Станицкий проснулся с идеально чётким и до дрожи холодным чувством, что находится здесь в абсолютном одиночестве. И ладно если бы он был на Земле: весьма сомнительно, чтобы всё её население вмиг вымерло, тем самым заставив погибать изгоем. Нет, Станицкий лежал в кровати, в одной из десятков тысяч кают межпланетной станции «Вавилон – 15». Кто-то скажет, что миллион выходцев с разных планет системы Альфа – Омега тоже навряд ли моментально и бесследно исчезнет. Однако... как игнорировать предчувствие, да ещё такое кристально прозрачное? Предчувствие, что он один… совершенно один… и больше никого не было и не будет…

А оно, то морозное ощущение в груди, смесь потерянности, безнадёжности и непонимания, может, и не крепло от секунд, но и не ослабевало. В общем, Станицкому творившееся совершенно не понравилось.

Он отдал мысленный приказ блоку управления каютой, и одеяло откинулось. Пока Станицкий, с помощью скрытых автомеханизмов, умывался и одевался, спальня заправила и отгладила кровать, подмела пыль, обновила цветы в вазе и сбрызнула помещение смесью бодрящих, улучшающих настроение и повышающих мозговую активность ароматических веществ.

Докопавшееся незваное одиночество, да притом какое-то странное, чужеродное, прежде не испытанное, не отпускало и когда Станицкий покинул каюту, позволив ей самостоятельно отключить все ненужные приборы, погасить свет и запереть дверь на электронный замок.

«Что же происходит? – думал Станицкий, вышагивая по металлически хромированному коридору-аллее между дверями других кают. – Или ничего, и всё это лишь плод моего воображения?..»

Мысль крутилась и крутилась, отыскивая новые факты, пытаясь объяснить их, выстроить правдоподобную систему. И очевиднейшее пришло на ум, только когда Станицкий приблизился к лучелифту: в коридоре больше не было ни человека, что означало, ни единого разумного существа! Никто не ходил, не ползал, не летал и не передвигался иным способом. Но где же венериане, марсиане, плутонцы и альфанцы? Где и другие?!..

Станицкий взглянул на часофон – тот показал «9:52». Без восьми минут десять, и никто не проснулся?! Мягко говоря, маловероятно.

Соображая, что делать дальше, Станицкий провёл рукой рядом со считывающей пластиной лучелифта, и тот мгновенно прилетел сюда, на 27-й этаж, после чего приглашающе раздвинул дверцы. Станицкий вошёл внутрь, дал команду везти вниз, к III столовой, а сам между тем задумался крепче. Вдруг и там он никого не обнаружит? Сомнительно, но... но почему, чёрт возьми, коридор оказался пуст?!

Сознание подсказало пару вариантов. Первый: ночью дали тревогу, приказывая покинуть станцию. А что? Вполне вероятно. Только ведь сирена должна была разбудить и Станицкого. Отчего же не разбудила? Нет, не то; он отбросил эту версию.

Лифт снова «распахнулся», и Станицкий направился к круглосуточно освещённым приятными светло-голубыми огнями дверям столовой №3.

Второе предположение, размышлял он на ходу, это какой-то трюк, дурацкий розыгрыш, шутка остальных над ним или кого-то над остальными и им. Тем не менее, опять возникает вопрос: как вышло, что среди исчезнувших нет Станицкого? Нечто или некто помог ему, спас, сохранил?.. Или – обрёк на нечто более страшное? Трудно рассуждать, особенно если категорически не хватает данных…

Двери столовой не открылись при его приближении. Так-так...

Станицкий толкнул прямоугольники из упрочнённого стекла, но те упорно желали оставаться закрытыми. Тогда он подналёг, надавил плечом, ударил им между дверями. Не помогло. Он постучал кулаком, в надежде или привести открывающий механизм в действие, или привлечь чьё-нибудь внимание. Увы, станция оставалась столь же пустой, холодной и безжизненной, сколь и раньше.

Все куда-то подевались; ладно, это он понял. Но что теперь, голодать из-за чьей-то – чужой – прихоти? Станицкий хмыкнул – и тут вспомнил о «чёрном ходе»…

Пока шёл, он всячески старался не обращаться к минорным размышлениям, которые то и дело лезли в голову. И всё же пришлось уступить им дорогу, когда выяснилось, что двери «чёрного хода» тоже заперты и изо всех сил противятся тому, чтобы их отворили.

Ситуация становилась интереснее – и более нервной. Станицкий постоял, покусал губу, погонял в голове мысли. Двери заклинило? И те, и другие? А может, сбой в системе управления? А может, часть трюка, розыгрыша, аварийной ситуации?.. Варианты множились и множились, словно микробы, попавшие в благодатную среду.

И что теперь? Ну не возвращаться же в каюту – смысл? Значит, надо продолжать поиски, или, лучше сказать, исследование. Придётся побродить по «Вавилону», глядишь, на кого-нибудь наткнётся.

Станицкий ступил на автолестницу; она не двинулась с места. Новая поломка и очередная странность. Станицкий преодолел сотню заклинивших (так ли это?) ступенек и вышел в гранд-фойе, иначе называемое Висячими садами, разумеется, в честь знаменитого чуда света. Осмотрелся, и сперва ничто необычное не привлекло его внимания.

Когда Станицкий ступал по большим полупрозрачным светящимся квадратам, цветным сегментам огромного пола, его взгляд привычно скользил по стенам, увитым сверхкачественными и супер-реалистичными растениями, по мини-водопадам, ручейкам и фонтанам, по ненатуральным, однако не менее прекрасным, чем натуральные, цветам в горшках, прикреплённым к толстым кольцам в потолке толстыми же цепями... Через трёхметровые стилизованные окна вливался приятный, смодулированный компьютерами свет. Всё было так – но что-то, что-то определённо было не так. Что же?

