Ему подобия я не знаю. Он заходил — и будто спускался мифический Дикий Охотник со сворой призрачных гончих. В самый погожий денёк генерал приводил с собой пасмурную стылость. Хотя искусственным у него был лишь один глаз на неподвижной стороне лица, с повреждёнными нервами, оба они впирались в тебя одинаковым колом, навылет. Рот, асимметричный из-за травмы, складывался в ровную линию смерти на кардиограмме...
Меня от него знобило и губы немели, отца же бросало в другую крайность: он без продыха болтал о заводе, футболе, моей школьной жизни. А этот безукоризненный, как эталон в палате мер и весов, в профиль с седоватыми висками похожий на артиста Тихонова, отутюженный человек со стеком даже не поворачивался к отцу. Так и стоял всегда, словно на взятой высоте, чуть перетаптываясь на пятках, милостиво терпя стрекотню моего напуганного бати. Который больше всего боялся, что этот бесспорный авторитет развернётся к нему и скажет, сверля пустоту: "Вы изволите молоть чепуху!".
Но фатального разворота не случилось за всё время, что я учился с Алёной, пустоголовой и красивой дочерью этого высокопоставленного штабиста. Мы ещё и жили рядом, поэтому кукольная девочка была моей заботой с первого класса. Так стало заведено: мы ходим вместе на занятия и обратно. При этом и в семь, и в семнадцать лет я точно знал своё место — я просто денщик, самый младший адъютант Его превосходительства. Борзой щенок в снящейся кому-то в кошмаре стае, бегущей по млечным путям бесцветным выводком, этакая порядочная серость...
Набегался я наяву за эти годы за милой дочкой тоже порядочно, считался в генеральском доме близким человеком и получил от "высочества" награду — протекцию в такой вуз, о каком не мог и мечтать. Алёна поступила туда же, но на один из факультетов невест. Опаски я не терял, хоть все и выросли, и продолжал исполнять свои обязанности вплоть до особого распоряжения. Которого не было... Генерала всё устраивало: и страх перед ним, и моё сугубо приказное расположение к Алёне. Супруга его, такая же кучерявая и глупая, как дочь, даже попробовала отвадить меня от дома, чтоб не смущал видных ухажёров, но он не разрешил. А я-то уж вообразил тогда, что отделался.
И тут он приходит к нам выступать почти перед всем институтом, агитируя идти воевать. Народ зажался, как всегда в его присутствии, да ещё повод такой.. Только один юнец, сидящий прямо за мной и рядом с Алёной, не чувствовал тёмной магии генерала. Он был увлечён Алёной. И в пылу флирта шутил для неё про дуралея с трибуны, солдафона из старого водевиля. Какой смешной дядька, погляди! Стек этот напрокат, мундир из костюмерной, слова выучил.. Подстава! Девушка хихикала, тряся кудряшками, я же бледнел и не понимал, как остановить этого парня. Резвящегося на полянке оленёнка, обычно послушного, но если разыграется — то бедового. Я шикал, как умел, на него. Делал Алёне страшные глаза. Но она развлекалась от души, резвилась коварно и беспринципно, отлично зная, что отец давно вычислил хохмача.
Оленёнка остановил только Афган, засыпал зелёно-ягодный лужок горячими песками. Он же и похоронил влюблённого в мундире младшего лейтенанта. Тело совсем молодого летёхи без головы не придёт мамке, останется неопознанным аж до начала нулевых. А вот кольцо с его цепочки с личным номером приедет к Алёне с посыльным, выжившим в той бодяге дружком-сослуживцем. "Вам просили передать в случае... Какой случился, в общем". Она даже не поняла, от кого эта побрякушка из дешёвого дутого золота. "Папа сказал, это латунь, представляешь? Как можно мне прислать какую-то латунь, — делилась она со мной, — и парень странный был, весь в бинтах и вонял".
Она, оказывается, много с кем кокетничала в папином гарнизоне, всех и не упомнишь! Да при чём тут гарнизон, хотел крикнуть я.. И гнилостно смолчал, расплакавшись дома и сорвавшись на отца, гнущего уже лысину перед этой мерзостью точно так, как всегда. А он разогнулся и завопил мне в лицо: "А если тебя — в Афган? И буду пресмыкаться дальше, ясно тебе? И ты будешь, чтоб пересидеть и пережить нас, допустивших этот позор! Сами только не опозорьтесь!".
За генеральскую охоту заплатила его дочь. Красотка, уже под опекой другого адъютанта (ещё более бессловесного, чем я), выступала в первых молодёжных огненных шоу, секретно от отца. Также никчёмно, просто вся в блёстках. Но ей закрепляли высокую бутафорную косу на специальной подставке и в финале у Алёны эффектно пылала голова. Однажды конструкция соскочила, девушка сгорела. В своём мундире. И я не стану извиняться за эту двусмысленность. Перед матерью того оленёнка и сотен других никто не извинялся. Дикий Охотник собрал добычу и помчал дальше, под вой верной стаи. Я был в ней, я выл с ними, я в курсе дела.
Младший лейтенант бередит сердца, Безымянный парень без кольца... Не хит, а пушка, да?
Я наверно плохой и испорченный человек, но почему СССР оставил немцев жить? Почему их не извели как нацию после такого? Тогда они убивали нас, сейчас поставляют оружие бандеровцам. Почему им не отомстили?
