Покончив с бандой долбанных гномов-телекинетиков, Шум подобрал своё оружие, и водрузив на себя оба рюкзака, огляделся. Ни души. Ничего и никого. За день привыкнув к чьему-то присутствию, Шум на минуту впал в какое-то уныние, ощущая одиночество каждым кусочком своей сущности. Хотелось упасть прямо в грязь, и лежать, пока раны и ушибы не сойдут, но идти вперёд заставила мысль, что где-то впереди есть человек, которому нужна помощь. Человек, который рассчитывал на Шума, и который, должно быть, ждёт до сих пор.
Шум уже собирался уходить, когда сзади вдруг раздалось хлюпанье шагов по грязи, и, моментально обернувшись, он вскинул автомат, глядя на безуспешные попытки изуродованного мутанта использовать свою силу. Он пыжился и хрипел, злобно повизгивал, словно злился на самого себя и проклинал свою беспомощность. Наконец он опустил руки, и ненавистным взглядом одного единственного глаза зыркнул на сталкера.
— Мало было? Сейчас добавлю... — и схватив карлика за капюшон, Шум волоком дотащил его до ржавчины, несмотря на сопротивление, после чего бросил у самого края, и прижал ногой, глядя как аномалия медленно подбирается к очередной жертве. Жертва же, осознав всю суть происходящего, с ужасом посмотрела на своего убийцу, и в этот момент подступившая аномалия стала медленно поглощать бьющееся в агонии тело, пронзая голову тысячами ржавых игл. А стоило только сталкеру отступить, огромная игла, едва не вонзившись в сапог, прошила сердце мутанта и проходя его тело насквозь.
Наконец, покончив с этим адским местом, сталкер покинул свалку, но шëл он, к своему сожалению, весьма медленно. Своеобразная трость, хоть она и помогала на подъëмах да спусках, всё же вязла в грязи, но, благо, вскоре средь рыжих деревьев показалось то, что когда-то было колокольней. В душе ëкнула надежда, что она ещё жива.
— Твари мелкие... — в очередной раз чертыхнулся Шум, едва не свалившись в канаву на подходах к церкви, и окидывая ветхое здание взглядом. Казалось, держится оно на честном слове – дунь, развалится, как карточный домик. Но Межова совершенно точно говорила об этом месте, потому Шум упрямо вышагивал к цели, и лишь оказавшись на полусгнившем крыльце остановился, глядя на деревянный крест над дверным проëмом. За всю свою жизнь церковь он посещал впервые. Не имея и малейшего понятия о внутреннем убранстве, он шагнул внутрь, встречая, что ожидаемо, полную разруху и запустение. Убийца, охотник за лëгкой наживой и блудник, впервые пожаловал в дом Господа, и не для того, чтобы покаяться, а ради всё той же наживы.
— Эй, Ежова? — глухо позвал он, после чего разгерметизировал костюм, и открыв фильтра шлема позвал вновь, — Учëная?
Прихрамывая, он прошёл в молебный зал, и осмотрелся. Наверх уйти она точно не могла, не дура ведь, чтоб лезть в этот скворечник по лестнице, на которую небось и тушканы ступать боятся. Засмотревшись наверх, туда, где должен был висеть, но отсутствовал колокол, Шум вдруг замер, и медленно перевёл взгляд вниз, наблюдая прямо перед собой огромную дыру в полу. По спине пробежал холодок. Выдохнув, он стал пятиться в сторону, намереваясь обойти эту пропасть, но какая-то возня внизу привлекла его внимание. Включив ночное видение на шлеме, сталкер глянул вниз. Тут он и заметил колокол, а рядом с ним – на первый взгляд целая, и, вероятно, живая Межова. Вокруг же, пока не рискуя подходить, ошивалась парочка тушканов. Самый наглый из них, тихонько цокая когтями, подкрался к руке девчонки, и уже, должно быть, хотел попробовать её на вкус, как сверху, превращая мелкого падальщика в хвостатую котлету, спрыгнул Шум, тут же заваливаясь от пронзительной боли в бедре. Это, однако, не помешало ему схватить, и переломить пополам хребет второго гадëныша.
— Сссука... — прошипел сталкер, и отшвырнул в сторону конвульсирующего зверька, а когда боль чуть утихла, подполз к девчонке, стаскивая с себя шлем, и включая фонарь. Увиденное заставило сердце сталкера сжаться. Пять пружин, пробив комбинезон, торчали из её спины, — Вот срань...
