Часть первая: Сосед. Часть первая

____________

Лёша был самым младшим из трёх братьев, ему крепко от них доставалось. Подножки, пинки, порой надолго остававшиеся синяками. Но это — школа жизни, своеобразное воспитание. Родители, тоже выросшие в многодетной семье, не придавали этому особого значения. Скоро он научился давать отпор. А когда мальчики подросли, детская вражда изжила себя.

Братья души не чаяли в мелком, что ходил за ними хвостом, как привязанный. Вместе лазали по заброшкам, которыми изобиловал их маленький, постоянно редеющий посёлок: люди целыми семьями переезжали в областной центр, бросая муниципальные халупы в селе. Ребята ворошили старый хлам, играли в прятки в тёмных закоулках покинутых жилищ, сидели на полу, запалив огарок свечи, зловещим шёпотом рассказывали страшилки. Лёша всегда принимал их слишком близко к сердцу, и каждый раз дрожал, как осиновый лист, даже если байку уже слышал. Старших это забавляло. Меж ними родился новый прикол: пугать брата. Они стебались беззлобно, не осознавая, что кошмары забираются тому прямо в душу. Лёша искренне верил в Красную руку, Пиковую даму, Чёрную простыню и Гроб на колёсиках, из которого восстаёт Чёрный-чёрный человек.

В канун Нового года в магазине среди стандартных зайчиков-белочек затесалась чёрная, уродливо склёпанная маска гориллы, и братьям тут же пришёл на ум наикрутейший розыгрыш.
— Обосрëтся, стопудово, — констатировал старший, расплачиваясь монетками из общей копилки.
— Лишь бы мамке не нажаловался, — кивнул средний, пряча за пазуху покупку.

Братья дождались, пока все уснули и вышли в сени. Вытащили маску из рукава потрёпанного пуховика Ильи. Антон надел её и тихонько зарычал, согнув и выставив вперёд пальцы.

— Зашибись! И шубу мамкину напяль, — сказал Илья и протянул ему с вешалки старый каракуль.
— Давай, — Антон накинул громадную шубу. — Пошли! Ух, что сейчас будет!

Они на цыпочках прокрались тёмным коридором мимо кухни и родительской спальни, отворили дверь в комнату, которую делили с братом. Тусклый свет фонаря падал с улицы сквозь незанавешенное окно. Антон встал в освещённый кружок и принял отрепетированную позу, Илья спрятался за тумбочку возле своей кровати и замогильным голосом стал вещать:

— А в чёрном-чёрном доме жил чёрный-чёрный человек...

Младший брат сел на кровати, недоумённо моргая. Сон мгновенно слетел, как только он разглядел ужасное клыкастое нечто со сморщенным лицом, тянувшее к нему скрюченные когти. Он хотел закричать, но издал лишь приглушённый хрип. Чёрный человек шагнул, оказавшись совсем рядом, и, не шевеля губами, завыл: «Отдай моё сердце!»

Лёша вскочил, неуклюже лягнув монстра в бок, и опрометью бросился на кухню. Чудовище, хихикая, топало следом. Трясущимися руками мальчик опёрся о столешницу, пальцы нащупали разделочный нож. Чёрный человек уже шагал через порог, за ним шлейфом волочилась мёртвая шкура.

Плотный многослойный картон имел в районе глаз только две маленькие дырочки, практически закрывая обзор. Антон не увидел оружия в руках брата. Сейчас он схватит Лёшку, сожмёт в объятиях, закружит, сорвёт порядком надоевшую маску, в которой дышится с трудом, и они вместе посмеются над розыгрышем. Он прыгнул вперёд. Живот пронзила острая боль. Ахнув, осел, словно куль, на руки брата. Мир исчез.

— Что ты наделал?! — закричал в отчаянии Илья.
— Я убил чёрноловека... чернылвека, — бессвязно бормотал Лёша, трясясь крупной дрожью и всё ещё сжимая нож.

Вспыхнула лампа под потолком: на шум прибежали родители. Отец среагировал быстро, все вопросы — потом. Плотно перевязал рану, вместе со старшим сыном отнёс мальчика в гараж, осторожно погрузил на заднее сиденье старенькой «шестёрки». На предельно возможной скорости рванул в больницу. Если бы не снегопад, доехали б вовремя.

Лёша плохо помнил похороны, как потом приходил участковый, и его странные расспросы. Убил брата? В голове не укладывалось. Он убил монстра. Страшного потустороннего Чёрного человека, грозившегося забрать его сердце. Илья ходил черней тучи, терзаясь чувством вины. Иногда сгребал Лёшку в охапку и трясся в беззвучных рыданиях.

Родительское горе после потери сына заместило более насущное: как помочь живым. Подобно многим соседям они бросили дом в посёлке и переехали в город. Не в поисках лучшей жизни — в поисках спокойствия, подальше от гудящих об убийстве сельчан. Подняли на уши всю родню до восьмого колена, отыскивая специалиста, который бы помог их детям вновь обрести почву под ногами, а не запер в психушку. Нашли.

Илья быстро шёл на поправку, а вот с Лёшей пришлось долго и трудно работать. Ключевой установкой было категорическое отрицание существования чего бы то ни было потустороннего. Но когда мальчик осознал, что по нелепой случайности действительно убил брата, терапия чуть не закончилась полным провалом. Но время лечит. Время и таблетки.

***

Отец выкарабкался. Преодолел свои страхи, школу закончил с красным дипломом, поступил в университет, где познакомился с мамой. Флэшбэки порой накатывали, тогда он шёл к наблюдающему психотерапевту. Фармакология шагнула вперёд — небольшая коррекция дозы, кратковременная смена препарата. Они поженились сразу после выпуска, вскоре родился я. Конечно мама знала, что отец на таблетках, но он казался совершенно нормальным. Пока не вмешалась бытовуха, и родители не начали ссориться. Всё чаще у него случались резкие перепады  настроения, приступы внезапной хандры. И, страшась за мирно спящего в детской кроватке отпрыска, мать выгнала отца вон. С концами.

На протяжении всего разговора я курил одну за одной, слушая, как дождь барабанит по ржавому подоконнику, уже не пытаясь выходить на балкон. Тушил бычки прямо о тумбочку, давя, пытаясь прогнать пробегающий между лопаток холодок. Теперь я понял, почему отец так ненавидел всё мистическое, так болезненно вспоминал о прошлом и чуть ли не всю жизнь сидел на таблетках. Такой судьбы врагу не пожелаешь. И всё, что мне от него осталось — это потрёпанный ежедневник. Я вновь открыл его, пропустив страницу, что читал самой первой, погрузился с головой в заметки.

