Они оказываются в тамбуре. Крохотный отсек между двумя дверьми, два на два, где места едва хватает для троих взрослых и ребёнка. Силы покидают их.
Генри по-прежнему в полной прострации.
У Алексы не осталось слёз.
Эрик мрачнее тучи.
У Росса трясутся руки.
Они сидят бесконечно долго. Единственная лампочка горит ровно и молчаливо. Гладкие металлические стены и пол не дают тепла, только холодят спины измотанных людей.
Эрик уже может вспомнить многое. Однако, после того, как ушёл Итан, он поверил в собственные слова и отгородил мысли. Старается максимально занять разум какими-то другими раздумьями и идеями. Он решает заменить старые воспоминания, До, на свежие, уже После, то есть здесь. Он вспоминает серьёзное лицо того же Итана, картавую ложь Джорджа, едкие замечания Оливии, тихую нежность Кэрол. Он крутит и крутит эти моменты в памяти без остановки.
Росс думает о Генри. А о супруге старается не вспоминать просто по-тому, что мысли о ней неизбежно приводят его к событиям на… Нет, он просто думает о том, что делать дальше, когда они спасутся. Да, когда они будут дома, когда последние остатки ужаса сотрутся из памяти, Росс окружит сына бесконечной заботой и любовью. Он будет проводить с ребёнком всё время – держать за руку на прогулке, играть в мяч, провожать в школу. Или лучше организовать домашнее обучение? Да, правильно! Генри больше не нужно будет никуда ходить, он будет обучаться под присмотром Росса. И всё будет хорошо. Почти как раньше.
– Я так больше не могу.
С этими словами Алекса первая одним рывком поднимается и хватается за запорный механизм двери. Туда, наружу. Она не может справиться, но давит изо всех своих скромных сил. Эрик встаёт рядом с ней. Росс просто поднимает на них взгляд.
В четыре руки замок поддаётся. Круглый запорный вентиль, выкрашенный в красный цвет, делает поворот, другой. Раздаётся противнейший скрип.
И-и-и – говорит дверь, ведущая на свободу.
Открывшаяся картина не приносит им спокойствия. Наоборот, забирает последние остатки воли и жажды жизни. Девушка падает на колени, взгляд тускнеет. Она закрывает глаза руками. Эрик делает шаг и замирает в полнейшем непонимании уже снаружи. Росс потрясённо ставит мальчика на ноги, а сам продолжает пялиться вперёд вверх. Генри впервые за долгое время проявляет признаки вернувшегося сознания.
Снаружи – пустота. Видимый глазу мир заканчивается ровно за бортом огромного лайнера. Совокупность сбитого воздуха с бесконечностью вселяет ужас. Нельзя назвать водную гладь морем или океаном, это нечто большее. Нескончаемая по своей широте и глубине жидкость. Она не имеет запаха. Создатель не оставил тут солнца и луны. Тьма, в которой со дня её создания дрейфует один лишь корабль. Он единственный, хоть и очень тусклый, источник освещения, в свете которого видно, как густая, словно нефть, мгла обнимает судно. Консистенция воздушного пространства такая, что кажется ей можно не только дышать, но и пить её. И это парадоксально.
Генри идёт к борту. Его детская непосредственность, которой попросту не существовало секунду назад вследствие пережитого шока, толкает его потрогать то, что вокруг них. Алекса судорожно ловит ртом воздух. Эрик не успевает среагировать, как и Росс, который только тянется за сыном, но поздно.
Генри протягивает руку… И ничего не происходит. Будто вокруг ничего и нет. Это словно сам воздух такого цвета, формы и вида, что становится видимым человеческому глазу.
А Росс уже рядом, хватает мальчика, сжимает в объятиях.
– Не смей, слышишь?! Не смей так больше делать! Не отходи от меня ни на шаг!
Генри послушно ждёт секунду, другую. Затем отстраняется. Отходит на полшага и протягивает раскрытую ладонь.
– Что? – теряется Росс.
Генри молча стоит и ждёт.
– Что, малыш? Э, книгу? Ты хочешь свою книгу?
Мальчик просто смотрит на отца.
– Сынок, её нет. – Мужчина опускает глаза. – Она осталась там, внизу. У дяди Итана.
Генри вопросительно глядит папе за плечо, вглубь прохода. Переводит просительный взгляд обратно.
– Ох, Генри, – тянет Росс и поднимает сына на руки.
