Серия «ПРОЗА»

Нет, не так. Не вернуться. Ей хотелось бы снова стать молоденькой девушкой и познакомиться с тем парнем за соседним столиком. Чтобы можно было смотреть в глаза, говорить, смеяться и нечаянно дотрагиваться до руки. Провести подушечками пальцев по запястью и прочертить линии на его ладошке… Чтобы он с улыбкой произнёс – мне щекотно...

Потаённые мечты развеял звонок рядом лежащего телефона. В трубке загудел неприятный мужской голос.

Ничего не подозревавшее воплощение женских грёз с любопытством смотрело по сторонам и, наткнувшись взглядом на женщину с телефоном в руке, подумало, какая-то странная, куда-то смотрит отрешённо и задумчиво улыбается одними уголками губ. На маму немного похожа – короткие волосы и вырез на груди глубокий... Мама тоже предпочитает носить блузки с таким вырезом. Говорит, это удлиняет линию шеи. А вообще, здесь не плохо – чисто и еда приличная. Дамочки интересные попадаются – всплыла в голове любимая фраза старшего брата, которая должна была оправдать его тягу ко всем женщинам сразу, невзирая на их возраст.

Увидев, как я пристально рассматриваю соседку, Димка сказал, что нам рано западать на тётенек. Хотя однажды в санатории он почти влюбился в grand dame, в белой шляпе и белых перчатках. Она приходила на завтрак и с многозначительной улыбкой спрашивала: «Как спалось?». Затем съедала порцию каши, и поблагодарив за компанию, удалялась до следующего утра. Ни на обед, ни на ужин та не являлась.

Как-то раз он встретил grand dame возле пруда с книгой в руках. Хотел проскочить незаметно, но она подняла глаза, и что-то было в этом взгляде такое… как будто звала… – приятель даже рукой помахал, чтобы показать, насколько взгляд был притягивающим, как магнит. Димка подсел к ней на скамейку, спросил, что читает.

– Скучный роман, – буднично ответила собеседница и поинтересовалась не скучно ли ему здесь?

– Есть немного, – отозвался Димка. – Кругом одна малышня, играть в теннис и кататься на велосипеде уже надоело.

– Тогда давайте встретимся вечером, – предложила grand dame, – часов в девять, и я покажу вам –  обращение исключительно на «вы» –  нечто удивительное, незабываемое…

Димка согласился, пришёл. Что произошло дальше, он решительно отказывался говорить, только нервно рассмеялся и, покраснев одними ушами, уткнулся в тарелку с недоеденной пиццей.

Забавная история, усмехнулся юноша. А что, если и я попробую познакомиться с какой-нибудь grand dame? Но где и с кем?

Уходя, юноша подошёл к женщине у окна и протянул ей салфетку со словами: «Позвоните, пожалуйста, я буду ждать».

На салфетке был указан номер телефона и имя – Максим.

Неужели он догадался, удивлённо подумала женщина? Или он продавец очередного продукта для похудения и против старения в одном флаконе?!

Или всё-таки догадался? Так хочется, чтобы догадался.

Дорогуша, он тебе в сыновья годится – ерничал мерзким голосом возраст. Но мне всего лишь тридцать девять, даже не сорок, – возражала я. Сорок исполнится только на следующей неделе.

Может позвонить? Говорят, я ещё ничего, на работе некоторые засматриваются, предлагают… Стоп, вдруг это всё-таки «продукт», а я уже размечталась – пресекла она неуместные фантазии.

На следующий день, вновь придя в кафе, женщина решилась на звонок.
– Максим, добрый вечер, вчера в кафе вы просили позвонить...
– Мне сейчас неудобно разговаривать, через пару минут я перезвоню, –донеслось откуда-то издалека и тут же наступила тишина, прерванная короткими гудками.

Женщина нервно вертела телефон в руках: её приключение закончилось, так и не начавшись. Все правильно, так и должно быть… Телефон вдруг ожил. Она глубоко вздохнула, и стараясь говорить обычным голосом, обронила:
– Слушаю.
– Это Максим. Я хотел бы с вами встретиться, – и после небольшой паузы добавил – могу сегодня.
– Я сейчас в том же самом кафе, в котором вы отдали мне записку, приходите, – сразу же согласилась женщина.
– Лечу! – облегчённо раздалось в ответ.

