История нагайбакского народа — удивительный пример того, как в глубинке Южного Урала пересеклись судьбы русских крестьян и переселенцев «инородцев», которые со временем образовали особое сообщество со своей культурой, языком и образом жизни.
Мы расскажем о судьбе северной группы нагайбаков, которых в XVIII–XIX веках расселяли на территории нынешних Чебаркульского и Уйского районов Челябинской области — в станицах и сёлах, знакомых по названиям: Верхнеувельская (Варламово), Ключевский-2 (Лягушино), Попово, Болотово и Краснокаменка.
Нагайбачка в национальном костюме. Фото М. А. Круковского
Первые поселения на Уйско-Тобольской линии
Освоение этих мест началось ещё в 1730-х годах, когда создавалась Уйско-Тобольская оборонительная линия — укрепления, которые защищали российские земли от набегов киргизов и каракалпаков.
Уже в 1750-х появились первые постоянные поселения — Верхнеувельская и Кундравинская слободы. Современники писали, что «всюду застроились целые селения, хутора и заимки, давшие начало нынешним большим сёлам».
Заселялись эти территории в основном русскими крестьянами. Согласно указу Исетской провинциальной канцелярии, в Верхнеувельскую слободу записали до 100 семей государственных крестьян, переселённых из соседних округов. Кундравинская же слобода заселялась крестьянами, «переведёнными из разных слобод Исетской провинции».
К 1763 году в Верхнеувельской слободе числилось 388 мужчин, среди них — жители Попово (42 человека) и Ключевского (40 человек).
Названия многих сёл сохранили память о первых поселенцах: Попово — по имени крестьянина Попова, Ключевский-2 — от множества родников («ключей»), а Болотово получило имя от первых жителей из села Болотово Самарской губернии.
Краснокаменка, основанная в 1840-х годах, отличалась «красными горами», что и отразилось в названии.
Как крестьяне стали казаками
В 1840 году было принято особое положение, по которому земли трёх уездов — Челябинского, Троицкого и Оренбургского — передавались в состав Оренбургского казачьего войска.
Руководство представляло новый статус как «почётное звание», однако крестьяне восприняли его без особого восторга.
Спустя три года правительство выпустило новые указы: крестьяне должны были обязательно записываться в казаки, и обратного пути — в податное сословие — уже не предусматривалось.
Это вызвало недовольство и даже бунт: в Кундравинской станице несколько казаков отказались надевать форму и сбривать бороды. За «неповиновение» их наказали жестоко — «прогнали сквозь строй», и в живых остался лишь один.
Те, кто подчинился, формально стали казаками, но, как писал священник Болотовского прихода Иоанн Сальников, «по распоряжению начальства прикрыты в казаки» — то есть их крестьянский образ жизни несильно изменился с момента перехода в новое сословие.
Картина Васильковского С.В.
Появление нагайбаков на Увельской земле
Когда часть русских крестьян отказалась принимать казачий статус и переселилась в другие уезды, на освободившиеся земли направили новых казаков — в числе которых были переселенцы из Нагайбакской и Бакалинской станиц.
В Кундравинскую слободу прибыло 350 нагайбаков, а в Верхнеувельскую — 140.
Руководство ожидало, что нагайбаки должны быстро «обрусеть», но всё произошло наоборот. Они селились обособленно, сохраняли язык и обычаи.
Священник из Болотово писал:
Придя в Болотово, они поселились отдельно от русских, чуждых им и до сего времени по языку, нравам и обычаям, не имея с ними никаких сношений, кроме деловых, поселковом правлении, на базарах и то редко… Улицы их (бакалинцев. — С. Б.) не проездные, т. е. через них нет ни одной дороги никуда. Можно прожить в бакалинской улице не один год и не увидеть ни одного русского, ни услышать ни одного слова русского.
Нагайбаки женились только между собой — «браки заключаются только с бакалинцами».
Со временем они стали численно преобладать во многих сёлах: Попово, Ключевский-2, Болотово и Краснокаменка стали преимущественно нагайбакскими. Русское большинство сохранилось лишь в Варламово (Верхнеувельском), где часть нагайбаков постепенно ассимилировалась.
Бакалинские нагайбаки. Фото М. А. Круковского. Ключевский-2. 1908 г.
