Тьма
Software: Krita
Graphics tablet: Wacom intuos 4100k
Software: Krita
Graphics tablet: Wacom intuos 4100k
Автор Волченко П.Н.
Ссылка на первую часть
Над головой полоснуло белой ветвистой молнией, по ушам ударило трескучим раскатом грома. Не успел бы пригнуться и молнией сожгло бы и скаф, и меня в нем. Я, почти не метясь, нажал на курок, и ствол «абакана» зло огрызнулся куцым пламенем, вдалеке, за пеленой черного дыма, низко взвыло нечеловеческое горло. Не знаю в кого, но все же я попал.
Соскочил, одна рука малость тяжело двигалась – возможно повредило сервомотор, а может и меня в скафе зацепило, просто пока боли еще не почувствовал. Рыбкой прыгнул в темную клубящуюся пелену перед собой, перекатился – не видать ни черта, побежал вперед, сзади загудело, будто динамо машина набирала обороты. На ходу сдернул с разгрузки гранату, бросил через плечо. Затрещал электрический разряд, готовящийся сорваться с неведомой руки мне в спину, и тут же раскатисто ухнула граната, меня бросило вперед, я повалился, черный туман над моей головой разметало клочьями, будто не туман это был, а живое полотнище.
Я не торопился подниматься, лежал и ждал. Нет, даже не ждал – я отдыхал. Несколько часов, несколько часов непрекращающегося боя, разгрузка, почти пустая, пара гранат, пара рожков, лента боезапаса из скафа закончилась уже давно. А еще я противоречу всем теоретическим выкладкам выживания в бою. Единица пехоты в условиях интенсивного боя живет несколько минут, максимум полчаса, а я… Я скосил глаза вниз, там где красным цветом на внутренней стороне забрала светилось время – уже четыре часа. Четыре!
Послышался громкий хруст, размеренный, механичный, а потом тяжеловесные, ухающие раскаты – это свои, танки идут. А они должны были быть на острие атаки. Значит я, как-то, ушел вперед, обогнал их, на свою голову.
Гусеницы крошили спекшуюся землю уже близко, слышно было как гудят мощные двигатели, как зло фыркают дюзы ускорителей, как коротко и зло огрызаются пулеметы. Близко. Сейчас пройдут мимо, и я пойду следом, хватит лезть впереди всех, хватит.
Тяжелый танк вывернул из-за развалин, снеся на ходу уцелевший кирпичный угол здания, медленно развернулась башня, будто нюхом пытаясь учуять врага, грянул оглушающий выстрел, танк качнуло, где то там, впереди, раскатисто отгремело взрывом, по земле прошла дрожь.
Я не вставал.
Танк вывернул на дорогу, скоро покатил вперед, проехал мимо, встал, взрыкнув двигателем, замер. Открылся закопченный люк, из башни высунулась грязная разлохмаченная голова в сбитом на бок танковом шлеме.
- Живой? – заорала голова.
- Живой, - ответил я, поднимаясь, отряхиваясь.
Голова высунулась повыше, так что и плечи показались, на плечах были капитанские погоны.
- С какого подразделения?
- Второй пехотный, - я подошел к танку, задрал голову, смотря в лицо капитана.
- Второй пехотный? – он вытаращился на меня, - Ты что тут делаешь? Вы же… Блин! – капитан нагнулся, заорал в танк, - Он со второго пехотного!
Открылся люк механика, оттуда вынырнул грязный, будто подкопченный солдат, уставился на меня и спросил недоверчиво:
- Второй пехотный?
- Ага.
- Ну ты, паря… Как ты еще. Вас же всех там, на входе… - и солдат замолчал.
- Фигово я. – я нажал на броневой лист скафа, с шипением отодвинулась пластинка на уровне живота – за ней должна была быть аккуратно уложенная патронная лента, но сейчас там было пусто.
- Спинной ранец тоже пустой. – добавил я.
- Ну ты даешь! Ну ты даешь! – не унимался механик, уперев в меня неверящий взгляд.
- Назад иди, - сказал капитан, серьезно, - ты свою боевую задачу уже на два порядка перевыполнил.
И отдал честь, механик оглянулся на него, и тоже приложил ладонь к ушастому танковому шлему.
- Ладно, - только сейчас я почувствовал, как устал, плечи опустились и «абакан» в руках вдруг стал бесконечно тяжелым, - пойду я.
Я развернулся, услышал, как с железным лязгом закрываются люки, как вновь взрыкивают многолошадные двигатели, как хрустко крошится земля под траками танка. Я шел обратно, к своим, шел едва волоча ноги. До прорыва Его в наш мир оставался всего день, и за этот день необходимо было взять под контроль точку выхода – врата, а иначе… Иначе будет очень плохо.
***
В голове гудел хмель, стало жарко, я даже чуть-чуть вспотел. Отец поставил свой бокал на стол, его друг же наоборот, налил себе по новой, снова вдохнул аромат, блаженно улыбнулся, сказал восторженно:
- Хорош!
- Не то слово, - вздохнул отец, - совершенен.
- Да-да, именно! Совершенен! – прикрыв веки, потянул носом аромат, - А у тебя не найдется пары бутылочек мне про запас?
- Совершенство может быть только в единственном экземпляре, - отец тоже закрыл глаза, раскачиваясь в своем кресле, продолжил задумчиво, - допьешь это совершенство, будет новое, другое, но тоже совершенство.
Друг кивнул, а я не удержался, и спросил:
- Другое совершенство? Как это?
- О, наш юный друг заговорил, - обрадовался друг отца.
- И сразу ляпнул глупость. – сказал отец.