Ответ подсказал ближайший фонтан. Станицкий подошёл к нему, чтобы удостовериться: ошибки нет. И ошибки не было. Фонтан работал: вода лилась из загибающейся псевдоглиняной трубы, попадала в ёмкость из того же материала – но скапливалась там. Водоотвод не функционировал.

Станицкий проверил соседний фонтан. То же самое: вода льётся, набирается, а её избыток не откачивается. Значит, повреждён насос либо система, связанная с водооттоком. Или (хотя Станицкий не хотел даже думать о такой возможности, в его ситуации следовало рассматривать всякую вероятность) выведена из строя регулирующая система станции. То есть «нервный центр» всех механизмов, аппаратов, агрегатов, роботов и т. д., и т. д. работает с серьёзными сбоями либо же не работает вовсе. Подобная перспектива отнюдь не радовала.

Во-первых, это может означать дальнейшую полную дестабилизацию внутреннего и внешнего самоуправления «Вавилона», что попросту убьёт космическую станцию. А следом и, похоже, её единственного постояльца, когда перестанет гореть свет, когда нельзя будет ни помыться, ни сходить в туалет, когда испортятся или кончатся продукты в холодильнике и негде и нечем станет питаться, когда автовентиляция прекратит выработку и приток кислорода и, в конце концов, спровоцированные кучей сбоев, неполадок и поломок, полетят к чёрту прогнозёр вращения, корректор местоположения и герметизатор... Станицкому, так ли, иначе ли, предстояло умереть. Разница была во времени – и степени: через несколько дней на станции или чуть позже, если дотерпит, если домучается, в более холодном, чем самая лютая зима, бессветном и беззвучном желудке космоса.

От этаких перспектив захолонуло в груди.

«Стоп. Отставить панику, - приказал себе Станицкий. – Ничего ещё не случилось, и, бог даст, не случится. Нужно действовать».

Действовать, да. Но каким образом?

Чтобы проверить догадку, Станицкий поспешно добрался до середины Висячих садов и, коснувшись сенсорной панели, вызвал лифт вниз, к Большому и Малому круговым обзорным аквариумам. В планы Станицкого не входило наблюдать за водоплавающими – рыбами, лягушками, тритонами, дельфинами – и их виртуозными эрзац-заменителями. Если поражена центральная система, то и аквариумы обратятся в неподвижность; живые, обитающие в водной среде создания один за другим умрут, механические будут двигаться, пока не кончится топливо или заряд, а вода начнёт застаиваться и загрязняться. Конечно, всё произойдёт не сразу, но определённую тенденцию удастся, несомненно, проследить уже сейчас.

Этим планам судьба также не дала возможности осуществиться: подъёмник застрял наверху. Станицкий потыкал сенсокнопки – без толку.

Внезапно, повинуясь словно бы беспричинному порыву, он вновь взглянул на часы и вывел на микроэкран сегодняшнюю дату. 12 сентября 2658 года, по земному летоисчислению. 12 сентября?! Но он ложился спать поздним вечером 10-го! Значит, его сон длился тридцать с половиной часов?! Нет, быть того не может! Вероятно, это следующий по «списку» сбой.

Станицкий покопался в настройках часофона и не нашёл никаких, кроме необычной даты, странностей. Мгновенно вернулось чувство потерянности, леденящего дыхания неизвестной надвигающейся беды, бесконечного и безысходного одиночества.

Станицкий выругался, оставил часы в покое и уверенно зашагал к лучелифту, «спрятавшемуся» в гладкой металлической трубе слева от придуманной дизайнерами эклектичной лиственно-хвойной рощицы искусственных растений. А что если и лифт откажется его везти?..

Повезло: лифт работал. Станицкий отдал приказ доставить его на верхний, пятидесятый этаж. Именно там располагалось сердце станции – тот самый центр, поражение которого грозило Станицкому неминуемой и кошмарной медленной смертью.

«А ведь если догадка верна, - думал он, - связаться с Землёй не получится. И тогда все беды, все “за” и “против”, все возможные последствия, заодно с крайне маловероятной славой и гораздо более ощутимыми промахами, станут целиком и полностью моей заслугой».

Что и говорить, настолько великую ответственность не взял бы на себя, пожалуй, и главный смотритель «Вавилона – 15» Немов.

Дверь с символикой станции – помещённая внутрь квадрата, красного по периметру и белого внутри, жирная чёрная буква «В», - нужная ему дверь в рубку, не открывалась. Заперта. Станицкий подёргал ручку, побил плечом в неподдающийся прямоугольник – напрасно.

В процессе этих бесполезных действий ум озарила догадка. Если даже центральная система и выведена из строя, то не полностью! Двери в столовую и платформа в Саду не функционировали, да, но вместе с тем превосходно, без сбоев и прочих неожиданностей, действовали оба гравилифта, на которых передвигался Станицкий.

На сердце сделалось не столь волнительно. Некая фора у Станицкого имелась, неплохо бы знать, правда, какая. И хорошо, если создавшаяся ситуация не означала совсем уж непредсказуемое развитие тотальной дезорганизации систем «Вавилона».

Пока Станицкий привычно предавался мыслям с явным оттенком печали и неудач, мимо, тихо жужжа колёсиками, проехал робот – доставщик еды.

Доставка еды? Сейчас? Но кому?!

Безусловно, иного выбора у него не было, и Станицкий двинулся вслед за роботом.

Коридоры петляли, поворачивали и разветвлялись, пока не привели к массивной высокой одностворчатой двери. Робот, не обращая на человека ни малейшего внимания, извлёк из хранилища на животе магнитный ключ. Вытянул состоящую из титановых сочленений руку, коснулся карточкой подсвечиваемой оранжево-жёлтым области и задействовал открывающий механизм. Неспешно, будто при замедленной съёмке, громадная дверь въехала в метровой толщины стену без малейшего звука.

Робот убрал ключ обратно, развернулся и укатил назад по коридору – судя по всему, той же дорогой, что привела его сюда.