Многие из нас слышали о девочке из блокадного Ленинграда - Тане Савичевой. Надеюсь, с течением времени, педагоги не изменяют обязательным программам и продолжают рассказывать подрастающему поколению о ужасах войны, о её жертвах и героических поступках. Это важно, это крайне важно. Ведь только помня уроки прошлого, мы можем понимать, к чему могут привести ошибки в будущем. Давайте очередной раз поговорим об измученном ребенке, жизнь которого оборвалась по вине немецких захватчиков в годы Великой Отечественной войны.
Таня родилась 23 января 1930 года в селе Дворище, Псковской области, в семье Николая и Марии Савичевых. Она была самой младшей в семье, пятой по счету, помимо нее в семье уже были два мальчика (Леонид (1917 г.р.) и Михаил (1921 г.р.)), и две девочки (самая старшая Евгения (1909 г.р.) и Нина (1918 г.р.)) У неё также были две старшие сестры и брат, которых она никогда не видела, потому что они умерли в младенческом возрасте от скарлатины (Скарлатина – инфекционное заболевание, для которого характерно появления острого воспаления в ротоглотке, сыпи и повышения температуры тела) в 1916 году, ещё до её рождения. Мать Тани лишь на время родов приезжала в Дворище, к родственникам, в остальное время семья жила в Ленинграде, куда перевезли и маленькую Таню. Отец был предпринимателем, держал небольшую булочную (представьте, с какой грустью, в блокадные годы, они будут вспоминать сколько свежей и вкусной выпечки было в их доме). Также, Николай (отец Тани) владел кинотеатром «Совет» на углу Суворовского проспекта и 6-й Советской улицы. В булочной работали сам Николай, Мария (мать Тани) и три брата Николая — Дмитрий, Василий и Алексей.
Но в 1930-е семью коснулись начатые государством реформы - частную собственность начали отчуждать, а частников выдворяли из Ленинграда. Так случилось и с отцом Тани, в 1935 году НКВД выселил его из Ленинграда за 101-й километр в деревню Боровичи. За ним отправилась и семья Савичевых. Николай очень сильно переживал по поводу того, что теперь не может содержать свою семью. В итоге стресс, безденежье дали о себе знать — Николай Савичев заболел раком и скончался 5 марта 1936 года.
Будучи детьми "лишенца", все пятеро детей Савичевых не могли вступать в комсомол, были ограничены в выборе высшего образования. Однако, семья вскоре смогла вернуться в Ленинград. Мария с детьми поселилась вместе с бабушкой на 2-й линии Васильевского острова, в доме 13/6 в квартире под номером 1. Евгения, старшая сестра Тани, к тому моменту вышла замуж и переселилась на Моховую улицу, однако брак продлился очень недолго - пара быстро развелась. Тем не менее она продолжала жить на Моховой, наведываясь домой в основном по воскресеньям. Жизнь продолжалась.
В конце весны 1941 года Таня только окончила третий класс. Летом Савичевы собирались уехать к родственникам, но не успели. Накануне войны город покинул лишь Михаил. Семья осталась в блокадном Ленинграде. В день начала войны, 22 июня, их бабушке Евдокии исполнилось 74 года. Узнав о начале боевых действий, Савичевы решили остаться в городе.
Савичевы пытались помочь Красной армии, как могли: сестра Женя сдавала кровь для раненых, Нина копала окопы, Таня собирала бутылки для зажигательных смесей, Мария (мама Тани) шила военную форму, а Леонид вместе с дядей Лёшей и дядей Васей отправились записываться на фронт. Но из военкомата их послали по домам — у Леонида было плохое зрение, а дяди уже не подходили под призывной возраст. Когда Савичевы узнали, что 9 июля Псков был захвачен немцами, то постепенно начали считать Михаила погибшим, не зная, что он попал в партизанский отряд.
Стоит сделать небольшое отступление и коротко рассказать, для каких целей германцы организовали блокаду огромного города.
18 сентября начальник Генштаба германских сухопутных сил генерал Франц Гальдер сообщил в штаб группы армий "Север", что он и главнокомандующий сухопутными войсками генерал-фельдмаршал Вальтер Фон Браухич полагают целесообразным овладеть городом в результате "голодного изнурения, а не посредством применения оружия". Фон Лееб (командующий группой армий Север) на несколько дней задержал у себя танковые дивизии Гёппнера, рассчитывая ворваться в Ленинград. А когда это не удалось, продолжал атаки, чтобы войска Ленинградского фронта вынуждены были оборонять пригороды и не имели возможности прорвать кольцо блокады. 22 сентября фон Лееб записал в дневнике: "Наступления на Петербург и его взятия быть не должно. Его необходимо окружить и уничтожить артиллерийским огнем и атаками с воздуха. Все подготовительные мероприятия с целью занятия города и использования его в своих интересах должны быть прекращены. Позже, 7 октября, Гитлер дал указания главнокомандующему сухопутной армией Браухичу, в которых были идентичные планы: город сковать блокадой, никого не выпускать. Опасаясь, что уличные бои в городе приведут к большим потерям и помешают перебросить дивизии с севера для наступления на Москву, глава Германии приказал взять Ленинград в плотное кольцо.
Продолжаем. Первая запись.
