Софье Тимофеевне Топорковой, в девичестве Касьяновой, 93 года. Когда она после окончания школы пришла работать на метеостанцию в Ванжиль-Кынак, ей было 16. Но так как никаких документов, удостоверяющих личность, на руках в то время у нее все-равно не было, в трудовой книжке записали, что она 1927 года рождения. Так по сей день и значится: год рождения в трудовой — 1927. В паспорте — 1928 год.
— Мне после окончания школы, честно говоря, просто нечего было одеть и обуть. У нас, когда мы учились в школе, валенки были одни на троих. Выдали в сельсовете. Один в школу сходит, потом другой идет... Так что куда-то из Напаса мне уехать было просто не в чем (населенный пункт на Тыме, существует до сих пор, с него началась экспедиция ТВ2 летом этого года). Это был 44 год, мне было 16 лет. И чтобы меня приняли на работу на метеостанцию, мы пошли в сельский совет и выписали справку, что я с 1927 года и мне уже 17. А паспортов у нас не было. Я когда запрос сделала, чтобы мне выдали паспорт, только тогда узнала день своего рождения и что я с 1928 года. Ответ пришел из той самой деревни Бобрынка Омской области, где я и родилась.
История появления семьи Касьяновых в Напасе для 30-ых годов прошлого века вполне обыкновенная. Глава семьи с женой и тремя младшими детьми (всего детей было семеро) бежал из Омской области от раскулачивания. Сначала в Иркутск, потом путь привел их в Напас. Софье было всего три-четыре года, так что ее первые воспоминания: катер «Пионер», что медленно вез их в Напас: «пук-пук-пук, пук-пук-пук…», лежащая на кровати мама. Мама умерла в первый же год их жизни на Тыме от воспаления легких: пошла за керосином, без сил присела в сугроб, а когда ее принесли домой, подняться уже не смогла.
— Я почти маму не помню. Помню только, что она болела. Отец придет с работы, она вставать не могла, он сундук ей под спину подставит, подымет ее, покормит, опять положит и уходит на работу... Я вот не помню, чем мы топились - зима, холод - где дрова брали... Я самая маленькая. Дмитрий с 1925 года, Люба с 1922 года.
Потом отец опять женился. Фенечка мы ее звали между собой — мачеху нашу. Одна я ее сразу мамой стала называть. Она меня поднимет в 5 часов, курево и удочку мне даст и на реку. Курево — это дымокур от комаров. Поймает язя два-три, печка на улице, пожарит, это наш обед. Потом опять рыбачит до вечера. Осенью налимов ловили. А моя основная задача была — червей копать. Я весь Напас изрыла. Накопаешь, значит живем дальше.
Дичь, ягоды, грибы. В Напасе по сей день многие живут тем, что дает лес и река. А во время войны — тем более. Через некоторое время отец устроился работать на почту, где им выделили для проживания «аккумуляторную». А после войны уже и Софья устроилась на работу.
— В Ванжиль-Кынаке я оказалась в 1946 году. Тогда я уже работала в Напасе. Приехал Крашенинников Дмитрий Владимирович — инспектор из Новосибирска. Он съездил накануне в Ванжиль, здание там присмотрел и было решено, что там откроют глубокотаежную станцию. Тогда мода такая была, чтобы погоду со всех концов страны собирать. И вот в 1946 году пришел груз из Новосибирска — будки, оборудование для станции. Мы сели с ним в неводник и погребли в Ванжиль. Приехали туда, а в избушке, что предназначалась для станции — нет печки. Так что первое, чем мы с еще одной девчонкой занялись — делали кирпичи. Навес, формы для кирпича. Карьер, где брали глину, песок. Вот мы их на клёпаем, понаставим на просушку. А уже сентябрь был, ночью они замерзают, а солнце всходит, они падают, мы их опять наклёпаем. В общем, набрали мы на печку-голландку где-то, по-моему, около 600 кирпичей.
— А долго вы от Напаса до Ванжиль-Кынака добирались? Мы на моторной лодке доехали за 14 часов с остановками.