Женщина подумала, что, наверное, ведёт себя как-то не совсем правильно, а может, не совсем прилично что ли. Так сразу и согласилась, даже причину не спросила.

Когда молодой человек вошёл в кафе, то увидел, что его предполагаемая grand dame сидит за тем же самым столиком, как будто никуда не уходила. Подойдя к ней, он широко улыбнулся.

– Я – Максим! – торжественно произнес юноша и неловко плюхнулся на соседний стул.
– Вероника, – откликнулась предполагаемая жертва юношеской страсти.

Стараясь казаться обольстительным, Максим, понизив голос, спросил:
– Можно я буду называть вас Никой?

Не ожидавшая такого напора от юнца, собеседница вопросительно вскинула брови.

– Вы мне понравились, – тем же низким голосом уточнил Максим. При этом он глубоко вздохнул и слегка прикрыл веки, что должно было означать крайнюю степень заинтересованности с намёком на продолжение.

– И вы мне, – слишком быстро ответила Вероника и смутилась. Повисла неловкая пауза. – Такое редко случается… чтобы сразу совпали, – не совсем уверенно заключила она.
– Да, – кивнул Максим и почувствовал, что краснеет.

В надежде скрыть замешательство, Вероника предложила:

– Давайте пройдемся, так легче разговаривать.

Они вышли из кафе. Шум, заполонивший всё пространство улицы, оглушил их. Было решено свернуть в переулок и там, идя по мокрому асфальту, покрытому пожелтевшими осенними листьями, женщина проговорила:

– Давайте я сначала скажу, почему вы… ты мне понравился, а потом очередь за тобой.
Молодой человек кивнул.

– В юности я мечтала о таком, как ты, о свиданиях, о поцелуях украдкой и мороженном одном на двоих… Когда увидела тебя в кафе, как будто вернулась в то время. Я хочу прожить с тобой свою мечту.

Вероника замолчала и мельком глянула на Максима: по широко распахнутым глазам и кривой улыбке на лице было видно, что юноша обескуражен её словами и не знает, как реагировать на них. Он и не предполагал, что его поползновения, очень незатейливые и очевидные, которые даже старшеклассницы понимают правильно, могут быть истолкованы как-то по-другому. Он не ожидал, что эта взрослая женщина настолько серьезно воспримет его слова:

– Я не знаю, что нужно отвечать. Я не умею говорить о таком… – попытался выкрутится незадачливый воздыхатель.
– Тогда расскажи о себе, – приободрила спутница.

Максим очень обрадовался, что можно не продолжать этот нелепый разговор. Всё еще сильно волнуясь, он выпалил скороговоркой:

– Мне двадцать два, студент, подрабатываю в книжном магазине сторожем. Я люблю читать, а там можно по ночам читать любые книги и не платить.
– Ты не сказал, чем я тебе понравилась, – мягко напомнила спутница.
– У вас… в смысле у тебя глаза красивые, – нехотя пробубнил куда-то в сторону Максим, подумывая о побеге.

Вероника взяла его за руку. Какая тёплая и мягкая ладонь, невольно умилилась она.
– Давай покатаемся на качелях, – высвободив руку, юноша махнул в сторону аттракционов.

В парке, сверкающем огнями, было многолюдно. Гулявшие наслаждаясь теплым вечером уходящего бабьего лета, поедая мороженное и сладкую вату. Откуда-то доносились радостные вопли покорителей американских горок, заглушая разухабистую музыку, раздававшуюся из хриплых динамиков.

– Когда я был маленьким, любил кататься на карусели. Сидя на холодной металлической лошади, представлял себе, как скачу с саблей на врагов и рублю им головы, – улыбнулся Максим своим детским воспоминаниям.

– В моём детстве парка не было, – с легкой грустью призналась Вероника. – Отец служил в небольшом провинциальном городке. По выходным мы ходили в клуб. Мама исполняла романсы под собственный аккомпанемент, а потом были танцы.

