Толстый и Тонкий
Толстый и Тонкий
Можно лишь с неполной уверенностью догадываться о том, что возможно тогда произошло, и смело предполагать туманно покрытые мраком события, которые наверняка могли бы быть. Когда темной шепчущей ночью слабо покачнулся робкий ветхий забор, трепетно содрогнувшись под тяжестью двух загадочно-страшных личностей, вот тогда, вероятно, и началась эта жуткая история.
- Ну и харя у тебя на лице, - сказал один из кошмарнейших грабителей другому, хрипло спрыгнув на землю и положив начало нарастающим трагическим событиям.
Тревожно заскрипели тени деревьев, волнующе зашелестели кусты, дребезжаще застучали валяющиеся на земле ржавые консервные банки, заглушая мягко шуршащие шаги наводящих панический ужас бандитов, перемещающихся по направлению к одиноко стоявшему монастырю.
Зрачки угрюмых громил тускло блестели в пугливом свете луны, а стрелки их часов боязливо приближались к полуночи, когда настороженные разбойничьи барабанные перепонки уловили неясный шум.
- Прячься быстрей, - сказал один из них другому.
Они понимали друг друга без слов уже давно. За ними, вежливо шелестя, бесшумно сомкнулись ветви несмелого кустарника.
Два жизнерадостных монаха бодро шагали по ночной, усыпанной звездами, дороге, торжественно таща два больших мешка и беспечно переговариваясь. Они бурно радовались, что сумели вырваться на свежий воздух, нежно обдувающий их оттопыренные уши, вместо невероятно нудной и опостылевшей молитвы в грязной вонючей келье, закопчённой противными сальными свечками.
Неожиданно и внезапно на дороге появились два мрачнейших грабителя с неясно обрисованными силуэтами, и молча, громко сопя, загородили путь монастырским жизнелюбам. Один из бандитских разбойников был повыше и потоньше, и в руках держал средних размеров водопроводную трубу. Другой же был несколько пониже и потолще, но зато с кривым ятаганом в руке. Испуганные монахи застыли от страха, как вкопанные.
У тонкого с плеча сорвалась водопроводная труба, нетрезвыми зигзагами выкрашенная в издыхающий синий цвет, и с глухим лязгом неумолимо огрела ближайшего монаха по голове, причем тонкий и ухом не моргнул. Несчастный ушибленный монах лихо рухнул на кучу звонких осенних листьев.
Последний, пока ещё живой монах отважно перестал чувствовать и без того слабое биение своего сердца, услышав решительно прорезавший теплый ночной воздух голос низенького:
- Ну что, так отдашь, или зарубить?
Насмерть перепуганный монах, не выпуская из рук мешка, храбро перепрыгнул двухметровый забор и помчался в густую темноту леса, не разбирая дороги. Проделав с разбегу приличную дыру в заборе, за ним гигантскими прыжками молча погнался толстенький, прихватив мешок загубленного монаха и зловеще размахивая своим ятаганом. Долго ещё слышался оглушительный шорох в лесу и громкий треск ломаемых монахом деревьев. Потом отчаянные вопли монаха сменились угрозами, а вскоре и они затихли вдали.
Запыхавшийся тоненький с трудом догнал толстого в каком-то незнакомом деревенском доме с разбитым окном и увидел ужасающее зрелище, от которого у него волосы дыбом выстроились на голове в шахматном порядке.
К двери уютного домика тридцатисантиметровыми гвоздями был прибит неосмотрительно попросивший спасения последний монах, на полу лежала пускающая пузыри и безжалостно распоротая ятаганом вдоль и поперек бабка - хозяйка дома, а в углу возмущенно хрипел беспокойный дед с кухонным ножом в груди и топором, крепко засевшим в его старческом черепе. На кухонном столе стояла угарно чадившая свеча, освещающая это живописное зрелище.
Толстый трясущимися руками развязывал мешок, но от жадности никак не мог этого сделать. Вдруг он его отложил и взглянул на тончайшего так, что тому показалось, будто по его спине забегало стадо замороженных диких муравьев. Пронзительным взглядом толстого душегуба можно было резать колбасу и сбивать мух на лету.
- И что ты тут делаешь, - шипяще выдавил из себя вопрос толстенный изверг.
- И ничего, - пролепетал слегка растерявшийся тоненький.
- Вот и иди ничего не делать в другое место, - сурово процедил толстый, яростно вращая глазами.
Тонкий прочувственно выдал волнующую речь, местами трогающую за душу, но никем не понятую и очень пожалел о своей водопроводной трубе, брошенной на дороге впопыхах. Толстый подумал о чём-то своем, наболевшем, и трогательно произнес:
- Ну что, сойдемся на десяти процентах?
- Да вот не тоб чтоль, а хотя бы сорок! - героически провякал удивившийся собственной смелости тончайший.
- Сейчас как дам по кумполу, башка в грудную клетку уйдет, и будет из-за нее, как из-за решетки выглядывать, - внушительно изрек увесистый аргумент враз посуровевший толстенный.
- Ты не сделаешь этого со мною, с живым! - пискнул тонкий.
- Нет, - раздался ответ толстого, - Но сделаю это с мертвым.
Ятаган зловеще взвился в воздухе, быстро переходя от слов к делу.
- Тридцать процентов! - дико и эмоционально заверещал вмиг поседевший тонкий, расставаясь со своим ухом.
Толстый снова замахнулся, прицелившись поточнее, и изо всех сил рубанул по неясным в темноте очертаниям тонкого. От могучего удара кривое лезвие ятагана вылетело из рукоятки, и по инерции бешено вращаясь, со скрежетом снесло седой скальп с судорожно втянувшего голову в плечи тонкого. В ответ тончайший, трусливо рыча в припадке немотивированной злобы, в длинном кувырке выдернул окровавленный нож из груди зверски убитого деда и яростно метнул его в коварного толстого.
Опытный в таких дружелюбных переделках толстый мгновенно перевернул кухонный стол и нож с протяжным дребезжанием вонзился в дубовую поверхность стола. Тонкий в кошмарном ужасе бесстрашно попытался оттолкнуть толстого и выпрыгнуть в спасительное окно, но толстый зубодробительным ударом тренированного кулака в грудь сломал тонкому челюсть. Следующий удар толстенного костолома в живот раздробил коленки тонкого.
Тонкий, исторгнув из себя эпатажный стон – «Согласен на десять процентов...», без чувств опустился на пол. Толстый губитель на всякий случай расплющил его многострадальную голову чугунной сковородкой.
Озверелый взгляд толстого наконец упал на злополучный мешок. Выдернув нож из стола, он одним махом срубил узел и оторопел. В мешке была куча монастырского мусора, который монахи несли помойку. Такую трагедию в своей насыщенной жизни толстому переживать еще не приходилось. Это был жестокий удар судьбы. Тихо помешавшись с горя, на глазах погрустневший толстяк спрятал голову в кастрюлю и начал пронзительно визжать, пока его не забрали санитары в погонах.
Автор - Сергей Кабских