- Позволь я, - друг отпил из бокала, почмокал губами и начал, - представь себе прекрасную юную деву.
- Ну опять ты за свое. – недовольно буркнул отец.
- Да, за свое, но низменные истины понятнее. Итак, представь. Юная, белокурая, снежная красавица – ангел во плоти. И представь, что она – само совершенство. Ну? Представил?
Я задумался и кивнул.
- Молодец! Хороший мальчик. А теперь, - он подался вперед и сказал заговорщицким тоном, - А теперь, мой юный друг, представь себе другую деву. Брюнетка, жаркая, как этот коньяк, страстная, со жгучим взглядом из под черных ресниц, с острыми пальчиками, на них кровавый лак, и шея, тонкая, длинная, с бьющейся жилкой – нежная. Представил?
Какой там представил, я ее увидел! И понял – она прекрасна, она совершенно. Я сухо сглотнул и кивнул. Друг отца широко и искренне улыбнулся:
- Ну вот ты и усвоил урок о совершенстве.
- Пошляк, - сказал из своего кресла отец, - неисправимый пошляк.
- Отнюдь, - друг устроился в кресле поудобнее, затянулся трубкой, выпустил несколько дымных колец, и довершил фразу, - я романтик.
- Ну да… В этом ты толк знаешь.
- Знаю, и тем горжусь!
А я уселся на пол, и влюблено вздохнул, припомнив образ той жаркой брюнетки.
***
«Резервы будут подтянуты в течении двенадцати часов» - так заявлялось, так было сказано перед атакой. Хорошо знать, что не все зависит от тебя, что через двенадцать часов придут другие, закованные в броню, приедут на гремящих траках гусениц, прилетят на огне дюз, придут и вонзятся в подъеденную первой атакой оборону противника, протиснутся вглубь, до сердца, и убьют… Хорошо, знать, что можно погибнуть с легкой душой и с улыбкой, выполнив свою маленькую боевую задачку. Но так было до того, как началась атака, до того, как врата извергли из себя Его, и свиту Его за ним.
На этот раз апокалипсис был не так добр, как в первые дни, когда с небес сыпался огненный дождь, когда стальная саранча жрала все, до чего дотягивалась – теперь погибло все, все за пределами мертвого города. Огненная стена, огненный шквал сожрал все вокруг, поглотил весь земной шар, оставив одну маленькую черную оспину города в океане гудящего пламени. Погибли резервы, что должны были прийти через двенадцать часов, погибли поселения, где прятались не способные к бою гражданские – все погибло. Остались только те, кто должен был пойти в последнюю атаку на Него, на явившегося на Землю из глубин тартара хозяина тьмы. И уже нельзя погибнуть, зная, что придет кто-то и довершит начатое тобой – нет больше никого, просто нет…
Когда началась атака, я уже не помнил, я ничего не помнил, а часы в скафе выжгло вместе с забралом. Да и сам скаф уже можно было списать в расход. Боекомплект пуст, в руках тяжелый пулемет сорванный с оплавленной громадины танка, от выстрелов отбрасывает назад, руки когда то давно они устали держать рвущееся в бешеной отдаче оружие, потом они болели, а теперь я их не чувствую – будто и нет их. Хотя, может и правда нет? Смотрю и вижу – на месте, держат пулемет, и ноги тоже уже не чувствуют. Идут, сами идут, а я лишь вновь и вновь повторяю про себя приказ «иди». А может быть я уже давно погиб? Может быть это мой личный ад, где я все так же бьюсь, рвусь через пламя, и так будет вечно, день за днем, до скончания времен… Нет! Не хочу!
- Нет! – пытаюсь я закричать вслух, но рот открывается беззвучно, наверное сжег горло, а может… Почему я ничего не слышу? Обдало горячим ветром, слева от меня медленно заваливается на бок стальной остов башни. Она должна скрипеть, металл должен выть, кричать, да в конце то концов, должен был быть слышен взрыв! Я ничего не слышу… Не слышу…
Я кричу, и не слышу себя… и не жалко, уже не жалко.
Сквозь огонь чуть впереди меня несется на реактивной тяге танк, он багрово красный, раскаленный, внутри него уже нет никого живого, просто не может быть – они запеклись, изжарились до хрустящей корочки, а это всего лишь мертвый кусок металла, что рвется вперед в мертвой своей стальной агонии…
Я иду следом, иду по сгоревшим улицам, вижу кого-то, стреляю куда-то, зачем-то падаю, зачем-то поднимаюсь, зачем-то… и снова… и все в звенящей тишине.
Кто-то хватает за плечо, разворачиваюсь – это кто-то живой, это, наверное, человек: лицо в черной корке ожога, в крови, без респиратора. Мне кричат в лицо, а я не слышу, ничего не слышу… Меня бросают, я снова разворачиваюсь и снова иду вперед, как машина, как тот танк – внутри меня уже пусто, душа сгорела в огне.
На мне почему-то больше нет скафа, и в руках у меня «кедр» - я не помню, когда я потерял пулемет, когда распрощался с броней, и мне это безразлично. Мне вообще – все безразлично.
Кто-то бежит на меня, их трое, не вижу кто, перед глазами все плывет. Поднимаю руку, она дрожит, «кедр» выблевывает из себя остатки свинца и умолкает – все. Это был последний магазин. Все трое лежат на земле, один ползет. Я, прохожу рядом, он пытается до меня дотянуться – не может, а у меня нет сил его добить. И…
Вдруг все заканчивается. Я выхожу из огня, из взрывов на пустую площадь, с разрушенным памятником посередине, и мне кажется что тут, на площади, тихо не от того, что я оглох, а просто – тихо. Никого, ни демонов, ни чертей, ни тварей, а только человек на лавочке. Один.