Пока взрослые плясали, малышня бегала по залу и громко смеялась, когда кто-нибудь из них падал на пол, а вместе с ним падали и другие. Получалась куча-мала, которая размахивала руками и ногами, хрюкая и визжа от восторга. Дежурные солдатики старались побыстрее распутать клубок из детских тел, грозя наказать шутников, но их никто не боялся и всё повторялось снова... Несмотря на переполох, музыка не стихала, а танцующие родители не обращали никакого внимания на шалости своих отпрысков.

Купив билеты на колесо обозрения, они пристроились в конец небольшой очереди, и совсем скоро расположились в кабинке, плавно поднимающейся в небо.

Ещё несколько метров и я упаду в обморок, пронеслось в голове у Вероники. Она судорожно схватила молодого человека за кисть и сильно сдавила ее. Максим ощутил боль и подумал, что кости могут не выдержать совсем неженский хватки и треснут. Пытаясь высвободиться, он стал осторожно разгибать пальцы Вероники. Осознав, что спасительной руки больше нет, дама сердца с диким воплем «Помогите!» бросилась Максиму на колени и прижалась к груди. По её щекам текли слезы. Юноша почувствовал, как теплые капельки падают ему на шею.

Потом, сидя на лавочке, Вероника созналась, что боится высоты до потери сознания, но не хотела об этом говорить, чтобы не портить вечер.

Боится… как маленькая девочка боится, с внезапной теплотой подумал Максим. Он нежно обнял её за плечи, и они направились к выходу.

Однако ненависть не мешала папеньке приглашать женскую особь в свою квартиру одинокого холостяка, где, изображая романтику в виде дорогого или дешевого вина – зависело от «подержанности» соискательницы, он использовал особу по прямому назначению. Затем папенька хладнокровно предлагал даме собрать свои шмотки и убраться к чертям собачьим.

Женщина обижалась, пыталась ему мстить, карауля у подъезда, чтобы плеснуть какой-нибудь дряни в лицо и на безукоризненно сидящий пиджак с шелковой рубашкой и галстуком в тон. Бурое пятно эффектно расползалось на груди обалдевшего Казановы, приводя женщину в неописуемый восторг. В такие моменты папенька не церемонился с бывшей пассией и наказывал нападавшую ударом в грудь. В выражениях он тоже никогда не скупился, стряхивая нарочитую интеллигентность и выпуская наружу ненависть ко всему женскому роду сразу. В результате, действо сопровождалось угрозой в следующий раз переломать всё, что только может ломаться у такой-сякой потаскухи.

Специфическое отношение к противоположному полу не мешали папеньке несколько раз жениться и обзавестись детьми в количестве пяти штук, и что характерно – одними девочками, среди которых и была странная Вива. Природа как будто хотела посмеяться над ним, унизить своей неподатливостью в желании произвести на свет настоящего наследника по мужской линии.

Эти пикантные подробности Вива вычитала в потертом дневнике своей матери. Именно они вызвали жгучее желание увидеть папеньку. Если папенька был такой плохой, то почему мама в него влюбилась?

Мать Вивы долго отказывалась давать дочери адрес папеньки, но сдалась под натиском её экзальтированных воплей «покончить с собой». Мать понимала, Вива просто устраивает сцену, но рассудила, что когда-нибудь она должна познакомиться с этим, который бросил её еще в роддоме, узнав, что у него опять родилась дочь.

– Держи адрес, – переворошив содержимое сумочки, она выудила из неё записную книжку и вырвала оттуда исписанный листок. – Предупреждаю, кроме разочарования, ты ничего не получишь, – устала проговорила мать.

– Что же ты связалась с ним? – спросила Вива.
– Он так красиво ухаживал… обещал… – с горечью произнесла она.

Ничего, подумала Вива, она переживёт разочарование. Она только одним глазком глянет, что из себя представляет папенька, а потом забудет о его существовании навсегда, как забыла мать этого ловеласа.

– Зачем тебе на него смотреть? – поинтересовалась я у своей странной подруги.

– Хочется, – витиевато ответила та. – Понимаешь, я на мать совсем непохожа. Глянь на меня, на эти жидкие волосы, нос крючком и кривые ноги… Моя мама красавица, а я? Кто я? – и сама себе ответила, – уродина!

