willsiva

Мне, признаться, повезло. Жена у меня — искусствовед. В доме пахнет не только кофе, но и искусством. Мозг, как и тело, не терпит суррогатов. И чем меньше в рационе «информационного фастфуда», тем чище вкус к жизни. Ментального фастфуда минимум — всё с подачей, аннотацией и лёгким намёком на вечность. Дочь — профессионально танцует. Так что и фастфуд у нас редкий гость — в прямом и переносном смысле. А ужин у нас иногда выглядит как перформанс: кто-то обсуждает Ренессанс, кто-то отрабатывает двойные дроби под столом. В общем, окружён красотой со всех сторон — хочешь не хочешь, а начнёшь понимать символизм и в собственной тарелке супа.

И вот, в одно солнечное субботнее утро, нас занесло на выставку Пикассо и Дали. Частная коллекция — больше сотни работ. Прекрасная, дерзкая, чуть сумасшедшая.

Два испанца, два антипода, два гения, у каждого — своё солнце в голове. У Дали ус стоял как антенна, улавливающая вдохновение, а у Пикассо взгляд был как у человека, который всё время видит чуть больше, чем остальные.

Пикассо шёл вперёд как бульдозер — ломал формы, смешивал жанры, менял лицо искусству. Дали — артист до кончиков усов, театрал, хулиган, поэт мазков и паранойи.

Оба — мастера классики, оба пошли дальше. Каждый нарисовал себе вечность, только разными красками.

Наш экскурсовод был молодой, энергичный, и, кажется, немного влюблён в обоих сразу. Он показывал мазки, рассказывал истории, как будто был у них на кухне. Мы слушали, кивали, и где-то внутри тихо происходила алхимия: картины переставали быть просто красками. Они становились зеркалами — твоих собственных состояний, страхов, амбиций.

Особенно запомнились фразы. Сальвадор Дали однажды сказал:

«Не бойтесь совершенства — вам всё равно его не достичь.»

И ведь правда. Столько людей годами гонятся за совершенством, будто оно прячется за углом и машет рукой. А Дали просто пожал плечами и сказал: расслабьтесь. Дышите. Рисуйте свои безумные часы.

Пикассо был прямее:

«Всё, что вы можете вообразить, — реально.»

Как будто подмигнул каждому, кто боится начать. Подумаешь — странная идея, нелепый план, рискованный шаг. А потом смотришь — и вот уже он висит в Лувре, а ты всё ещё сомневаешься, реален ли ты сам.

Я не стану пересказывать их биографии — Википедия справится лучше. И не буду притворяться искусствоведом — я больше по метафорам и наблюдениям.

Но одно скажу точно: как бы ты ни относился к искусству — равнодушно, восторженно или с лёгким скепсисом — входят в зал и выходят два разных человека. Тихо, но по-настоящему. Может, именно поэтому мы и наведываемся туда — чтобы вспомнить, что мы живые. Что внутри всё ещё откликается.

Вильям Сива

Кофе остывал. За окном лениво ползли облака, моросил дождь, и огромный жёлтый лист медленно спускался на землю.

— А ведь из этих мыслей рождаются эмоции, — сказал я. — Подумал что-то светлое — и уже улыбаешься. Подумал гадость — и день испорчен.

— Мысли — как специи. Пересолишь — не съешь.

— Или, наоборот, не добавишь — и пресно.

— Так откуда они вообще берутся, эти специи? — спросил он.

— Да отовсюду! Опыт, новости, соцсети, подкасты, чужие разговоры в очереди. Все эти «контентные крошки» падают в голову, и из них потом варится каша. Мы думаем, что просто пролистали ленту, а на деле — пригласили мусор к себе на ужин.

— Точно, — усмехнулся он. — Одни гордятся тем, что не смотрят телевизор, но при этом сутками зависают на YouTube. Те же ток-шоу, только ведущие в худи.

— И мы всё это перевариваем, перевариваем... А потом удивляемся, почему внутри тревожно.

— Так, может, фильтровать? — спросил он. — Как воду.