***

4 октября

Вчера произошло то, что не поддаётся никакому объяснению. Помог с сумками соседке из семнадцатой. Живёт прямо напротив шумного старика. Кивнув на его дверь, заметил, что ей не повезло с соседями. Она не поняла, кого я имею в виду. Я описал глуховатого деда на ходунках. Тётка посмотрела на меня, как на психа, выхватила из рук сумки и обозвала алкашом. Следующие её слова настолько врезались мне в сознание, что я до сих пор помню её точную фразу: «Совсем что ли тронулся, молодой? Помер дед. Месяца три назад хоронили. Да и слава Богу, что помер. Никому тут житья не давал. Перед смертью обещал, что проклянет этот дом. Видно, совсем уже плох был».

Я долго торчал на лестнице, ничего не соображая, потом вернулся к себе. Чёрт. Я съезжаю с катушек. Это не пьяный бред, ведь я не пил несколько дней. Таблетки должны помогать, но… Эта квартира! Этот дед! Эти долбаные воспоминания! Монстров не существует. Не существует! Сверху снова раздался удар. Мой гроб принялись заколачивать. Стоило мне поднять глаза к потолку, как я подскочил на диване и несколько раз моргнул. По стенам медленно начала стекать мерзкая тёмно-красная жижа.

Постараюсь максимально подробно изложить, что было дальше. Хотя руки почти не слушаются, а перед глазами всё расплывается от наворачивающихся слёз. Плевать. Возможно, это моя последняя запись. Если кто-то её прочтёт, решит, что я слетел с катушек. Спился. Траванулся. Принял галлюцинацию за реальность. Но, сука, я видел это своими глазами!

Вчера, когда потекла кровь, я не выдержал и заорал. Закричал так громко, чтобы услышал даже глухой старик. Та густая, тяжёлая капля на моей рубашке стала последней в море моего отчаяния. Я решил бежать. Плевать куда, лишь бы подальше от этой чёртовой халупы. И не смог выйти.

Ключ свободно повернулся в замке, но дверь не открывалась. Я ломился в неё: стучал кулаками, пытался выбить с разбега — ничего не помогло. Я оказался заперт в четырёх стенах. Вернувшись в комнату, замер на месте. Сквозь стекло я разглядел на балконе тёмный силуэт. Сгорбленный, маленького роста, опирающийся на ходунки силуэт. Дед стоял там, как ни в чём не бывало. Словно у себя дома. Он медленно сделал шаг навстречу, ходунки глухо стукнули.

Ручка повернулась, и балконная дверь открылась нараспашку. Но порог переступил уже не немощный старик. А огромное, лохматое существо. С чёрной обезьяньей мордой. С чёрной кучерявой шкурой. Я задохнулся от ужаса и едва не потерял сознание. Бросился на кухню, как тогда, пятьдесят лет назад, и забился в угол. Нож сам оказался у меня в руке. Но в этот раз я просто не смог бы ударить. Я не в силах был даже подняться. Даже вытереть слёзы. Монстр вот-вот должен был выйти из-за угла.

Едва помещаясь в коридоре, обезьяна нелепо переставляла ноги, приближаясь. Я дрожал и кричал, чтобы она проваливала. В метре от меня чудовище остановилось. Подняло руки и стянуло с себя страшную маску. Под ней оказалось улыбающееся лицо брата. «Ты… ты не настоящий», — только и твердил я, — «не настоящий. Уходи». Но Илья лишь по-детски улыбался. Звал с собой. Сказал, что не винит меня в случившемся. Сказал, что пора уходить. Сказал, там мне будет лучше. И, наклонившись ко мне в этой нелепой шубе, протянул мой любимый галстук.

Это можно списать на алкоголь. Побочки. Одиночество. Но я не пил уже несколько дней. Ни виски, ни кветиапин. Теперь можно, теперь уже всё равно. Я впервые столкнулся с тем, что не могу объяснить. Наяву вижу покойника, который  спускается ко мне на балкон и превращается в брата. Не знаю, фантом он или призрак, но сам факт его существования ставит под сомнение всю мою работу и все принципы. Полвека назад люди, мнению которых я всецело доверял, приняли меня за психа, потому что я поверил в страшилки. Полвека я доказывал, что не существует ничего, что нельзя объяснить. Пятьдесят лет специалисты пичкали меня таблетками.

Твою мать! Я убил брата, потому что мне было страшно. Сейчас мне тоже страшно. Но я больше никому не причиню вреда. Пусть это будет моей галлюцинацией. Или кошмаром. Но кошмаром, в котором я останусь навсегда.

***

После очередного глотка из бутылки записки отца уже не казались мне вымыслом. Я всецело проникся его страхом, ладони покалывало, по спине бежал липкий холодный пот. Но ведь всё это — полная чушь, верно? Как бы там ни было, я больше не собирался оставаться в этой квартире. Бросив ежедневник на кровать, я вышел в прихожую и накинул куртку. Ноги уже порядком не слушались от выпитого.

Я стоял перед дверью и нелепо таращился на неё, не решаясь открыть. Она не может быть заперта. Одно простое действие отделяет меня от свободы. Я медленно с опаской потянулся к дверной ручке. Когда пальцы коснулись холодного металла, галстук, так и болтавшийся на ней, пошевелился. Я замер не в силах поверить в происходящее, а узкий лоскут свободным концом  мгновенно обернулся вокруг моего запястья. Руку обожгло. Я попытался вырваться: кожу сдавило сильнее, пальцы посинели на глазах. Я упёрся ногой в дверь и с силой потянул на себя, рискуя получить вывих. Галстук слетел с ручки, а я по инерции упал навзничь. Грёбаный кусок ткани ослабил хватку и, подобно змее, скользнул по плечу к шее, обвил горло. Я судорожно вцепился в галстук, но между шёлком и кожей не было зазора даже чтобы втиснуть ноготь. Дышать становилось всё труднее, перед глазами мельтешили чёрные точки. Шатаясь, я ринулся на балкон.