– Если даже ты похожа на отца, то сейчас уже ничего не изменишь. Ты не можешь родиться заново с новой внешностью, – философски заметила я.

– Не только из-за внешности. Я вот думаю, неужели ему не интересно на меня посмотреть, познакомиться со мной? Может, мама преувеличивает, что он такой гад? Вдруг он изменился за это время? – с надеждой проговорила Вива.

– Не знаю, может изменился, а может и нет, – уклончиво ответила я.

– Какие милые девушки в этом парке, – прервал разговор подруг седовласый мужчина. – Разрешите присесть? – и не дожидаясь ответа, пристроился на лавочку рядом с Вивой. – Я, знаете ли, давно здесь не был – дела, дела… Я не помешал? – вдруг спохватился он.

– Нет, – небрежно ответила Вива, решив, что новый собеседник как раз подходит для репетиции встречи с папенькой. – У нас тут небольшой спор, – и без предисловий обратилась к подсевшему, – я считаю, что обязательно нужно познакомиться с отцом, которого никогда не видела, а моя подруга говорит, что не стоит. А вы как считаете?

– Ну, я даже не знаю, – от неожиданного напора собеседник на мгновение сконфузился, но быстро пришел в себя и продолжил уже обычным тоном, – девочки, зачем вам какой-то пропавший отец? У меня уйма дочерей и ни с одной я не вижусь. И вы оставьте старика в покое. Бабы только деньги тянуть умеют, толку от них никакого. Дуры все поголовно, но вы-то я вижу не такие, – спохватился он. – Вы очень милые барышни…

– Нет, вы только представьте, – продолжала настаивать Вива, – однажды к вам приходит дочь и говорит, что ей не хватало отцовского внимания и любви. Поэтому она всегда мечтала познакомиться с папой, пожить у него, чтобы узнать его поближе, понять, что он за человек…

– Глупости вы говорите, – возмутился пожилой мужчина. – Зачем мне эта дочь? Жить у меня еще собралась… Мне приживалки не нужны. И вообще, может, она самозванка какая. Может, ей квартира моя понадобилась, а меня в могилу свести хочет. Выставлю и дело с концом.

– И разбираться не будете? – расстроенно уточнила Вива.
– Нет, не буду. Жил я без этой дочери всю жизнь и дальше проживу.
– И вам совсем не интересно кто она, как выглядит, чем занимается? – не унималась Вива, стараясь скрыть разочарование в голосе.
– Совсем не интересно. Бабы дуры рожают, а потом тычут своими приплодом всю жизнь – это твой ребенок, ты обязан, ты должен… А мне дети не нужны, мне и так хорошо.
– Дочь может ухаживать, если болеете, в старости там… воды подать, – проговорила уже совсем тихо Вива.
– Смешная ты. Болеет, в старости… – засмеялся собеседник. – Всегда можно найти одинокую бабёнку, которой страсть как хочется к мужику прилепиться. Вот она и будет воду подавать и ещё благодарить станет, что позволяешь это делать. И выгнать её в любой момент можно, если надоест. Выбор всегда есть: хочешь молодую возьми, хочешь постарше… Только руку протяни, и любая пойдет. Все бабы дуры, одним словом.
– Пойдем, – сказала Вива и потянула меня за рукав платья.

Всю дорогу до дома она молчала и уже у подъезда с вызовом произнесла:
– Я все равно к нему схожу. Мой отец не может быть таким уродом, как это старикашка.
– Сходи, – не стала перчить я.
– Завтра и пойду. Ты со мной?
– Если ты хочешь… – начала я.
– Хочу, – перебила меня Вива.

На следующий день мы стояли около двери папенькиной квартиры моей странной подруги. Вива никак не могла нажать на кнопку звонка – сомневалась и боялась одновременно.
– Может, уйдем? – предложила я, видя её нерешительность.
– Нет, – отозвалась Вива и с силой вдавила кнопку в металлический корпус.

Через некоторое время раздался щелчок и дверь открыл вчерашний старикашка из парка. Он удивленно посмотрел на подруг.

– Побежали! – закричала Вива и стремительно бросилась вниз по ступенькам. Я пустилась за ней следом.

