Поле чудес⁠⁠

Незадолго до Нового года мир в нашем доме начинал менять ритм. Где-то за две недели до праздника, обычно ранним воскресным утром, папа появлялся в дверях нашей с сестрой комнаты с коробкой. Той самой коробкой — старой, картонной, измотанной жизнью и гравитацией, которая давно просилась на пенсию. В обычные дни она просто пылилась на антресоли, где я периодически ползал с тряпкой, изображая трудолюбие. Но стоило папе опустить её на пол — комната будто щелкала выключателем. Всё. Волшебство начиналось.

В другое время года эта коробка не вызвала бы ни малейшей дрожи. Но в декабре она превращалась в сундук сокровищ. Возможно, капитан Флинт бы и не одобрил содержимое, но мы с Наташкой смотрели на неё, как на портал в Новый год.

Для нас праздник был ещё чем-то вроде личной революции. Сами посудите. Строгий детский режим, отбой сразу после «Спокойной ночи, малыши». И только один раз в году, в судьбоносную ночь с 31-го на 1-е, нам позволяли бодрствовать сколько угодно. Это была свобода. Подлинная, ничем не ограниченная свобода. Взрослая жизнь, как нам казалось, в её самом сладком виде.

А ещё были подарки. И конфеты. И мандарины — боги мои, мандарины! В нашей сибирской глубинке они появлялись примерно так же часто, как комета Галлея. И мы ели их без тормозов, как будто завтра они исчезнут из мира навсегда.

Но главным было другое. Вся семья собиралась вместе. Приходили бабушка с дедушкой. Из серванта доставался сервиз. Раскладывался огромный полированный стол, который целый год ждал своего звёздного часа. На него стелили скатерть, красивую, праздничную, пахнущую нафталином и торжеством. Папа приносил ёлку с рынка — замёрзшую, в снегу и сосульках, будто он вытащил её прямиком из лап декабрьской метели. Ёлка стояла в углу и тихо оттаивала, наполняя квартиру тем самым запахом, который умеют создавать только настоящие новогодние ёлки. Смесь хвои, морозного воздуха и будущих воспоминаний.

Украшали её позже. Сначала мы с Наташкой брались за свою комнату — развешивали дождик, игрушки, мишуру, которую потом ещё полгода находили в самых странных местах.

И в этой суете появлялась наша главная задумка — устроить своё собственное «Поле чудес».

Мы никому не говорили, нас никто не просил. Просто однажды решили, что праздник — это наша зона ответственности. Тем более что попасть в настоящее телешоу тогда казалось прыжком в параллельную реальность. Особенно детям маленького городка, где самым фантастическим событием был автобус, который пришёл вовремя.

Мы пытались. отправляли письма, кроссворды. Но телезвёзд из нас не вышло.

И тогда мы сделали то, что делают дети во всём мире: если мечта не идёт к тебе — сделай её сам.

Мы репетировали, придумывали слова, задания, делали призы. Я рисовал себе усы — суровые, как положено ведущему. Никто не смеялся. Для праздника пойдёт.

И вот в новогодний вечер, когда бабушка с дедушкой уже сидели за столом, салаты готовы, телевизор показывает свои огоньки — мы начинали. Наше маленькое, домашнее, невероятно тёплое Поле чудес. И пусть родители, возможно, предпочли бы просто спокойно смотреть концерт или приключения Жени Лукашина, но, когда шоу начиналось —, они играли по-настоящему. С азартом, с улыбками, с той самой искренностью, которую взрослые обычно прячут глубже всех сокровищ.

Теперь всё иначе. Нет бабушки и дедушки. Родители стали старше. Мы — те, кто готовит праздник теперь уже для своих детей.

Но каждый раз, когда я вспоминаю ту самую разваливающуюся от старости коробку, я будто снова попадаю в тот декабрь. В то чудо. В запах хвои. В хруст снега на ботинках. В тепло семьи, которое не купить, не одолжить, не выпросить — только прожить.

Да, тогда было непросто. Девяностые не отличались щедростью. Но бедность никогда не умела забирать главное. Она не могла украсть наш смех, нашу игру, тепло руки, которая поправляет гирлянду, или хриплый голос папы: «Ну что, пора доставать коробку?»

Иногда мне кажется, что всё это до сих пор живёт где-то рядом. А может быть — просто декабрь умеет возвращать то, что мы думали уже потеряли.

Вильям Сива