Я иду, я знаю, что он враг, рука сама вытягивает нож – последнее, что у меня осталось. Это должен быть Он, просто больше некому, - это Он, это Дьявол, и я его убью.
- Здравствуй, - звучит у меня в голове, губы человека не шевелятся, он просто смотрит на меня и улыбается, а я иду к нему. Медленно, очень медленно. Тяжело идти, и мыслей никаких нет.
- Здравствуй. – снова голос, и вопрос, глупый, нелепый вопрос, - Ты хочешь убить меня?
Не могу ответить, пусто в голове. Я уже близко, а Он все там же, не двигается, сидит, и все с той же широкой, по-детски наивной улыбкой, смотрит на меня снизу вверх, на меня, на страшного, на обожженного, на искореженного, оплавившегося едва ли не до костей. Я будто вижу себя его глазами. Я подхожу, и коротко, как бандит ночью в темной подворотне, загоняю нож ему в грудь. Глубоко. По рукоятку. Выпускаю нож и сажусь рядом с дьяволом на лавку, а он, обмякнув, валится мне на колени и я сижу, пустой внутри, и глажу не чувствующими, сгоревшими пальцами его черные кудрявые волосы.
Я победил…
***
- Скучно, - друг отца ставит пустой бокал на стол, рядом кладет трубку, встает, - даже с коньяком скучно.
- Да, - соглашается отец, - очень скучно.
- А может? – друг облизывает губы, - Может быть еще партию? А?
- Не знаю. - отец останавливает мерное раскачивание кресла, встает, смотрит на меня. Долго смотрит, пронзительно, а потом спрашивает: - Сын, ты хочешь еще играть?
И тут я понимаю, что мне тоже очень скучно. Тут можно узнать все, можно сделать все, можно все попробовать – отец позволит, но тут неимоверно скучно. Я встаю с пола, задумчиво подхожу к окну, там темно, как будто черный бархат, на котором лежат маленькие крупинки звезд, свернулись неимоверные завихренные узоры галактик – мироздание, вечность. И она плывет мимо нас, или мы плывем мимо нее – это не имеет значения. Отец небесный, Бог может сделать чтобы было и так и этак.
- Ну? Сынок? – отцу не терпится начать игру по новой, а вот друг его молчит, ждет. Он, наверное, еще помнит, как я ткнул его ножом меж ребер прямо в сердце. Он вообще меня малость побаивается с тех пор, хоть тут он и большой, много выше меня, а я, как маленький ребенок меж них. Да я собственно и хотел стать ребенком – последняя воля у меня такая была, когда кончился Мир. А Рай и Ад – не хотел я туда, ни гимны хвалебные петь, ни, тем более, в котлах вариться. Тупо это, не жизнь это. А хотел я детства, того полузабытого ощущения, когда трава была большая, когда прохладный ветер в листве, когда солнце и заливистый смех на качелях. Отец мне вернул детское тело, но не смог дать того восторга. Скучно.
Оборачиваюсь, смотрю на отца – Бога, на друга его – Дьявола. Они знают все и им скучно, а я… А я хочу еще жить и жизнь эта будет только тогда, когда они начнут очередную партию в Жизнь, в Мир, в борьбу Добра и Зла – им больше нечем заняться, - это единственная игра, что им еще интересна. А я… У меня нет другого шанса на жизнь.
- Ну, что скажешь, Адам? – спрашивает Дьявол.
- Давайте, - я улыбаюсь, - давайте еще одну партию…
Автор Волченко П.Н.
Ссылка на предыдущую часть:
Солдаты скорым тяжелы шагом пробежали мимо Рейхерта, свернули к мостку через речку, и скрылись за зелеными садовыми кустами. Рейхерт остался, подошел к мальчику, посмотрел внимательно. Мертвец как мертвец – много он таких видел, да и чего греха таить, сам детишек постреливал. Поначалу для тренировки воли, а было время, что и из спортивного интереса, на спор, а теперь вот только по приказу такое мог сделать – рука бы не дрогнула. Крови было почему-то не так много, будто только чуть натекло из ран, и все – кончилась она в мальце. Рейхерт присел на корточки рядом с трупиком, ухватил его за плечо, намереваясь перевернуть и тут же отдернул руку. Труп был холодный, как будто мальчика не только что расстреляли, а часов пять назад. Рейхарт осторожно протянул руку, потрогал мальчишескую щеку – тоже прохладная, взял за подбородок, повернул лицом к себе – мальчик улыбался, из под соломенных бровей нагло и совсем не мертво смотрели пронзительно голубые глаза.
Краем глаза уловил движение, вскинул голову и увидел проходящих мимо баб. Со стираными вещами шли, тугие скатки отжатых тряпок лежали в тазах. Они шли мимо не обращая внимания ни на Рейхерта, ни на труп мальчика, будто бы и не заметили их. Рейхерт соскочил, ухватил одну женщину за руку, подтащил к трупу, ткнул в него пальцем, показал, чтобы забирала.
Она кивнула. Поставила таз свой с тряпьем на землю, тело мальчишеское сграбастала и как куль на плечо забросила, пошла следом за уже далеко отошедшими к деревне бабами.