Мальчик не сопротивляется.
– Росс, что дальше? – Эрик решает вернуть бразды правления маленьким отрядом полицейскому. Сам он тем временем помогает подняться Алексе. Она до сих пор пребывает в шоке, озираясь по сторонам.
– Итан сказал, что отсюда мы тоже можем попасть на капитанский мостик.
Они находятся с левого борта. Глядя на гладкую внешнюю переборку, можно увидеть, что через один этаж над их головами идёт следующая внешняя палуба. При таком освещении, от самого корабля, он кажется растянутым в бесконечную даль. Конец пути не разглядеть.
Вперёд. Ширина палубы позволяет идти бок о бок, потому Алекса держится за руку Эрика, но Росс всё равно буквально на полшага их опережает. Он инстинктивно торопится, хочет поскорее оставить всё это позади. По мере их движения, совершенно нет ощущения, что где-то там есть вода, а железное огромное тело корабля рассекает волны. Всё как бы замерло тысячи лет назад.
Вот они выходят на более открытое пространство. Пять толстых металлических балок нависают над ними, видны какие-то тросы и крепления.
– Что это? – Алекса говорит негромко, голос сел.
– Я смутно догадываюсь, что здесь должны быть спасательные шлюпки.
Генри вдруг кивает на его слова.
– Да, сынок, ты прав, спасательные плоты, да. – Отец словно читает мысли сына.
Но крепления пусты. И даже находись они на месте, у людей не возникает и мысли, чтобы ими воспользоваться и спуститься…туда.
И движутся дальше, торопятся уже все вместе. Справа мелькают пустые иллюминаторы, похожие на незрячие закрытые бельмами глаза чудовищ. Странно, но дверей больше не попадается. Только прямо, отбивая удары сердца по железной палубе. Алекса дышит тяжело, с надрывом. И вдруг падает.
Эрик сразу кидается к ней, помогает подняться, но она только отмахивается:
– Позвольте только посидеть. Уф. Не могу…бежать…больше… – Она закрывает глаза.
Эрик, стоя, опирается о колени. Росс нетерпеливо смотрит на них, но ничего не говорит. Хотя его нервы на пределе, он старается сдерживаться, чтобы не перейти в паническое бегство. Ведь, кто знает, не скрывается ли туманная тварь где-нибудь впереди или позади?
– Давай, Алекса, нужно идти. Нельзя долго сидеть, – протягивает ей руку Эрик.
Она смотрит на него полным боли и скорби взглядом и неожиданно выдаёт:
– Я не могу не рассказать. Вы должны это услышать, чтобы потом, когда выберетесь, помнить мою историю и, как Итана, помянуть добрым словом. Если решите, что я достойна этого.
– Что ты такое говоришь? Эй, не вздумай даже! Не нужно вспоминать, нет, нет… – Эрик начинает нервничать. Хватает её за плечи, хочет обнять, но она отталкивает его.
– Поздно. Я уже всё вспомнила. Теперь этим нужно просто поделиться.
В этот момент Алекса расслабляется. Алекса выглядит так, будто и не сидит сейчас на палубе безумного пустого корабля посреди неизвестности.
– Когда умер Уоллош, я была подавлена. Недели три в депрессии сидела в своей комнате в общежитии, почти не ела и не спала. Нет, я не пила и не курила. Всегда старалась вести здоровый образ жизни. Может, этим ему и понравилась? Сейчас мало таких студентов, которые не посещают шумные тусовки и не развлекаются до утра, чтобы потом стыдливо выбраться из соседнего общежития и добраться до своего. Не скажу, конечно, что родители меня так строго воспитали, просто…такая получилась. Мать вообще уделяла мне мало внимания. Знаете, в перерывах между бутылками она успевала только закусывать… Да я не в обиде. Отец старался за двоих, и определил меня на учёбу в хороший колледж. Наверное…да, скорее всего, Уоллош чем-то напоминал мне отца. Ну, я читала, что это нормально, когда девушка выбирает мужчину, напоминающего папу. В общем, не обращайте внимания на многословность. Это нервы. – Она глубоко вздыхает. – Когда делаешь по-настоящему важный выбор в жизни… Нет, что я несу? Это всё глупости. Просто я так и осталась маленькой загнанной девочкой без маминой любви. Да, это всё мама. Её вина.