8 сентября 1941 года началась печально известная блокада Ленинграда.
Голод пустил свои ужасные ростки уже осенью, но быстро наступила суровая зима, которая ухудшила положение в разы. В декабре 1941 года, когда в Ленинграде остановилась работа транспорта, а улицы города были полностью занесены снегом, который не убирался всю зиму, Евгения очень сильно подорвала здоровье как из-за частой донорской сдачи крови, так и из-за того, что ей приходилось идти от дома до завода пешком почти семь километров. Иногда она оставалась ночевать на заводе, чтобы сохранить силы для работы ещё на две смены. Однажды Евгения не пришла на завод, и, обеспокоенная её отсутствием утром в воскресенье 28 декабря Нина отпросилась с ночной смены и поспешила к сестре на Моховую улицу, где 32-летняя Евгения умерла у неё на руках. Вскоре в дневнике младшей сестры появилась первая запись под буквой «Ж»: «Женя умерла 28 дек в 12.00 час утра 1941 г.» (здесь и далее пунктуация, орфография и грамматика сохранены — прим.).
Как появился дневник Тани с буквенными обозначениями?
Как-то, убираясь дома, Таня нашла забытую её сестрой Ниной записную книжку. Часть книжки была заполнена записями Нины, а вот другая — с алфавитом для телефонных номеров — оставалась нетронутой. Таня не стала выбрасывать находку и сохранила её у себя в шкафчике.
Евгению хотели похоронить на Серафимском кладбище, однако это оказалось невозможно из-за того, что все подступы к воротам кладбища были завалены трупами, которые некому было хоронить. Поэтому Савичевы решили отвезти её тело на Остров Декабристов и похоронить на Смоленском лютеранском кладбище. С помощью бывшего мужа Евгении, Юрия, удалось достать гроб. По воспоминаниям Нины, уже на кладбище Мария, склонившись над гробом старшей дочери, произнесла фразу, которая для их семьи стала пророческой: «Вот мы тебя хороним, Женечка. А кто и как нас хоронить будет?»
Смерть в блокадном городе.
Дальше только тяжелее...
Не прошло и месяца, как в дневнике Тани были написаны новые строки под буквой «Б»: «Бабушка умерла 25 янв. 3 ч. дня 1942 г.». Бабушка Евдокия постоянно недоедала, она не хотела объедать и без того голодных внуков. В январе ей стало совсем плохо. Врач поставил диагноз — алиментарная дистрофия, предложил проехать в стационар. Но бабушка отказалась. Она понимала, что всё бессмысленно, и не хотела занимать койку в больнице, которая могла понадобиться раненым. В свидетельстве о смерти, которое Мария Савичева получила в райсобесе, стоит другое число — 1 февраля. Это было вызвано тем, что перед смертью Евдокия попросила не выбрасывать её продуктовую карточку, потому что её можно было использовать ещё до конца месяца. Евдокия — единственная из семьи Савичевых, чьё место захоронения осталось неизвестным: Нина не участвовала в её похоронах, потому что вместе с Леонидом к тому моменту уже давно была на казарменном заводском положении и дома почти не бывала.
28 февраля 1942 года домой не вернулась сестра Нина. Мама пыталась навести справки, но так ничего и не узнала. В этот раз Таня не записала в свой дневник ничего, девочка хотела верить, что сестра жива. Оказалось, что в тот день был сильный артобстрел, и Нина вместе со всем предприятием, где она работала, была спешно эвакуирована через Ладожское озеро на "Большую землю". Квартирный телефон был выключен ещё в начале блокады. Письма в осаждённый Ленинград почти не приходили, и Нина не могла передать родным никакой весточки. Во время эвакуации Нина тяжело заболела, её сняли с поезда и отправили в больницу.
Леонид работал на Адмиралтейском заводе днями и ночами. Завод находился на противоположном берегу Невы, и идти пешком несколько километров до рабочего места и обратно, да ещё зимой под продувным ветром через Неву непросто даже сытому человеку в мирное время. Как и Евгении, Леониду в большинстве случаев приходилось ночевать на предприятии, часто работая по две смены подряд. В книге «История Адмиралтейского завода» под фотографией Леонида стоит подпись:
Леонид Савичев работал очень старательно, ни разу не опоздал на смену, хотя был истощён. Но однажды он на завод не пришёл. А через два дня в цех сообщили, что Савичев умер...
Леонид умер от дистрофии 17 марта в заводском стационаре в возрасте 24 лет. Михаил, позднее, вспоминал о брате как об отличном парне, который всегда гордился тем, что был ровесником Октября и что год его рождения — 1917. На букве «Л» Таня, в спешке объединив слова «часов» и «утра» в одно, написала:
"Лёка умер 17 марта в 5 часутр 1942 г."
13 апреля в 56 лет умер дядя Василий. Таня на букве «Д» сделала соответствующую запись, которая получилась не очень правильной и сбивчивой: "Дядя Вася умер в 13 апр 2 ч ночь 1942 г."
Незадолго до смерти, дяде Тани, Алексею Савичеву был поставлен тот же диагноз, что и Евдокии — третья степень алиментарной дистрофии, и при этом настолько запущенная, что его не могла спасти даже госпитализация. Алексей умер в возрасте 71 года 10 мая. Страница на букву «Л» уже была занята записью про Леонида, и поэтому Таня сделала запись на развороте слева. По неизвестным причинам слово «умер» Таня почему-то пропустила: "Дядя Лёша 10 мая в 4 ч дня 1942 г."