- Что же это? – тихо спросил сам у себя Рейхерт, глядя, как плетями болтаются руки мальца за спиной дородной бабы. Они не люди – люди себя так вести не могут, просто не могут. Он попытался вспомнить, какими они, деревенские были, когда их подразделение только-только в деревню пришло. Ведь совсем не такими: живыми они были, улыбались, смеялись, бабы бедрами толкались, за курями бегали, мальцов вдоль спины розгой протянуть могли за провинность, а мальцы голосили тогда, как и полагается. Что же теперь то с ними со всеми сделалось? Куда вся жизнь из них пропала?
Он вернулся в расположение его подразделения, подошел к избе, мельком глянул на старика – хозяина дома. Тот был занят своими делами: подбивал клинышки в большие тележные сани, потом поддавливал сверху руками, видать чувствовал слабину, и снова тюкал молоточком по клиньям. Рейхерт остановился на секунду, потом вытащил пистолет, подошел к старику.
Старик оглянулся, в глазах его ничего не отразилось, будто стекляшками в лицо капитана блеснуло, и отвернулся. Рейхерт ухватил старика за ворот рубахи, рывком отбросил от саней в сторону, шагнул к нему, взводя пистолет.
Убивать старика он не собирался, он просто хотел посмотреть, какая будет реакция. Старик упал навзничь, поднялся, отряхнул латаные штаны, распрямился и уставился в лицо Рейхерта, будто команды ждал. Рейхерт вскинул пистолет, выстрелил прямо над ухом старика, тот даже не вздрогнул, голубые глаза не мигая смотрели в лицо капитана.
Рейхерт с силой саданул рукоятью пистолета старику по лицу, старик снова упал, подниматься не стал, глянул снизу вверх в лицо мучителя.
- Да что же ты как бревно! – выкрикнул Рейхерт старику, тот молчал. Тогда Рейхерт не глядя всадил пулю старику в ногу. Нога дернулась, темным прочертилась из под штанины кровь по пыльной земле. Старик молчал, лицо было спокойным. Рейхерт поднял пистолет, едва не уперев его в лоб старика, тот проследил глазами за стволом.
- Кто вы? – тихо спросил он старика, - Кто?
- Местные мы, - неожиданно ответил старик на немецком языке без всякого акцента, будто всю жизнь в Германии прожил.
- Что? Что ты сказал? – закричал Рейхерт, а старик улыбался, глупо так, не понимающе. Рейхерт понял, что больше он ему ничего не скажет. Он выстрелил, и старик упал на землю.
А дальше они устроили казнь. Общую. По всем домам прошли, всюду заглянули, правда, как оказалось, - зря. Никто не прятался, все были на виду. Собрали всех, погнали в лес за речкой, там тычками и криками согнали в овраг и из пулеметов расстреляли. Всех. Хоть и было это нарушением приказа, но оставлять хоть кого-то в живых, Рейхерт боялся.
Яму наскоро забросали землей, навалили сверху бревен и вернулись в пустую деревню уже ближе к вечеру. Особенно не разговаривали, все больше молчали, много курили. Страх не прошел.
На ночь все же решили оставить караульных.
К глубокому вечеру немного разошлись, настроение у личного состава повысилось, кто-то взялся за губную гармошку, откуда-то достали выпивку. Стало веселее.
А ночью начался ад.
Луна яркая была, большая, такой большой луны Рейхерт никогда и не видел. Звезды на небе блестели яркими светляками, и все вокруг светлое, будто молочным сиянием залито – как днем все видно. Гул пошел от леса. Тихий, едва слышный, похоже на то, будто далеко-далеко едет колонна танков. Такой гул больше телом чуешь, чем ушами слышишь. Солдаты в небо как один смотрели, думали что может авиация летит. Но небо чистым было, а дальше…
Пятна черные, как кляксы на молочном лунном свете, из леса вышли и гул ударил по ушам, по глазам, казалось бы ворвался в сами мысли, в мозг, в душу. Люди выли, люди хватались за уши руками, скребли ногтями по лицу, по ушам, по голове своей, будто стараясь вырвать этот гул из своих черепов. А тени были все ближе и ближе и можно было в них уже различить человеческие силуэты за которыми словно бы плащом темнота тянулась.
И вдруг сразу гул стих, боль отпустила и нет никого: ни теней этих, ни призраков – ничего. Ночь, луна, тишина и тихий плач солдат, как дети малые.
Рейхерт посмотрел на свои пальцы: в крови, голову саднит, щеки изодраны, соленый вкус крови на губах и страх. Он выскочил из дома через окно, поискал глазами караульных – они валялись в отдалении: оба живые, оба свернувшиеся, как младенцы, оружие рядом валяется – плачут.
- Почему не стреляли! – заорал он на бегу, а они будто не услышали. Подбежал, одного поднял, по щекам отхлестал, второго – никакой реакции, в глазах ни единой мысли, только страх.
Во двор бросился, дверь дома, где солдаты были, распахнул, заорал вовнутрь:
- На улицу, с оружием! Все! – замолчал и услышал тихие стоны, вой, плач. Вбежал вовнутрь, так же вповалку, как и те, на улице. Стал хватать одного за другим, гневно хлестать по щекам, с силой, наотмашь, так, чтобы голова болталась из стороны в сторону. Солдат открыл глаза, взгляд его сфокусировался, стал осмысленным.
- Капитан… - словно спросонья спросил он.
- Буди остальных! – Рейхерт уже хватал следующего, с настойчивостью механизма стал хлестать его по щекам. Солдат кивнул, ухватил за плечо одного солдата, потряс, а потом тоже, как и капитан, стал хлестать по щекам.
Вскоре почти весь личный состав был при оружии, все были на улице, всматривались в поле перед лесом, откуда пришел гул. Поле было спокойным, словно серебряное лунное море.
