Хор

Чего-то с самого утра вспомнился самый ужасный день моей жизни... 🙈🙄

В астрологию, как и в приметы, я верю очень выборочно: если гороскоп мне сулит радости, неожиданные обогащения и раздольные веселия, то это серьезная наука, которая выросла на основе тайного знания, оставленного для нас древними. А ежели там грусть-тоска, то незачем и верить в ерунду, чай 21-ый век на дворе, нанотехнологии, эмансипация и всякое прочее.

В тот жуткий день мне всё таки следовало прочитать гороскоп и обратить внимание на чёрных кошек с пустыми ведрами, перебегающих только мне одной дорогу. Но куда уж там – инстинкт самосохранения удалился в неизвестном направлении, вместе с остатками удачи и привычного везения.

А было это 1-го августа 2007 года в прекрасной, словно заставка Виндоуса на стареньком компьютере, Швейцарии. Стоит уточнить, что это национальный праздник Швейцарии и единственный праздник, который отмечается на федеральном уровне. Кстати, в этот филиал рая на земле меня занесло с особой миссией просветить дремучих банкиров и привить им чувство прекрасного. Для этого благого дела нас собралось человек 30 единомышленников: мы выучили пару народных песен и поехали через всю Европу покорять цивилизацию шедеврами украинской хоровой культуры.

В этом важном деле мне была отведена особая роль – я исполняла соло! Знаете, быть солисткой в хоре, это огромная ответственность: смотреть на коллег следует только сверху вниз, не смотря на рост в два аршина, а кофе пить только с оттопыренным мизинцем, даже если тот - всего лишь дешевый «три в одном» и в бумажном стаканчике. То есть, вы понимаете, крутость моей персоны вызывала периодические замыкания в электросети и легкий флёр зависти у коллег. Тогда я с полной уверенностью полагала, что жизнь моя удалась и с этой социальной вершины меня уже ничто и никто не сможет свергнуть.

С самого раннего утра того рокового дня лил проливной дождь. Я проспала завтрак, чуть не спалила концертное платье, забыла папку с нотами в комнате, из-за чего мы выехали на три минуты позже положенного. Это привело к заумной лекции о важности пунктуальности и швейцарской точности, что в свою очередь, увеличило и так не малое количество недобрых взглядов в мою сторону. Ко всему прочему, у меня разорвался ремешок на любимых босоножках, которые верой и правдой служили мне уже неприличное количество лет. Это было последней каплей в чаше моего оптимизма и моё пожизненно радостное настроение окончательно испортилось.

Глубоко внутри, на уровне интуиции я понимала, что это не просто знаки, а светящиеся неоновые вывески с надписью «Опасно! Не твой день! Оставайся в номере и даже не вылезай с кровати!». Но певец в хоре на гастролях заграницей - существо совершенно подневольное, будь ты хоть трижды солисткой с диадемой на голове.

Обычно у нас было 2-3 концерта в день: днём - в каком-нибудь доме престарелых или местной ратуше, что обеспечивало нам обед, и вечером - в старинном костёле, за что перепадало пару франков на шляпу. В тот день, по случаю их национального праздника, мы должны были петь утром на мессе, а в обед - исполнить что-то торжественно-утверждающее после официальной речи их мэра.

На мессе выбрали петь произведение с моим соло. Именно там, на хорах возле древнего органа начался необъяснимый полтергейст того ужасного дня. Подходило место моего сольного вступления и я, ничтоже сумняшеся, готовилась усладить слух престарелых баловней судьбы своим житомирским вокалом. И вот ровно за два такта до вступления у меня, без всякой на то причины, начинается... безобразнейшая и совсем неблагородная икота! Вы только представьте себе эту картину: готические своды, строгие молитвы за идеальную страну, затихший на морморандо хор, солистка, аки лебедь, выплывает вперёд, открывает подведённые помадой уста и на весь костёл издает звук голодной чайки, подрабатывающей в пожарной части сигнальной сиреной. Да-да, именно так звучит икота, когда ты берёшь воздух перед сольным вступлением.

Проблема была даже не в том, что я физически почувствовала как от стыда седеют волосы в труднодоступных местах, нет! Самый цимес этой пикантной ситуации заключался в том, что на этой жуткой ноте произведение неожиданно закончилось. Наш коллектив, достигнув небывалой до того синхронности, сложился в поклоне, прикрывая папками слёзы сочувствия. Хотя, кому я вру?! Ржали они все, как кони и кобылицы на первом свидании.