Станицкий с опаской и недоверием смотрел на манящий разверстый зев дверного проёма. Туда, внутрь? Хм, а как по-другому-то? Да и к чему сейчас сомнения? Глубоко вдохнув, он переступил порог. Дверь, намекая на своё присутствие не шумом, но движением, закрылась за его спиной.

Станицкий стоял посреди лаборатории. Вход сюда был строжайше запрещён. К тому же, насколько он знал, учёным, что трудились здесь, не разрешалось обходиться без защитного костюма. Станицкий огляделся в поисках защитки. Крюки, где она висела, нашлись, только вот все они пустовали.

Чтобы проверить мысль, вдруг его посетившую, мужчина повернулся ко входной двери. Ну конечно, альтернативного способа отворить этого гиганта нет: или карточкой, или никак. Со всей, окончательной отчётливостью Станицкий понял, что попал в западню. Выяснить бы ещё, кем и для чего подстроенную. Неужели он настолько важная птица? Хотя из разумных существ Станицкий, похоже, один находился на станции, и из этого следовало... А что следовало? Объяснения не вырисовывалось. Каждой из полудесятка версий, промелькнувших в мозгу, не хватало не только деталей, но порой и целых, здоровенных кусков.

Зашипев, точно усталая змея-гигант, сама собой открылась дверь в комнату напротив. Сквозь толстое пуле- и лазеронепробиваемое стекло Станицкому удалось разглядеть лишь часть лабораторного стола да край какого-то тёмно-коричневого объёмного предмета, стоящего на нём. Что ж, надо идти до конца. И он ступил внутрь комнаты.

Вторая дверь закрылась, отсекая путь назад. Чудесно!

Стараясь не думать, в какое положение попал и как из него выбираться, Станицкий осмотрелся. Пустая лаборатория: освещение сверху и по бокам; непрозрачный, со множеством отсеков шкаф вдоль одной из стен; длинный широкий стол, и предмет на нём.

Станицкий автоматически сделал шаг вперёд. Предмет... это был метеорит. Во всяком случае, выглядел он как самый настоящий метеорит очень малого размера либо же только часть путешествующей по вселенной глыбы. Разум подсказывал: стоять вот так запросто, без защитного костюма, поблизости от космической находки непонятного происхождения и вида – совсем небезопасно. Тотчас на этот глас откликнулся другой: а разве есть выбор?

Минуту или около того Станицкий не двигался с места, погружённый в сомнения. Одновременно с тем он рассматривал метеорит – или что это было? Тёмно-коричневая порода, твёрдая, с многочисленными щербинами, сколами, дырками. И, кажется... Да! Несомненно, на поверхности «камня» наблюдалось некое движение. Пересилив страх, игнорируя предупреждающие сигналы разума и интуиции, Станицкий протянул руку и кончиками пальцев коснулся предмета на столе.

Вначале ничего не произошло: просто мужчина почувствовал концентрированный холод, исходящий от «камня», - и всё. Потом же, моментально ворвавшись, застигнув врасплох, возникло и стало развиваться воздействие. Подушечки пальцев будто приклеились к поверхности предмета, приморозились. Станицкому припомнилось схожее ощущение, «родом» из детства: так прилипает язык к металлическим качелям зимой – казалось бы, несильно, а не отдерёшь!

Вдруг ощущение жуткого холода пропало. Оледенение тем временем передалось в пальцы, после – в руку, и затем стало распространяться по всему телу. Станицкому почудилось, что его пленила незнакомая никому из людей, неназываемая сила; пленила с некой определённой и бесконечно чуждой целью, осознать которую, сейчас, по крайней мере, не представлялось возможным.

Станицкий открыл рот. Позвать на помощь? А к чему стараться? Он ведь один, абсолютно один – теперь в этом нет сомнений – на застывшей посреди галактического простора, сходящей с ума станции. Или уже сошедшей?..

Как бы то ни было, Станицкому не удалось произвести ни звука; в глазах поселился ужас, сердце истошно забилось. Он дёргался, пытаясь освободиться, покуда чужая сила не сломила его вконец. Тогда он застыл.

А следом картины наполнили его разум...

...Некая пузырчатая, губчатая, грязно-оранжевого цвета масса. Она увеличивается, она растёт, она двигается...

...Незнакомая планета – не Земля и ничем на Землю не похожая. Широченное и длиннейшее поле неподвижного песка. На песке лежат такие вот «метеориты»...

...Постоянно растущая и неизменно движущаяся губка пересекает километры и километры, небыстро, но уверенно, методично, неостановимо...

...Вот губчатая масса на поле. Вот она распадается на части, и части зарываются в песок, засыпают себя им...

...Проходит какое-то время, и «метеориты», сами по себе, будто крохотные ракеты, взлетают вверх. Они несутся дальше и дальше, пока не вылетают за пределы атмосферы, а далее и орбиты, чтобы в итоге выбраться в «свободный» космос...

...Между тем губка, зарывшаяся в странно бездвижный песок, затвердевает и обращается... теми самыми «метеоритами»!..

...«Камни» кружат по Вселенной, парят внутри неё, по ней, через неё. Среди настоящих метеоритов, рядом с ними и в обход них...

...А вот... да это же «Вавилон – 15»!.. Его смотритель замечает странный предмет, врезавшийся в бок гигантского вращающегося цилиндра, станции, служащей местом обитания и работы для миллиона разумных созданий. Отдаётся приказ доставить предмет на борт...

...«Метеорит» - в лаборатории. Люди удивлены, восхищены, они задают друг другу вопросы, выдвигают теории. Но всё мигом прекращается, когда с «камнем» начинают происходить изменения.

Да, «метеорит» меняется, смягчаясь, растягиваясь и увеличиваясь! Он превращается... в ту губчатую пузырчатую массу, из которой родился! Масса становится больше и больше, распространяется дальше и дальше. Люди, что касаются её, застывают на месте, будто парализованные. Масса открывает двери или ломает их, или проходит сквозь них.