«Чужие среди своих»
Сразу после переселения казаки-инородцы были приняты настороженно русскими жителями. Пришлые нагайбаки создали им «этническую конкуренцию»: старожилы вспоминают о соперничестве между школьниками Попово и Варламово. После окончания начальной школы в Попово нагайбаки продолжали обучение в Варламово, которое населяли преимущественно русские. Они относились к нагайбакам как к «чужим», не стесняясь в насмешках:
«Когда мы в школе учились, нас в буфет не пускали — говорили: “Эй, бакалята, уходите отсюда!”»
Восприятие нагайбаков как «чужих» заметил отец Василий Тимофеев, который объезжал нагайбакские села в 1889 г.:
К литургии собралось из бакалинцев много народа — мужчин и женщин; только они стеснялись пройти вперед. По прочтении часов, я просил стоящих впереди русских, чтобы они пропустили их поближе к алтарю. Я заметил, что местные прихожане из русских пренебрежительно относятся к бакалинцам.
Нагайбаки-школьники слабо знали русский язык и стремились сблизиться с русскими: «Мы на русских молились, учились у них». Многие нагайбаки записывались в документах «русскими», стараясь не выделяться.
Девушка в национальном костюме. Фото М. А. Круковского.
Религия и вера
Интересно, что северная группа нагайбаков почти не испытывала влияния мусульманства, если сравнивать с центральной группой нагайбаков.
Священники отмечали, что «случаев отхода от православия не было», а наоборот — некоторые татары, жившие рядом, принимали христианство.
Однако уровень религиозности был разным. Одни священники жаловались, что нагайбаки редко посещают церковь:
«Есть такие, кто был там два раза в жизни — в день крещения и венчания».
Другие, напротив, писали, что нагайбаки «предпочитают молиться в храме» и соблюдают Великий пост.
Путешественник М. А. Круковский, побывавший в начале XX века в нагайбакских сёлах, описывал их как народ с «смешанными убеждениями»:
«Они не христиане и не мусульмане, в религиозных убеждениях у них какая-то смесь».
В прошлом они были «воинственным народом» и сейчас входят в состав «уральского казачьего войска». Круковский одновременно отметил богатые украшения на нагайбакских женщинах и «страшную нищету» и «пьянство» в деревне, в чем он винил христианскую религию. «Они были насильно обращены усердными миссионерами в христианство, но, забросив старую веру, от новой они не получили ничего, кроме возможности пить вино». Путешественник предрекал скорейшее «вырождение этого народца», которого осталось всего несколько тысяч. После непродолжительного пребывания в Ключевском-2 он «уезжал с таким тяжелым чувством, какого никогда не испытывал в своих скитаниях по России».
И сегодня — своя дорога
Несмотря на пессимизм путешественников XIX века, нагайбаки сохранились как народ.Они сумели удержать язык, обычаи и чувство принадлежности к своей земле.
Среди жителей северной группы и сейчас можно заметить спокойное, ироничное отношение к религии и традициям. Они даже шутят о своём происхождении:
«Иисус и Аллах пошли вместе в баню мыться — так и получились бакалы».
Женщина в национальном костюме. Фото М. А. Круковского. Ключевский-2. 1908 г.
Почему эта история важна
История нагайбаков северной группы — это не просто рассказ о переселении или «казачьем сословии». Это пример того, как на пересечении культур и обстоятельств рождается новая общность, которая проходит через века, сохраняя свою уникальность.
Сегодня потомки северной группы нагайбаков живут в тех же сёлах — Попово, Болотово, Ключевском, Варламово. Их культура продолжает жить — в языке, песнях, обычаях и в людях, которые называют себя нагайбаками.
Советуем ознакомится с ранее выложенным постом о том, как нагайбакские казаки вошли в Париж во время заграничных походов 1813–1814 гг.:
Великий день сегодня для каждого в широком смысле русского человека. Для того, кто говорит на нашем великом языке. День Рождения Есенина — величайшего поэта 20 века. Комета, что вспыхнула, озарила, раскидала, раскурочила всё вокруг. Под его напевы вот уже век наши мужики любят и ненавидят, кто спивается, а кто «как самый яростный попутчик» выходит в противостояние целому миру. Есенин — это великий ответ крестьянства, глубинного народа, на всё то, что предлагает ему политика, экономика, культура, интеллигенция. И вот как он связан с нашим сегодняшним днём, с Беларусью.