— Фильтровать — да. Но полностью отгородиться не выйдет. Мы же не монахи на горе. Зато можем выбирать, что пускать в голову.

— Например, почитать Чехова или рассказы Вильяма Сивы ?

— Ну, допустим! — улыбнулся я. — После таких текстов в голове становится тише.

— А если включить политические дебаты — то всё, пошёл внутренний митинг с транспарантами.

Он смеялся, но потом стал серьёзен.

— А ведь правда. Мы сами устраиваем у себя в голове революцию. Придумываем катастрофы, которых нет.

— Да! Сидишь, придумываешь, как тебя кто-то не поймёт, откажет, подведёт. И всё — настроение на нуле, хотя ничего ещё не произошло.

— А потом оказывается, что человек даже не знал, что у тебя в голове был целый военный совет.

Мы оба рассмеялись. В смехе было что-то узнаваемое.

— И ведь самое смешное — мы потом верим этим внутренним диалогам, как официальным новостям.

— А ведь их даже никто не подтверждал! — сказал он. — Ни один источник!

Помолчали. Но теперь — по-другому. Спокойно. По-доброму.

— Может, дело не в мыслях, а в том, кто за рулём? — сказал я. — Можно ведь просто вовремя нажать тормоз, если разогнался.

— Или хотя бы руль не отпускать, — усмехнулся он.

Мы допили кофе. Солнце пробилось сквозь тяжёлые облака, луч упал на наш стол.

— Знаешь, иногда достаточно просто сказать себе: «Стоп».

— Или хотя бы «Хватит выдумывать».

— А потом встать и сделать хоть что-то реальное. Пусть маленькое, но настоящее.

Он кивнул.

— Главное — не дать мыслям метаться, как котам на валерьянке.

Мы рассмеялись. И вышли из кафе, оставив за столом пару ненужных тревог.

Вильям Сива

Программу, конечно, расписали заранее. Но, как всегда, она дала крен в сторону хаоса — и, как всегда, это оказалось ещё лучше.

Погода обещала серое питерское кино в стиле Тарковского. На деле все три дня сияло солнце так, будто мы попали в рекламный ролик про витамин D. Даже скучно чуть-чуть — ни тебе философской мороси, ни романтики зонтами. Но, честно говоря, мы и без дождя точно унывали.

Мы дружим уже около тридцать лет. Ещё со школы в Академгородке. Тогда мы сидели за партами и спорили, кто умнее — Галуа или Шерлок Холмс. Теперь сидим за одним столом и спорим, чей ребёнок громче смеётся. А чувство то же самое — будто мы снова в школьном коридоре, только теперь с седыми висками и обязательствами.

Поездка была великолепна. Я вёз семью, и на полпути мы дружно подпевали Веселым ребятам, когда проезжали Бологое. Это был момент синхронизации со вселенной. Приехали глубокой ночью и рухнули в кровати — впереди был целый мир.

И правда, мир. Театры, музеи, квартира Бенуа, Кронштадт. Но всё это было, скорее, декорацией. Настоящий спектакль начинался вечером, когда мы собирались только в нашем кругу. Разговоры, смех до боли в животе, до слёз в глазах. Я не смеялся так давно. В такие вечера понимаешь: никакой сериал не сравнится с живыми людьми за одним столом.

И вот как это передать? Да никак. У каждого своё «наше всё». Но думаю, вы понимаете. Потому что, если у вас были такие вечера, когда время теряет форму, а смех становится музыкой — вы знаете, о чём я.

Может, именно ради таких мгновений люди и ездят тысячи километров. Чтобы сесть за стол, засмеяться до слёз, и вдруг понять — ты дома. Где бы это ни было — хоть в Академгородке, хоть в Москве, хоть в центре Питера.

Вильям Сива

И всё бы ничего, да потом начинается самое неприятное — думать. Думать, как жить дальше с этой занозой в сердце, которая зудит каждое утро, как будильник без кнопки «отложить».