На свежем вечернем воздухе ожившая причина смерти отца отпустила меня, вновь превратившись в мёртвую тряпку. Я с трудом перевёл дыхание и закашлялся, едва не сблевав через перила. Отец писал, что эта квартира стала его гробом. Но точно не станет моим. Ни за что не вернусь внутрь! О том, чтобы спрыгнуть вниз, нечего было и думать: четвёртый этаж. В самом лучшем случае переломаю ноги. Балкон снизу, был, как назло, застеклён. И, подняв голову, я увидел единственный выход – пойти туда, где, по словам отца, была причина всех бед. Забравшись на ограждение, я вытянулся и достал до площадки надо мной. Подтянулся и из последних сил заполз на выщербленный бетон.

Выход на балкон был загорожен изнутри куском фанеры. Прежде, чем пытаться сдвинуть её, я заглянул в окно. И затаил дыхание. В комнате не было ни мебели, ни ковра, лишь большое зеркало в углу. Весь пол уставлен свечами. Язычки пламени, подрагивая, отражались в гладкой поверхности, наполняя помещение рваным колеблющимся светом. В центре на коленях вполоборота к окну стоял старик, склонившись над раскрытым фолиантом. Я чётко видел его профиль с крючковатым носом. Губы шевелились: он бормотал себе под нос и каждые несколько секунд ударял об пол чем-то похожим на короткую металлическую палку. Старик поднял голову и заметил в отражении моё лицо, прилипшее к окну. Медленно повернулся и, поднявшись на ноги, пошёл в мою сторону. Для передвижения ему не нужны были ходунки. Бежать было некуда. Я стоял на открытой площадке. Одно неверное движение, и я труп.

Дед молча отодвинул фанеру. Высунулся в образовавшийся проём и хриплым голосом произнёс:
— Заходи.

Словно загипнотизированный, на негнущихся ногах я вошёл в комнату. Страх зажал сердце в тиски, оно билось глухо и редко. Старик принял прежнюю позу. Поднял взгляд на меня.
— С отцом пришёл поговорить?
В тусклом свете отблесков пламени он выглядел зловеще.
— Он… он что, жив?
На морщинистом лице старика появилась ухмылка.
— Из живых здесь только ты. Но это ненадолго.

Рефлекторно я огляделся в поисках выхода. Либо прыгать с пятого этажа, либо ломиться в запертую дверь.

— То, что ты видишь, — продолжал он, — не зеркало. Портал. Каждую ночь из него выходят мёртвые. И забирают кого-нибудь из верхнего мира с собой. Позвать твоего родственничка?
Слова, что шелестели из уст этого полоумного, не укладывались в голове. И с каждой минутой, проведённой здесь, ужас всё сильнее окутывал меня.
— Вы тоже вернулись из… из зеркала?
Дед лишь кивнул и, снова склонившись над книгой, продолжил читать то ли молитву на неизвестном языке, то ли текст, способный призвать Дьявола.
На краю сознания теплилось что-то, что никак не удавалось ухватить. Я медленно подошёл к зеркалу и заглянул в него. Там не отражалось ничего, кроме меня, старика и пламени свечей.

— Один шаг, — сказал дед, — и ты встретишься с отцом.

Мысли бешено метались в голове. Если этот дед действительно умер несколько месяцев назад, а теперь сидит тут, значит всё, что он говорит — правда. С другой стороны, я прочитал об этом в дневнике отца — можно ли доверять словам спившегося одинокого журналиста? А раз старик реален, значит... Но как тогда объяснить напавший на меня галстук? Помутнением рассудка?

— Чего ты ждёшь? — прозвучал замогильный голос за спиной.
— И правда.

Я схватил с пола один из огарков в старом металлическом подсвечнике и с размаху бросил в зеркало. Прикрыл лицо рукой от разлетающихся брызг разбитого стекла. Громкий звон сопровождался истошным криком старика. Тот в панике схватился за голову, затем принялся собирать с пола осколки. Возможно, он действительно верил, что сможет собрать зеркало заново.

Действовать надо было быстро. Кто знает, что ещё выкинет слетевший с катушек старик? Я бросился к двери, подергал ручку — заперто. Побежал на балкон в надежде всё же как-нибудь аккуратно спуститься хотя бы назад, в квартиру отца. Но это представлялось почти невозможным. Даже повиснув на этой площадке и спрыгнув, не факт, что я не пролечу мимо своего этажа. Я оглянулся.

Дед, оставил тщетные попытки собрать зеркало, зарычал, словно зверь, ощерив щербатый рот, и пополз ко мне на четвереньках с неестественной скоростью. Я в ужасе отпрянул и слишком поздно осознал, что не могу удержать равновесие. Инстинктивно замахал руками, но сила тяжести была против меня. И не успел старик доползти до балконной двери, как я уже летел вниз.

***

Было ощущение, что я словно вынырнул из воды. Тяжело дыша, провёл руками по телу — вроде бы цел. С груди свалился ежедневник отца и приземлился на пыльный пол — рядом с почти допитой бутылкой. Чёрт. Это был кошмар? Напился, начитался страшилок и уснул? Голова раскалывалась. Я медленно встал и подошёл к входной двери. Синий галстук мирно свисал вниз и не предпринял попыток задержать, когда я потянул за ручку. Уже шагнув за порог, я на миг остановился. С потолка квартиры послышался громкий удар. После — ещё один. Решив, что больше ни за что сюда не вернусь, я захлопнул дверь и бросился вниз по лестнице. Ровно в тот момент, когда сверху раздался чей-то отчаянный крик.

__________

Написано в соавторстве с Ходченковой Региной.

Смерть отца не стала для меня потрясением. Когда незнакомый голос в трубке сообщил о его кончине, я принял это спокойно. Сделал глубокий вдох. Прикрыл глаза. Выдохнул. Этот звонок — весточка из другого мира, того, который я так старательно пытался забыть. Даже думал, что получилось.

Когда тело отца извлекли из ячейки в морге и расстегнули чёрный мешок, я не сразу его узнал. На мгновенье даже пожалел, что в последний раз вижу его именно таким — с раздутым, испещрённым морщинами, синюшно-бледным лицом. Но сильнее бросалось в глаза не это — а толстая фиолетовая линия, наискосок пересекающая шею.
— Повесился на дверной ручке, — равнодушно сказал человек в белом халате.
Я кивнул, не отводя взгляда от холодного тела. Как-то так я и представлял себе его смерть.