Последний удар...
Мама Тани. Через три дня после дяди Лёши, смерть пришла в дом снова. На этот раз появились последние четыре самых страшных надписи в небольшой записной книжке маленькой девочки Тани Савичевой:
Под буквой «М» — «Мама в 13 мая в 7.30 час утра 1942 г.»; под буквой «С» — «Савичевы умерли»; под буквой «У» — «Умерли все»; под буквой «О» — «Осталась одна Таня»…
Оставшись одна, Таня обратилась за помощью к соседям Афанасьевым. Они завернули в одеяло и свезли тело Марии Игнатьевны в ангар, где складировали трупы. Сама Таня в последний путь маму проводить не смогла: она была слишком слаба.
Таня пойти с нами не могла — была совсем слаба. Помню, тележка на брусчатке подпрыгивала, особенно когда шли по Малому проспекту. Завёрнутое в одеяло тело клонилось набок, и я его поддерживала. За мостом через Смоленку находился огромный ангар. Туда свозили трупы со всего Васильевского острова. Мы занесли туда тело и оставили. Помню, там была гора трупов. Когда туда вошли, раздался жуткий стон. Это из горла кого-то из мёртвых выходил воздух… Мне стало очень страшно.
На следующий день, взяв палехскую шкатулку с маминой свадебной фатой, венчальными свечами и шестью свидетельствами о смерти, Таня отправилась к бабушкиной племяннице Евдокии Арсеньевой. Женщина оформила над девочкой опекунство. Когда тетя Дуся уходила на работу на завод, на полторы смены без перерыва, то отправляла Таню на улицу. Таня к тому моменту была уже окончательно истощена, и, несмотря на то, что уже стоял май, как и все ленинградцы, страдавшие дистрофией, она ощущала озноб и ходила в зимней одежде. Нередко случалось, что, вернувшись домой, Евдокия заставала Таню спящей прямо на лестнице.
В июне 1942-го Таню нашел друг Нины Василий, который вернулся из эвакуации и обнаружил письмо от Нины. Евдокия сняла с себя опекунство, чтобы оформить Таню в детский дом и вывезти из города.
Эвакуация
125 детей детдома №48 прибыли в Шатки Горьковской области в августе 1942-го. Таня была одной из пяти детей, которые были инфицированы, и единственной, у кого был туберкулез. 3 декабря 1943 года, брат Тани, Михаил был ранен в бою и к февралю 1944 года оказался наконец в Ленинграде. Подлечившись в госпитале, он наведался домой и от соседей узнал, что из его семьи осталась только Таня. Он послал запрос в детский дом № 48 и получил ответ от тамошней воспитательницы Анастасии Карповой, датированный 10 мая, в котором та прямо сообщила, что Таня в плохом состоянии, что у неё начался энцефалит, а в местном госпитале нет соответствующих специалистов, поэтому надежды на выздоровление нет. Однако благодаря этому запросу Таня узнала, что её брат жив.
Таню долгое время лечили, а в марте 1944-го отправили в дом инвалидов.
Туберкулёз продолжал прогрессировать, поэтому 24 мая Таню перевели в инфекционное отделение Шатковской районной больницы, где за ней до последнего дня ухаживала санитарка Анна Михайловна Журкина:
Я хорошо помню эту девочку. Худенькое личико, широко открытые глаза. День и ночь я не отходила от Танечки, но болезнь была неумолима, и она вырвала её из моих рук. Я не могу без слёз вспоминать это...
Через какое-то время Михаил получил следующее письмо, датированное 29 мая, в котором ему сообщили, что у Тани начались проблемы с речью и что в Понетаевке нет необходимых условий, в которых Таню можно было бы вылечить.
Спустя два месяца девочку перевели в инфекционное отделение районной больницы. Туберкулез и дистрофия прогрессировали, и 1 июля 1944-го Таня умерла. В тот же день Таню похоронил на местном кладбище больничный конюх, а Журкина много лет ухаживала за Таниной могилой.
А дневник?
Маленькую записную книжку с 9 страшными записями, написанные карандашом детской рукой, Нина, которая вернулась в Ленинград уже после снятия блокады, нашла у Евдокии. По воле случая дневник маленькой девочки, похоронившей свою семью, увидел знакомый Нины, учёный секретарь Эрмитажа. Так история жизни и смерти простой ленинградской школьницы Тани Савичевой в 1946 году попала на выставку «Героическая оборона Ленинграда». Сегодня 9 листочков из дневника девочки Тани хранятся в «Государственном Музее истории Санкт-Петербурга», а копии их разошлись по всему свету как память о маленькой девочке, описавшей свою, детскую историю страшной войны.
Савичевы всё-таки пережили войну!
