магазинам и скупали фрукты. Никита сидел на диване, чуть наклонив голову, согласно кивнул, словно слышал мысли собеседника и одобрил ход рассуждений.

- В первый раз проснулся утром в своей кровати. Пыль, затхлый гнилостный запах. По футболке полз таракан. Брезгливости никакой не испытал. С эмоциями вообще было глухо, никак. Встал, прошел на кухню, откуда доносились искаженные и неузнаваемые голоса родителей. Увидел их и нахлынули чувства: ужас, жалость, злость и любовь. Ты бы видел маму, когда она заметила меня. Не мигая смотрела косящими пьяными глазами, слепо поводя рукой в отрицающем жесте. Отец вскочил с табуретки с противном чавком (липкое сиденье не сразу отпустило засаленную ткань брюк), лицо поехало в странной гримасе – то ли готов заплакать, то ли бухнуться на колени и молиться, то ли вопить от ужаса. Первой пришла в себя мама. Подошла, долго не решалась дотронуться до меня, а потом как-то враз поверила в реальность происходящего, всхлипнула и обняла так сильно, словно пыталась вжаться всем телом. Отец с искривленным ртом начал заваливаться. Я испугался, что его удар хватит. Но нет! Он рванулся к нам с мамой, сгреб обоих и затрясся в беззвучных конвульсиях. Я до этого мгновения никогда не видел, как плачет отец.

Никита замолчал, вновь переживая момент встречи с родными. Михаил не торопил, потрясенный непостижимой патологией, которая сидела напротив, говорила и чувствовала; хотя по всем законам мироздания это тело уже несколько лет поглощали могильные черви.

- Не нужно так мрачно, - апатично произнес Никита, вновь прочитав мысли Кривошеева. – Предлагаю поскорее покончить с историей. Я отправил родителей смывать с себя все непотребство. А сам принялся драить кухню, мечтая увидеть медовый цвет столешницы. Они вышли из ванной просветленные, мягко и трепетно улыбаются, мокрые волосы тщательно расчесаны на пробор. Отец - в белой футболке и хлопчатобумажных нижних кальсонах (где только откопал их? Сроду не носил), мама – в белейшей хрусткой от новизны ночной сорочке до пят. Стоят оба и, не отрываясь, смотрят. Я не сразу сообразил, что говорят. А они, оказывается, решили, будто я пришел за ними, чтобы прекратить мучения на этом свете и забрать с собой. Говорят, что давно готовы к дороге, что хоть сейчас согласны отправиться, вот только на меня еще хотят налюбоваться напоследок настоящими живыми глазами. Как меня проняло, как подбросило и взорвало! Сначала наорал, а когда мама заплакала – беззвучно, с мокрыми дорожками по щекам, испугался, заставил себя успокоиться.

Глаза Травникова потемнели. Он вновь замолчал. Лишь руки говорили о внутренних переживаниях юноши: пальцы сплетались, заключали друг друга в тиски, страдали и волновались.

- Весь день мы цеплялись друг за друга и боялись расстаться. Вечером заснул в своей кровати на свежевыстиранном постельном белье. И все… Больше ничего до следующего дня рождения. Первые два года находился словно в густом тумане, выплывал только на сутки. Мир обрушивался на меня красками и звуками, запахами и прикосновениями, чтобы потом на долгий срок вновь погрузить в глухое и неосязаемое ничто. А на третий год что-то сдвинулось. В голове крутились обрывки знаний, остаточные следы эмоций. Разум что-то нащупывал, довинчивал. И ведь я почти докрутил, почти понял. Но спроси сейчас, что именно – не скажу. Мне не дали времени сложить картинку – убили родителей. Подозреваю, мама с папой не сопротивлялись, они хотели умереть.

Кривошеев нахмурился, происшествие в квартире Травниковых он тоже квалифицировал как убийство. Комната погрузилась в напряженную тишину. Лишь вечерний свет проникал сквозь не зашторенное окно, углублял тени предметов, подсвечивал светлые поверхности, придавая им графичность. Легкие пушинки огненными искрами танцевали в воздухе неспешный завораживающий танец. Никита пристально следил за медленным кружением пламенеющих в лучах заходящего солнца пылинок. Его бледное лицо, озаренное закатным светом, обманчиво зардело румянцем.

- Для родителей жить и любить меня было одно и то же, - продолжил он тусклым голосом. – Мое возвращение стало возможным лишь благодаря неистовой силе любви. Во мне пробудились все чувства: любовь, жалость, обида и стремление отомстить. Моя ненависть взывала к ним. И они пришли – алчные, безжалостные, голодные души. Прорвались раньше срока в мир живых и первым делом убили маму и папу, чтобы запереть меня в пустоте навеки. У них почти получилось. Я бы не вырвался без тебя.

- Меня? – ошеломленно произнес Кривошеев.

- Ты принес добровольную жертву, когда поранился и окропил кровью фотографию. Открыл мне дверь в мир живых.

Никита рассказал Михаилу о необратимой силе заклинания на крови. Когда капля крови Кривошеева упала на снимок юноши, добровольная жертва была принята. Возвращение Травникова в мир живых стало лишь вопросом времени. Упыри знали, что Никита идет - единственный, кто властен над ними и может загнать назад. Звериным чутьем просчитали, как предотвратить неизбежное - убить совершившего жертву на крови, пока Никита находится в пограничном состоянии перерождения. Они торопились и совершали одну ошибку за другой. Думали встретиться с обыкновенным человеком, но им противостояла сила родовой крови, которую аккумулировали предки Кривошеева – знахари, травники, повитухи и иные сущности светлого ведовства. Родовая защита берегла так надежно, что упырям пришлось рисковать. Слишком ненасытные, самонадеянные и злые. Они вынуждены были все дальше уходить от логова в погоне за Михаилом, хотя только темное место замедляло процесс превращения их мертвых душ в тлен.  

Кривошеев почувствовал, как тревога холодными тисками сжала сердце. Мужчина прошел на кухню, налил в бокал холодной воды и выпил ее залпом. Беспокойство чуть отпустило, и полицейский смог слушать дальше.

Апатичный голос Никиты, похожий на тихий шелест, рождал фантастические картины. Светлым душам дозволяется вернуться домой, где любовь родных согревает и питает изголодавшиеся сущности. Мир нарек светлые души ангелами. Мир не принимает ангелов, но и не проявляет враждебности. Иная участь ждет темные души. Те могут просочиться только во временное убежище и затаиться от возмездия. Но логово не дарует сил, не защищает от вырождения. Для Пряхиной и Крутицкого ключевое зло сошлось в старом овраге. Здесь она предала себя и обрекла товарищей на верную смерть. Здесь он истязал и убивал. Когда мертвые разорвали ткань мироздания, открылось логово. Темное место, распираемое страстями, вскормленное многолетней жестокостью. Даже возведение храма не намолило овраг, не очистило полностью от скверны. Логово, как и они, содрогалось от алчности, жаждало реванша и возвращения из забвения.  

- Они ошалели от первой победы и поставили все на карту, лишь бы остаться, - продолжил Никита. - Каждый выход из логова истончал их переклеенные и залатанные наспех сущности. Каждая вылазка оставляла новый рубец и выдирала кусок из ущербной души. От них практически ничего не осталось. Они стали еще мертвее, чем пришли. Трансформация вырождения уже началась, терзая свирепым голодом. Родовая кровь, которая течет в тебе, могла чуть усмирить ненасытную жажду. И они напали с еще большим ожесточением и решимостью.

Михаил вновь пережил сцену нападения. Внутренне содрогнулся.

- Ты спас нас. Саша сказал.

- Он ошибся. Я только отправил вырожденцев назад. Безумная идея твоего друга с чесноком обескуражила Крутицкого и Пряхину, дала вам время продержаться и противостоять злу. Печать родовой защиты, которой ты отмечен, ваша неистовая самоотверженность и мужество оказались спасительной броней против нечисти. А ты еще подстраховался, захватив мощнейший оберег от любой формы нежити - лепешки на живой закваске.

- Хлебцы все же помогли! - Михаил решил непременно заглянуть в кофейню и поговорить с удивительно прозорливой девушкой - обладательницей лучистых серых глаз.

Никита напряженно замер, пытливо прислушиваясь к внутренним ощущениям. В наполненной закатным светом комнате поселилась настороженная тишина, сквозь которую не мог прорваться ни монотонный шум вечернего города, ни рваные звуки работавшего у соседей на полную громкость телевизора. Впервые за все время разговора на лице юноши отразилась буря эмоций – недоумение, обескураженность, отчаяние и надежда. Она продолжала таиться в глубине потемневших серых глаз, когда Никита судорожно глотнул.

- Я чувствую вкусный запах.

- У меня шаром покати, - покаянно развел руками Кривошеев. – В холодильнике пакет с майонезом сражается с бутылкой кетчупа за право называться верховным властителем.

- А лепешки остались?

- Вот я дурилка картонный, обалдуй ушастый! Что-то осталось. Ты извини, мы с Саньком лепешки погромили. Только последнюю не прикончили.

Михаил принес порядком помятый крафт-пакет, протянул его Никите. Юноша зачарованно закрыл глаза, пряча надежду. Достал лепешку, принюхался, медленно поднес ко рту, откусил и прожевал. Застывшее на лице напряжение сменилось умиротворением. Травников счастливо улыбнулся.

- Кажется, вынужденная фруктовая диета закончена. Я так соскучился по нормальной еде. Спасибо!

Кривошеев с удивлением заметил, как бледное лицо юноши налилось настоящим живым румянцем, волосы приобрели блеск, на шее ритмично запульсировала жилка.

- Ты меняешься, - поразился мужчина.

- Вновь чувствую себя живым! - потрясенно прошептал юноша. Он продолжал сидеть с плотно сомкнутыми веками. На реснице заискрилась слеза, повисла, а потом медленно проторила мокрую дорожку по щеке. Никита удивленно провел ладонью, смахивая солоноватую влажность. – Плачу?

Он болезненно скрючился. Светлые волосы упали на глаза, занавесили лицо. Юноша забился в дерганых конвульсиях, не на шутку испугав Кривошеева. Тот растерянно рванулся к Травникову, не представляя, как помочь. Наклонился и понял, что Никита надрывно смеется. Михаил обескураженно отшатнулся.

- Болит сердце и дышать трудно… Как больно, но какое это счастье - жить! Меня переполняет жизнью. Знаешь, пожалуй, чересчур много для одной прошедшей через смерть сущности. Преступно расточительно оставить все себе. Если правильно распоряжусь и разделю на троих, смогу вернуть родителей!

Он вскочил – красивый, юный и живой - поспешил к выходу. Уже на пороге обернулся.

- Михаил, я в неоплатном долгу. Мы еще встретимся, а сейчас ухожу.

***

Рано утром полицейский вновь оказался перед дверью с причудливыми ручками и яркими витражами. Он чувствовал странную непонятную робость. Распахнул дверь и вошел в знакомое помещение, встретившее его ароматами свежей выпечки и кофе. За стойкой стояла незнакомая кареглазая молодая женщина.

- Здравствуйте. Я могу поговорить с вашей напарницей?

- Невозможно! – приветливо взглянула сотрудница кафе. – Я работаю одна, без сменщицы.

- Как же так? Вчера была другая. Мне необходимо поговорить с ней.

Растерянная улыбка маской застыла на лице, женщина порывисто одернула рукав блузки, в голосе появилось напряжение.

- У нас нет другого сотрудника.

- Простите, - Кривошеев решил не настаивать, чтобы еще сильнее не напугать. – Видимо, перепутал кофейни. Не успел толком проснуться.

Михаил был на выходе из зала, когда взгляд зацепили детские рисунки на стене. Вернее, он видел только один - иллюстрацию с пожилой женщиной в платье в горошек. Подошел ближе, вгляделся: лучистые серые глаза, сдержанная с легким лукавством улыбка, непослушные седые волосы, выбившиеся из простой прически. Схожесть с покойной бабушкой возымела силу нокаутирующего удара - мужчина задохнулся, не в силах протолкнуть воздух в легкие, на глазах выступили слезы.

- Кто нарисован на этом рисунке? – не узнал собственный хриплый от волнения голос.

- Не знаю. Нашла рисунок в кладовке в первый день, когда подписала договор об аренде помещения. Поняла, что можно построить концепт кофейни на семейных ценностях и украсить стены детскими картинками. Остальные рисунки рисовали мои малыши. А бабушка (мы с детьми так назвали героиню рисунка) стала хранительницей кофейни!  

- Бабушка? Да, вы правы! Берегите ее, - Михаил вновь повернулся к таинственному рисунку, произнес одними губами. - Спасибо, бабушка, что и после смерти присматриваешь за своим внуком. Мне так тебя не хватает.  

***

Поздно ночью Никита Травников в домашних шортах и растянутой футболке вышел на улицу. Он очень боялся не сдюжить, а в пустой квартире страх одолевал, вселял сомнения и нерешительность. Когда задумал свершить невозможное, нельзя позволять себе даже тень неверия. На холодном ветру кожа покрылась мурашками, волосы на теле встали дыбом. Страх отступил, оставив юношу наедине с телесными невзгодами. Никита немилосердно мерз, но упорствовал и не возвращался в квартиру. Хотел закоченеть так, чтобы потом в тепле дома бесповоротно чувствовать себя живым. Онемевшие от холода губы растянула улыбка – он вновь поверил, что справится и скоро услышит родные голоса мамы и отца.

Александр Трофимов с наступлением ночи впервые испытал животный страх темноты. Черные тени мерещились в углах квартиры. Мужчина зажег все светильники, но паника не ушла, мрачные тени, рожденные исстрадавшимся воображением, не исчезли. Полицейский решил бороться с новой напастью проверенным способом – посмотреть страху в лицо! Он накинул верхнюю одежду и шагнул в темноту ночного города. За каждым углом и подворотней ему грезились ожившие мертвецы. Александр намеренно направлялся в самую гущу пугающей тьмы, чтобы убедиться в безопасности сумерек. Он праздновал маленькие победы над своим страхом. Мужчина нырнул в очередной угрожающий черной пастью переход, когда ожил телефон. Звонила мама. Лицо Александра в нестройной подсветке экрана аппарата озарилось мягкой улыбкой: мама всегда непостижимым образом знала, когда сыну нужна поддержка.

- Сашенька, мне не спится. Приходи, я напекла твои любимые печенья с корицей.

- Мама, минут через пятнадцать буду. Ставь чайник на газ.

Он спокойно шагнул в чернильную темноту старого переулка. Все страхи отступили – в отроческом доме ждала мама!

В эту ночь еще один человек всем сердцем стремился домой. Анастасия Суркова ехала в автомобиле и пристально вглядывалась в густую темноту – она высматривала въездную стелу, чтобы поздороваться с каменной глыбой, на вершине которой плыло наименование родного города. Только исполнив приветственный ритуал, Настя чувствовала себя под защитой дома. Девушка вымоталась, проваливалась в сладко-вязкое небытие, вскидывала голову, терла утомленные глаза и вновь проигрывала битву с усталостью. Сумерки окутывали автомобиль, убаюкивали и пели усыпляющие монотонные песни. Девушка боролась, не поддавалась. Когда впереди вырос монумент, она облегченно вздохнула и беззвучно прошептала слова приветствия. Тревоги мигом улетучились – скоро Настя шагнет за порог дома и обнимет любимого.

Михаил Кривошеев спал. Он чувствовал себя совершенно счастливым. Вновь был маленьким ребенком - стоял босыми ногами на деревенской дороге и ждал бабушку. Мягкая густая пыль щекотала пальцы ног. Мальчика наполняло предвкушение! Вскоре появилась бабушка, в руках на рушнике с желтыми полосками она несла ароматный каравай. Мальчик восхищенно рассмеялся и поспешил навстречу.

- Мишутка, я познакомилась с твоей невестой, - грудной голос достиг самого сердца.

- Бабушка, я ж маленький. Мне рано женихаться. А что ты принесла?

- Глупенький какой. Совсем еще дитя, а должен помочь другому обездоленному несмышленышу. Ему сейчас страшно и трудно. Слыханное ли дело, сам только переродился и еще не закрепился на этом свете, сил, как у малого котенка, а взялся за невиданное – две светлые души переправить с мир живых со дна безвременья. Но вдвоем вы справитесь. А пока поделись с ним хлебом на живой закваске. Каравай вместе с Настей испекли – свято соблюли все каноны.  