Уже на улице, отдышавшись, Вива сказала:

– Мы никогда не будет об этом вспоминать, – и немного помолчав, добавила, – поклянись, ты никому не скажешь, что мы были у него!
– Конечно, даже не сомневайся. Никогда не вспомню и никому не скажу, – ответила я, преданно смотря в глаза своей подруге.

Немного побродив по тенистым улочкам старого квартала, мы присели на потертую скамейку около раскидистого тополя. Странная Вива уткнулась в свои ладони и горько заплакала, размазывая тушь по лицу и что-то бормоча себе под нос…

Хорошо было, а потом захотела она квартиру. Ну зачем ей квартира?! Я тогда так прямо и спросил, а она, моя осуществленная мечта, ответила, что надоело ей жить без удобств.

Расстроился я, спать неделю не мог, понимая, что счастье начинает трещать по швам. Попытался переубедить, напомнил, что десять лет назад обещали всё «провести и обустроить». Если чуток подождать, то обязательно дождемся этого «провести и обустроить».

Не захотела она ждать и пообещала расстроить брачные узы, если не одумаюсь. Пришлось сдаться, ведь она – это моя мечта и вполне осуществлённая. Как же можно отказаться от мечты?!

Стали думать, потом бумажки какие-то писали, деньги занимали, куда-то бегали и на тебе – квартира. В ней три комнаты, одна из них - наша. Моя осуществлённая мечта вся светилась от навалившегося счастья.

А потом стало совсем невыносимо. Мечта превратилась в вечно недовольную женщину, наполненную обидой и ненавистью ко всему живому, в том числе и ко мне, который так и не создал условий для идеального брака. Так и сказала: «Ты - не мой идеал».

Поняв, что рекламная скороговорка не долетает до моих ушей, нимфа стала лопотать как-то не совсем уверенно, вопросительно заглядывая в мои глаза. Мне захотелось сказать ей что-нибудь приятное. Я сказал. Наклонился к ушку и сказал. Сначала совсем тихо, затем повторил погромче. Девушка покраснела, помолчала и спросила, буду ли я покупать диван в кредит или сразу оплачу.

Не нужен мне диван, у меня и дома-то никакого нет, неужели непонятно?!

Вчера была проблема именно с языком – пещерное ОнО не понимало, что от него хотят, но очень хорошо владело великим и могучим матом, который скрепляет все народы мира в один многоликий и противоречивый этнос. Даже если исчезнет Гиперборея, она же Тартария, или … у неё ещё много названий, то останутся бранные слова, позволяющие выжившим чувствовать себя плоть от плоти неподражаемой и уникальной цивилизации.

Непристойные ругательства пещерное ОнО сдабривало активным размахиванием рук, безудержным дёрганьем ног и истошным визгом на своём наречии. Его половая идентичность была на месте, но пещерные всегда вели себя одинаково непотребно-омерзительно, за что и получили устойчивое местоимение ОнО, которое указывает на предмет.

К пещерному ОнО прилагалась родня – замотанная в чёрное особь женского пола в перманентном положении и бородатый самец с небольшим ковриком, норовивший упасть на прихваченную ни к месту подстилку, чтобы осквернить окружающих. 
Композиция из семейства пещерных источала гнилостное трупное амбре, поэтому Педагог включил промышленный освежитель, как того требовала инструкция для помещений с маленькой кубатурой.

Изначально считалось, пещерные тоже люди, но практика доказала, что это тупиковая ветвь непонятно как выжившей популяции «итреч».

Популяция размножалась с катастрофической скоростью и грозилась заполонить собой каждый уголок неподражаемой и уникальной цивилизации… «Чтобы что?» – спрашивал у них этнос и слышал в ответ: «Уничтожить вас!». Вот так искренне и незамысловато итреч отстаивала своё желание ввергнуть весь мир в небытие, как и полагалось сущностям низшего порядка.

Все понимали, что от них надо избавляться и даже предлагали вполне гуманные методы, но… пока итреч по привычке безнаказанно посещала публичные места и доставляла много хлопот и неприятностей людям, включая Педагога.

