Я? Я грибы люблю неистово, чего уж скрывать. Люблю их все и во всех возможных видах: жареными, сушеными, отварными, солёными, маринованными. Люблю их с чем-то и без ничего. Но, несмотря на обожание грибного вкуса, по грибы я ходок без особого энтузиазма, по крайней мере не горю желанием делать это в бабушкиной деревне. Вот под сибирским городком, откуда я родом, вот там да – поход по грибы стоил того. Находишь овражек сухонький, по листве бурой скатываешься в него, а на дне в пенёчек ногами утыкаешься. Роешься в листве вокруг этого самого пенёчка и находишь – вот они, опятки! Весь пеньковый бок ими усыпан и ещё по корневищу примостились малыши – самые хрусткие. Срезаешь их, срезаешь, оглядываешься, а ведро-то полнёхонько уже, надо за новым топать к машине. Потом соревнуешься со всеми сборщиками – кто сколько вёдер набрал, кому больше боровичков перепало, кому опяток, а кому на груздочки свезло нынче. Вот там, в том сибирском лесу – это охота была, настоящая, буйная. Когда выбираешь, кому своё ведро посвятить и игнорируешь все остальные грибные шляпки, один вид только берёшь, любимый самый. А тут, в Ленинградской области, тут как-то не густо с грибами. Ну, места-то есть, наверное, собирают же где-то люди. Но в нашем лесничестве таких уж россыпей прямо не встретишь. Ну, красноголовиков найти можно, коли повезёт. Лисичек малость на жарёху взять можно. Если прямо очень везучий день, то на макушку ведра боровичок один, ну, два может примостятся – больше, чтобы перед всеми встречными похвастать. Маловато для размаху, а я люблю, чтоб размахнуться, чтоб вольно было. Вот и не рвусь ходить особо.

Что делает бабушка во время этой около грибной суеты? Она всегда что-то делает, ну, вы это уже знаете, она без дела и часу прожить не может.

Начинается всё с того, что она всех одевает. Мы все взрослые и у всех нас есть своя одежда, но её это совершенно не останавливает. Она берётся перетряхивать все шкафы и поочерёдно таскает каждому из нас какую-то, самую подходящую по её мнению для сбора грибов и нонешней погоды вещь:

— Женя, куды ты энти носки навздел? Они хороши, положь, я тебе други несу!

— Галя, куды в энтой куртке попёрлась? Людей пугать, срамота! Надень красеньку, ту, хорошу.

Углядела как-то, что я надеваю джинсы, те, в которых с города приехала. Запричитала, завздыхала, ушаркала в шкаф, закопалась по пояс. Вырыла что-то, несёт, тянет мне:

— Шаровары тебе вот, на, вздевайко, ишь, чего удумала, изгадишь свои!

Трясёт перед моим лицом переливающимися люрексовой нитью штанами с какой-то экстремально низкой талией, расклешёнными книзу брючинами. Не знаю уж, каким ветром и когда занесло их в бабушкин шкаф, судя по состоянию – никем не надёваны они ни разочку, новые, только вылинявшие по складкам от долгого лежания.

Отрицательно мотаю головой, отвожу бабушкину руку с этим дизайнерским великолепием, всем своим видом показываю, что такое не надену. Бабушка глядит на меня возмущённо, высказывает изумление:

— Хороши же штаны, блестящи! Чего упёрлась, девка…

Снова исчезает в шкафу, шуршит в нём, потом где-то уже за ним, бормочет невнятное. Вытаскивает ещё какую-то тряпицу, снова несёт, протягивает мне:

— Не хошь те, хоть энти вот на, дедовы. В твоих и не думай даже уйти!

На дедушкины камуфляжные штаны я соглашаюсь: и потому, что не выпустит она меня в джинсах, всё одно; и потому, что камуфляж для лесной прогулки определённо лучше люрексовых клёшей, да и джинс моих получше, пожалуй. Надеваю. Благо, дедушка из вепсов, оттого невысоким был. Штаны его мне по росту, чутка только подвернуть пришлось. Перед зеркалом затягиваю кожаный ремень, оглядываю себя. Бабушка внимательно оглядывает меня и комментирует:

— Жопа у тебя, девка, как у деда. Ничего шаровары, сойдёшь в их, как наша вся.

В конце концов, мы втроём уходим. Бабушка машет нам с балкона, провожает и глядит, в правильную ли сторону мы пошли. Вдруг, мы забыли, где лес.

Часа через четыре, когда мы ворочаемся – бабушка почему-то снова оказывается на балконе, встречает. То ли каким-то чутьём знает, что идём; то ли все эти четыре часа стоит и поджидает нас… Шаркает к порогу, забирает набранные грибы и утаскивает в свою комнату – чистить. Чистя, бормочет: то одобрительное, то осуждающее. Сетует, что волнух ейных любимых теперича не водится, поись даже с картохой нечего. Возмущается, что понабрали мелочишки всякой, чистить до смерти замается. Восхищается, если какой особо огромный гриб выкапывает, непременно вызывает всех и выпытывает – кто нашёл такое сокровище. Сокровище частенько оказывается червивым и потому в чистую миску от него попадают одни обрезки, но бабушка всё равно сидит невероятно счастливая, улыбается и весь вечер приговаривает:

— Это ж надо, какой грибище-то нашли! С ума сойти какой, ух!

А к ужину мама поджаривает лисички или красноголовики с битым яйцом на сковороде, раскладывает каждому по паре ложек к отварной картохе. Бабушка снова вспоминает свои волнухи из прошлой жизни и жалится, как намаялась вся, грибы наши чистивши. Мы слушаем её, киваем, едим жарёху и почему-то все разом улыбаемся. Наверное, именно ради вот этого момента мы собираем эти дурацкие грибы, больше не для чего.