Все спасаются бегством, кричат, сталкиваются, мешают каждый другому. Раздувшаяся масса, перекрывая проходы, распространяется повсюду, ползёт, скользит, течёт, настигая жертвы. Опять крики и вопли. Масса поглощает и изменяет. Коридоры целиком «обиты» ей, но она продолжает расти. Захвачены отсеки, сектора, палубы!

И вот изменения уже постоянно, ни на секунду не прекращаясь, происходят со станцией и её «населением». Один человек, коснувшийся пузырчатой массы, превращается в кусок титана, что сливается со стеной и, став её частью, исчезает из виду. Сломанная дверь, напротив, не замирает, но двигается, превратившись в эту кошмарную губку…

На станции творится ужас, где смерть перемешивается с рождением, холод – с теплом, живое – с неживым. И всюду – отдающие желтизной оранжевые пузыри, пузыри, пузыри!

«Эта масса, она – живой материал!» - проникает мысль в сознание Станицкого помимо воли последнего. Вернее, она обладает всеми свойствами живого, кроме одного, самого главного, - жизни. Масса – материя без каких-либо чувств, всё равно что земной камень, однако она умеет двигаться, размножаться... и превращать в себя других! Она – мёртвое движение, жизнь без жизни, живая смерть. Мёртвородящее.

Под её воздействием горячая и хладная плоть разумных и неразумных существ станции становится металлом, пластиком и деревом, светом и тьмой, космосом и воздухом. А те – обращаются людьми и животными, трубами и проводами, лазерными пушками и сложнейшими механическими системами. Это – воплощённое сумасшествие, но ещё на порядок выше. Безумие-в-себе. В квадрате!..

...Станицкий задрожал, задёргался. Масса позволила ему упасть на колени и завалиться набок.

Станция изнутри и снаружи претерпевала наиболее неизъяснимые и неописуемые из когда-либо творившихся с ней и её обитателями метаморфоз.

«Зачем... я... тебе? – выдавил из спутанных мыслей погружённый в полузабытье Станицкий. Он чувствовал, что масса объединяется с ним, но не до конца, что она видит и слышит, и ощущает его насквозь, что ей доступны его мысли. – У тебя... уже есть... “Вавилон”. Зачем... тебе... я?»

Ответ пришёл не сразу: массе некуда торопиться. А когда она всё-таки ответила, это расставило по местам последние кусочки паззла, внеразумной, внесистемной, внеживой и внемёртвой головоломки.

«Мне нужен хороший капитан и достоверный посланец».

«Достоверный!» Это слово привело Станицкого в поистине беспредельный ужас. «Достоверный»! Тот, кому верят!..

Впрочем, масса-хозяин тут же погасила недозволенные, лишние чувства и посылы индивидуальности. Спустя миг «Станицкий» сделался безразличен к чему бы то ни было. Превратившийся в часть инопланетной праматери, в иномирного праотца, а может, наоборот, вернув себе истинные облик и сущность – этого мёртвородящий уже не понимал, да и не хотел знать, - тот, кто когда-то назывался человеком, взял на себя управление станцией.

Но станции уже не существовало – на её месте возник колоссальных размеров корабль…

Планета, где родилась масса-повелительница, не была её родной. А поскольку старый шар-носитель выжат до капли, требовался другой, свежий… пока ещё живой…

У станции появлялись всё новые, впечатляющего размера сопла, попросту брались из ниоткуда – точнее, из материи и воли губки-вируса.

Станция-корабль стартовал. Станицкий регулировал процесс, масса производила необходимые перемены. Корабль неостановимо двигался к намеченной цели.

Космос хранил тайну.

А там, на мониторах следящих землян, – по-прежнему гудящий, галдящий, обычный и знакомый «Вавилон – 15». Где всё на местах, где всё как надо и как было.

Космос ждал своего часа. Он знал.

[Рассказ опубликован электронным журналом "Портал".]

Продолжение рассказов "Отец яблок", "Плата", "Однажды в парке"

Мальчик не мог проснуться, ноги сводило судорогой, он скрючился в кровати и с закрытыми глазами массировал икры. Антон хотел кричать от боли, но он не мог, у него не получалось. Он хотел позвать родных, чтобы они сделали что-то с этой невыносимой болью в ногах, но крик застрял где-то внутри, словно он онемел.

В окно тревожно билась ветка дерева, которое росло у них во дворе. Ветер нетерпеливо толкал ее на окно, она царапалась, стучала, словно пыталась пробиться в комнату к мальчику, словно слышала о боли Антона.

Он закусил одеяло, так и не открыв глаза. Ему снилось, как они в детстве, когда он был мальчишкой лет так пяти, с друзьями во дворе ели яблоки, и ему снилось яркое солнце, дружный гогот ребятни, и как его друг со двора, смеясь рассказал, что если съесть семечко от яблока, то дерево вырастет прямо в животе. Потом ему снилось, как он лежал в ту ночь в своей комнате, четко понимая, помня, что съел пару семечек. Он лежал в кровати и боялся, ждал, когда в животе что-то зашевелится, когда начнёт расти дерево. Но тогда заболели ноги, их скрутило судорогой так, что он не сразу опомнился, что надо звать на помощь.

Потом ему снилось, как он сидит на кладбище и разговаривает с незнакомым мужчиной. Он чуть старше своих 12 лет, и мужчина был с бородой, в кожаной курточке, почему-то в рваных книзу джинсах. Мужчина ему рассказывал о превращении, и Антон увидел, как ноги мужчины превратились в корни, как его рыжая борода стала яркой листвой, как сильные руки стали ветвями. И ещё через мгновение мужчина вернулся в свой обычный вид и продолжал пить чай, как ни в чем не бывало.

- Ты не один такой, парень, - сказал он с улыбкой, и Антон увидел кусочек листочка в зубах собеседника.

Ноги болели, по лицу Антона стекал пот, он слышал как стучало дерево по стеклу, но не мог проснуться. Он перевернулся на другой бок, левую ногу пронзило, как электричеством до самой пятки, Антон замычал, не в силах крикнуть.