***

После похорон прошло несколько дней, и я наконец решился переступить порог отцовской квартиры. Из-за проблем с деньгами ему пришлось продать двушку в центре и переехать в однокомнатную в захолустье. Облезлая пятиэтажка на краю заросшего молодыми клёнами и крапивой оврага встретила меня почти мёртвой тишиной. Я поднялся по грязной плохо освещённой лестнице и повернул ключ в старом замке. Тот жалобно пискнул, дверь с тихим скрипом отворилась. Стоило ступить внутрь, как половицы застонали, проседая под ногами. В нос ударил затхлый запах.

Я щёлкнул выключателем, взгляд упёрся в тёмное пятно на полу. С ручки двери свисал галстук. Галстук, в котором отец проходил всю жизнь — в нём он женился на матери, в нём же встречал её из роддома, в нём ходил к друзьям на свадьбы и в нём засветился на обложке своего журнала. Теперь этот галстук проводил его в последний путь. С кухни тянуло тухлятиной — мусор не выносили больше недели. На голом столе стояла наполовину выпитая бутылка и открытый пузырёк с таблетками. Очередные проводники в загробный мир. Упав на стул, я свинтил крышку поллитровки и сделал хороший глоток. Горло обожгло. Я откашлялся и, приложив рукав к носу, глубоко вдохнул.

Странно, но за последние дни я ни разу не задавался вопросом о причинах его поступка. Считал такой исход само собой разумеющимся. Да и пытаться понять творческих людей — бесполезное занятие. Я не прочитал ни одной статьи отца, хотя они периодически попадались мне в интернете. Если он однажды не захотел ничего знать о нашей с мамой жизни, то и я ничего не хочу знать о его. Катился бы он к чёрту. К тому чёрту, в которого никогда не верил.

Я прошёл в длинную, словно пенал, малюсенькую комнату с выходом на незастеклённый балкон, и сделал вялую попытку начать разбирать вещи отца. Открыл шкаф, оглядев несколько вешалок с одеждой, решил, что этот хлам отправится прямиком в мусор. Отвернулся. На письменном столе посреди вороха неоплаченных квитанций торчал старенький монитор. Я покопался в бумажках и отыскал мышь, дотронулся. Экран ожил, предлагая ввести пароль, но на ум ничего не приходило, я даже не помнил, когда у него день рождения. Один за другим я выдвинул все три ящика стола, словно пытаясь там найти подсказку. Два были девственно пусты, в последнем обнаружился пыльный ежедневник. Бегло пролистал — исписана примерно половина. Неизданный шедевр? Вдруг, журнал заплатит мне за черновики? Но с другой стороны — это просто могли быть записки сумасшедшего. Не знаю, что сыграло большую роль — любопытство или выпитый глоток, но, упав на жёсткий пружинный диван, я открыл случайную страницу и начал читать.

***

1 октября

Ветхие трухлявые стены так тонки, так проницаемы, но это и бетон бы не удержал, для этого нет преград, оно вламывается прямо в голову, в сознание, в самую суть меня.
Ещё пару недель назад я сам бы не поверил своим словам, но… чёрт побери… здесь творится какая-то херня. Эти грёбаные звуки из квартиры сверху. Словно кто-то специально пытается свести меня с ума, стуча с определенной периодичностью в одном и том же ритме. И крики. Такие, словно кого-то режут.
Приступы давно меня не беспокоили. Дело не в них. НЕ В НИХ. Я не сумасшедший. Это происходит на самом деле. И можно бы было всё свалить на идиотов-соседей, но я несколько раз поднимался наверх. Дверь всегда открывает старик. Немощный, дряхлый. Невозможно, чтобы он сделал из квартиры пыточную — он ходит-то еле-еле, сжимая трясущимися руками ходунки.
Таблетки помогают уснуть, не вспоминать прошлое, прогоняют кошмары. Но я всё равно вскакиваю на кровати каждую ночь и не могу понять — был ли крик частью моего сна или реальностью. Чёрт, как иронично. Всю жизнь посвятить разоблачению экстрасенсов, магов, тарологов и прочей швали и в итоге слететь с катушек в собственной квартире. Моя рациональность, которой я пользовался при написании статей, покинула меня. Я остался один на один со своими страхами, и, кажется, готов поверить, что потустороннее существует. Я пишу эти слова и смеюсь в голос. Твою мать, услышь себя! Тебе надо ко врачу. Вылечить голову. А не представлять дедов-убийц, прихвостней Ада, не дающих спать. Я же сам всегда говорил и убеждал в этом тысячи читателей — проблема в вас и в окружающих вас людях. Не надейтесь на высшие силы. Не верьте картам. Не верьте в магию. Проблема в головах. Всё остальное — фокусы для идиотов. Выходит, теперь я и сам — идиот.

***

И что это? Роман, основанный на реальных событиях? Ширпотребная мистика? Я кинул ежедневник на диван и вышел на балкон. Дико хотелось курить. Сделав несколько затяжек, я, повинуясь странному порыву, посмотрел наверх. Что я пытался разглядеть на балконе выше? Кровь, стекающую с потолка? Я ухмыльнулся. Веду себя как ребенок, пытающийся стрелять воображаемой паутиной после комиксов про человека-паука. Это всё хрень собачья. Заметки сошедшего с ума посредственного журналиста. Но любопытство уже поселилось во мне и, докуривая сигарету, я знал, что обязательно прочту дневник от начала до конца. Вернувшись в комнату, я открыл первую страницу.

***

25 сентября

Был у Ф., скорректировали дозу. Мозгоправ настоятельно советовал вести дневник. Записывать всё, что в голову придёт, но главное — причины каждой лишней выпитой таблетки.
Он никак не поймёт: сама квартира вызывает смертельную тоску, не говоря уже о виде из окна — на разбитый асфальт пустой дороги и заводские трубы, дымящие в мрачное небо. Старая развалюха на отшибе, воняющая тленом и кислыми щами. Этот запах, кажется, годами впитывался в стены, словно здесь ничего не готовили, кроме капусты: варили и жарили, квасили, а потом снова варили. Я не был голоден, но сделал мясное рагу, насыпал чëртову прорву лука, чтобы только перебить этот смрад. Не помогло.
А виски помогает. Я не пил кветиапин сверх нормы. Нет, я даже вечернюю пропустил, чтобы можно было нарезаться. До винно-водочного три квартала по ублюдочному захолустью. С моей-то подагрой. И не виски это ни хрена, отечественная подделка, отдающая жжëным сахаром. Зато работает.