А потом вновь замелькали тени – скорые, смазанные от своей скорости, мечущиеся над полем словно дикий ветер. Разразились увесистым лаем пулеметы, затарахтели автоматы, отрывисто загрохотали винтовки.
- Не подпускать! – орал Рейхерт, всматриваясь в поле. Он видел, как от теней, словно бы черные клочья отлетали, их отбрасывало назад, но они вновь и вновь напирали вперед. Тени взрыкивали, визжали громко, когда их разметывало пулями, но было ощущение, что не от боли они так кричат, а от злости, от ярости, что не могут достать живых.
Когда тени подошли близко, вход пошли гранаты. Не сговариваясь, не по приказу, несколько солдат разом хватанули за деревянные рукояти гранат, дернули чеку и полетели они, поблескивая в лунном свете. Ахнуло, и еще, и еще! Раз за разом – взрывы слились в сплошной долгий взрыв, будто канонада пушек. Громко и яростно зазвенел нечеловеческий крик, заложило уши, многие упали, прижимая руки к голове, закрывая уши.
В черном месиве опадающей земли, поднятой пыли, тени стали неразличимы и солдаты палили просто так, наугад. Но вот мелькнуло темно, уже совсем близко, уже почти в упор, Рейхерт выхватил пистолет, большим пальцем снял предохранитель, вскинул оружие.
Тень! Выстрел! Выстрел! Выстрел! – тень рвало на черные ошметки, отбрасывало, откидывало назад до тех пор, пока она не повалилась в траву и истаяла. Рядом, не умолкая, строчил и надрывался пулемет, его дырявый кожух уже светился багровым отсветом – перегрели, безбожно перегрели оружие.
Тени метались уже средь солдат. Люди вскрикивали, падали, их словно обволакивало черным туманом, и только приглушенный крик было слышно из под этого черного покрывала.
Рейхерт скоро заменил обойму, и, отступая к дому, отстреливался от приближающихся теней. Уперся спиной в дверь, на короткое мгновение оглянулся через плечо, ухватился за ручку, дернул дверь на себя, посмотрел на наседающие тени – те были уже почти перед ним, протяни руку и коснется она темного зыбкого тумана. И увидел он в этих тенях что-то светлое, едва заметное, прищурился на мгновение и различил лицо, бледное, серое, мертвое – лицо внутри тени. А может и показалось это ему… Он заскочил в дом, захлопнул за собой дверь, отступил на шаг, вновь перезаряжая пистолет.
Его словно отрезало от крика от боя на улице, внутри было неожиданно тихо, приглушенная стрельба едва доносилась с улицы. Зато внутри отчетливо тянуло заунывным полустоном-полувоем, будто волк подранок издыхает. Тени во внутрь не ломились.
Рейхерт оглянулся по сторонам, вскинув оружие, пошел на звук. Вошел из сеней в дом, глянул скоро по сторонам, - вой тянулся из спальни. Рейхерт подошел к двери, облизнул пересохшие губы, и вломился в дверь.
В комнате было темно, лунный свет едва сочился в окно через сеть ветвей на улице. В спальне не было никого – только мрак и вой, тихий, долгий, мученический изо всех углов. А еще ощущение присутствия, сильное, крепкое, уверенное, будто дырявят жадным, злым взглядом со всех сторон разом.
- Где ты? – закричал Рейхерт, панически тыча стволом из стороны в сторону, - Выходи!
Он посмотрел на старый, покосившийся шкаф. Выстрелил в него, потом всадил несколько пуль в кровать так, чтобы навылет, чтобы если кто под ней прячется, и ему бы досталось – вой лился на одной ноте.
- Где ты? - он метнулся по комнате, сбрасывая со стен полки, опрокидывая вещи, откинул в сторону подвернувшийся табурет, плечом ударил по шкафу, тот качнулся и, тяжело заскрипев, ухнул на пол, - Где ты?
Рейхерт уселся на кровать, глупо посмотрел на пистолет в своей руке, будто впервые его увидел, усмехнулся. Ему вдруг стало смешно, как тогда, в первый раз, когда он заскочил в похожий дом и, так же тыча пистолетом, поставил на колени в спальне всю семью. Молодую женщину, с растрепанными волосами, мужика с коротенькой стриженной бороденкой и маленькую, веснушчатую девчушку… Это была карательная операция, шел сорок первый год и никто еще не думал о том, что за грехи придется расплачиваться. Предписывалось произвести казнь. Рука дрожала, откуда-то взялся заливающий глаза пот… Он выстрелил три раза. Отец, мать, дочь. Только дочь – эта маленькая девчушка с такими большими веснушками, повернулась к нему и сказала тихо-тихо, что-то на своем, на русском, которого он так и не выучил, улыбнулась. Почему-то ему казалось, что она сказала ему: «не надо». Приказ он выполнил, а потом, сидя так же на кровати и смотря на тела почему-то смеялся и смеялся, как с ума сошел.
В комнате резко потемнело, громко захлопнулась дверь, ветви за окном сплелись в тугой клубок, не пропускающий в окно свет. Он услышал дыхание. Громкое и, наверное, жаркое. А еще смешок, тоненький, детский.
Он вскинул пистолет, нажал на курок и во вспышках выстрелов увидел их – мать с растрепанными волосами, отца с короткой, обстриженной бородой и веснушчатую девочку. Мать с отцом были мертвы: страшные, черные, раздутые, раззявленные, изжеванные. А дочь… Она смотрела на него голубыми глазами и улыбалась, повторяя часто и нежно: «не надо».
Патроны кончились, навалилась темнота, а в темноте холодные как лед, студеные прикосновения, будто облапили всего, исхватали.