Михаил открыл глаза, разбуженный тихим скрипом открывающейся входной двери. Он еще чувствовал вес и тепло каравая, его терпкий чуть кислый запах, когда встал с кровати и направился в коридор. Вихрь, пахнущий спелыми яблоками и свежеиспеченным хлебом, налетел, закружил, заключил в объятия.

- Настена?

- Я дома, родной! Так соскучилась!

- Снитько? Как не наслышан, конечно знаю. Буквально сегодня мне рассказывали о деяниях Александра Снитько – достойного преемника легендарной фамилии. Ирина, не сочтите за труд – скиньте на почту фотографии юной Нины Пряхиной, если они сохранились, - капитана полиции пронзила еще не оформившаяся толком догадка.

- Конечно, Миша. Через час все сброшу.

Кривошеев завершил разговор и потрясенно взъерошил волосы.

- Этого не может быть!

Полицейский понял, кого напомнила ему встреченная недавно девушка. Еще днем, вернувшись в отдел, он нашел в интернете фотографии одноклассников Травникова. Зазор для сомнений оставался, но капитан определенно видел на снимках похожие ореховые глаза, медные волосы, скуластое лицо. Александр Снитько.

***

Телефон вновь настойчиво ожил, оповещая Кривошеева о новом вызове.

- Саш, я скоро буду. Осталось буквально два квартала, - предвосхищая вопрос Трофимова, предупредил Михаил.

- Жду в круглосуточной кафешке на углу. Нет желания в отделении обсуждать факты, которые нарыл.

- Мастер интриги! Понял и принял – держу курс на кафешку.

Оставшуюся часть пути пронесся на одном дыхании, подгоняемый любопытством и предчувствием неординарных новостей. Не тот человек Трофимов, чтобы по пустякам наводить тень на плетень. Вскоре впереди замаячили призывные огни небольшого кафе, которое давно облюбовали полицейские. Мягкий свет из окон бросал жизнерадостные оранжевые блики на тротуар. Тяжелая дверь с низким вздохом поддалась под усилиями Михаила, и взору мужчины открылось камерное помещение с двумя рядами небольших столиков, на которых главенствовали лампы с абажурами цвета спелого апельсина. Александр Трофимов устроился за столиком в дальнем правом углу. Он первым заметил Кривошеева, окликнул и приветственно помахал рукой.

- Я тебе кофе заказал.

- Я бы не отказался от чего-то более будоражащего, - выпалил Кривошеев.

- Ты сначала выслушай меня, а потом реши – стоит ли пить коньяк или проще сразу вызвать дурку.

- Даже так.

- Миш, мы давно дружим. За мной раньше ничего странного не наблюдалось?

Кривошеев намеревался ответить иронично, но вглядевшись в утомленное и встревоженное лицо Александра, передумал. Он промолчал, давая судмедэксперту время собраться с мыслями и приступить к разговору.

- Я закончил дактилоскопировать пальчики в квартире Травниковых. На чашках, которые стояли на столе отпечатки покойников. На бутылке из-под бурды, которой они баловались, я нашел другие.

- Не удивительно. Ведь кто-то водку им продал.

- Само собой. Но есть группа необычных отпечатков, - внешне Трофимов казался невозмутимым, но его выдавали тревожные руки, беспрестанно передвигающие предметы на столе. – Бутылку держали в руках еще минимум два человека. Их личности установлены. Но есть загвоздка - носители отпечатков мертвы. Одна скончалась тринадцать лет тому назад, а второго с почестями похоронили месяцев пять как.

И Трофимов замолчал: его будто заклинило в неудобной позе, лишь руки продолжали суетиться и сходить с ума. Кривошеев издал неопределенный звук, с опаской поглядывая на мельтешение рук друга.

- Ты хорошо проверил? – Михаил произнес фразу с нажимом, раздельно каждый слог.

- Несколько раз, - обреченно ответил криминалист и вновь замолк.

- Мне из тебя клещами нужно все вытаскивать, - взревел Кривошеев.

Трофимов вскинулся, с осуждением поглядел на друга.

- Смотри сам, - Александр разложил листы с распечатанными результатами исследования проб с места происшествия. – Отпечатки визитера под номером один засветились на бутылке и тарелке с засохшими бутербродами. Теперь проследим за неизвестным под номером два, чьи пальчики также обнаружились на бутылке.

Трофимов вновь взял длительную паузу, пытливо всматриваясь в принесенные распечатки. Кривошеев нетерпеливо поерзал в мягком кресле, с вызовом уставился на коллегу, всем своим видом приглашая того продолжить. Но криминалист вновь ушел себя, безуспешно пытаясь отыскать иное объяснение открывшимся фактам.

- Ты долго будешь тень на плетень наводить? - напомнил о себе капитан.

- Миш, я не выеживаюсь. Пытаюсь найти другое объяснение и не нахожу. Под номером один скрывается Нина Пряхина – почетный гражданин города, которую в начале девяностых проводили на заслуженную пенсию с должности ни больше ни меньше третьего секретаря обкома и которая (ты только вникни!) почила в бозе тринадцать годков тому назад.

Капитан полиции похолодел – опять Нина Пряхина!

- Где ты раздобыл ее отпечатки? – глухим голосом спросил он.

- С моим-то опытом и не попросить нашего бога технологий из информационного отдела написать комплементарную программку с дактилоскопической картотекой? Обижаешь!

- Сбой программы?

- Опять нет. Я залез в архив. Перерыл кучу пыльных папок, но нашел нужную. Ты, наверное, не в курсе, что ближе к перестроечным временам дактилоскопировали всех сотрудников обкома и горкома. Не спрашивай, зачем. Времена надвигались затейливые, вот и подстраховались. Так что отпечатки покойной Нины Пряхиной в идеальной сохранности в архиве наличествуют. Она это, Миш! Сам поверить не могу, но она. Против науки не попрешь.

- Дилетантское предположение из серии бреда сумасшедшего выслушаешь?

- Жги! Готов принять любые версии.  

- Допустим, Нина Пряхина действительно держала бутылку в руках. Водка с тех пор где-то лежала, ждала своего часа, а сегодня, спустя тринадцать или более лет, всплыла на столе у Травниковых?

- Не сходится. На бутылке отпечатана дата розлива партии. Водку выпустили два месяца тому назад.

Руки Александра вновь принялись наводить суету на столе, выдавая потрясение криминалиста. А Кривошеев почувствовал глухую безысходность, сродни ощущениям идущего на эшафот. В его голове сложилось уравнение – он точно знал, кто второй покойничек, наследивший в доме несчастных Травниковых.

- Дай угадаю, кто неизвестный под номером два. Аркадий Крутицкий?

- Откуда ты знаешь? Ты из этих, - Александр потрясенно уставился на друга. – Из экстрасенсов?

Кривошеев поежился, схватил чашку и залпом выпил давно остывший кофе.

- Сколько покушались на него в лихие годы, а он всегда выкарабкивался. Из-за чего сыграл в ящик? Не знаешь, Саш?

- Ну ты даешь! Громкая история, весь город гудел. Ты где вообще обитал, Миш? Не отвечай! Вопрос из разряда риторических. Сердце у великого и ужасного не выдержало. Встал как-то утром, глотнул прописанные светилом здравоохранение пилюли и помер от инфаркта миокарда. Не исключено, кто-нибудь из конкурентов виртуозно и изящно избавился от колосса родом из девяностых.

В начале тирады Трофимов оживился, а к концу опять обреченно сник и съежился: боялся услышать в ответ насмешку или, что страшнее, сочувствие, приговор.

- Ты не думай, я не сошел с ума, - сказал и сам не поверил.

Кривошеев молчал. Теперь настала его очередь переставлять предметы на столе, перебирать распечатанные листы бумаги.

- Миш, ты веришь в зомбаков?

Капитан вскинулся, неопределенно пожал плечами. Как признаться другу, что он с некоторых пор перестал удивляться и готов принять любую чертовщину? Как сказать, что персонажи из сказок, особенно самые злые и кровожадные, живут среди людей?

Но Трофимов и не ждал ответа. В нем уже возобладал сотрудник полиции, которому требовалась ясность и четкие указания.

- Что будем делать?

- Ничего! – решительно рубанул Кривошеев. – Отдай мне папку и забудь про Нину Пряхину и Аркадия Крутицкого. Умерли они, так к чему тревожить бренные останки.

- А как квалифицировать смерть Травниковых?

Михаил наклонился к самому лицу Александра, сказал весомо с напором.

- Смерть наступила по естественным причинам в результате длительного злоупотребления алкоголя.

Эксперт, обдумывая предложение, подошел к барной стойке, заказал коньяк. Вернулся с двумя бокалами, на дне которых плескалась янтарная жидкость. У Трофимова был вид человека, принявшего решение.

- Идея приемлемая. Одного не пойму, как ты просчитал, что вторым визитером в квартире Травниковых был Аркадий Крутицкий?

- Назовем это озарением. Я пока не вижу как, но уверен: смерть двух пьяниц коррелирует с убийством Никиты на выпускном. В материалах дела третьи лица не фигурируют. Но в грязной истории гибели школьника всплывают два персонажа - Александр Снитько и Алексей Крутицкий. Считаю, смерть Никиты запустила какой-то процесс. Не знаю, с чем в дальнейшем придется столкнуться, но нутром чувствую – мы сильно пожалеем, что раскопали эту выгребную яму. Так засмердит, мало не покажется.

***

Утром Михаила разбудило тихое пение и ароматный дух оладушков. На мгновение мужчина вновь почувствовал себя маленьким мальчишкой, который приехал на летние каникулы в гости к бабушке в деревню. Каждое утро начиналось с простого ритуала – бабушка пекла оладьи, а Миша делал вид, что крепко спит и с замиранием сердца ждал, когда она закончит колдовать на кухне, войдет в комнату, внося с собой вкусное облако аромата горячей выпечки, наклонится над внуком и погладит его по виску.

- Мишутка, вставай! Дили-дили, колокольчики звонили, дили-дили, наше солнышко будили.

Он еще слышал родной голос, когда окончательно проснулся и почувствовал горечь разочарования – бабушку не вернуть, мертвым заказана дорога в мир живых.

- Хотя два потенциальных покойника разгуливают по городу, если Трофимов не свихнулся.

Умиротворенное сознание мужчины продолжало плыть на ароматном облаке жареных оладий.

- Стоп! – Кривошеев заполошно взвился и бросился на кухню.

На деревянном столе красовалось нарядное обеденное блюдо, накрытое чистым полотенцем в желтую полоску. Солнечные лучи струились в окна, золотили стены, играли бликами на мебели, искрились разноцветными пятнышками, отраженные в старинной хрустальной вазе – единственной вещи, которая досталась Михаилу от бабушки. А Кривошеева колотило от озноба – такой тарелки у него никогда не было. Он рывком сорвал полотенце, заторможено провел пальцем по окантовке посуды, обследовал глубокую щербинку со сглаженными временем краями. На блюде горкой лежали лоснящиеся бочками круглые пышные оладьи. Мужчина дотронулся до одного и почувствовал живительное тепло еще не остывшего печева. Это доброе тепло влилось в руку, стремительно наполняя изголодавшееся по хорошим новостям сердце утешением и спокойствием. Сам не зная зачем, Кривошеев посчитал оладьи – двенадцать.

- Дюжина? Куда мне столько? – пришла неловкая мысль. – Я не слон!

Он взял один, повертел в руках, с удовольствием откусил кусочек, почувствовав, как жареная корочка аппетитно похрустывает на зубах.

- Как у бабушки! Спасибо. А если у нас сегодня день скатерти-самобранки, можно принять заказ на вечер? Я бы не отказался от борща с чесночными пампушками под сметанной подушкой.

В комнате призывно запел телефон. Михаил окончательно проснулся, недоумевая, как вновь оказался в постели.

- Это был сон? Мне все приснилось.

Аппарат настойчиво заявлял о себе громкой мелодией, сопровождавшейся заполошным порыкиванием вибросигнала. Кривошеев скосил глаза - звонила Настя.

- Миш, ты как?

- Оладьи лопаю во сне.

- Что там у тебя происходит? – неподдельная тревога вползала в комнату вместе с голосом любимой.

- Ничего экстраординарного, если не думать, что два трупа разгуливают по городу и пьют водку с людьми, ставшими мертвецами еще при жизни, после чего последние в реальности отдают концы… Я вспомнил тарелку!

- Какую тарелку?

- Блюдо из своего сна. Такое было у бабушки. Она извлекала его из закромов только по большим праздникам. Говорила, что блюдо старинное, досталось ей в наследство от родителей, - чтобы снять нарастающее напряжение, Михаил отшутился. - Насть, умеешь разгадывать вещие сны? Не знаешь, к чему снятся оладьи?

- К сытному завтраку! Миш, сам проснулся, а опера в себе разбудить забыл? У нас на первом этаже кофейня, где подают блинчики и панкейки. Аромат добрался до тебя сквозь открытое окно и вклинился в твое подсознание. Далее додумай сам - не стану утомлять дилетантским психоанализом.

- Как ты, такая умница и красавица, терпишь меня – недалекого и непроснувшегося опера? Навещу-ка я кафешку и сведу близкое знакомство с теми самыми блинчиками и панкейками.

Он быстро умылся, ввинтился в джинсы и рубашку и отправился завтракать в кофейню. По пути словил флэшбэк, каких давно не чувствовал. Услужливая память подбросила давнее воспоминание, как бабушка замешивала тесто для домашнего каравая. Во всех светлых воспоминаниях о тех счастливых днях бабушка представала в ситцевом платье в горошек. Вот она убрала длинные с сильной проседью волосы под чистый платок, улыбнулась внуку.

- А иначе нельзя, Мишутка. Каравай чистоту духовную и физическую требует.

Она достала из ниши печи горшочек - закваска внутри емкости жизнеутверждающе надувала пузыри, схлопывала их, чтобы в другом месте выдать новые. Маленький Миша залюбовался этим бесконечным процессом, сунул руку в банку, обмакнул ее в сметанообразное попыхивающее вещество и в предвкушении чего-то вкусно-сладкого лизнул палец. Закваска оказалась кислой и неаппетитной. Мальчик принялся энергично отплевываться и вытирать рукавом рубашки рот. Бабушка тихонечко рассмеялась.

- Пока еще невкусно, а от готового каравая тебя придется за уши оттаскивать. Погоди маленько, Мишутка. Всему свое время.

Кривошеев чуть не налетел на массивную дверь с витражными вставками и оторопело застыл у входа в кофейню. Вошел внутрь. Интерьер заведения приятно поразил непубличным, почти домашним дизайном, придающим кофейне особый уют и камерность: на стенах висели детские рисунки, столики покрывали скатерти приятного для глаза травяного цвета, диванчики утопали в ярких подушках различных конфигураций. Улыбчивая девушка стояла за прилавком в униформе кофейни. Кривошееву почему-то импонировала ее милая непосредственность и легкая небрежность в наряде: сотрудница учреждения, видимо, одевалась наспех, и с одной стороны на корпоративный жилет-фартук опускался уголок воротника женственного платья в горошек.

Девушка не заставила посетителя (Михаил был единственным гостем в этот ранний час) долго ждать и принесла заказ – блинчики со сгущенкой и пузатый чайник с зеленым чаем. Она поставила на столик розетку с наколотым тростниковым сахаром.

- Я не заказывал, - капитан указал на вазочку с желтовато-терракотовыми в мелкое зернение кусочками.

- Тростниковый сахар всегда подаем к чаю, - улыбнулась девушка и скользнула за прилавок.

Поглощая блины, Кривошеев никак не мог избавиться от мысли, что упускает что-то важное.  

- Думай, Миша, думай!

Перевел взгляд и натолкнулся на лучистые серые глаза девушки.

- Вы строитель?

Кривошеев оторопело откинулся на спинку кресла, опустил глаза и понял, почему юное существо пришло к такому неожиданному выводу. Оказывается, пока мозг был занят размышлениями о происходящих в городе недобрых странностях, руки не знали покоя и складывали на столе из кубиков сахара различные объекты: небольшую, готовую вот-вот обвалиться башенку и нестройную инсталляцию, напоминающую единицу и двойку.

