Часть 1 тут.
Когда оглядываюсь назад, всегда в первую очередь вспоминаю дорогу из школы домой. Которую удлиняла как могла, но школа была совсем рядом. Считала шаги. Огибала дом. Делала глубокий вдох, прежде чем открыть подъезд. И постоянная мысль на фоне - мне некуда больше пойти. Такое тоскливое смирение.
Это странно, но до весьма позднего юношества я искренне считала, что подобное творится в каждой квартире. Когда закрываются двери. Думала, что остальные тоже очень успешно притворяются, когда в доме посторонние.
Потому что на людях мать была идеальной. Громогласно идеальной, я бы сказала. Активистка в школьном родительском совете, милейшая женщина при моих одноклассниках, она участвовала в разных мелких благотворительных акциях и подкармливала бездомных животных, она помогала организовывать все школьные тусовки и дискотеки, ездила на все экскурсии. Мне много раз говорили в школе - тебе так повезло с ней, она такая современная и классная! Смотри, как сильно она заботится о тебе.
Я молчала. Мне было стыдно. И снова начинала сомневаться в собственной адекватности. Только лет в 13 я впервые осмелюсь аккуратно рассказать кому-то из одноклассниц о том, что творится у меня дома. Мне не поверили. «Мы же видели твою маму, ты гонишь чтоли? Может, она просто тебе поджопник за плохое поведение дала, а ты это избиением считаешь?». Может, и правда я все не так понимаю? - подумалось мне. И я замолчала. Еще на несколько лет.
На самом деле во всем этом прошлом самым разъедающим были даже не побои. Их можно было перетерпеть, тем более, что серьезных травм я при них не получала. Дважды сломанный нос и пара сотрясений мозга не в счет. После того, как на лице сестры остался немаленький шрам, она осторожничала, старалась не оставлять совсем видимых следов.
Гораздо менее выносимой была общая обстановка. Сильно позже я узнаю, что это называется абьюз и манипуляции. А тогда я не понимала. И у гугла было не спросить.
Она устраивала ежедневную, ежесекундную слежку за мной. Подслушивала телефонные разговоры под дверью, вскрывала мою почту, позже с чьей-то помощью вскрывала первые еще переписки в инете, находила мои тщательно спрятанные личные дневники, перерывала карманы и школьные тетради. Втиралась в доверие к моим подругам и под видом заботы «о глупенькой и не очень здоровой, в том числе на голову, дочке» выуживала у них любую информацию обо мне. Круг общения на этом фоне быстро редел. Оставшимся я просто не могла рассказывать ничего личного, потому что они тоже могли в любой момент передать все ей. Доходило до форменной паранойи - я оглядывалась на улицах проверить, не прячется ли она за углом, чтобы услышать, что я собираюсь сказать.
А потом все подслушанное и выуженное из других оборачивалось против меня. Она обрушивала на меня тонны обвинений и осуждения - я не так живу, не так дышу, я лишь притворяюсь хорошим человеком, а на деле я мразь. Я вырасту тупой шлюхой и далее по списку. Любое слово или даже то, что не было сказано, но якобы подразумевалось - ставилось мне в вину.
Этот талант переворачивать с ног на голову что угодно и разворачивать против человека - он какой-то очень особый у психопатов. Оно звучит абсурдно, но когда слушаешь подобное постоянно - начинаешь верить, начинаешь жить в этом перевернутом мире. «Тебе нравится этот парень? Ты же понимаешь, что как только он тебя поцелует, ты станешь ему не интересна? Посмотри на отца, мужики все уроды». «Ты сказала подружке, что любишь бывать у нее дома? А у нас дома тебе плохо, значит, да? Н кормят тебя, не одевают, не заботятся. Ах ты бедненькая. Розгами каждый день тебя бьют, да? Ты видела вообще, как некоторые живут? Чего тебе не хватает, мразь ты неблагодарная?». И так далее, любое слово или действия выворачивалось против меня. Иногда очевидным образом. Иногда - нет.
Все мои друзья в этой перевернутой картине - были предателями и уродами похлеще меня. Итог всегда был один: никому нельзя доверять, только ей. Причём всегда в этом была двойственность, которая окончательно ломала мозг. В одном и том же предложении у неё легко совмещались две мысли: «У тебя такая классная подружка, посмотри, какая умная» и «Ты же понимаешь, что никому нельзя доверять, особенно корыстным напрочь девочкам? Я тебе рассказывала, сколько раз меня предавали?» Или, например, «Твоя сестра в очередной раз посмотри что наворотила, пострадала и ты, и ещё больше - я». «В смысле ты не любишь сестру, это же родная кровь, а ну быстро сходи извинись!».
Любые возражения или возмущения пресекались на корню железными аргументами - «Я тебя родила, я лучше всех знаю и тебя, и как тебе лучше. Я делаю все это, потому что только я тебя по-настоящему люблю». Вторым аргументом всегда было «Да ты посмотри на себя, ты же тупая, как пробка, посмотри, сколько дурости ты творишь, ты же сдохнешь без меня сразу!». Причем выбить прямое признание обо всех слежках было невозможно, она изворачивалась ужом и повторяла, что знает это все только потому что «читает» меня влегкую, у меня все на лице написано, что у нас особая глубокая связь, ведь она мать.
Когда ей не удавалось пробиться напрямую, она легко находила обходные пути. В мои 9-10 лет я впервые сблизилась по-настоящему с одной девочкой, одноклассницей. Я буквально сбегала к ним домой и сидела там до совсем уж неприличного времени, потому что у них дома было так тихо и тепло. Это была одна из очень немногих семей, где и правда была любовь, искренняя и греющая. Мать не смогла отвадить меня от этой девочки, хотя очень пыталась. Мы крепко сдружились. Тогда она обошла с другой стороны - начала упорно набиваться в друзья к ее родителям. Это удалось, но толку было мало, я успела хлебнуть «другой жизни» хоть немного.
А потом моя подруга заболела. И чем дальше, тем больше времени проводила в больницах. И мать ухватилась за этот шанс зубами. Она категорически отказывалась отвечать на мои вопросы, не пускала меня в больницу и отвечала «она на обследованиях, все хорошо». А я еще не умела тогда с первого взгляда распознавать онкологию.
В какой-то момент мать начала меня долбить - позвони подруге, сходи к ней в гости. Давай, быстро, прямо сейчас, брось то дело, которым занимаешься. Под постоянным прессингом я не могла не сопротивляться, и мне прилетало, что «потом будешь локти кусать, а ну быстро пошла!». Я ничего не понимала, от слова совсем. Почему-то дружба вдруг превратилась в принудиловку с постоянными обвинениями, суть которых не была понятна.
Закономерным итогом последний разговор с подругой стал ссорой. Первой в нашей дружбе. И последней. Она была на взводе от состояния (она понимала, что умирает), а я была зла на мать и ее очередные пинки «Быстро!! Сейчас же!». На следующее утро мать сказала мне, что моя подруга мертва.
Все последующие месяцы, когда я пыталась оплакать свою потерю и хоть как-то ее пережить (мне было 11 лет), на меня лились тонны «Я же тебя предупреждала, идиотка», «А потому что надо было мать слушать» и далее по списку. Чувство вины разрослось до масштабов города - мне казалось, даже в самой смерти подруги есть моя вина. Ведь меня предупреждали, а я… И нашу ту последнюю ссору я потом не могла себе просить очень много лет.
Сближение с кем-то по-настоящему стало запретным. Ведь я не просто причиняю боль всем, кто меня окружает, я еще и несу смерть.
Продолжение следует.