Было жутко обидно... Моя воображаемая корона на голове сползла на ухо, гордость кровоточила, а ком в горле всё больше перекрывал дыхание. Плакать нельзя было категорически - малейшее количество солёной жидкости в глазах превращает моё милое лицо в медузоподобный шар с прорезями в области глаз «made in China”. А впереди ещё одно выступление с официальными лицами на центральной площади города, лицо ещё понадобится...

Собрав остатки достоинства и чуток поразмыслив, я пришла к двум выводам: во-первых, я совершенно точно самый несчастный человек на земле; во-вторых - хуже этого позора уже точно ничего не может случится. Последняя мысль меня немного успокоила и я приняла решение зализывать раны на собственной гордости без лишних рыданий и потери лица.

Друзья мои, как же я была не права! Это было только начало того жуткого дня...

Продолжение следует 😉

Любовь Онищенко

Здесь много букв. Любителям минималистичной Агнии Барто не понравится. Терпеливым - велкам)

Частенько меня упрекают благочестивые братия и сестры в том, что истории, которые я рассказываю о нашей певческой жизни несколько фривольны и начисто лишены благоговейного трепета в использовании терминологии.

Но тут дело такое, кому монашья келья, а кому свеча венчальная. Для кого-то вся жизнь -скорбный путь во сыру могилу, для другого — радостное шествие в жизнь вечную, не без сокрушения о грехах, само-собой. Поэтому, плакальщику-плакать, радостному-смеяться. А смешного, поверьте, не так уж мало в нашей церковной жизни.

Содержать хороший хор удовольствие очень не дешёвое, об этом, с душераздирающими подробностями расскажет вам любой настоятель. Хор всегда алкает денег и сытной трапезы, так уж повелось. Когда-то, в прошлом веке, во время обширных гонений на Церковь храмов было — по пальцам сосчитать, служили в них люди, ещё заставшие царские времена и избалованные хорошей богослужебной музыкой настолько, что не гнушались содержать праздничные хоры от двадцати до сорока душ, а в довесок к ним и будничные, в которых пели выжившие в гонениях старцы и старушки, человек по десять-пятнадцать.

Времена менялись, традиции забывались, велелепие праздничного хорового пения стало отходить на десятый план, на первое же место вышли проблемы другого характера. Реставрация, строительство, золочение куполов, что несомненно, тоже является делом важным и богоугодным.

В связи с новыми реалиями надобность в больших певческих коллективах отпала, была проведена модернизация и приходские хоры «ужали» до трио, квартетов, максимум-квинтетов, что сразу же сузило репертуарные рамки и в ход пошло «боговдохновенное» одно и двухголосное знамя, простенький обиход, либо обрезанный Пал Григорьич Чесноков.

Времена не выбирают. Как можешь, так и крутишься с репертуаром, подстраиваясь под количество поющих.

Но иногда, когда случаются престольные праздники или визит архиерея, регенты, которые ещё помнят благословенные времена «большой духовной музыки», призывают «для усиления состава» дополнительные певческие силы и, хоть раз в году, отводят душу, исполняя добрую старую музыку, эпохи церковного музыкального расцвета.

Меня раньше довольно часто приглашали на такие праздники, и я с удовольствием на них ходила и пела, это и возможность заработать и познакомиться с новыми людьми, которых ты потом в свою очередь приглашаешь к себе «для усиления». Одно из таких приглашений чуть не стоило мне правого глаза.

Лет пять назад, поздним сентябрьским вечером раздался звонок. Здрасьте-здрасьте, я регент такого-то храма, мне вас порекомендовал тот-то, не могли бы вы завтра спеть с нами архиерейскую службу, у меня альтица приболела. Смотрю своё расписание, с утра я свободна, отчего бы и не сходить? Храм центровой, добираться удобно, согласилась. Обсудили репертуар, все знакомо, все когда-то пето, без сюрпризов.

Надо сказать, что регентом, при определённом опыте работы может стать любой музыкант. Не обязательно дирижёр. И из струнников, и из пианистов и духовиков регентов полно. Есть даже бывшие бухгалтеры и повара. Справляются, как могут. А вот пригласивший меня на ту службу регент оказался вечным студентом композиторского отделения консерватории. Эх, знать бы, чем это все обернется… Лучше бы выспалась.