- Нет. Видимо, в детстве в кубики не наигрался, - почувствовав легкое смущение, Кривошеев встал, категорически смахнул арт-объект из сахара в тарелку и направился к выходу из кафе.

- Уже уходите? Возьмите с собой презент от заведения, – девушка спешила следом, придерживая в руках небольшой крафт-пакет.

- Не нужно беспокоиться. Спасибо! Правда, не стоит, - зачастил Михаил, по-крабьи продолжая продвигаться к двери с витыми металлическими ручками. Но удивительное существо не отставало, мило заглядывало в глаза и продолжало протягивать пакет.

- Вам не понравилось?

- Что не понравилось? А, вы же про блины! Очень даже понравились, - продолжал мямлить Кривошеев, тихонько отступая к выходу.

- Тогда нужно обязательно взять презент заведения, чтобы потом захотеть к нам вернуться.

- Мне и положить некуда, - продолжал вяло отбиваться полицейский.

- Не беспокойтесь. Я поделюсь с вами поясной сумкой. Очень удобная с глубоким вместительным карманом на молнии.

Он сделал еще один шаг к двери.

- Я их сама пекла по старинному рецепту. Они только выглядят панкейками, а приготовлены в строгом соответствии с исконными русскими традициями на живой закваске. Знаете, какая сила в хлебе на живой закваске? Предки верили, что ломоть каравая может отогнать нечистую силу, защитить от бесовских козней и уберечь путника на опасном пути. Я убеждена, что выпечка вам сегодня очень нужна. Лепешки вкусные… правда.

И Кривошеев сдался, сгреб ручищей хрусткий пакет с ароматной выпечкой и затолкал его в карман джинсовки. Девушка удовлетворенно улыбнулась, помахала рукой на прощание и упорхнула в центр зала. Капитан полиции выходил из кофейни в смешанных чувствах: как любой сильный человек, не умеющий одалживаться и принимать негаданные подарки, он ощущал смущение, но непосредственность и искренняя легкость девушки подкупили. Такой не откажешь!

Если бы он только вернулся в кофейню.

Девушка невесомо подплыла к рисунку на стене. С детской иллюстрации взирала немолодая женщина в платье в горошек. Ее пухлые натруженные руки держали вышитый рушник, на котором возлежала доминанта всей композиции - пышный каравай. Работница кофейни подошла совсем близко.

- Я все сделала, - прошептала девушка. – Он взял лепешки.

Из глубин кухни учреждения раздался какой-то шум. Девушка стремительно обернулась, бросила быстрый взгляд на темнеющий у прилавка проход и снова обратилась к рисунку.

- Сюда идут. Мне пора уходить.

Она всем корпусом наклонилась к картине, истончилась, словно растворяясь в рисунке, а через мгновение и вовсе исчезла. В то же время в зал из подсобного помещения выбежала молодая кареглазая женщина, наспех облачаясь в униформу кофейни. Встревоженно огляделась.

- Ау, здесь кто-то есть? Нет никого! Фух, показалось. Голоса уже мерещатся.

Женщина приблизилась к входной двери, подергала за ручку.

- Закрыта. Ой, что я здесь время теряю? До открытия десять минут, а я еще не все приготовила, - и она вновь скрылась в недрах кофейни.

Но Кривошеев этой сцены не увидел, он шагал по улице, чувствуя, как ароматный запах спрятанных в карман лепешек щекочет ноздри. Позвонил любимой.

- Настен, меня взялись подкармливать в нашей кофейне.

- Не удивительно. Ты сильно смахиваешь на обездоленного бездомного кота. Погладить такого страшновато, но подкормить норовит каждая добрая душа. Чем хоть сподобили?

- То ли панкейками, то ли лепешками!

- Приеду, поблагодарю девочек. Глядишь, ты теперь дотянешь до моего возвращения и не озвереешь от голода, - хохотнула Настя. – Извини, мне пора бежать. Приятного аппетита, родной!

Не успел Кривошеев убрать аппарат, как тот вновь ожил. Номер был незнакомый.

- Капитан Кривошеев слушает.

- Здравствуйте! Меня зовут Евгений Силантьев. Я тренер в спортивном комплексе. Это я накануне дежурил в бассейне.

- А, здравствуйте! Если ваше руководство беспокоится, что выкачу претензию, то успокойте их. Я не собираюсь никуда обращаться.

- Нет. Ой, простите, за это конечно спасибо, но я звоню по другому вопросу, хотя именно из-за вчерашнего происшествия. Мы можем пересечься? Я готов зайти в отдел полиции.

- По телефону не решить?

- Мне нужно вам кое-что показать.

- Ну, хорошо. Заезжайте минут через двадцать. Я выпишу пропуск. Напомните фамилию и имя.

Михаил поглядел на наручные часы, тихонько присвистнул и широким размеренным шагом направился на работу. Если нигде не будет задерживаться, то к визиту (как там его?) Евгения Силантьева успеет тютелька в тютельку. И действительно, он только поднялся в кабинет, включил рабочий компьютер и в раздумье покосился на кофемашину, как позвонил дежурный и сообщил, что внизу к нему прорывается гражданин Силантьев. Вскоре в дверном проеме замаячила стройная фигура молодого человека.

- Еще раз здравствуйте, - казалось, по дороге Евгений растерял всю решительность и неуверенно мялся в проходе.

- Не сочтите меня грубым, но дел по горло. Предлагаю без излишних экивоков приступить сразу к делу.

- Да, конечно. Чашу бассейна проверили – никаких посторонних предметов. Но я же видел, что вы поранились, пока плавали, поэтому решил просмотреть запись с камеры наблюдения, пока ее не затерли. Вам нужно поглядеть один фрагмент. Я сохранил его на телефоне.

Он достал аппарат, нашел нужную запись. Капитан полиции отметил, что жилистые руки тренера тихонечко подрагивали, выдавая сильнейшее волнение. Михаил вгляделся в запись: он плывет спокойно и размеренно, внезапно обернулся, сделал буквально два маха рукой, снова обернулся, а потом заметался, забился, выгнулся.

Ничего нового! Капитан полиции совершенно не понимал, что побудило тренера показать запись. Он молча посмотрел на молодого человека, тот криво и виновато улыбнулся.

- Я понимаю. Вы не видите ничего странного. Я тоже не заметил сначала. Меня отвлекли, когда просматривал видео, а не хотелось ничего упустить, пришлось нажать на паузу. И тогда увидел. Сейчас-сейчас, я покажу!  

Он вновь поставил запись на начало, нажал пуск, а потом, когда запечатленный на видео Михаил забеспокоился, остановил просмотр. Кривошеев в недоумении всматривался в экран – рядом с его фигурой материализовался еще один человек - мужчина с сильным торсом и крепкими руками. Не качок, но хорошо физически развитый крепыш. Капитан полиции мотнул головой – картинка не изменилась, проморгался – фигура на записи не исчезла, протер руками глаза – человек никуда не делся.

- Это невероятно, но он там есть, - сипло произнес Силантьев. – В бассейне вы плавали не один.

- Но я никого не видел и на записи второй пловец не просматривается, только на стоп-кадре, - медленно выговорил Кривошеев.

- Поэтому я и пришел. Человек есть. Я неоднократно покадрово перепроверил.

- Интересно девки пляшут. Сбросьте мне, пожалуйста, эту запись. И пока никому ничего не говорите. Сначала следует разобраться, - задумчиво произнес капитан полиции, потирая колючий от двухдневной щетины подбородок и диктуя Силантьеву адрес личной электронной почты.

***

Оставшись один, Кривошеев неоднократно просмотрел запись. На максимальном разрешении Михаил заметил плывущую рядом со своей фигурой неопределенную зыбкую тень. Неизвестный пловец «выныривал» только один раз, На стоп-кадре капитан увеличил таинственного незнакомца, сделал снимок экрана и загнал фотографию в нейронку. Линии стали четче, татуировка на кисти правой руки таинственного пловца обрела детализацию и превратилась в изображение стилизованного колеса.

Кривошеев с досадой ударил кулаком по столу. Мало кто в городе не знал логотип основанной Аркадием Крутицким каршеринговой фирмы - колесо. Ровно такое же изображение красовалось и на кисти правой руки городского бизнесмена и мецената. Тот с большим апломбом говорил, что колесо – прямая отсылка к фамилии. Крутицкий и подпись на деловых бумагах скреплял печатью с изображением колеса.

- А активные нынче мертвецы! – выдавил сквозь зубы. – И водочки отведать не прочь, и поплавать в бассейне успевают. Да, здесь одному не разобраться. Придется все же Сашу Трофимова подключать и дергать нашего бога компьютерных технологий. Пусть умные люди разберутся с видеозаписью. Вдруг с ней дополнительно покудесили, и я зря наговариваю на примерного покойника Аркадия Крутицкого, который лежит себе спокойно в могиле и шалостей против живых не замышляет.

Он направился к Александру, где провел битый час под недоумевающие возгласы двух спецов. Полицейские не нашли в видеозаписи следов вмешательства и после прохождения всех стадий принятия неизбежного вынуждены были признать ее подлинной.

- Бог его знает, откуда он выныривает, - на Александра Трофимова было жалко смотреть. Удрученный криминалист шел на рекорд по объему уничтожаемого им похожего на нефть кофе. Он мрачно ерошил волосы и в результате свил на голове из спутанных прядей неухоженное «гнездо».

Когда специалист отдела информационной безопасности вышел из кабинета, Трофимов схватил Кривошеева за руку, сокрушенно покачал головой.

- Миш, этот упырь пытался тебя утопить. Ты же понимаешь, что он не остановится?

- Знаю, Саш. Но у него не получилось, а значит я выигрываю в соревнованиях на выбывание. Мы не можем на сто процентов утверждать, что пловец на фотографии и ныне покойный Аркадий Крутицкий – один человек (или кто он теперь после смерти?). Да, татуировки идентичны. Да, набиты на одном месте. Но лица пловца не видно. А версия наша больше на бред сумасшедшего тянет, чем на расследование. Нужно поднять данные об Аркадии Крутицком.

Через некоторое время полицейские составили добротное досье на почившего в бозе почетного гражданина города, который свою «карьеру» начинал с пешки в криминальной группировке.

Учился в школе на тройки. Преуспел в боксе. Сначала молотил одноклассников, а после выпуска его подобрала местная банда, и Крутицкий вышел на новый уровень боксирования – жестко и профессионально калечил предпринимателей, задолжавших авторитетам. Как из штатной пешки вышел в люди, мутная история девяностых умалчивает. Но мрачную известность Аркадий Крутицкий приобрел, когда сформировал свою группировку и облюбовал городской овраг под стихийное кладбище. Поговаривали, что на дне оврага в жирно-пыльной листве сорных трав он сам пытал должников. Однако доказать личную причастность Крутицкого к творимым во влажных сумерках зверствам не смогли. Аркадий обладал развитым чутьем травленого собаками хищника. Когда запахло жареным, он скрылся в тень и вышел сухим из воды. В начале нового столетия произошло очередное перерождение Крутицкого: он словно змеиную шкуру сбросил обличье бандюгана и в одночасье стал уважаемым бизнесменом и благотворителем. На этом этапе жизни Аркадий плотно сошелся с другим перекувыркнувшимся головорезом Николаем Снитько. Третью маску Крутицкий носил до смерти.

- Поразительная жизненная коллизия, - не удержался от ехидства Александр. – Ты только почитай, какие эпитафии ему посвятили после смерти. Разве крылышки у лучшего гражданина города не росли.

- Во всю эту муть голубую погружаться нет ни малейшего желания. Ты лучше напомни, сколько тел откопали в овраге?

- Двенадцать, Миш.

- Двенадцать, - задумчиво повторил Кривошеев.

- Что-то нащупал?

- Пока нет, но, думаю, мы очень близко подошли. Оставим пока светлого человека Аркадия Крутицкого и приступил к препарированию жизни Нины Пряхиной. Вот я тупица, чайник без свистка, альтернативно одаренный пень с глазами!

- Миш, что опять взвился?

- Мне же Ирина Крутова вчера направила фотографию молодой Нины Пряхиной, а я завертелся и совершенно забыл, - Михаил лихорадочно зашел в мессенджер, открыл вложение и окаменело застыл.

Александр заглянул сквозь плечо друга, впился взглядом в снимки, восхищенно присвистнул.

продолжение рассказа:

Жертва на крови (2)

- Дело вели соседи – их епархия. Но история резонансная. Кто о ней не слышал… Это родители зарезавшегося спьяну мальчишки? – Михаил кивнул на два тела, которые уже подготовили к выносу из квартиры.

- Они самые. Так и не смогли справиться с утратой, - Тушин выразительно замолчал.

Чутье подсказало капитану полиции, что история еще более сволочная, чем помнилась. Он обреченно вздохнул. Сам виноват – нечего было лезть с расспросами. А участкового уже было не остановить, словно интерес капитана открыл ящик Пандоры и страшные секреты полезли наружу.

- В постановлении из материалов уголовного дела все просто - парень напился, поплыл, распсиховался, зарезался. Всадил себе нож почти в сердце. Версию состряпал двоечник с ограниченной фантазией. Но выводы следствия всех устроили – дело закрыли и отправили в архив. В действительности, детки на выпускном с размахом отпраздновали билет во взрослую жизнь. Сначала пили с учителями, потом еще разлили по пластиковым стаканам премиальную водку на задворках школы. Родители у выпускников - не последние люди в городе, расстарались и купили дорогую выпивку. Подростки не были тяжеловесами в алкогольном спорте: быстро опьянели и принялись выяснять прямо во дворе школы, кто царь горы. Особенно ярились местные звезды - Сашка Снитько и Леха Крутицкий. Сцепились как бешеные псы. Никто не рискнул их разнять. Но один миротворец на свою беду нашелся – сунулся и нарвался на нож. Случайной безвинной жертвой был умница и отличник Никита Травников. Но вот незадача - у Травниковых не было связей, как у родственников Сашки и Лехи, поэтому фамилии последних не фигурируют в деле, а убийство во время драки переквалифицировано в суицид - одиночный психоз поехавшего от непомерной учебной нагрузки и напившегося до чертиков ботана.

Тушин помолчал, странно поморгал рыбьими глазами. Потом наклонился чуть ли не к самому уху Кривошеева и жадно зашептал.

- Травниковы только один раз в году пробуждались от беспросветной пьянки. Драили квартиру, выносили мешками затаившиеся по углам и подоконникам шкалики и фунфырики. Смывали с себя всю мерзотность, накопившуюся за год запоя. Чистенькие и счастливые сновали по магазинам, скупали самые свежие фрукты. Ровно два дня жили по-людски: тихо и благостно. А потом вновь выходили в крутой пьяный пике на целый год. Превращения поражали и озадачивали соседей. Понятно, когда пьяница по накатанной ухает вниз, но Травниковы выбивались из представления о нормальных (Тушин нервно натужно хохотнул) алкоголиках, выделывая каждый год странное коленце с двумя днями кристальной трезвости. Соседи ко мне пришли с требованиями разобраться. Мол, непорядок, мало ли чего натворят.

- Разобрался? – раздражение Кривошеева нарастало.

- Не сразу. Но сложил два плюс два и сообразил. А как понял, то приструнил соседей, чтобы отстали от бедолаг. Травниковы возвращались к нормальной жизни за сутки до дня рождения сына, а потом опять уходили в беспросветный запой. Кстати, до ключевого события остался день. Но круг превращений двух осиротевших родителей завершился естественным путем – смертью.

- Да, смерть случается, - в сердцах Кривошеев пнул валяющуюся на полу грязную фоторамку и тут же зашипел от боли. – Твою ж городскую полицию!

- Миш, ты что? – озадаченно спросил судмедэксперт Александр Трофимов.

- Да, кажись, ногу занозил, - бросил капитал полиции, вынимая из носка кроссовка вонзившийся в большой палец ноги острый тонкий осколок стекла.

- Ну, ты даешь! – взвился Трофимов. – Антисанитария страшная. Будь моя воля, осмотр вел бы исключительно в болотных сапогах и перчатках сварщика. Здесь полная экипировка химзащиты не лишняя. А ты ходишь по квартире, суешься носом в каждый вонючий закуток, трогаешь голыми руками что ни попади, на грязные стекла напарываешься. Пошли, в машине обработаю порез.