Таня не могла знать, что она не последняя выжившая Савичева. В эвакуации была сестра Нина, а еще был жив брат Михаил. Перед самым началом войны он поехал в Псковскую область, где у семьи была дача. Там его застало наступление фашистов. Мужчина оказался в партизанском отряде, воевал, был тяжело ранен, но выжил. После войны Михаил Савичев был одним из тех, кто поддерживал память о Тане. Несколько лет он разыскивал ее в надежде, что сестра жива. Только в 70-е стало известно, где похоронена девочка. Нина осталась жить в Ленинграде, где умерла 6 февраля 2013 года в возрасте 94 лет и была похоронена на кладбище в посёлке Вырица. Михаил в 1944 году переселился в город Сланцы, где умер в 1988 году.
Михаил и Нина Савичевы.
Дорогие читатели, спасибо за прочтение. Война - это страшное зло, которое приносит только горе. События тех времен забывать нельзя, нельзя позволять переписывать историю, перевирать её. Пока мы об этом говорим, мы поддерживаем эту священную нить, между прошлым и будущим. Вечная память, павшим в то страшное время. Никто не забыт, ничто не забыто.
Вернувшись однажды домой после длительной командировки, первым, кого я увидела, открыв дверь, был маленький черный котенок. Длинная шерсть его стояла дыбом. Спина выгнута крутой дугой, а круглые желтые глаза были больше самого котенка. То, что котенок даже меньше моей ладони, определила я несколько позже, взяв пришельца на руки. Жили мы в стандартном доме, на высоком этаже, в маленькой, очень тесной квартире, и до сих пор вопрос о домашних животных отпадал сам собой. На мой удивленный взгляд сын сказал, что хозяйка котенка попала в больницу, и его просто выбросили на улицу. Судя по всему, новый жилец успел в нашем доме освоиться, и мое вторжение ему совсем не мешало. Котенок просто не обращал на меня внимания. По - своему, он был прав. Ведь я появилась в доме, тогда, когда он уже довольно долго там жил…. Первое время мы пытались подобрать котенку имя. Но потом отказались от этой затеи. Проведя некоторые исследования, все решили, что котенок наш «девочка», поэтому и назвали его просто Кисюней. Позже, когда выросла наша Кисюня в большого, красивого черного кота, имя менять не стали. Ни на Ваську, ни на Маркиза он похож не был. Однако появление в доме нового жильца несколько изменило наш распорядок. Теперь, каждое утро, пока все домашние еще спали, маленький черный комочек носился по квартире. Он то, каким-то непостижимым образом, взлетал в воздух, то поднимался по вертикальной стене вверх, то вдруг, без видимых причин, замирал, глядя куда-то немигающими, желтыми глазами. Иногда, не умея во время притормозить, котенок больно ударялся об углы мебели, но это не останавливало его, – он бежал дальше.
Котенку не было тесно! Он был вполне самодостаточен. И уже на следующий день, после нашего знакомства, с Кисюней произошел интересный случай. Я уже сказала, что размером Кисюня был с ладонь. Места занимал мало. Бывало, забравшись куда - нибудь за книжные полки, мирно спал, тихо посвистывая своим мокрым носом. Но стоило стукнуть посудой на кухне, Кисюня кубарем сваливался из своего укрытия, мчался на кухню, и картинно садился прямо посреди посуды на столе! Помните, как тот котенок из мультфильма, живший в заварочном чайнике. Что-то вроде этого было и у нас. Конечно, это не дело. Но объяснять Кисюне, что он хоть и маленький, но всего лишь кот, и место его значительно ниже обеденного стола, было совершенно бесполезно.
Зная, что в нужный момент котенок обязательно появится, мы не искали его, и не удивлялись, что его нет. Вот и в тот раз семья, как обычно, готовилась обедать, все уже сидели за столом, и только Кисюню видно не было. Обеспокоиться мы не успели. Муж открыл холодильник. На дверце холодильника, на узенькой полочке среди бутылок и банок, по -заячьи вертикально, поскольку места на полке было мало, боком к нам, сидел Кисюня! Как он попал туда, мы не могли даже предположить! Передними лапами котенок обнимал торчащий из стакана остаток батона сырокопченой колбасы. По выражению «лица» было видно, что колбасу Кисюня ненавидит, но ничего более съедобного просто не нашел. Если же судить по размеру оставшегося от колбасы кусочка, сидел Кисюня в холодильнике уже довольно давно. Позже мы не раз пытались угостить Кисюню колбаской, но никому и никогда это не удалось. Унюхав запах сырокопченой колбасы издалека, котенок пятился, шипел и стремительно убегал. Скорее всего, этот запах ассоциировался у Кисюни с долгим пребыванием в суровых условиях нашего старого, нерегулируемого холодильника.
Но приключения Кисюни и на этом не закончились. Кроме появившегося недавно кота, у нас уже жил довольно давно добрый и смешной голубой попугайчик по имени Кешка. Обычно летал Кешка по дому свободно, и в клетку возвращался сам, когда хотел. Наличие в квартире кота очень ограничило Кешкину свободу. Опасение за его жизнь заставило нас держать Кешку в закрытой клетке, с чем сам Кешка, естественно, был категорически не согласен. Выражал свое несогласие попугай громкими, истошными криками. Стоило Кисюне появиться на кухне, как Кешка начинал голосить. Стали думать: как защитить Кешку? Уж больно интересовала птичка Кисюню. Котенок мог часами сидеть не шевелясь и не мигая, смотреть на птичку. Дружбы у них явно не намечалось. Но я нашла выход.