Прихожу, как договаривались. Встречает меня регент - вылитый Чайковский, только не Петр Ильич с парадного портрета, а тот, который всю ночь над партитурой в кабинете бился. Взьерошенный, с галстучком набекрень и домашних туфлях. Колоритный молодой человек, сразу видно, что гений, хоть и не признан (вот тут сразу надо было с низкого старта драпать! Но алчность! Но трапеза! Поймите меня.

Диакон даёт первый возглас. Певчие в боевой стойке. Регент даёт тон… Хор с места в аллюр начинает «От восток солнца до запад хвально имя Господне». Фртиссимо, престо, виваче! Ааааа, мамаааа, что это? Где я?! Святой Роман Сладкопевец, дай мне сил!

Все участники ансамбля оказались солистами. Из породы тех, кто чуть рот приоткрыл, а оттуда пожарная машина на всех парах вылетает, гудя. Три оркестра по сто человек перекрыть? Да тьфу, ерунда. А я-то вообще не Елена Образцова ни разу, ну есть у меня какой-то хоровой голосишко, но перекричать им восемь труб апокалипсиса я не могу, хоть умри. А я в партии одна. А против меня три сопрано, четыре тенора и четыре баса. И регент, похожий на Чайковского. И бежать некуда. Подводная лодка идёт без остановок до станции Владивосток.

И давай я тоже орать дурнинушкой, как могу, конечно, не претендуя. Смотрю, вроде бы никто в меня пальцем не тычет, не ругает, значит не все так плохо. Поем. Ну как поем… Орём. Но красиво и музыкально, как в последний раз. А регент-Чайковский ещё жару поддаёт. Руками машет так, что платки с певческих голов слетают. И мы все, в едином порыве уже на восемь форте голосим.

Я меж тем нотки пролистываю, смотрю, что петь в ближайшие два часа будем. Репертуар — пышный, дорогой, богатый. Дегтерев, Березовский, Ведель, Калинников. Уф, хоть здесь без подножек, все знакомо. Но… «Недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах»… Регент-композитор, я вам напоминаю просто. Это важно, чтобы понять то, что дальше произошло.

До «Херувимской» все шло гладко. Спели мы медленную первую часть, вышло священство на Великий вход, все своим чередом. А вторая часть «херувимской» начинается словами «яко да Царя всех подымем» и поётся по традиции бодро, весело, торжественно и громко (хотя мы все тогда громко пели, вы помните). И мы все грянули, а тут, как раз страничку надо перевернуть. А наш-то паровоз уже вперёд летит, в комунне остановка. Переворачиваем и тут наш паровоз на полном ходу врезается в бетонную стену и все кони с людьми, естественно, тут же смешиваются. А из-за чего? А из-за того, что регент-композитор-Чайковский взял и переписал партитуру всем известного произведения на свой вкус. А мы-то песнопение это наизусть все знаем в авторском варианте под редакцией Юргенсона за 1911 год. Классика. А регент вообще даже не неоклассик, а хороший такой постмодернист, судя по исправлениям. И мы, во все лужёные горла, кто в лес, кто по дрова от неожиданности. Разваливаемся с судорожным вяканьем.

Регент приобретает цвет борща. Багровеет с переходами в зелёный. И начинает трясти кулачком и ругать нас за невнимательность. Мы все, судорожно начинаем теребить нотные папочки на предмет новых исправлений, чтоб уже не лажаться и выясняем, что наш музыкальный предводитель предпочитает править крупную форму.

«Милость мира» вся исчёркана нервной рукой композитора-регента, на запричастный концерт вообще страшно смотреть, там живого такта нет. А все правки рукой вписаны, не всегда поймёшь, что там у него получилось, то ли низкое фа, то ли высокое ми. Короче, не служба, а ралли Париж-Даккар, с отвалившимся рулём и пустым бензобаком.

Читка с листа, умение полезное, но не на праздничной службе и не с составом, который увидел товарищей по партии в первый раз. И такая изощрённая пытка, когда ты знаешь произведение, а его взяли, да и переписали на свой манер, скажу я вам никак не способствует хорошему звучанию вокального ансамбля.

Все участники этого хора смертников, в небольших перерывах, суетливо перебирали страницы партитур, чтобы хоть примерно понять замысел «автора» и понять, в какой тональности будет следующий такт и где нас поджидает неожиданная модуляция.