Люди надеялись на переход от Яви к Прави, который вот-вот должен случиться. Он-то и очистит мир от итреч и других сущностей Нави – так гласила легенда, согласно официальной трактовке Пятикнижия ведической письменности.

Педагог нутром чувствовал, что сегодня перед ним свой. Своё ОнО созерцать в таком неприглядном виде было тягостно – интеллигентно размышлял Педагог. Своё ОнО уже отделилось от неподражаемой и уникальной, а ты ещё, по привычке, готов с ним делить историю.

– Я могу узнать, кто предо мной стоит? – ещё раз попытался установить контакт с ОнО Педагог.

ОнО не сдавалось и продолжало молча переминаться с ноги на ногу, добавив монотонные раскачивания вперед-назад.

Зайдем с другой стороны: Педагог открыл верхний ящик письменного стола и вытащил ножницы. Подглядывая за Педагогом сквозь кусты волосяного покрова, ОнО смекнуло, к чему всё идёт, и грязно выругалось цветистым оборотам обсценной лексики.

– Ожило, – облегчённо выдохнул Педагог. – Повторяю вопрос, как вас зовут?

Впрочем, рано радовался Педагог обретению сговорчивой версии мутировавшего организма. Вместо ответа, ОнО очень быстро натыкало цифры мобильника и стало громко жаловаться, что к нему применяют насилие.

Вслушиваясь в мерзкие инсинуации негодяя неопределённого пола, Педагог по-прежнему силился понять, кто перед ним – мальчик или девочка. Дело в том, что голос мерзавца тоже не отличался типовым тембром для определённой особи. Унисекс – привычный термин для ОнО, плотно вошёл в обиход, но никак не решал проблему половой идентификации.

– Сейчас ты попляшешь! – громко восклицало ОнО, растягивая в ухмылке растрескавшиеся губы, мелькавшие среди немытых зарослей, и радостно гигикало от предвкушения скорой расправы над Педагогом.

Надоело, уйду – загрустил Педагог, воскрешая ежедневную рутину предстоящей рабочей передряги. Сейчас заявится Яжемать, ненавидящая кровное ОнО и не желающая в этом признаваться даже самой себе. Она всегда прячется за мнимой заботой и хочет заставить окружающих потакать прихотям ОнО.

Глазницы Яжемать привычно выпучены белковым субстратом с тёмными точками булавочных зрачков. Уродливая гримаса заменила лицо на пятно из подвижных ломанных линий, а рот испражнялся дурно пахнущей субстанцией из аммиака с отголосками сероводорода.

Голова этой отвратительной пародии нанизана на палку из туловища с крючковатыми хваталками, стремящимися вцепиться в горло объекту предстоящей манипуляции с понятиями о вседозволенности.

Яжемать свято уверена, что она подарила Вселенной «прелесть» – так в семейном обиходе называлась склизкая, гнусная и тошнотворная игрушка – ОнО. Это только её игрушка – изматывающая и заставляющая выть по ночам из-за несбыточной мечты избавиться от невыносимой прелести.

– И никто! Слышите никто! Не имеет право приставать к моей игрушке! – заезженная мантра вдохновляла Яжемать давать отпор миру, который по глупости задумал покуситься на прелесть.

Яжемать будет целовать свалявшиеся от грязи патлы ОнО в пубертате, складывая непослушные губы куриной гузкой и брезгливо морщась от вони.

– Ты – ничтожество! – задыхалась от ненависти Яжемать, извергая остатки не пережёванных фекалий прямо в лицо Педагогу. – Я посажу тебя! Будешь из унитаза дерьмо жрать! – продолжала надрываться проявившаяся из подворотни Ничто, благодаря сдавливающей горло пуповине с опостылевшим ОнО, которую она никак не могла перегрызть.

Несчастная женщина – неизменно думал Педагог, наблюдая за обязательной трансформацией в Ничто. Сколько боли и страдания ей приносит этот ненужный и нелюбимый ребёнок. Она хотела, чтобы легко и гордиться… А родилось… И отказаться нельзя – не принято, не поймут... Да и нет у неё больше никого, чтобы можно было сказать – моё. Чтобы прижаться всем телом и почувствовать тепло и свежий аромат чуда, когда-то бултыхавшегося в утробе женщины вместе с надеждами на счастливое будущее. Чтобы потом внуки и тоже легко и гордиться…

ОнО жалеть бессмысленно. Мутация «вылюдье» – окончательная форма жизни, не подлежащая изменению даже при вживлении чипа обратимой реакции. Для этноса ОнО потеряно навсегда.