Ему снилось как он подрался со своим другом два года назад. Он уже не помнил, что было причиной. Антон ударил друга в бок, тот упал на землю, схватил палку, и кинул в Антона. Тот не ожидал, и палка поцарапала ему лицо, он вытер кровь с щеки, развернулся и ушёл. Что-то было неправильное в этом во всем, то ли тот факт, что друг использовал палку в драке, то ли то, что Антон понимал, как сильно обидел друга, раз тот так себя вёл. Антон ушёл и больше никогда не видел друга, на лице у него почему-то осталась тоненькая полоска шрама, хотя рана была неглубокой. Сейчас это место просто горело от боли, как и ноги Антона. Он морщился и извивался под одеялом, потом сбросил его на пол и лежал на мокрой от пота простыне.

- Если съесть семечки от яблока, то дерево прорастет у тебя в животе.

- Ты не один такой, парень.

Кровь на руках, его кровь с щеки, и палка.

Он схватил палку и пошёл на своего друга, уже бывшего друга, и занёс, чтобы ударить.

Он так устал от боли в ногах каждую ночь, он так устал от того, что не знал, что с ним происходит. Он устал, что бегает медленнее всех мальчишек во дворе, он устал, что не может играть в футбол, и он был зол, зол, что друг посмеялся над ним. Он был зол, что друг мог спокойно убежать от Антона, тот бы в жизни не догнал, с его тяжелыми ногами. Он занёс палку, чтобы сравнить счёт, чтобы друг тоже не мог бегать.

- Если съесть косточку от яблока, то дерево прорастет у тебя в животе.

- Ты не один такой, парень.

Друг пятился от Антона во сне и уже повернулся, чтобы бежать. Когда Антон увидел как его ноги разорвали корни. Он уронил палку, та с гулом упала на землю. Антон упал на колени и закричал от боли. Он увидел ужас в глазах друга. Он увидел улыбку байкера, с его листиком между зубами. И он посмотрел на свои руки, их не было там были ветви.

Он лежал в своей кровати и мычал, корни порвали его простыню, ветви испещрили подушку.

В окно беспокойно стучала ветвь дерева.

Антон закричал и разбил окно, его ветви вырвались наружу и сломали по пути ветку, которая все время стучала по окну. В комнату ворвался холодный воздух. Мальчик проснулся. Окно было целым, простыня и подушка тоже, только мокрыми. Он продрог от холода и хотел поднять одеяло с пола, когда увидел, что он усеян листьями. Было тихо, ветка за окном не стучала в стекло, она была сломана. Антон лёг спать.

Продолжение рассказов "Рассказчик" и "Свет"

- Нет, нет, нет! Я не хочу никуда ехать! - кричал родителям Андрей.

- Тихо ты! Не позорь семью, стражи внизу все услышат, - шипел, краснея, сыну Владимир Николаевич.

- Дорогой, но ему же всего восемь, почему так рано? Они же говорили не раньше десяти... - в слезах лепетала мама Андрея.

- Так вы знали? Вы знали и ничего не сказали?! - кричал Андрей.

Отец ударил мальчика по лицу. У того покраснела щека от пощечины. У Андрея звенело в ушах, он не мог поверить своим глазам, родители никогда не поднимали на него руку.

- Думай, прежде чем так разговаривать со своей матерью, - продолжал шипеть отец.

Женщина стояла в дверях и плакала. Он повернулся к жене и прошептал:

- Они сказали, что у него дар больше, чем мы ожидали, прости, нам придётся его отдать, - он обнял жену.

Мальчик подбежал к ним и тоже заплакал. Родители обняли сына. Отец извинился перед Андреем и сказал, что его ждёт другая жизнь в Академии рассказчиков.

- Но пауки, папа, ты же видел пауков, мы же с тобой ходили на шоу Рассказчиков, может это какая-то ошибка?

Владимир Николаевич знал, что мальчик не будет помнить о пауках, об Аранеи, когда ему исполнится 14 и он сможет рассказывать истории, и от его рассказов правительство сможет получать энергию и освещать целые районы. В записке от страж внизу, говорилось, что у Андрея особой мощности сила, необычная.

- Мальчик, это неважно. Ты знаешь, что ты одаренный, мы всегда это знали, ты рассказывал истории с тех пор, как начал говорить.

И Андрей знал, что это правда, но ему не верилось, что он такое же чудовище, каких он видел Рассказчиков.

- Просто

помни, что однажды мы встретимся и все будет как прежде.

Андрей, мама, папа - все знали, что это неправда. Мальчик будет учиться в интернате, и они его больше никогда не увидят. Да, и не их он, лабораторный, дали на воспитание, чтобы мог быть близок к людям в своих историях, чтобы потом быть хорошим Рассказчиком.

Андрей вытер слезы. Обнял родителей. Ему было жаль. Жаль, что он пропустит свой футбол в ближайшую субботу, жаль, что не увидит своих друзей из школы, даже жаль, что не увидит тех, кто его бил и издевался над ним. Он не любил незаконченные истории, а тут его как будто вырвали посреди истории его нормальной жизни и ведут в другую историю. Где, скорее всего, не будет футбола, не будет обычных детишек, не будет мамы и папы.

Они спустились к стражам. Родители проводили маленькую фигуру своего сына и им даже показалось, что они увидели зеленое свечение на спине.

Стражи шли рядом, и почему-то держали руки, готовыми на оружии на поясе.

Родители думали, что это протокол. Но Андрей знал, чувствовал, что его боятся. Больше он своих родителей не видел, да, и не помнил.