- Да, чего ты завелся, - отбивался от коллеги Кривошеев. – Заживет как на собаке. Не в первый раз.

- Даже не возражай! Идем.

В автомобиле, щедро смазывая зеленкой рану, Александр грустно качнул головой.

- Ты что вскипел? Давно же работаешь, научился отстраняться.

Кривошеев сначала хотел отделаться от друга дежурным «все в порядке». Но Александр спрашивал не из праздного любопытства, а действительно беспокоился.

- Не знаю, Саш. Ты видел их лица на фотографиях? До того, как они превратились в живых мертвецов. Одухотворенные, светлые. Оба русоволосые, сероглазые, с обманчиво знакомыми чертами. Похожие, словно кровные брат и сестра. И почему многие пары неуловимо одинаковые? Как подумаю, что они любили друг друга, сына растили… У мальчишки впереди открывались необозримые перспективы. На выпускном не только сына зарезали, одним ударом всех троих порешили. А потом еще потерявших единственного ребенка родителей носом ткнули, кто здесь хозяин жизни.

Трофимов неопределенно повел плечом, опустил глаза.

- Миш, мертвым - мертвое, а живым - живое. Боже упаси, еще фотографии покойников рассматривать. Нет, спасибо! Тебе хочется мазохизмом страдать – скатертью дорога, но без меня, пожалуйста. И мой тебе совет: если не собрался пополнить ряды покойников, то прекрати пялиться на фотографии на месте преступления и лезть всюду без разбора, смотри лучше внимательно под ноги, - судмедэксперт ворчал на друга, а сам не сводил озадаченного взгляда с царапины. - Вроде пустяковая рана, а кровь никак не унимается. Придется наложить повязку.

Тела Травниковых погрузили в спецтранспорт. Злополучную квартиру в присутствии понятых опечатали. Опергруппа, завершив следственные действия, уехала с места происшествия.

На грязном полу квартиры продолжали деловито сновать тараканы, чуть поблескивая глянцевыми панцирями спинок в неверном свете, который пропускали давно не мытые окна. Фотография в стеклянных осколках, которую в сердцах носком кроссовка неловко отбросил Михаил, лежала на линолеуме, впаянная в жирное месиво из пыли и гнили. На изображении Никиты Травникова алело пятно свежей крови - ровно в том месте, куда вошел оборвавший жизнь юноши нож.

От стены отделились две тени. Дневной свет, робко проникавший в квартиру, казалось, отшатнулся от мрака, исходящего от силуэтов.

- У нас получилось? – грубый мужской голос.

Вторая тень скользнула по кухне. Она то ли прислушивалась, то ли принюхивалась к чему-то. Наконец, беспорядочное кружение второй тени остановилось у окропленной кровью фотографии Никиты. Яростный вопль, преисполненный ненависти.

- Все придется начинать с начала.! Эту тварь нужно срочно убить.

***

Кривошеев уехал с места происшествия в подавленном состоянии, мечтая с головой зарыться в рутинные дела. Но у судьбы и руководства были на опера другие планы. Начальник отдела, только фигура Кривошеева замаячила в служебном коридоре, с плотоядным задором сунул Михаилу в руки стопку папок.

- Ты мне и нужен! Толик Борщов ушел в отпуск. Займись его делами. И помни, - подполковник выразительно замолчал и выжидательно уставился на подчиненного.

- Да-да! Знаю. Никаких висяков, - ворчливо продолжил Кривошеев, не в первый раз за день чувствуя глухое раздражение. Угораздило же нарисоваться именно сейчас в отделе и попасть под ясны очи Порлицая (так с легкой руки Михаила прозвали горячего на выволочки и прилюдную словесную порку руководителя).  

Остаток дня прошел под знаком нервозности и задавливаемой ярости. Рана больше не кровоточила, но напоминала о себе противной ноющей болью и легким жаром, что тоже не добавляло человеколюбия и благостности. Фигуральным контрольным выстрелом в голову стал звонок от любимой.

- Миш, меня отправляют в командировку на три дня. Наши фигуранты, за которыми гоняюсь которую неделю, засветились в соседнем регионе.

Кривошеев мысленно вынес всех святых и от души припечатал гнусный день с пакостными сюрпризами. Его молчание затягивалось.

- Миш, ты закончил материться? – осторожно спросила Настя. – Можешь теперь вслух что-то хорошее пожелать мне на дорожку?

Раздражение улетучилось, и капитан полиции почти улыбнулся - невеста знала его как облупленного.

- Как раз, родная, заканчиваю внутренний диалог на ненормативном русском, - проговорил он. – Легкой дороги, и помни, что квартира без тебя превращается в логово, а я становлюсь злым и колючим. Приедешь, а тебя встретит обросший и одичавший опер, изголодавшийся по женской ласке. Зацелую и исколю.

- А я тебя побрею, обниму и, как в русских сказках, спать уложу. На утро проснешься добрым молодцем.

Закончив разговор с невестой, Кривошеев задумчиво провел рукой по подбородку с уже наметившейся щетиной.

- Настя еще уехать не успела, а я уже колючий и зверею на глазах. Никуда не годится, пора выкручивать ситуацию на светлую сторону.

Спортивная сумка, в которую когда-то кинул полотенце и плавательные шорты для бассейна, ждала своего часа в кабинете. Михаил посмотрел в угол, где на стуле грудился увесистый баул.

- А не сходить ли в бассейн сегодня? Как ты умеешь уговаривать! Ну, поплавать, так поплавать!

Бассейн встретил привычной влажной прохладой и еле уловимым, но настойчивым запахом хлорки. Михаил нырнул в воду с трамплина, набрал скорость и на пределе сил и дыхания неистово замолотил руками и ногами. Несколько кругов ни о чем не думал, чувствуя только все более нарастающий стук крови в висках. Позволил себе остановиться только, когда начал судорожно хватать ртом воздух и оглох от «набата». Поплыл медленнее, восстанавливая дыхание и утихомиривая ток крови. И в это мгновение почувствовал странное касательное движение вдоль правой ноги. Удивленно обернулся, уверенный, что его обгоняет не замеченный ранее пловец. Но дорожка оказалась пустой. Михаил продолжил движение и вновь по правому бедру ощутил настойчивое холодящее прикосновение. В недоумении оглянулся. Никого!

Не сделал и двух гребков, как накатил сильнейший приступ головокружения, из глубин желудка к горлу рванул тошнотворный комок, жестокой судорогой свело правую ногу. На мгновение почудилось, будто мощная рука с острыми когтями впивается в кожу, пытается утянуть на дно. Боль пронзила до самого бедра. Забился сильнее, выталкивая тело вверх и помстилось - вывинтился из «капкана». Михаил опустил глаза – рваная царапина прорезала ногу до лодыжки, вода рядом интенсивно окрасилась в розовый цвет.

- Что за день такой - все кары небесные на одну несчастную ногу! На сегодня отплавался.  

Тошнота нахлынула с новой силой, картинка перед глазами расплылась. С трудом, словно продираясь сквозь вязкое болото, Кривошеев подгреб к бортику и рывком выдернул тело из воды. К нему уже спешил один из тренеров, дежуривших в бассейне.

- Что случилось?

- Сам не пойму. Похоже на порез. Может на дне острый предмет?

Сотрудник бассейна озадаченно помял подбородок.

- Странно, чистим чашу бассейна каждый день. Приношу извинения от имени клуба. Сейчас попрошу врача подойти и продезинфицировать рану. А по поводу постороннего предмета в бассейне… Вы сегодня последний посетитель. Мы как раз закрываемся. Скажу, чтобы тщательно проверили чашу.

Удивительное дело, но разговор подействовал на Михаила благотворно: спазм окончательно отпустил, тошнота исчезла, зрение восстановилось.

- Странный порез, словно хищник когтем полоснул, - врач (молодая женщина со строгими глазами) осмотрела рану. – Порез неглубокий, хотя и неприятный - края раны рваные., поэтому крови так много. Нужно обработать.

- Не стоит беспокоиться, - невесело усмехнулся Кривошеев. – Одной царапиной меньше, одной больше. С моей профессией учишься не обращать внимание на такие пустяки. Сегодня этой ноге досталось дважды – сначала повредил на месте происшествия, теперь у вас. Не мой день!

Он даже не подозревал, насколько пророческой окажется последняя фраза.  

***

Михаил шел домой тихими улочками, неосознанно обходя стороной людные места. Раздражала забинтованная и увеличившаяся до размера полена нога. С каждым шагом жар в области пореза становился сильнее, но Кривошеев из-за чистейшего упрямства решил добраться до дома пешком, а не на такси.

- Вот еще – на такси ездить! Силу воли вырабатывай. Болевой порог повышай - бормотал по дороге. - Бред какой-то: иду и почти хромаю из-за незначительного пореза. Да, старею. Скоро песочек посыплется. Начну разваливаться на ходу. А однако не смешно – на ногу с каждым шагом все неприятнее наступать.

Спешащая навстречу девушка в кумачовом платке на голове невольно отвлекла от внутренней сосредоточенности на пульсирующей боли в ноге. Прохожая поразила одухотворенным и совершенно нездешним выражением лица. Словно героиня советского оптимистичного кинематографа шагнула на улицы города. Еще чуть и казалось, что она по закону жанра под бравурную маршевую мелодию запоет неудержимо мажорное про вольный ветер.

- Качественный косплей под комсомолку, умницу и просто красавицу, - отметил про себя Кривошеев.

Красная косынка, простенькая блузка в невзрачный рисунок, широкая серая юбка с молоткасто-серпастым принтом, белые носки, босоножки на устойчивом невысоком каблуке только добавляли сходство с героинями пролетарской эпохи. Михаил невольно отметил ладность крепкой фигуры: рельефные икры сильных массивных ног, не обремененная бюстгальтером грудь, перетянутая потертым военного образца ремнем тонкая талия. Незнакомка двигалась свободным размашистым шагом, иногда резко останавливалась, вглядывалась в адресные таблички на зданиях, шевелила губами, читая надписи.

Внезапно картинка мира опять стала дробиться, делиться на множественные фракталы: улица расплылась, потеряла четкость архитектурных линий. На Кривошеева вновь нахлынул приступ тошноты. Михаил прислонился правым плечом к холодящей стене старого здания.

- Товарищ! - окликнула его девушка. – Я все никак не могу сыскать фабрику-кухню. Чай, ты дорогу сможешь показать? Ну, что стоишь тенятом, словно пень глухой. Как дойти-то? А то бабайку взяла, а фабрику никак не найду.

Кривошеев, борясь с одолевавшей его слабостью, оторопело застыл. Незнакомка мило окала и сыпала дорогими сердцу диалектизмами, которые он не слышал с далекого детства. С тех счастливых нежных времен, когда голоногим мальчишкой проводил все лето в деревне у бабушки. Родители Михаила трудились на двух, а то и трех работах, заколачивали каждую копейку. Пытаясь обеспечить себе и ребенку достойную жизнь, они переложили воспитание мальчика на плечи бабушки и упустили самое главное – момент перерождения трогательной детской любви в болезненную обиду и принудительную отчужденность. Бабушка стала для маленького Миши всем – родителем, другом и потрясающим рассказчиком увлекательных и порой страшных сказок перед сном. Благодаря ее сказаниям мальчик узнавал о затаенном мире духов и иных сущностей, заново учился прощать и любить.

Звонкий настойчивый голос незнакомки вернул Кривошеева в действительность. Он не сразу сообразил, о чем его спрашивает девушка. Фабрика-кухня? Любительница костюмированных вечеринок еще и пошутить не прочь. На заре становления народной власти в городе появилась одна из первых в Стране Советов фабрик-кухонь. Тогда одержимо верили, что женщине нового времени не место у плиты, она должна стать соратницей, а не старорежимной женой и матерью. К делу формирования свободной женщины подошли широко, с размахом: выделили на двух этажах помещения, где разделывали, чистили, готовили, парили и варили тысячами сытные обеды для строителей будущего коммунизма.

Девушка задорно и громко рассмеялась.

- Да, ты совсем не бололо!

А Михаил вдруг подумал, что уже видел такие волосы с медово-медным отливом, орехового цвета глаза в опушке светлых ресниц и характерное «азиатское» скуластое и круглое лицо. Только никак не мог припомнить, где. Накатывающие приступы тошноты мешали сосредоточиться.

- Что уставился? – продолжала заливаться энергичным колокольчиком незнакомка. – Глазами дырку на мне прожег. Чай, понравилась? А я тебя что-то не припомню на собраниях. Я бы такого точно заприметила. Приходи, на Негорелую улицу в бывший дом купца Потемкина. Мы там уже месяц квартируемся всей ячейкой. Спросишь Нину Пряхину. Это я. Дело каждому найдется!

Картинка мира мелко дрожала, плыла и кружилась в хаотичном танце. Слабость усилилась. Ноги налились свинцовой тяжестью и подкашивались – Кривошеев уже всем телом навалился на стену здания, стремясь найти опору, чтобы не рухнуть.

- Что-то ты квелый. Пойдем вон в проулок, там большая лавка пристроена. Посидишь, отдохнешь, в себя придешь, - наплывал издалека голос Нины Пряхиной.

Она настойчиво тянула Кривошеева за собой, пытаясь увлечь его в один из многочисленных переулков города. Вибрация телефона в кармане джинсовки встряхнула мужчину, подступившая к горлу тошнота чуть ослабила хватку. Кривошеев достал аппарат. Рука Нины Пряхиной соскользнула с запястья.

- Миш, ты куда пропал? – Настя была явно встревожена и говорила громче, чем всегда. – Битых два часа до тебя ребята из отдела пытаются дозвониться, а ты трубку не берешь. У них появились какие-то новые вводные по делу, на которое сегодня выезжали. Перезвони Саше Трофимову!

Кривошеев не мог ответить любимой - язык превратился в пудовую гирю, которой никак не пошевелить, во рту стоял металлический привкус, Он лишь выдавил нечленораздельное бормотание.

- Что ты сказал? Ничего не поняла, только голос угадывается сквозь шум и треск. Связь пропадает. Надеюсь, ты меня слышишь. Миш, позвони прямо сейчас Саше. Он что-то важное нарыл. Хочет с тобой обсудить. Я уже скучаю. Родной, поберегись, если не ради себя, то для меня. Люблю! (последнее слово девушка прошептала и нажала на отбой)

Чем дольше звучал любимый голос, тем лучше становилось Кривошееву. Странный морок потихоньку отпускал, липкая слабость отползала, а тело вновь наливалось молодостью и силой. На последнем слове Насти Михаил почти почувствовал, как теплая невесомая ладонь девушки мягко погладила по щеке.

Если бы капитан полиции во время разговора с любимой посмотрел на лицо Нины Пряхиной, его бы поразили происходящие на глазах превращения. По нежному лицу девушки прошла странная рябь и сквозь чистые юные черты проступила грубая маска: нежная пухлость губ сдулась, превращаясь в жесткую недобрую прорезь рта, ореховый цвет глаз выцвел, наливаясь злой желтизной. Метаморфозы длились мгновение, когда Михаил завершил разговор с Настей и поднял глаза на Нину, перед ним вновь стояла девушка-комсомолка.

- Пойдем, провожу до лавочки, - настаивала она. В напористом голосе появились нотки нетерпения.

Кривошеев растерянно посмотрел на собеседницу, словно только сейчас вспомнил о ее существовании. Он не успел ответить, как в кармане куртки вновь настойчиво задергался телефон. Аппарат истошно разрывался, словно пробудился от коматозного состояния и спешил донести до капитана полиции всю информацию, о которой умалчивал в течение последних двух часов. Пришло несколько оповещений о непрошедших звонках от коллег, эсэмэски от Саши Трофимова, раздраженное голосовое сообщение от Порлицая, который искренне негодовал, что подчиненный в свое законное свободное время имел наглость пропасть с его вездесущих радаров и не спешил ответить на начальственный призыв. Капитан понял очевидное - у него совсем нет времени на приступы странной слабости и нет времени рассиживаться на лавке под присмотром незнакомки. Обозначились неотложные дела: предстояло узнать, что накопал умница Саша, почему так взъелся Порлицай и что понадобилось остальным коллегам.

- Спасибо, Нина, не стоит. Мне уже хорошо. Простите, не смогу вас проводить до здания, где когда-то размещалась фабрика-кухня. Но вы уже почти дошли – стоит лишь завернуть в соседний переулок, - Кривошеев запнулся, внезапно осознав, что последние несколько минут девушка его тянула именно в нужном направлении. – Впрочем, думаю, вы сами знаете, куда следует идти.