Можно не прощать. Можно копить злость. Она, знаешь, копится аккуратно, как мелочь в банке. Только в какой-то момент банка лопается. И всё это добро выливается на кого угодно — кроме виновника.

Поэтому прощать нужно. Не ради него — ради себя. Чтобы снова спать, есть и смотреть на небо без внутреннего комментария: «Вот гад».

Но вот что важно: простить — это одно. А впустить обратно — совсем другое. Это как простить комара за укус, но не звать его спать под одеяло. Многие путают эти вещи. Думают: раз я простил — значит, можно снова дружить. Нет. Можно снова улыбаться, но не снова подставлять шею.

Потому что предатель — как яд. Даже если кажется, что выжил, след остаётся. И что хуже всего — он не считает себя виноватым. В его голове ты сам виноват. Ты довёл, ты заставил, ты не понял. Он уже вынес себе оправдательный приговор и даже наградил себя за смелость.

И самое коварное — предатель никогда не закончил. Он просто сделал паузу. Он ещё не доиграл партию. Он не поставил мат, но фигуры расставлены. И когда ты его снова впускаешь, он улыбается, благодарит, а сам уже ищет, куда воткнуть нож аккуратнее, чтобы не промахнуться, как в прошлый раз.

Предательство — это как игра в русскую рулетку. Ты можешь крутить барабан сколько угодно, но рано или поздно пистолет выстрелит.

Многие великие на этом спотыкались. Цезарь, например, вообще не ожидал. Уже готовился к реформам, к славе, к будущему — и тут «И ты, Брут?» Классика жанра. Даже у великих — финал один и тот же. Слишком поверил.

Можно выстоять против врагов, против обстоятельств, против всего мира. А вот предатели могут погубить даже великого человека. Сильного человека. Если вы остались живы после этого вероломства, держитесь подальше от этого человека. А если ты доверял ключи от своей души. Просто не пускай больше его с дубликатом.

Не потому, что злишься. А потому что больше не хочешь тушить пожар.

Вильям Сива

Он прочитал пару умных статей, полистал философов и даже сходил на вебинар, где спикер в белой рубашке уверенно махал фломастером у доски.

И вот что выяснилось. Обида — это не факт. Это реакция. Причём своя. Личная. Как аллергия на мандарины — только психологическая. Кто-то просто сказал, что ты выглядишь «свежо» (в 6:30 утра!). А ты уже выстроил в голове три версии конфликта, один мемуар и два ответа, которые «надо было сказать».

Но главное — Николай понял: он обижается, когда реальность не совпадает с его внутренней картой мира. Вот он думал, что коллега скажет спасибо. А коллега промолчал. Николай — в обиде. Хотя коллега просто ушёл в себя. Без экскурсовода.

И тут до него дошло! Обида — как вилка в розетке. Не туда — бьёт током. И больно становится ему же. А человек, на которого он обижается, даже и не в курсе. Или, что обиднее — в курсе, но ему всё равно.

После этого откровения Николай долго сидел на кухне и смотрел на чайник. — Что ж ты молчал, друг… — грустно сказал он, будто чайник знал ответы раньше.

С тех пор Николай стал проще. Когда ловил себя на том, что «опять обиделся», он спрашивал: — Колян, ты серьёзно? Это тебе надо? А самое главное он осознал, что обида это просто ещё одна негативна эмоция.

Иногда — отпускал. Иногда — злился, но уже без занавеса и оркестра. А однажды и вовсе улыбнулся, когда услышал: — Ты, Николай, раньше был обидчивый. А теперь — как почтовый ящик без замка: всё залетает, но ничего не задерживается. И это был комплимент.

Теперь Николай живёт легче. Он не идеален — всё-таки человек, а не просветлённый монах. Но вместо того, чтобы грызть себя обидами, он грызёт яблоки.

Потому что полезнее. И вкуснее.

Cегодня хороший день, чтобы отпустить. Хотя бы одну старую обиду.

Подпишись на мой ТГ канал и получи ещё больше полезной информации. Кстати там в закрепе есть 10 лайвхаков для сознательной жизни.