Около полуночи проснулся от стука сверху. Было похоже на то, что кто-то забивает гвозди прямо в пол.  По одному удару каждые несколько секунд. Бум. Бум. Бум. Схватил швабру, забарабанил по батарее, потом с силой ткнул несколько раз в потолок. Затихло. Выпил таблетку. Ту, что не принял вечером. Не превысил дозу. Снилось что-то тревожное, мерзкое. Не помню, что именно, но ощущение противное.

Уже неделю как разослал статью по издательствам. Молчат. Зато соседи как сговорились: крики, ругань, мат. Наверху опять словно мебель двигают. Принял утром таблетку. Сейчас — ещё одну. И последняя — на вечер. Дозу не превышать. Попробую не пить, хоть и очень тянет.

***

Мне стало скучно. Заметки точно не были рукописью фантастического романа. Я быстро пролистал пару страниц однотипных записей, где взгляд постоянно натыкался на подчёркнутое «не превысил дозу». В одном месте фраза была хаотично заштрихована, но я с трудом её разобрал: «мучительные воспоминания о прошлом».

Я сам себе удивился, но захотелось выяснить, что произошло с моим отцом. Что так мучало его? Я вновь запустил успевший уснуть компьютер: возможно, найду ответы там. Наверное, с полминуты вспоминал дату рождения отца, вбил в строку пароля: по нулям. Дату свадьбы с мамой, свою днюху — с тем же результатом. Конечно: мы были ему до лампочки. Истину искал, её проповедовал. Ещё полчаса я потратил вводя различные вариации с этим словом на русском, потом на английском. В сознании всплыл слоган из «Секретных материалов»: истина где-то рядом. «Truth is out there» набрал я, добавил артикль, убрал заглавную, уже совершенно отчаявшись, стёр пробелы. И изумился, когда комп отреагировал.

Рабочий стол оказался практически пустым. Помимо стандартных иконок была только одна папка. Внутри — электронные копии документов: паспорт, доходы, резюме. Неужели его попёрли из журнала?.. Как он там назывался, «НЛО: Необходимое Логическое Обоснование»? Боже, кто у них отвечал за креатив?

Я вбил название в строку поиска. Вышли ссылки на статьи, где говорилось о том, что несколько месяцев назад журнал выкупили. Будто кто-то решил сыграть с ними злую шутку. Журнал, где авторы с пеной у рта доказывали отсутствие сверхъестественного, теперь публикует гороскопы, рассказывает про карты таро и влияние расположения планет на судьбу. А на последних страницах — астрологический прогноз и совместимость знаков зодиака. Как же, должно быть, отец ненавидел новую работу! Я полистал дневник и нашёл соответствующую запись.

***

27 сентября

…Пиздец. Звонил Иваныч. Елейным голосом просил вернуться, снова уговаривал сменить направленность. Мол, правда уже никому не нужна. Людям хочется во что-то верить. Пусть не в призраков — в звёзды. Но если у этого шакала нет совести, то у меня есть. Совесть и принципы. Не стану захламлять читателям мозги, плевать на деньги. Хотелось перевернуть стол, плюнуть в его холёную морду! Но я этого не сделал. Даже после того, как хлопнул на стол заявление. Блядство! Сегодня, пожалуй, напьюсь...

***

Так вот почему он переехал в эту глушь. Не выкинули, сам уволился. Держался за принципы. Искать работу в сети, видимо, так и не научился. Опять же дурацкие убеждения: один хрен, все опубликованные в журнале статьи дублировались в интернете. На миг мне стало его жаль.

Я снова вышел покурить, поймав себя на том, что делаю это исключительно по привычке. Дымил бы в квартире: папаше уже всё равно, сосед сверху, судя по описанию в дневнике, вряд ли спустится поскандалить, разве что постучит по полу ходунками. Я усмехнулся своей дурацкой шутке. Щелчком отправив бычок в сырой осенний воздух, я подёргал перила балкона — крепкие, опëрся на них спиной и насколько смог выгнулся наружу.

Этажом выше осталась только площадка. Сгнившее ограждение практически обвалилось. Бедный дед! Каково ему там, запертому в четырёх стенах, если даже моего отца свело с ума это место? За продуктами, может, ему сходить?

Я вернулся в комнату и тут же отмёл в сторону эту мысль. Глупости. Наверняка к нему наведываются внуки или волонтёры, не иначе. Папашина смерть, похоже, сделала меня сентиментальным. Я ведь почти ничего о нём не знал. Несколько пожелтевших фоток, где мы вместе гуляем: я совсем малой, а он уже тогда казался старым. И мамин пространный, ничего не объясняющий рассказ, что однажды он просто ушёл, не захотел быть с нами. А эти зачёркнутые, замазанные строки про мучительное прошлое. Что произошло? Когда это случилось — до или после его короткого брака? Или во время... В последнее не хотелось верить.

Я открыл каждую ссылку в истории браузера. Одна из них вела на сайт местного дома престарелых. Отец с его скудными доходами точно не занимался благотворительностью и вряд ли подыскивал место, где проведёт остаток дней. Либо он писал об этом учреждении, либо… Осенённый внезапной догадкой, я набрал номер стационарного телефона, указанный на сайте. Как звали бабушку, я не имел ни малейшего представления, но, разумеется, знал отчество отца. Фамилия должна совпадать. Шанс небольшой, но вдруг?..

— Геронтологический центр «Достойная старость», — ответил бодрый женский голос, когда мой палец уже завис над кнопкой отбоя.
— Здравствуйте, Нестеров Пётр — ваш пациент? — спросил я без особой надежды.
— Секунду… — на минуту в трубке повисла тишина, нарушаемая только шелестом бумаги, — Пётр Васильевич?
— Да.
— Да, наш. Но мы не говорим «пациент», — хмыкнула девушка, — только гость.
— Можно мне с ним поговорить? — я забарабанил пальцами по столу. А если услышу деда, что я ему скажу?
— Боюсь, что нет. Он сейчас отдыхает. Приезжайте в часы посещения, с двенадцати до шестнадцати. Пожилые всегда рады гостям.
— Послушайте, это срочно! Пётр Васильевич — мой дед. И неизвестно, знает ли он о моём существовании.
— Тем более, ему ни к чему такой стресс. Давайте я запишу ваш номер. И аккуратно подготовлю Петра Васильевича к этому разговору. Уверена, он перезвонит.