Он двинулся в сторону отдела, гоня прочь мысли о странной встрече и подозрительном поведении девушки. Другие дела настойчиво напоминали о себе. Отдых и сон, как часто бывало, отложились на неопределенный срок.

Нина угрюмо смотрела вслед стремительно удаляющемуся полицейскому. Из переулка, в который девушка упорна влекла Кривошеева, вышел крепкий молодой человек. Все в его одежде и манере поведения навевало на мысль о неспокойных и лихих девяностых: аляповатый и лоснящийся синтетическим блеском спортивный костюм с традиционной олимпийкой на молнии, широкая золотая цепь, внушительных размеров печатка, кожаные туфли с металлическими «подковами» на острых носах. Он подошел к девушке и ядовито усмехнулся.

- Гляжу и у тебя не срослось! А так таращилась, мол, плевое дело заманить лоха в наши лапы.

- А у тебя лучше получилось? – брызгая слюной, яростно зашипела вмиг постаревшая и подурневшая Нина Пряхина. – Это я в бассейне с Кривошеевым справиться не смогла? Нет, это ты его не одолел! Так что нечего на зеркало пенять, коли рожа кривая.

Они ненавидяще сверлили друг друга белесыми глазами.

- Как пройти на фабрику-кухню... Ты совсем квелая? Еще бы спросила, как пройти в библиотеку – он бешено выплевывал каждое слово, угрожающе нависая над собеседницей. - И зачем ты напялила доисторический платок на голову и дурацкую юбку.

- А сам чем лучше? – враждебно засипела та в ответ. - Ничего посовременнее, кроме допотопного дешевого спортивного костюма не нашел? И еще эта приметная татуировка на руке. Она выдает тебя с головой! Многие в городе помнят, какой показушник чванился татуировкой в виде колеса.

Они снова замолчали. Казалось, воздух утратил легкость и прозрачность, наливаясь свинцовым цветом и приобретая вязкость. Потом Нина провела по лицу рукой с длинными хищными ногтями, вновь меняясь на глазах.

- Оба не справились. Пока ни у тебя, ни у меня не получилось довести дело до конца. Что дальше? Времени у нас осталось совсем ничего. Скоро день рождение паршивца. Коли вместе не одолеем, каждый вернется к своему не солона хлебавши.

- Не учи ученого. Салага ты в решаловых вопросах по сравнению со мной, - неприязненно выдавил Крутицкий, зримо матерея на глазах, но потом примиряюще добавил. – Лады, оба тормоза. Давай охолонем чуток. Для начала дерябнуть беленькой нужно. Но не до автопилота. С ней, родимой, дела пойдут как по маслу. Еще бабы хорошо думать помогают. Но здесь бесперспективка. С тобой баунти у нас не завяжется, мне нравятся модельки, а ты больше на кобыздоха похожа. (мерзенько дробно засмеялся) Так что бабы отметаются. Чарку бухну и буду думу думать. Почапали на хату. Только по дороге заскочим в магаз. Лавэ есть, чтобы купить водочки-селедочки.

И странная парочка, заигравшаяся в комсомолку из тридцатых годов и гопника из мутных девяностых неспокойного двадцатого века, нырнула в один из многочисленных запутанных переулков.

***

Ничего не подозревающий о странных персонажах Кривошеев широким шагом отмахивал расстояние до отдела полиции. Нога, как ни странно, больше не болела. Телефон, будто разбуженный звонком Насти, исправно разрывался новыми оповещениями, подгоняя капитана.

Кривошеев проскочил знаменитый городской овраг. В первые годы становления советской власти на этом месте в неприметном двухэтажном домике с толстыми кирпичными стенами разместился НКВД. Только посвященные люди знали, что неказистое строение уходит в землю разветвленной сетью подвалов. В них сметливые и скорые на расправу слуги народа оборудовали казематы для несогласных и неугодных. Здесь же в закрытом глухим забором дворе расстреливали без суда и без особого следствия. Столько народа положили, столько крови пролили, столько душ сгубили; и место впитало в себя беззаконие и боль, долгие годы оставаясь черным пятном на карте города. НКВД расформировали, выехали из старого здания очередные борцы за советскую власть, переселившись в нарядное с каменными барельефами строение на главном проспекте, а горожане все отводили взгляд и прибавляли шаг, проходя мимо оврага. Место пребывало в запустении, буйно зарастая сорным кустарником, колючим репейником и жгучей крапивой.  

В девяностые ни один здравомыслящий человек близко не совался. Местные рэкетиры приноровились прикапывать здесь трупы. Оскверненная земля вновь принялась собирать страшную жатву в виде человеческих душ. Пустырь превратился в зловещее кладбище неуспокоенных душ и смердел, распространяя тошнотворное зловоние на ближайшие кварталы.  Когда отвратительный дух доплыл до близлежащих многоквартирных домов и полчища жирных, отливающих зеленым мух настырно полезли в окна, город не мог больше делать вид, что оврага не существует. Народ потребовал смести позорное пятно с лица города, и властям пришлось реагировать. Вскоре спецы из группы криминальной милиции протоптали тропинки по оскверненной земле и извлекли из недр нехорошего оврага дюжину тел разной степени разложения.

После завершения эксгумаций власти не нашли ничего более умного, как навезти к городской «достопримечательности» несколько самосвалов с землей и щебнем и засыпать овраг. На образовавшейся площадке инициировали активное шевеление строительной и прочей техники. Место по всему периметру обнесли высоким глухим забором. Но горожане вскоре прознали, что на костях возводится храм. Люди набожно крестились, потрясенные грядущими преображениями, но примирились - лучше пусть белокаменный храм сияет золотом куполов и строго смотрит на грешников святыми крестами, чем место вновь зарастет и превратится в стихийное кладбище несчастных и обездоленных, численность коих продолжала множиться.

Двадцать лет спустя никто не вспоминал о дурной славе места, от которой и сохранилось только название «Чурилов овраг». Храм высился доминантой, являя городу двенадцать золотых маковок, увенчанных изящными витыми крестами. Площадь замостили аккуратными дорожками, разбили сквер, засадили серебристыми тополями и декоративными яблонями.

Михаил почти пересек площадь, когда вновь почувствовал прилив слабости, во рту появился противный металлический привкус. Усилием воли он погасил накатывающее волнами головокружение и продолжил идти, почти не снижая темпа. С площади свернул в переулок, сокращая путь до отдела полиции. Под ногами бугрилась дореволюционная мостовая из выглаженного не одним поколением горожан природного камня. Вдоль дороги пучились невзрачными оконцами низенькие дома, построенные в начале двадцатого века и вросшие со временем до середины первого этажа в землю. Кривошеев все же вынужден был остановиться, чтобы перевести дух. Он прислонился пылающим лбом к шершавой стене приземистого старого здания. Небольшая табличка, размещенная на стене на уровне глаз, привлекла внимание. Михаил похолодел, когда прочитал выгравированную на гранитной поверхности информацию.

«Дом купца Емельяна Потемкина. Построен в 1905 году. В 20-ые годы XX века экспроприирован и передан народной власти. В 30-ые годы XX века здесь проводила свои заседания трагично знаменитая комячейка города».

Далее аккуратным столбиком перечислялись тринадцать фамилий и имен – состав комячейки. Третьей значилась Нина Пряхина.

- Чехарда какая-то. Многовато Нин Пряхиных нынче развелось в нашем неприметном городишке. Нужно с Ириной проконсультироваться.

Не откладывая в долгий ящик, он достал из кармана куртки телефон и набрал номер Ирины Крутовой – доброй знакомой, профессионального историка. Кривошеева с первого взгляда покорила ее выразительная русская красота. Ирина была на десять лет старше, поэтому молодой человек и после нескольких лет знакомства испытывал почти юношеский пиетет перед эрудированностью и внутренней интеллигентностью историка, знающего самые потаенные секреты родного города. Они приятельствовали много лет, и Михаил часто обращался к талантливому краеведу за консультацией.

Ирина приняла вызов на втором гудке.

- Миша, рада вас слышать. Но вынуждена предупредить, не смогу долго говорить. Нахожусь на встрече. Пяти минут будет достаточно?

- Ирина постараюсь не задерживать. У меня нет определенного вопроса. Пока только, как говорится, полицейская чуйка сработала. Не расскажите мне о Нине Пряхиной.

продолжение рассказа:

Жертва на крови (1)

Жертва на крови (2)

– И тебе не хворать! – Ян прижал ладони к векам. – Не выспался ни хера. Ты как вчера, разобрался?

– Ну, да. – Руслан накинул на плечи белый халат. – Сразу заменил потоковый предохранитель, почистил контакты датчиков, переподключил троицу, – он кивнул на стекло, и Ян снова бросил туда испуганный взгляд. – Но это ты видел. Потом ты ушел, я еще раз все проверил. Теперь-то точно все должно быть в ажуре, вот те крест. Работаем?

Яна с еще большим тщанием подключили. Он повторно пролистал, освежил в памяти «якоря». Нейропаутина привычно холодила коготками голову. Руслан снова по телефону отчитался Кочергину, и в трубке снова в ответ раздалось громкое антиматериалистское «с Богом».

– Поехали, – махнул рукой Ян и растворился в потоке воспоминаний.

Вразнобой стучат, закрываясь, двери машины, водитель закуривает и поднимает ладонь. Обход библиотеки, хруст гравия режет слух. Сторож приглашает войти.

Скрипит дверь, звон украдкой вползает в голову. Подземный мрак режут лучи света. Размытый ключ входит в замочную скважину. И снова все тонет в звоне.

Ян входит в комнату, его тело сгущается из теней перед колоколом. Спину жгут лучи фонарей. Холод и тяжесть в руке – осколок колокола. От него исходят волны вибрации, и Ян начинает дрожать с ним в унисон.

Сзади голоса – зыбкие, словно под толщей воды. Растерянные, испуганные. «Стой! – узнает Ян голос Волковой. – Назад!» Они видят его. Он больше не бесплотный наблюдатель, он здесь, рядом с ними. Ян улыбается им как друзьям, которых давно не видел, но не может оглянуться, чтобы заговорить и успокоить. Не может отвести взгляд. Под медной кожей колокола движется тень. Воздух тоже начинает дрожать – он сгущается и тянется к Яну. К его нейропаутине.

Ян вдруг очнулся в кресле, он снова выпал в реальность. Его мутило, дыхание царапало горло, в глазах пульсировало. Из-за пульта обеспокоенно смотрел на него Руслан.

– Я… – начал он, – вытащил тебя.

– Спасибо… – прохрипел Ян. – Почему?

– А сам как думаешь? Нельзя так долго под такой нагрузкой, – словно неразумному ребенку объяснил техник. – Копыта отбросишь. И так прождал, сколько можно, а ты все не успокаиваешься.

Ян ощутил холод впитавшей пот одежды и тяжесть во всем теле. Бившаяся боль в глазах охватила всю голову. Ян застонал.

– Чо такое, башка трещит? – Руслан поднялся и помог ему разоблачиться. – Не удивительно, у тя ж давление шкалит. Теперь-то понял, почему отключил?

Отсоединенный от проводов Ян, не в силах встать, повалился обратно в кресло.

– Та-ак, – протянул Руслан и пошел за аптечкой. Набрал стакан воды и вернулся к Яну. – Вот, здесь цитрамон… Еще анальгин. Тебе чего?

– Всего. И побольше.

– Что-то все не ладится с этим делом, да? – пристукнул по столу кулаком Кочергин. – Ты как, Морозов, получше?

Ян мигнул, боясь двигать головой.

– Агутин, – продолжал начальник, – твое слово. Что не так? Почему мы чуть стабилизатора не угробили?

– Петр Андреич, – тихо проговорил Ян, – возможно, это от того, что спал мало.

– Спал он мало! – вспылил Кочергин, но увидев, как поморщился от его крика Ян, понизил тон: – Так иди и проспись, Морозов.

– Я не понимаю, чо не так, Петр Андреич, – развел руками Руслан. – Вчера все проверил, к чему имею допуск. Аппаратура исправна. Тут только профессора Градиевского спрашивать.

– Понял, Москву наберу, – пожевал ноготь Кочергин.

– Слышь, – повернулся к Яну Руслан, – а ты не помнишь, чо там видел?

– Только образы, как во сне… Дай «якоря», – протянул тот руку. Руслан вложил в нее папку. Ян пролистал бумаги, задерживаясь на каждой. Помотал головой: – Не могу зацепиться.

Какие-то смешанные чувства таяли в памяти Яна. Опасность, но вместе с ней – что-то словно уже давно забытое.

– Угу. – Кочергин поднялся. – Слушай мою команду: Морозов – в комнату отдыха шагом марш. Агутин, не в службу, а дружбу: проверь еще раз аппаратуру, вдруг что-то упустил. – Ян лениво поднялся, Руслан с кислым лицом отсалютовал начальнику.

Ян плелся по коридору мимо комнаты отдыха – возникла мысль, и нужно было ее реализовать. Он повернул в ответвление к лифту. Здесь было две двустворчатых двери: одна вела в процедурную, где лежали оперативники, другая вела в архив. Вот туда-то Яну и было нужно.

Он постучался и вошел. Ловко орудующая спицами пожилая дама посмотрела поверх очков сперва на массивные напольные часы с кукушкой, потом на посетителя:

– Доброго вам дня, Господин Морозов. Чем могу быть вам полезна?

– И вам доброго дня, Мелинда Мстиславовна. – Ян поклонился.

Женщина прищурилась:

– С чем пожаловали?

Он до сих пор не знал, как себя вести с этой женщиной, несмотря на то что работал здесь не первый год.

– Мне, пожалуйста, информацию по спящей аномалии и… том по аномалеведению, – опустил он глаза.

Мелинда Мстиславовна, в девичестве Завадская, отложила недовязанный лазурный шарф и поднялась с монументального стула, бывшего, как и она, родом еще из царской России.

– Могу предположить по вашему виду, господин Морозов, не такая уж она и спящая. – Она взяла с тумбочки перчатки и подошла к ведущей в архив двери. – Какой лот вас интересует?

– Харитон пять ноль четыре, – ответил Ян, и Завадская, вынув чехол с ключами из внутреннего кармана пиджака, милостиво кивнула:

– Я в архив, господин Морозов, а вы пока поищите справочник вон там, – указала она уже облаченным в атлас перчатки перстом на книжные полки в другом конце ее владений. – Кнопфе, если вам нужна проверенная информация, и Скобенко, если приемлете досужие россказни.

С этими словами она вынула из чехла изменяющийся ключ и двумя пальцами вставила его в замочную скважину.

Ян вытряхнул на стол все содержимое папки. Первым взгляд упал на черно-белое фото церкви, дата – 1932 год. Кресты уже сняли. Подпись – «перед сносом купола». На башне темнеет что-то, похожее на колокол.

Ян отложил фото и погрузился в чтение:

«Церковь Вознесения Господня, построена в 1858-1862 годах на деньги купца Василия Ионовича Строганова. Колокол установлен в 1862. Нет информации, когда и кем отлит. В 1926 году церковь закрыта, выдан ордер на снос купола и переоборудование бывшей церкви под библиотеку.  В 1933 году начало работ по демонтажу. Колокол после сброса раскололся. По свидетельствам очевидцев, имело место «самозакапывание», что есть не спровоцированное погружение в почву на глубину три метра семьдесят сантиметров. Погружение остановилось в 1935 году, Комиссия по активным, спящим и потенциальным аномалиям (КАСПА СССР) опасности не усмотрела и постановила изолировать и опечатать объект.»

На отдельном листе значилось:

«Справка по объекту Х-504 «Колокол». Был привезен в 1860 году по заказу Строганова В.И. из Тобольской губернии, но документов о перевозке не сохранилось, следовательно, невозможно установить, когда и кем объект изготовлен. Пробы указывают на типичные и традиционные для XVIII века материалы и способ изготовления.

Установлено, что является спящей аномалией акустического типа. Информация о предшествующих активациях отсутствует.»

Голова была словно набита ватой, и Ян помассировал виски. Затем он отложил досье и раскрыл знакомый учебник по аномалке под редакцией К.Г. Кнопфе. Он достаточно хорошо помнил эту книгу: подтверждая квалификацию, каждый год сдавал по предмету зачет.