Вильям Сива

И вот, с сияющими глазами он отдал приказ. И сам первым поскакал в воду. Сотни улан ринулись за ним! Лошади, люди, сабли, крики «Да здравствует император!» — и всё это гурьбой в Неман. Картина напоминала не военную операцию, а массовое купание после жары: все плывут в разные стороны, их сносит сильное течение, лошади натыкаются друг на друга, люди цепляются за хвосты, кто-то за чьи-то сапоги.

И тут выяснилось, что место выбрано неудачное. Всего-то в полукилометре был мелкий брод, но наш герой решил: «Не то, мелко, неэффектно! Император же смотрит!» (спойлер: не смотрел).

Толпа барахталась, течение тащило вниз, люди тонули вместе с лошадьми. Давка была такой, что если бы кто-то заорал «модное дефиле», это бы выглядело вполне правдоподобно: все в куче, все на показ, и у каждого глаза полны ужаса.

Полковник же, весь мокрый и запыхавшийся, всё-таки выбрался на другой берег. Должно быть, представлял, как Наполеон, смахнув слезу умиления, вручает ему герцогскую корону. Но — картина была следующая: Наполеон сидел в стороне, скучал, зевал, а когда услышал, что кто-то там тонет, только недовольно поморщился и приказал подать себе лошадь. Уехал. Всё.

Человек сорок так и не вышли на берег. Утонули. Большую часть прибило течением обратно, кто жив, кто не очень. А сама армия, между прочим, просто прошла километр по берегу и спокойно перешла Неман вброд, с сухими сапогами.

В итоге грандиозная «акция мужества» оказалась бессмысленной, как попытка вручить букет начальнику, который уехал в отпуск.

Полковник стоял на другом берегу — мокрый, тяжело дышащий, с торжеством в глазах. Он ждал, что вот-вот к нему подбежит гонец: «Император благодарит!»

Но гонца не было. Наполеон уже уехал. Ни фанфар, ни аплодисментов, ни хотя бы барабана из ближайшего военного оркестра. Просто тихий берег и мокрая форма. Он хотел крикнуть что-то вроде «Виват!», но получилось что-то вроде «Апчхи!».

Вильям Сива

— Закрой глаза.

— И что дальше?

— Держи меня за руку.

И всё. Ты берёшь его за руку — и идёшь. Как в детстве, когда мама ведёт домой через вечерний двор, а тебе кажется, что каждая тень — это монстр. И сил идти уже совсем нет. Настолько устал. Но мама рядом. Её ладонь — как маленький обогреватель, и мир перестаёт быть страшным. И вот ты уже и дома. Где тепло, светло, пахнет супом, свежим хлебом и безопасностью.

Это — абсолютное доверие. Без условий, без анализа, без страхов. Можно, конечно, навесить на это кучу «умных» объяснений: там и работа зеркальных нейронов, и переключение фокуса внимания, и какая-нибудь психология в упаковке за пять тысяч рублей в час. Но, если честно, всё проще. Кто-то просто взял тебя за руку и довёл до света.

И вот ты идёшь. Не жалуешься, не объясняешь, не требуешь “понять и простить”. Не ноешь и не просишься «на ручки». Просто закрываешь глаза. Просто идёшь. Даже если ничего не видно. Даже если шаги — как по болоту. Просто знаешь, что рядом — тот, кому веришь. И этого достаточно.

Потом ты вдруг замечаешь: темнота поредела. Воздух стал мягче. Ты чувствуешь — сил прибавилось. Не потому, что кто-то вытащил тебя за шкирку из депрессии. А потому что, когда идёшь не один, мрак ведёт себя культурно — уступает дорогу.

Главное, что бы был человек, кому веришь. Тот, кому можно доверить всё, даже самое сокровенное. Кому можешь рассказать всё и отдаться полностью, до самой мельчайшей молекулы. Потому что это – не всегда другой человек. Даже чаще всего это – не другой человек…

Вильям Сива