Готовясь к предстоящему стечению обстоятельств, Педагог наполнил стакан прозрачной жидкостью из пластмассового пробника, чтобы плеснуть её в животную сущность Ничто до наступления последней стадии катарсиса. В инструкции было написано, что новый препарат помогает облегчить страдания Ничто и ввести в ступор до приезда спасательной бригады.

Нацепив зелёные футболки, которые успокаивают, семья приступила к завтраку.  Девочка размазывала кашу по тарелке витиеватыми узорами. В сердцевину композиции Люся положила кусочек сливочного масла, который сразу же начал превращаться в жёлтую лужицу увядающего одуванчика.

Супруга Грини колупала стриженными ноготками скорлупу варёного яйца, чтобы запастись калориями до обильного обеда по случаю, и мысленно пыталась решить дилемму – съесть ещё кусочек хлеба с маслом и сыром или всё-таки придерживаться диеты до обеда?

Супруг Люси сосредоточенно поглощал вчерашнюю котлету, разогретую с макаронами в микроволновке. Он ни о чём не думал, за исключением важного: где взять деньги на ремонт недавно купленного двухколёсного ретро с коляской и потёртым клеймом «Урал».

- И всё-таки, почему мы зелёные? – Гриня уставился на жену немигающими глазами.

- Ты опять всё забыл. – Люся улыбнулась: муж был прекрасным, правда прекрасным семьянином и любящим отцом – вот так затёрто, но очень точно. Она почувствовала – мой, как только увидела парня, который исподтишка разглядывал её – занятую стрижкой кустарника с секатором в руке, но… Гриня с трудом понимал намёки. – Тебе не нравится зелёный? – уточнила Люся.

- Мне нет дела до зелёного, но почему-то не хочется быть газоном с твоей работы прямо с утра. Кстати, так о чём я забыл?

- Плечо… - Обронила Люся, пристально смотря мужу в глаза.

Бородатый дядька уткнулся лбом в горячее плечо и заплакал. Никогда не плакал, а тут… Он даже сам себе не мог объяснить, почему именно сейчас прорвало эту железную плотину, умело сдерживающую мегатонны воспоминаний и загнанные эмоции.

Тектонический сдвиг вызвало плечо. Смотрел-смотрел на это хрупкое плечико, обтянутое зелёной футболкой и вдруг понесло…

Вспомнилась сочная трава, которую отец хотел покосить, а мама восклицала: «Ни в коем случае! Это уголок живой природы, который уже нигде не сыщешь!». Мама, родившаяся в городе и всю жизнь ходившая по серой поверхности асфальта, была в неописуемом восторге от зелёных побегов у себя «в поместье» – так пафосно назывался небольшой участок в четыре сотки с одноэтажным домиком и покосившимися хозпостройками, к которым причислялся не только сарай, но и маленькая банька, вросшая в землю того самого поместья.

- Не иначе – зов предков, – усмехался отец, загоняя в «стойло» обветшалого сарая чудо современной техники – газонокосилку. В его деревенской юности таких не было. "Всё ручками, всё ручками" – добавлял он, любовно оглаживая свою помощницу.

Уголок живой природы постепенно разросся и превратился в ухоженную лужайку – всё-таки не зря отец купил газонокосилку. Украшал лужайку, как и полагалось по новомодным канонам загородного ландшафта, японский садик с небольшой кучкой камней, вывезенных со стройки ночью за некоторую мзду охраннику, и причудливо стриженные кустарники. Последние приобретались совершенно легально на оптовом рынке для садоводов.

Специальный человек – садовник, превратил обычные зелёные прутики в «модель вселенной», согласно философии японской парковой культуры, напоминающую по форме колокольчики. Мама назвала стриженные прутики умопомрачительным словом из шляпного жаргона – клош.