В общем, новой информации почерпнуть не удалось, все было лаконично, академично и архаично. Сочетаний «колокол – акустическая аномалия» было описано несколько. Все, в принципе, как и объект Х-504, укладывались в одну схему: изготовление – инициация – краткая активная фаза – разрушение либо гибернация с возможной повторной активацией.

Это не объясняло странного поведения аппаратуры: провалы в памяти у контактирующих с аномалиями агентов нередки. Но никогда (за редкими исключениями, воспоминания об одном из которых до сих бросали его в дрожь) не возникали сложности с восстановлением и выравниванием этих провалов.

– Прошу меня простить, господин Морозов, – подплыла к его столу Завадская. – Мне показалось, вы не очень хорошо себя чувствуете. Я приготовила вам чай. – И она поставила на стол чашку.

Ян тепло поблагодарил владычицу архива, и она с достоинством удалилась.

Пришел черед пособия Скобенко. Этот том не проходил через руки Яна. Книга отпечатана в прошлом году. «Только для служебного пользования ОРА – КГБ».

На первый взгляд, ничего нового. Ян терпеливо пролистал главу «Акустические аномалии». Снабжена она была куда более свежими примерами, но ничего категорически нового. Ян открыл оглавление, и на последних страницах взгляд его зацепился за что-то любопытное. По всей видимости, именно это и имела в виду Завадская: «Неподтвержденные свидетельства очевидцев» – стр. 481.

«В 1718 г. в селе Дьяконово (ныне не существующее – прим. авт.) Сибирской губернии святым отцом Гавриилом описан следующий случай: на должность звонаря в Церковь Святой Троицы был принят блаженный немой сирота Пахом. В результате неустановленного несчастного случая работник был сочтен безвременно усопшим и уложен на отпевание. По окончании оного Пахом «воскрес» и заговорил, после чего покинул село в неизвестном направлении.

С точки зрения современной науки можно сделать предположение, что Пахом в результате несчастного случая впал в скоротечный летаргический сон. Феномен обретения воли и голоса «немым блаженным сиротой» может объясняться множеством способов. Однако, в рамках нашего исследования мы делаем предположение, что звонарь мог попасть под влияние аномалии неустановленного типа (см. стр. 405), чье воздействие повлекло изменения в его мозге, восстановив утраченные функции.»

Ян перелистнул страницы. В главе, включающей в себя и страницу под номером 405, шли рассуждения о потенциальном использовании аномалий в народном хозяйстве, медицине и науке, в том числе – внезапно – в изучении иных пространственных измерений, чье существование подспудно объясняется теорией Викторова Н.Е. «Но, – Ян потер глаза и захлопнул книгу, – не доказано научно».

Он еще раз поблагодарил Завадскую за чай и информацию и все-таки отправился подремать в комнату досуга. Надо было все обдумать и собрать силы на решительный и финальный, как Ян надеялся, штурм упорных укреплений агентского забвения. «Чего доброго, – думал Ян, сняв туфли, и растянувшись на диване, – решат, что я саботирую. А там объяснительные, вопросы, комиссия, волокита…» Он зевнул до звона в ушах, но, когда закрыл рот, звон не пропал. Ян разлепил тяжелые веки – и мутным из-за расплывающихся ресниц взором различил какую-то фигуру на фоне светлого прямоугольника дверного проема. Фигура бесформенно клубилась, то сгущаясь, то становясь совсем прозрачной – и тянулась к нему, и звенела, и этот звон пробирал до костей.

Фигура перестала дрожать, и Ян различил черты Лиды, его жены. Ее лицо исказила гримаса боли, тело было сведено судорогой, и она тянулась к нему – истерзанная, брошенная, одинокая…

Ян застонал и попытался в ужасе отгородиться рукой от нее и неловко сполз с дивана.

Он проснулся еще в падении. Комната была пустой, и такую же пустоту потери вдруг ощутил в себе Ян. Лида… Он обхватил голову руками и застонал. Ее образ таял, и какая-то давно забытая нежность вдруг зазвучала в где-то в душе Яна.

Ноги Руслана, выпростанные из-под пульта управления, голосом Руслана ответили, что нет, черт тебя дери, железяка тупая, он не обедал, но очень бы хотел, и Ян подождал, пока техник закончит, чтобы отправиться в столовую.

– Ты уверен, что вытянешь? – орудуя ложкой спросил Руслан. – Ты, по-моему, еще хуже выглядишь, чем утром.

– Давай поскорее закончим с этим, – поморщился Ян, – осталось немного. Надо доделать уже.

– Ну, как знаешь, Мороз, – покосился на него Руслан.

Они вышли из столовой и начали спускаться в ЦБАС.

– Слушай, – вдруг остановился Ян, – иди пока без меня, я щас подойду.

– Свежий воздух покурить? – понял техник, – ну давай, давай.

Ян развернулся бросился вверх по лестнице, потом через вестибюль института на улицу – в осеннюю морось. Через дорогу – телефон-автомат. В НИИ тоже такие стояли, но Яну вдруг стало слишком тесно среди гулких и пустых коридоров.

Он вспомнил, а ведь это было каких-то лет десять назад, до ЦБАСа, до спец отдела – как близки они были с Лидой, как они любили друг друга. Что произошло потом? Его бытность стабилизатором, и эта бесконечная вереница шпионов, вредителей, преступников и психопатов, и он – в их головах, их памяти, их душе. А его душа? Где она?

Монета провалилась внутрь автомата, Ян набрал номер.

– Спецстрой, слушаю, – ответила девушка на том конце.

– Лидию… – голос сорвался, и Ян кашлянул, – Лидию Борисовну, пожалуйста.

– По какому вопросу? – зевнула девушка в трубку.

– По личному, это муж. – Почему-то у него подскочил пульс и участилось дыхание. Он нервничал?

В трубке зашуршало, что-то стукнуло, и раздалось приглушенно-заинтересованное: «Муж».

– Да? Ян? – раздался настороженный голос Лиды. Когда же он вот так просто звонил ей днем? Она подумала, наверное, невесть что.

– Привет, Лида, – начал Ян и умолк, он ведь даже не подумал, что сказать.

– Привет, что-то случилось? – уже успокоилась жена.

– Я… – Ох, как непросто начинать говорить после лет молчания. – Я просто хотел сказать, что скучал. – Глупо, как же глупо он звучал сейчас.

– Ян, – растерялась Лида. – Что-то случилось? Ты в порядке?

– Я просто хотел сказать тебе… – Ян прерывисто вздохнул. Его ноготь отковырнул чешуйку краски, и он отдернул руку. – Прости, я был… я был…

– Ян… – Лида всхлипнула? И зашептала: – Не сейчас, дорогой, давай дома поговорим, мне тоже нужно тебе многое сказать, хорошо?

– Хорошо, – шепнул он, улыбаясь, и повторял это почему-то снова и снова, даже когда Лида сказала «целую» и повесила трубку: – Хорошо… хорошо.

Он вышел из телефонной будки и вдохнул эту осень, эту морось, словно набираясь сил перед последней битвой. Он решительно шагнул вперед – в этот НИИ, в этот ЦБАС, к машине, к ждущему его колоколу, чтобы завершить структуризацию, чтобы вернуться домой. И капли стекали по его лицу.

Он уже коснулся пальцами ручки кабинета, но вдруг замешкался, не в силах войти. Может, к чертям все это: повернуться и просто уйти? Прочь от Кочергина, от НИИ, от аномалий? Домой, к Лиде, ведь еще можно все наладить? Ян покачал головой. И что потом? Это путь в никуда. Увольнение по НСС, а может, и статья. Да и кто будет вместо него? Вдруг то, что там ждет, действительно опасно? Кого тогда подставит Ян? Нет, надо сначала закончить с этим.

Дверь резко распахнулась, заставив Яна вздрогнуть, а открывшего ее Руслана – отпрянуть и завопить.

– Мороз, бля… ф-фух, – сдулся Руслан. – До инфаркта доведешь. Чо тут стоишь?

– Да вот только подошел, – развел руками Ян.

– Короче, Кочерга звонил, просит уже заканчивать. Я в сортир, и давай начинать. – Руслан протиснулся мимо Яна в коридор.

– Понял, – кивнул Ян.

Он присел за свой стол, достал из ящика фото смеющейся Лиды и так и сидел, держа его в руках, пока не вернулся техник.

Потом были сборы: Ян привычно скинул куртку и забрался в кресло. Вернувшийся Руслан еще влажными и пахнущими мылом руками, словно верный оруженосец, помогал ему нацепить всю аппаратуру. Ян смотрел отрешенно и решительно.

Звонок начальнику, громкое «разрешаю!», маска, отгородившая Яна от мира.

– Поехали! – И привычный ослепительно яркий мрак погружения.

…Он снова в комнате с неумолчно звонящим колоколом. Вибрация проникает под кожу, выбивает воздух из легких, заставляет стучать зубы и дрожать кости. Колокол ждал его. Как и то, что в нем таилось. Оно проступает на литом боку и жадно тянется к нему своей дрожащей тенью, но теперь Ян готов. Все, что ему сейчас нужно – это сдюжить, вытерпеть, пока оперативники заставят колокол замолчать; продержаться достаточно долго, чтобы они все вспомнили.

– Стой!.. – крик рвется из груди Волковой. – Назад!

Медный осколок ледяной тяжестью твердо лежит в руке. Со свистом рассекая воздух, Ян бьет перед собой – прямо в дрожащее марево. И оно отдергивает свои призрачные щупальца. Ян бьет снова – и оно начинает отступать, оно поддается.

Ян с трудом оборачивается. Он видит их: решимость Громова, замешательство Волковой, ужас Мелюжного. Он видит их, а они видят его – возникшего ниоткуда, сотканного из звона. Ян встречаются взглядом с Громовым. «Кто ты?» – кричат глаза оперативника. «Я – свой!» – отвечает взглядом Ян. Бесконечный миг раздумий – и оперативник кивает Яну и начинает отдавать приказы. Группа приходит в движение, падает на пол сумка, Громов склоняется над ней. Мелюжный, уже с глушилкой в руке, пытается настроить ее еще точнее. Волкова и Громов, вытащив антирезонатор из сумки, шагают мимо Яна – готовятся накинуть его на колокол. Сейчас все будет кончено. Только бы выдержать, только бы дотерпеть.

И в эту секунду оно выстреливает в Яна, опутывает, сжимает, подчиняет. Ян видит, как его рука размахивается – и бьет осколком в колокол. Вспышка звона болью взрывается в голове, она оглушает, ослепляет, выбивает душу из тела. Ян видит краем глаза, как Громов и Волкова валятся наземь, зажимая уши, и кровь проступает меж их пальцев. И тень из колокола добирается до нейропаутины и...

Он стоит один, вокруг лишь дрожащая от звона тьма. Вибрация выворачивает наизнанку. Оно здесь, Ян чувствует его: оно вокруг, оно изучает его и никуда уже не торопится. Ян уже не чувствует тела, не может пошевелить и пальцем, не может дышать, не может моргнуть. Он может лишь чувствовать – боль, ужас и беспомощное отчаяние рвут его изнутри.

Оно дрожит вокруг Яна – ощупывает тело, начинает зудеть под кожей. Поднимается к его голове, собирается на нейропаутине – и устремляется куда-то прочь по проводу.

Тьма вдруг отпускает его, и Ян обнаруживает себя прижимающим ладони к колоколу и чувствует, как утихает дрожь. Оно ушло. Ян остался.

Он в том же подвале, у его ног лежат, начиная приходить в сознание, Громов и Волкова. Где-то за дверью стонет Мелюжный. Тень усталой улыбки падает на лицо Яна. Он выдержал, он справился. Осталось совсем немного, и Ян сможет покинуть это место.

Дома его будет ждать Лида, и будет долгий разговор, и кто знает, чем он закончится. Может, еще есть шанс все вернуть?

Лида… Ян хочет смахнуть непрошенную слезу, но – не может отнять рук от колокола. Он рвется сильнее, снова и снова – до боли, до хруста, но все бесполезно. Спокойно, ш-ш-ш, спокойно: нейропаутина еще действует, Ян сейчас соберется и вытащит себя, а если не сможет – всегда есть Руслан.

Но паутины нет на голове, нет связи с миром, и некому прийти на помощь. Ужас осознания молнией поражает Яна. То, что было в колоколе, ушло – в реальность, в его, Яна, тело, а он остался – здесь, в воспоминаниях, чтобы бесследно исчезнуть.

Он не чувствует боли, он перестает чувствовать вообще хоть что-либо. Мозг заволакивает туманом, тело истаивает. Но пока он не исчез, пока он не забыт – звучит крик его отчаяния, его кошмара.

Первым поднимается Громов, и несмотря на то, что череп его пылает болью, он помогает остальным. Уши словно забило ватой, но Громов чувствует: звон прекратился, аномалия заснула. У него смутное ощущение, будто здесь должен быть кто-то еще. На мгновение ему даже слышится, как кто-то истошно зовет его. Он растерянно оглядывается, но кроме его группы здесь больше никого нет.

Сколько раз рука Руслана поднималась, чтобы вытащить Яна? Но он стискивал зубы, сжимал пальцы в кулак – и ждал до последнего. Даже когда тело Яна ходило ходуном – Руслан утирал выступавший пот на лбу и ждал. Показатели были на границе красной зоны – Ян шел по краю. И внезапно, совершенно без перехода – норма. Руслан даже вздрогнул, заметался взглядом по пульту – вдруг ошибка? – но ошибки не было. Ян резко пришел в норму.

Руслан поднялся, подошел к стабилизатору и несколько секунд настороженно слушал его ровное дыхание.

Раздавшийся сигнал пробуждения заставил Руслана вздрогнуть, он обернулся на звук – а когда повернулся обратно, Ян задергался. Он засучил ногами и нелепо замахал руками, хватая и дергая как-то все разом. Его маска наполовину сползла, один слой нейропаутины повис на проводах, часть контактов оказалась сорвана.

Руслан опомнился и бросился помогать.

– Ну-ну, не дергайся, – успокаивал он Яна. – Щас аппаратуру поломаешь, как потом чинить? – Перехватив руку стабилизатора, прижал ее к креслу. – Ну, куда рвешься-то? В сортир что ли захотел?

Ян уже успокоился и лежал смирно, позволяя технику отключить себя.

– Ну, как сам? – Руслан уже отсоединил последний слой паутины и тащил маску с лица товарища. – Заставил ты меня понервничать. Все в ажуре?

На него уставились широко распахнутые глаза Яна.

– Мороз, – опешил Руслан. – Ты чо, нормально все?

Глаза Яна метнулись в сторону и снова сфокусировались на лице техника.

– Ну ты давай, отдохни, приди в себя, – отошел от него Руслан. Поднял трубку: – Петр Андреич! Агутин, да… можно вас?

– Да дай ты ему отойти. Три погружения за два дня! – хмыкнул Кочергин, глядя на блуждающего по кабинету Яна. Глянул на часы, засуетился: – Так… это, Агутин, там сейчас гости начнут просыпаться. Надо бы их в курс дела ввести, чтоб не переживали. Морозов, – обернулся он к Яну. Тот не отреагировал, и Петр Андреевич покачал головой.

– Ну, спасибо, мужики! – Громов стиснул сперва ладонь Кочергина, затем Агутина. Подошел к Яну, и протянутая им рука повисла в ожидании: – Спасибо, дружище, за твою работу! Вправил ты нам мозги. – Стабилизатор поднял голову, и их взгляды встретились. Какой-то смутный образ вспыхнул в памяти Громова, отчаянный вопль долетел до его измученного слуха из глубин памяти… и бесследно пропал. Оперативник поморщился от резкой боли. Ян отвел глаза, посмотрел на протянутую ему ладонь и неловко вложил в нее свою.

Громов потер глаза, устало улыбнулся и повернулся к своим. Волкова осторожно массировала то виски, то уши. Мелюжный всхлипывал.

– Что такое? – Громов положил ему руку на плечо.

– Я не помню, – тот утер выступившую слезу. – Я вспомнил все, но что-то забыл. И я не помню, что я забыл!

– Не раскисай, пехота, – улыбнулся ему Громов. – Сейчас поедем в отделение, быстро отчитаемся, и по домам, отдыхать.