Первый год голода было особенно тяжело. Муж умер от рака - в свои 75 лет, хотя всего на десять лет был ее старше. Дети разъехались кто куда. Анна Павловна вдруг осталась одна. Денег ни на что не хватало. Экономь, говорили соседи по лестничной площадке. Сами заносили жиденькие супы. Будто ими наешься! Вяжи и продавай – говорили подруги по двору. Но куда ей держать спицы в руках? Да и глаза давно не видят. Сдавай бутылки – советовали третьи. Руки у нее болели от холодной воды, а горячую уже давно отключили. Трость в руках, ноги еле поднимаются на второй этаж. Казалось, нет смысла жить дальше, она так и умрет одна в своей квартире в голодном сне. Была одна только радость у Анны Павловны – голуби. Она их подкармливала еще при муже, а сейчас чем придется. Иной раз на улице краюху подберет, в водичке размочит – и половину себе, а другую – друзьям своим. Антон Сергеевич, покойный муж ее, как-то сделал теремок небольшой, и прибил возле окошка на балконе.

- Чтобы радовали своим курлыканьем каждое утро, - говорил он, закуривая сигарету. От рака легких и умер. Чтобы им было не ладно, этой гадости.

Как-то вечером она вышла на балкон. Голова кружилась от недомогания, ноги совсем не держали, руки тряслись и успокаивались только, когда она хваталась за что-то, как за опору и двигалась дальше. Она закурила сигарету. Последнюю от мужа. Старушка еще тогда, в день его смерти, не смогла выкинуть его последнюю пачку. Решила, что когда закончатся сигареты, она сама уйдет. Легче всего - таблетки. Но они у Анны Павловны закончились, последняя простуда слишком сильно ударила. И эта соседка удивительно рьяно порылась в шкафчиках у Анны Павловны в поисках любых лекарств, чтобы спасти бабушку. Нет, бы свои притащить! Да, и вообще кто ее просил спасать то? Старушка «уйти» хотела и было бы проще это сделать от простуды с недоеданием, быстрее. Она затянулась и закашлялась. Кашель был хриплым, раздирающим, казалось, все внутренности старой женщины. Полегчало. Она обессиленная села на стульчик. И тут вдруг заметила, как что-то шевелится на полу балкона. Старушка замерла, не веря своим глазам. Маленький голубь настороженно выглядывал из барахла в углу балкона. Он выглянул сначала только чуть-чуть, головой, а потом вышел весь на свет, падающий с окна из квартиры Анны Павловны.

- А, это ты. Все еще прилетаешь поесть. Ну, молодец. Только нет ничего у меня для тебя.

Тут она заметила, что птица тащит за собой одно крыло.

- Ой, хоспади! Да ты тут с увечьями. Подожди, подожди. Я тебе что-нибудь принесу. Подожди, помогу.

Она впопыхах затушила сигарету о жестяной подоконник, раскрошив под окурком кусочки облупленной старой краски. Старая женщина бесформенной фигурой, шаркая тапками, поплелась на кухню. Она бесцельно, бессмысленно пошарила по ящичкам и полкам. Она сама не знала, что ищет. Анна Павловна помнит эту птицу с самого начала ее одиночества и теперь ничем не могла помочь. Она совсем испугалась, растерялась, голова кружилась от выкуренной сигареты, слезы заволокли и без того невидящие глаза. Это состояние казалось старушке невыносимым. Сердце разрывалось от стольких чувств, от жалости к себе, к птице. Старушка увидела свою трость у стола. И вдруг ей все стало ясно. Она всхлипнула, протерла рукавом глаза, в него же и высморкалась громко, звучно, так что наверняка слышали соседи. Бабушка все той же неуверенной походкой направилась на балкон. Птица ворковала и беспокойно ходила из стороны в сторону. Анна Павловна засунула руку себе в халат и нащупала печеньку. Она ее подсасывала и клала обратно в карман вот уже второй день. Старая женщина с трудом наклонилась и покрошила заначку на полу перед голубем. Птица на это время отошла в сторону.

- Сегодня до теремка видимо не дойдет, да?

Старушка отступила на шаг, потом в сторону, чтобы не загораживать свет из квартиры и видеть птицу. Голубь умер от первого же удара тростью. Он пришелся по маленькому черепу и оказался такой силы, что послышался хруст и череп превратился в скорее мешочек из кожи и перьев с чем-то бесформенным внутри. Таким его запомнила Анна Павловна, своего первого голубя. А еще она помнила вкус теплой крови у себя на губах. Эти перья, которые застревали в зубах и щекотали нос. Но она была так голодна, что просто не смогла остановиться. Вгрызалась, вгрызалась, кости хрустели на немногочисленных ее зубах. В следующий раз она наденет вставную челюсть. Подарок дочери лет так пятнадцать назад перед отлетом в Америку. Да, с зубами, пусть и чужими, все это живать много легче. А так она больше глотала. Проталкивала силой в горле. После она протерла все тем же рукавом рот и пошла на кухню за веником и совком.

На следующий день Анна Павловна сделала дома генеральную уборку. Она исследовала каждый угол своей маленькой квартирки и к вечеру сидела за столом перед своим сокровищем. Два сухаря, три засохших конфеты, горсть разношерстного зерна.

- Этого должно хватить, - пробормотала она.

Старушка вышла на балкон и посыпала зерно на пол. Пару голубей сели на перила и стали с интересом наблюдать за бабушкой. Она села на стул и закурила сигарету. Ей удалось найти целую пачку за комодом в зале. Анна Павловна неспешно курила и наблюдала за птицами. Трость стояла наготове у ее левой ноги…

Спустя две недели старушка бодрым шагом поднималась по лестнице в подъезде. Соседка спускалась вниз.

- Анна Павловна, здравствуйте, как вы поживаете? Вас давно не видно у нас на скамейке. Да, вы просто цветете, душенька, и глаза блестят. Надо же, надо же, ну, я побегу, мне пора.