Утром, когда взошло солнце, от всего подразделения в живых осталось только шестнадцать человек и еще один – капитан Рейхерт. Только живым его сложно было назвать: седой, постаревший за ночь лет на сорок, с трясущимися руками, с глазами распахнутыми широко и бессмысленно, и повторяющий безостановочно: «…не надо, не надо, не надо, не надо…».
Райс, по негласному соглашению оставшийся за главного, приказал уходить из деревни. А для того, чтобы тут больше никто не погиб, решил все сжечь – дотла. Дома вспыхивали легко, будто только и ждали прикосновения жадного языка пламени, смолянисто дымили, весело потрескивали угольки в пламени, со звоном лопались стекла, летели искры.
Управились к десяти часам. В половину одиннадцатого вышли. Увязавшегося было за ними капитана Рейхерта в упор застрелил Райс. Ему никто ничего не сказал.
А к вечеру они уже вышли к другой деревне, которой тут вроде бы и быть не должно было. Первое, что им показалось странным – это то, что в деревне было много мужиков…
Настоящая конфетка, фильм вышедший сразу на домашнем видео — "Дорога в ад" 1991 года. Даже спустя столько лет картина способна удивить зрителя абсурдностью происходящего, оригинальной постановкой и безумными идеями.
О чем кино?
Чарли с любимой сбежали из дома и держат курс в Лас-Вегас, чтобы пожениться, но как часто бывает, в определенный момент по закону жанра, они должны были свернуть не туда. Наши герои уснули за рулем, перенеслись в "сумрачную зону", где их настигает Хэллкоп (Hellcop - адский полицейский). Черт в погонах с руками-наручниками на бедре вырубает Чарльза, забирает его шикарную телочку и везет на свидание к сатане, ибо рогатый любит брать себе в жены девственниц. Знал бы Чарли, что случится такое, авось бы быстрее размутил подругу на близость, но увы.
Старик с ближайшей заправки рассказывает Чарли, что у него есть сутки, чтобы вернуть свою возлюбленную. Сам дед когда-то прошляпил свою даму, не сумев вызволить её из адских лап рогатого извращенца. Он дает пацану крутую, раритетную тачку, обрез как у Данилы Багрова и желает удачи.
Паренек с виду худенький и смазливый, но храбрый, отважный, влюбленный, поэтому прорывается в царство мертвых будучи живым, желая найти будущую жену. Чарли предстоит познакомиться с самыми разными обитателями этого мира: начиная от типов, застрявших здесь десятки лет назад по глупости, дойдя до Гитлера, который зависает в баре с Клеопатрой. Гонки на машинах, озабоченные секси-демоны и бесконечные отсылки, включая напрашивающуюся цитату из "Божественной комедии" Данте Алигьери — Оставь надежду всяк сюда входящий.
Очень качественный грим, всё стильно, модно и молодежно. Дух 90-х прет из всех щелей. Даже есть молодой Бен Стиллер, одна из его ролей — умственно-отсталый работник кафе (практически не пришлось вживаться в роль).
Кино уникальное, поскольку ни до, ни после не снимали ничего столь же задорного и странного для молодежи. Если вы любите кино эпохи VHS категории Б, то получите массу удовольствия. Если далеко от темы домашнего видео с шизанутыми идеями, то держитесь от фильма подальше.
В главной роли здесь красотка и мечта подростков тех лет - Кристи Суонсон. А Чарли играет мечта девчонок Чад Лоу. Приятного просмотра.
Что-то странное, пугающее, непонятное, но чертовски красивое делал у себя в коморке легендарный мастер по визуальным эффектам Фил Типпет на протяжении тридцати лет. После долгих мучений, он явил миру дитя, мультфильм сделанный при помощи покадровой анимации — "Безумный Бог".
Фил один из пионеров покадровой анимации, на его счету множество наград, он работал над Звёздными Войнами, Парком Юрского периода и Робокопом. Во время производства последнего, в голову Типпета пришла безумная идея, которая не покидала его три десятилетия. Но для воплощения задуманного на экран, пришлось всё делать самому, получать деньги от фанатов, искать помощи у своих учеников, а после загреметь в больницу из-за нервного срыва.
Каждый из нас, когда-нибудь, хотел узнать о чем думает другой человек. А что, если этот человек сумасшедший маньяк у которого фантазии способные свести вас с ума? "Безумный Бог" — оригинальное, крутое, дикое и абсолютно ни на что не похожее творение. Не знаю, что происходило в голове автора, но я не хотел бы там оказаться.
Человек в противогазе спускается в подземелье, где его встречают зенитные залпы. На его пути встают монстры и уродцы напоминающие людей. Кровожадные чудовища рвут на части существ поменьше, а чокнутые врачи расчленяют на своих столах тела. Человек в противогазе явился сюда с миссией, но что он хочет сделать и что ждёт его в конце?
Вавилонская башня пылает вдали, гиганты испражняются на электрических стульях, когда их организм пробивает ток, а здешние адские охранники ищут очередную жертву для опытов. Данте в Божественной комедии и представить не мог, что можно придумать ад настолько завораживающим и парализующим, ведь жители местной геенны огненной будут являться потом во снах зрителю.
Герой молчит, он явно сам безумен, раз решился прийти сюда. А зритель закрывает глаза руками, но смотрит сквозь пальцы на историю. Но когда фильм закончится, в голове останется лишь один вопрос: "А что это было?"
Не стану рекомендовать. Не стану призывать посмотреть историю придуманную Филом, но если вы ищете что-то жуткое, непонятное, необъяснимое и пугающее, то "Безумный Бог" подойдёт.