Клетка висела на окне. В раму, довольно высоко, был вбит гвоздь. Так высоко, что дотянуться до клетки было не просто. Во всяком случае, мне. Правда, это вовсе не гарантировало, что одна из настойчивых попыток кота достать запертого Кешку, не завершится удачей. И вот, чтобы отбить у Кисюни желание охотиться на горластого нашего попугая, под клетку на подоконник, я выставила целый ряд старых колючих кактусов... Мы не видели как состоялось знакомство Кисюни с кактусами, но то, что оно состоялось сомнения не вызывало. Это было видно по поведению кота. Приблизиться к заветной клетке он теперь боялся. Впрочем, и смириться с потерей не хотел. И вот однажды, когда на кухне никого, кроме Кисюни и Кешки не было, оттуда раздался страшный грохот и шум. Попугай и кот голосили почему-то хором. Обгоняя друг друга, мы все бросились на кухню. То, что мы увидели, описать трудно.
Свернутая набок клетка всё еще висела на гвозде, с нее стекала расплесканная вода, причем вода текла по коту, который висел на клетке, зацепившись за прутья когтями передних лап. . На мокром полу в клетке, лежа на спине, орал «благим матом» и размахивал крыльями мокрый, , насмерть перепуганный попугай.
Вы только представьте себе эту картину! Попугаю вторил, перекрывая крик птицы, еще более перепуганный, Кисюня. Кот висел, зацепившись когтями передних лап за прутья клетки, в то время, как задние его лапы и самое чувствительное место под хвостом, касались огромных колючек стоявшего под клеткой старого кактуса!!! Это противостояние длилось всего несколько секунд, после чего, обезумевший от страха, кот разжал лапы, и самым уязвимым местом тут же приземлился на кактус! Можно не говорить, что после этого случая Кисюня потерял всякий интерес к Кешке.
Время шло. Кисюня превратился в большого, красивого кота, с длинной блестящей черной шерстью, скверным, бескомпромиссным характером и изысканным вкусом. Ел Кисюня исключительно парную говядину, а поскольку время было трудное, власти и работы в стране давно уже не было, гарантировать ему подобный рацион каждый день, мы, естественно, не могли. Нередко случалось, что спать наш Кисюня уходил голодным. Изредка, всем своим видом показывая, какое одолжение он нам делает, кот ел кошачьи консервы.
За то время, что Кисюня прожил у нас, он стал полноправным членом нашей семьи, и мы полюбили его. Кот отвечал нам взаимностью, однако относился ко всем по - разному. С бабушкой – бодался. Стоило только присесть ей, чтобы написать письмо сестре, Кисюня вскакивал на стол и, громко мурлыча, начинал гладиться об ее лицо, наровя своим лбом, упереться в ее лоб. Выглядело это довольно комично, потому что упирался кошачий лоб в бабушкины очки. Если бабушка не отвечала взаимностью и не поддерживала игру, кот обижался, демонстративно отворачивался, или ложился к бабушке хвостом на приготовленную для работы тетрадь. Прикрывал лапами ручку, закрывал глаза, всем своим видом показывая, что не очень-то ему и хотелось гладиться, когда мешают очки. Словно предчувствуя свою дальнейшую судьбу, от моего сына, Кисюня старался держаться подальше. С мужем моим у них было «джентльменское соглашение». Они уважали друг друга, но пересекались редко. Зато за мною Кисюня ходил по пятам. Чем бы ни занималась я, Кисюня устраивался рядом, посапывая и умиротворенно мурлыча. Когда, после длительных командировок, после долгого отсутствия, я возвращалась домой, Кисюня, чуть ли ни с порога, прыгал ко мне на руки, обнимал, и сидел так ласкаясь и мурлыча. Кот понимал все, что происходило в доме, прямо-таки по-человечески.
На улицу мы его не выпускали – боялись потерять. Железная дверь подъезда, высокий этаж, снующие по двору собаки и машины... Жизнь двора Кисюня наблюдал сидя на подоконнике. Если вечером кот заглядывал с улицы в комнату, на стекле были видны два хорошо сфокусированных, световых пятна, как от фар. Ни до, ни после Кисюни, я никогда не видела такого отражающего эффекта кошачьих глаз... Беда пришла неожиданно. Как-то начале марта вздумалось сыну взять Кисюню с собой в гости, к знакомым. В дом, где была маленькая девочка. Девочка как раз сломала ногу и была на постельном режие. Вот и придумал сын принести туда Кисюню. Просто так, – поиграть. Очень уж необыкновенный был у нас кот. И там, в гостях, прямо из квартиры, Кисюня исчез. Пропал!
Когда сын принес вечером пустую сумку, я уже знала, что никогда не увижу больше своего любимца. Знала – исправить уже ничего нельзя. Есть у меня такая особенность: ЗНАТЬ,
Нет, сначала мы, конечно, еще надеялись, что сидит наш Кисюня, где-нибудь под ванной, испугавшись чужих голосов, чужих запахов. Ждали, что, проголодавшись, выйдет из своего укрытия. В самом деле, как может бесследно исчезнуть кот в густонаселенной квартире, расположенной на третьем этаже?
Но… Время шло, а Кисюня как в воду канул, исчез. Может быть, испугавшись чего-то, взлетел на форточку, и не удержавшись на узкой раме, выпал на улицу? Мы и в газете давали объявление о пропаже, и долгими летними вечерами ходила я по городу в поисках своего потерянного, но не забытого друга.