Анна Павловна любила общаться с такими людьми. Сами чихнут, сами пожелают себе здоровья, пошутят – посмеются. Полная автономность. Но, что не нравилось старушке, так это голуби. Они перестали прилетать на ее балкон. Она даже посидела пару раз на проспекте Абая, выпрашивала денег, чтобы купить хлеб. Хоть в бульон покрошить, а то так и не наешься совсем. Да, и подкормить птиц. Но попытки ее были тщетны. Как бы она не мыла, не скребла щеткой пол на балконе, старушка подозревала, что птицы чуяли что здесь что-то неладное. Да и было хорошо только первые пару дней, а потом совсем пусто. Разве этим наешься? Супы из голубятины быстро приедаются, пусть ими и кормят в ресторанах. Нет, Анне Павловне нравился процесс. Сидеть и ждать. Она не могла забыть своего первого голубя, сколько жизни она почувствовала в его маленьком теле, сколько тепла.

А про еду - она просидела полдня, выпрашивая, и теперь вторую неделю так делает – сидит то в одном месте, то в другом – пока не выгонят. Хорошо хоть старая – не бьют. Но на еду хватает. И хлеб, и колбаса. Но все не то. Эта пища была серой для Анны Павловны, безвкусной, как картон. Голуби – другое дело, она их видела живыми. И она их ела после. В этом была какая-то красота для нее, поэзия.

- 28 панфиловцев, - прошептала она, когда открывала дверь квартиры. Губы старушки растянулись в ненасытной улыбке. Все зубы на месте, спасибо дочке за протез.

****

Настя уже некоторое время стояла на остановке. Пересечение Ташкентской и Розыбакиева. Один автобус останавливался за другим, размешивая свежий снег в черную грязь.

-Саяхат, Зеленый базар! – кричал мальчишка-кондуктор.

Настя сделала музыку погромче, чтобы перекрыть звук сигналов, обгоняющих друг друга автобусов, выворачивающих в последний момент в поток легковушек, или резко останавливающихся таксистов. Жизнь бурлила. Выходной день – оптовка в двух шагах. Люди, нагруженные покупками, будто в последний раз живут. Но больше всех Насте приглянулись старушки с тележками, с разноцветными сумками на колесах. Она и не знала, что те могут быть столь разными в использовании. Хочешь - будет и табуретом, если вдруг не осталось мест на остановке. Откинь седушку, а сама сумка будет спинкой и усаживайся. Или колеса трансформеры – по три с каждой из сторон, помогают преодолеть лестницы и пороги. Фиксация, скрытые зонтики, любая расцветка самих сумок.

Старушки с тележками сплывались со всех сторон. За десять минут ожидания Настя с легким ужасом поняла, что на остановке их уже человек пятнадцать. И все о чем-то весело переговариваются. Кто и где подешевле курицу купил, почем яйцо. Этот доллар, будь он неладен! – из-за него все цены подняли. И пенсию увеличили на десять процентов, чтобы потом продукты подорожали вдвое. Сейчас самая пора затариваться мукой, сахаром, спичками – грядет тот день, когда прилавки опять опустеют. И зря дети их не слушаются, не закупают. Но ничего – каждая из старушек готова поделиться своим закупом лишь бы никто не остался голодным. А на овощи, нет, вы видели какие цены на овощи?! Хорошо, что осенью затарили кто - по мешку, кто - по два картошки, лука, свеклы и моркови – теперь всю зиму можно и борщ, и салаты делать – много дешевле. Главное, чтобы было, где хранить…

По прошествии еще десяти минут Настя начала догадываться, что она и эта братия-любителей тележек ждут один и тот же маршрут. Он сегодня оказался редким гостем. Все остальные курсирующие тут автобусы уже прошли за время ожидания девушки. Тонкие, облегающие джинсы совсем не грели, и куртка оказалась холодной в снежную погоду. И почему Настя не взяла больше налички? Всего на 80 тенге больше и она могла бы уже с пересадкой умчаться куда угодно. А теперь девушка застряла здесь в окружении старушек, которые уже пару раз бросали в ее сторону неодобрительные взгляды.

- Стоит тут накрашенная, ты только погляди - какие тени, а помада какая яркая, - громким шепотом проговорила одна.

-Я своей внучке все лицо хозяйственным мылом вымыла, когда увидела, как она малюет, - проворчала вторая.

- Да, бросьте вы, какими мы были в ее годы! Будь чем - тоже бы красились, - проговорил тихий приятный голос.

Все засмеялись, загалдели и перешли на другую тему. Настя невольно обернулась и заметила милую старушку в косынке и зеленом пальто ниже колен. Такая опрятная, ухоженная, прям глаз не отвести, и тележка у нее была под стать другим. Яркая, разрисованная цветными кольцами на голубом фоне. У старушки была трость, на которую та опиралась.

Подъехал автобус, притормозил в самый последний момент, заскрипели шины по гравию, окатив из лужи самых торопливых. Настя не стала толпиться у задней двери, дожидаясь погрузки каждой тележки, и прошмыгнула к передней. Она уже поставила одну ногу на ступеньку, когда ее плеча кто-то легонько коснулся. Оказалась давешняя понравившаяся ей старушка, та, что вступилась за Настю.

- Не поможешь мне с сумкой, милочка?

- Да, конечно, - ответила Настя и улыбнулась.

Сумка не была тяжелой, как было думала девушка. Она даже удивилась этой легкости.

«Странно, я думала они их заполняют до краев».

- Я не покупаю, я продаю, - подмигнула старушка.

- И что же ты продаешь? – вмешалась из ниоткуда взявшаяся необъятная женщина в видавшей виды потрепанной, даже засаленной шубе.

- Мясо, - проговорила громче старушка в зеленом пальто, - двигатель автобуса взревел, и собравшиеся пассажиры качнулись в такт движению.

- За проезд! Карточки прикладываем, оплачиваем за проезд, - начал рутину кондуктор.

На одном из сидений примостилась продавщица попкорна. Перевязанный веревками вкусно пахнущий баул стоял, точнее, катался вперед-назад на колесиках возле ее ног, занимая места так, что еще двое могли стоять. Она придерживала ручку, чтобы тележка далеко не уехала.

- Будешь покупать попкорн? Горячий, - проговорила женщина, заметив взгляд Насти.