Поблагодарив девушку, я продиктовал номер мобильного и попрощался. Невероятно. Дед всё это время был жив, но я никогда о нём не слышал. Что ещё так старательно скрывали от меня родители? Я вновь взялся за дневник. По диагонали пробегал глазами записи о приёме таблеток, останавливаясь на кусках побольше.

***

28 сентября

Не успел открыть бутылку, как сверху кто-то снова начал размеренно забивать гвозди. Спасибо, блядь, хоть не в полночь! Иногда у меня складывается впечатление, что эта квартира — мой гроб. А прямо сейчас его медленно и монотонно заколачивают. Стопку осушил уже под громкий женский визг. Кричали явно из квартиры выше. От воплей стало не по себе. Хлопнул ещё для храбрости и решил подняться и выяснить, кто мешает мне жить. Надеюсь, полицию вызывать не придётся.

29 сентября

Думаю, стоит записать вчерашнее. Барабанил в дверь довольно долго.  Наконец открыл улыбающийся седой старик, трясущимися руками опирающийся на ходунки. Я спросил, всё ли в порядке, потому что мне послышалось, что кто-то кричал. Он только с третьего раза расслышал вопрос. Замотал головой, всё повторяя: «Показалось, показалось».  Пришлось извиниться и уйти. Я мельком заглянул в его квартиру: ремонт там отродясь не делали. Кроме деда — ни души. Хотя, может, в кухне кто был… Как только вернулся к себе, стук возобновился. Нет. Нет, я не спился и не схожу с ума. Вчера, услышав визг, я сразу включил диктофон, старая привычка. Сейчас несколько раз переслушал запись. Да, стук действительно был. Но не крики.

***

Дед перезвонил достаточно быстро. Глубокий голос в трубке звучал уверенно, деменцией там даже не пахло.

— Саш? Это ты?
— П… Пётр Васильевич?
— Какой же я для тебя «Васильевич»? — в голосе слышалась улыбка. — Ты ж родной мне.
— Простите, что никогда не звонил. Я, по правде, только сейчас узнал, что вы живы.
— Ну что ты, что ты? Это ты меня извини. Уж за все эти годы стоило с тобой хоть раз встретиться. Зря я слушал твою мать. Она на пушечный выстрел не разрешала мне подходить к тебе.
— Отец был не лучше. Он…
— С ним что-то случилось? — тон деда резко изменился. Стал более серьёзным.
Все эти дни я считал, что мне безразлична смерть отца. Но сейчас в горле встал ком, а к глазам подкатили слёзы. Дед понял всё по моей долгой паузе и тихому шмыганью носом.
— Самоубийство. Я прав?
— Он… он повесился. А я узнаю о его жизни из дневника. Отец бросил нас, когда…
— Он не бросал вас с Марией, — перебил меня дед. — Это твоя мать выкинула его из дома. Не смогла смириться с тем, что он медленно сходил с ума. Но её тоже можно понять — она переживала за тебя.
— А что… что с ним случилось? Я имею в виду, в его детстве. Он столько пишет о прошлом…
— Как же много тебе предстоит узнать, Саш… Но пообещай, что после услышанного обязательно заглянешь ко мне, — он засмеялся, но в голосе слышалась грусть, — пожалуйста.
— Конечно, загляну. Обещаю.

Последовавший рассказ деда колючим комом царапал череп изнутри. Воображение неумолимо дорисовывало недостающие фрагменты. Я словно прожил всю боль вместе с дедом, которого к концу разговора тоже пробило на слезу. Придя на кухню, я сделал большой глоток из горла и попытался осознать услышанное.

Димка отшатнулся, ударившись затылком о верх туннеля. Он зажмурился, прошептал: «Этого нет, этого нет…». Когда открыл глаза — решётка была пуста. За ней виднелся лишь тёмный пустой коридор. Но на металлических прутьях осталось влажное, матовое пятно — отпечаток лба и щёк.

Он пополз дальше, теперь уже дрожа всем телом. Его разум, заточенный под логику и диагностику, начал давать сбой. Он фиксировал аномалии, как ошибки в коде, но не мог их исправить.
Туннель, который по всем схемам должен был быть прямым, начал сужаться. Сначала едва заметно, потом всё сильнее. Стены словно дышали, медленно сжимаясь и разжимаясь в такт какому-то неведомому ритму. Металл издавал тихий, скрипучий стон. Димка прополз участок, где пришлось двигаться почти плашмя, чувствуя, как холодная сталь давит на грудь и спину. Потом туннель так же внезапно расширился, открывшись в небольшой технический отсек.
Отсек был заполнен серверами — старыми, гудевшими блоками, от которых исходил знакомый, почти уютный жар. На одном из мониторов, встроенных в стойку, горел экран. На нём — интерфейс внутренней сети «Вектора». Димка машинально бросил взгляд. На экране был открыт лог доступа. Он видел свою фамилию: СОЛОВЬЁВ Д.А.. Строка мигала. Статус: «НЕ АКТИВЕН. МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ: НЕ ОПРЕДЕЛЕНО». А ниже, другой записью, шла строка, от которой кровь стыла в жилах: «СОЛОВЬЁВ Д.А. МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ: ТЕХ. СЕГМЕНТ В-7. СТАТУС: АКТИВЕН. ПРОТОКОЛ НАБЛЮДЕНИЯ: АКТИВИРОВАН».

Две противоречащие друг другу записи. Система видела его мёртвым и живым одновременно. И отмечала, что за ним наблюдают.

Внезапно курсор на экране, без чьего-либо участия, переместился. Он подъехал к строке с его именем, выделил её и нажал «Delete». Строка исчезла. Потом курсор переместился ко второй строке. Нажал «Edit». Статус сменился с «АКТИВЕН» на «КАЛИБРОВКА. УРОВЕНЬ АССИМИЛЯЦИИ: 17%».

Димка вырубил монитор, ударив по нему кулаком. Экран погас, оставив послеimage — зелёные буквы, плывущие в темноте. Калибровка. Ассимиляция. Слова из тех самых секретных логов, которые он считал бредом. Теперь они были про него.
Он выбрался из отсека в низкий, затхлый коридор технического этажа. Трубы вдоль потолка, покрытые конденсатом, мерцали в свете фонаря. И тут он услышал голоса. Не через динамики. Они доносились из труб. Шёпот. Много голосов, мужских, женских, переплетающихся в неразборчивый гул. Иногда проскальзывали знакомые слова: «…отчёт…», «…образец нестабилен…», «…субъект показывает резистентность…». Голоса учёных «Вектора». Но они звучали искажённо, как старая магнитная лента, замедленная и ускоренная одновременно. Это было не записью. Это было эхом, застрявшим в самой инфраструктуре здания. Институт помнил. И теперь вспоминал вслух.

