Это была третья или четвертая неделя моей службы в войсковой части за две тысячи километров от дома или двести километров от Иркутска. Представлял я из себя печального, постоянно желающего жрать и спать зверька. При чем не какого-то агрессивного волчонка или тигренка, а что-то подобное забитому щенку с абсолютно подавленной волей. В то время как мои сослуживцы уже мал по малу интегрировались в прохождение службы находя способы существовать и превращаясь из HOMO SAPIENS в личный состав. Я стоял в чаде табачного дыма армейских сигарет «Перекур», в которых самого табака скорее всего нет, а состав забивки состоит преимущественно из соломы и ногтей. Стоял и крутил в голове остатками сознания потому, что мозговой деятельностью назвать это было уже весьма сложно. Мы только, что вернулись из столовой, в которой нами было поглощено колоссальное количество белков, жиров, углеводов в полном соответствии продовольственной нормы номер один. Пища, возможно не была вкусной, но зафиксировать этот факт не представлялось возможным поскольку она залетала через рот и пищевод в желудок с такой скоростью, что вкусовые рецепторы не успевали среагировать и послать сигнал головному мозгу с качественным определением ее органолептических и гастрономических свойств. Тем не менее о факте питания свидетельствовало только наличие чего-то в желудке и то в течении полторы-двух минут с момента окончания приема пищи. В остальном это был постоянный голодняк прерываемый сном. Молодому организму категорически чего-то недоставало. Хотя обеспечение котловым довольствием соответствовало нормам. Кто их только придумал нормы эти….
Я стоял отстраненно, наблюдая за ходом перекура, ковыряя носком сапога корку снега и где-то в глубине души мечтал срочно защитить родину, чтобы предать своему существованию хоть какой-то смысл. Вдруг меня привлекло некоторое движение в группе моих земляков с которыми я недавно, дней двадцать назад, с улыбкой и свежебритой башкой садился в вагон поезда в Барнауле. Движение сопровождалось оглядками, страхом, переходящим в ужас и максимально возможной скрытностью. Сейчас я думаю, что обостренный нюх мой учуял ни что иное как адреналин, извергающийся из желез кучковавшихся. Заручившись надеждой и готовностью к возможным унижениям, я краешком курилки направился к ним. Приблизившись, я ощутил то, что ударило мне штыком в мозг и создало видение райского сада, в котором молодые красивые девушки в платках с улыбками ровными зубами, на лицах с пухлыми, но не толстыми щечками с ямочками собирают сочные увесистые плоды с красивейших древ. Девушки не имели сексуального подтекста и были, что-то типа молдавских комсомолок, у которых все их светлое будущее впереди. Это был запах груши. Неожиданный, резкий дурманящий запах неожиданно оказавшийся рядом со мной. Мои товарищи в составе четырех военнослужащих стояли с каменными лицами, не выражавшими ни каких признаков хоть сколько-нибудь похожих на эмоции. Только блеск глаз выдавал только что совершенное преступление против военной службы. Я робко поинтересовался, что происходит. Поинтересовался я робко, но выглядело это дико и необузданно, потому, что я нутром чувствовал еду. Андрюша Останин боксер из Заринска с долговязой фигурой в длинном мешковатом бушлате и куцей шапке, посмотрел на меня взглядом не доеной коровы и протянул мне держа длинными, тонкими волосатыми пальцами с грязными ногтями конфетку дюшес которую он держал за краешек фантика. Мое движение было молниеносным. За долю секунды шуршащий зелененький бриллиант конфетки оказался в моей руке, а потом в кармане бушлата. Сразу осуществить акт потребления и положить ее в рот было невозможно. Движение могли заметить другие испытывавшие недостаток питания или сержанты. Это могло обойтись неизвестными ужасными карами, ибо употреблять пищу вне столовой строжайше запрещено, не всем конечно, но рабам и скоту точно. Пока я ждал команды для какого-либо движения, при котором можно было бы ничком уже развернутую в кармане конфетку поместить в рот, я поинтересовался откуда дровишки. Выяснилось, что каким-то образом во время работы вАдминистративном Жилом Городке где мы часами убирали снег укладывая его по армейской традиции кубиками и строили снежные горки для счастливых детей наших рабовладельцев со звездами на погонах, Андрюша, под страхом наказаний, смог забежать в продовольственный магазин и отовариться на сто рублей, купив надзиравшему за ним контрактнику пакет печенья. Деньги он прятал в полах кителя у поясной веревочки, перепрятывая каждый раз при опасности. Весьма странно, что она у него сохранилась, вся наша одежда была выпотрошена при первом посещении бани подручными сержантов, когда мы были в помывочной, самим сержантам шмонать наши комки* было не по уставу. В этом деле Андрюшка проявил не дюжую сообразительность, потому, что я, как учила бабушка, послушался распоряжения и передал свои деньги на хранение офицерам роты, где они и канули в пучине армейских порядков, войсковых традиций и как я понимаю в нужде начальников в деньгах. В этом деле я совершил поразительную упорядоченность, не растратил свою пятисоточку, которую мне дала мама у военкомата в утро отправки ни в буфете краевого сборного пункта, ни в зале ожидания новосибирского железнодорожного вокзала, а передал ее совершенно незнакомым людям, которые сказали поразительно вескую формулировку: «Это на новый год.»
Команда прозвучала, и мы устремились в подъезд казармы. Делали мы это максимально быстро, но все равно были осыпаны громкими криками сержантов с указанием нашей нетрадиционной сексуальной ориентации. В детстве я видел, как доярки громко бранят буренок которые не достаточно динамично, хлюпая по брюхо в дерьме выходили с дойки. Это было очень похоже на наше движение из курилки в расположение. Во время этого я и положил заветный сладкий комочек карамели в рот. И впервые за три недели я ощутил себя счастливым. Сладкая слюна била по моим деснам как штормовые волны по крутым скалам в фиордах Норвегии. Вкус и вяжущая сладость воздействовали напрямую на головной мозг, кажется минуя нервную систему. Но вместе с тем присутствовала тревога и разочарование, конфетка стремительно заканчивалась. Я ее впитывал. Это было дело шестидесяти секунд за которые я пробежал двадцать метров до двери подъезда, взлетел в общем зеленом потоке на третий этаж и был закинут этим же потоком в расположение. На этом моменте тоненькая льдинка конфетки растаяла на кончике моего языка и на мгновение задержавшийся острый пик сладкого вкуса сдвинулся с места и начал удаляться в пресность, принося мне колоссальное сожаление.