Клошей – это уже из жаргона отца, полагалось стричь особыми видом секатора и кустореза, а потом опрыскивать стимулятором роста.

Схема «обрезать и прыскать, чтоб быстрее росло» – вызвала когнитивный диссонанс у отца с приступом гомерического хохота. На что мама надменно ответила: «Невежей был, невежей помрёшь!». Затем быстро удалилась в опочивальню, чтобы не видеть, как отец «уродует красоту» простыми садовыми ножницами, оставивших от клошей только одно воспоминание.

После такого акта вандализма на семейном совете мамой было решено: отныне и навсегда вызывать садовника не только для клошей, но и вообще для поддержания стиля.

Отец сделал вид, что обиделся, и при каждом удобном случае повторял: «Моя мне не доверят даже клошей!». Считалось, что после таких слов он может саботировать любые работы в поместье, если они не входили в его планы.

В начале августа случился пожар, после которого не осталось ни лужайки, ни клошей из японского садика. Родителей тоже не осталось.

Зелёная футболка на плече стремительно мокрела, а Люся боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть безудержно расчувствовавшегося кавалера. Успокоившись, Гриня предложил стойкой девушке навечно остаться его дамой сердца и матерью будущих детей, если таковые появятся.

С тех пор день «зелёной футболки» превратился в домашний праздник, о котором Гриня напрочь забыл. Он забыл, как упорно Люся помогла ему вернуться из горя и принять, что изменить ничего нельзя. Есть только сегодня, в котором дочь любит фиолетовый, а жена деликатно старается напомнить ему о дне, в котором они обрели единение. Есть он, который забыл про главное – его окружают любимые и любящие, а зелёная футболка – это символ их счастливой жизни.

Утром без осадков и солнечно – сообщил ведущий новостей. Идём. Я радуюсь теплу и возможности подышать свежим воздухом, тело старается доковылять до лавочки, облюбованной в закоулках памяти, и что-то привычно бухтит, шаркая негнущимися ногами.

Я предусмотрительно сворачиваю туда, где дорожку протоптали ценители экопрогулок и нет никаких сидячих мест для разомлевших частей тела. Там пахнет землей, крупинками синеющих цветочков сквозь веер зелёных листьев, и еще чем-то загородным.

Тело старательно обижается, запинаясь о выступы корней постаревших деревьев, и падает, старясь разорвать кожаные заплатки на коленях. Заплатки не сдаются, а с ними не сдаюсь и я.

Смотрю, как скрюченные пальцы отряхивают земляные крошки, хватаются за кряжистый сук, чтобы помочь туловищу вытянуться вертикалью. Немного усилий и тело обретает устойчивость, основанную на силе притяжения и моем нежелании потакать его капризам.

Петляя, тропинка выводит к небольшому прудику, стремящемуся превратиться в болото с квакающими лягушками и ряской. Пока остатки мутной воды ещё отзеркаливают лучи солнечной погоды, можно полюбоваться шоколадными початками на зелёных палочках стеблей, обрамляющих мокрое нутро будущей трясины.

Чтобы отвлечь мою отстранённость, тело горестно всхлипывает, напоминая, сколько ему пришлось пережить и надо срочно возвращаться. Я вспоминаю о низине со склизкими шляпками грибов и пихаю тело в направлении перед собой, заставляя забыть о развороте в привычное.

Тело, протестуя, плетется по самым отсыревшим участкам пролеска, как будто не замечая комья глины, налипающие на матерчатую оболочку обуви. Я не сопротивляюсь, находя забавным погружение уставших ног в непригодность. Жалею только, что грибница еще не пустила на поверхность мое воспоминание, предложив подождать до августовских дождей.

Лёгкое разочарование не ускользнуло от тела, и оно захихикало, обнажив розовые десна с мелкими горошинами зубов. Делаю вид, что не заметила, и направляюсь к щербатым дорожкам запущенной аллеи.

Теперь можно и отдохнуть - подумала я, присев на деревянные рейки, когда-то соединявшие массивные опоры из бетона и эстетику минимализма. Тело плюхается рядом, запрокидывая голову и прикрывая тонкие веки с голубоватыми прожилками. Перемирие.