— Несколько дней. Гребли против течения, да с грузом. Ночевали по деревням. Благо их тогда много было: Каджи, Кананак, Компас, Пыль-Карамо, Лымбель-Карамо, Тёдель-Кынак и потом Ванжиль-Кынак. Вот когда мы на обласке с Крашенинниковым везли барометр в Ванжиль, это был уже 1947 год, мы ехали семь дней. И один раз даже пришлось заночевать на берегу под яром между Кананаком и Пыль-Карамо. Крашенинников пошел смотреть волок, чтобы обласок через яр перетащить и путь сократить. А я по песочку пошла. Песок такой белый-белый. Смотрю, свежие медвежьи следы. Я их затоптала, потому что Крашенинников трусливее меня был, чтобы он не увидел и не испугался. Помню, он, когда бечевой обласок тянет и вдруг следы увидит, то сразу начинал громко петь: «Широка страна моя родная...», чтобы медведя отпугнуть. Он, кстати, потом женился на моей сродной сестре Варваре.
Но однажды медведица за нами-таки погналась. Есть речка Корбалька, она на Тым выходит. Мы перетащили волоком обласок на нее, и только отчалили, бах, медведица выскочила и орет на нас. А ружья-то у нас не было. Гребем со всей силы, а она за нами по берегу. То отстанет, то вернется. Выехали мы на Тым, он широкий, раздолье, хорошо. А у Крашенинникова глаза в половину лица.
— Ванжиль-Кынак тогда жилой деревней был (сейчас живет только семья метеорологов). Там был сельский совет, тунгусы приезжали на оленях. Весело было. Тым с Томской области, а с той стороны Сым. А между ними фактория. И тунгусы приезжали с Сыма в Ванжиль, пушнину привозили. Поссовет пушнину принимал, и заодно отоваривал их. Но первый раз северных оленей, я все же в Напасе увидела. У меня даже снимок есть, как они в Напас приезжали.
— А северное сияние в тех краях бывало?
— В Напасе я один раз видела. Вышла на улицу, а там только одна дыра в небе, а остальное все красным колышется. А в Ванжиле - там только лунные ночи помню. Выйду на берег, у меня была такая тропинка, луна светит, молодой сосняк вдоль весь в инее. Река белая вдаль уходит. А я стою и пою: «Выхожу один я на дорогу, сквозь туман кремнистый путь блестит. Ночь тиха, пустыня внемлет Богу. И звезда с звездою говорит». Вот стою и ору, и на луну гляжу.
— А местное население в Ванжиль-Кынаке на русском говорило?
— Так там местное население уже одни русские были. Ссыльные, да старообрядцы из Нюлядрово Бурковы (в фильме мы доезжаем до Нюлядрово, где еще сохранились остатки старообрядческого дома). И только эвенки (тунгусы) иногда приезжали мех сдавать и все. Сдавали лисицу, белку, медвежьи шкуры. У Коведяева — директора поссовета, помню, была медвежья шкура на полу. Тогда мода такая была.
— А у вас когда первый меховой воротник появился?
— Он как появился, так тут же пропал. Два моих брата воевали. Один, Дмитрий, погиб в 1944 году в Венгрии. А другой, Василий, вернулся в Напас без одной почки. Вернулся раненый, холостой еще. Работать нужно. И он устроился работать продавцом в село Каджи. Там женился. И однажды в Напас привез детей, два сына у него было, в больницу лечить. Потом я с ними поплыла. Я на обласке с Меланьей Николаевной, а он с двумя сыновьями. А в обратный путь он мне дал, короб такой за спиной у меня был, — овсяной муки, рыбы. И справил мне... какой-то синий «молескин» был и ондатровый воротник на нем и ондатровые обшлага. И вот когда мы с Крашенинниковым везли барометр в Ванжиль, я, вероятно, положила его назад в корму, где он у меня и выпал. Когда хватились, а мехов-то моих и нет.
— Получается, вы с еще одной девушкой в Ванжиль-Кынаке на метеостанции были первыми работниками?