Димка прижал ладони к ушам и побежал, спотыкаясь о кабели, валяющиеся на полу. Шёпот следовал за ним, нарастая, превращаясь в навязчивый звон в ушах. Он свернул в очередной проём и очутился перед массивной металлической дверью с табличкой «ЛАБОРАТОРИЯ №1. ДОСТУП КАТ. «А»».

Дверь была приоткрыта. Из щели лился неестественный, морозно-синий свет.
Любопытство, долгие годы руководившее им, пересилило страх. Он толкнул дверь. Лаборатория была огромной, похожей на операционную. В центре, под куполом из зеркал и камер, стояло кресло, обвешанное датчиками. Вокруг — пульты с мёртвыми экранами. Но на стенах… на стенах двигались тени. Не отбрасываемые ничем. Самостоятельные, угловатые, они повторяли чёткие, ритуальные движения: один «вносил» в комнату невидимый ящик, другой «подносил» что-то к креслу, третий «записывал» показания. Беззвучный балет призраков. А в самом кресле сидела полупрозрачная, мерцающая фигура человека. Его голова была запрокинута, рот открыт в беззвучном крике. Над ним, в воздухе, висела огромная, сложная тень — не человеческая, больше похожая на клубок спутанных проводов, щупалец и невыразимых геометрических форм. Она медленно пульсировала, и с каждой пульсацией фигура в кресле становилась всё призрачнее.

Это был не просто призрак. Это была запись. Запись того, что здесь произошло. Первый контакт? Первая жертва? Димка понял это не умом, а нутром. Институт показывал ему свою первородную травму.

Внезапно все тени замерли. И разом повернулись к нему. У них не было лиц, но он почувствовал взгляд. Фигура в кресле тоже медленно повернула голову. Её пустые глазницы уставились прямо на Димку. Она подняла руку и указала на него дрожащим, полупрозрачным пальцем.

Дверь позади него с грохотом захлопнулась.

Димка вскрикнул, рванулся к двери, дёрнул ручку — та не поддавалась. Он оказался в ловушке с призраками прошлого. Мерцающие тени начали медленно приближаться, их движения стали плавными, угрожающими. Воздух стал леденящим.

В панике он ударил фонарём по ближайшему пульту. Искры, короткое замыкание. Огни в лаборатории мигнули и погасли, оставив только морозное свечение теней. Но дверной замок с щелчком отключился. Димка рванул ручку, вывалился в коридор и, не оглядываясь, помчался прочь. За его спиной, из-за закрытой двери, донёсся тихий, многоголосый смех — тот самый, цифровой, что он слышал в рации.
Он бежал, не разбирая пути. Его часы на запястье, обычные электронные, показывали 04:10. Они застыли на этом времени ещё в серверной. Но теперь он заметил нечто новое. Цифры иногда дрожали, раздваивались. На секунду ему казалось, что он видит 15:30, потом 21:17, потом снова 04:10. Времена разных Изломов, просачивающиеся друг в друга. Головокружение охватило его. Он прислонился к стене, пытаясь перевести дух. Стена под ладонью была… тёплой и слегка пульсирующей, как живая плоть. Он отдернул руку, увидев, что на штукатурке остался влажный отпечаток.

Он больше не мог доверять своим чувствам. Реальность глючила, как плохо собранная программа.
В конце коридора была уборная. Дверь была открыта. Димка, движимый жаждой, зашёл внутрь, чтобы умыться ледяной водой и привести себя в порядок. Он подошёл к ряду раковин, включил кран. Вода полилась густая, мутная, с лёгким запахом меди. Он наклонился, плеснул себе в лицо.

Поднял голову и посмотрел в зеркало.

Его отражение сделало то же самое. Но… с задержкой в секунду. Оно стояло, смотрело на него. И на его лице медленно, очень медленно, начала расползаться улыбка. Та самая. Широкая, неестественная, доходящая почти до ушей. Глаза оставались широко открытыми, полными паники, которую чувствовал сам Димка. Но рот улыбался.

— Нет, — прошептал Димка. Его отражение повторило движение губ, но беззвучно.
— Прекрати! — крикнул он.
Отражение не кричало. Оно просто продолжало улыбаться. Потом подняло руку и указало пальцем куда-то за спину Димки, в сторону выхода из уборной.

Димка обернулся. В дверном проёме, в свете его фонаря, стояла фигура. Низкая, сгорбленная. Уборщик дядя Миша. Его лицо было скрыто тенью, но плечи дёргались в беззвучных рыданиях. А затем он поднял голову. Лицо было залито слезами, но рот был растянут в той же жуткой, радостной улыбке. Он плакал и улыбался одновременно.

Димка выбежал из уборной, сшибая фигуру с ног (та упала беззвучно, как тряпичная кукла) и помчался дальше. Он больше не смотрел в зеркала.

Путь к выходу. Последний рубеж.
Он знал маршрут. Чтобы выбраться, нужно было пересечь главный холл — огромное, двухсветное пространство с мраморным полом и бюстами основателей. Холл был виден на многих камерах. И он знал, что там могут быть они. Те, кто смотрел.

Он подкрался к дверям, ведущим в холл, и приоткрыл одну из створок на сантиметр.

Главный холл института «Вектор» был полон людей.

Все сотрудники, которых он видел по камерам, а может, и больше, стояли в идеальном, геометрическом порядке. Рядами. Они не двигались. Все были повёрнуты лицом к центральному входу — к огромным стеклянным дверям, за которыми виднелась ночная тьма. Они стояли спиной к Димке.

Его сердце бешено заколотилось. Возможно, это был шанс. Пока они смотрят туда, он мог бы пробраться вдоль стены, к боковому служебному выходу, который был в дальнем углу.

Он, затаив дыхание, выскользнул из-за двери и прижался к стене, начал двигаться, ступая как можно тише. Его взгляд скользил по застывшим спинам. Вот Петрович. Вот охранник Володя. Вот учёный Андрей. Все неподвижны, как статуи.

Он прошёл уже половину пути, когда один из бюстов основателей — бронзовый старик с усами — медленно повернул голову на скрипучем, металлическом шее. Пустые глазницы уставились на Димку.