- Нет, спасибо, - ответила она, хотя очень хотелось.

- Эй, будешь тут продавать – еще плату попрошу, - налетел кондуктор. Просто подойти он не мог, так как автобус несся и парень еле удержался на ногах. Водитель весело с кем-то калякал по сотовому и курил сигарету.

- А я и не продаю! Это она тут смотрела, - женщина тыкнула пальцем в сторону Насти.

Та подумала, что лучше не ввязываться и спокойно доехать до своей остановки.

- Ниче она у тебя не спрашивала, я же видел! – вступился парень.

- Ах, ты бесстыжая! – вдруг воскликнула женщина в сальной шубе, - хоть бы глазом повела, нахалка! Ты посмотри на нее. Тут из-за нее спорит честной народ, а она молчит. Стоит тут в наушниках!

Настя только и могла, что глазами хлопать. Этого выпада она никак не ожидала. К женщине подключились еще пара старушек. Припомнили эту наглую молодежь, которая не здоровается, ни тебе места уступить, ходят тут в обтягивающих джинсах – все на виду, стыд да срам!

Настя покраснела. Она никак не могла найти, что ответить и самое главное, она решительно не понимала, что сделала не так.

В салоне были другие пассажиры. Все предпочли уставиться в окна. Даже водитель замолчал со своим телефоном и нет-нет поглядывал в зеркало заднего вида. Глаза его странно блестели.

Парня-кондуктора пару раз выслушали и потом жернова блюстителей нравов перемололи и его молодые кости, так что он, как мужчина предпочел не спорить с женщинами, а спровадить их уже восвояси, каждую на своей остановке.

Место перед Настей освободилось. Она, не помня себя, в него рухнула, чем подняла еще один шквал возмущений о старших и местах. И что надо же, ни разу тебе не посмотрят, не проверят, может тут кто больной и старый уже на ногах умирает. Стоит отметить, что все говорившие – это еще надо постараться перекричать ревевший мотор – сидели себе спокойно на креслах, и вообще в салоне кроме кондуктора, никто больше не стоял. Тот уставился каким-то отупевшим взглядом на дорогу. Он беспокойно теребил монетку в руке, в ожидании выходивших, чтобы постучать ею по стеклу в знак водителю, если надо будет остановиться.

Женщина с попкорном уже три остановки назад сошла с автобуса и поплелась по своим торговым делам, и думать уже забыла о бедняжке Насте. Да, и женщина, которая всю эту кашу заварила, та самая - в старой шубе, тоже довольно скоро освободила всех присутствующих от своего общества.

Вроде, наконец, в салоне замолчали. Настя не могла поверить, что галдеж прекратился, она поднялась с места и мельком оглянула салон. Осталось всего три старушки. Одна – в зеленом пальто и с тростью с сочувствием поглядела на Настю, две оставшиеся были увлечены своей беседой о внуках. И девушка для них уже не представляла былого интереса. Однако она все равно побаивалась поднять глаза. Парень постучал по стеклу двери. Автобус резко затормозил. Всех в салоне качнуло. Настя еле удержалась на ногах, ее за руку подхватил кондуктор.

Дверь открылась и девушка, наконец, вышла. Слезы хлынули из ее глаз. Она почему-то так старалась не заплакать в автобусе, что сейчас просто не могла остановить поток горячих слез.

Настя шла по маленькой улице, не разбирая дороги, среди двухэтажных старых домов и гаражей. Ей было так обидно. За все. За то, что она себя не защищала, за то, что точно также всегда молчит дома, когда ее ругают мама или бабушка. Просто теряется от страха, вдруг становится из взрослой двадцатилетней девушки - маленькой девочкой, которой хочется просто спрятаться куда-нибудь под стол и никого не видеть.

- Не надо так плакать, милочка, - услышала Настя знакомый мягкий голос.

Она обернулась и увидела милую старушку с тростью. И только сейчас Настя заметила, что трость была заостренной. Девушка, когда впервые такие увидела, подумала: «какая незаменимая вещь в гололед». Только сегодня не было гололеда, снег таял.

Девушке стало не по себе. Она вдруг поняла, что не знает, где находится. Не узнает ни тропинку, ни гаражи вокруг. Как ее сюда занесло?

Она еще раз взглянула на старушку, словно что-то спросить. Но не успела.

Старушка улыбнулась, добренькой улыбкой и вонзила трость девушке в шею. Кровь хлынула из раны. Девушка открывала и закрывала рот, будто обретя, наконец, дар речи. Старушка беспокойно оглянулась по сторонам и вытащила из тележки топор.

Лучшее, что могло произойти с Анной Павловной, уже произошло. Девушка сама пошла в сторону заброшенных гаражей. Глупо, глупо и бесполезно прожитая жизнь.

Анна Павловна тянула сумку-тележку на остановку. Заметила капельку крови на ладони и слизала ее.

- Женщина, у вас что-то течет из сумки, - подсказала старушке соседка по месту в автобусе.

- А это я на оптовке мясо купила, размораживается, наверное. Вы же знаете, как они много туда воды, льда суют. Ну, просто кошмар. Если бы не тележка – осталась бы голодной.

- Да, я сама на прошлой неделе взяла там говядину…

Анна Павловна смотрела на собеседницу с участием и пониманием. Со дна тележки упала на пол еще одна капля крови. Грязь, растаявший снег и целая лужа посередине салона автобуса, при очередном реве мотора перетекла под ноги Анны Павловны, под колеса ее тележки. От крови не осталось и следа.

- Я на следующей остановке выйду, а то помидоры забыла купить, - с улыбкой проговорила собеседнице Анна Павловна.

- Вам помочь?

- Нет-нет, что вы! У вас своего полно.

Старушка сошла с автобуса, с трудом одолела бордюр со своей тележкой, затем остановилась и закурила сигарету. Она так и стояла одинокой на остановке, тихо радуясь теплой алматинской зиме.

А на дереве неподалеку внезапно перестали курлыкать голуби.