— Да, мы с Иркой, и еще начальник Недорезов. Мы с ней в избушке жили с железной печкой. За дровами в лес ходили... Елкой лучше топить, чем пихтой. Найдем сушину, спилим, нарежем, на санки или на плечо, к избушке донесем, расколем и в печку. А на кровать ложились в валенках и одежде. Вот так ляжешь и лежишь. Холодно было.
А для станции когда дрова заготавливали, Недорезов в колхозе лошадь брал. Пила, топор, поедем в лес, спилим, нагрузим и едем. А кобыла была упрямая, в гору не идет и все. Встанет и стоит. Так вот Недорезов достанет газету и читает ей. И смотришь, лошадь пошла...
— В Ванжиль-Кынаке тогда уже электричество было? Сводку погоды вы как передавали?
— А вот так, сядешь и ногами колесо крутишь, как на велосипеде. Генератор заводится и уже начальник с Новосибирском связь устанавливает. Вот такое электричество было. Погоду передавали четыре раза в сутки, даже ночью вставали.
Но грамоту «главный московский начальник» Евгений Федоров молодой сотруднице метеостанции Софье Касьяновой выдал не за тяжелые условия работы в тымской тайге, а за 300 километров, пройденных ею однажды на обласке и пешком. Тогда Софья уже вернулась в Напас, а в Ванжиле работала Татьяна Обухова. Она заболела и нужно было срочно ехать в Ванжиль, чтобы не сорвать наблюдения. Это был конец октября. И по Тыму уже были забереги.
— Первый день мы едем на обласке. Над водой ракитник весь в тетеревах, аж черный от тетеревов. Смотрим, огонек горит на берегу. Пристали, там охотница, переночевали с ней. На следующий день доехали до Каджи. Переночевали там. Бечевой идти нельзя — лед. По берегу идти нельзя — в сапогах холодно, в валенках мокро. Пришлось по середине реки грести. Добрались до деревни Кананак. Утром проснулись — река встала! Ехать на обласке нельзя. И я с двумя попутчиками — мать с сыном в Лымбель-Карамо шли — отправились пешком... Хотя у меня была бумага от Крашенинникова в сельсоветы, что мне должны помогать с транспортом. Но все на охоте. Никакого транспорта нет. Ни оленя, ни козерога. Дошли мы до Пыль-Карамо. Там была Лиза Пуштакова. Она нас накормила пирогом с белкой.
— Что там в белке есть-то?
— На спинке мяско есть, лапки. У нас всегда остяки мальчишки из интерната наловят бурундуков и варят. Тем и питались. В общем, до Ванжиля я добиралась восемь дней. Пока добралась, Танька уже выздоровела. Но Евгений Федоров — наш самый главный начальник московский — мне грамоту прислал за то, что я 300 километров прошла пешком.
Софья Топоркова с мужем (справа)
— А замуж вы уже в Напасе вышли? Да, это был 1953 год. Свадьба была назначена на 5 марта. И тут Сталин умер. И Тус, наш милиционер, запретил свадьбу - траур. Федосья Дмитриевна, мачеха, заморозила всю закусь, печенюшки. И свадьбу мы смогли отпраздновать только 8 марта.
— А как вы смерть Сталина восприняли?
— Во жаль фотка не сохранилась. Крашенинников нас у стола поставил стоя и сфотографировал. Ну, как все — скорбили.
В 1960 году Софья Тимофеевна с мужем и двумя сыновьями переехала в Колпашево. До этого она с Тыма выбиралась на большую землю всего лишь раз. Ездила к подруге в Новосибирск. А по Тыму скучает до сих пор.
— Помню, мы всё смеялись, селькупскую частушку приговаривая: «Тым, мой Тым. Весь ты извилялся. Сельпо сахар не дает. Бражка не удался». Хотела бы я сама увидеть еще раз, как Тым извивается...
Кадр из фильма "Тым. Путешествие в центр России"
Запись видео-интервью в проект «20 век. Очевидцы» стала возможна только благодаря вашим пожертвованиям. Помочь проекту можно, перейдя по ссылке: https://exp.tv2.today/expedition/35
Автор публикации: Юлия Корнева