Шум склонился, припадая ухом к экрану её заслона. В полной тишине не трудно было услышать звук ровного дыхания внутри шлема. По всей видимости, она отключилась после падения, что, в общем-то, было и неплохо, учитывая необходимость вытащить из неё проржавевшие, фонящие железяки. С трудом поднявшись, Шум спустил вниз оставленные на краю пролома рюкзаки, и взялся за девчонку. В ход пошла стандартная армейская аптечка: обезболивающее, обеззараживающее, и адреналин, дабы в таком состоянии суметь пропахать ещё не один час. Самое оно для любителей ковыряться во всяком дерьме, и латать себя в таких же условиях.
Дождавшись времени, когда обезболивающее начнёт действовать, Шум осторожно стянул шлем с рыжей головы, и перевернув девчонку спиной вверх, расчехлил инструменты, самым нужным среди которых были бокорезы. Ими он обрезал пружины, оставляя лишь пару сантиметров. Следующим этапом стал комбенизон, и если бы Шум только знал, как будет сложно стянуть комбез с бесчувственного тела, то, наверное, вырвал бы пружины минуя этот этап. Ухудшало ситуацию и состояние самого Шума. Уж очень тяжело оказалось ворочать отключенную девчонку с его-то ушибами, но её здоровье в данном случае было куда важнее, а потому он изначально решил, что сначала поможет ей.
— Не зря припас... — пригубив этиловой жидкости из фляжки, Шум щедро плеснул из неё на спину Межовой, размазывая всё ватным тампоном, и уделяя особое внимание торчащим иглам, оставшимся от пружин. Тяжело вздохнув, и скрепя сердце, сталкер взялся за пассатижи, и принялся вынимать железяки, то вытягивая, то выкручивая их. Благо, вошли они совсем неглубоко, но стоило потянуть последнюю из них, девчонка вдруг вздрогнула, и протяжно завыла, безуспешно пытаясь подняться.
— Ах! Чëрт! Больно! — загундела она, барахтаясь, и не давая даже возможности ухватиться за последний обрезок пружины, на что Шум как следует прижал её коленом, и пихнул в рот перчатку, тут же, несмотря на всё сопротивление, силой вытягивая пружину. Подвал наполнился сдавленным криком боли, а сталкер вдобавок ещё и плеснул на рану водки, за что, изловчившись, учёная влепила ногой прямо в его грудину, заставляя согнуться от боли в и без того пострадавших рёбрах. Осознание пришло тут же, и она хотела было подорваться, чтобы помочь, но обнаружила себя по пояс обнажённой, — О боже! Прости, прости! Это рефлекторное, я не специально, Шум!
— Один-один, гимнастка, твою мать! — с трудом отдышавшись, Шум отполз, к землистой стене подвала, и пропихнул руку под свой комбенизон, с трудом прощупывая свои рёбра через опухшее место ушиба, — Приложила не хуже бюрера!
— Прости пожалуйста! — прикрывая наготу, Межова поднялась, вытряхивая из своего рюкзака нехилый такой набор медикаментов. Пока сталкер занимался самолечением, она обколола себя чем только можно, закинула несколько каких-то таблеток, и вопрошающе глянула на него, протягивая гемостатическую губку с бинтами, — Не смогу сама...
— Больше не драться! По крайней мере в фанеру... — он прижался затылком к холодной земле, собираясь с мыслями, и кое-как поднялся, приступая к перевязке первых боевых ранений Межовой.
— Вот же! Гадство! Шум, нам придётся вернуться... — ругая себя за глупость и нерасторопность, учëная представила, как вновь лезет на эту трижды проклятую свалку, и схватилась за голову, — Образцы ржавчины нам просто необходимы, понимаешь?
— Нет, знаешь, мне этой свалки хватило, больше не хочется, держи, — и сталкер положил перед ней несколько колб. Одна из них содержала в себе просто горсть ржавых игл, в двух же других эти иглы плавали в непонятной жидкости.
— Что?! — в изумлении воскликнула она, и несмотря на боль, взяла склянки, — Но как? Там ведь бюреры! Как ты с ними справился?
— Обругал и в угол поставил. — хмурясь, он потуже утягивал бинты, предварительно наложив губку на каждое ранение Межовой. Радости её не было предела, и на сталкера вновь посыпались вопросы, в этот раз касающиеся его познаний в исследовательской деятельности. Вопросы эти, разумеется, были благополучно им отфутболены. Не то было место, да и совсем не то время для откровений, хотелось поскорее добраться до безопасного места, и он стал думать как выбираться.