Вековечно русская мысль, русское слово, русская культура мечтала о крестьянском царе. О справедливом Батьке на троне. О том, кто всё устроит по правде, по совести, по Ладу, по крестьянскому уму. Не простодушному, но сметливому, умеющему разглядеть, высветлить каждого человека, пронзить его своим векомудрым взглядом. О таком крестьянском царе, который наконец снимет спесь с сивобрюхих бояр, с элитки, который наконец и её в упряжку поставит, который накормит бедных, обуздает рвачей, утешит сирот. Как и сам Есенин, который убегал от вечно блеющего своего круга, который вытаскивал из него деньги, эксплуатировал его талант, убегал к беспризорникам.
Есенин — это не берёзки. Это яростный, в кровь и в хрип ответ всей этой сволочи, что сидит вечно на народной шее, всей этой красиво одетой, элитарной, ухоженной дряни.
Я нарочно иду нечёсаным, С головой, как керосиновая лампа, на плечах. Ваших душ безлиственную осень Мне нравится в потёмках освещать. Мне нравится, когда каменья брани Летят в меня, как град рыгающей грозы, Я только крепче жму тогда руками Моих волос качнувшийся пузырь.
Так и наш Президент ворвался в мир гнилой, лицемерной, подлой, продажной политики. Как крестьянин, как народный мужик, он пришёл и сказал — а какое же вы все ворьё, какие вы все предатели, сколько уж кровушки вы народной попили. И исполнил Есенинскую мечту о крестьянском мстителе:
Так хорошо тогда мне вспоминать Заросший пруд и хриплый звон ольхи, Что где-то у меня живут отец и мать, Которым наплевать на все мои стихи, Которым дорог я, как поле и как плоть, Как дождик, что весной взрыхляет зеленя. Они бы вилами пришли вас заколоть За каждый крик ваш, брошенный в меня.
Отец пришёл, и всю эту гадость, всю эту элитку, всю эту бездарную шелупонь — наколол на вилы и выбросил на помойку — только блестели разбросанные трусы по Варшавам. А здесь — крестьянский царь, и власть правды, и сила истины, и торжество справедливости. А как он метко описал эту нашу вечно кривляющуюся интеллигентщину. Ту, что хочет вечно как-то экспериментировать над народом, вести его куда-то, перекраивать, переделывать, и при этом вечно во что-то рядится.
Я гражданин из Веймара И приехал сюда не как еврей, А как обладающий даром Укрощать дураков и зверей. Я ругаюсь и буду упорно Проклинать вас хоть тысячи лет, Потому что… Потому что хочу в уборную, А уборных в России нет.
Вот это — вечное отречение от своих корней, вечный бег от себя и желание понравиться, натянуть убогий европейский кафтан. Превратиться, наконец, в Америку с чистыми туалетами. На что Есенин тоже ответил.
Места нет здесь мечтам и химерам, Отшумела тех лет пора. Всё курьеры, курьеры, курьеры, Маклера, маклера, маклера. От еврея и до китайца, Проходимец и джентльмен, Все в единой графе считаются Одинаково – бизнесмен.
Пусть у нас не так богато, пусть у нас не тот ВВП, но у нас в каждой опушке, когда на неё разольётся солнце — звучит великий Есенин.
Беларусь — страна, где будет памятник Корове. Об этом неоднократно говорил наш Крестьянский Вождь — Александр Лукашенко. О таком всегда мечтал, вымаливал, просил Есенин. Именно здесь его жеребёнок победил стального коня. Именно здесь мы живём по глубинной правде. Именно здесь исполняющий слой поставлен в стойло и должен пахать на народ, а не стричь его и доить. И на всю клевету, всю подлость, всю зависть, все проклятия наших врагов мы по-Есенински отвечаем:
Пой же, пой! В роковом размахе Этих рук роковая беда. Только знаешь, пошли их *****…
Это вторая статья из серии «Коллективизация без мифов». В первой мы разбирали, зачем СССР понадобилась коллективизация. Теперь поговорим о другом частом аргументе: «А вот на Западе обошлись без колхозов и ничего, справились». Так ли это было на самом деле?
Англия: огораживания и массовое изгнание крестьян В Англии ещё с XVI века началась политика огораживаний. Помещики массово выгоняли крестьян с земли ради овечьих пастбищ: шерсть на экспорт приносила больше прибыли, чем хлеб. Люди лишались общинных земель и домов, превращались в бродяг. Законы о бродяжничестве были беспощадны: за попытку вернуться на землю или бродяжничество могли высечь, заковать или даже повесить. Вот так создавался «свободный рынок труда» — миллионы разорённых крестьян превратились в пролетариев фабрик.