– Алекса, прошу тебя… Не нужно, просто молчи… – И вдруг Эрик начинает злиться. – Если ты не заткнёшься, я тебя ударю! Вырублю и понесу на себе! Алекса!
Она спокойно смотрит на него и холодно произносит:
– Прямо сейчас тебе лучше бежать. Бежать, Эрик. Помнишь, как тогда? Когда тебе сказали, что у тебя в каморке, или котельной, не знаю, как это назвать, пахнет газом? А? Вспоминаешь?
– Нет-нет-нет! – Он дёргается в сторону, закрывает уши руками, старается не слушать, не хочет слышать ни единого слова, которое может пробудить остатки воспоминаний. Иначе, всё пропало. «Оно» придёт и за ним!
– Правильно, не слушай, я расскажу сама себе, – удовлетворённо говорит Алекса. – Хотя ты прав, моё детство совсем неинтересно. Главное, взрослая жизнь. А взрослой я стала…нет, не когда потеряла девственность… – Она усмехается. – А когда сделала аборт. Он умер, а я узнала, что беременна. Сначала хотела оставить ребёнка, всё же память о любимом мужчине. Потом не хотела. Кричала и билась в истерике. Запуталась окончательно. Тупые друзья давали такие же тупые и разные советы. Отцу я боялась сообщить о ребёнке. Мне было стыдно и страшно. Правда, я стыдилась беременности, будто сделала что-то нехорошее. Так странно то, как мы выбираем, что хорошо, а что плохо. Можно думать над этим всю жизнь и так и не понять. Ты делаешь маленький шаг, не представляя последствий, а в итоге он оборачивается новой жизнью. Или смертью. – Пауза. – Я уехала на юг, к морю, чтобы только не видеть всех этих людей, не слушать тупые наставления вчерашних шлюх и наркоманок, а сегодня уже прилежных учениц на похоронах заслуженного и уважаемого преподавателя…
– Так что ты выбрала? – тихо спрашивает Росс, даже не делая шага в её сторону. Он так и стоит, готовый в любой момент двинуться дальше. – Аборт или ребёнка?
– А-а, я ведь тебе тогда так и не сказала… – Теперь она улыбается уже ему. – Ты…так и не вспомнил? Мы же тогда… Ну, первую ночь сидели в баре, следующую на пляже… Потом у меня.
От неожиданности коп теряет равновесие, словно от удара. Он осторожно ставит сына на палубу и неуверенно подходит к девушке, присаживается рядом, берёт за руку.
– Алекс…
– Да не волнуйся, – она отдёргивает руку. – Я же не собиралась уводить тебя из семьи. Мы развлеклись, отвели душу, так сказать. Ты поплакался мне, я – тебе. Ты говорил, как устал от всего, а я – о потерянном любимом и ребёнке. Возможно, он бы стал таким же, как твой Генри, умным и милым мальчиком.
У него холодеют ладони. Комок воспоминаний лезет из самого нутра, подпирает правду рвотными позывами в глотке. Начиная говорить, он слишком поздно, но осознаёт, к чему всё идёт. Однако остановиться не может.
– Да, я…помню. Я и себе самому боялся признаться, что устал от такой жизни. Я, вроде, не переставал любить Кэрол, но после случая в больнице с тем мальчиком…во мне что-то сломалось. Я не мог представить, что делать, когда отпуск закончится и придётся возвращаться в родной город. Я не хотел возвращаться. Тоже…запутался. Эти Флемминги… Ненавижу их. Пока сынок их не слетел с катушек, всё было идеально.
– Так что ты там натворил? – Девушка ловит глаза Росса.
– Я подкупил судью. Тихо замять дело не получилось, и они решили подать иск. Мы выиграли. Точнее, они, Флемминги, выиграли. Пацана отпустили из психушки при условии постоянного наблюдения психолога. Всё лучше, чем психиатр. С одной стороны, коп, покупающий закон, это не большая новость в наше время. Только вот меня же не так воспитывали! Не знаю, почему так… Почему я пошёл до конца? Ведь можно было просто отказаться. – Росс говорит больше для самого себя, будто напоследок пытаясь разобраться в собственном разуме. Больше сорока лет этот клубок мыслей и эмоций запутывался внутри, где-то в подкорке, гораздо глубже таких понятий, как «семья», «сын», «совесть». – Неужели я просто захотел денег? – Он смотрит на свои руки. – Неужели я просто прикрывался Кэрол и Генри?.. Мы ведь не особо нуждались. Да, тяжело, да, не на всё хватало, но мы жили по средствам и неплохо справлялись. Я долгие годы зарабатывал авторитет, хотел повышения, но дальше патрульного так и не забрался. Сколько слухов и рассказов я слышал о коррупции в отделе, о том, как можно выслужиться. И всё равно не хотел идти таким путём. Родители бы не одобрили…
Алекса хочет сказать, что понимает, как никто другой. Однако просто кивает. Не хочет прерывать чужую исповедь. Именно исповедь – настоящее честное признание в ошибках прошлой жизни. Самое истинное покаяние это покаяние перед собой самим.