Что стало с моим любимцем, я узнала значительно позже. Видимо, природный инстинкт все-таки подсказал Кисюне, в какую сторону бежать. Уже в конце сентября, случайно забредя во двор соседнего девятиэтажного дома, я увидела нашего красавца кота убитым.
Полгода шел Кисюня к своему дому! Оглушенный предательством хозяев, не бывавший никогда на улице кот, рискуя на каждом шагу, миновал столько дорог, столько собак, столько опасностей.
Повинуясь, зову маленького верного кошачьего сердца, он перешел по мосту реку, миновал полный опасностей школьный двор, он почти дошел... Ему оставалось перейти только одну, последнюю дорогу. Пройти последние пятьдесят метров до нашего подъезда... У кого поднялась рука на Кисюню?
Кому помешал он? Не знаю. Думаю, что загляни я в соседний двор хотя бы на недельку раньше, мы вполне могли бы встретиться. Увы, сослагательное наклонение в жизни можно применить далеко не всегда…. Зачем я рассказала Вам эту печальную историю?
Наверное, чтобы еще раз сказать: Никогда не расставайтесь с любимыми!
Как-то раз шли по лесу, вышли к карьеру, карьер был стихийной нелегальной свалкой. На самом краю карьера лежала кверху колесами старая детская коляска. Ну мы, естественно, перевернули её. А под коляской лежала огромная немецкая овчарка. Мертвая. Но, блин, вот этот эффект (мы-то не знали, что она мертвая) я не забуду - как электрическим током ударило. Кинулись мы врассыпную оттуда. Потом, конечно, вернулись. Любопытно же.
А как-то раз шли по лесу и нашли обтянутый шкурой старый собачий скелет, прикованный к дереву ржавой цепью. Какой-то садист давно бросил так собаку умирать.
А еще как-то шли по лесу и учуяли запах тухлятины. Ну надо же посмотреть что там. Шли на усиливавшийся запах. И, в итоге, вышли на полянку, а там лежит большая мертвая корова и вся кишмя кишит опарышами, вороны и еще какие-то лесные твари ломанулись от неё в разные стороны и вот помню это - лето, жара, и ощущение вот этой движухи вокруг коровы, шуршание, жужжание... и запах... Хорошо там медведей не было, хотя при таком количестве жратвы медведь бы нас не тронул.
Около дома у нас была больница, там мы как-то нашли выброшенные э-э-э... плоды. Их было 3 или 4 штуки, завернутые в серую бумагу, лежали у столба в снегу. Нам же интересно было, что там такое. Развернули, но сначала не поняли что это, а потом просто разум отказывался верить. Но воспоминания остались навсегда. Ужаса или страха, кстати, не было. Было любопытство и изумление. Взрослым не рассказывали, во-первых не поверят, во-вторых вставят пиздюлей за то, что "лазим где нельзя".
Ну и еще одной страшной находкой было, это когда мы играли около автостанции и увидели тропинку, уходящую в кусты. И мы весело побежали по этой тропинке, она извивалась, кусты были всё гуще, так легко бежалось, так было весело. И вот тропинка резко вывела нас на подобие полянки, сверху прикрытой смыкающимися ветками деревьев и кустов. Что-то типа шатра. Мы сходу вломились в этот жатер, а там посреди шатра стоял чурбак, а на чурбаке сидел огромный, страшно грязный, покрытый какими-то язвами и струпьями матёрый бомж. В руке он держал что-то вроде стакана. Увидел нас и реально зарычал, а мы в ужасе с визгом ломанулись назад.
У матрицы заканчиваются для вас варианты, гонит по кругу)))
Моя мать на такое начала жаловаться в 60 лет - до пенсии жила в деревне, свой дом, постоянное общение только с деревенскими, человек 300-400. В город (райцентр) за крупной покупкой или в поликлинику выезжала раз в месяц наверное. В город областной - раз в год.
За 55 лет один раз была в Москве, до замужества, и два раза была на море, еще до развала СССР.
В 55 лет вышла на пенсию, сперва мы ей подарили путевку на пару недель в санаторий, съездила, понравилось. В том же году подарили поездку в город рядом с морем, съездила чуть больше, чем на месяц, вернулась немного так не в себе. Видно, что что-то у нее случилось, и молчит про это, говорит только, что больше никуда не хочет ехать.
Потом все же поехала на следующий год на море, и стала каждый год на море ездить. То один раз за год, то и на наши моря летом, и не наши весной. То "все включено" в отеле, то в частный сектор в домике, то в съемную квартиру.
Наконец, в 60 лет на юбилее разговорилась, что ее там напугало после первой поездки. Дальше от первого лица:
"Сперва в санаторий интересно было съездить, одни поезда чего стоят, как изменились за 30 лет. Проводницы вежливые, полки удобные, все на своих местах, не накурено, туалеты какие чистые. В самом санатории тоже все чисто, все вежливые, пьяных нет, в столовой чисто.
А мне же мучное-то нельзя, дали диабет-стол, и диабетиков больше не было. Мне персонально принесут и суп на ужин если спрошу, и салат к завтраку, и спросят, хочу больше мяса или рыбы - все одна и та же девушка, аккуратная такая, спокойная, улыбчивая, светленькая. Разговорились, я ей шоколадки приносила из местного магазина, все одни там продавались, передавала для ее сына Миши, она рассказывала - сын у нее Миша, маму зовут Валя, сама она Марина.