Мультфильм утомляет, отбирает силы, но вам придется досмотреть, если решитесь включить. Наверняка многим из вас не понравится увиденное, но вы не забудете этот просмотр никогда.
Проект шокировал публику далёкую от творчества Фила, но чертовски порадовал его преданных фанов, которые сделали сотни видео с кадрами мультфильма "Безумный Бог".
Важно помнить, что всё увиденное вами, сделал человек в реальности, а потом привел в движение. Да, это куклы — адские, безумные куклы.
Читать без картинок: https://dzen.ru/id/5daf0f5b0ce57b00adb81437
Страница в ВК : https://vk.com/public189072634
Телеграм: https://t.me/maximillianman
Серия "Чертовщина"
Предыдущие эпизоды:
1. Тётя Валя
2. Отец Игнат
3. Ритуал
4. Схватка5. Ад
6. ЗамыселВ предыдущих сериях: Однажды в квартиру Антона приходит необычного вида Адвокат и забирает тётю Валю в недра земли, за насмешки над Сатаной. Случай сводит Антона с отцом Игнатом, который помогает вывозить людей из оккупированных демонами столиц, и тот предлагает молодому человеку помочь ему. С его подачи Антон знакомится со своим братом Николаем и новой семьёй своей воскресшей после кровавого ритуала матери. Его дотошно проверяют и отправляют смотреть на схватку демона и ангела в небесах над Москвой, где Антон и проваливается в ад. Там он его мысли легко читают, как ведьма-мать, так и другие черти. Антон становится пленником и вместе с отцом Игнатом их отправляют выкапывать обезглавленную голову демона. Но у священника уже есть необычный план. И для его исполнения Антон забирает из недр свою тётку и дядю, способного экранировать от демонов любые мысли вокруг себя. Но оказывается, что это вовсе не дядя, а отец Антона, и тётка с матерью не смогли его поделить. А его брат умеет делать что-то, что полностью лишает Антона личности.
"Еще одна тайна"
Мы прятались в подвале пристройки к Церкви на Бульварном кольце. Сюда нас привёл отец Игнат, которого мы забрали из бытовок у реки. Остальные пленники с нами не пошли, чтобы не привлекать внимания чертей.
Кажется, это был храм Боголюбской иконы божьей матери. Раньше тут была мастерская одного художника, имевшего известный по всей Москве секонд-хенд, и творился в ней чистой воды вертеп. Тюки с одеждой, на которых я спал, хорошо помнили его и каждую ночь мне снилось нечто разнузданное и веяло спиртом. Я просыпался посреди ночи и пил воду, пытаясь избавиться от проклятого привкуса во рту.
Чтобы как-то сбросить дурные сны, я выходил на воздух и часто заставал там, на скамейке, курящего дядю Стёпу. В одну из таких ночей я не выдержал и спросил:
<!--[if !supportLists]-->— <!--[endif]-->Так ты, получается, мой отец?
Но дядя Стёпа ничего не ответил, а лишь крепче затянулся и выдохнул дым из ноздрей.
— Спасибо… Что был рядом все это время. Не знал, что все это из-за меня.
Я закашлялся от табачного дыма, и дядя Стёпа замахал морщинистой рукой, отгоняя от меня его сизые клубы.
— Со мной там произошло что-то, когда я говорил с братом… Мы общались словно бы были один человек. И теперь я не могу отделаться от ощущения, что я что-то упускаю. Это после разговора с ним я понял, что ты мой отец и, что моя мать и тётя Валя устроили всё это из-за тебя. Как я это понял, мне трудно сказать… Но меня это гложет, я не могу больше молчать, мне надо поделиться хоть с кем-то. Мне надо поделиться этим с тобой.
Дядя Стёпа молча смотрел на одинокую октябрьскую лужу и отразившуюся в ней луну.
— Знаешь, я так много думал, что я скажу отцу, если встречу его, даже не здесь, а после смерти. Я скучал по нему, даже не зная кто он. А теперь знаю гораздо больше, и я растерян. И я совсем не понимаю маму. Как она может помогать им? Только чтобы отомстить сестре? Разве она уже не отомстила? Как-то глупо это всё.
— Не все так однозначно, — покачала головой заспанная тётя Валя, присаживаясь рядом.
— Твоя мать не просто мстит за Степана или за тебя. Она считает, что защищает свой дом, своё мироустройство.
— Но как можно защищать его, служа Дьяволову?
— С её точки зрения он делает всё правильно. Враг моего врага… — пожала плечами тётя Валя.
— Я не успокоюсь, пока не разберусь в этом… — нахмурился я.
— Эй, грешники, — прохрипел ковыляющий по лестнице к нам Отец Игнат, — вы совсем из ума выжили. А ну-ка быстро в подвал. Вас же первая облава схватит. Удумали мне тут, посмолить на лавочке.
Мы нехотя поднялись и спустились в подвал, прихватив с собой священника.
— Уже третий день тут сидим. Когда ты уже придумаешь что делать-то, святоша? — буркнула тётя Валя, заваливаясь на мешки с одеждой, из которых она устроила себе опочивальню.
— И еще посидите. — буркнул Отец Игнат, ковыляя к своему ложу, — Знать надо наверняка, что сестрица твоя удумала. Не дура она, чтобы сына своего на убой посылать. План у неё есть, как в Схватке победить.
— И как ты собираешься его узнать, пока мы тут бока отлёживаем?
— Мы ждём пока новое тело титана поднимут на поверхность. Тогда у нас будет шанс проникнуть в него. Спускаться обратно в недра очень опасно. Не понятно, предал ли нас Николай, доложил ли своим. Просчитался я тут. Не помог нам пацанчик.