– Целых десять лет я не был отпуске. А теперь, похоже, отправлюсь в бессрочный. – Короткая улыбка. – Всегда жил по Уставу, по-правильному, как надо. И хватило одного мгновения…малодушия. Совершил большую ошибку, за ней – другую. Я обидел Кэрол! Не забуду её взгляд, когда она…
Росс замирает. Всё, сознание его становится чистым, как никогда раньше. Он понимает всё. Правда, слишком поздно.
Он всё же берёт её руки в свои. Она не против. Напоследок девушка хочет ощутить тепло человеческого тела. Она не желает уходить во мрак неизвестности и холода, всеми покинутая. Возможно, Алекса заслужила забвение – если там, за гранью тумана, – оно. Грех детоубийства для неё всегда оставался грехом, как его не замаливай и что не делай. В душе она давно определила себя в ад. Если бы всё закончилось хорошо, через много лет, родив трёх взамен одного погубленного, она бы почувствовала покой. Но теперь всё теряет смысл.
Эрик успевает справиться с собой, пока говорит Росс. У него получается отвлечься на рассказ полицейского, чтобы поток собственных воспоминаний не накрыл с головой. Он осторожно приближается к мальчику, немного потерянно стоящему в трёх шагах от отца. Приобнимает. Сердце Эрика бешено стучит. Почему же не появляется тварь? Туманный демон возникал каждый раз, стоило кому-нибудь из них приоткрыть дверь страшного дня, объединяющего всех общей тайной.
Как быстро меняются роли. Вот Росс на коленях перед девушкой, которая потеряла всякую надежду. В стороне Эрик с мальчиком на руках, готовый в любой момент сорваться с места, чтобы в роковой миг оказаться подальше.
Где же «оно»? Где?!
Но Росс ещё не закончил.
– Я отчётливо помню наше знакомство с тобой. Флемминг позвонил и сообщил, что дело сделано. Генри ещё играл, Кэрол пораньше пошла отдыхать. А я впервые в жизни хотел напиться так сильно, чтобы попросту забыть всё. Виски и два льда… Твой заказ. – Они улыбаются друг другу. – Мы так долго говорили! Как сказал Итан, с тобой хотелось бы встретить конец света. Хорошо сказал. Я тогда ещё думал, как такая проницательная и прекрасная девушка может интересоваться мной? Ну, вот таким, каков я есть? И возраст, и жена. А потом ты позвала к себе и… – Он жмурится, качает головой, продолжает: – Кэрол увидела, как я выхожу из твоего номера. Она проснулась из-за того, что Джордж и Итан шумели где-то рядом, спорили. И ты, Эрик, куда-то бежал. А Кэрол…она так не любила засыпать без меня… Но знаешь, после всего… Тебя я не считаю ошибкой. Надеюсь, там что-то всё же есть. И я хочу, чтобы там мы были все вместе.
У Росса по щеке бежит одинокая слеза. Он поворачивается к сыну:
– Генри, малыш. Я так тебя люблю! Твой отец плохой человек, прости, если когда-нибудь сможешь…
А Эрик уже удаляется, то и дело, срываясь на бег. Он торопится, но не успевает уйти далеко. До ужаса знакомый паралич охватывает конечности. Мальчик у него на руках зачарованно смотрит назад. Эрику хочется верить, что вокруг достаточно темно.
Раздаётся высокий женский крик, вслед за которым следует мужской.
Когда всё заканчивается, он оборачивается в первый и последний раз. Там, где оставался отец Генри с девушкой, расползается лёгкая дымка, в полутьме похожая на большую лужу нефти, стекающую за борт.
Эрик несёт дальше осиротевшего Генри. Он, как никто другой, понимает, каково это расти без родителей.