Очень там понравилось, а потом когда на море поехала, это же в другую совсем сторону от санатория. И села-то ночью, под утро сахар упал в поезде, так мне проводница принесла чаю и шоколадку. Я и ни к чему сначала, в глазах темно, ем шоколадку, чай пью, проводница подходит опять "получше вам стало?". Смотрю на нее - а это же Марина! Смотрю на обертку шоколадки - так та шоколадка, которые я Марине давала. Говорю "Марина, ты?", она смеется, говорит "С мамой путаете, маму у меня зовут Марина, я Валя".
Извинилась, мол, так и так, была в санатории, так там девушка на вас очень похожа. Она говорит, мол, бывают похожие люди, ее часто с кем-то путают. Но меня это немного напугало, тем более проводника соседнего вагона звали Миша.
На море приехала, из санатория-то не выходила, а тут хожу по городу - господи! На ближнем рынке хлебом торгует женщина, один в один твоя учительница физики, и родинки на лице такие же. В кафе зашла, сижу, смотрю на людей, заходят пара старичков - один в один наши соседи по картошке, знаешь ты их. Только старичок не хромает, а старушка незагорелая, и говорят по городскому.
Дальше больше. Первые недели две еще изредка встречала кого похожего, а последние дни иду по этому незнакомому городку, и все лица знакомые - кто наши деревенские, кого в райцентре видела, кого в областном.
В магазинчик какой зайду, стану выбирать и приблазнится, что в райцентре в магазине стою, тот же магазин, та же продавщица. Думаю уж стою, как бы на автобус до деревни не опоздать, да чего купить, а выйду - пальма стоит, так я не в райцентре, а с ума схожу, видимо.
По городу иду, сверну на незнакомую улочку, и вот уже по райцентру опять иду, и крылечко нашего хозяйственного, и собаки наши на нем валяются. Пройду чуть дальше, а на горизонте-то море, ну точно с ума схожу.
И я вам ничего не сказала, а пошла сперва к неврологу, она меморию выписала. Сказала, нечего бояться, возраст. Потом к зиме соседка засобиралась тоже весной на море ехать, да ко мне зашла вместе с дочкой, спросить, чего брать, чего бояться.
Я им и рассказала, как мне приблазнило. Так ее дочка сказала, мол, жила я 30 лет так, что видела только деревню да райцентр, и это просто мой мозг так справлялся с новыми впечатлениями. Не надо бояться, надо набирать еще больше впечатлений, чтобы мозг работал. И так я и полетела тоже весной на чужое море. А там первые дни ничего, все незнакомое, потом иду - господи, навстречу идут пара, вылитые наши гинеколог с женой своей. Опять думаю началось с мозгом. А они здороваются, оказалось, это они и есть, через одну турфирму путевки брали.
И так мне и спокойно стало насчет этого. Вот сколько езжу, больше мой мозг такого не выдавал, привык видимо".
У меня самой тоже такое было пару месяцев, когда из деревни приехала учиться в незнакомый город. Как устану или не высплюсь - все лица деревенских в толпе мелькают, присмотрюсь - другие люди. Или в туалет налоговой например зайду машинально, задумаюсь, и вот я уже в школьном туалете, выхожу и осознаю, что это налоговая другого города, удивлюсь. Потом видимо впечатлений набралась, и это прошло.
Но вот что мне интересно. Хотя и жили мы в деревне, и в живом общении люди все одни и те же, и их ограниченное количество - но как же телевизор, интернет, книги? Почему встречаются люди, которых знаешь лично, где любимые актеры, певцы, интернет-друзья? Почему мозг пихает лица только лично знакомых людей в толпу? Почему локации только те, по которыми прошлась ногами лично, почему не блазнит, что ты в компьютерной игре или сюжете книги?
После смерти деда, после похорон я некоторое время жила с бабушкой. И каждую ночь, ложась, спать было ощущение, что на меня смотрят. Открывая глаза соответственно никого не видела, но ощущение тяжелого взгляда не покидало меня. У бабушки в спальне была кладовка, дед еще сам делал её. Так вот, на девятый день, ночью я открываю глаза и вижу (скорее всего это был сон, но всё происходило как наяву) вижу как дед выходит с этой кладовки и повторяет одну и ту же фразу - Катя, сетки... Забери сетку.... Верни ее... Сказать что было страшно ничего не сказать, было жутко. На утро я сообщила бабушке про то что случилось ночью. Бабушка рассказала, что за три дня до смерти деда, он отдал другу сетки рыбацкие (на минуточку дед всю жизнь сам плёл их) так вот, он отдал другу, а тот и не думал возвращать. Как сказала бабушка когда она попросила друга по телефону отдать сети он просто накричал на нее и отключился. И каждую ночь дед приходил ко мне и приближаясь всё ближе и ближе твердил про сетку. И только на сороковой день, я добилась того чтобы друг привез то что, брал. Ночью опять пришел дед, сказал спасибо и с тех самых пор больше ни о чем не просил и не снился. Уже одиннадцать лет прошло с того сна и момента смерти деда. А всё помню как вчера.