– Иногда, – подошел Кочергин, – пациенты отмечают появление чужих воспоминаний.

– Вот как? – поднял брови Громов.

– Нет повода для беспокойства, – кивнул Кочергин. – Обычно, это проходит после того, как поспите. Мозг сам разберется, просто дайте ему эту возможность. Ну, – развел руками Петр Андреевич, – ваших уже оповестили, они в пути. Попрошу вас воспоминания не обсуждать, кабинет не покидать.

Оперативники согласно покивали и еще раз поблагодарили команду ученых. Кочергин мотнул головой и первым вышел из процедурной. За ним шагнул Руслан, Ян послушно поплелся следом. Волкова проводила его взглядом, и какое-то смутное ощущение узнавания возникло у нее и тут же растаяло.

Прибывшая за оперативниками машина выехала со двора НИИ. Глядя, как свет ее фар рассекает сумерки, Кочергин выбросил окурок и объявил Яну и Руслану, что они могут ехать по домам.

Ян выглядел настолько выжатым и потерянным, что Кочергин предложил подвезти его до дома.

Лида прибралась и приготовила ужин. По телевизору шла «Кинопанорама», Лида пыталась ее смотреть, но постоянно отвлекалась и ничего не понимала. Чем сильней сгущались сумерки, тем дольше стояла она у окна и смотрела во двор.

Она увидела темную фигуру, вышагивающую к подъезду, и вся напряглась. Но нет, это не Ян, походка не его. Человек попал под свет фонаря, и Лида узнала его: то был сосед с пятого.

Этот телефонный разговор, это «скучал» голосом Яна… Лида не знала, что думать. Мысли ее метались между «все еще может быть, как раньше, и даже лучше» до «он уходит от меня», и Лида стояла у окна и жевала волосы, хотя думала, что прекратила это делать еще в школе.

Фары высветили асфальт перед домом. У подъезда остановилась темная «Волга». Из нее никто не выходил. Лида заинтересовалась. На такси не похоже. Может, ждет кого? Хотя, кого можно ждать в такое-то время?..

Из «Волги» вышел Ян. Лида прильнула к стеклу. Она не могла припомнить ни единого раза, чтобы мужа домой кто-то подвозил. Как-то неловко он захлопнул дверь и повернулся к подъезду. Машина, взревев мотором, укатила, а Ян стоял, будто бы в замешательстве. И Лида вдруг с каким-то облегчением поняла: муж выпил. Возможно, выпил еще до того, как позвонил ей. Выпивал он крайне редко, а сегодня оказался как раз такой случай. Он не собирается уходить от нее. Он не хочет снова сблизиться. Он просто выпил. И глядя на одиноко замершего на пятачке перед подъездом мужа, Лида почему-то почувствовала, что все еще любит его. Вот сейчас он поднимется к ней, поест, ляжет спать. А завтра утром – или вечером, если он будет не в настроении, или в какое-то другое время она просто сядет рядом, возьмет его руку и скажет: «Знаешь, Морозов, а я все равно люблю тебя. И делай с этой информацией все, что хочешь!»

И стало ей тепло-тепло, и она улыбнулась, подняла руку и помахала своему любимому пьяному мужу, нерешительно замершему на холоде внизу.

Он поднял глаза, увидел ее в окне, как-то дергано и механически поднял руку и махнул в ответ. А потом вошел в подъезд.

Ян уже принял почти горизонтальное положение в кресле и поправлял на бритой голове сеть из проводов. Руслан вышел из-за пульта и помогал ему.

– А чего мне бояться, товарищ майор? – улыбнулся Ян перед тем, как маска скрыла его лицо. – Ну, поехали?

– Ты уж отыщи пацана, – тихо попросил майор.

Времена, когда Лида радовалась приходу мужа, как-то незаметно миновали. Теперь Ян возвращался поздно, ужинал, читал и уходил спать. Иногда они перекидывались парой слов: Лида рассказывала, как дела у нее в Спецстрое, Ян – как у него в архиве. Иногда он казался раздражительным, а в иные дни – невозможно молчаливым.

«Ну, а чего ты хочешь? – вздыхала мама Лиды, – семейный быт – дело такое… Вам уже не по двадцать лет». И мама знала, о чем говорит.

Вот и сейчас муж сидел над супом и вяло орудовал ложкой – молчаливый, усталый.

– Тяжело на работе? – забрала у него опустевшую тарелку Лида. Ян поднял на нее пустое лицо, словно не сразу сообразив, о чем речь.

– Угу, – кивнул он.

– Чем занимался сегодня? – Лида отвернулась к раковине и начала мыть посуду.

– Мальчика надо было найти одного… – Ян притянул кружку с чаем.

– В архиве? Информацию о ребенке? – уточнила Лида.

– Ага… – кивнул Ян и сделал осторожный глоток. – Пришлось погрузиться в… воспоминания одного лица.

– В документы? И как? Нашелся мальчик? – Лида встряхнула мокрые руки и облокотилась на остывшую плиту.

– Нашелся. – Что-то блеснуло в глазах Яна. – Не там, где искали. Но нашелся, и даже живой.

– Живой? – ахнула жена.

Ян кивнул, пережевывая пряник.

– Даже с родными уже… связали, наверное.

– Боже, – поразилась жена. – Это сколько же лет прошло?

– Спасибо за ужин, Лид, – поднялся Ян. – Пойду почитаю.

Он чмокнул ее в уголок рта и вышел с кухни.

– Как будто с работы домой возвращается тебя все меньше и меньше, – еле слышно пробормотала Лида ему вслед.

На севере города росли карьеры, на юге кипело строительство. Гремели взрывы.

– Но давеча, – рассказывал Прохор Матвеевич, ночной сторож библиотеки, – громыхнуло так, ажно штукатурка посыпалась! Ну, ты посмотри, а! – протянул он руку, указывая. Трое аварийщиков одновременно перевели взгляд на обломок в пожухлой траве.

– Ай-яй-яй, – покачал головой старший, представившийся Громовым, и повернулся к коллегам: – Волкова, Мелюжный, фиксируйте! – Оба кивнули, но девушка этим и ограничилась, молодой же человек рассеянно снял крышку с объектива фотоаппарата и сделал два снимка: сначала здания, потом самого сторожа.

– Это зачем это? – насторожился тот.

– Процедура, – твердо пояснил Громов.

Сторож понимающе покивал и поманил комиссию дальше:

– И такое ишо в двух местах! Я и грю заведующей, мол, комиссию надо звать, а то рухнет все к ебени матери!

– Никуда не годится, – посочувствовал ему Громов, снова скомандовал все фиксировать и раскрыл блокнот: – А расскажите, Прохор Матвеич…

– Шо? – обернулся исполнительный сторож.

– По телефону вы сообщили, – осторожно начал Громов, снова заглянув в блокнот, – будто что-то звенело?

– И щас звенит! – расширились глаза у Прохора Матвеевича. – Но здесь не слышно, нужно внутрь зайти. Прошу, – распахнул он дверь под табличкой «Библиотека №2 им. М. Горького».

Комариным писком разлился в их головах далекий тихий звон. Громов замер и нахмурился, Мелюжный раскрыл рот и задвигал челюстью, будто ему заложило уши. Волкова закрыла глаза.

– Любопытно, – обернулся на коллег Громов. Мелюжный, приложив ладонь к уху, достал из кармана жилета диктофон, включил запись и убрал обратно. Сторож открыл следующую дверь, и звон стал громче. Волкова закрутила головой, пытаясь определить источник звука.

Слева от входа за столом сидела и массировала виски зябко кутающаяся в шаль женщина. Она оторвалась от книги и поднялась навстречу комиссии.

– Это Эльвира Бориславна, наша заведующая, – представил ее Прохор Матвеевич. – Эльвира Бориславна, это комиссия от сок… – он осекся и сделал еще одну попытку: – Сорт…

– Служба по охране и реставрации памятников культуры и архитектурного наследия, – пришел ему на выручку Громов, перехватив объемную сумку и протягивая освободившейся рукой раскрытое удостоверение заведующей. – СОРПКАН, Минкульт. Я – Громов, здравствуйте!

– Здравствуйте, здравствуйте, – с придыханием заговорила заведующая, снимая очки, – спасибо, что приехали, а то мы уже не знали, куда и обращаться. Спасибо Прохору Матвеевичу, это он нашел ваш телефон на такие случаи. Ей-богу, если эти взрывы не прекратятся, все здание может обрушиться нам на голову! Пойдемте, я вам все покажу.

Громов упреждающе поднял руку.

– Вы здраво рассудили, Эльвира Бориславна, – похвалил он ее. – Мы бы хотели начать с источника звона. Не могли бы вы проводить нас к нему?

Заведующая бросила удивленный взгляд на сторожа и заговорила:

– Право, неожиданная просьба, – растерянно развела она руками, – вы ведь здесь, чтобы зафиксировать все повреждения без исключения, верно?

– Непременно, Эльвира Бориславна, – успокоил ее Громов, – но у нас есть инструкции, по которым мы обязаны начинать с фундамента. Все может быть куда серьезнее, чем вам кажется, – посмотрел он в глаза заведующей и вдруг улыбнулся: – Я правильно понимаю, что звон исходит из подвала?

– Инструкции есть инструкции, прально я грю, Эльвир? – засмеялся, не дав ей ответить, Прохор Матвеевич. – Прошу за мной, товарищи.

Они прошли сквозь строй книжных полок до двери с табличкой «Не входить». Пытаясь сохранить иллюзию контроля, последней плыла заведующая.

– Я в тот день даже проснулся от грохота, – рассказывал по дороге Прохор Матвеевич. – Я, знаете, отсыпаюсь днями-то. Приду со службы, поужинаю с женой, ну, стало быть, позавтракаю то бишь, – хохотнул он, – газеты почитаю. Все взрывы, они до обеда обычно. А как только новотрубный обед прогудит, так я сразу и на боковую. Ежели гремит шо, пока я сплю, уж и не слышу, только жена бает потом. А тут ажно подскочил! – он вытянул из кармана брюк увесистую связку ключей и безошибочно выбрал подходящий. Два щелчка – и дверь заскрипела на петлях, открывая взглядам лестницу во мрак. Звон нарастал. Заведующая поморщилась. Сторож сделал приглашающий жест ладонями: – Пожалте! На службу прихожу, а тут такое: разруха везде, книги вон с полок попадали, и звенит шо-то. Думал в начале: башка гудит, так нет. Смотрю: Эльвира Бориславна тоже вон ходит прислушивается. Ну, шо скажете, товарищ Громов? Можно свет включать? Не опасно?

Громов вопросительно глянул на Волкову, та помотала головой и извлекла из портфеля фонарь. Громов, покопавшись в сумке, последовал ее примеру. Мелюжный вздохнул и тоже вытянул фонарь из одного из бесчисленных карманов жилетки.

– Лучше не стоит, Прохор Матвеич, – мягко сказал Громов. – Оставайтесь здесь, за нами не ходить. Мы все обследуем и составим подробный отчет. Волкова, Мелюжный, за мной. – И они по очереди ступили на лестницу.

Два пролета ступеней привели их в загроможденный подвал. Вокруг дрожали тени от выхваченной лучами фонарей ветхой мебели прошлого века. В спертом воздухе пахло сыростью и на языке возникал вкус ржавого железа.

– Анатолий Сергеич, – шепотом позвал Громова сгорбившийся в дверном проеме Мелюжный.

– Ау? – отозвался тот, обходя черную груду лавок.

В дрожащем подвальном воздухе не было эха.

– Можно, я наверх пойду? – скорчил Мелюжный гримасу. – Меня мутит уже от этого звона.

– Надо же, какие мы нежные, – обернулась Волкова. Она осторожно пыталась миновать кучу какого-то тряпья.

– Отставить, – отрезал Громов, ощупывая серые неровные стены лучом фонаря. – Не отвлекаться. Мелюжный, ты нужен мне здесь. Двери не наблюдаю, глянь, а?

Мелюжный зажал фонарь между щекой и плечом, развернул и покрутил перед собой какую-то схему.

– Вон там она, – рубанул он ладонью воздух.

Им пришлось втроем отодвинуть буфет у дальней стены, за ним оказалась ровная оштукатуренная поверхность.

– Вот падла, – выругался взмокший от пота Мелюжный, пытаясь высмотреть на свет занозу в пальце.

– Дай сюда, держи фонарь ровно, – приказала Волкова, копаясь в портфеле. Она стремительно захватила и вытянула занозу щипцами и обработала рану йодом.

Громов тем временем уже надел строительные очки, и с молотком в руке осторожно простукивал стену.

– Угу, – промычал он и в пять ударов сбил слой штукатурки. Обнажилась скрытая под ним дверь. Звон шел из-за нее и стал еще громче.

Когда улеглась пыль, Громов бросил молоток обратно в сумку, отряхнул ладони и сорвал с двери бумажную пломбу.

– Хер пять ноль четыре, – прочитал он символы на ней.

– Хер пять ноль четыре, – повторил Мелюжный и достал из очередного бездонного кармана жилета плоскую круглую жестяную банку с росписью под хохлому, а из нее – связку странных ключей и протянул ее старшему. В свете фонарей казалось, будто ключи шевелятся и пульсируют.

– Ненавижу эти штуки… – с трудом подавил рвотный рефлекс Мелюжный и отвел взгляд, – они же, бля, не должны шевелиться…

– Разговорчики, Мелюжный, – сказал, принимая связку, Громов. – Дай объективную картину.

Мелюжный, сглотнув, достал диктофон:

– Физическое присутствие… полное. Частота… сто тридцать с копейками. Стабильная.

– Принял. Так, слушай мою команду. Аномалия акустическая, – Громов бросил взгляд на бледного Мелюжного, – возможно воздействие на психику, класс четыре… Отставить: класс три. Мелюжный, ставь глушилку. Волкова, психопротекторы. Всем надеть очки, заткнуть уши, выйти из конуса возможного поражения. – Он вынул из внутреннего кармана два ватных шарика и заткнул ими уши. Волкова с Мелюжным последовали его примеру.

Волкова вытащила из портфеля пузырек с изумрудными гранулами, приняла сама и дала по одной коллегам.

Мелюжный расчистил ногой пятачок в метре от двери, повернул на диктофоне колок с режима «ЗПС» в режим «ГЛШ», выставил его на частоту «сто тридцать с копейками» и положил его на расчищенное место. Завершив манипуляции, он прижался к стене у двери рядом с Волковой, зажмурился и сполз на пол, вытянув длинные ноги.

Громов выбрал ключ с биркой «Х-504» – темно-золотой, похожий на крест – то расплывающийся, то снова обретающий форму – и медленно, будто преодолевая сопротивление, вставил его в замочную скважину. Костяшки его пальцев побелели, рука еле заметно дрожала, капля пота выступила на его высоком лбу. Громов вставил ключ до конца и едва успел прижаться к стене, как замок захрустел, и раздался скрежет – это дверь начала медленно открываться. Вибрирующий звон, тянущий одну-единственную застывшую ноту, медленно стал заполнять подвал, и в этом звуковом потопе исчезало все: запах плесени, вкус металла, воздух в легких и даже сама тьма. На бесконечную секунду все стало горьким медным звоном.

Но потом заработала глушилка, и звон оборвался, оставшись едва слышным гудением.

Мелюжный сидел и стонал, сжимая потными ладонями виски. Громов с Волковой осторожно скользнули лучами фонарей в открывшийся проем. В сырой полузасыпанной нише пред ними предстал вросший в землю треснувший колокол.

Ян вздрогнул всем телом и проснулся. Горло пересохло, в ушах будто что-то звенело. Мгновение назад кошмар еще владел им, но тикали секунды – и ночной ужас таял без следа, оставляя лишь смутное воспоминание. Еще миг спустя пропало и оно.

Ян потер сухие веки, задумчиво почесал макушку. Кошмары снились ему редко. Повернулся к Лиде: по лоб закутанная в одеяло, она спала и дышала медленно и ровно.

Нужно было в туалет, и Ян, сняв со стула комок из носков, трико и свитера, осторожно выскользнул из комнаты. Часы показывали четверть шестого, а спать уже не хотелось.

– Кошмар что ли? – собрала после завтрака пустые тарелки Лида.