Димка замер. Потом посмотрел на ближайший ряд сотрудников.

Все они, синхронно, не поворачивая корпус, повернули головы на 90 градусов. Десятки лиц. И на всех — одна и та же пустая, шутовская улыбка. Они смотрели на него. Внимание. То самое внимание, которого он так жаждал, когда сидел в своей конуре. Оно обрушилось на него сейчас — тяжелое, удушающее, безумное.

— Н-нет… — выдавил он.
— НЕТ! — закричал он уже во весь голос, и его крик разнёсся эхом по мраморному залу.

В ответ тишина. Только лёгкий, массовый скрип шеек, когда все головы повернулись ещё чуть больше, почти неестественно, чтобы не упустить его из виду.

А потом, стоящий в первом ряду Петрович, не меняя выражения лица, поднял руку и указал на Димку.

Это был сигнал.

Все фигуры в холле разом, с механической чёткостью, сделали шаг в его сторону. Не бежали. Шли. Медленно, неумолимо. Их улыбки казались ещё шире.

Димка рванулся к боковой двери, до которой оставалось метров двадцать. Его ноги подкашивались от ужаса. Сзади нарастал гул — не голосов, а скрипа сотен подошв по мрамору, тяжёлого, размеренного дыхания толпы.

Рука уже тянулась к ручке двери, когда из-за угла, из служебного помещения, вышел он сам. Нет, не он. Его двойник. В той же замасленной рубашке, с таким же фонарём в руке. На его лице была та же улыбка, но в глазах — пустота. Двойник преградил путь.

Димка в ужасе отпрянул. Оглянулся. Толпа замерла в десяти метрах, окружая его полукругом. Двойник стоял впереди. Тупик.

И тут Димка вспомнил. Флешка. Данные. В его панике мозг выхватил обрывок из тех самых украденных логов. Фраза, выделенная красным: «В зонах первичного контакта наблюдаются кратковременные флуктуации реальности в моменты экстремального эмоционального выброса субъекта, особенно — ярости или абсолютного отвержения происходящего.»

Отвержение. Он должен был не просто испугаться. Он должен был отвергнуть всё это. Не принять правила их игры. Не убегать, как жертва. Это была не логика, а животное озарение.

Он перестал отступать. Выпрямился. Посмотрел на своего улыбающегося двойника, на толпу пустых лиц. И вместо страха, в нём, впервые за эту ночь, вспыхнуло что-то другое. Чистая, белая, беспредметная ярость. Ярость на этот бред, на эти улыбки, на этот институт, который украл у него жизнь, чтобы сделать его невидимкой, а теперь предлагал стать клоуном в этом цирке.

— НАХРЕН ВСЁ ЭТО! — заорал он, не своим голосом. — НАХРЕН ВЫ ВСЕ! НАХРЕН ВАШИ УЛЫБКИ! Я НЕ ХОЧУ НА ВАС СМОТРЕТЬ! И НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ВЫ СМОТРЕЛИ НА МЕНЯ!

Он не кричал на монстров. Он кричал на систему. На само понятие этого места.

И случилось то, чего не должно было случиться по их правилам.

Пространство вокруг дёрнулось. Воздух затрещал, как разрываемая ткань. Лица в толпе на мгновение поплыли, исказились, улыбки слетели, сменившись гримасами замешательства и… страха? Двойник перед ним замигал, как плохая голограмма, и рассыпался на пиксели, которые угасли в воздухе.

Стеклянные двери главного входа, за которыми была тьма, с грохотом треснули сверху донизу. Но не разбились. В трещинах заиграл тот самый, багрово-чёрный свет, что он видел в серверной на экранах.

Это был не выход. Это была щель. Разлом.

Толпа замерла в нерешительности. Их программу сбило. Димка, не раздумывая, рванул к главным дверям. Он не видел улицы. Он видел только эту трещину, заполненную пульсирующей тьмой. Он ударил плечом в стекло рядом с трещиной — оно вывалилось наружу без звука, рассыпавшись на алмазную пыль.

Он вывалился в ночь.

Эпилог сцены.
Он бежал. Бежал по асфальту, потом по гравийной дорожке, потом просто по земле. Он не оглядывался. Когда силы окончательно оставили его, он упал на колени где-то в промзоне, за забором институтского городка. Воздух был холодным, свежим и… беззвучным. Слишком беззвучным. Ни машин, ни ветра, ни даже сверчков.

Он поднял голову. Над ним висело небо цвета грязного синяка. Ни звёзд, ни луны. Ровное, бестелесное свечение. Вокруг были здания, но их окна были темны и слепы. По улице вдалеке двигались размытые, неясные фигуры.

Он был снаружи. Но это был не его мир.

Димка поднялся на ноги. Его тело трясло мелкой дрожью. Он ощупал себя — цел. В кармане — флешка. Он был жив. Он выбрался.

И тогда он почувствовал, как мышцы его лица сами по себе начинают двигаться. Щёки напряглись, уголки рта потянулись вверх. Он попытался сдержать это, но не смог. Его губы растянулись в широкую, неестественную улыбку. Ту самую. В его глазах стояли слёзы ужаса и опустошения, а на лице сияла маска внимательного, радостного интереса.

Он получил то, чего хотел. Его заметили. Теперь внимание было с ним навсегда, вшито в саму гримасу его лица. Он стал и жертвой, и вестником. Сломанным передатчиком, излучающим в мир сигнал о том, что видел.

Он засмеялся. Тихим, хриплым, неровным смешком. Потом ещё раз. Смех перешёл в истерические рыдания, но улыбка с лица не сходила.

Димка Соловьёв, бывший сисадмин, пошёл вглубь серого, беззвучного города. Он шёл, периодически вздрагивая и замирая, будто прислушиваясь к чьим-то шагам за спиной. А на его лице, как клеймо, плакала и смеялась одновременно одна и та же нестираемая улыбка.

Он был свободен. И он был окончательно сломлен. А в кармане у него лежала флешка — кривое зеркало, в которое однажды посмотрел целый институт и не смог отвести взгляд.

Продолжение пишется...

Там, где треснул мир (Пролог)

Глава 2. Лера и Сергей

Глава 3. Последний патруль

Глава 4. Эхо

Глава 5. Обратная сторона холста

Глава 6. Наблюдатель

Глава 7. Молчание между ударами сердца

Глава 8.Фрагменты протокола (Из оперативного архива группы «ВЕКТОР»)

Глава 9. Вечный разговор