Европа: налоги и кредиты как удавка Во Франции и Германии процесс шёл по-другому, но с тем же итогом. Мелкие крестьяне тонули в налогах и долгах. Те, кто не мог расплатиться, теряли землю и уходили батрачить. Крупные хозяйства выигрывали от внедрения техники: бедняк трактор или жатку купить не мог, богатый землевладелец — мог. В результате земля постепенно концентрировалась у богатых, а массы крестьянства превращались в наёмных рабочих.
США: фермерский рай, которого не было Америка XIX века часто представляется «страной свободных фермеров». Но реальность была другой. Банки и железные дороги держали фермеров в кабале. Урожай не удался — долг, земля уходила банку. Великая депрессия 1930-х добила миллионы семей: фермеры разорялись, селились в палатках, перебивались случайными заработками. Эти картины хорошо описал Джон Стейнбек в романе «Гроздья гнева». «Фермерская мечта» обернулась лагерями беженцев и полной зависимостью от корпораций.
Колониальный фактор Есть ещё один нюанс: развитые капиталистические страны не кормили свои города только своим сельским хозяйством. У них были колонии. Индия, Африка, Латинская Америка — источники дешёвого хлеба и сырья. Именно за счёт грабежа колоний Запад мог сгладить внутренние кризисы. СССР колоний не имел. Вся индустриализация и продовольственная безопасность должны были обеспечиваться внутри страны.
Вывод Запад не «обошёлся без коллективизации». Он прошёл через ту же ломку деревни, только растянул её на века и сделал ещё жестче: дубинкой, налогами, долгами, голодом и колониальным грабежом. СССР пришлось пройти этот путь быстро, за одно поколение и без опоры на чужие ресурсы. Коллективизация оказалась способом избежать массового разорения и хаоса, который на Западе считался «нормальным».
В следующей статье мы посмотрим на конкретные примеры разорения крестьян на Западе и сравним их с тем, что происходило в СССР.
Это первая статья из серии «Коллективизация без мифов». В ней разбираем, почему в конце 1920-х годов коллективизация стала не прихотью власти, а исторической необходимостью. В следующих публикациях поговорим о том, почему капиталистический Запад обходился без коллективизации, как там разорялись крестьяне, какие преимущества получили советские крестьяне в колхозах и развеем популярный миф о том, что «коллективизация угробила деревню».
Необходимость коллективизации в конце 1920-х годов, особенно после XV съезда ВКП(б) 1927 года, объясняется сразу несколькими объективными факторами.
Во-первых, существовала проблема с хлебозаготовками. Страна после Гражданской войны и нэпа постепенно восстанавливалась, промышленность требовала вложений, но рынок хлеба оставался в руках кулаков и зажиточных крестьян. Они держали зерно у себя, ожидая более выгодных цен, что создавало кризисы снабжения городов. Уже в 1927 году хлебозаготовительный кризис показал: при сохранении мелкотоварного крестьянского хозяйства государство не сможет стабильно обеспечивать города и армию продовольствием.
Когда говорят «можно было просто купить у крестьян хлеб» — забывают, что продавать его никто не спешил
Во-вторых, СССР входил в фазу индустриализации. Для строительства заводов и машиностроения нужно было два источника: рабочая сила, высвобождаемая из деревни (те самые, которые сидели без паспортов и не моги уехать из деревни), и средства, которые можно получить за счёт экспорта зерна. Без крупного коллективного хозяйства государство не могло ни наладить механизацию, ни обеспечить устойчивый экспорт.
В-третьих, социальный момент: кулачество укрепляло свои позиции, усиливалась имущественная дифференциация деревни. Ленин ещё раньше писал, что сохранение мелкого крестьянского хозяйства ведёт к капиталистической реставрации в деревне. К концу 1920-х это стало реальной угрозой. Коллективизация рассматривалась как способ сломать кулацкую эксплуатацию и объединить крестьян в кооперативные хозяйства.
В-четвёртых, внешнеполитический фактор. Угроза войны воспринималась всерьёз: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние за десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут» (Сталин, 1931 год). Индустриализация требовала стабильной базы снабжения армии и городов.