– Не могу вспомнить, но похоже, что да, – Ян уронил голову в ладони, сложенные чашкой на освободившемся месте на столе. Голос его зазвучал глухо. – Нам в школе говорили, что когда мы спим, наше сознание где-то блуждает. – Он выпрямился и усмехнулся: – Если это так, то мое вляпалось в какую-то историю этой ночью.

– Ага, а если резко разбудить спящего, то сознание может не успеть вернуться обратно! – закатила глаза Лида и включила воду. – Боже мой, ну какой бред! Уже ведь давно доказали, что это не так… По-моему, в «Научке» писали.

Центральное бюро архивации и структуризации, оно же ЦБАС, располагалось на двух подземных этажах Института мозга. Чтобы туда попасть, требовалось сперва предъявить обычный пропуск на проходной Института, затем, спустившись на минус первый этаж, предъявить спецпропуск и пройти процедуру определения личности. Ходили слухи, что ниже ЦБАСа существуют еще этажи, которых «никто никогда не строил», но никаких подтверждений тому не было. Впрочем, как и опровержений.

Ян прошел проверку личности, и ступил на территорию бюро. Тяжелые створки, покрытые местами облупившейся тошнотворно серой краской, в которую намертво влипли пылинки, гулко сомкнулись у него за спиной. Ладонь еще горела, левому глазу возвращалась способность различать цвета. Ян двинулся по безлюдному коридору, повернул ручку кабинета А-5, вошел и включил свет.

Обширный кабинет был разделен на две части. В меньшей, где оказался Ян, располагался пульт управления и кресло стабилизатора с дремлющим в нем техником Русланом. Силовые кабели свисали с потолка, шкафы с оборудованием и документацией тянулись вдоль стен. За полупрозрачным толстым стеклом была процедурная, где в ряд стояли четыре кушетки, опутанные проводами.

Разбуженный светом Руслан жмурился и зевал.

– Здорова, ты чего тут забыл? – Ян отлепил шапку от бритой головы и сунул ее в рукав уже висевшей на вешалке куртки.

– Привет жителям поверхности, – потянулся, хрустнув чем-то внутри Руслан. – Кочерга звонил ночью, приказал подготовить оборудование. Как там наверху?

– Сухо, прохладно. – Ян сел за стол, поднял трубку, проверил связь. – Одну ночь провел в кабинете, и все, теперь ты подземный король? – Лицо его озарила догадка: – Везут много людей, что ли?

– Ага, – потер веки техник. – Трое из ларца. Слушай, Мороз, а вы там наверху слыхали про такую штуку, именуемую завтраком? А то до нас тут внизу только легенды доходят…

– Спроси у Кочергина, может, отпустит до столовой.

– Да не хочу я его дергать лишний раз… – поморщился Руслан.

– Не сказали, когда привезут? – Ян, скрывая волнение, подошел к шкафу, вытянул том документации.

– Вроде как, уже должны прибыть. – Руслан тоже встал, прошелся по карманам своего лабораторного халата и вынул пачку «Явы». – Пойдешь курить?

Дверь распахнулась, и в кабинете возник начальник бюро Кочергин, выбритый, свежий, бодрый.

– Так, орлы! – вместо приветствия сказал он и хлопнул по двери. – Все готово? – Глазки за толстенными стеклами его очков перебегали от одного сотрудника к другому. В руке он держал авоську с банкой тушенки.

– Готово, Петр Андреич, – подавил зевок Руслан и уставился на банку.

– Хвалю, Агутин, молодец. Возьми с полки огурец, – протянул Кочергин авоську Руслану. – Есть, чем открыть?

Тот покивал и с благоговением принял дар.

– Значит так: готовность… – начальник глянул на часы, – пятнадцать минут. Потом идем принимать гостей. Там и покурите, – кивнул он на сигареты в руках техника.

Лифт выходил на поверхность во внутреннем дворе Института, и воспользоваться им можно было только из ЦБАСа. Створки разошлись, и Руслан, жевавший сигаретный фильтр от самого кабинета, наконец прикурил. Петр Андреевич что-то напевал. Ян прохаживался по площадке туда-обратно и ровнял замершие в ожидании каталки.

Охрана, наконец, проверила все документы и впустила кортеж из трех машин скорой помощи во двор. Санитары выгрузили носилки с телами – двое мужчин и одна девушка – и помогли Яну с Русланом переложить их на каталки бюро.

– Благодарю, Иван Сергеич, – принял у старшего мед сотрудника плотную папку Кочергин. – Сон медикаментозный?

– Да, прибыли в сознании, – кивнут тот и протянул Кочергину планшет и пропуск для подписи.

– Повреждения? – Петр Андреевич все подписал.

– Минимальны, ничего серьезного, – принял документы врач.

– Что за кровь? – указал Кочергин на черные дорожки засохшей крови из ушей одного из мужчин и девушки.

– Надрыв барабанной перепонки из-за акустического удара. Заживет. По коням! – крикнул своим мед работник, и скорые рванули со двора.

Ян с Русланом уже втолкнули все каталки в лифт, и начальник поспешил за ними. Войдя в лифт, он нажал на кнопку минус первого этажа, и створки сошлись.

– Чо за фифа? – вгляделся в лицо девушки Руслан. – Не припомню, кажется, не бывала еще у нас.

– Волкова Ольга Пална. – Ян листал сопроводительные бумаги. – Двадцати восьми лет. Не замужем, кстати. Пятьдесят восемь килограмм…

Все три каталки уже заняли свои места в огороженной стеклом процедурной. Руслан обклеивал головы бесчувственных гостей необходимыми сверхчувствительными датчиками, Ян изучал анамнез.

– Кировские аномальщики, – поделился он с техником.

– О, хоть какое-то разнообразие, – усмехнулся Руслан. – А то все сраный криминал.

– Ну, да, – отрешенно согласился Ян, думая о том, как он снова погрузится в чужие воспоминания, – любопытно. Амнезия… Тремор… У двоих – травмы. Попали под раздачу…

– Бедолаги, – пожалел их Руслан.

Ян продолжал:

–…Карантин. Так-так-так… Ну, все понятно: ждут отчета для решения по аномалии. Работаем по стандарту. – Ян бросил бумаги на полку, повернулся к шкафу и стал готовить шприцы. – Все подключил? Проверил? – Руслан чопорно кивнул. – Хорошо, дуй за пульт, не будем тянуть.

Руслан вышел из процедурной, Ян занялся уколами. Начал он с Громова, старшего группы. Бывший военный. Даже без сознания выглядел уверенным, серьезным, сильным. Потом была очередь молодого Мелюжного. Последней была Волкова.

Ян склонился над ней, ввел иглу в катетер, начал подавать раствор.

И Волкова что-то прошептала. Ян замер: может, показалось? Люди иногда бредят под действием снотворного или препарата – там чего только не намешано. Но иногда их поведение – своего рода сигнал бедствия, который Ян не имеет права игнорировать. Он склонился над девушкой, едва касаясь ухом ее губ.

– Стой… – явно расслышал Ян, покрываясь гусиной кожей от ее дыхания. Девушка молила: – Назад…

Ян утер рукавом вдруг выступивший на висках пот, заставил себя ввести препарат до последней капли и кинулся вслед за Русланом. Волкова активно начала восстанавливать утраченный доступ к воспоминаниям, и именно сейчас ей особенно остро был нужен проводник.

– Так, давай начинать уже, – распахнул дверь Ян и шагнул к креслу.

Руслан кивнул, и его пальцы без суеты задвигались по пульту.

Ян осторожно потянул с подставки первый из трех слоев нейропаутины и натянул ее на голову. Сеточка холодными коготками прильнула к его коже, уголки его рта дернулись, воздух порывисто устремился в легкие, и волна микроспазмов побежала от затылка и затухла где-то в районе лопаток. Руслан закончил калибровку и подошел к утверждавшемуся в кресле Яну поправить контакты.

– Якоря захвати, – протянул руку Ян, и Руслан, спохватившись, взял со стола привезенную с группой Громова папку. Ян начал изучать фотографии агентов и их водителя, внешнего и внутреннего убранства церкви, переделанной в библиотеку, пожилого мужчины с подписью «Прохор Матвеевич», план помещения и написанный от руки на альбомном листе код «Х-504». Ян внимательно рассматривал каждый «якорь» и на мгновение закрывал глаза, прежде чем взять следующий. Последним было фото расколотого колокола. У Яна внезапно появилось чувство дежавю, и он как будто ощутил тяжелый и ребристый холод в ладони и услышал далекий звон. Руслан спокойно натянул еще два слоя нейропаутины на голову Яна, сел за пульт и протянул руку за телефонной трубкой.

– Кочергин, слушаю! – тут же раздался голос, слышный даже Яну.

– Говорит Агутин, – сказал Руслан. – Петр Андреич, приготовления к процедуре структуризации завершены, препарат введен, аппаратура исправна и настроена, стабилизатор подключен. Прошу разрешения начать процедуру.

– Разрешаю, гусары, с Богом! – гаркнул Кочергин и отключился.

– Ну, что? – улыбнулся Ян, едва техник положил трубку. – Поехали! – Он резко выдохнул, словно собираясь намахнуть рюмашку, натянул маску, и та приросла к его лицу.

Структуризация началась. Ян привычно растворялся во мраке погружения. С наслаждением замерзающего, попавшего в долгожданное тепло, он чувствовал, как его тело таяло. Он падал на дно чужих воспоминаний. Лишь нейропаутина впивалась в голову, сохраняя связь с реальностью и позволяя в любой момент его сознанию вернуться в реальность.

Мозгу стабилизатора тяжело работать с воспоминаниями сразу троих участников, но события, которые были ими пережиты совместно, быстрее и легче восстановить.

Ян был готов к мешанине кадров, одновременно тремя потоками хлынувших сквозь него. Расфокусировка, отчуждение – это первое, чему учатся будущие стабилизаторы. Ян выжидал, привыкал, приспосабливался, пропуская через себя тьму образов. Ему нужно было стать пастырем для заблудших оперативников и направить их в единое русло – в стертый из их памяти день.

В одном из потоков мелькнул «якорь» – «Библиотека №2 им. М. Горького» – церковь без крестов и купола. Ян усилием воли задержал одно из сознаний на этом образе, и повинуясь машине, управляемой рукой невидимого техника из реального мира, за Яном потянулись и два других сознания.

Где-то в другой вселенной Руслан за пультом управления сейчас должен отметить, что графики мозговой активности начали синхронизироваться.

Яну удалось совместить все три потока сознания в единое русло, и бесплотным наблюдателем он двинулся по реке памяти меж берегов внимания, минуя мели забывчивости, пороги сомнений и острова смыслов.

«…Волкова, Мелюжный, фиксируйте!..» – голосом Громова говорит Ян, и слышит сам себя ушами Волковой и Мелюжного. Накатывают усталость, тоска, уныние, дрожь предвкушения и ощущение близости тайны. И вместе с тем что-то простое, человеческое, непротокольное. Ян чувствует за троих: почти отеческую любовь той его части, что стала Громовым, таящуюся влюбленность Волковой, страх, но при этом решимость – Мелюжного. Воспоминания то размываются, то вычерчиваются до боли резко. Мужчина с фотографии – Прохор Матвеевич – ведет его, и Ян всеми тремя своими телами следует за ним.

Скрипящие двери – синхронно во всех парах ушей; еле уловимый писк; женщина за столом, Ян уже знает ее имя. Разговоры – одновременно снаружи и внутри головы, снова движение и лучи фонарей, пронзающие мрак подвала.

Пересохшее горло, горечь на языке и позывы мочевого пузыря. Страх, решимость, уверенность, скука, нервное напряжение. Чувство плеча и радость.

Усилие, наваливается тяжесть, боль в пальце и – удар! Дверь, скрытая облаком пыли – Ян видит ее с разных точек, одновременно вблизи и издали. И над всем этим – бесконечный, все усиливающийся звон.

Живой ключ, тошнота, зуд в теле, онемение в руке, распахивающаяся дверь и, на мгновение, – полное развоплощение в звоне. Ян двумя парами глаз заглядывает в тесную каморку. Вот оно. Пробудившийся колокол.

Третье тело Яна медленно приходит в себя, поднимается, и вот уже они все трое стоят перед аномалией. Но Ян чувствует себя странно – он как будто выходит из их тел и сгущается в своем собственном теле, он стоит между оперативниками и колоколом, и он слышит за спиной удивленные возгласы, и что-то холодное тяготит его руку, и вот уже его тень проступает на медном боку, но это не совсем тень, потому что первой начинает двигаться она, и только потом Ян повторяет за ней движение, и все звенит, дрожит, затягивает, и Ян в ужасе тянется к паутине на голове…

Ян сорвал маску и выпал в реальность. Мокрая насквозь майка холодила спину под рубашкой и халатом. Яна трясло, он пытался поддеть паутину, но руки не слушались.

– Чо там было, Мороз? – подскочил на помощь Руслан. – У тебя пульс двести!

Ян что-то хотел сказать, но горло пересохло. Голова раскалывалась. И как будто что-то еще гудело где-то глубоко внутри.

Наконец, Руслан отлепил последний слой паутины, Ян шатко подошел к эмалированному чайнику и, стуча по металлу зубами, присосался прямо к носику.

– Ты как? – Руслан распереживался не на шутку.

Ян сделал последний глоток, отдышался и глянул на техника:

– Плохо помню. Похоже, на-наслоение.

Руслан помрачнел. Наслоение – всегда ошибка техники.

Дверь в кабинет распахнулась, впустив улыбающегося начальника.

– Так, орлы… – Кочергин окинул взглядом Яна, и его улыбку сменила настороженность: – Морозов, чего взмокший такой?

– Н-небольшие затруднения, П-петр Андреич, – заикаясь, начал Ян и удрученно помотал головой. – Струк… туризация не завершена.

– В чем причина? – перешел на деловой тон начальник.

– Говорит, возможно наслоение, – плюхнулся на свое место Руслан. – Я перепроверю, аппаратуру калибровал по параметрам, ошибок не выдавала. Может, слетели настройки или еще чо. Я проверю, – повторил он, нажал комбинацию клавиш, и машина выдала длинную печатную ленту символов.

– Наслоение… – задумчиво повторил Кочергин и подошел к пульту управления. – Искажения сигнала были? – спросил он у Руслана.

– У всех четверых разом подскочили тета-волны, да и все, пожалуй. Ну, и пульс у Морозова зашкалил, – читал данные техник.

– Морозов, помнишь, что было? – Кочергин повернулся к Яну. Тот, снова было приложившись к чайнику, помотал головой:

– Какая-то муть в голове, Петр Андреич. Затрясло всего, и я… выпал.

– Жу-жу-жу, – задумался начальник. – Значит, так. Морозов, с тебя объяснительная. Пиши, что помнишь, без догадок. Процедуру сегодня не возобновлять. Агутин, проверь еще раз аппаратуру, вечером мне на стол отчет. Гостей наших прокапать, чтоб до завтра не очнулись. Завтра утром – второй заход, и чтоб без сучка без задоринки! – показал он обоим плотный кулак. Звякнул браслет его часов, и, глянув на циферблат, начальник добавил: – Всем покинуть кабинет, вернуться к выполнению работ после обеда!

– Что? – выпал из своих мыслей Ян. Из-за непроходящего звона в ушах окружающие звуки казались приглушенными.

– Ты вообще меня хоть когда-нибудь слушаешь? – голос Лиды дрогнул. – Говорю, родители сегодня милицию вызывали.

– Зачем? – Ян рассеянно нанизывал кабачковое рагу на вилку.

– Недели две-три на дачу не ездили, а тут собрались – одно отвезти, другое забрать. А там цыгане табор уже устроили. – Лида нервно начала стирать со стола.

– Где? У вас в саду? – поразился Ян.

– Да в доме! – чуть не закричала Лида. – Увидели, что дом пустует – залезли и живут себе! Нормально, нет? Ну, папа – молодец! Догадался с ними не связываться. С автомата позвонил в милицию. Приехали, даже кого-то поймали.

– А с домом что?

– Мама звонила, плакала, – Лида звякнула тарелками в раковине. – Все сожрали, все засрали. Не могу поверить, говорит, что это наш дом. Ну хоть не сожгли, и то ладно.

Ян поблагодарил за ужин и поднялся, чувствуя себя таким же цыганом, врывающимся в беззащитную без сознания голову.