Дед забурчал что-то еще и отвернулся к стене.
— Спите. Не мешайте думать.
Мы послушно разбрелись по своим лежанкам. Но сна ни у кого не было. Все ворочались и вздыхали до самого утра.
— Черт с вами, старые бляди, — прохрипела тётя Валя, встала и пошла на улицу.
— Эй, эй! — закричал с лежанки Отец Игнат. — Дура! Стой!
Но остановить целеустремлённую женщину было невозможно. Выбежав на улицу, я не смог понять в какой переулок она повернула.
Горевать об этом долго не получилось. Отцу Игнату стало плохо и пришлось, не смотря на страх быть раскрытыми, вызывать скорую. Молодая врач по имени Ольга, дала антибиотиков, перевязала загноившиеся раны между ног священника и велела ему не двигаться в ближайшие дни. Оглядела нас с дядей Стёпой, который где-то уже раздобыл водки, поморщилась, и сказала, что сама еще зайдет на перевязку.
Через день она вернулась. Закончив процедуру, девушка обратилась ко мне, когда мы поднялись к её машине, припаркованной возле ворот.
— А я ведь поняла кто вы такие. — произнесла она, укладывая свою сумку в багажник.
Я стоял рядом, опешив, перебирая в уме варианты, которые могли прийти ей на ум.
— Вы – бандиты. Поэтому денег мне дали, чтобы я ваши имена не вносила, а как неизвестных записала. Хорошо у нас теперь бригады урезанные.
— Сдадите теперь? — опустил я голову, внутренне напрягшись и одновременно расслабившись от ее такой бытовой, простой, человеческой ошибки. Мне так не хватало во всем происходящем ужасе чего-то простого, из обычной жизни, обычных людей, что я не выдержал и заплакал.
— Не бойтесь, — положила мне руку на плечо Ольга, — я не сдам вас. Мой отец был таким. Лихим, на месте не мог усидеть. А теперь пропал. Столько народу пропало. Страшно.
И тут уже мне пришлось подойти и неловко обнять девушку.
— И вы не бойтесь. Мы – самые безобидные бандиты, — произнес я, и в голове моей замелькали образы демонов, схватки и лицо матери.
— Ой, что это я. — дернулась Ольга и высвободилась из моих объятий, — после завтра приеду. Батюшка пусть отдыхает. И как вы священника в свои дела заманили.
— Старик не промах.
— Чувствуется.
Повисла неловкая пауза.
— Ну, я пойду, — кивнула девушка, обошла машину и села за руль.
Через несколько часов вернулась тётя Валя. Заплаканная и разбитая. Ее боевой настрой как рукой сняло. Я сел рядом с тёткой и обнял за плечи.
— Вот твари. Прихвостни бесчеловечные. Говорит мне, не бойся ничего, все будет хорошо. Как так можно? А? Как? Вот скажи мне, — почти закричала она.
— Тише, тёть Валь, старику плохо, ему покой прописали.
— Как можно так обманывать себя, — зарыдала женщина, пряча лицо в ладони, — ее брата забрали в недра, а она мне: “Не слушай продавцов страха”. Тупорылый ебаный пафос. А кого мне слушать? Полезных дураков? Сука…Ненавижу её! Не-на-ви-жу!
— Тёть…
— За трусость, за бездушие, за трусость… — ее затрясло и я еще крепче обнял женщину и прижал к себе.
— Хорош причитать, плакальщица и вопленица, — прохрипел из своего угла отец Игнат, — Ты что-нибудь выяснила? Или так, посотрясать воздух вернулась?
Тётя Валя зло посмотрела на священника и вытерла с лица слёзы.
— Удалось, ваше епархийство, — передразнила она, — титана этого окаянного поднимут на поверхность и повезут в Курчатовский институт.
— Так значит не совсем бесполезна полезная дура твоя, черт ее знает кто, кого ты там поносила, — усмехнулся старик и застонал, переворачиваясь.
— Дура, — прошипела тётка и вновь закрыла лицо руками.
В дверь подвала заколотили. Мы мгновенно притихли и инстинктивно припали к земле.
— Эй! — послышались глухие голоса, — Открывайте, полиция!
Спина моя мгновенно покрылась холодным потом.
Так мы просидели в тишине часов пять. Отец Игнат постанывал, дядя Стёпа гремел иногда бутылкой, а тётя Валя на исходе третьего часа принялась вымачивать в чем-то старые шубы, найденные ею в мешках с одеждой.
— А тётка твоя, грешник, тоже с темную силою якшается, — прошептал отец Игнат.
Я оглянулся на женщину, и глаза ее сверкнули недобрым лунным бликом, спустившимся к нам из маленького окна, за которым видны были бродившие вокруг церкви фигуры полицейских. Стучать они перестали, и это пугало даже больше.
— Белый какой, на кол насадили, мучеником заделался. Не перди, надевай лучше, — прошипела тётя Валя и раздала нам каждому по шубе.
— Пошли! — скомандовала она, построив нас возле входа.
— А менты чего? — нахмурился Отец Игнат, стоявший в раскоряку у стены.
— Они чертей увидят, — хмыкнула тётка, — если я все правильно сделала.
Я посмотрел на священника, но он лишь пожал плечами, давая понять, что другого выхода нет.
Мне выпало подняться к двери и отворил замок. Пахнуло ночной прохладой и в глаза мне ударил свет подствольных фонарей.
— Стоять, полиция!
Я застыл и поднял копыта вверх.