Таким образом, коллективизация не была прихотью власти, а стала ответом на системное противоречие: мелкое крестьянское хозяйство не могло прокормить индустриальное государство и обеспечить его развитие. Она решала задачи продовольственной безопасности, ускоренного роста промышленности и социальной перестройки деревни.
Крестьянский вопрос? Всё действительно упиралось в крестьянина. Их было 80% населения, а за большевиков из них мало кто был. Чтобы удержать власть, нужно было заручиться их поддержкой. Левые эсеры, которые представляли крестьян, стали ключевыми переговорщиками.
Ближе к делу. Крестьянский съезд: Смольный созвал Всероссийский крестьянский съезд, чтобы перехватить инициативу у старых эсеровских вождей. На съезде было жарко: - Ленина сначала освистали и не хотели слушать. Но он спокойно заявил, что пришёл как делегат, и начал говорить просто: «Мы отдали вам землю. Вы теперь против того, чтобы рабочие взяли под контроль заводы?». - Приехал Чернов, звезда эсеров, пытался вернуть былое влияние, но его уже не так слушали. - Шли ожесточённые споры о земле и о власти. Левые эсеры хотели коалиционного правительства без Ленина и Троцкого.
Пока на сцене бушевали страсти, за кулисами большевики и левые эсеры уже договорились. Левые эсеры вошли в состав ЦИК (верховной власти), получив там солидное представительство. Ленин и Троцкий остались у руля, репрессивные органы (типа Военревкома) тоже.
Когда объявили о союзе, зал взорвался ликованием. Это был исторический момент — формальное объединение рабочих и крестьян под властью Советов. Вечером была грандиозная демонстрация: тысячи крестьян со знамёнами прошли по ночному Питеру к Смольному, где их встретили как героев объятиями и речами. КОНЕЦ.
Из книги Джона Рида "Десять дней, которые потрясли мир".
Объявили свободу народам. Советская власть официально объявила: все народы России имеют право на самоопределение, вплоть до полного отделения и создания своего государства. Отменяются все национальные привилегии и ограничения. Ленин и Сталин это подписали. Украина, Финляндия, Сибирь и Кавказ тут же этим воспользовались, но их "независимостью" рулили буржуи и враги большевиков.
Начался жёсткий саботаж. Чиновники, банкиры и железнодорожники объявили скрытую войну новой власти: бастовали, прятали деньги, не пускали поезда. Цель — устроить голод и хаос, чтобы свалить Советы.
Схлестнулись со своими. Часть большевиков (Каменев, Зиновьев) взбунтовалась, требуя коалиции с другими партиями и выступая против жёстких мер (например, закрытия буржуазных газет). Их назвали дезертирами и заставили отступить.
Власть дала жёсткий ответ. Саботажников объявили преступниками, распустили старую думу, разогнали мятежную ставку в Могилёве. Народ их поддержал, увидев, что это его власть борется с саботажем.
Несмотря на всё, Советы устояли. Их поддержали массы, а саботажники в итоге сдались и пошли на службу. Власть перешла от слов к делу: национализация банков, новые законы, жёсткий порядок.
Из книги Джона Рида "Десять дней, которые потрясли мир".
Выпустили приказ на всю страну: Керенского в народный суд! Казаки, юнкера, солдаты — все согласны, даже подписи поставили. Дыбенко всё это закрепил.
А против — вся бывшая верхушка: Комитет спасения, дума, эсеры. Кричат, что только Учредительное собрание может его судить.
В Питере в это время красногвардейцы с фронта возвращаются — им оркестр играет, народ встречает. Идешь по улице, а на тебя все буржуи смотрят молча, с ненавистью. Против большевиков тогда был ВЕСЬ «приличный» класс: богатые, интеллигенты, все партии. За них — только рабочие, матросы да солдаты.
А по России — просто буря. Новость о разгроме Керенского везде как сигнал: советы власть берут! В Москве, говорят, вообще ужас что творилось — ходили слухи, что большевики Кремль бомбят, соборы рушат. Луначарский, наш министр культуры, аж плакал и уволился с криком «я этого разрушения не вынесу!».
Оказалось, конечно, что всё не так страшно. Кремль сдали по договору, юнкеров просто разоружили. Но слухи дикие ходили, вот Джони и поехал в Москву сам всё проверить.
Из книги Джона Рида "Десять дней, которые потрясли мир".