И тут, значит, приходит время петь запричастный концерт Степана Аникеевича Дехтярева «Приидите, вернии, любящие Божию славу». Вещь сложная, не без изысков и малоупотребимая нынешним хоровым сообществом. Я смотрю в ноты, а там синим-сине от исправлений. И понимаю, что сейчас случится непоправимое…

— Уважаемый, — обращаюсь я к регенту-композитору, — а давайте мы вот это прекрасное произведение петь не будем, а? Я боюсь, что архиерей нас после исполнения сего шедевра  нас посохом праздничным отлупит и добьёт трикирием с дикирием даже без помощи верных иподиаконов…

Коронным взглядом солдата, смотрящего на вошь регент смерил меня трижды, прежде чем ответить свистящим, полным презрения шепотом.

— Боитесь?! Не уверены в своих возможностях?! Мне вас представили, как профи, вижу, ошиблись.

— Боюсь, потому, что меня звали, как певчего, а тут гимнасты под куполом цирка требовались. Эти ваши кульбиты со скачками в септиму и дециму стоят гораздо дороже, вы не находите?!

— Не нахожу, — отрезал регент-Чайковский и ткнул меня в грудь свёрнутой в трубочку партитурой, — позвали петь, стойте и пойте, что дали, ещё я с певчими репертуар не обсуждал… Совсем уж осатанели…

Тут я поняла, что дальнейший диалог может привести к тому, что я останусь без гонорара и трапезы и поспешила сомкнуть уста. Глаза мои тоскливо скользили по исправленной нервной рукой партии. Гармонические конструкции, созданные двойником Петра Ильича приводили меня в состояние лютого изумления, что, собственно, никак не освобождало меня от обязанности петь весь этот апокалиптический нотный набор.

Примиряло с действительностью только то, что все остальные участники хора смотрели в ноты с не меньшим ужасом, чем я, что выдавало их, как более-менее вменяемых людей. Спокоен был только один солист — баритон по фамилии Козлов и то, только потому, что в ноты он принципиально не смотрел. Не считал нужным. На том и погорел. А вместе с ним и весь наш «надежды маленький оркестрик, под управлением любви».

Я сто раз перекрестилась и триста раз призвала на помощь всех более-менее значимых святых, когда-либо замеченных в содействии певчим. Но, то ли, моя горячая мольба не успела донестись до высот горних, то-ли ещё на каком клиросе этих святых призывали на помощь более настойчиво и все силы они кинули туда… Не дошла моя молитва. И с первого такта я выдала мощного петуха, не увидев проходящего бемоля, не очень отчётливо написанного трепетной рукой регента.

Взгляд, достойный испепелить самого страшного грешника в первую минуту Страшного суда, прожёг меня насквозь. Регент, исполнившись дикой ненависти (и я его отчасти понимаю), пребольно ткнул меня камертоном в предплечье. Собрав все мозги и уши в кулак я вперила очи в партию и начала голосить уже правильные знаки альтерации, моля Бога, чтобы это безумие не закончилось праздничной престольной дракой альтихи и регента.

И тут солист-баритон по фамилии Козлов хватанул со всей мочи соло, не глянув в ноты. Наивный дурачок. Соло его было зачёркнуто красным фломастером, а поверх всех этих почеркушек было написано соло альта, то бишь моё. Которое я с не меньшим жаром и пылом взялась исполнять. Надо ли говорить о том, что интервал, который мы выдали с Козловым был настолько неудобоварим и ужасен, что вопли грешников в адских котлах рядом с нашим воем в тритон показались бы ангельским пением…

Последнее, что я увидела в тот момент — это перекошенное от злости лицо регента и стремительно летящий мне в глаз камертон. Не Козлову, ревущему дикой белугой мимо кассы, а мне, честно исполнявшей то, что написано…

Боль. Несправедливое наказание. Глаз, как мне тогда показалось, вытекший прямо на пол. Все смешалось. Что, собственно, не помешало схватить мне толстенную «Цветную триодь» и огреть господина регента по темени. Хор замер, не зная, плакать ли, смеяться. Пономари, толпившиеся на другом клиросе и видевшие побоище от начала до конца согнулись в три погибели и беззвучно хохотали, прикрывая рты кто «Часословом», кто «Псалтирью».

Праздник удался. И, похоже, до сих пор поминается на том приходе, как один из лучших;)